Они мучили вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память
Довольно-таки давно, когда я ещё ходил в школу, класс, эдак, в пятый, жил в нашем районе один старик. Старик был беззубый, сгорбленный, и передвигался с трудом, подволакивая ногу. Тогда он обыкновенно побирался на базаре, как и многие старики, не сумевшие приспособиться к послеперестроечной жизни. Зимой он носил лохматый чёрный тулуп и треух, а в тёплое время года — коричневый пиджак с медальками, число и расположение которых час от часу менялось. Его частенько видели у школ и детских садов, где старик останавливался, совершая променад, и вглядывался в окна. Если же детвора выбегала на улицу — во время прогулки, или же на переменку — дед оглядывал разношерстную толпу и улыбался беззубым ртом.
В постсоветское время, особенно весной или летом, такая картина не вызывала никакого негатива, а тем более — страха. Старичок немощный, да ещё и ветеран (медальки же!), внучка высматривает, или просто детворой умиляется. Да и мне, двенадцатилетнему мальцу, тогда этот дед казался не более чем странненьким. Ну, ходили среди пацанов слухи, что он, мол, колдун. Ну да для детворы тогда каждый второй старик был колдуном, а каждая встречная «не своя» бабулька — ведьмой.
читать дальшеИногда, правда, у дедка случались обострения. То ли старческий разум помутился, то ли одолевали его какие-то свои воспоминания, но старый то и дело высматривал кого-то в толпе ребятишек, улыбался, покачивая головой, и грозил пальцем, глядя куда-то в пустоту. В такие моменты оказаться на месте ребёнка в такой компании, наверное, было бы жутко. Стоит чужой дедушка, пальцем тебе грозит: «Ну-ну-ну, не балуй»… Бррр…
Шли годы, я перешёл в другую, более престижную, школу, ездил на занятия в другой район, и старикашка как-то почти устранился из моей памяти. Не встречался он мне долго. И вот, как-то раз, помогая своему деду стеклить балкон, я снова увидел того самого старика, ковыляющего по дорожке между домов. Дедов балкон (кстати, о деде где-то тут есть отдельная история) выходит на детский сад, в который когда-то ходил и я. И вот, шаркая непослушными ногами и стуча по асфальту клюкой, под звон своих разномастных медалек и значков, тот самый странный старичок подходил к детскому заведению…
На улице, около павильонов, шумно играли дети: бегали, прыгали, копались в песочнице и съезжали вниз по отполированной поколениями детских задниц горке. В бетонных клумбах благоухали поздние цветочки, а над ними кружили сонные пчёлы. Старичок остановился у забора, и с интересом наблюдал за детьми сквозь выкрашенную зелёной краской сетку-рабицу. Потом его голова закачалась из стороны в сторону, и он погрозил кому-то из ребят длинным, узловатым пальцем. Постояв так ещё пару минут, старик пошаркал своей дорогой…
— Эй, ты чего, заснул, что-ли? — Ткнул меня локтем под рёбра мой дед. — На вот, раму придержи!
Я стряхнул с себя нахлынувшие воспоминания, и стал помогать деду.
— Слушай, дед, — кивнув в сторону медленно удаляющейся фигуры странного старикашки, сказал я, — а кто это такой?
— Это? — Дед постучал молотком по шляпке гвоздя, ловко вгоняя его в сосновую доску рамы. — Это вечный дед, бесов друг.
— А как это? — Не унимался я.
— А вот так. Слушай, ты работай давай, а не разглагольствуй!
Не в силах добиться от деда более вразумительной версии происхождения странного старика, я вернулся к остеклению балкона. Мысли мои на тот момент занимали в равной степени и оконная рама, и странный субъект, бродящий по району уже шут знает сколько лет. Тем же вечером я спросил о странном старике у матери, и она мне точно так же сказала: «Вечный дед». Она ещё добавила, что старикашка внешне никак не меняется: что в бытность её студенткой, что сейчас. Всё та же одежда, всё те же повадки, всё то же лицо в морщинах, всё та же беззубая улыбка и медальки на коричневом пиджаке…
Прошло ещё пару лет, и снова я потерял странного старика из виду. То ли не пересекались наши с ним пути, то ли я просто перестал обращать внимание на людей на улице. В общем, так и стёрся бы из памяти этот чудной человечек, если бы не попал я в больничку.
Тем летом я попал в травматологию. Повздорил не с тем человеком, выбил ему зубы, за что был избит арматуриной в подъезде собственного дома. Сломали мне два ребра и руку, и что-то в моих рёбрах не устроило местных айболитов, решили они меня оставить на неделю-другую в стационаре — понаблюдать.
Отделение было самым обычным. Длинный коридор, посредине, в своеобразной нише — пост дежурной медсестры, холодильники, допотопный телевизор «Фотон», и скрипучий старый диван «для отдыха» между двух исполинских фикусов; по обе стороны коридора, за белыми дверями с номерками — общие палаты, рядышком с постом сестры — послеоперационная. Ну а рядом с послеоперационной была, как её окрестили пациенты, «подмывочная» — помещение с двумя ванными, в котором, помимо того, хранились подкладные судна, клизмы, вёдра и всякая прочая утварь гигиенического назначения. Напротив подмывочной был туалет общего пользования и процедурная. В общем, картина для большинства когда-либо попадавших на стационарное лечение довольно обычная.
Однажды, уже под вечер, в послеоперационную палату привезли какого-то старичка. Сказали, из реанимации перевели. Я момент доставки болезного пропустил, так как общался с заведующим после вечернего обхода, надеясь получить долгожданную «амнистию», и отправиться, наконец, домой — смотреть киношки на компе и кушать домашний борщ.
Медсёстры, охая и делая печальные лица, обсуждали пациента из послеоперационной:
— Это ж какими надо быть уродами! Дедушку избить!
— Ой, и не говори, Галка! Сама их убила б!
— А что Викторович (завотделения наш) говорит? Жить будет?
— Да кто его знает… дедушка в сознании пока, на обезболивающих. Только в потолок смотрит, да кому-то пальцем грозит иногда. Бредит…
Пальцем грозит, значит… У многих пациентов в душе вскипал праведный гнев на обидчиков нового соседа. Одни порывались посетить старика, невзирая на стойкие протесты сестер, и допросить его на предмет личности нападавших. Главным двигателем благородного порыва был Павел Богданович — бывший милицейский следователь. Иным же было фиолетово: кому — по состоянию здоровья (сильно попереживаешь за кого-то, когда у самого череп не совсем цел и спиц в костях больше, чем кальция), а кому — просто так, было пофиг на всё. Я же придерживался середины, но уж очень мне эта фраза про палец не нравилась. Всплывали детские воспоминания о странном старике, улыбавшемся беззубым ртом, и грозившем детворе тем самым узловатым пальцем.
Прошло двое суток с момента поступления нового больного. Сёстры всё так же охали и возмущались, Богданович просьбами, хитростью и угрозами пытался получить у Викторовича разрешение допросить пострадавшего — впрочем, безуспешно. В отделение приходили коллеги «дяди Паши» по погонам, и даже пообщались со стариком минут десять за закрытыми дверьми, после чего быстро удалились. Меня всё так же держали в отделении «до выходных», которых я ждал с нетерпением. Был вечер четверга…
Когда стемнело, отделение начинало отходить ко сну. В третьей палате мужики шумно резались в карты, комментируя каждый ход сочными конструкциями в несколько уровней. В четвертой уже храпела какая-то тучная старуха, сотрясая децибелами стены. В пятой я читал книжку, а мой единственный сосед, мальчишка лет 13, играл в какую-то нехитрую игру на стареньком телефоне. На посту пожилая медсестра Лидия Васильевна разговаривала по телефону, раздавая ценные указания мужу, оставшемуся наедине с малолетним внуком. Где-то в глубине коридора пиликало радио.
Ближе к ночи звуки затихали: первым, прямо посреди очередного раунда в «тетрис», уснул мой сосед. Мужички начали расходиться по койкам, утолив свою жажду азарта. Даже храпящая пенсионерка убавила громкость до пригодного для жизни уровня. Утомлённые чтением, мои глаза начали закрываться, и я провалился в сон.
Среди ночи я ощутил зов природы. Поначалу я пытался его игнорировать, так как подниматься с койки и переть по тёмному коридору в общий туалет и обратно казалось равносильно крестовому походу или полёту в космос. Моя палата считалась «лёгкой», для ходячих больных, и отдельного санузла в ней не было. Точнее, когда-то был, но потом его не стало: в комнатушке с писающим мальчиком, нарисованным на двери, оставили только раковину, но, пардон, мочиться туда, где моешь посуду, я считаю ниже человеческого достоинства. Поэтому, проворочавшись еще пару минут, я решился на подвиг, и спустил ноги с кровати, просунув их в холодные тапки. За дверью послышался поворот ключа в замке и бойкие шаги Лидии Васильевны: значит, свет есть хотя бы на сестринском посту, и в полном мраке пробираться к спасительной комнатушке не придётся.
Я оказался прав — на посту горела настольная лампа, и Лидия Васильевна обернулась на звук открываемой мной двери палаты. Вид у неё был озабоченный и несчастный.
— Добрый вечер. — Хрипло пробормотал я, вяло плетясь в сторону клозета.
— О! Хорошо, что ты не спишь. Мне как раз помощь надо на минутку. Подойдёшь?
— Я… щас вот, — памятуя о народной истине: «Главное — не добежать, главное — донести», я мигом смотался в туалет и обратно. За всё это время Лидия Васильевна не сдвинулась с места, и стояла, опершись кулаками о ветхий письменный стол.
— Всё? Ну, тут такое дело: дед, — медсестра кивнула в сторону послеоперационной палаты, — преставился этот. Сейчас каталкой приедут в холодильник забирать, а там, на коридоре, света нет, так я схожу встречу. Ты, это, посиди пока на посту, ладно? Я недалеко, дверь отделения открыта, так что кричи если что. Понял?
— Да понял, ничего ж сложного.
Усевшись на продавленный сестринский стул, я стал разглядывать предметы на столе: вот календарик со смешными котятами, ручка с фамилией какого-то депутатика, увесистая амбулаторная карточка Богданыча. Откуда-то из недр этажа запиликал мобильник, Лидия Васильевна с кем-то поговорила, и крикнула:
— Я на этаж ниже спущусь, ты сиди пока, понял?
— Ага! — Крикнул я, и потёр пальцами глаза, чтоб как-то взбодриться.
Медсестры не было где-то минуты три, когда я услышал из подмывочной тихий свистящий звук и отчётливый «бульк», последовавший за ним. Стальная ванна, из стока которой, скорее всего, и происходил звук, усилила его, и эхо разнеслось по этажу. Сонный, я не обратил на него особого внимания. Потом о кафельный пол громыхнули стальные судна. От неожиданности я подпрыгнул на стуле: в санитарной комнате определенно происходила какая-то возня, и в глубине души я возблагодарил богов за то, что успел сходить по нужде.
Списав шорохи и редкие стуки, исходившие из подмывочной, на крыс, я немного успокоился. Я-то был ни при чём, и бояться мне, по сути, было нечего. К тому же в четвёртой палате снова громогласно всхрапнула тётка, вернув меня из мира пугающих домыслов на землю. Я даже улыбнулся своей разгулявшейся было фантазии. Но тишину ночи разорвал скрежет металла о пол. Кто-то как будто возил по кафелю жестянкой, и два скрежещущих звука следовали один за другим. Набравшись смелости, я перегнулся через стол и выглянул из-за угла.
Из дверного проема подмывочной торчал бесформенный фрагмент чего-то чёрного, более тёмный на фоне неосвещённого коридора. Я протёр глаза, и тень исчезла. Хмыкнув, я ещё пару секунд всматривался во тьму коридора, и вот, когда уже собирался отвернуться, на устланный линолеумом пол коридора с глухим металлическим стуком выпрыгнуло существо. Сказать, что я оцепенел, значит не сказать ничего. Я смотрел на странное видение, будто кролик на удава. Длинное, тощее и угловатое, «это» было абсолютно чёрным на фоне тёмного помещения. Оно двигалось, замысловато подёргиваясь, будто радостно танцевало. Его «руки» не имели определенной формы и походили на лоскуты чёрной ткани, которыми оно размахивало вверх и вниз, как птица крыльями. «Ноги», которыми существо дрыгало, ритмично пиная воздух, состояли, казалось, из одних суставов и были «обуты» в два металлических судна. «Голова» по форме походила на перевёрнутый цветочный горшок. Тварь подпрыгивала и вертелась на месте, как будто радовалась удачной и весёлой затее с суднами.
Мои коленки тряслись, как трясётся самый распоследний осиновый лист на ветке холодным ноябрьским вечером. Я стоял, освещённый настольной лампой, и не мог пошевелиться, наблюдая дьявольскую пляску непонятного существа. Я был не в силах даже ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это сон. Половицы под линолеумом ходили ходуном, предметы на столе подпрыгивали, и странным было то, что никто из пациентов отделения не просыпался и не спешил выходить из палат. Внезапно что-то цокнуло о пол под моими ногами. Скорее всего, со стола скатилась депутатская агитручка. Существо прекратило плясать, и повернуло «голову» на звук. Я судорожно сглотнул, сердце больно колотилось о поломанные рёбра, а рука под гипсом немилосердно чесалась.
На меня из глубины «горшка» уставились два разных по размеру и абсолютно белых глаза. Лишенные век, зрачков и какого-либо выражения, холодные рыбьи глаза существа походили на перламутровые брошки. «Оно» издало противный звук, больше всего похожий на сдавленный хрип, в котором сквозила вопросительная интонация. Сердце моё сжалось до размеров макового зёрнышка. Тварь внимательно осматривала тёмное помещение, вертя головой из стороны в сторону, но, казалось, не видела меня. Секунды казались вечностью. Наконец, потеряв ко мне интерес, существо «мяукнуло» (никак иначе описать этот звук не получается), несколько раз подпрыгнуло, переступая с ноги на ногу, захлопало в бесформенные «ладоши» и прыгнуло сквозь дверь послеоперационной палаты. Судна, в которые оно было обуто, ударившись о выкрашенное белой краской дерево, лязгнули о пол.
Страх придал мне сил. Я неведомо как перепрыгнул сестринский стол, метнулся к своей палате, рывком открыл и тут же захлопнул дверь. Изнутри палата не запиралась, и мой разум лихорадочно пытался найти какой-нибудь выход из ситуации. Точно! Туалет в палате! Я открыл дверь, щёлкнул выключателем, и в маленькой каморке тусклым жёлтым пузырём зажглась лампочка. Я защёлкнул шпингалет на двери, забился в угол и обхватил голову руками. За стеной была тишина.
Не знаю, как долго я там просидел, вслушиваясь в каждый шорох. Я снова слышал звон суден и шаги странной тёмной твари, идущей по коридору, вновь обув свои импровизированные башмаки, но на этот раз к стуку и скрежету металла о кафель подмывочной примешивалось отчётливое шарканье ещё одной пары ног. Затем я слышал звук, похожий на стрёкот, издаваемый дельфинами, и какое-то бормотание, после чего громко булькнула канализация, в раковине в моём «убежище» что-то ухнуло, и всё снова затихло. И ещё, кажется, я отрубился.
Утром я проснулся на своей койке. Я лежал на одеяле, на ногах были тапки. В комнатушке с раковиной горел свет, а мой сосед по палате всё ещё спал. Я, должно быть, в полусне перебрался ночью на койку и не помнил этого. В памяти проносились обрывки ужасного наваждения: грохот суден в подмывочной, странная тварь, её белёсые глаза и жуткие, неестественные движения. За дверью моей палаты слышались разговоры, двери процедурной и других палат хлопали, по коридору ходили люди. Я прогнал из головы остатки ночного кошмара, умылся и вышел в коридор.
Пожилая санитарка подметала веником осколки кафеля возле подмывочной, куда молодая медсестричка заносила полдесятка сложенных в стопку суден. Мужики резались в карты, сидя на диване меж двух гигантских фикусов. Завотделением о чём-то беседовал с каким-то дряхлым стариком возле послеоперационной палаты. На вид дедульке было лет сто, не меньше. Я подошёл поближе, раздираемый любопытством.
— …ну и Вы его там заберёте, как родственник. Там Вам бумаги дадут заполнить, — медленно и максимально отчётливо говорил Викторович.
— А вещи? Можно забрать… вещи… папины вещи? — Голос старика был хриплым и одновременно скрипучим, а слова давались ему с трудом. Он зашёлся в приступе отвратительного, булькающего кашля.
— Да, конечно. Пройдёмте.
Они скрылись за дверью палаты, и вскоре Викторович уже помогал старику выносить драные ботинки, засаленные штаны, свитер неопределенного цвета и коричневый пиджачок с хаотично приколотыми на него значками и медальками. В тот момент у меня не оставалось сомнений в том, КТО умер в послеоперационной палате этой ночью. Так и закончилась история нашего местного Вечного Деда. Но вот что за неведомая дрянь приходила за ним той ночью, я до сих пор сказать не берусь. Быть может, мне привиделось. А, быть может, это она прыгала меж детворы тогда, в далёком уже моём детстве, и именно ей старик и грозил пальцем, мол, «не балуй»…
В постсоветское время, особенно весной или летом, такая картина не вызывала никакого негатива, а тем более — страха. Старичок немощный, да ещё и ветеран (медальки же!), внучка высматривает, или просто детворой умиляется. Да и мне, двенадцатилетнему мальцу, тогда этот дед казался не более чем странненьким. Ну, ходили среди пацанов слухи, что он, мол, колдун. Ну да для детворы тогда каждый второй старик был колдуном, а каждая встречная «не своя» бабулька — ведьмой.
читать дальшеИногда, правда, у дедка случались обострения. То ли старческий разум помутился, то ли одолевали его какие-то свои воспоминания, но старый то и дело высматривал кого-то в толпе ребятишек, улыбался, покачивая головой, и грозил пальцем, глядя куда-то в пустоту. В такие моменты оказаться на месте ребёнка в такой компании, наверное, было бы жутко. Стоит чужой дедушка, пальцем тебе грозит: «Ну-ну-ну, не балуй»… Бррр…
Шли годы, я перешёл в другую, более престижную, школу, ездил на занятия в другой район, и старикашка как-то почти устранился из моей памяти. Не встречался он мне долго. И вот, как-то раз, помогая своему деду стеклить балкон, я снова увидел того самого старика, ковыляющего по дорожке между домов. Дедов балкон (кстати, о деде где-то тут есть отдельная история) выходит на детский сад, в который когда-то ходил и я. И вот, шаркая непослушными ногами и стуча по асфальту клюкой, под звон своих разномастных медалек и значков, тот самый странный старичок подходил к детскому заведению…
На улице, около павильонов, шумно играли дети: бегали, прыгали, копались в песочнице и съезжали вниз по отполированной поколениями детских задниц горке. В бетонных клумбах благоухали поздние цветочки, а над ними кружили сонные пчёлы. Старичок остановился у забора, и с интересом наблюдал за детьми сквозь выкрашенную зелёной краской сетку-рабицу. Потом его голова закачалась из стороны в сторону, и он погрозил кому-то из ребят длинным, узловатым пальцем. Постояв так ещё пару минут, старик пошаркал своей дорогой…
— Эй, ты чего, заснул, что-ли? — Ткнул меня локтем под рёбра мой дед. — На вот, раму придержи!
Я стряхнул с себя нахлынувшие воспоминания, и стал помогать деду.
— Слушай, дед, — кивнув в сторону медленно удаляющейся фигуры странного старикашки, сказал я, — а кто это такой?
— Это? — Дед постучал молотком по шляпке гвоздя, ловко вгоняя его в сосновую доску рамы. — Это вечный дед, бесов друг.
— А как это? — Не унимался я.
— А вот так. Слушай, ты работай давай, а не разглагольствуй!
Не в силах добиться от деда более вразумительной версии происхождения странного старика, я вернулся к остеклению балкона. Мысли мои на тот момент занимали в равной степени и оконная рама, и странный субъект, бродящий по району уже шут знает сколько лет. Тем же вечером я спросил о странном старике у матери, и она мне точно так же сказала: «Вечный дед». Она ещё добавила, что старикашка внешне никак не меняется: что в бытность её студенткой, что сейчас. Всё та же одежда, всё те же повадки, всё то же лицо в морщинах, всё та же беззубая улыбка и медальки на коричневом пиджаке…
Прошло ещё пару лет, и снова я потерял странного старика из виду. То ли не пересекались наши с ним пути, то ли я просто перестал обращать внимание на людей на улице. В общем, так и стёрся бы из памяти этот чудной человечек, если бы не попал я в больничку.
Тем летом я попал в травматологию. Повздорил не с тем человеком, выбил ему зубы, за что был избит арматуриной в подъезде собственного дома. Сломали мне два ребра и руку, и что-то в моих рёбрах не устроило местных айболитов, решили они меня оставить на неделю-другую в стационаре — понаблюдать.
Отделение было самым обычным. Длинный коридор, посредине, в своеобразной нише — пост дежурной медсестры, холодильники, допотопный телевизор «Фотон», и скрипучий старый диван «для отдыха» между двух исполинских фикусов; по обе стороны коридора, за белыми дверями с номерками — общие палаты, рядышком с постом сестры — послеоперационная. Ну а рядом с послеоперационной была, как её окрестили пациенты, «подмывочная» — помещение с двумя ванными, в котором, помимо того, хранились подкладные судна, клизмы, вёдра и всякая прочая утварь гигиенического назначения. Напротив подмывочной был туалет общего пользования и процедурная. В общем, картина для большинства когда-либо попадавших на стационарное лечение довольно обычная.
Однажды, уже под вечер, в послеоперационную палату привезли какого-то старичка. Сказали, из реанимации перевели. Я момент доставки болезного пропустил, так как общался с заведующим после вечернего обхода, надеясь получить долгожданную «амнистию», и отправиться, наконец, домой — смотреть киношки на компе и кушать домашний борщ.
Медсёстры, охая и делая печальные лица, обсуждали пациента из послеоперационной:
— Это ж какими надо быть уродами! Дедушку избить!
— Ой, и не говори, Галка! Сама их убила б!
— А что Викторович (завотделения наш) говорит? Жить будет?
— Да кто его знает… дедушка в сознании пока, на обезболивающих. Только в потолок смотрит, да кому-то пальцем грозит иногда. Бредит…
Пальцем грозит, значит… У многих пациентов в душе вскипал праведный гнев на обидчиков нового соседа. Одни порывались посетить старика, невзирая на стойкие протесты сестер, и допросить его на предмет личности нападавших. Главным двигателем благородного порыва был Павел Богданович — бывший милицейский следователь. Иным же было фиолетово: кому — по состоянию здоровья (сильно попереживаешь за кого-то, когда у самого череп не совсем цел и спиц в костях больше, чем кальция), а кому — просто так, было пофиг на всё. Я же придерживался середины, но уж очень мне эта фраза про палец не нравилась. Всплывали детские воспоминания о странном старике, улыбавшемся беззубым ртом, и грозившем детворе тем самым узловатым пальцем.
Прошло двое суток с момента поступления нового больного. Сёстры всё так же охали и возмущались, Богданович просьбами, хитростью и угрозами пытался получить у Викторовича разрешение допросить пострадавшего — впрочем, безуспешно. В отделение приходили коллеги «дяди Паши» по погонам, и даже пообщались со стариком минут десять за закрытыми дверьми, после чего быстро удалились. Меня всё так же держали в отделении «до выходных», которых я ждал с нетерпением. Был вечер четверга…
Когда стемнело, отделение начинало отходить ко сну. В третьей палате мужики шумно резались в карты, комментируя каждый ход сочными конструкциями в несколько уровней. В четвертой уже храпела какая-то тучная старуха, сотрясая децибелами стены. В пятой я читал книжку, а мой единственный сосед, мальчишка лет 13, играл в какую-то нехитрую игру на стареньком телефоне. На посту пожилая медсестра Лидия Васильевна разговаривала по телефону, раздавая ценные указания мужу, оставшемуся наедине с малолетним внуком. Где-то в глубине коридора пиликало радио.
Ближе к ночи звуки затихали: первым, прямо посреди очередного раунда в «тетрис», уснул мой сосед. Мужички начали расходиться по койкам, утолив свою жажду азарта. Даже храпящая пенсионерка убавила громкость до пригодного для жизни уровня. Утомлённые чтением, мои глаза начали закрываться, и я провалился в сон.
Среди ночи я ощутил зов природы. Поначалу я пытался его игнорировать, так как подниматься с койки и переть по тёмному коридору в общий туалет и обратно казалось равносильно крестовому походу или полёту в космос. Моя палата считалась «лёгкой», для ходячих больных, и отдельного санузла в ней не было. Точнее, когда-то был, но потом его не стало: в комнатушке с писающим мальчиком, нарисованным на двери, оставили только раковину, но, пардон, мочиться туда, где моешь посуду, я считаю ниже человеческого достоинства. Поэтому, проворочавшись еще пару минут, я решился на подвиг, и спустил ноги с кровати, просунув их в холодные тапки. За дверью послышался поворот ключа в замке и бойкие шаги Лидии Васильевны: значит, свет есть хотя бы на сестринском посту, и в полном мраке пробираться к спасительной комнатушке не придётся.
Я оказался прав — на посту горела настольная лампа, и Лидия Васильевна обернулась на звук открываемой мной двери палаты. Вид у неё был озабоченный и несчастный.
— Добрый вечер. — Хрипло пробормотал я, вяло плетясь в сторону клозета.
— О! Хорошо, что ты не спишь. Мне как раз помощь надо на минутку. Подойдёшь?
— Я… щас вот, — памятуя о народной истине: «Главное — не добежать, главное — донести», я мигом смотался в туалет и обратно. За всё это время Лидия Васильевна не сдвинулась с места, и стояла, опершись кулаками о ветхий письменный стол.
— Всё? Ну, тут такое дело: дед, — медсестра кивнула в сторону послеоперационной палаты, — преставился этот. Сейчас каталкой приедут в холодильник забирать, а там, на коридоре, света нет, так я схожу встречу. Ты, это, посиди пока на посту, ладно? Я недалеко, дверь отделения открыта, так что кричи если что. Понял?
— Да понял, ничего ж сложного.
Усевшись на продавленный сестринский стул, я стал разглядывать предметы на столе: вот календарик со смешными котятами, ручка с фамилией какого-то депутатика, увесистая амбулаторная карточка Богданыча. Откуда-то из недр этажа запиликал мобильник, Лидия Васильевна с кем-то поговорила, и крикнула:
— Я на этаж ниже спущусь, ты сиди пока, понял?
— Ага! — Крикнул я, и потёр пальцами глаза, чтоб как-то взбодриться.
Медсестры не было где-то минуты три, когда я услышал из подмывочной тихий свистящий звук и отчётливый «бульк», последовавший за ним. Стальная ванна, из стока которой, скорее всего, и происходил звук, усилила его, и эхо разнеслось по этажу. Сонный, я не обратил на него особого внимания. Потом о кафельный пол громыхнули стальные судна. От неожиданности я подпрыгнул на стуле: в санитарной комнате определенно происходила какая-то возня, и в глубине души я возблагодарил богов за то, что успел сходить по нужде.
Списав шорохи и редкие стуки, исходившие из подмывочной, на крыс, я немного успокоился. Я-то был ни при чём, и бояться мне, по сути, было нечего. К тому же в четвёртой палате снова громогласно всхрапнула тётка, вернув меня из мира пугающих домыслов на землю. Я даже улыбнулся своей разгулявшейся было фантазии. Но тишину ночи разорвал скрежет металла о пол. Кто-то как будто возил по кафелю жестянкой, и два скрежещущих звука следовали один за другим. Набравшись смелости, я перегнулся через стол и выглянул из-за угла.
Из дверного проема подмывочной торчал бесформенный фрагмент чего-то чёрного, более тёмный на фоне неосвещённого коридора. Я протёр глаза, и тень исчезла. Хмыкнув, я ещё пару секунд всматривался во тьму коридора, и вот, когда уже собирался отвернуться, на устланный линолеумом пол коридора с глухим металлическим стуком выпрыгнуло существо. Сказать, что я оцепенел, значит не сказать ничего. Я смотрел на странное видение, будто кролик на удава. Длинное, тощее и угловатое, «это» было абсолютно чёрным на фоне тёмного помещения. Оно двигалось, замысловато подёргиваясь, будто радостно танцевало. Его «руки» не имели определенной формы и походили на лоскуты чёрной ткани, которыми оно размахивало вверх и вниз, как птица крыльями. «Ноги», которыми существо дрыгало, ритмично пиная воздух, состояли, казалось, из одних суставов и были «обуты» в два металлических судна. «Голова» по форме походила на перевёрнутый цветочный горшок. Тварь подпрыгивала и вертелась на месте, как будто радовалась удачной и весёлой затее с суднами.
Мои коленки тряслись, как трясётся самый распоследний осиновый лист на ветке холодным ноябрьским вечером. Я стоял, освещённый настольной лампой, и не мог пошевелиться, наблюдая дьявольскую пляску непонятного существа. Я был не в силах даже ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это сон. Половицы под линолеумом ходили ходуном, предметы на столе подпрыгивали, и странным было то, что никто из пациентов отделения не просыпался и не спешил выходить из палат. Внезапно что-то цокнуло о пол под моими ногами. Скорее всего, со стола скатилась депутатская агитручка. Существо прекратило плясать, и повернуло «голову» на звук. Я судорожно сглотнул, сердце больно колотилось о поломанные рёбра, а рука под гипсом немилосердно чесалась.
На меня из глубины «горшка» уставились два разных по размеру и абсолютно белых глаза. Лишенные век, зрачков и какого-либо выражения, холодные рыбьи глаза существа походили на перламутровые брошки. «Оно» издало противный звук, больше всего похожий на сдавленный хрип, в котором сквозила вопросительная интонация. Сердце моё сжалось до размеров макового зёрнышка. Тварь внимательно осматривала тёмное помещение, вертя головой из стороны в сторону, но, казалось, не видела меня. Секунды казались вечностью. Наконец, потеряв ко мне интерес, существо «мяукнуло» (никак иначе описать этот звук не получается), несколько раз подпрыгнуло, переступая с ноги на ногу, захлопало в бесформенные «ладоши» и прыгнуло сквозь дверь послеоперационной палаты. Судна, в которые оно было обуто, ударившись о выкрашенное белой краской дерево, лязгнули о пол.
Страх придал мне сил. Я неведомо как перепрыгнул сестринский стол, метнулся к своей палате, рывком открыл и тут же захлопнул дверь. Изнутри палата не запиралась, и мой разум лихорадочно пытался найти какой-нибудь выход из ситуации. Точно! Туалет в палате! Я открыл дверь, щёлкнул выключателем, и в маленькой каморке тусклым жёлтым пузырём зажглась лампочка. Я защёлкнул шпингалет на двери, забился в угол и обхватил голову руками. За стеной была тишина.
Не знаю, как долго я там просидел, вслушиваясь в каждый шорох. Я снова слышал звон суден и шаги странной тёмной твари, идущей по коридору, вновь обув свои импровизированные башмаки, но на этот раз к стуку и скрежету металла о кафель подмывочной примешивалось отчётливое шарканье ещё одной пары ног. Затем я слышал звук, похожий на стрёкот, издаваемый дельфинами, и какое-то бормотание, после чего громко булькнула канализация, в раковине в моём «убежище» что-то ухнуло, и всё снова затихло. И ещё, кажется, я отрубился.
Утром я проснулся на своей койке. Я лежал на одеяле, на ногах были тапки. В комнатушке с раковиной горел свет, а мой сосед по палате всё ещё спал. Я, должно быть, в полусне перебрался ночью на койку и не помнил этого. В памяти проносились обрывки ужасного наваждения: грохот суден в подмывочной, странная тварь, её белёсые глаза и жуткие, неестественные движения. За дверью моей палаты слышались разговоры, двери процедурной и других палат хлопали, по коридору ходили люди. Я прогнал из головы остатки ночного кошмара, умылся и вышел в коридор.
Пожилая санитарка подметала веником осколки кафеля возле подмывочной, куда молодая медсестричка заносила полдесятка сложенных в стопку суден. Мужики резались в карты, сидя на диване меж двух гигантских фикусов. Завотделением о чём-то беседовал с каким-то дряхлым стариком возле послеоперационной палаты. На вид дедульке было лет сто, не меньше. Я подошёл поближе, раздираемый любопытством.
— …ну и Вы его там заберёте, как родственник. Там Вам бумаги дадут заполнить, — медленно и максимально отчётливо говорил Викторович.
— А вещи? Можно забрать… вещи… папины вещи? — Голос старика был хриплым и одновременно скрипучим, а слова давались ему с трудом. Он зашёлся в приступе отвратительного, булькающего кашля.
— Да, конечно. Пройдёмте.
Они скрылись за дверью палаты, и вскоре Викторович уже помогал старику выносить драные ботинки, засаленные штаны, свитер неопределенного цвета и коричневый пиджачок с хаотично приколотыми на него значками и медальками. В тот момент у меня не оставалось сомнений в том, КТО умер в послеоперационной палате этой ночью. Так и закончилась история нашего местного Вечного Деда. Но вот что за неведомая дрянь приходила за ним той ночью, я до сих пор сказать не берусь. Быть может, мне привиделось. А, быть может, это она прыгала меж детворы тогда, в далёком уже моём детстве, и именно ей старик и грозил пальцем, мол, «не балуй»…
Автор: Созерцатель
@темы: старики и старухи, не своё
-
-
20.02.2015 в 11:42-
-
20.02.2015 в 16:08А рассказ хороший, да.
-
-
20.02.2015 в 18:57Талифа, а мне вот показалось, что оно, похоже, вообще ни в кого не вселялось. Судя по всему, этот дед был именно "бесов друг". Если бесёнок, невидимый для всех, кроме этого деда, действительно резвился среди детворы, как предположил главный герой, то значит он был отдельно от деда, а не в нём. Да и в больнице бесёнок появился откуда-то из воды в подмывочной, а не в том помещении, где умер старик. Он вынырнул из ванной, повеселился, нацепив на ноги металлические судна, а потом уже нырнул к деду. Да и вообще, похоже, это довольно игривое и веселое существо. Хотя, конечно, кто его знает...
Рассказ отличный!
-
-
21.02.2015 в 01:45Особенно самая концовка. Про "не балуй"
-
-
21.02.2015 в 13:21И вообще семейка странная - дед, который несколько десятков лет не меняется и не умирает от старости - не попался бы уродам, которые его избили до смерти, так и ходил бы дальше, наверное, грозил пальцем - и сын-то, по ходу, такой же.
У нас в городе есть очень оригинальный мужик, иногда он попадается на глаза, когда бежит вдоль дороги. Как правило, в одних шортах. Или в шортах и футболке. Вне зависимости от погоды. И от времени года. И на вид ему лет 50-60 - рассмотреть времени не хватает. И он вот такой уже лет двадцать. Многие его видели, но никто не знает
-
-
22.02.2015 в 17:01А мне вот показалось, что этот так называемый сын и есть сам дед, которого ночью "реанимировал" друг-бесенок, который наигравшись и напрыгавшись ночью занял место трупа, чтоб у властей вопросов не возникло.
-
-
24.02.2015 в 00:20И даже если бы медсестра отлучалась, пациенты она бы посидеть не попросила.
-
-
24.02.2015 в 05:49И даже если бы медсестра отлучалась, пациенты она бы посидеть не попросила.
Вот обязательно появится человек, которому нужно позанудствовать..
-
-
24.02.2015 в 10:23Сейчас есть доступ к источникам знаний о любых профессиях, куча сообществ, где можно задавать вопросы и т.д.
-
-
24.02.2015 в 10:57Вещи по идее нельзя, но многие курильщики держат верхние куртки в шкафу.
-
-
24.02.2015 в 11:41-
-
24.02.2015 в 11:51Tagarela, меня как-то медсестра просила посидеть, пока ее нет, и, если что, звякнуть ей на мобильник.
А когда мама лежала в больнице, у них были в палате шкафчики, куда они запирали свои личные вещи. На входе сдавали только верхнюю одежду, остальное всё было в палате.
Вообще-то, прикольно: существование беса никого не смущает, а вот одежда старика в его палате - звездец как неправдоподобно!))))))))) Прелесть!
-
-
24.02.2015 в 20:42запросто просит, отлучаясь не просто по важному делу, а на блядки на соседний этаж
Не попросит. Просто отлучится и всё.
Какой-то странный спор завязался. Вообще-то, больницы все разные, в них могут быть разные порядки. Но все упорно судят исключительно по своему узкому опыту, не допуская мысли, что где-то бывает по-другому. Странно...
Здравоохранение у нас типовое.
у них были в палате шкафчики, куда они запирали свои личные вещи. На входе сдавали только верхнюю одежду, остальное всё было в палате.
Не поверите, у всех был. В каждой палате, невероятно правда? А верхнюю одежду, как вы тонко изволили подметить, и обувь уличную пациенты сдают в обязательном порядке. Везде.
Вообще-то, прикольно: существование беса никого не смущает, а вот одежда старика в его палате - звездец как неправдоподобно!))))))))) Прелесть!
-
-
24.02.2015 в 20:53Как вам угодно, можете и дальше прибывать в мире "типового здравоохранения", цепляться к ерунде и разбрасываться своим станиславским "не верю", кто ж вам запретит. Но мы-то с какого перепугу будем на это покупаться? Так что смиритесь.
-
-
24.02.2015 в 21:05Тогда разъясните, любезная сударыня, чем плох реализм в крипи и чем хороша лажа? Я с превеликим удовольствием выслушаю подробное и втемное разъяснение от такой... почти культурной барышни.
-
-
24.02.2015 в 21:13И об уровне моей культуры не вам судить, поверьте.
-
-
24.02.2015 в 22:34И они ещё борются за звание дома повышенной культуры быта! ©
Воинствующее невежество не дремлет, я смотрю)
-
-
24.02.2015 в 22:42а оно мне надо?
Да я смотрю оно вам прям настолько не надо, что вы никак не успокоитесь) Жду еще десять комментариев о том, как вам наплевать, ага.
А что это не мне? Сами говорите о вежливости - а сами неплохо так с этим пунктом облажались. Так что не мычали бы вы, что ли
Tagarela, Воинствующее невежество не дремлет, я смотрю)
Ага, под каждой пастой найдется дивное создание, которое скажет, что раз в тексте есть нех, то там вообще может твориться что угодно - и больничные порядки там другие, и сонных шатающихся больных можно запрягать среди ночи, и вообще может мужик в реанимации прямо в ботинках и лежал, мало ли
-
-
24.02.2015 в 23:01-
-
24.02.2015 в 23:17Даддадада, не в первый раз уже замечаю. Так бесит.
Жму вашу руку
ПС: что уж мелочиться, что в ботинках! Сразу в свитере и пиджачке и лежал, не иначе!
-
-
24.02.2015 в 23:28-
-
25.02.2015 в 03:36Смешно читать, как распыляетесь тут))
-
-
25.02.2015 в 04:01Ну и где здесь яд? Такое чувство, что мы с вами общаемся с какими-то параллельными версиями друг друга из параллельных вселенных. Потому что я в моей вселенной, тут, яда не виду. И задымления тоже)
И это... страшно спросить, то есть согласиться с кем-то, выразить одобрением — значит стать хомячком? Ну простите, в следующий раз как приду в тред, как прочту комменты, как выберу кого-нибудь наиболее адекватного, чьё мнение и взгляды наиболее близки моему мнению, и как обложу его хуями прям с порога, чтобы точно в хомячизме не обвинили XDD
-
-
25.02.2015 в 11:48Но зашла в комменты и аху... хммм... очень удивилась, короче. Давненько в этом сообществе хамства видеть не приходилось, тут обычно люди адекватные обитают. И вдруг... дедушкин китель не оттуда вынесли, откуда некоторым бы хотелось. Поэтому все, кто не возмутился этим фактом - дятлы, дебилы, невежды и т.д. Обожитымой, дайте мне это развидеть!
-
-
25.02.2015 в 23:07Предположить можно что угодно) даже, что их медсестра принесла, потому что у неё мечта всей жизни - умирающему старику принести ботинки) Но зачем?
Не надо так нервничать - косяк есть косяк. Они в пастах попадаются - каждый оправдывать - жизни не хватит
-
-
26.02.2015 в 05:03-
-
26.02.2015 в 19:33-
-
27.02.2015 в 22:09+1 от хомячка))
Такое чувство, что специально читаете рассказы, чтобы какой-нибудь косяк найти
Иногда их и искать не надо, они сами норовят тебя в глаза изнасиловать.
-
-
27.02.2015 в 22:29-
-
01.03.2015 в 14:54Про вещи в палате. Вообще, выходить нельзя, но нам сестры разрешали уходить домой, кто хорошо себя чувствовал, а чтобы не спускаться и не подниматься в гардеробную по двести раз, то мы свои вещички складывали в пакеты и убирали под кровать.
Так что спор вообще бессмысленный.