[BlueBeast]

Когда-то смотрела эту пятиминутку на ютьюбе, но вот вспомнить название не могу. Гифка в подтверждение, что видео может оставить несгладимые впечатления на всю жизнь Х)

1 гифка.

@темы: картинки, безумие, сущности, не своё

---

Не страшно

[Скрёб-поскрёб]

«...И опять этот страх. Он подбирается ко мне, тянет из меня силы, скрежещет в дальнем углу разума открытой дверью, за которой скрываются самые тайные мои фобии, стучит в мысли...» — Сергей оторвался от написания рассказа. В последнее время он начал замечать, что ему неплохо удаются рассказы, описывающие всякую жуть — в интернетах их называют «крипипасты». Периодически он выкладывал несколько таких крипипаст на сайты подходящей тематики, читая отзывы, совершенствуясь. Денег оно не приносило, но моральное удовлетворение и чувство, что доставил кому-то удовольствие качественным текстом росли день ото дня.
«А что, если потом, в невообразимом будущем, я дорасту до сборника или, если совсем уж получаться будет, до целого романа ужасов? Найду издательство, выпущу книгу...» — от мечтаний Сергея отвлек неясный шум. Он был не слишком громким, но что-то в нем было неправильное. Вероятно то, что издавать этот шум было некому и нечему: Сергей жил один, а кот уже третий год как умер от старости. Звук шел из дальнего угла комнаты, из-под окна и напоминал шуршание линолеума под чьими-то когтями, судя по всему, немаленькими. В тени мелькнула антропоморфная фигура, сгорбленная и тощая. Уже в другом углу раздалось неясное бормотание, сверкнули красным два глаза.
— Может, хватит? — задал вопрос в пустоту Сергей. Но шум и бормотания не прекращались. Постепенно начал тускнеть свет от настольной лампы, комнату теперь освещал только экран монитора. Уже потухшая лампа внезапно щелкнула оторвавшейся нитью накаливания. Покатился со стола карандаш. Стук его падения отдался пистолетным выстрелом во внезапно наступившей тишине. По монитору пошла странная рябь, кадры из фильмов ужасов и недавно просмотренного Сергеем «Begotten». Из колонок раздался скрежет, будто нечто потустороннее лезет, разрывая тонкую мембрану динамиков
— Хватит мне колонки портить, засранец! На меня это уже давно не действует.
Тьма рассеялась, лампа вернула прежнюю яркость, на экране было все то же на фоне «Безмятежности»
Из темного угла, где раньше раздавался шум, вышел виновник. Строго говоря, он мог принять любой облик, но последнее время приходил к Сергею только худым мужчиной в строгом костюме-двойке. От Слендермэна его отличал только рост — как у обычного человека, что объяснялось низкими потолками «хрущевки».
–Когда-нибудь ты испугаешься, я уверен. Тогда тьма поглотит тебя, унеся в пучину забвения и бесконечных страданий...
–Прекращай. Лучше посмотри, что я тут наваял. Вроде неплохо, да? Кстати, ты определишься уже с именем? Я так и не понял, как тебя звать.
–Меня звать не нужно. Достаточно на миг погрузиться в пучину.... Стоп, это я уже говорил. Да как хочешь, так и зови. Кстати, ты вот здесь запятую пропустил. И сколько тебе говорить, ты пишешь неубедительно — от твоих зомби, плачущих в туалете, будет дрожать только пятнадцатилетняя девочка!
–Тогда почему ты меня сам ими пытаешься напугать?
–Когда это?
–Да не далее как вчера!
–Вчера я не приходил!
Собеседники погрузились в молчание. Из туалета донесся тихий плач.

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

детские страшилки

[Skein]

Не вполне крипи, но странноватые стихи для детей.

12.05.2013 в 11:23

Пишет  MirrinMinttu:

А что у меня есть)))














Ссыль найдена здесь: seminarist.livejournal.com

@темы: ссылки, детские страхи, не своё

---

Кисть изнутри

[Danny Ocean]

@темы: картинки, не своё

---

Спер из гиф соо

[Тайлер Блейк]

11.05.2013 в 03:13

Пишет  Арлейн Амадроуикс:

море-море

@темы: картинки

---

Через пургу

[Скрёб-поскрёб]

Володя был из железнодорожников; его дед был путевым обходчиком, а отец и дядька поднялись уже до машинистов; такая же судьба уготована была и парню — если только не закончит, по выражению родственников, какой-нибудь институт. Но и в этом случае родственники хотели, чтобы Володя работал на железной дороге; похоже, дело тут было не только в выгодности работы или в наметившейся семейной традиции, сколько в понятности для них самих того, чем будет заниматься сын и племянник.

Семья считала себя весьма обеспеченной и занимающей неплохое положение по понятиям станции Глушь. Володе светило будущее уж вовсе лучезарное — работать на железной дороге, и притом с высшим образованием. И когда Володя стал дружить с хакасской девушкой из сильно пьющей семьи, родственники горели одним желанием: как бы все это побыстрее прекратить.

Для родственников Марины, скотников из захолустного колхоза, вообще было не очень важно, за кого выйдет замуж Марина и выйдет ли она вообще. Их как-то больше интересовало, сколько водки они выпьют сегодня и будет ли на что им выпить завтра. Они пасли скот, потому что не умели делать совершенно ничего другого. Пасти скот было для них таким же естественным, само собой разумеющимся занятием, как для русского сельского жителя — сажать картошку весной и квасить капусту по осени. Но и этого дела они по-настоящему не любили, и вообще, похоже, не любили ничего на свете, в том числе и собственных детей, может быть, кроме водки. Жизнь была устроена, и не ими устроена так, что надо пасти скот и заводить детей… Но ведь из этого не следует, что скот и детей надо любить.

А Марина, неизвестно почему, совсем не любила водки, хорошо училась и оканчивать последние два класса школы должна была в Глуши (там, где училась она до сих пор, была открыта только восьмилетка). Они и познакомились в девятом классе, сведенном из нескольких восьмых (большая часть жителей Глуши, хоть и считает себя куда чище родни Марины, окончив восьмой класс, идет или работать, или в ПТУ).

Марина поразила воображение Володи, рассказав о прелестях жизни на хуторах, — то есть на уединенных, заброшенных в степи станках, — длинные, как сроки, овчарни, один-два домика для пастухов и ни одного двуногого разумного существа на двадцать, тридцать километров окрест.
— Можно весь день как встать, так и ходить в одних трусах, никого нет! — радовалась Марина. — Только коршуны в небе парят, да хрустит трава — едят бараны.
— А зимой?
— А зимой еще тише! Встанешь, дашь баранам комбикорма и опять можно спать хоть весь день. А из тайги волки приходят; они по снегу бегут. Как скользят, совершенно бесшумно…
Отец Марины, когда был трезв, стрелял волков, гонялся за ними на снегоходе, но волки сумели удрать, а через три дня все равно залезли в овчарню и утащили трех баранов прямо из стойла.
— И тишина… В деревне то люди говорят, то мотоцикл проедет, а тут — по три дня не слышно и не видно ничего.

Володе и станция Глушь казалась местом скучным, чересчур уединенным, и хотелось переехать если и не в Красноярск, то хотя бы в Шарыпово или Назарове, где живут десятки тысяч людей, где жизнь интереснее и ярче, чем в поселках.

Так что и женись Володя на Марине, совершенно неизвестно, что бы из этого получилось, — очень уж разными были их жизненные интересы, бытовой опыт, желания. Но пока Володя вовсю ухаживал за девушкой, и после школы все это вовсе не прекратилось, хотя Володя в ожидании призыва в армию работал временно обходчиком, а Марина уехала на станок пасти скот — дальше ее претензии к жизни как-то не шли.
Володя, конечно, мог бы и сразу поступать в институт и тогда бы получил отсрочку, но тогда бы он мог и вообще не попасть в армию, а родственники считали это совершенно недопустимым. По их понятиям, парень должен был сначала отслужить в армии, а потом уже поступать в институт, заводить семью и думать, как ему заработать побольше денег. Так что он работал себе и работал, просто ожидая, когда ему исполнится 18 лет и он сможет выполнить священный долг перед Родиной. Тут имеет смысл добавить, что Володя пошел в школу поздно. 18 ему исполнялось в октябре, так что ждать призыва оставалось недолго — несколько месяцев.

А Марина жила на хуторе километрах в тридцати от Глуши, совсем одна, или с родителями, или со старшим братом, который приезжал время от времени с такого же уединенного, затерянного в снегах хуторка. Володя приезжал к ней несколько раз на мотоцикле и, не дорожа работой, порой оставался и в будни. Я не тянул его за язык, он сам проговорился насчет того, что у них с Мариной уже все было, и как раз во время его визитов к ней на хутор.
По молодости лет Володе было трудно понять, как относится к нему девушка, он привел только слова матери. Уговаривая его оставить Марину, мама много раз повторяла насчет того, что вот найдет он подходящую девушку, и она его любить будет не меньше, чем «эта Марина». Родители, как видно, зрили в корень и понимали больше, чем сам парень.

А для самого Володи запретная любовь к Марине стала способом впервые делать не так, как хотели от него родственники, быть самим собой, а не младшим представителем клана. То всегда и все решали за него, и даже если он вроде бы сам решал какие-то важные вещи, то все равно после совета со старшими (и поступал так, как советовали, конечно). А тут он и решал сам, и решал вопреки мнению семьи! Самостоятельность кружила голову, Володя пил ее, как пьют хорошее вино или выдержанный коньяк. Наверное, он мог и жениться на девушке, особенно если родственники продолжали бы их разлучать. И, конечно же, Марина была для Володи частью предармейского загула, пьяного буйства и куража, которым тешится рекрут перед тем, как уйти на два года.

Ну, и еще одно… Марина обещала его ждать; Володя знал очень хорошо — ждут далеко не всегда, а Марине он почему-то верил очень сильно. Была ли и впрямь Марина из тех, кто ждет, судить мне трудно — я ведь никогда ее не видел. Получалось, что в жизни Володи есть какая-то область, не только независимая от воли и желаний родителей, но и область, в которой он — взрослый человек, на которого полагаются, к которому относятся серьезно, кого выбирают из множества других людей.

Обещания и клятвы 17-летних — не самая серьезная реалия, и старшие глубоко правы, считая не очень серьезными отношения столь молодых людей. Но сами-то молодые люди оставались настроены крайне серьезно, по крайней мере пока.

Володю призвали неожиданно. Сам он подозревал, что это тоже способ разлучить его с Мариной, чтобы они не успели встретиться еще раз, перед самой дорогой дальней! А ведь военкома всегда можно попросить о том, чтобы повестка была сегодня, а забирали — уже завтра. Это просьбу об отсрочке военком вполне может и не выполнить, а уж об ускорении призыва — это всегда с удовольствием!
Впрочем, и теперь у молодых людей сохранялась возможность увидеться. Сам Володя никуда уже уйти не мог, но ведь его роману с Мариной очень сочувствовали девушки, учившиеся в том же классе. И соседка Володи, Лена, со своим парнем («правильным», надо полагать) ринулась к Марине, предупредить.

Тут надо сказать, что на призывном пункте царил обычный советский бардак, и призывники сначала собирались в Шарыпово, в получасе езды от Глуши. А потом уже призывников везли в Красноярск, проезжая станцию Глушь… Станция Глушь и поселок Глушь располагаются на некотором расстоянии друг от друга, и на полустанке поезд всегда стоит минут сорок — тут к нему прицепляют тепловоз, составом маневрируют…
Успеть в Шарыпово Марина вряд ли смогла, а вот на станцию — шанс был реальный. Володя потом удивлялся, какая хандра навалилась на него, как только он оказался на призывном пункте, как бы уже не дома, а в армии, или, скорее, по дороге в это приятное заведение. Наверное, все тоскуют, кто больше, кто меньше, но тут уж на Володю навалилась такая страшная тоска, словно жизнь кончилась в его восемнадцать лет, и все осталось за дверями, закрывшимися за спиной.

А тут еще выпал снег, продолжал падать всю ночь, закрыл землю, дома и деревья везде одинаковым саваном, будто отсек Володю от всего его прошлого и от всего, что еще могло быть в его жизни. В среде, где воспитывался Володя, служба в армии считалась обычным возрастным этапом, а он почему-то остро чувствовал, что снегопад отрезает что-то, бывшее в его жизни до приказа, до призыва и до этого буйного снега.

Поезд в Глуши простоял почти час, и они встретились, Володя с Мариной. Встретились, потому что Марина ухитрилась пройти больше тридцати километров по зимнику от своего хутора, и они даже прогуляли в стороне ото всех почти что целых полчаса — спасибо деликатным офицерам. А у Володи почему-то не отпускала, не отходила от сердца все та же ледяная тоска. И только усиливалась эта тоска от того, что гуляли они перед снежным полем, на котором снег скрывал все неровности, засыпал все лежащие предметы, и совершенно неясно было — где там, по полю, бегут проселочные дороги, где там валяется брошенный с сентября ящик или, тем более, где лежат ворохи соломы или где росла по обочинам дорог высокая пожухлая трава. За полем шли холмы, тоже белые, снежные, уходящие вершинами даже не в тучи, а тоже во что-то белесое, беременное снегом, снегом, снегом…
Марина несла влюбленную чушь, обещала ждать, Долго шла за тронувшимся поездом, и Володя видел, как она машет вслед составу. А парень как-то и не чувствовал ничего, кроме этой ледяной тоски, кроме белесого снежного мрака в душе.

Потом он казнил себя за эту душевную тупость — не мог сказать что-то хорошее! А может, он и говорил, но не запомнил? Володя и сам этого не знал. Но писем почему-то не писал, все ждал чего-то, и сам никак не мог понять — чего.

А через два месяца Володя получил письмо от соседки, той самой Лены. Лена писала, что они с ее парнем Марины на хуторе не застали, ждали до темноты и оставили на хуторе письмо. И что Марина уже поздно вечером приехала на хутор из-за перевала и прямо ночью пошла по дороге на Глушь. Ей говорили подождать до утра, но она знала, что поезд стоит на Глуши рано утром, и пошла. Дальше Лена писала, что труп Марины нашли совсем недалеко от Глуши, километрах в пяти. «Ты, может быть, помнишь, что в день, когда ты уезжал, все было засыпано снегом?» — писала Лена. Так вот, как ни было все засыпано, завалено, а кое-что удалось понять: в темноте Марина сбилась с пути, прошла лишние пятнадцать километров по нехоженой дороге, в снегу по щиколотку, и присела, совершенно измученная, прямо на снег. Она, конечно, знала, что так делать ни в коем случае нельзя, и если все-таки присела — значит, сил и правда совсем не было. Оставалось ей всего километров пять, и уже стали бы видны станция, столбы электропередачи и насыпь железной дороги.

И опять, начавший было отходить Володя, пребывал как в тумане: кто же это приходил к нему на станцию?! Кто же говорил ему все замечательные слова, на которые он, как деревянный, почти не отвечал?! Кого он целовал в хвосте состава, отойдя от остальных, если Марина в это время на самом деле сидела мертвая в сугробе, примерно за пять километров?
И до сих пор, прошло вон сколько лет, не может он понять, кто же это был у него там, на станции?

@темы: рассказы, призраки и духи, не своё

---

Рассказы лесника

[Скрёб-поскрёб]

Несколько человек пошли в поход с ночёвкой и поздним вечером наткнулись на лесничью сторожку. Ночью в лесу страшно, вот и зашли. За чайком лесник (крепкий пожилой мужчина) начал рассказы...

— Ну что вам рассказать?.. В лесу опасно. Нет ни змей, ни волков, ни медведей. Даже они не уживается с теми, кто тут по-настоящему хозяйничает. Если ночью куда пойдёте по лесу — обращайте внимание на то, что иногда за вами будет кто-то ходить. Вот идёшь, светишь фонариком, сразу тишина такая, даже насекомые не трещат. А сзади вас, за деревом, какой-то шорох. Обернёшься — а там нет никого, посветишь и никого не увидишь. Только спиной повернёшься — шорох, как будто кто-то пару шагов сделал, уже ближе, и снова тишина. Мне дед ещё рассказывал, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя ждать, когда оно подойдёт и уж тем более смотреть на него — говаривал, что в его деревне таких любопытных находили на деревьях, откуда их спускали на верёвках и потом отпаивали водкой неделю. Кто-то так вообще пропадал, как сквозь землю, кто-то с ума сходил, а сединка, так она у всех появлялась. Так что если услышите явный шорох за собой и никого там не увидите — поворачивайтесь спиной, проматеритесь как следует, и, не оборачиваясь, быстро идите.

Ох, лес этот старый, много тут происходило. Тут и солдатиков видели, которые домой с войны не вернулись, но они мирные, ничего страшного не сделают. А вот самоубийцы злые, могут и убить запросто. Они из леса выйти не могут, вот новый человек для них — как муха, надо которой поиздеваться можно. Те, кто утопился, запросто могут в воду по шею завести — а будешь думать, что по полянке идёшь. Выше шеи они ничего сделать не могут — на ней крестик православный. Раньше деревья, на которых они вешались, спиливали и сжигали, а сейчас уже так не делают. Так вот, если под этим деревом лагерёк разбить, то покойник житья не даст — кого в костёр толкнёт, кому на голову ветку обрушит. А если и заснёте — душить начнёт за нос. Они тут самые злые.

А вот невинно убиенные и безвременно погибшие — те хорошие. Если кто в болоте утонул - уведут зазевавшегося грибника подальше - грибочек ему покажут в другой стороне или белкой по деревьям попрыгают - а грибник и рад будет за ней пойти. Так что помните, если какая зверушка в лесу у вас перед носом бегает — это душа чья-то добрая вас спасти хочет.

А солдатиков, солдатиков тут много. Вот вы когда ночью спать будете, прислушивайтесь. Они тоже иногда рядом обретаются, можно в тихую ночь услышать, как они песни поют или разговаривают. А если увидите их вечером — без страха стройте на этом месте палатки, они на плохом месте не остановятся. А ночью можно даже спросонья их силуэты меж деревьев увидать.

А сквозь землю тут провалиться можно запросто. Болот много, а сходу и не понять. Бывало, идут двое, первый проходит нормально, оборачивается — а второго и нет вообще, за секунду в трясину затянуло. В таком случае говорят, что это водяной его утащил, и теперь он будет злым духом. Так что возле болот по ночам даже не ходите — глаза замажут так, что топь твёрдой поляной покажется. И поминай как звали...

А здесь, в сторожке, я вам ночевать не советую. Я-то привык, а вы, ребята, я смотрю, городские, так вам непривычно будет очень — тут иногда по ночам всякая нечисть в дверь царапается, пыхтит. Иногда в окошко коготком постучит или в трубе зашурудит. Но и снаружи глядите в оба. В туалет ходите в какое-нибудь место, где нет ни проточной воды, ни болот — духи ох, как не любят, когда в их доме кто-то гадит! Будут толкать, дёргать, а на обратном пути вообще запутать — привал и не найдёте.

Терялись здесь частенько — город рядом, сюда всякий сброд бегает. Бандиты, бывало, лет пятнадцать назад, приедут и в мешке чей-нибудь труп в канаву выбросят. Травкой зарастёт, водичкой зальёт — и незаметно. В лесу-то их не очень много, а вот вдоль дороги — полным-полно. Бывает, даже появляются, машину на дороге ловят, под колёса бросаются — неупокоенные души, они такие, не могут вынести то, что кто-то ещё живёт, а они должны вечно вдоль дороги бродить. Бандиты, бывало ещё, что живого кого привезут, прямо в лесу убьют и зароют, да ещё и маслом машинным польют, чтоб животные не нашли. Так жил тут как-то недалеко парень, он слышал, как в тихие вечера в некоторых местах кто-то тихо плачет. Находил место, звонил знакомому менту, они приезжали и правда труп раскапывали, который давным-давно уже там лежит.

А лешие — так вообще обычное дело. Идёшь, бывало, по лесу, а вдали из чёрного дупла какого-нибудь старого дуба на тебя рожа пялится. И неподжижно так, бледная, глаза огромные и чёрные. Просто смотрит и смотрит. А когда начнёшь к ней подходить, обязательно или ветка треснет, или птица резко запоёт — отвлечёшься — а лешего уже и след простыл. Под такими деревьями даже в самый сильный дождь прятаться нельзя - леший специально дереву помогает, развесистым его делает, чтоб того, кто под деревом спрячется, за что-нибудь укусить — сидит человек, дождь льёт, уши чешутся — он думает, что от дождя, мол, на уши вода капает, а приходит домой — ба, а у него всё ухо в точках. Или шея.
Это леший его покусал.

А возле лесных озёр вообще спать никогда не ложитесь — туда ведь тоже самоубийцы ходили. Девочки, в основном. Топились. Так ночью будут вас туда звать. Если на берегу парни только — то ещё ладно, сообразят, а если среди них девушка есть, то пиши пропало — дух красавицей обретётся, скажет, мол, вода тёплая, давайте искупаемся, а какие-нибудь дурни возьмут и полезут.

Тут деревня лет тридцать была рядом с лесом — удобно было, хорошо — грибочки, дровишки, травки всякие лечебные. Жили бы нормально, но нечисть из леса в дома пёрла, как в гости. Бывало, проснётся утром хозяйка, пойдёт в хлев — а у коровы молока почти нет, а то, что осталось, горькое ужасно. А если ещё и вымя в крови — то точно какие-нибудь чертенята молочка попить ночью приходили. А некоторые, кто из гостей поздно возвращался, то и так их видели. Бывало, идёт человек, а на заборе кот сидит, глазами светит. Ну человек под хмельком, для него любая живая тварь — как родной человек. Ну он подойдёт, обзывать его ласково как начнёт, руку потянет к нему и увидит, что это не кот совсем, а череп какой-то кудлатый и потрёпанный на заборе сидит и не глаза у него, а глазницы пустые. И зубами клацает. Только человек перекрестится — а и нет ничего, ночь лунная, светлая. Так что ночами старались не хаживать.

Был случай такой — построили пришлые дом свой (давно это было), решили жить. На вид вроде как хорошие люди, сдружились даже с нашими. А потом всё чаще стали выжатыми приходить, как будто ночами камни таскают. Мы спросим: "Чего?", а они только рукой махнут. Потом рассказали, что каждую ночь у них по комнатам кто-то ходит. Шагов не слышно, а половицы скрипят. Иногда в углу кого заметят, там стоит кто-то и на них смотрит, а хозяева даже пошевельнуться не могут — страх сковал. Или детёнок наутро весь в синяках проснётся. Да много чего было, пока они из города кого-то не вызвали и они им весь подвал не перерыли. Оказывается, в войну тут деревня уже стояла, так оттуда всех мужиков на работы согнали, а женщин с детьми расстреляли и в яму побросали. А на этой яме дом как раз и построили. Так они оттуда сразу уехали, дом даже не стали продавать — так он заколоченный и простоял, туда всё детишки бегали.

Ох, и много про этот дом они нам понарассказали! Конечно, прибрехали наверняка много, но один пацан с белыми висками прибежал как-то, рассказывал, как он заглянул в окно, а на него оттуда чья-то страшная харя посмотрела. Нижней половины рта, говорит, нет, глаза вмятые и зелёные, на лице лохмотья коричневые. Так после этого туда детям запретили ходить, но кто ж послушался... Один детёнок с крыши упал (хорошо, что обошлось), другие в пол проваливались и ноги ломали, кто крики слышал оттуда, но в это уже все поверили — бывало, ночью, когда луны даже нет, пойдёшь к дому, подождёшь, когда ветер умолкнет — а из дома тихий стон или крик доносится. А собаки вообще десятой дорогой его оббегали — если с хозяевами бегут — лаем заливаются, как будто там стадо медведей, а если ещё ближе подойдёшь — воют и убегают, никакими криками не подзовёшь. Потом дом сожгли, от греха подальше...

А вот это уже со мной было. Маленький был, дома одного оставили. Ну я шкодить начал, конечно, спички нашёл, которые от меня прятали. "О, радость какая!" — сажусь на пол, поджигаю их, а они секунду погорят и сразу тухнут, как будто задувает кто-то. Я хохочу — зажгу, спичка разгорится и тут же задувается — а никакого дыхания или ветерка нет! Родителям рассказал, когда они пришли — прописали, конечно, сказали, что это ангел-хранитель мой мне помогал.

В домах так вообще много всякого происходило. Домовые те же. Бывало часто, что ни мышей, ни тараканов в доме нет, а по ночам за печкой возня и кряхтение. Коты, у кого были, днём ни с того ни с сего начинали по полу кататься, урчать и с воздухом играть — так почти у всех было, видимо, старички котов любят. Но не у всех было так. Бывало, чашки у людей в пустой комнате со стола сами по себе упадут, или по щеке ударит кто-то ночью. Просыпаешься — а нет никого.
В таком случае, говорят, надо спрашивать, к добру или к худу домовой явился. Он ведь может и помогать, и вредить, если хозяева молочка ему не налили и за печь не поставили.

Был ещё такой случай, когда ведьму бесы дома замучили. Тогда коммунисты правили, против мракобесия были настроены, ну и чтобы у нашей деревни проблем не было, жители сами выгнали свою ведьму вон, на болота. Это ещё до войны было, я тогда даже не родился. Так вот, некоторые жители (бабы, конечно), к ней часто бегали. Ну и как-то раз, после сильной-сильной грозы наткнулись на её тело. Мне говорили, что в избушке все окна были выбиты, изнутри пятна чёрные повсюду, как будто кто-то спички жёг, а бабка сама в углу забилась, там и умерев от страха.

Ещё говорят, что у пьяниц и дурачков свои ангелы-хранители, особенно у дурачков, которые и зла-то никакого не совершили. Много случаев было, все и не вспомню. Уж сколько алкашей снаряды немецкие на части разобрали, а ни один не взорвался (у нас этой дряни по всему лесу набросано, теперь хоть копатели приезжают, находят и сдают куда надо, а раньше такого не было). Безобидные они, пьянчужки деревенские. Да и не только они. Вот был у нас случай с Ванькой-дурачком. На Пасху люди шли в церковь одной толпой, а он где-то сзади прибился (я тогда маленьким был, но помню хорошо). Тогда ветрено было, дождик крапал. И когда Ванька остановился, чтоб с земли поднять что-то, ветер дунул особо сильно и старый деревянный столб (говорят, что его покрасить забыли какой-то краской особенной, чтоб не гнил) в середине переломился и прямо перед его носом рухнул вместе с проводами. Дурачок упал, люди сразу к нему кинулись, а на нём — ни царапины, только на лицо весь белый-белый, как хлорид аммония — хоть и дурачок был, а понял, как ему повезло. Много баек ходило и о том, как он оглупел — говорили, что его приворожили сильно, и он на этой почве тронулся, говорили, что он с ведьмой поссорился и она его прокляла — раньше-то нормальный парень был, можно сказать, первый парень на деревне.

Подальше в лесу есть заброшенная деревня. Даже не деревня, а так — пара домишек полусгоревших (война же была в то время). Сейчас-то там все молодняком заросло, даже через крыши деревья растут. Туда никто не ходит — кто ходил, рассказывал, что даже если в лесу гомон и трескотня — на том месте всегда тихо и мрачно, даже птичек и насекомых нет. Говорили, что когда туда приходишь, кажется, что там полно людей — никогда в лесу такого не бывает, а там прямо чувствуешь, говорят, как между полусгоревших стен кто-то ходит, в щели наблюдает.
В старых лесах вообще много чего происходит, так что новичкам вроде вас тут может быть не очень уютно.

@темы: рассказы, заброшенные дома и недострой, призраки и духи, не своё, мертвецы

---

Немецкий солдат на болоте

[Скрёб-поскрёб]

Немецкий военный архив, Берлин.
Папка с секретными операциями за 1943 год на территории стран Восточной Европы.
Белоруссия, 1943 год.
Пояснительная записка агента ********* *******, 1907 г.р., приложенная к отчету руководства.
Дело передано для разбирательства в отдел ***********

Командование поставило передо мной цель - под видом беглого пленного влиться в партизанский отряд с целью дезинформации и саботажа возможных акций коммунистов. Неподалеку находилась железная дорога, по которой эшелонами вывозили в Рейх зерно, топливо, ценности и пленных. Были серьезные опасения, что партизаны планируют подорвать линию, а допустить этого было никак нельзя.

Я был хорошим агентом и на выбранную роль подходил. Внешность неприметная, сложение худощавое, хорошее владение польским и немного русским, за плечами больше десятка успешных акций. Лагерную робу мне привезли прямиком из крематория, разве что продезинфицировали. Думал ли я, что ее владельца недавно сожгли? Нет, не думал. Тогда мне было все равно. Я был молод и слишком хотел жить, причем хорошо жить.
Не брился и не ел почти ничего в течение недели. Быть грязным неприятно, но это работа. Перед высадкой на местность меня еще раз проинструктировали, я без запинки ответил все, что должен был знать. Слух о побеге нескольких заключенных был уже пущен, так что я неспешно двинулся в лес. Карты у меня с собой не было, но примерное направление я представлял. Главное - обходить болота, которых здесь немало.
Шел я до вечера, минуя буреломы и топкие места. Меня окружал самый обыкновенный лес с его звуками - птицы, мыши, белки. Я тренировался думать на чужом языке, чтобы невольно себя не выдать и думал о том, как сильно мне хочется есть. Во всяких леших и прочую ересь я никогда не верил, и набожным не был. Это важно.

Вечерело. Я набрал ягод, чтобы немного утолить голод, и стал искать место для ночлега. По моим расчетам, завтра я должен был выйти к партизанам, а сегодня мне хорошо бы устроиться так, чтобы не мокнуть ночью. Проснуться в компании с пиявками - вряд ли приятная перспектива. В результате я приютился между корней большой елки, потому что там было мягко, крона закрывала от дождя, если он случится, а в случае опасности я мог бы взобраться на дерево сразу как проснусь.

Сначала мне что-то снилось, но сны быстро стали давящими и тяжелыми, как часто бывало от голода. Я продрал глаза, но ничего рассмотреть не смог. Был самый глухой час ночи, незадолго до утра. Птицы еще не проснулись, в лесу стояла полная тишина. Некоторое время я прислушивался, стараясь заснуть, но когда начал проваливаться в дрему, услышал это.

Далекий-далекий плеск. Словно кто-то шел по мелкой воде, постепенно приближаясь. Я сел ровно, вслушиваясь. Партизаны? Или, может быть, какой-то зверь? Звук был похож скорее на шаги, и судя по нему, существо было двуногим. Человек, значит. Я взял большую палку и приготовился ждать. Шаги медленно приближались, хотя я никого не видел. Ночь была ясная, но новолуние не давало шанса на свет луны. Мне казалось, что ночной гуляка находится не больше чем в сотне метров от меня, и в этот момент шаги затихли. Я напряженно ждал, что они возобновятся, но вместо этого раздался один, более громкий всплеск, словно в воду уронили мешок с песком. И все затихло.

Я вслушивался, но ничего не происходило. Вода начала успокаиваться, больше никто по ней не ходил. Зато у меня появилось чувство, что за мной наблюдают. Ну что же, если разведчики из партизанского отряда нашли меня - тем лучше. Я постарался вести себя как и подобает беглецу из лагеря. Нервно помахивая дубиной, я осматривался, прислушивался, но так как ничего не происходило, стал устраиваться спать дальше. Однако я так и чувствовал затылком чей-то взгляд, он сверлил меня как головная боль. Надо постараться заснуть. Пусть коммунисты думают, что я их не заметил.
Уснуть получилось уже на рассвете, когда напряжение ослабло и запели первые птицы. Проснувшись, я пошел дальше, на ходу подкрепляясь ягодами и съедобными листьями. Дальше попались заросли орешника, и я рвал орехи, по-польски ругаясь, когда ветви цепляли меня. Орехи были еще недозрелые, но вкусные. После полудня я вышел на небольшую возвышенность, и понял, что впереди меня болото. Нужно было обходить. У меня снова появилось чувство, что я здесь не один, и что некто следит за мной. Я пытался выбраться на тропинку, неловко переминаясь в сырой траве и ворча что-то на польском. Тропка нашлась чуть дальше в осоке; она вела в обход по самому краю топи, с другой же стороны неприступной стеной топорщился бурелом пополам с крапивой и репейником. Тропинка была старой. Гать давно прогнила, и только кое-где я видел остатки бревен, временами проваливаясь ногами в противно хлюпающую грязь. Шел я медленно, осторожно пробуя то место, куда собираюсь наступить. Стоячая вода сильно пахла от нагрева, и меня сопровождал хор жабьей самодеятельности, ленивое жужжание каких-то мух и стрекот других невидимых насекомых. Все началось, когда я уже месил вонючую жижу где-то в середине перехода. Одна за другой смолкли лягушки, не стало слышно жучков. Из глубины болота донесся крик какой-то птицы, похожий на плач, такой тягучий и заунывный. И затихло все.

Я невольно замер, прислушиваясь. Может, что-то, чего я пока не слышу, спугнуло болотную живность? Над болотом стоял тихий гул теплого летнего дня, но вместе с этим на уши давила какая-то особенно странная тишина, такая вязкая и осязаемая. И тут я услышал шаги сзади. Словно бы кто-то шел за мной через болото топким бродом, повторяя маршрут, но увидеть преследователя я не мог. И если все прочие звуки почти пропали, и слышались только издалека, то плеск шагов был звонким и четким. Мне неожиданно стало жутко. Нет, я был морально готов к любой встрече - нашим я бы сдался как пленный, потом бы разобрались, партизан я и сам искал, так что история для них давно была готова, да и встречу с гипотетическим местным населением я рассматривал заранее, а дикие звери к болотам просто так не приходят. Я был готов к любому, но все равно мне захотелось побежать. Несмотря на жару, я весь был покрыт гусиной кожей и холодным потом, но несмотря на то, что звук продолжал приближаться, я никого не видел. У меня затекли ноги от напряжения и я переступил на месте, чавкнув грязью. Звук шагов пропал, словно мой преследователь замер. Некоторое время я стоял, прислушиваясь, но ничего не происходило. Тогда я стал осторожно отступать, посматривая назад, чтобы не упасть в топь. Ничего не происходило, и я пошел смелее. Здесь не встречалось даже остатков гати, тропинка утопала в тине и водных растениях, и мне приходилось очень тщательно выбирать место. И тут я услышал это. Похоже было на смутное эхо моих собственных шагов где-то позади, словно преследователь копировал мои движения, и немного не успевал. Как только я замирал, прекращались и другие шаги. Стоило же мне начать идти, и неведомая тварь шлепала вслед за мной по болотной грязи. Тогда я пошел так быстро, как позволяло состояние брода и моя вынужденная слабость, и тот, кто сзади, тоже пошел быстрее. Мне казалось, что оно сверлит взглядом мою спину, и липкий страх стискивал грудь, мешая дышать. Я часто останавливался, будто бы передохнуть, и слышал каждый раз, как немного запаздывает замереть та штука, что меня догоняет. Оно было все ближе.

Стараясь миновать болото как можно скорее, я торопился, и не заметил край осклизлого бревна впереди. Поскользнувшись, я упал, и в этот момент услышал, что мой преследователь бежит за мной, торопится покрыть разделяющее нас расстояние, пока я занят обретением равновесия. Я вскочил, и уже с трудом осознавая, что делаю, закричал на польском:
- Кто ты такой? Что тебе нужно от меня?

Ответом мне была все та же глухая тишина. Казалось, что я один на болоте, но на самом деле со мной был кто-то еще. И тут в тишине раздался снова этот звук. Сперва неуверенно, медленными шагами, а потом все быстрее, невидимая тварь стала приближаться ко мне. Я клянусь, я видел, как плещется вода под его ногами, оно делало огромные шаги, словно было высотой метра три. И следы в грязи, которые я мог видеть только на долю секунды, пока жижа не затягивала их, это не были человеческие следы. Гладкие и продолговатые, лишенные пальцев, совсем плоские. Как маленькие ласты, или вроде того. Так страшно мне никогда не было, клянусь памятью моей матери. Эта штука быстро шла прямо ко мне! Я попытался бежать, но до твердой земли было еще далеко, и я снова упал, запутавшись ногами в полусгнившем валежнике. Шаги шлепали уже совсем рядом, у меня от ужаса волосы встали дыбом, я старался встать, потому что эти чертовы ласты уже брызгали грязь в паре метров от меня! Но я снова упал, потому что эта дрянь толкнула меня, пробегая мимо. Я успел почувствовать, что она холодная и мокрая, и такая слишком гладкая на ощупь, как угорь, или вроде того. Невидимая тварь рассмеялась противным голосом, который мог быть низким женским или высоким мужским, она прямо заржала, пробегая вперед и намеренно громко хлюпая болотным месивом, пока я лежал в крапиве и буреломе, умирая от ужаса. А потом я снова услышал то, что было ночью - словно тяжелый мешок бросили в воду. И все затихло.

Я медленно вставал, с опаской выглядывая на тропку, но никого так и не увидел, только по воде расходились широкие круги. Вдали неуверенно начали подавать голос лягушки, и мошкара снова принялась меня донимать. В низкий гул теплого дня вмешался новый звук, но я его не сразу заметил. Я бежал к берегу не оглядываясь, падая и снова поднимаясь, только бы скорее покинуть болото. Мне чудилось, что из воды на меня смотрит что-то огромное, и забавляется. Как кот с мышкой, которая все равно никуда не убежит.

Твердая земля манила, я видел впереди первые елочки и жесткую лесную траву, но теперь шум стал нестерпимым, и я узнал гул самолетов. У меня уже не было времени укрыться, и я просто смотрел, как от черных силуэтов летучих машин отделяются маленькие предметы, похожие издали на семена. Бомбежка. Вот и хорошо, думалось мне. Вот сейчас меня не станет. Сердце стучало о грудную клетку так, что первых взрывов я и не услышал. А потом рвануло совсем рядом, и я провалился в темноту.

Очнулся я тяжело. Голова гудела, во рту было сухо, тело ныло и не слушалось меня. Когда глаза привыкли к полумраку, я понял, что лежу в какой-то ветхой избушке, освещенной только открытой печью и лучиной. Было нестерпимо жарко и душно, стоял сильный запах пряных трав.
- Проснулся, горемыка? – голос принадлежал пожилой женщине, она обращалась ко мне на польском языке, - Плохо тебе, да? Ну вот, попей, давай, - она поднесла к моему рту деревянный ковшик с водой, сильно отдающей тиной.
- Где…я?
- В лесу еще. Я давно тут живу одна, как мужа схоронила. Лесником он был, тут дом его охотничий. В деревне-то меня не шибко любят, - женщина улыбнулась, - ведьма, говорят. Потому что полька, наверное. Тебя вот нашла у болота, ты его видать по старой гати перешел?
- Да, я шел…я сбежал из лагеря, нас было несколько, но остальные разбежались, - я не осмелился говорить о своем желании найти партизан, ведь эта женщина могла на самом деле работать на нас.
- Надо же, из огня да в полымя. Но тебе повезло, да. Вон тому парню нет, - и она указала в сторону соседней стены, где на топчане лежал другой человек; похоже было, что у него сильный жар, потому что он метался и бредил, и был весь красный и мокрый, - Этот не доживет до утра. Сгорит весь, вон как полыхает. А ты нет, ты другой. Ты уйдешь отсюда. Вот пей, пей водичку, тебе полегчает.
Женщина говорила немного растягивая слова, как будто напевала, и все пихала мне свой ковшик. За окном домишки было темно, в печи трещали дрова, и на потолке плясали тени. Сосед на топчане кричал по-русски, но понять было непросто, только отдельные слова.
- Он русский?
- Да, русский. С партизанского отряда, они тут в районе хозяйничают. Вот тоже на болота пошел, простачок. Кто ж на болота-то наши ходит? Места-то гиблые, нехорошие. Все знают, что как скотина какая пойдет в лес – так все, не вернется. А эти-то, - она кивнула на партизана, - ни бога, ни черта не боятся, вот и лезут, куда не просят. Тебя-то ладно, нужда завела. Ты выйдешь. Вот пей, пей водичку-то. У нас ее много, - она снова рассмеялась, показывая мелкие желтоватые зубы.

Я проваливался в сон против воли, веки были тяжелые и в голове гудело. Мне снилось, что я бреду в болоте, разгребая руками тину, и вода уже у моей груди. Такая темная спокойная вода, в нее как опустишь руку, так и не видно ничего. И кто-то холодными гладкими руками трогает меня за ноги…
Проснувшись, я некоторое время не открывал глаза, слушал пение лягушек и крики болотных птиц. Странно, так звуки доносятся, словно я лежу посреди болота, а не в домушке лесничихи. Но когда я почувствовал на лице слабое дуновение воздуха, я понял, что что-то не так. Медленно открыл глаза, чтобы не ослепить себя ярким светом после контузии. А надо мной было голубое небо с редкими облаками, и топорщились сухие ветки березы. Я рывком сел и осмотрелся. Вокруг снова было болото, и пели лягушки, и гудели тяжелые мухи. Я лежал на небольшом островке, среди мха и сухой травы, закутанный в подсыхающую на солнце тину. Рядом на камне стоял старый растрескавшийся деревянный ковшик, на дне которого осталась пара глотков рыжей воды. Наваждение? А красный партизан, что стонал у стенки? Тут я заорал, как умирающий. Неподалеку от меня на том же островке, весь залепленный тиной, лежал полуистлевший труп. Провалы глаз смотрели в небо, рот раскрылся в беззвучном крике. В нагрудном кармане виднелся край комсомольского билета. Пока я, всхлипывая, выпутывался из тины, лягушки снова притихли, и где-то вдали я услышал негромкий плеск, как будто кто-то бил ладонью по воде.

Я заорал снова и стал осматриваться, как скорее удрать из этого адового места. Прыгая по кочкам, падая в жижу и черпая размокшими ботинками темную воду, я как мог скорее перебирался к лесу, а меня преследовало легкое пошлепывание по воде и тихие смешки. Добравшись до сухой земли я припустил прочь, и мне уже было наплевать на направление. Я бежал полдня без остановки, и вскоре вышел к расположению наших войск, где и был задержан двумя офицерами до выяснения личности.
Теперь мне кажется, что я схожу с ума. Мне снится постоянно одно и то же, что я брожу по болотам, что я там что-то важное ищу, что забыл. И мне все время хочется пить.

Агент обследован и многократно допрошен. Возможность саботажа исключена. После проверки показаний агенту предложена альтернатива - лечение в закрытой психиатрической лечебнице под наблюдением персонала специальных служб или же пистолет с одним патроном. Агент похоронен на кладбище больницы *********, семья получает пенсию как за погибшего на фронте.
Дело передано в специальную службу.
Даты, подписи, генеральская виза.

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, искажения времени и пространства, не своё

---

Призраки в шахте

[Скрёб-поскрёб]

Расскажу вам свою историю. Правда или нет – я не берусь утверждать, но дед, который поведал ее мне, был вполне крепким, на психа не смахивал, да и остальные его уважали.
Я тогда только закончил журфак и отчаянно нуждался в работе. Так получилось, что мои работы вроде бы хвалили, но мест как-то нигде не было, а быть внештатным сотрудником мне не позволяло советское воспитание. Однако, времена были непростые – начало 90х – и кушать хотелось. И когда подвернулось место в местной желтой газетенке, писавшей больше всякую ерунду о встречах с призраками и о людях, похищенных НЛО, я согласился. Хоть какие-то деньги, все же.
Некоторое время я писал бредовые заметки о разной паранормальщине, но фантазия не бесконечна, и редактор посоветовал мне поспрашивать людей.
- Ну вот моряки, например. Они суеверные люди. Или же шахтеры, особенно с секретных разработок. Думай, стажер, думай!
А идея была совсем неплоха. Город у нас промышленный и до моря близко. Шахты теперь почти все закрыты, но бывших рабочих осталось еще много, и они потихоньку спивались по кабакам и рюмочным. За бутылку они наверняка смогут поведать мне пару-тройку леденящих душу историй, а что еще нужно начинающему журналисту?
Однако, все оказалось не так просто. Почти никто не хотел ничего рассказывать, несмотря на предложенную выпивку. За два часа я стал счастливым обладателем душераздирающей истории, как неизвестный мне Митька Голубин по пьяни влез в тупиковый коридор и пробил головой одну из подпорок. Полноценную статью из этого не выжмешь, и я как мог уговаривал работяг вспомнить что-то еще.
- А ты вон, деда Ефима спроси! – внезапно сказал один из мужиков, указывая в дальний угол.
Там у стены сидел сгорбленный старик, смолил беломорину и иногда прикладывался к бутылке дешевого пива, стоящей перед ним на столе. Слезящиеся глаза деда Ефима смотрели на дымные завитки, и казалось, что он думает о чем-то.
Я и еще двое мужиков подсели за его стол, и пока я выставлял последние две бутылки, шахтеры объясняли старику по какому я вопросу. Он смотрел на меня изучающее некоторое время, и сейчас взгляд у него был совсем не стариковский, а такой пронзительный и ясный, будто все он про меня знает уже.
- Вот оно, значит, как. Чего-нить пострашнее тебе, значит, подавай. Шустрые вы, молодые. Страх-то у вас перед глазами творится, каждый день. А вы мимо проходите и ищете другое. Ну да будь по-твоему. Давай, записывай.
Дед Ефим сел поудобнее и стал рассказывать.
У шахтеров работа такая, что каждый день как последний. Никто не знает, когда откроется провал, ведущий в пещеру с темной подземной рекой, или лопнет над твоей головой деревянная подпорка, погребая под породой и тебя, и твоих друзей, и еще хорошо, если насмерть сразу, а не запрет в каменном мешке, где придется медленно сходить с ума и умирать от жажды и безумия в кромешной тьме. Поэтому люди-то все суеверные, внимательные, со своими приметами. Раньше-то шахты работали не там, где сейчас – а в невысоких горах подальше к западу, туда еще ведет заброшенная одноколейка, ее еще дети зовут Чертова колея, и рассказывают небылицы, будто бы в полночь едет по ней с лязгом черный паровоз, и забирает пассажиров к шахтам, и те уже не возвращаются. Ну, обычные детские байки, чего там. Я сам одно время машинистом на той линии был, возил шахтеров, возил руду. Когда шахты еще работали, много груза было, много работников. И вот был у нас один такой, Серега Иванов. Обычный работяга, как и все, ну может резковат только. Рубил, как все, пил, как все, семья была, как у всех. А как-то раз такая штука случилась. Был он в отпуске, а я смотрю – в вагон лезет, и еще дети с ним, и сам какой-то дерганый, а дочка вообще плачет. У мужиков спросил, так они рассказали, что решил Серега детям работу свою показать, пока выходные у него. Вроде со мной на шахты приедут, а пока я буду рудой загружаться, погуляют, и потом назад.
Вообще не положено было, но с Серегой ссориться не хотелось, кулак у него тяжелый был. Ну я и решил тогда, что никто не узнает.
Приехали, пока загрузили руду, пока я дизель прогрел – зима же – не возвращается Серега. Я уж посигналил – не выходят. Ну, думаю, и ладно, вечером заберу. Некогда мне их ждать, график же.
А вечером мужики говорят, что тоже Серегу не видели, и детей его не было нигде. Когда потом искать кинулись нашли, конечно. Серегу нашли, удавился на подпорке нерабочего тупика. Там тогда провал в реку открылся и шахту закрыли. На входе загородки были и знаки предупреждающие, и все сдвинуто и сломано. А на полу след, как тащили тяжелое. Как менты потом сказали, детей он в реку сбросил, и их теперь не найти. Оказывается, жена Серегина его бросила, улетела куда-то, в Москву или Ленинград, не помню уж.
Так вот, с того и началось. Сперва тихо, а потом уж и в голос говорили, что видят мужики Серегу в забое. Фонарь его горит, и шум идет, и силуэт видно – а как подойдешь, так пусто, только руда добытая в вагонетке. Пугались, конечно, а потом научились распознавать, вроде как – если Серега работает, то хорошо, богатая жила. А если просто так стоит в туннеле, руки повесил и вроде как на пришедших смотрит – то валить надо. Либо провал вскроется, либо взрыв, либо обрушение. Стали даже ему приносить хлеб, водку, конфеты. Ставили в пустой каске на развилке, чтоб вроде как помогал.
Ну я-то разговоры те слышал, но не особенно верил. А сам однажды напоролся, да. Глупый был, молодой.
Вез я шахтеров на утреннюю смену. Сумерки еще, только-только светает. Смотрю – впереди на путях движение какое-то. Свет врубил – а там дети бегут, мальчик и девочка. Причем зима, морозно, а они полуголые, босиком и вроде в каких-то рубашках. Мальчишка быстрее бежал и тащил девочку за руку. Я по тормозам ударил, все боялся не успеть, а дети-то и исчезли. Подождал немного, ну а как быть – у меня ж график! Тронулся дальше, медленно так. И снова вскоре увидел их. Бегут как будто прямо ко мне навстречу, а ближе не становятся. Мальчик рукой машет, а девочка кричит что-то, не разобрать. Я тогда чуть не умер от страха, ведь не верил же в чертовщину разную. Ну и проехал дальше, зажмурился и на тихом ходу… Привез шахтеров, забрал прошлую смену. Те еще говорили, что сегодня Серегу не видно и не слышно. А когда уже назад ехали, отошли прилично, грохот такой раздался, словно бомбят. Оказывается, газ рванул, и главную шахту погребло целиком. Больше двухсот человек погибло там тогда.
Потом вскоре жилы иссякли и старые шахты совсем закрыли, теперь вот на новых разработка. Говорят, уже лет десять как старую колею разобрать хотят. А я все думаю, если пойти туда и посмотреть, бегают ли там дети по путям, ждут ли поезда...

@темы: рассказы, призраки и духи, мистические и аномальные места, не своё

---

Под диваном

[Скрёб-поскрёб]

Я живу в самом обычном доме, ничего особенного: ни кладбищ рядом, ни сгоревших психиатрических больниц, ничего такого. Всё это происходит в моей квартире, в моей комнате, под моим диваном.

Я всегда чувствовал, что в нашей квартире есть что-то постороннее. Или кто-то, не знаю. С самого детства я привык к шорохам, теням, щелчкам. Учитывая то, что к нам иногда забегают мыши с чердака (лично видел), мои домашние не обращают на это никакого внимания, списывая всё на грызунов, которые никаких хлопот не доставляют.

Но, несмотря на уверения моих в домашних в том, что всё нормально и что всё это плод моего воображения, я чувствовал, что это не так. Я чувствовал что-то. И это что-то живёт в моей комнате. Именно поэтому я патологически боюсь темноты, закрытых комнат, полных тишины и одиночества. Когда я ложусь спать, это превращается в целый ритуал — я делаю всё, чтобы предотвратить выход из комнаты ночью: закрываю окна и форточки на кухне, хожу в туалет, наливаю себе воды и всё такое.

Наверное, теперь стоит рассказать про тот самый диван, с недавнего времени под которым и стало всё происходить. Происходит всё это строго ночью — днём под моим диваном нет пространства, оно появляется только ночью, когда я раскладываю диван для сна. Уже давно я замечаю, что кто-то там... спит. Иногда по ночам я слышу ёрзанье, вздохи, ахи, недовольное бурчание, если я всё-таки встаю в туалет или выпить воды. Видимо, беспокою его сон.

Нет, не просите: я не загляну под кровать ни под каким предлогом ночью, тем более после недавних событий и несмотря на моё взбесившееся любопытство.

Однажды к нам забежала очередная мышь. Я не смог её поймать, так что ложился в тот день спать со спокойной душой, насколько это было возможно. Ночь прошла хорошо, спал я нормально. В тот день вся семья уехала в другой город, а я остался готовиться к предстоящим экзаменам. Как складывается/раскладывается мой диван: седушка выезжает, а спинка закрывает дыру, образуя кровать.

Так вот, когда я поднял эту чёртову спинку, я увидел под диваном разводы запёкшейся крови и кости. Чистенько обглоданные. В момент, когда я отпрыгнул в ужасе и отвращении от дивана, я ещё подумал, что мог придавить её, когда раздвигал диван. Но кости обглоданные! Я понял — это оно. Весь тот день я провёл в напряжении, ожидая новую ночь. Я очень боялся идти спать.

Тогда, после выполнения всех ритуалов, я лёг в кровать, оставив свет выключенным. Когда я прикрыл глаза, я услышал шорох, и в тот же момент щёлкнул выключатель. Комната погрузилась в темноту. Я не смог раскрыть глаза от одолевшего меня ужаса. Раздался шорох в направлении моей кровати, а потом «привычное» ёрзанье под ней. После этого всё затихло. Но глаза я не открыл, а от пережитого шока я вскоре уснул.

На следующий день раскладывать диван было очень страшно. Но что-то подсказало мне, что оно может разозлиться, поэтому диван я всё-таки разложил, но в этот раз я положил под кровать кусок колбасы. Я выключил и свет, лёг в кровать — мне было интересно услышать, что произойдёт. Но ничего происходило, и вскоре я уснул.

С утра этого куска, как вы догадались, я не обнаружил. Теперь я каждую ночь стал класть ему то сосиску, то колбасу, то ещё чего-то. Это продолжается уже полтора месяца. На удивление я стал спать спокойно, переносить темноту мне стало гораздо легче — привычное напряжение будто рукой сняло. Я утоляю его голод, а оно не трогает меня. Поверьте, такое наше сожительство меня устраивает.

Но две недели произошло нечто по-настоящему ужасное. Тогда я снова остался один. У нас уже жарко (живём на юге), поэтому на ночь оставляю балкон открытым. Я проснулся ночью от шумов в квартире (и оно проснулось тоже). Кто-то нагло ходил по моей квартире, открывал шкафы, тумбочки. Я мог сначала подумать, что мой сожитель разбуянился, но он был там, со мной, под моим диваном. Сомнений не оставалось — это вор, пробравшийся в квартиру: хоть я и живу на пятом этаже, пролезть с крыши на наш балкон проще простого, а уж выйти на крышу не сложнее похода в соседний магазин.

Телефона рядом со мной не было. Я сидел тихо, не привлекая внимания. Но тут дверь начала открываться, и в комнату зашёл человек, обычный человек. Увидев меня, он бросился на меня с ножом, но добраться до меня ему было не суждено — в шаге от кровати он упал. И в этот же момент что-то потащило его под кровать.

Я не слышал его криков. Я слышал только отвратительное чавканье под моей кроватью. Я не смог уснуть в ту ночь, слушая трапезу моего квартиранта. С утра я долго не решался поднять спинку дивана, но моё любопытство пересилило, я открыл. Там ничего не оказалось. В этот раз оно поработало чистенько. Не осталось даже ножа. Единственная деталь — на деревянном креплении следы собачьих зубов, как будто собака грызла деревяшку.

Много лет, когда мне было четыре года, назад умерла наша собака, Линда. Она умерла от старости в моей комнате. Я не помню всего этого, только помню, что мой кошмар начался именно в то время. По рассказам родителей, Линда была очень доброй, всё время возилась со мной. У меня есть несколько фотографий, могу показать.

Уже две недели всё тихо, призрак собаки (надеюсь, что это она) еды больше не берёт. Я сплю спокойно.

Единственное, чего я боюсь, что аппетиты моего призрака могут вырасти, и тогда существо под моим диваном может полакомиться нашей семьёй.

Но Линда была доброй собакой.

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Ванда.

[Певец Меча]

В этой истории нет ничего мистического или, даже, чего-то, что соответствует теме сообщества.
Я вчера, знаете ли, пил. Меня отловил за рукав один старичок и попросил опрокинуть с ним рюмашку "за компанию". А потом я пил вместе с ним и слушал...
Да, вряд ли эта история вас напугает, но я очень прошу: почитайте. Ибо об этой женщине нужно знать.
Еще: хочу ссылок на подобные истории.
Её звали Ванда, - говорил дед. - Такое, знаешь, типичное немецкое имя. Потом в истории написали о таких "сотрудницах", может, даже о нескольких. Но ее звали Ванда. "Нашу". Героиню. Ее так и не распознали (уже после войны умерла), но вместо нее на расстрел ушла другая девушка - Эльмира, тоже немка. Она не помогала Ванде, но знала, чем та занимается. И не выдала. Тоже героиня.
Ванда работала в лагере под Омском. То есть, кажется под Омском - спустя столько лет и событий все меняется местами.
Медсестрой она была. Разбудила - это точно помню - 29го января. Зима в тот год была долгая, вьюжная. До середины марта держалась. А может и апреля. Спустя столько лет...
- Штрельать умеешь? - спросила меня Ванда, резко и гневно отобрав одеяло.
Ха! "Одеяло". Драный лоскут, даже не шерстяной. Нам всем выдавали такие: протертые, остро пахнущие псиной. Наверное, они и служили подстилкой для собак, прежде чем оказаться на наших спинах. Ну хоть что-то...
- Умеешь? - Ванда убедилась, что я проморгался и повторила вопрос. "Стрелять" у нее получалось очень плохо, а "умеешь" - хорошо.
- Умею.
Ванда не принесла лампу или даже свечу. Если ты сейчас попросишь меня описать эту немку, я вряд ли смогу. Но волосы у нее были черные. Это точно. Даже на фоне общей темноты они выделялись.
- Так иди и стрельай! - она плакала. Я понял это по срывающемуся голосу, но до сих пор не уверен почему именно. Нет, не так. Сейчас понимаю: из-за страха и печали за войну. Из-за... нет, не ненависти, скорее, сожаления за "своих" и "чужих". Она делала мало, но делала хоть что-то. И пусть меня проклянет сам Господь, но я обязан ей жизнью!
- Польезай! - Ванда расстегнула огромную сумку. Я уже видел такие: в них выносили трупы - через одни ворота - и одежду - через другие.
Да, сумка была очень большой. Ну, может, это я так исхудал - свернулся калачиком, а Ванда накидала поверх тряпья. Пахло больно. Именно так: потом, страхом... смертью.
Спустя минут пять я услышал немецкую речь. Ванды и, наверное, караульного. Посмеялись. Потом запахло табаком. Я чуть не расплакался: так пахли самокрутки папы - прадедушки моего Сережки.
...Шли долго. Очень. Когда Ванда, наконец, выпустила меня, уже светало. Я, наверное, задремал, потому что разбудил меня опять же диалог. На этот раз на белорусском. Мужчина говорил чисто. Ванда комкала слова, но в целом не ошибалась. Я уловил:
- Ледзь ледзь пасрэльвае!
- Этот - можьет!
Я даже не успел поблагодарить ее.


Викентий закурил и заплакал. Я только и мог, что похлопать его по спине и сказать: "Спасибо! Вам и Ванде."
.

@темы: рассказы, это случилось на самом деле, не своё

---

Патология

[Скрёб-поскрёб]

В начале девяностых годов московские чиновники от медицины столкнулись с проблемой: опытный пожилой педиатр одной из детских поликлиник доложил руководству, что на протяжении нескольких лет он начал слишком часто встречать нервные проблемы у новорождённых. Когда подняли статистику — такая же картина выявилась ещё у нескольких участковых педиатров. Дети отставали в развитии от сверстников, часто болели, очень поздно начинали говорить.

Делом занялся молодой аспирант. Сперва он подробно опросил матерей, предположив, что тут какая-то экологическая проблема. Но ни по работе, ни по питанию, ни по месту жительства никаких пересечений не было. Зато оказалось, что все ложились на сохранение на ранних сроках. Причём больница у всех была одна.

Была проведена служебная проверка. Но никаких вредных лекарств врачи в больнице не назначали. Инспекция пищеблока тоже ничего не дала. Всё списали на какой-то «выброс», и успокоились. Но аспирант имел знакомства в токсикологической лаборатории МУРа и неофициально отправил туда анализы нескольких беременных женщин из этой больницы.

Результат был страшный. У каждой в организме нашли свинец в такой концентрации, что шансов на нормальное развитие плода уже не было. За дело взялись оперативники и при помощи медсестёр организовали отбор проб пищи. И вот в пище, которую доставляли в отделение патологии беременных, выявили одно из самых токсичных соединений свинца. Причём в другие отделения попадала совершенно чистая пища. Сузив круг поисков, вышли на сотрудницу пищеблока, которая отвечала за раздачу. Проверка показала: женщина вечерами подрабатывает в институте неорганической химии уборщицей и имеет доступ в хранилище.

За ней было установлено наблюдение, и она была задержана на пищеблоке при попытке подмешать в пищу принесённый с собой порошок.

На следствии она быстро «раскололась». Выяснилось, что в восьмидесятые она работала поваром в Припяти. После Чернобыля переехала в Москву. Потом она вышла замуж, но родила ребёнка с врождённым уродством. После чего у неё возникло непреодолимое желание «наказать всех брюхатых». Самостоятельно изучив литературу по ядам, она устроилась в больницу, потом нашла химический институт. Более четырёх лет она воровала химикаты со склада и подсыпала беременным женщинам в еду соли свинца и другие токсичные соединения.

Медицинское обследование показало, что у неё параноидальная форма шизофрении без видимых ярких проявлений. Её быстро упекли в «дурку», руководство больницы сменили, уволили завскладом института, и дело замяли, так как на носу были выборы президента, и скандал с отравлением женщин в Москве был никому не нужен.

Аспиранту убедительно посоветовали не поднимать шума. Но он защитил диссертацию по токсикологии плода и не выпускал проблему из вида. Дальнейшее наблюдение за детьми, которых отравили свинцом в утробе матери, показали, что они растут слабыми, замкнутыми, плохо вступают в контакт со сверстниками, из-за своих нервно-психических проблем часто оказываются изгоями в коллективе.

А повариха... После того, как она через несколько лет вышла из психбольницы, её следи потерялись, и никто больше не интересовался, где она и чем занимается.

@темы: безумие, рассказы, больницы, лечебницы, поликлиники, не своё

---

Картина с домовым

[Скрёб-поскрёб]

Круглосуточный магазинчик около нашего дома был нам давно и хорошо знаком. Продавщицы вежливо здоровались с нами каждый раз и даже продавали водку по воскресеньям. Но в этот раз Юли не было на своем рабочем месте, вместо нее за кассой стояла сама хозяйка магазинчика. На вопрос, где же её бессменная сотрудница, хозяйка рассказала нам, что бедную девушку нашли ночью в подсобке еле живую, окровавленную и с холщовым мешком на голове, туго стянутым на шее. Юля скончалась в машине скорой помощи, не приходя в сознание. Послушав еще немного о нерасторопности местной полиции, которые все не могут найти грабителя и убийцу, я обратил внимание на странную картину, притулившуюся в углу магазина. На ней весьма гротескно был изображен домовой с всклокоченной бородой, в заштопанных валенках и разноцветными глазами. Видимо, художник не сильно старался над этой работой — из-под грубых масляных мазков проступал набросок, сделанный химическим карандашом. В уголке стояла дата — 2012 год.

Владелица магазина перехватила мой взгляд:

— Из покупателей кто-то оставил недавно, совсем лыка не вязал. Обратно не приходит, не помнит уж, наверное.

Картина мне не понравилась. Но сосед по общежитию пришел в восторг:

— Светуль, а не против будешь, если мы её себе заберем? С меня шоколадка!

Светлана от шоколадки отказалась, посоветовав лучше расплатиться с долгами еще за прошлую неделю, но картину взять разрешила.

Ночью я пил чай на общей кухне и рассматривал новое приобретение. Нет, картина мне не нравилась однозначно. Хитро и злобно смотрел на меня этот сморщенный старикан, как будто затевая недоброе ...

Утром я проснулся от грохота, звона посуды и матюгов Владика.

— Да что за олух картину возле входа поставил?! Я же сказал, нехай стоит под окном, утром прибью!

Не вырвав признание ни у кого из жильцов, Владик отправился искать молоток.

Поднимая валяющиеся кастрюли, я заметил весьма неприметную деталь на картине. Под датой 2012 проглядывала еще одна цифра — 1996. Не придав этому значения, я помог соседу повесить этот шедевр над кухонной плитой.

Ночью мы были разбужены истошными воплями и топотом множества ног. В блоке бушевал пожар, где-то вдалеке завывала пожарная сирена.

Когда пожарные ворвались на кухню, они увидели лежащего на полу, уже практически обуглившегося Костю. Как потом сообщила экспертиза, пьяный Костян, задумавший сообразить яичницу, по неосторожности выплеснул на плиту целую пятилитровку подсолнечного масла.

Кухня выгорела до уголёчков, уцелела лишь металлическая плита и... картина, свалившееся за нее.

В этот же день Владик повесил её у нас в комнате. Он же и заприметил небольшую деталь.

— Юре-е-ец, я какой год был картине?

— Две тысячи двенадцатый.

— Уверен?

— Абсолютно! А что?

Влад медленно ткнул пальцем в левый нижний угол. Картина была датирована 2013 годом.

Но разбираться с этой мелочью времени не было абсолютно. Нас долго и нудно допрашивала полиция, потом, до самой ночи, мы драили кухню, пытаясь привести её в божеский вид. Спать легли абсолютно измотанные и сразу же провалилсь в сон.

Ночью я проснулся от громких хрипов. Включив свет, я подбежал к кровати Влада. Он хрипел и раздирал себе горло ногтями, корчась в ужасных конвульсиях. С трудом мне удалось привести его в чувство. После двух стаканов водки он даже смог сбивчиво рассказать, как нечто тяжелое и лохматое прыгнуло к нему на грудь и стало душить то ли веревкой, то ли канатом. До утра мы просидели без сна со включенным светом. После недавних событий оставаться в общежитии совершенно не хотелось, и мы стали собираться на пары.

Роясь на полке в поисках тетради с лекциями, я обнаружил новую деталь на нашей картине. В углу, где раньше был нарисован холщовый мешок, лежала свитая в кольца толстая веревка с крюком на конце. Точь-в-точь такая же, как из снаряжения Владика для промышленного альпинизма.

В ужасе отпрыгнув, я дрожащей рукой стал тыкать пальцем в сторону картины. Дара речи на тот момент я лишился совершенно.

Мы смотрели на картину и вся суть происходящего стала доходить до нас вместе с чувством холодного липкого ужаса.

Первым из ступора вышел Владик, сорвав злополучную картину со стены и из всех сил швырнул её в окно. Мы выбежали из парадного, как будто за нами гналась толпа чертей во главе с нашим комендантом.

Вернулись домой мы только к рассвету следующего дня, весьма поддатые и, соответственно, куда веселее, чем вчера. Под полкой с учебниками, над кроватью Влада, как ни в чем не бывало, висел холст с ухмыляющимся домовым.

Всю следующую неделю мы не ночевали в общаге, а в светлое время суток мы пытались избавиться от зловещего полотна. Рубили топором, жгли на свалке, выбрасывали в Свиягу. Но каждое утро нас встречал злобный взгляд разноцветых глаз нарисованного домового.

Наконец к Владику пришло откровение:

— Мы ведь сами забрали её, так? Значит надо найти того, кто ЗАХОЧЕТ её взять.

Уже подступали сумерки, когда мы с картинкой под мышкой шли по направлению к теплотрассе, где всегда заседала какая-нибудь бездомная алкашня.

На трубе сидел мерзкого вида синяк и явно мучался затяжным похмельем.

— Эй, земляк, выпить хочешь?

Алкаш, не веря своему счастью поднял на нас глаза. Разлив бутылку водки по пластиковым стаканчикам, мы угостили страдальца и между прочим предложили ему картину.

— Та на кой она мне, гы-гы-гы. Где мне её вешать, гы-гы-гы.

— Много бы ты понимал! — важно вещал Влад. — Продашь на толкучке, денег на неделю хватит забухать. Мы бы сами толкнули, да вот тебя увидели, думаем, что тебе-то нужнее.

Отблески последних лучей солнца начали тихо гаснуть в окнах ближайших домов. Надо было спешить.

Бездомный, чуть поколебавшись, все же протянул руку и прижал картину к драному полушубку. Мы сделали несколько шагов назад и уже приготовились как можно быстрее драпануть от несчастного бомжа.

Из темноты выбежало несколько бродячих собак и старательно обнюхивали жителя теплотрассы. Одна из собак слишком нагло сунула свой нос в складки вонючего полушубка, за что была награждена порцией отборных матюгов и смачной затрещиной по ушам.

Мы бежали так, как никогда в жизни не бегали, преодолевая десятки метров огромными прыжками. Но вопли терзаемого сворой собак бомжа доносились до нас из темноты даже через несколько километров.

@темы: рассказы, предметы и вещи, не своё

---

Скалкино

[Скрёб-поскрёб]

Хотелось бы рассказать реальную историю из моей жизни, которая приключилась со мной недавно. Я обычный парень, студент столичного ВУЗа. Учусь в институте прокуратуры, живу у бабушки с дедушкой в квартире в самом обычном московском районе. Родители у меня — типичные представители среднего класса. Сам я вполне нормальный человек с уравновешенной психикой, общительный, немного вспыльчивый. У меня немало друзей, я по натуре человек открытый. Есть среди них двое приятелей — Женя и Влад. Как и я, они обычные ребята из нормальных семей, учатся в ВУЗах — я с ними с первого класса вместе.

У Влада год назад умерла мать, он остался практически один. У него в Москве была только бабушка по отцу. Потерю матери он перенес стойко. И вот недавно на майские праздники мы думали, чем заняться, и Влад предложил съездить в деревню, где родилась его мать — в Скалкино. Там жила его бабушка по матери. Влад рассчитывал сообщить бабушке о смерти своей матери и заодно узнать, может ли бабушка оформить на него деревенский дом — он, конечно, будет стоить копейки, но все таки в дальнейшем, после смерти бабушки, можно будет кое-что заработать, ну и вообще, мало ли что бабушка скажет... Я лично не видел в поездке смысла, и Женя тоже — нам там было бы нечего делать. Влад сам в последний раз был в Скалкино в детстве, ничего о деревне не помнил. Его бабушка по отцу тоже ничего дельного сказать не могла — она в деревне не была и со своей сватьей общалась только на свадьбе. В общем, Влад в конце концов всё-таки уговорил нас с Женей съездить с ним, чтобы составить компанию.

Утром мы загрузились в новенькую Женину «Ладу» и отправились в Скалкино. Мы решили ориентироваться по старой карте времен СССР, так как посчитали, что искать по навигатору деревню, находящуюся в закоулке страны, будет не очень разумно. Деревня действительно располагалась в чудовищной глуши — случайный путник точно до нее не добрался бы. Постоянно приходилось сворачивать, ехать по проселочным дорогам через какие-то поселки. В итоге мы все-таки доехали. Возле кое-как проложенной сельской дороги красовался постамент с советским гербом и надписью «Скалкино». Деревня была самая стереотипная, маленькая, со старыми разваливающимися домами и постоянными звуками животных.

Бабушка Влада нас встретила тепло — это была очень старая женщина, ей было уже лет восемьдесят. Бабушка была низкого роста, медленно двигалась, речь у нее была уже не особо понятная — приходилось немного напрягаться, чтобы понять, что она говорит. Она накормила нас и постелила нам на ночлег. Влад во время еды рассказал ей о матери, задавал ей различные вопросы про здоровье и хозяйство.

После еды мы помогли бабушке по дому, затем немного разлыхлили ей землю за домом, вырвали сорняки. После этого пошли гулять по деревне. В центре деревни прикупили овощей и фруктов (клубнику, яблоки, помидор), пообщались с местными жителями и приобрели настоящего деревенского самогона (вообще, это, наверное, было главное, зачем мы сюда приехали). Дома бабушка сказала, что в деревенском доме культуры вечером будет проводиться дискотека. Мы, недолго думая, решили пойти. На дискотеке познакомились с девушками, после пошли с ними на сеновал, там все вместе напились и занялись сексом. Не обошлось и без драки с деревенскими парнями, но обошлось без серьезных увечий. Глубокой ночью мы, усталые, побитые и всё-таки довольные жизнью, вернулись в дом и завалились спать.

Утром мы позавтракали и еще немного поболтали с бабушкой. Она в основном жаловалась на бедную деревенскую жизнь, на алкашей и лентяев соседей. В полдень мы собрались и поехали домой, в Москву. Бабушка пригласила нас приезжать ещё — по хозяйству ей помочь, к девушкам присмотреться. Мы, благодарные ей за гостеприимство, оставили ей несколько тысяч рублей. Из деревни выехать было проблематично — утром шёл небольшой дождь, и мы застряли в непроходимой грязи. К счастью, мимо проезжал тракторист и любезно предложил нам помочь. С его помощью мы вытащили машину и направились в столицу.

На следующий день Влад понял, что забыл в деревне паспорт, и пришлось ему возвращаться туда. Тем вечером я стал раскладывать свою дорожную сумку и нашёл на её дне паспорт Влада — видимо, во время сборов я случайно забрал его с комода вместе со своими вещами. Я позвонил Владу и сказал, что паспорт у меня. Он ответил, что уже был в деревне и едет обратно.

Вечером мы встретились. Влад рассказал, что, приехав в деревню, он ни увидел там ни души. Зашёл в дом бабушки — там никого не было. В доме был ужасный бардак. Он сходил в центр деревни, но там тоже было пусто. Дома были обветшалыми, заброшенными. Деревня словно вымерла за один день.

Утром я пошел в университет. Моя девушка Наташа поинтересовалась на паре, куда я ездил. Я ей рассказал всё, как было (правда, о некоторых моментах, ясное дело, умолчал). Заинтригованная странным открытием Влада, Наташа стала искать в интернете на смартфоне информацию о деревне. И нашла. На сайте какого-то государственного ведомства было написано, что последний житель деревни умер пять лет назад...

@темы: рассказы, искажения времени и пространства, не своё

---

Очень странное явление

[Danny Ocean]

@темы: транспорт, призраки и духи, не своё

---

Китайцы такие китайцы)

[meiko inoue]

"Китайские группы захвата настолько суровы, что тренируют новобранцев в домах с привидениями."
www.weirdasia.ru/2013/05/07/dom-s-privideniyami...
Не знаю, конечно, правда это или нет, но идея забавная)

@темы: заброшенные дома и недострой, призраки и духи

---

Странное видео о странных... иконах?

[Stefanija J.S.]

Лично меня напугало, а вас?

www.youtube.com/watch?v=l5c9dGt-kYU&feature=pla...

*возможно не совсем в тематике соо.пардоньте тогда уж*

@темы: видео, жуткий саунд

---

Роберт Эшли "Пытливые души"

[Лирика.]

Еще чуток опубликованной крипоты)

В сущности, Мэри была очаровательной маленькой девочкой — но лишь до тех пор, пока ей не отрезали голову. О, занятие это доставило им массу удовольствия… впрочем, позвольте мне вернуться немного назад и начать все сначала.

Так вот, «ими» я называю двух самых обычных, спокойных и даже тихих мальчиков, которые жили в соседнем доме. Настоящих друзей у Мэри не было, и потому она изредка играла с этими мальчиками, которые к тому же были родными братьями. Другие маленькие девочки вроде нее, жившие по-соседству, недолюбливали Мэри и нередко дразнили по поводу и без повода. Может, это было потому, что всякий раз, когда мать Мэри видела, как ее дочь играет с другими девочками, она сразу же звала ее домой, поскольку считала всех других девочек — разумеется, кроме собственной дочери, — испорченными, плохими и вообще неподходящими для того, чтобы ее ребенок проводил с ними свое время. Видимо, мамочка считала, что они пагубно влияют на Мэри. Не исключено, что в чем-то она была и права, хотя сама девочка определенно думала иначе. А вот Джон и Дэвид — те самые соседские мальчики — оказались приятным исключением; такие спокойные, даже тихие, они очень нравились женщине и производили на нее самое благоприятное впечатление.

Имея массу всевозможных достоинств, Джон и Дэвид к тому же были очень любознательными детьми. Любая новая игрушка, которая оказывалась у них в руках, тут же подвергалась самому скрупулезному осмотру — как снаружи, так и изнутри, — поскольку им очень хотелось узнать, как именно она устроена.

Таким образом, мы подошли непосредственно к вопросу о том, почему и как именно Мэри лишилась своей головы. Незадолго до того инцидента оба мальчика вспороли тело комнатной мыши и остались разочарованными, поскольку смотреть там, в сущности, было не на что. Довольно скоро отложив объект своего недавнего интереса в сторону, они принялись отыскивать что-то более сложное и занимательное. И вскоре Джон и Дэвид решили остановить свой выбор именно на Мэри.

Следует признать, что их интересовала даже не вся девочка, а только ее голова. Раньше им уже приходилось слышать или читать где-то о том, что в голове у человека находится такая штука — мозг, который управляет работой всего остального тела, однако как именно он устроен и, тем более, как работает этот самый мозг, они не имели понятия, поскольку никто так и не удосужился просветить их на этот счет. Таким образом, у них не оставалось иного выхода, кроме как разобраться во всем этом самим, и когда они задумались над тем, кого же избрать в качестве объекта своего исследования, их выбор остановился на соседке — Мэри, которую они знали, пожалуй, лучше других соседских детей.

Тот день был понедельником — первым днем школьных каникул, а потому времени у них было предостаточно, чтобы с головой окунуться в исследование этой самой мэриной головы. Для своих забав они уже давно использовали старый садовый сарай, в котором было довольно просторно и никто не мешал. Первым делом, разумеется, пришлось позаботиться о необходимом инструментарии — в качестве его были заготовлены старые и немного ржавые садовые ножницы, острый кухонный нож, полдюжины иголок разной длины и маленькая пилка из набора «Конструктор».

Когда все было готово, настал черед звать Мэри.

Выйдя из сарая на улицу, братья подошли к забору ее дома и спросили, не хочет ли она поиграть с ними. Мэри, конечно же, согласилась и с радостью поспешила за мальчиками, поскольку они всегда придумывали что-то новое и очень интересное. В сущности, так оно и было — фантазия у ребят работала отменно. Едва переступив порог сарая, Джон (а он был немного постарше Дэвида) не мешкая схватил нож и всадил его в горло ничего не подозревающей девочки. Та не издала даже слабого звука — лишь несколько считанных секунд простояла, как вкопанная, а затем кулем рухнула на дощатый пол сарая.

Дэвид все это время стоял за спиной у брата и с неподдельным восхищением наблюдал за тем, как из горла соседки вырывается пульсирующая, тугая струя крови. Впрочем, Джон все же допустил одну промашку — вовремя не отошел в сторону, и теперь рукав его рубашки оказался основательно испачканным кровью. Пока он стоял в раздумьях над тем, что делать дальше, братец взял со стола пилу и протянул ее Джону, присовокупив к этому жесту мнение на тот счет, что неплохо-мол для начала отпилить эту самую голову. Тот молча одобрил его совет и приставил лезвие пилы почти к тому самому месту, куда пару минут назад всадил свой нож, после чего сделал несколько пробных движений.

Братьям сразу же стало ясно, что эта работа довольно грязная, поскольку кровь никак не желала останавливаться и продолжала вытекать из тела. Но Джон решил не отступать и через несколько минут добился немалого прогресса: почти достиг середины позвоночника. Все так же не вынимая лезвие пилы из тела девочки, он уступил место брату — пусть он и младший, но свою порцию удовольствия должен был получить. Дэвид словно того и ждал — он рьяно взялся за дело, и после нескольких размашистых движений пилы голова Мэри резко запрокинулась назад. Мягкие ткани шеи оказались перепиленными, позвоночник тоже держался на нескольких хрящах, так что этот этап работы оказался в общем-то успешно завершенным.

Позволив себе небольшой отдых, Джон снова ухватился за пилу. Ему хотелось поскорее покончить с мелочами; в результате его энергичных усилий уже через несколько секунд голова наконец полностью отделилась от туловища и даже чуть откатилась в сторону. Но и Дэвид все это время был начеку — он тут же подхватил ее и понес к столу, оставляя после себя на полу тоненький багровый след. Затем оба мальчика тщательно вытерли с ладоней остатки подсыхающей липкой жидкости и улыбнулись друг другу — при виде достигнутого души их радостно пели. Впереди же их ждало собственно исследование.

Первым делом Дэвид взял иголку, воткнул ее в левый глаз Мэри и принялся выковыривать его. Глазное яблоко проворно поворачивалось вокруг своей оси, однако почему-то не спешило вылезать из глубокой впадины. Тогда Джон решил помочь младшему брату и одним движением ножниц взрезал верхнее веко, после чего они при помощи двух длинных иголок все же вытащили глаз наружу. Отрезав последние куски соединительной ткани, они полностью оголили глаз и опустили его в специально предназначенную для этих целей алюминиевую миску, намереваясь чуть позже более пристально разобраться с его строением.

Теперь же их ждала главная проблема — сама голова. Джон взял кухонный нож и сделал им надрез на лбу девочки (точнее, ее головы). Все же сказывалась неопытность: с одного раза не получилось, и потому он принялся полосовать лезвием по коже, пока наконец не добрался до черепа. Услужливый Дэвид тут же протянул брату иголку, с помощью которой тот поддел край ткани, а другой рукой просунул под нее концы ножниц и вырезал почти ровный прямоугольный лоскут.

Несмотря на некоторый приобретенный опыт, получилось опять довольно грязно, и теперь оба мальчика без. особого удовольствия взирали на зазубренные, обмочаленные края разреза и едва видневшуюся под темными сгустками крови белесую черепную кость. Джон снова взялся за нож, намереваясь продолжить работу именно этим инструментом, хотя про себя уже отметил, что на поверку дело оказалось не таким простым, как им это представлялось сначала. Однако отступать им было некуда и потому следующие полчаса братья посвятили скрупулезному срезанию с макушки скальпа — кусок за куском, лоскут за лоскутом, прямо с волосами. Все это также было сложено в миску как объект для последующего, более пристального изучения. И все же в итоге им удалось обнажить обширную зону черепа, пригодную для последующей распилки кости.

Джон не без основания считал себя более сильным и потому первым взялся за пилу. Для начала он несильно поводил лезвием по черепу, стремясь проделать на нем небольшую бороздку, чтобы в дальнейшем оно не соскальзывало в сторону и двигалось более ровно. И все же его ждало разочарование: процесс явно застопорился, поскольку кость оказалась на редкость твердой. Ценой неимоверных усилий ему все же удалось добиться кое-какого результата — в голове образовался небольшой сквозной распил. Дэвид тут же принялся расковыривать его концами ножниц, после чего постарался просунуть внутрь палец; добившись своего, он пошевелил кончиком пальца. Более того, он даже подцепил им краешек мозга, подтянул его к самому краю отверстия, намереваясь оторвать или отрезать образовавшийся бугорок, и внимательно рассмотреть его.

Джон также не оставался в стороне; он аккуратно разрезал кусок мозга ножом, невольно подивившись тому, что это дается ему практически без каких-либо усилий. Положив препарат на стол, он еще несколько раз полоснул по нему лезвием, делая косые надрезы, причем после каждого братья брали кусочек в руки и подносили поближе к свету, чтобы лучше было видно. Им хотелось разглядеть все до мельчайших подробностей.

Они действительно с головой ушли в… эту самую голову, когда из дальнего конца сада до них донесся голос матери. Оказывается, братья так увлеклись, что даже не заметили, что настало время обеда. В очередной раз тщательно оттерев руки от остатков крови, они медленно направились в сторону дома, предварительно договорившись после окончания трапезы вернуться в сад и продолжить работу. Кроме того, братья решили, что тогда же можно будет заняться и остальными частями головы — как выяснилось, там еще много чего оставалось. Как знать, вдруг им удастся даже сердце вынуть? Вот только одна проблема стояла со всей своей остротой — время. Неизвестно было, хватит ли его, чтобы покончить со всем этим делом до вечернего чая. Но зато, когда вечером с работы вернется отец, они обязательно познакомят его с результатами своего исследования. Это уж точно.

@темы: дети, рассказы, не своё, серийные убийцы

---

Лоуренс Коннолли "Подвал миссис Хафбугер"

[Лирика.]

Не то, чтобы прям крипи, но достаточно атмосферно.

Было начало лета. Начало вечера. И миссис Хафбугер, как подметила группа девятилетних мальчишек, вот уже примерно неделю не выходила из своего дома.

Каштан уже начал всерьез подумывать о том, чтобы пойти домой, когда Максу Свонсону наконец удалось открыть окно. Лэнни глянул на пухлые щеки Макса, перевел взгляд на окно, потом снова на Макса.

— А побольше нельзя было открыть?

Макс бросил натужные попытки и посмотрел на Лэнни, как будто перед ним был какой-то червяк.

— А может, сопливый нос, сам попробуешь?

— Может и попробую — если захочу. Да только что-то не хочется.

— А может, мне хочется вот сейчас спуститься и расквасить тебе нос, — в тон ему проговорил Макс, стоя на ящике из-под лимонада «Севен-Ап», который Каштан нашел неподалеку от бухты. Каштан подобрал его, подумав, что он может для чего-нибудь пригодиться, но Макс распорядился им по-своему и отобрал у него находку. С тех самых пор, когда Каштана выперли из начальной школы Богородицы, Макс замучил его, постоянно отравляя ему жизнь. Если бы не Макс, начальная школа Томаса Эдисона показалась бы ему сущим раем. Большинство новых приятелей, которых он там приобрел, были в общем-то хлюпиками — большинство, но только не Макс.

— Слушай, Макс, и в самом деле узковато получилось, — заметил Вилли Хэйнек, становясь на мыски и заглядывая в приоткрытое окно.

Макс дернул еще раз.

— Перекосило там, что ли, черт бы ее побрал.

— А ты пролезть сможешь? — спросил Лэнни.

— Я что тебе, кусок фанеры, что ли?

— Может, Шон? — предположил Лэнни. — Готов поспорить, Шон пролезет.

Макс улыбнулся.

— Это уж точно. — Потом огляделся вокруг себя.

— Эй, Каштан! А ты что там стоишь, а?

Это было еще одно, что Каштану не нравилось в Максе — тот звал его Каштаном, причем это получалось у него как-то особенно презрительно-дразняще, и всякий раз, когда этот толстяк так называл его, он сам начинал казаться себе чем-то вроде деревянного чурбана. Он уже начал сожалеть о том, что вообще рассказал парням из школы Эдисона о своем прозвище в предыдущей школе.

В общем-то, это было не так уж и важно. Макс шел по жизни с явным намерением подбирать все, что ему приглянется, и Каштан, глаз которого несколько лет назад испытал горечь столкновения с садовыми граблями, был весьма приметной личностью. В самом деле, легко ли спокойно пройти мимо человека, левый глаз которого очень похож на конский каштан.

— Эй, Каштан! Ты что там, заснул? А ну, иди сюда.

— Что?

— Ты полезешь внутрь, — сказал Макс.

Каштан посмотрел на довольно узкую щель между оконной рамой и подоконником. Освещение тоже было ни к черту — солнце уже успело скрыться за горизонтом, а круглая летняя луна еще не взошла. Впрочем, там и смотреть-то было особенно не на что — узкая полоска черной тени на фоне темно-серой стены дома миссис Хафбугер.

Дом этот представлял из себя довольно ветхое строение с облупившейся краской и кое-где провисшими покосившимися водосточными трубами, хотя с близкого расстояния это не особенно бросалось в глаза. Зато старина его бросалась в глаза с первого взгляда. Лет ему было, наверное, не меньше, чем его хозяйке — под сто. О том, что ей самой лет сто, можно было догадаться, глядя на то, как она передвигается. Во всем Западном Фентоне не найти было более скрюченной женщины, чем миссис Хафбугер.

Четверка ребят уже около трех недель наблюдала за ней с противоположного берега ручья, сидя на поросшем деревьями холме, по высоте почти достигавшем тот, на котором стоял дом миссис Хафбугер. Подолгу они сидели так у дровяного склада Лэнни, попивая апельсиновый напиток и сражаясь за право посмотреть в телескоп Каштана.

Впрочем, особо там смотреть было не на что. Полное ее имя было Ева Хафбугер, и то, что однажды ребята в шутку назвали ее Гамбургер, стало поводом для безудержных приступов смеха. Со временем шутка приелась, перестала вызывать смех, однако прозвище как-то удержалось, словно приклеилось к ничего не ведавшей о нем женщине.

Пятнадцать лет назад она овдовела и с тех пор жила совершенно одна. Муж ее, Альберт Хафбугер, как говорится, «сыграл в ящик», очевидно, домогаясь лучшей супружеской доли на небесах, а детей у них не было. Таким образом, все, что ребятня могла узреть из своей дровяной «крепости» на другом берегу ручья, были лишь приходы и уходы этой старой женщины с блеклым, каким-то отсутствующим взглядом. Иногда она возвращалась с покупками из магазина «Кидди Март», а изредка уезжала из дома где-то примерно за час до наступления темноты и возвращалась уже после того, как ребята расходились по домам…

Однако для девятилетних мальчишек, не знающих толком, чем бы занять свободное летнее время, в этом, конечно, не было ничего особо интересного, и наблюдали они за ней лишь потому, что «крепость» предоставляла для этого прекрасную возможность. А еще они про себя обозвали ее ведьмой — опять же потому, что она была очень старой.

Они часто видели, как старуха отъезжала от дома, вцепившись испещренными коричневатыми пятнами руками в рулевое колесо своего «бьюика» образца сорок седьмого года, а потом стращали друг друга глупыми выдуманными историями о том, куда она якобы уезжала, и что, по их мнению, собиралась там делать. В историях этих были в изобилии представлены всевозможные монстры, привидения, упыри и прочие кровососы…

Однако во всех этих забавах они и на пушечный выстрел не приближались к самому что ни на есть настоящему кошмару, и так было вплоть до тех пор, пока миссис Хафбугер в обычный для себя час однажды вдруг не вышла из своего дома. Случилось это во вторник.

Не увидели они ее и в среду.

Появилась она лишь в четверг — вышла, наряженная в типичное старушечье платье, и остановилась возле своего «бьюика». Вид у нее был неважнецкий, прямо-таки больной. Лэнни смотрел в телескоп, хотя остальной троице все было прекрасно видно и без него. Опустив руку на капот машины, женщина смотрела вниз вдоль холма, в сторону дороги, которая вела к «Кидди Март» и даже дальше — туда, где за туманной дымкой сейчас заходило солнце и где была Филадельфия. Долго она простояла так, а потом провела рукой по глазам и вернулась в дом.

В пятницу она наружу не вышла.

В субботу шел дождь. Крыши над их деревянной «крепостью» не было, а потому все они собрались у Вилли и стали рассказывать про нее всевозможные истории.

Когда же она не появилась и в воскресенье, Макс сказал, что надо проверить — не померла ли старуха. Но так и не проверили.

Не пошли они туда и в понедельник, когда она также не показалась из дома.

Но когда снова наступил вторник — когда долгий и скучный день стал постепенно переходить в вечерние сумерки, — они все же решили сходить и посмотреть. Увидели они только то, что и предполагали увидеть — пока Макс не приподнял раму.

Каштан посмотрел на окно и поймал себя на мысли о том, что вся эта затея отнюдь не представляется ему хоть сколько-нибудь забавной.

— Макс, я, наверное, не пролезу.

— Хватит трепаться. Ты даже еще не пробовал.

— Ну и что я буду там делать, если все-таки пролезу внутрь?

Макс соскочил с ящика «Севен Ап» на землю. Он был очень толстый — пожалуй, самый толстый из всех ребят, которых Каштану доводилось когда-либо видеть. В Эдисоне было всего несколько парней — и те старше их по возрасту, — которые осмеливались называть его Максимум Свонсон или Крошка-Дыня, зато одному-единственному девятилетнему мальчишке, который вздумал последовать их примеру, пришлось на глазах у Макса съесть зеленую муху — только тогда он отстал от него. Этим мальчишкой и был Каштан. И зеленая муха стоила того.

— Как пролезешь внутрь, — сказал Макс, — откроешь нам входную дверь, и мы войдем в дом.

— А если она не откроется? — не отставал Каштан.

— Не говори глупостей. Это же дверь, так ведь? И сейчас она просто заперта, вот и все. От тебя требуется лишь забраться внутрь и открыть ее.

— А может, ему не хочется, — вмешался Вилли, который сейчас смотрел на дом и думал о том, что внутри могут находиться всякие Опасные Штуки. Под Опасными Штуками Вилли обычно подразумевал животных. Размер при этом роли не играл — любое животное крупнее белки было для него Опасной Штукой.

Однако никаких возражений Макс не принимал и уже успел схватить Каштана своими лапищами.

— Ему очень хочется туда залезть, правда ведь, Каштан?

Он рывком поднял Каштана и поставил его на ящик. Тот глянул себе под ноги и разглядел между потертыми летними кроссовками красные буквы, сложенные в слова: «ВЫ ЛЮБИТЕ ЕГО — ОН ЛЮБИТ ВАС».

Потом он заглянул в открытое пространство окна под рамой.

— Какой-то там чудной запах.

— Ну давай, Каштан, попробуй пролезть!

Каштан сунул голову в проем. Запах в доме и в самом деле был спертый, непривычный.

— Что ты там видишь? — спросил Вилли.

Каштан принялся всматриваться в темноту. Вся комната была заставлена старой мебелью. Стол. Стулья. Диван, через обивку которого наружу проступали его внутренности. На обоях остались водяные разводы, а сами они в некоторых местах отслоились от стен. С потолка свисали клочья засохшей краски. На полу ничего не лежало, и только в углу около окна виднелось накрытое решеткой отверстие, которое, по всей видимости, вело в подвал.

— Выглядит, как в сказке про привидения, — сказал Каштан.

— Внутрь пролезть сможешь? — спросил Макс.

— Не знаю. Очень уж узко.

— Ну так узнай, что там и как! — проговорил Макс, и Каштан тут же почувствовал, как ладони толстяка обхватили его лодыжки и приподняли над ящиком.

— Эй!

Каштан полез вперед, пока не закачался, лежа животом на подоконнике и глядя на пол комнаты. Из нагрудного кармана рубашки что-то выскользнуло, упало на пол, чуть задержалось на самой кромке решетки, несколько мгновений покачалось, подобно одноногому танцору, пытающемуся сохранить равновесие — и наконец свалилось, соскользнуло вбок, провалившись в прикрытое металлической решеткой отверстие в полу.

— Мой ключ!

— Что он сказал? — спросил Макс.

— Колючий! — пронзительно взвизгнул Вилли, сразу подумав об Опасной Штуке.

Макс снова взобрался на ящик и заглянул через грязное стекло внутрь.

— Нет там ничего колючего.


Каштан понимал, что путь назад был ему теперь отрезан. Надо было лезть дальше — это был единственный ключ матери от входной двери. Она специально дала ему его сегодня утром, чтобы он мог войти в дом, пока сама она будет гонять чаи у миссис Грубер. Глупо, конечно, было постоянно закрывать входную дверь. В этом смысле мать очень походила на Вилли. Ее постоянно что-то пугало — особенно после чтения газет. В последнее время она вдруг стала страшно переживать, если он не приходил домой в полдевятого, хотя винить во всех этих пропажах детей в Филадельфии следовало в первую очередь Бюро по розыску пропавших людей. Каштан же постоянно приходил домой без четверти девять, за что регулярно был бит. Ему очень хотелось, чтобы мать наконец перестала читать газеты.

А он еще старался не забыть вернуть ей ключи, когда она вернется от миссис Грубер…

— Я сказал «мой ключ», — проговорил мальчик. — Он в подпол провалился.

Ну, на этот раз она вообще прибьет его. Заберет к себе телевизор и спрячет его комиксы. Запрет на ключ его велосипед, а из него самого сделает мальчика при алтаре, вроде этого слюнтяя Стиви Стидла. Накинется на него, как тогда, когда они с Томми Бейкером ворвались в католическую школу в поисках вампиров — только на сей раз ему будет намного хуже…

Все это время он почти не отдавал себе отчета в том, что и так уже наполовину проник в дом — лишь повернув голову и увидев глазеющее через давно немытое стекло лицо Макса, он до конца оценил свое положение.

— Ну вот, пролез же, — проговорил Макс. — Видели? Этот маленький червяк куда угодно пролезет.

Каштан огляделся. Теперь комната и в самом деле показалась ему такой, словно ее населяли привидения, и воздух в ней был затхлый, спертый, словно помещение целый год не проветривали. Он опустился на колени и заглянул через решетку внутрь, но так ничего и не разобрал. Было слишком темно. Значит, придется спускаться в подвал.

Макс постучал по стеклу.

— Эй, Каштан! Ты про дверь не забыл?

Он снова повернул голову. Теперь уже вся троица взгромоздилась на ящик, прижавшись лицами к грязному стеклу.

С одной стороны стоял Вилли — его нечесаные волосы торчали в разные стороны, взгляд, как всегда, испуганный. С другой стороны застыл Лэнни — гораздо более самоуверенный, чем обычно. В середине разместился Макс. Каштан подумал, что сейчас они похожи на трех поросят, глядящих из окна на серого волка.

— Ну давай, червяк! Дверь!

Он прошел через комнату и оказался в просторном холле. Разглядел укрепленный на стене выключатель, щелкнул им — высоко под потолком загорелась лампочка и помещение залил тусклый сорокаваттный свет, отчего стали еще более отчетливо видны обшарпанные стены и темный пол. Теперь он мог разглядеть даже слабо проступавший узор на обоях — от пола до потолка сплошные цветочки-василечки и завитки танцующих детей, почти стертые и едва различимые от частых протираний мокрой тряпкой или щеткой. Потолок был под стать остальному убранству комнаты — потрескавшийся, облупившийся. Не уступал ему и пол — деревянный, голый.

Он подошел ко входной двери, ухватился рукой за ее ручку, попытался нажать — та не поворачивалась; тогда подергал — из этого также ничего не вышло. В сердцах он пнул дверь ногой и впридачу ударил по ней кулаком. Все без толку — она оказалась крепко запертой с обеих сторон.

Он еще раз ударил — это было все равно, что пинать дерево.

Каштан вернулся к окну.

— Она не открывается, — сказал он.

Макс просто взбесился.

— А может, разобьем, к черту, это окно?

— Но ведь это же запрещено, — усомнился Вилли, а когда Макс ничего не ответил, добавил: — Я лучше домой пойду.

— Эй, подождите-ка минутку! — Каштан высунул голову из окна. — Нам надо сначала найти мой ключ.

— Ну и как же мы это сделаем, если ты не впускаешь нас внутрь? — полувопросительно произнес Макс.

Вилли продолжал настаивать:

— Слушай, Макс, давай пойдем по домам.

Тот сделал вид, что даже не услышал сказанного.

— Как хоть там, внутри-то? — спросил он.

— Обычный старый дом.

— Ведьма тоже там?

— Я ее не видел.

— Ну вот, совсем даже неинтересно, — заметил Лэнни, стоя на том самом месте, где совсем недавно стоял Каштан, раздумывая над тем, не пойти ли ему и в самом деле домой. — Ну ладно, Шон, вылезай оттуда и пошли по домам.

— Но ключ же! — воскликнул Каштан.

— А это что, так важно? — спросил Вилли.

— Меня убьют, если узнают, что я потерял ключ! — сказал мальчик.

— Чудные вы какие-то, ребята, — заметил Макс.

— Ну ладно, — кивнул Лэнни, — мы тебя подождем.

— Но только побыстрее там, — сказал Вилли. — Не нравится мне что-то здесь.

— А мне что-то не нравится твоя физиономия, — заявил Макс.

Каштан снова просунул голову и плечи в оконный проем, в очередной раз выглянул наружу, после чего опять повернулся к холлу, гадая, почему подобные вещи всегда случаются именно с ним.

На сей раз он изменил направление своего движения и пошел в глубь дома, миновав ведущую на темный второй этаж лестницу. В конце холла располагалась еще одна комната. Слабый свет пробивался и туда, так что он смог разглядеть стол, несколько шкафчиков, и через секунду различил — поначалу совсем слабо — звук стекающей воды. Ему сразу же захотелось повернуться и бежать отсюда прочь, забыв и про ключи, и про ожидающую его дома сцену…

Звук воды затих, зато тут же послышались двигающиеся в направлении холла шаги. Из-за двери показалось чье-то маленькое лицо.

На короткое, сковавшее все внутренности парализующим страхом мгновение ему показалось, что он вот-вот надует в штаны. Затем, когда миновал этот первый страх, а в сознании все еще трепыхались отголоски только что пережитого ужаса, он понял, что видит перед собой маленькую девочку.

Они долго стояли так и смотрели друг на друга. Каштан ждал, что сейчас она позовет старуху, однако девочка не стала этого делать, а просто стояла, пока наконец не спросила:

— Ты что, новенький?

— А?

— Что это у тебя с глазом?

У нее были темные волосы и очень даже хорошенькое лицо.

— С ястребом однажды сцепился, — ответил он. Это была его обычная версия случившегося, которой он хотел произвести на окружающих должное впечатление. — Пришлось свернуть ему шею.

— О! — Она держала в руке стакан с водой. Сделав небольшой глоток, девочка вылила остальную воду прямо на пол. — Я слышала, как ты ходишь, и поначалу подумала, что это Билли или Пол. Но я тебя не знаю.

— Я только что сюда пробрался.

— Значит, ты не с ней пришел?

— Я пришел с Максом.

— Макс Палмер? — спросила она.

— У-у, Макс Свонсон.

— Я и его не знаю.

— Я… вообще-то мне не полагалось бы быть здесь, — промямлил он. — Просто обронил материны ключи, понимаешь. Кажется, они упали в ваш подвал.

Девочка явно смутилась.

— Это все была идея Макса, — продолжал он. — Если бы он сам смог пролезть в окно, меня бы здесь вообще не было… Ты не покажешь мне, где у вас подвал?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— О Бог мой…

Сверху донесся смех.

По лестнице с шумом спускались четверо мальчиков: трое скакали, сидя на подушках, а один съезжал по перилам. Спустившись вниз, они принялись колотить друг друга подушками.

Затем, увидев Каштана, резко остановились.

— Что это у тебя с глазом?

— Ястреб, — ответила за него девочка.

Посыпались новые вопросы, во многом похожие на те, которые задавала ему девочка.

Один из мальчиков взял мелок и принялся что-то рисовать им на стене. Каштан стоял и смотрел. Мелок вывел крупное лицо с длинным носом, прищуренными глазами в очках — это была та самая старуха.

— А тебе не попадет за это? — поинтересовался Каштан.

У нарисованного лица были толстые губы и длинный язык — последний далеко высовывался изо рта, подхватывая на лету сочившиеся из носа капли.

— А что она нам сделает? — спросил художник.

— Тебе надо подняться наверх, — сказал другой мальчик. — Она все еще в постели. Умирает, похоже.

— Это ваша бабушка? — спросил Каштан.

— Не-а, — ответил третий. — Хотя ей хотелось бы. Старая кошелка. А ты и правда через окно залез?

— Ага.

— Ну, тогда тебе обязательно надо подняться к ней. Клянусь, вот уж страху-то на нее напустишь. Знаешь что, ты подойди к ней поближе и выкати этот свой глаз. Ты им видишь?

— Нет.

— Ну, тогда просто сделай вид. Она за весь день так пока ни разу как следует и не завопила.

Каштан посмотрел в сторону лестницы.

— Ну, иди.

Сверху снова послышался чей-то смех. Мальчиков и девочек.

— Сначала мне ключ надо найти.

— Я поищу его за тебя, — сказала девочка. — А ты поднимайся.

— А она не взбесится? — спросил он. — Я же все-таки без спроса вломился…

— В этом-то вся и затея, — проговорил мальчик с мелком, — заставить ее взбеситься. Старая перечница.

Каштан снова посмотрел на лестницу. Мальчики встали позади него и принялись толкать в спину, и прежде, чем он успел осознать это, Каштан пошел вверх по ступенькам.

Лестница была узкая, и там царил тот же затхлый запах, который он почувствовал, едва оказавшись в этом доме. Он щелкнул еще одним выключателем и только сейчас заметил, что все стены лестничного пролета испещрены аналогичными, сделанными мелком рисунками. Миновав их, он оказался на площадке второго этажа — как раз в тот момент, когда из двери в конце холла показалась еще одна группа детей. Они пробежали мимо него, ухватились за перила, издав при этом звук тормозящих автомобильных колес, и заглянули вниз. Один из мальчиков посмотрел на него и остановился.

— Ну, на сей раз мы ее достали. Вот было здорово!

Через пару секунд все исчезли, кубарем скатились на первый этаж, после чего закричали, завопили, засмеялись.

Каштан глянул на открытую дверь холла и повернул очередной настенный выключатель. На стене рядом с дверью было крупно написано черным мелком:

ЖИЛИЩЕ ПЕЩЕРНОЙ СВИНЬИ.

Он двинулся в том направлении, чуть прислонил руку к двери и заглянул внутрь. На кровати лежала миссис Хафбугер — старая и явно больная. На груди и животе у нее громоздилась куча грязной земли, рассыпавшаяся по всей постели. Да, они и в самом деле ее «достали», даже очень.

Мягко ступая, он прошел в комнату, пошел вдоль кровати. При ближайшем рассмотрении женщина казалась даже еще более старой, чем всегда, и чем-то походила на скелет. Ему показалось, что под одеялами, под всей этой грязью вообще нет никакого тела. Наконец старуха открыла глаза и посмотрела на него. Он же неотрывно пялился на кучу земли, совершенно не подозревая о том, что она наблюдает за ним, пока не услышал ее шепот:

— Который же ты будешь?

Он прямо даже подпрыгнул на месте.

— Я тебя, кажется, сюда не приводила, — проговорила женщина.

— Нет, — покачал головой мальчик. Он смотрел на нее, не решаясь продолжить фразу, и видел, что иссохшая сероватая кожа плотно обтянула ее подбородок и щеки — лицевые кости, казалось, готовы были в любой момент прорвать тонкую оболочку и проступить наружу.

— Они завалили вас землей, — наконец проговорил он.

Старуха опустила взгляд, поморщилась, как если бы впервые заметила темную кучу у себя на груди. Голова ее задрожала и снова откинулась на подушку, почти не смяв ее под собой.

— Это из подвала, — проговорила она. — Знаешь, они черт-те знает во что превратили мой подвал. — Потом глубоко вздохнула или попыталась было сделать это. Лицо ее исказила гримаса, обнажив пустую впадину рта и темные десны. — Они постоянно обижают меня. Я к ним — со всей любовью, а они обижают меня.

— Вы их тетя или еще кто-то?

— Нет, просто я привезла их сюда. Все, чего я хотела… все, чего я… все, что… Как тебя зовут?

— Шон.

— Прекрасное имя… прекрасное… прекрасное… Знаешь, я покупала им всякие вещи. Ездила и покупала всякие вещи. Привозила все это домой, заворачивала в подарочную бумагу… повсюду ездила… как увижу где-нибудь одинокого мальчика или девочку, которые играют сами с собой, обязательно заговорю с ним или с ней. Я ведь прекрасно знаю, что такое одиночество. Все знаю. Я говорила им, что у меня есть для них подарки, и они садились… ко мне в машину. А потом мы разворачивали мои покупки, пели песни и уезжали… Разве кто-нибудь заподозрит старуху? Так я с ними и уходила… Уезжала… и никто не мог заподозрить, что… что… Как, ты сказал, тебя зовут?

— Шон.

— Да, правильно. Но это не я тебя привезла сюда, так ведь?

— Я сам пролез — через окно.

— Надо будет и тебе что-нибудь купить, Шон. Когда я поправлюсь, мы вместе отправимся в «Кидди Март» и купим тебе… купим тебе… что хочешь… все, что тебе захочется. Сначала все завернем в красивую бумагу — чтобы ты мог потом развернуть… как подарок на рождество или ко дню рождения… Когда я поправлюсь. Когда голова перестанет болеть. О, как же у меня болит голова. Словно бараны сталкиваются своими рогами…

— Ничего мне не надо покупать.

Она устремила на него совершенно безумный взгляд — лицо исказила судорога, тонкие губы скривились.

— Я была так добра к ним, а они вон что сделали. Говорят, что не хотят здесь больше оставаться, и я должна… разрешить им… и вот, что я получила взамен. Ты должен побывать в моем подвале. О, мой… Я так старалась, а взамен получила…

— Очистить вас от этой грязи?

— Грязи?

— Они завалили вашу постель землей. Вы что, забыли?

Она снова посмотрела на него.

— Ну надо же. А я думала, что это было вчера… или… Ну конечно, когда у тебя так болит голова, может что угодно случиться. Да, да, стряхни с меня все это.

Он чуть изогнулся над кроватью и принялся смахивать комья глины на пол. Земля стала гулко ударяться о деревянные доски.

— А ты совсем другой, так ведь? — спросила она. — Я не заставлю тебя оставаться здесь.

— Оставаться?

— У меня. Как в семье.

— Что, и домой не вернуться?

— Это стало бы твоим домом.

В ее взгляде появилось что-то страшное — что-то такое, что Каштану очень не понравилось.

— Я бы мог приходить к вам в гости, — сказал мальчик. — А сейчас мне надо уходить, и…

— Нет! — Ее голова оторвалась от подушки, желтые глаза жутко закатились — прямо как у Старого Крикуна перед тем, как они пристрелили его.

Внезапно он вспомнил про ключ и троих друзей, дожидающихся его снаружи.

— Мне надо идти.

Он повернулся и побежал по лестнице вниз, затем остановился и посмотрел, не преследует ли она его. Нет, все в порядке. Голова старухи снова откинулась на подушку, веки сомкнулись. Но сейчас ему было уже страшно. Все-таки чокнутая она была, это точно.

Он побежал дальше по лестнице, высматривая тех ребят, ту девочку, которая обещала ему найти ключ. Но в холле их не было. И в кухне тоже.

— Эй! — крикнул он.

Ответа не последовало — слышно было только эхо его собственного голоса в пустом доме.

Рядом с камином виднелась распахнутая дверь, за которой начиналась уходящая вниз лестница. Значит, они спустились в подвал. Он просунул руку за дверь и стал нащупывать выключатель, но на стене его не оказалось. Он огляделся. Прямо у него над головой от одинокой голой лампочки свисал грязный шнурок. Он потянул его — стало светлее. Внизу, у самого основания лестницы, с потолка свисал точно такой же шнур — еще одна лампа без абажура.

Он стал спускаться.

— Эй, ребята! Вы там? Что вы делаете в такой темноте? — Он дернул второй шнурок. Снова вспыхнул свет и поначалу ему показалось, что подвал совершенно пуст.

А потом он увидел их. Они расположились в один ряд — десять маленьких бугорков, чуть возвышающихся над полом подвала.

И на одном из них лежал его ключ.

Чувствуя, как у него кружится голова, он двинулся дальше. «Ты должен побывать в моем подвале… Я была так добра к ним, а они вон что сделали…»

Он опустился на землю, на свои заляпанные травой колени. Что же эта безумная старуха?..

Руки его потянулись к ключу, скользнули мимо него, уткнулись в мягкую кучу земли. «Говорят, что не хотят здесь больше оставаться, и я должна…»

И тогда он увидел…

В то же мгновение он снова вскочил на ноги, спотыкаясь, бросился вверх по лестнице, побежал через холл. На стенах не было никаких рисунков. И детей никаких не было.

Дергаясь из стороны в сторону, он опрометью вбежал в темную гостиную. На небе уже появилась луна, которая слабо просвечивала между деревьями, заглядывала в окно.

Подпрыгнув и помогая себе руками, мальчик выбрался наружу и побежал. Его терзал страх. Он думал о той старухе. О том, как она спускается по лестнице. Как хватает его, пока он пытается пролезть в окно, удерживает его своими холодными, мертвыми пальцами, тащит назад, волочит в подвал. «О, Боженька, помоги мне — это Каштан с тобой разговаривает. Помоги мне выбраться отсюда, и я стану… кем только захочешь… только помоги мне убраться отсюда!»

Он уже преодолел половину пути — все так же спотыкаясь, чуть не падая, через что-то продираясь, отталкиваясь, подтягиваясь и моля Бога только об одном — чтобы его не поймали. Однажды он все же упал, всем телом распластался на траве. Жесткая земля словно бросилась ему навстречу. Ударившись о нее, он покатился в сторону, теряя ориентацию, но все же цепляясь за землю; наконец снова вскочил на ноги и побежал вниз по склону холма.

Вода в ручье была холодная, но он кинулся в самую глубокую его часть, забыв про устилавшие дно камни.

Они его не дождались. Ни один не дождался. Даже Макс — тот самый воображала Макс, который якобы вообще ничего на свете не боялся. Все ушли домой. А может, они просто спрятались где-то там поблизости, притаились, ожидая, когда он выберется через окно, чтобы схватить его? Может, они все еще там, ждут и гадают, что же случилось…

Впрочем, это уже не имело никакого значения. Вообще ничего не имело значения. Только бежать — куда угодно, лишь бы подальше от того дома.

Он пробежал мимо деревянной «крепости» Лэнни, затем бросился вниз по холму в сторону шоссе, а потом понесся через поле к дому. У него разболелся живот, саднило грудь. Одежда вымокла в ручье, руки покрылись ссадинами от падений в том доме.

Но он не останавливался. Он продолжал видеть перед собой то маленькое лицо в неглубокой могиле. Маленькие глаза, которые так и остались открытыми. Маленький нос. Темные волосы. Теперь, пролежав столько времени в земле, она уже не казалась такой хорошенькой…

Наконец он оказался на своей улице, свернул за угол, перелез через стену. Дом. Дверь. Он всем телом шмякнулся о деревянную панель, забыв про ключ, колотя ее руками, пиная…

Внутри работал телевизор. Смех. Передача для всей семьи. Счастливые люди. Счастливый конец.

Мать подошла к двери.

— Ну что, Шон, опять взялся за старое? Уже десятый час. Ты что, не знаешь, что по улицам бродит полно сумасшедших!..

Но он уже не слышал ее. Перед глазами продолжала стоять лишь маленькая девочка, взирающая на него из своей глинистой могилы. А в ушах звучал лишь его собственный истошный вопль.

@темы: дети, рассказы, призраки и духи, старики и старухи, не своё

---

Вороний Король

[Скрёб-поскрёб]

Наверное, все слышали истории о том, как на московских окраинах собираются огромные стаи ворон и, нападая на людей, заклёвывают их насмерть. Это сказки, конечно. Но когда поздним вечером идёшь через парк, а над тобою с хриплым карканьем кружится зловещая чёрная стая — всякому сделается не по себе. Ворон никто не любит. В них (как и в крысах) есть что-то очень мерзкое: как будто это не просто птицы, а затаившийся до времени враг, который злобно, исподтишка, наблюдает за тобой.

Ещё в садике у нас была игра в «Вороньего Короля». Это мог быть любой предмет чёрного цвета: камень, драная автомобильная покрышка, или даже тень причудливой формы. Заметив его, ты должен был сразу «заорать от ужаса» и показать на него кому-нибудь из приятелей. Тогда Вороний Король явится ночью к нему, а не к тебе. Одно время это была наша любимая страшилка, которой мы боялись до дрожи в коленях. Но все игрушки со временем надоедают — была забыта и эта.

Уже учась в школе, я неожиданно вновь услышал про Вороньего Короля от моей бабушки. Узнав, что я с друзьями бегаю в парк пулять из рогатки по воронам, она как-то очень настойчиво начала меня отговаривать от этого занятия, мол, «будет нехорошо». Я оказался любопытен и вызнал у бабушки, что вороны считаются в народе «дурной птицей». Якобы «сам чёрт у них король», и что бить ворон можно только по каким-то особым церковным дням, иначе «он за тобой явится». Почему-то этот бред меня сильно впечатлил — наверное, вспомнились детские страхи. Так что больше срелять из рогатки по воронам я не ходил.

Прошли годы. Не стало моей бабушки. Я окончил институт, съехал от родичей в бабушкину квартирку, и постепенно вся моя жизнь свелась к четырём вещам: работе, интернету, алкоголю и одиночеству. И мне было хорошо. А вчера один мой знакомый в качестве благодарности за совместный проект преподнёс мне неплохую пневматическую винтовку с оптикой — он взял модель посерьёзнее, и эта оказалась ему не нужна. Ствол был смазан и пристрелян. Придя домой, я поскорее зарядил его, поставил у окна стремянку, открыл форточку и, замаскировавшись шторой, начал, как снайпер, выискивать себе жертву. Она нашлась скоро: одинокая ворона сидела, нахохлившись, на проводах, и прямо-таки просила пулю в бок. Я плотнее прижал приклад к плечу, навёл на зверюгу перекрестье прицела, задержал дыхание и медленно, ровно надавил на спуск.

Бум! Ружьё мягко толкнуло меня в плечо, а ворона, как будто её ударило током, нелепо перекувыркнулась и, как скомканная тряпка, упала в дворовый снег. Шлёпнувшись оземь, она несколько секунд лежала без движения. Но вдруг задёргалась, забилась и, уродливо оттопырив крыло, начала истошно, пронзительно орать, суча лапами и выворачивая шею. Это было так мерзко и гадко, что вся радость от выстрела мгновенно улетучилась. Я хотел прекратить эту агонию. Но чтобы прицелиться вниз с третьего этажа, надо было высунуться в форточку. Я побоялся, что меня заметят. Так что мне ещё минут пять пришлось наблюдать, как орёт и корчится в предсмертных муках несчастный комок перьев. А когда ворона, наконец, издохла, на душе у меня было уже полнейшее дерьмо.

Я сложил стремянку, достал из морозилки водку, нарезал колбасы и, выключив на кухне свет, хотел уже пойти к компьютеру. Внезапно сзади раздался стук, как будто камешками кидают в окно. Что за чёрт? Я обернулся. За окном, на карнизе, сидела ворона. Вытянув шею и блестя круглым чёрным глазом, она как будто внимательно изучала меня. Потом с силой несколько раз долбанула клювом по стеклу. И вновь замерла, явно ожидая моей реакции. Это выглядело как-то уж совсем странно и недобро. Даже страшно. Я шикнул — ноль реакции. Медленно поставив пузырь и закусь на стол, я потянулся к лежащей на столе винтовке. Ворона чуть присела, как будто собираясь взлететь, и вдруг начала остервенело колотить клювом в стекло. Я бросился к окну, а она живо сорвалась куда-то вниз. На миг мне подумалось, что это была та мёртвая ворона. Но из окна я увидел, что труп на месте, а вокруг молча сидит дюжина живых ворон. Я погрозил каргам винтовкой и, злой на себя за свой секундный испуг, пошёл к компьютеру и начал пить.

Ближе к полуночи, поиграв и побродив по интернету, я начал засыпать от усталости и алкоголя. Я уже собрался гасить компьютер, как вдруг раздался знакомый стук. Звук шёл уже из комнаты, где было большое окно и выход на балкон. Стало как-то не по себе, но я, слегка напуганный и очень-очень злой, пошёл прогонять мразь. Включил свет в комнате, медленно двинулся к окну. Невидимая за плотными шторами ворона настойчиво долбила клювом в стекло. Приготовившись громко крикнуть, я резко отдёрнул штору. И замер.

За окном была непроглядная темень. Освещённая светом люстры, видна была лишь плотно прижатая к стеклу рука... или лапа. Узкая бледная ладонь размером чуть больше человеческой. Сильно вывернутый вниз большой палец. И три пальца ввверх. Длинные тёмные когти. Чёрные волосы (или перья?) на запястье. А дальше — мрак.

Я, парализованный страхом, смотрел на то, как неторопливо постукивал по стеклу огромный коготь. Видел лишь эту страшную лапу да собственное отражение, застывшее в тёмном окне. Стук прекратился. Тот, за стеклом, по-видимому, вдоволь налюбовавшись на мои полные ужаса глаза, со скрежетом провёл когтем по стеклу. Потом я услышал низкий, хриплый, совершенно нечеловеческий хохот, больше похожий на карканье, глухой удар и хлопанье огромных крыльев. И настала тишина.

Это было вчера. Сейчас все окна у меня закрыты и занавешены. Под моей рукой лежит эта проклятая винтовка, а на столе — нож. Но я понимаю, что оно может войти во мне в любой момент, и даже святая вода и распятие вряд ли его остановят. Хочется верить, что его удовлетворил мой страх, и Вороний Король не явится ко мне более. А может, он отступил только для того, чтобы я смог помучиться, узнать, что такое настоящий страх...

Мне очень хочется дожить до рассвета. Хочется жить. Но, на всякий случай — прощайте. У меня есть ещё немного водки. Пью её за вас.

@темы: животные, рассказы, не своё