[Donkey]

дети такие милые.

длиннопост

@темы: картинки, дети, это случилось на самом деле, призраки и духи, детские страхи, не своё

---

[Roldo]

Этот сайт на самом деле был задуман вовсе не как тот совершенный показатель крипоты, которым на самом деле является. Смотреть его нужно со звуком, желательно ночью при выключенном свете. Так что дождитесь этого времени суток и только потом открывайте. Удачи вашей психике.

www.eniology.ktk.ru/

@темы: безумие, интернет, социальные сети, жуткий саунд

---

Дж. Даррелл "Переход"

[Скрёб-поскрёб]

Мои друзья Поль и Марджери Гленхэм — неудавшиеся художники, а может быть, во имя милосердия лучше назвать их непреуспевающими. Впрочем, даже неудачи доставляют им больше удовольствия, чем большинству преуспевающих художников успех. А потому с ними приятно общаться, и в этом одна из причин, почему я, приезжая во Францию, охотно останавливаюсь у них. Их обветшалый дом в Провансе — средоточие беспорядка: мешки с картофелем, пучки сушеных трав, плети чеснока и горы сухой кукурузы чередуются с кипами незавершенных акварелей и грудами страховидных полотен Марджери вперемешку со странными неандертальскими скульптурами Поля. Среди этого подобия деревенской ярмарки бродят коты всех пород и мастей и вереницы собак — от ирландского волкодава ростом с теленка до старого английского бульдога с голосом Стефенсоновой «Ракеты». Все стены украшены клетками — обителью канареек, которые ретиво распевают чуть не круглые сутки, мешая людям разговаривать. Словом, в доме царит теплая, дружеская, какофоническая, чрезвычайно приятная атмосфера.

В тот день я приехал под вечер усталый после долгого путешествия, и Поль тотчас взялся приводить меня в норму при помощи горячего бренди и гигантского лимона. Мне посчастливилось вовремя очутиться под их кровом, ибо последние полчаса летнее небо над Провансом было застлано тяжелой черной пеленой грозовых туч, и гром отдавался среди скал так, будто по деревянной лестнице катились миллионы камней. Только я юркнул в теплую шумную кухню, наполненную соблазнительными запахами стряпни Марджери, как хлынул проливной дождь. Дробь капель о черепичную крышу вместе с ударами грома, от которых содрогалось даже прочное каменное строение, пробудил дух соперничества у канареек, и они принялись петь все разом. В жизни не припомню такой шумной грозы.

— Еще кружечку, дружище? — справился Поль с надеждой в голосе.

— Нет-нет! — перекричала Марджери канареечные трели и гул дождя. — Еда готова, холодная будет уже не такая вкусная. Поль, неси вино. Джерри, дорогой, садись за стол.

— Вино, вино, даешь вино! У меня припасено для тебя нечто особенное, дружище. — С этими словами Поль спустился в погреб, чтобы тут же вернуться с охапкой бутылок, которые он благоговейно поставил на стол предо мной. — Гигонда — мое личное открытие, бронтозаврова кровь, дружище, поверь мне, прямо из вен доисторического чудовища. Очень славно пойдет с трюфелями и индейкой, приготовленными Марджери.
Откупорив одну бутылку, он щедрой рукой налил темно-красного вина в объемистый бокал. Поль был прав. Вино красным бархатом легло на язык, а дойдя до горла, вызвало настоящий фейерверк в мозгу.

— Ну как, здорово? — осведомился Поль, изучая мое лицо. — Я обнаружил его в маленьком погребке в районе Карпентрас. Стояла дьявольская жара, а в погребке было так прохладно, так уютно, что я сам не заметил, как выдул две бутылки. Не вино, а чистый соблазн. Разумеется, стоило мне выйти на солнце опять, как меня будто кувалдой огрели. Пришлось Марджери сесть за руль.

— Мне было так стыдно за него, — сказала Марджери, ставя передо мной тарелку с трюфелем величиной с персик, запеченным в тонкую, хрусткую корочку теста. — Он заплатил за вино хозяину, поклонился и... упал ничком на землю. Пришлось хозяину с сыном вдвоем заталкивать его в машину. Ужасная картина.

— Ерунда, — возразил Поль. — Хозяин был счастлив. Лучшего рейтинга он не мог пожелать.

— Это тебе так кажется, — возразила Марджери. — Ладно, Джерри, ешь, пока не остыло.

Разрезав золотистый шарик, я ощутил запах трюфеля, тонкий аромат сырого леса, соединивший в себе запахи миллионов тлеющих листьев. С красным вином в придачу трапеза была просто божественной. Мы молча принялись уписывать трюфели, слушая дробный стук дождя по черепице, раскаты грома и экстатические трели канареек. Бульдог, невесть почему с ходу проникшийся ко мне глубокой симпатией, сидел подле моего стула и не сводил с меня выпуклых коричневых глаз, тихо посапывая.

— Великолепно, Марджери, — произнес я, когда последний кусочек хрустящей корки растаял снежинкой на моем языке. — Право же, при твоем кулинарном искусстве и чутье Поля на вина, открой вы ресторанчик, в два счета заслужили бы три звездочки у «Мишлена».

— Спасибо, дорогой, — отозвалась Марджери, потягивая вино, — но я предпочитаю готовить для узкого круга гурманов, чем для толпы обжор.

— Она права, тут ничего не возразишь, — подхватил Поль, не уставая наполнять наши бокалы.

Сильнейший раскат грома прямо над крышей прервал нашу беседу, даже канарейки на минуту смолкли, устрашенные такой мощью. Когда гром стих, Марджери указала вилкой на супруга.

— Не забудь показать Джерри эту штуковину.

— Штуковину? — не понял Поль. — Какую еще штуковину?

— Ты знаешь, — нетерпеливо сказала Марджери, — эту твою штуковину... твою рукопись... самое подходящее чтение для него в такую ночь.

— А, рукопись... конечно! — горячо произнес Поль. — В самом деле, ночь весьма подходящая.

— Отказываюсь, — возразил я. — Хватит с меня вашей живописи и ваших скульптур. Будь я проклят, если еще соглашусь читать ваши литературные потуги.

— Ты темный человек, — добродушно молвила Марджери. — К тому же автор — не Поль, а кто-то другой.

— По-моему, после такого пренебрежительного отзыва о моем искусстве он не заслуживает того, чтобы ему доверили эту рукопись, — сказал Поль. — Она слишком хороша.

— Но что это за рукопись? — спросил я.

— Очень своеобразное произведение, я обнаружил его... — начал Поль, но Марджери перебила его:

— Не вздумай пересказывать, пусть сам прочтет. Лично мне потом долго снились кошмары.

Пока Марджери раздавала порции индейки, окутанные плотным облачком аромата трав и чеснока, Поль прошел в угол кухни, где между двумя мешками с картофелем и бочонком вина громоздилась, будто развалины замка, груда книг. Порывшись в ней, он торжествующе выпрямился, держа в руке сильно потрепанную, толстую красную тетрадь, и вернулся к столу со своей добычей.

— Вот! — удовлетворенно выдохнул он. — Когда я прочел это, сразу подумал о тебе. Нашел среди купленных мною книг из личной библиотеки старого доктора Лепитра, бывшего одно время тюремным врачом в Марселе. До сих пор не пойму — мистификация это или правда.

Открыв тетрадь, я увидел на внутренней стороне обложки черный экслибрис — три кипариса и солнечные часы над выведенными готическим шрифтом словами: «Экс Либрас Лепитр». Страницы были исписаны дивным калиграфическим почерком; выцветшие чернила приобрели ржаво-коричневый оттенок.

— Лучше бы я тогда дождалась утра, прежде чем читать, — произнесла с содроганием Марджери.

— Там что-нибудь о привидениях? — спросил я.

— Нет, — неуверенно ответил Поль. — Во всяком случае, не совсем. К сожалению, старик Лепитр умер, так что мне не довелось расспросить его. Очень странная история. Но, зная твой интерес ко всему оккультному, ко всяким ночным стукам, я сразу подумал о тебе. Прочти и скажи, что ты думаешь. Если хочешь, можешь оставить рукопись себе. Во всяком случае, развлечешься.

— Вот уж никак не назвала бы это чтение развлечением, — возразила Марджери. — Жуткая история.

Несколько часов спустя, вдоволь насытившись вкусными блюдами и добрым вином, я вооружился огромной, тщательно заправленной золотистой керосиновой лампой, излучающей бледно-желтый свет, и поднялся в гостевую комнату, где меня ожидала широченная перина. Бульдог последовал за мной и следил, шумно дыша, как я раздеваюсь, укладываюсь спать. Сам он расположился на полу подле кровати, не сводя с меня преданных глаз. Гроза не унималась, раскаты грома следовали один за другим, время от времени комнату озаряли яркие молнии. Я поправил фитиль, пододвинул поближе лампу на тумбочке, взял красную тетрадь и приступил к чтению, удобно сидя с подушками за спиной. Повествование начиналось сразу, без каких-либо предисловий.

***
«16 марта 1901 года, Марсель.

Впереди целая ночь, и поскольку мне ясно, что при всем желании я все равно не усну, то решил попытаться подробно описать случившееся со мной. Боюсь, от этого моя история не станет выглядеть более правдоподобно, но надо же чем-то себя занять, пока не наступит рассвет, неся мне облегчение.

Для начала должен сообщить кое-что о себе и своих отношениях с Гидеоном де Тейдре Вильрэем, чтобы читателю (буде такой найдется) стало понятно, почему я очутился среди зимы во Франции, притом в самой глуши. Я букинист и позволю назвать себя истинным профессионалом. Хотя теперь вернее сказать, был таковым. Один из моих коллег — надеюсь, скорее по-дружески, чем из ревности — даже назвал меня однажды »литературной ищейкой«; что ж, я готов признать меткость этого забавного сравнения. Через мои руки прошло свыше сотни личных библиотек, и мне довелось сделать немало важных открытий. Так, я обнаружил оригинальную рукопись Готтенштайна, редкое иллюстрированное издание Библии, которое иные сравнивают с »Книгой Келлза«; в невзрачном деревенском доме в Мидленде я откопал пять неизвестных прежде стихотворений Блейка. Были и не столь значительные, но все равно интересные открытия — такие, как найденный среди игрушек и моющихся книжек в детской комнате в доме одного священника в Шропшире подписной экземпляр первого издания «Алисы в Стране чудес» или дарственный экземпляр «Португальских сонетов», подписанный Робертом и Элизабет Браунинг, с шестистрочным стихотворением на форзаце. Чтобы находить такие книги в самых неожиданных местах, необходимо обладать чем-то вроде дара лозоходца. Приобрести такую способность нельзя, но если вы ею наделены, можно постоянной практикой отточить ее. В свободное время я также каталогизировал небольшие важные книжные фонды, поскольку само общение с книгами доставляло мне великое удовольствие. Библиотечная тишина, осязание и запах книг для меня все равно что для гурмана вкус и состав пищи. Это может показаться фантастикой, но, стоя в библиотеке, я словно слышу тысячи голосов, как если бы меня окружал огромный хор, в чьем пении я черпаю познания и красоту. Естественно, моя профессия свела меня с Гидеоном в залах аукционной фирмы Сотсбис. В одном доме в Сассексе я обнаружил маленькую, но чрезвычайно интересную коллекцию первых изданий, и мне захотелось лично убедиться, сколько можно выручить за такое собрание. Пока шли торги, я поймал себя на не совсем приятном ощущении, что за мной кто-то следит. Я обернулся, но все глаза были как будто направлены только на аукциониста. Тем не менее с каждой минутой мое беспокойство росло. Возможно, это будет слишком сильно сказано, однако я не сомневался, что кто-то внимательно изучает меня. Но вот покупатели и зрители чуть расступились, и я увидел его — мужчину среднего роста с привлекательным, хотя и несколько одутловатым лицом, большими проницательными черными глазами и шапкой кудрявых, довольно длинных волос. На нем было хорошего покроя темное пальто с каракулевым воротником, руки в элегантных перчатках держали каталог предметов, выставленных на аукцион, и черную широкополую велюровую шляпу. Пристальный взгляд блестящих цыганистых глаз был устремлен на меня, но, заметив, что и я смотрю на него, он моргнул, чуть улыбнулся и кивнул головой, как бы извиняясь за то, что так таращился на меня. После чего повернулся, протиснулся сквозь толпу и пропал из виду.
Не знаю почему, но это пристальное разглядывание незнакомым человеком привело меня в замешательство до такой степени, что я уже не так внимательно следил за торгами, отметил только, что выручил за предметы, выставленные мной на продажу, больше, чем ожидал. Как только кончились торги, я выбрался из зала и вышел на улицу.

Был холодный, сырой февральский день, и от запаха дыма — предвестника смога — у меня першило в горле. Похоже было, что вот-вот начнется дождь, и я остановил кеб. В моем владении был унаследованный от матери высокий узкий дом на Смит-стрит, в непосредственной близости от Кингз-роуд. Меня вполне устраивало это жилище; не самый фешенебельный район, но дом был достаточно вместителен для такого холостяка, как я, со всеми моими книгами. Ибо за многие годы я собрал отличную небольшую коллекцию книг на интересующие меня темы: индейское искусство, особенно миниатюры, некоторые ранние »Естественные Истории«, кое-какие редкие издания, посвященные оккультизму, несколько томов о растениях и знаменитых садах, хорошее собрание первых изданий современных романистов. Мой дом был обставлен просто, но удобно; хотя я небогат, но мог позволить себе не слишком скупиться, держал хороший стол, в погребе было немало марочных вин.

Отпустив кеб и поднимаясь по ступенькам к входной двери моего дома, я обратил внимание, что на город, как и следовало ожидать, спускается едкий туман. Дальний конец улицы уже почти не был виден, и я радовался, что успел добраться до дома. Моя домоправительница, миссис Мэннинг, позаботилась о том, чтобы в маленькой гостиной весело пылал огонь в камине, рядом с моим любимым креслом положила, как обычно, домашние туфли (какой же отдых без домашних туфель?) и расставила на столике все необходимое для приготовления горячего пунша. Я снял пальто и шляпу и переобулся.
В это время из кухни внизу вышла миссис Мэннинг и спросила, нельзя ли ей ввиду сгущающегося тумана сегодня уйти домой пораньше. Сообщила, что приготовила для меня суп, бифштекс, запеканку с почками и яблочный пирог, остается только их подогреть. Я ответил, что ничего не имею против; мне не раз доводилось обходиться без посторонних услуг.

— К вам тут недавно заходил один джентльмен, — сказала миссис Мэннинг.

— Джентльмен? Он назвался? — спросил я, удивленный тем, что кто-то надумал посетить меня в такую погоду.

— Нет, — ответила она, — он не назвался. Сказал только, что еще зайдет.

Как раз тогда я был занят каталогизацией книг в одном доме, а потому решил, что визит неназвавшегося джентльмена был связан с этим делом. И не стал больше размышлять над этой загадкой. Тут снова показалась миссис Мэннинг, одетая для выхода в город, я проводил ее до дверей и тщательно запер их, после чего вернулся к своему пуншу и пылающему камину. Мой кот Нептун спустился из кабинета наверху, где стояла его уютная корзина, приветственно мяукнул и грациозно прыгнул мне на колени. Потоптавшись передними лапами с выпущенными когтями, он удобно улегся и задремал с громким мурлыканьем, напоминающим жужжание роя пчел в пустом черепашьем панцире. Убаюканный этой музыкой, каминным жаром и пуншем, я тоже погрузился в сон.

Должно быть, я крепко спал, потому что проснулся вдруг, не понимая, что меня разбудило. Нептун на моих коленях встал, потянулся и зевнул, предвидя, что покою его приходит конец. Я прислушался — тишина. Только решил было, что мой сон потревожен движением угля на каминной решетке, как снизу донесся властный стук в дверь. Я спустился по лестнице, приводя себя в порядок после сна, поправляя воротничок и галстук и приглаживая непокорную шевелюру.

Включив свет в прихожей, я отпер дверь и распахнул ее. В дом вторглись пряди густого тумана, а на крыльце перед дверью стоял тот странный цыганистого вида мужчина, что так пристально разглядывал меня в зале Сотсбис. Теперь на нем были хорошо скроенный вечерний костюм и накидка с красной шелковой подкладкой. На голове — цилиндр, покрытый блестящими капельками влаги от тумана, который колыхался за его спиной точно театральный задник тошнотворного желтого цвета. Рука в перчатке покачивала, будто маятник, трость черного дерева с великолепной работы золотым набалдашником. Увидев, что дверь открыл именно я, а не какой-нибудь слуга или дворецкий, он приосанился и снял цилиндр.

— Добрый вечер, — сказал незнакомец, обнажая в очаровательной улыбке чудесные, белые, ровные зубы.

У него был необычно приятный, несмотря на хрипотцу, мелодичный голос, которому небольшой, но достаточно заметный французский акцент придавал дополнительную прелесть.

— Добрый вечер, — отозвался я, недоумевая, зачем мог понадобиться этому человеку.

— Я имею честь говорить с мистером Леттингом... мистером Питером Леттингом?

— Да. Я Питер Леттинг.

Он снова улыбнулся и, сняв перчатку, протянул мне холеную руку с огненным опалом в золотой оправе на одном пальце.

— У меня нет слов, чтобы выразить, как я рад возможности познакомиться с вами, сэр, — сказал он, пожимая мою руку. — Позвольте прежде извиниться, что побеспокоил вас в столь поздний час, в такой день...

С этими словами он завернулся поплотнее в свою накидку и оглянулся на клубящийся за его спиной сырой желтый туман. Оставлять его стоящим на крыльце в такую отвратительную погоду вряд ли было бы признаком хорошего тона, и я предложил ему войти и изложить свое дело. Он прошел мимо меня в прихожую, и когда я, тщательно заперев дверь, обернулся, гость уже снял накидку и цилиндр, отставил в сторону трость и, растирая руки, выжидательно глядел на меня
.
— Пойдемте в гостиную, мистер?.. — произнес я с вопросительной интонацией.

На лице его отразилось странное, почти детское чувство вины.

— Дорогой сэр, — молвил он покаянно, — дорогой мистер Леттинг. Какое непростительное упущение с моей стороны. Вы вправе обвинить меня в нарушении светских приличий — вторгаюсь в ваш дом в такой вечер и даже забываю представиться. Ради Бога, извините. Я — Гидеон Тейдре де Вильрэй.

— Рад познакомиться, — учтиво ответил я, хотя, по правде говоря, чувствовал себя неловко, несмотря на его обаяние; что может быть нужно, спрашивал я себя, французскому аристократу от букиниста вроде меня? — Не хотите ли подкрепиться... скажем, бокалом вина или, учитывая холодную погоду, рюмочкой бренди?

— Вы чрезвычайно добры и снисходительны, — ответил он с легким поклоном, продолжая приязненно улыбаться. — Бокал вина несомненно будет весьма кстати.

Я провел его в гостиную, и он остановился перед камином, грея руки над огнем, сжимая и разжимая пальцы, так что перстень с опалом казался пятном крови на белой коже. Выбрав в погребе бутылку превосходного марго, я бережно доставил ее в гостиную, прихватив по пути хрустальные бокалы. За это время мой гость отошел от камина и теперь стоял возле полок, держа в руках книгу.

— Какое великолепное издание Элифаса Леви, — горячо произнес он, повернувшись ко мне. — И у вас тут чудесное собрание чернокнижия. Не знал, что вы интересуетесь оккультизмом.

— Не так чтобы очень, — ответил я, откупоривая бутылку. — Назовите мне здравомыслящего человека, который всерьез верил бы в колдунов, шабаш ведьм, предсказателей судьбы и прочую дребедень. Я собираю их просто как интересные, ценные издания, к тому же подчас весьма забавные, несмотря на мрачное содержание.

— Забавные? — сказал он, подходя ко мне, чтобы принять бокал с вином. — Забавные? Что вы хотите этим сказать?

— Согласитесь, разве это не забавная картина — взрослые люди бормочут какие-то дурацкие заклинания и часами ждут по ночам, когда им явится сатана? Должен признаться, лично мне это кажется весьма забавным.

— А мне — нет, — отозвался он и, словно опасаясь, что его реплика прозвучала слишком резко, даже грубо, улыбнулся и поднял бокал. — Ваше здоровье, мистер Леттинг.

Мы пригубили, он подержал вино во рту, смакуя, поднял брови.

— Должен сказать, у вас отличный погреб, — сообщил он. — Ваше марго превосходно.

— Благодарю, — ответил я, польщенный тем, что французский аристократ одобрил мой выбор. — Вы не хотите сесть и рассказать мне, чем я могу быть вам полезен?
Он грациозно опустился в кресло у камина, отпил еще вина и остановил на мне задумчивый взгляд. Когда гость замолкал, еще приметнее становился блеск его огромных черных глаз. Они будто прощупывали вас, читая ваши мысли. От этого взгляда мне, мягко выражаясь, стало не по себе. Но стоило ему улыбнуться, и тотчас взор его казался добродушным, чарующим, чуть озорным.

— Боюсь, мое неожиданное появление в столь поздний час... и в такую погоду... способно придать налет таинственности весьма ординарному, сдается мне, делу, с которым я пришел. Короче, я хотел бы, чтобы вы провели каталогизацию одной личной библиотеки, сравнительно небольшого собрания книг, не больше тысячи двухсот экземпляров, оставленных мне моей тетушкой, умершей в прошлом году. Повторяю, собрание небольшое, и я лишь бегло с ним ознакомился. Однако мне кажется, что там есть довольно редкие, ценные издания, и хотелось бы на всякий случай обеспечить тщательную каталогизацию, до чего у моей бедной тетушки руки так и не дошли. Бедняжка была недалекого ума, готов поклясться, что за всю свою жизнь она не заглянула ни в одну книгу. Ее существование не было овеяно даже самым слабым дуновением культуры. Эти книги достались ей от отца, и, вступив во владение ими, она совсем не уделяла им внимания. Книги стоят вперемешку, и я был бы вам благодарен, если бы вы разобрались в них как эксперт. Мое вторжение вызвано силой обстоятельств, завтра рано утром я выезжаю во Францию, и у меня не было другого случая обратиться к вам. Надеюсь, вы сможете найти время, чтобы выполнить мою просьбу?

— Буду счастлив помочь чем могу, — ответил я; сама мысль о поездке во Францию показалась мне весьма привлекательной. — Однако хотелось бы знать, почему вы остановили свой выбор на мне, ведь в Париже есть немало людей, способных выполнить эту работу не хуже, а то и лучше меня.

— По-моему, вы несправедливы к себе, — возразил мой гость. — Вам должно быть известно, какая у вас высокая репутация. Я ко многим обращался за советом, и все тотчас называли вас. Так я убедился, мой дорогой мистер Леттинг, что лучшего выбора быть не может, если только вы согласитесь.

Признаюсь, я порозовел от удовольствия, поскольку у меня не было никаких причин сомневаться в искренности этого человека. Приятно было услышать, что коллеги столь высокого мнения обо мне.

— И когда вы хотели бы, чтобы я приступил к работе? — спросил я.

Он развел руками, выразительно пожал плечами.

— Это вовсе не срочно. Естественно, хотелось бы, чтобы это не помешало вашим собственным планам. Как насчет того, чтобы вы могли начать, скажем, весной? В это время года долина Луары особенно хороша, и я не вижу причин, почему бы вам не насладиться природой в той же мере, как работой с книгами.

— Весна отлично устраивает меня, — ответил я, наполняя бокалы. — Апрель годится?

— Превосходно, — отозвался он. — Думаю, на каталогизацию у вас уйдет что-нибудь около месяца, но вы можете оставаться там, сколько вам будет угодно. У меня хорошая коллекция вин и хороший повар, так что у вас не будет повода жаловаться на обслуживание.

Я сходил за своей записной книжкой с календарем, и мы сошлись на том, что четырнадцатое апреля устроит нас обоих. Гость поднялся, собираясь уходить.

— Да, еще одна вещь, — сказал он, кутаясь в накидку. — Кому, как не мне, понимать, что мои имя и фамилия затруднительны для запоминания и произношения. А потому, не примите это за бесцеремонность, я предпочел бы, чтобы вы просто называли меня Гидеон, а я вас — Питер, согласны?

— Конечно, — поспешил я ответить не без облегчения, ибо на де Тейдре Вильрэе и впрямь можно было язык сломать.

Он горячо пожал мне руку, еще раз попросил извинить за внезапное вторжение, обещал прислать письмо с подробным описанием — как найти его во Франции, и уверенным шагом скрылся за дверью в густом желтом тумане.

Я же вернулся в свою теплую, уютную гостиную и допил вино, размышляя о странном посетителе. И чем больше я думал о нем, тем удивительнее представлялось мне происшедшее. Почему, например, Гидеон не обратился ко мне сразу, когда увидел меня у Сотсбис? Говорит, что каталогизация тетушкиных книг совсем не к спеху, а сам счел необходимым повидать меня сегодня ночью, словно речь шла о неотложном деле. Он ведь мог просто написать мне? Или он посчитал, что воздействие его личности вернее поможет добиться моего согласия?

Он произвел на меня двойственное впечатление. Как я уже сказал, пока лицо его оставалось бесстрастным, глаза смотрели так испытующе и пристально, что мне делалось не по себе и я даже ощущал некоторую антипатию. Но стоило ему улыбнуться, как и глаза его словно смеялись, и я невольно оказывался во власти очарования его низкого мелодичного голоса. Да, необычный человек... И я решил попытаться побольше узнать о нем до того, как поеду во Францию. Решил — и спустился на кухню следом за проголодавшимся Нептуном приготовить поздний ужин.
Несколько дней спустя мне встретился на торгах мой старый друг Эдвард Мэлинджер. Между делом я небрежно осведомился, известно ли ему что-нибудь о Гидеоне. Эдвард внимательно посмотрел на меня поверх очков.

— Гидеон де Тейдре Вильрэй? Ты говоришь о графе... племяннике старика маркиза де Тейдре Вильрэя?

— Он не назвался графом, но полагаю, что это именно он, — ответил я. — Тебе что-нибудь о нем известно?

— Когда закончатся эти торги, пойдем выпьем по стаканчику и я кое-что расскажу тебе, — предложил Эдвард. — Очень странное семейство... во всяком случае, старик маркиз — человек весьма эксцентричный.

После торгов мы зашли в пивную, и за кружкой пива Эдвард поведал то, что ему было известно о Гидеоне. Оказалось, что много лет назад маркиз де Тейдре Вильрэй пригласил Эдварда приехать во Францию (как теперь пригласил меня Гидеон), чтобы каталогизировать и оценить его обширную библиотеку. Эдвард согласился и отправился в имение маркиза в Горж дю Тарне.

— Тебе знаком этот район Франции? — спросил Эдвард.

— Я вообще никогда не бывал в этой стране, — признался я.

— Так вот, это глухой край. Имение находится в самом Горже, в уединенной, дикой, сильно пересеченной местности. Высокие скалы, глубокие мрачные ущелья, водопады, бурные потоки — что-то вроде преисподней, какой Доре изобразил ее в своих рисунках к »Божественной комедии« Данте.

Эдвард остановился, глотнул пива, закурил сигару. Завершив эту процедуру, продолжал:

— В имении, кроме прислуги (всего из трех человек — маловато для такого обширного хозяйства), я застал дядюшку и его племянника, того самого, насколько я понимаю, что навестил тебя на днях. Скажу без обиняков — дядюшка произвел на меня весьма неприятное впечатление. У этого восьмидесятипятилетнего старика было злое, хитрое лицо и льстивые манеры, которые сам он явно считал очаровательными. Племяннику было лет четырнадцать; на бледном лице выделялись огромные черные глаза. Он был умен не по возрасту, однако меня обеспокоило то, что, как мне показалось, им владеет тайный страх — страх перед собственным дядюшкой.

В первый день моего пребывания там я, утомленный долгим путешествием, лег спать рано, вскоре после скудного и скверно приготовленного по французским меркам обеда. Старик и мальчик остались в столовой. Так совпало, что она помещалась как раз под моей спальней, и хотя я не различал отдельных слов, было очевидно, что дядюшка настойчиво уговаривает племянника сделать что-то, против чего тот страстно возражает. Спор затянулся, голос дядюшки звучал все громче и сердитее. Внезапно послышался стук отодвигаемого стула, и мальчик крикнул, да-да, крикнул по-французски старику: »О нет, я не желаю жертвовать собой, чтобы ты мог жить... Я ненавижу тебя!« Я хорошо расслышал каждое слово, и меня поразило, что такое мог сказать юный племянник. Потом скрипнула и со стуком захлопнулась дверь столовой, мальчик взбежал вверх по лестнице, и хлопнула другая дверь, видимо, в его спальне. Вскоре и дядюшка встал из-за стола и начал подниматься наверх. Ошибиться было невозможно — он сильно приволакивал кривую ногу, и это придавало характерный звук его походке. Старик поднимался не торопясь, и заверяю тебя, дорогой Питер, у меня волосы поднялись дыбом, столько зла было в этом неторопливом шествии вверх по ступенькам. Он проследовал к спальне мальчика, открыл дверь, вошел. Окликнул племянника два-три раза — мягко, вкрадчиво, однако за этой мягкостью угадывалась страшная угроза. Потом старик произнес какую-то фразу, закрыл дверь и захромал дальше по коридору — очевидно, в свою спальню.

Я выглянул в коридор. Из комнаты племянника доносился приглушенный плач, как будто мальчик лежал, укрывшись с головой. Плач продолжался, и я был сильно встревожен. Хотелось пойти к мальчику, успокоить его, но я опасался, что мое вторжение смутит его. Да и не мое это было дело, строго говоря. Все же мне было не по себе. Казалось, Питер, вся атмосфера дома пропитана чем-то ужасным. Ты знаешь, я несуеверен, однако я долго не мог уснуть, все думал, каково-то мне будет выдерживать эту атмосферу две-три недели, пока не будет завершена работа. К счастью, судьба была милостива ко мне: на другой день пришла телеграмма, в которой сообщалось, что моя сестра серьезно заболела, и у меня появился вполне легитимный повод просить маркиза расторгнуть наш контракт. Естественно, ему это не понравилось, но в конце концов он неохотно согласился. В ожидании двуколки, которая должна была отвезти меня на станцию, я бегло осмотрел часть книг. Обширная библиотека занимала не одну комнату, но основное собрание было сосредоточено в так называемой »Длинной галерее«, помещении, способном украсить имения наших английских аристократов. Книжные полки чередовались с огромными зеркалами, да и весь дом был полон зеркал, я в жизни не видел их в таком количестве. У маркиза и впрямь была редкая, ценная коллекция книг, в том числе посвященных одному из твоих, Питер, любимых предметов — оккультизму. Я успел приметить интереснейшие древнееврейские рукописи о ведовстве, оригинальное издание »Открытия ведьм« Мэтью Гопкинса, великолепный экземпляр »Чудес природы« Ди. Но тут прибыла двуколка, я простился с хозяином и уехал. Честное слово, дружище, никогда еще отъезд из чьего-то дома не доставлял мне такой радости. Не сомневаюсь, что он занимался черной магией и пытался привлечь к нехорошим делам славного мальчугана. Впрочем, сам понимаешь, у меня нет никаких доказательств, а потому не буду настаивать на своей догадке. Полагаю, старый маркиз уже мертв, если же нет, то ему должно быть за девяносто. Что до мальчика, то от друзей в Париже я слышал впоследствии, что его личная жизнь не сложилась, поговаривали о связях с женщинами определенного сорта, но это все слухи, к тому же тебе известно, дружище, у иностранцев понятия морали иные, чем у англичан. Здесь, как и во многом другом, мы, слава Богу, отличаемся от остального мира.

Я выслушал рассказ Эдварда с величайшим интересом и решил при случае расспросить Гидеона о его дядюшке.

***
Собираясь в путь, я предвкушал удовольствие от поездки во Францию.

Четырнадцатого апреля сел на поезд до Лувра, оттуда безо всяких приключений (даже без морской болезни) доплыл до Кале, провел вечер в Париже, наслаждаясь образцами французской кухни и вин, а утром следующего дня снова сел на поезд и доехал до Тура с его шумным вокзалом, где меня, как и было обещано, встретил Гидеон. Он был в приподнятом настроении и приветствовал меня, словно старого дорогого друга, что, не стану скрывать, было мне очень приятно. Я поблагодарил его за заботу, но он только отмахнулся.

— О чем речь, дорогой Питер! У меня всего-то занятий — есть, пить да толстеть! Принять такого гостя, как ты, истинное удовольствие.

Выйдя из здания вокзала, мы сели в красивую двухконную карету и быстро покатили по чудесной сельской местности, расписанной переливающимися на солнце зелеными и желтыми красками.

Около часа ехали мы по дороге, которая становилась все уже и уже; наконец она оказалась зажатой между усеянными яркими цветами высокими валами, а над головой у нас переплетались покрытые нежной весенней зеленью ветви деревьев. Приметив в просветах между деревьями серебристый блеск водной глади, я понял, что мы едем вдоль Луары. В одном месте мы миновали массивные каменные столбы и кованые железные ворота перед дорожкой, ведущей к сложенному из розовато-желтого камня огромному красивому замку. Гидеон заметил мой удивленный взгляд человека, пораженного сказочным видением.

— Надеюсь, дорогой Питер, — улыбнулся он, — ты не предполагаешь, что я живу в доме, подобном этому чудовищу? В противном случае тебя ждет разочарование. Боюсь, мой замок покажется тебе миниатюрным, однако меня он вполне устраивает.

Я возразил, что пусть его обитель хуже сарая, по мне, достаточно этих чудесных пейзажей и предвкушения увлекательной работы.

Был уже вечер. На зеленые луга легли розовато-лиловые тени деревьев, когда мы подъехали к обители Гидеона, Шато Сен-Клэр. На воротных столбах восседали вырезанные в камне медового цвета большие совы, и тот же мотив был искусно вплетен в кованые железные ворота.

Прилегающий к замку участок разительно отличался от местности, по которой мы ехали до сих пор. Если там царило буйное, вольное цветение, луга были покрыты густой высокой травой, то здесь подъездную дорожку окаймляли огромные, старые, много метров в обхвате дубы и каштаны с толстой, как слоновья кожа, узловатой корой. Я мог лишь гадать, сколько веков эти деревья охраняли подступы к Шато Сен-Клэр, но многие из них явно достигли уже изрядных размеров, когда Шекспир еще был только юношей. Лужайки под ними были гладкими, как сукно бильярдного стола, о чем заботились мирно пасущиеся в лучах заходящего солнца стада пятнистых ланей. Самцы с изящной короной ветвистых рогов спокойно провожали нас взглядом, нисколько не потревоженные стуком копыт наших лошадей.

Вдали за газонами виднелась череда высоких тополей и поблескивала тихая гладь Луары. Но вот дорожка повернула, и впереди показался замок. Маленькое, как и говорил Гидеон, но совершенное строение, как бывает совершенной миниатюра. Вечернее солнце отражалось от соломенно-желтых стен, и голубоватая кровля главного здания с двумя башенками казалась подернутой нежной патиной.
Широкую веранду, облицованную плитняком, венчала высокая балюстрада, и на ней восседало три десятка павлинов, великолепные хвосты которых спускались на ухоженный газон. Перед балюстрадой размещались аккуратные клумбы с сотнями ярких цветов, будто сливающихся с павлиньими хвостами. Это было восхитительное зрелище! Мы остановились перед широким крыльцом, дворецкий распахнул дверцы кареты, Гидеон спустился на землю, снял шляпу и низко поклонился мне с озорной улыбкой.

— Добро пожаловать в Шато Сен-Клэр.

Так начались для меня совершенно дивные три недели, недели, скорее, отдыха, чем работы. Жизнь в миниатюрном, но великолепно обставленном, поддерживаемом в безупречном состоянии замке была сплошным удовольствием. Маленький парк на берегу излучины Луары содержался в идеальном порядке, каждое дерево казалось аккуратно подстриженным, изумрудные газоны — тщательно причесанными, а расхаживающие среди могучих деревьев павлины словно вышли из рук Фаберже. Добавьте отличный винный погреб и кухню, где заправлял искусный шеф-повар, готовивший вкуснейшие, ароматнейшие блюда, и вы получите довольно верное представление о земном рае.

Утро проходило за разборкой и каталогизацией книг (собрание было чрезвычайно интересным), а во второй половине дня Гидеон приглашал меня искупаться в реке или совершить верховую прогулку в парке; он держал несколько превосходных коней. Вечерами после обеда мы беседовали на прогретой солнцем террасе, причем отличные блюда и вина, поданные к обеду, придавали нашим беседам особую теплоту.
Заботливый хозяин и прекрасный рассказчик был чрезвычайно интересным собеседником. Теперь-то я, естественно, никогда не узнаю, не пускал ли он намеренно в ход все свое очарование, чтобы обольстить меня. Хотелось бы думать, что это не так, что он действительно проникся ко мне симпатией и ему нравилось мое общество. Конечно, теперь это уже не играет никакой роли. Во всяком случае, я с каждым днем все сильнее привязывался к нему.

Я всегда был склонен к уединенному образу жизни, друзей — близких друзей — у меня было мало, и виделся я с ними раз или два в году, не больше. Однако дни, проведенные в замке вместе с Гидеоном, возымели сильное действие на меня. Я стал задумываться, верно ли оставаться таким затворником. Подумал вдруг о том, что все мои друзья принадлежат к другой возрастной группе, намного старше меня. Гидеон, если причислять его к ряду моих друзей (как я это делал тогда), единственный был примерно моего возраста. Под его влиянием я становился более общительным. Помню, однажды вечером, сжимая белыми зубами сигару и щурясь на меня сквозь облачко синего дыма, он сказал: »Беда в том, Питер, что тебе грозит опасность стать молодым рутинером«. Тогда я, разумеется, рассмеялся, однако, поразмыслив, понял, что он прав. Понял также, что, когда придет время покинуть замок, мне будет недоставать общения с этим беспечным человеком, возможно, даже больше, чем я был готов в этом признаться самому себе.

О своих многочисленных родичах Гидеон говорил тепло, но с оттенком иронии, рассказывал истории, рисующие их чудачества или глупости, однако ирония его была беззлобной, с преобладанием нелицеприятного юмора. Тем удивительнее казалось мне, что он лишь однажды заговорил о своем дядюшке-маркизе. Мы сидели вечером на террасе, провожая глазами обитающих в дуплах дубов сипух, которые проносились в поисках добычи над лужайками перед нами. Я описывал ему одну книгу, полагая, что осенью ее можно будет приобрести на аукционе за две тысячи фунтов. Дескать, это серьезный труд, способный занять достойное место в библиотеке Гидеона среди других трудов на ту же тему. Я мог бы принять участие в торгах... Гидеон щелчком отправил окурок сигары через балюстраду на клумбу, где тот остался лежать, будто огромный красный светлячок, и тихо рассмеялся.

— Две тысячи фунтов? Дорогой Питер, к сожалению, я не настолько богат, чтобы позволить себе такое удовольствие. Вот если бы умер мой дядюшка...

— Дядюшка? — осторожно произнес я. — Я не знал, что у тебя есть дядюшки.

— Только один, слава Богу, — сказал Гидеон. — Но, к сожалению, он сидит на сундуке, где хранится состояние нашего семейства, и эту старую свинью ничто не берет. Ему девяносто один год, а когда я видел его года два назад, на вид никто не дал бы ему больше пятидесяти. Тем не менее он не бессмертен и сколько бы ни упирался, рано или поздно дьявол прижмет его к своей груди. В тот счастливый день я унаследую хороший куш и библиотеку, которой даже ты, дорогой Питер, позавидуешь. До тех пор не могу позволить себе тратить по две тысячи на книги. Однако ждать башмаков мертвеца скучнейшее занятие, и мой дядюшка — не самый занимательный предмет для разговора, а потому давай лучше выпьем вина и потолкуем о чем-нибудь приятном.

— Не занимательный, говоришь? Тогда он совершенно не похож на остальных твоих родственников, про которых ты рассказывал, — небрежно заметил я, надеясь в душе, что Гидеон поведает кое-что еще об этом нехорошем дядюшке.

— Что правда, то правда, — сказал он, помолчав, — совсем не похож. Но как в каждой деревне есть свой дурачок, так и в каждой семье не обходится без паршивой овцы или безумца.

— Ну что ты, Гидеон, — возразил я. — Зачем же так резко?

— Ты так думаешь? — спросил он, и в свете угасающего дня я рассмотрел капли пота на его лице. — Считаешь, я чересчур жестоко отзываюсь о своем дражайшем родиче? Однако ты не имел удовольствия встречаться с ним, верно?

— Верно, — ответил я.

Обеспокоенный крайней горечью, звучащей в его голосе, я уже готов был оставить эту тему, явно неприятную для моего друга.

— Когда умерла моя матушка, — продолжал он, — мне пришлось не один год прожить в обществе моего дорогого дядюшки, пока я не смог освободиться от него, получив скромную сумму, завещанную мне отцом. Десять лет провел я в чистилище — в обществе этого мерзавца. Десять лет не проходило дня и ночи, чтобы мне не довелось испытать дикий ужас. Его порочность не поддается описанию, и он ни перед чем не останавливается, добиваясь своего. Если дьявол бродит самолично по земле под видом человека, то не сомневаюсь, что он надевает на себя отвратительную шкуру моего дядюшки.

Он резко встал и пошел в дом. Меня озадачила и встревожила горячность, с какой были сказаны эти слова. Я колебался, следует ли пойти за ним или нет, но тут он вернулся, неся графин с бренди и рюмки, сел и налил нам обоим.

— Ты уж извини меня, дорогой Питер, за этот спектакль, за то, что я навязал тебе мелодраму, чье место скорее в парижском театре »Гран Гиньол«, чем на этой террасе, — сказал он, протягивая мне рюмку. — Боюсь, мне вредно говорить об этой старой свинье, моем дядюшке. Одно время меня преследовал страх, потому что мне казалось, будто он завладел моей душой... сам знаешь, дети чего только не выдумают. Не один год прошел, прежде чем я избавился от этого наваждения. И все же до сих пор, как видишь, не могу спокойно говорить о нем, так что давай лучше выпьем и потолкуем о чем-нибудь другом, идет?

Я поспешил согласиться, и мы продолжали беседовать еще час-другой. Но в тот вечер я единственный раз видел Гидеона по-настоящему пьяным. Ложась спать, я винил в этом себя, понимая, что основательно испортил ему настроение, настояв на том, чтобы поговорить о его дядюшке.

В последующие четыре года я все ближе узнавал Гидеона. Приезжая в Англию, он останавливался у меня, а я не раз с великим удовольствием гостил в Шато Сен-Клэр. Потом он куда-то исчез на полгода, оставалось только предположить, что им овладела, выражаясь его словами, »охота к перемене мест«, и он решил, как это бывало с ним, съездить в Египет, или на Восток, или в Америку. Как раз в это время я был по горло занят делами, и мне, по правде говоря, было не до того, чтобы размышлять о странствиях Гидеона. Но вот однажды вечером, когда я вернулся на свою Смит-стрит смертельно усталый после долгой поездки в Абердин, дома меня ожидала телеграмма от Гидеона.

«Приеду Лондон понедельник тридцатого можешь ли встретить тчк Дядюшка умерщвлен мне досталась библиотека возьмешься ли каталогизировать оценить тчк объясню все при встрече привет Гидеон».

Меня позабавило, что Гидеон, всегда гордившийся безупречным знанием английского языка, написал не »скончался«, а »умерщвлен«. Однако, когда он приехал, я узнал, что именно так обстояло дело, во всяком случае, по всем наличным признакам. Гидеон прибыл поздно вечером, и мне с первого же взгляда стало ясно, что он пережил нечто ужасное. Не могла же потеря дядюшки подействовать на него так сильно, сказал я себе. Этот факт, скорее, должен был обрадовать Гидеона. Но мой друг сильно осунулся, красивое лицо его было бледно, глаза, под которыми обозначились темные круги, утратили былой блеск и живость. Приняв дрожащей рукой бокал с его любимым вином, он опустошил его одним глотком, словно это была вода.

— У тебя усталый вид, Гидеон, — сказал я. — Выпей еще вина, потом пообедай со мной и ложись спать. Отложим все разговоры на завтра.

— Старина Питер, — ответил он, и губы его скривились в жалком подобии обычной искрометной улыбки, — только не изображай английскую нянюшку и не смотри на меня с такой тревогой. Не подумай, что меня одолевает хворь. Просто мне достались довольно тяжело последние две недели, и я еще не пришел в себя. Слава Богу, теперь уже все позади. За обедом все расскажу тебе, но прежде, дружище, если позволишь, я принял бы ванну.

— Конечно, — поспешил я ответить, после чего отыскал миссис Мэннинг и попросил ее приготовить для Гидеона ванну и отнести его вещи в гостевую комнату.

Гидеон поднялся наверх, и вскоре я последовал его примеру. У гостевой комнаты и у моей спальни были раздельные ванные, площадь второго этажа была достаточно большой, чтобы я мог позволить себе эту маленькую роскошь. Только я начал раздеваться, чтобы самому совершить омовение, как меня испугал громкий протяжный вопль, сопровождаемый звоном разбитого стекла. Эти звуки явно исходили из ванной Гидеона. Я бегом пересек узкую лестничную площадку и постучался в дверь моего друга.

— Гидеон? — крикнул я. — Гидеон, что с тобой... могу я войти?

Ответа не было, я ворвался в гостевую, вне себя от тревоги. Гидеон стоял в ванной, наклонясь над раковиной и вцепившись в нее обеими руками; по белому, как простыня, лицу катились струйки пота. Большое зеркало над раковиной было разбито, всюду рассыпаны осколки вместе с остатками бутылочки из-под шампуня.

— Это он... это он... он... — бормотал Гидеон.

Его качало, и он явно не заметил моего появления. Взяв Гидеона за руку, я вывел его в спальню и уложил на кровать, после чего вышел на лестницу и крикнул вниз миссис Мэннинг, чтобы принесла бренди, да поживее.

Вернувшись в комнату, я увидел, что Гидеон уже выглядит несколько лучше, однако он лежал с закрытыми глазами, прерывисто дыша словно человек, участвовавший в изнурительных гонках. Услышав мои шаги, он открыл глаза и страдальчески улыбнулся.

— Дорогой Питер, — произнес он. — Ради Бога, извини... надо же было мне... у меня вдруг закружилась голова... должно быть, после длинной дороги, когда я почти ничего не ел... а тут еще твое чудесное вино... я упал вперед с шампунем в руке и разбил твое прекрасное зеркало... Виноват... я, конечно, заплачу.

Я велел ему, довольно грубо, не говорить глупостей, и когда миссис Мэннинг, запыхавшись, поднялась по лестнице, заставил его выпить глоток-другой. Тем временем миссис Мэннинг навела порядок в ванной.

— Уф, полегчало, — выдохнул Гидеон. — Совсем другое дело. Осталось только понежиться в ванне, и я буду свеж, как огурчик.

Мне казалось, что ему лучше не вставать, и я сказал, что еду принесут наверх, но он не хотел и слышать об этом. И когда через полчаса Гидеон спустился в столовую, он выглядел уже гораздо лучше, улыбался и шутил, всячески расхваливал кулинарное искусство миссис Мэннинг заверяя, что уволит собственного повара, умыкнет ее и увезет в свой замок во Франции, чтобы она заведовала его кухней. Миссис Мэннинг была — как всегда — очарована им, однако я видел, что роль веселого, обаятельного человека дается ему с великим трудом. Наконец мы управились с пудингом и сыром, миссис Мэннинг принесла графин портвейна и попрощалась до завтра. Я предложил Гидеону сигару, он закурил, откинулся на спинку стула и улыбнулся мне сквозь дым.

— Теперь, Питер, — начал он, — я могу поведать тебе кое-что о случившемся.

— Мне не терпится услышать, дружище, что тебя довело до такого состояния, — серьезно молвил я.

Гидеон порылся в кармане и вытащил большой железный ключ с широкой бородкой и фигурной головкой. Бросил его на стол, и ключ упал на столешницу с тяжелым стуком.

— Перед тобой одна из причин случившейся беды, — продолжал он, угрюмо глядя на ключ. — Так сказать, ключ от жизни и смерти.

— Не понял, — озадаченно произнес я.

— Из-за этого ключа меня чуть не арестовали по обвинению в убийстве. — Он улыбнулся.

— В убийстве? Тебя? — поразился я. — Непостижимо!

Дальше в комментариях.

@темы: зеркала, рассказы, не своё

---

Правила

[Скрёб-поскрёб]

Правила «черные трещины в асфальте» диктовали свои условия. Они были угрозой. Они попадались слишком часто и нарушали весь ритм. Саша быстро семенил по улице, засунув потные руки в карманы джинсов; ему нужно было идти так: четыре коротких шага — пятый через трещину, наступить на правую ногу, снова четыре шага — и снова черная, обгрызенная по краям полоса, наступить левой. Только вот трещины встречались и на третьем, и на втором шаге, и Саша резко тормозил, спотыкался, судорожно менял ногу, но все равно часто перешагивал не той ногой и в ужасе спешил дальше, стараясь только краем глаза отмечать трещины, но ни в коем случае не заглядывать в них, не видеть забившиеся внутрь фантики, осколки, монеты и ростки пыльной, заляпанной машинным маслом травы. Видеть только черные полосы, резкие границы, к которым ему не дозволено прикасаться.

В метро Правила неожиданно изменились. Ровные квадраты абрикосовых плиток, устилавших перрон, играли в другую игру. На их края, наоборот, нужно было становиться, причем так, чтобы они приходились ровно на середину подошвы. Двигаться стало проще: полоски теперь встречались часто, но регулярно, и к ним можно было приноровиться. Где-то на полпути квадраты вдруг выпустили Сашу из своей цепкой геометрической хватки. И беззвучный голос, который управлял игрой, который никогда не ошибался, — этот голос, почти ласково, подтвердил: перерыв, абсолютная свобода, можешь идти, как хочешь. Саша доверчиво снял ногу с границы и пошел дальше вприпрыжку, стараясь смотреть только вверх или по сторонам. Отец взял Сашу за руку, они переступили через узкую темноту между платформой и дверью поезда и вошли в вагон.

На обед были кислые щи и картошка с осетриной. Тяжелый рыбный запах в сочетании со скрипичным радиоконцертом обычно вызывал у матери ощущение домашнего уюта. У отца — прилив необъяснимой тоски (в то время как картошка с грибами, напротив, повышала настроение) и острое желание сделать телефонный звонок. Саша не любил рыбу. Но поскольку в ней содержался фосфор, рыба входила в список обязательных обеденных пыток.

Саша аккуратно прощупывал языком рыбную кашицу за щеками — в поисках незамеченных костей, которые могут случайно проткнуть пищевод, а потом по кровеносным сосудам дойти до сердца. Затем разделял пережеванный комок на маленькие порции и нерешительно глотал.

— Саня, не раскачивайся на табуретке! У нее из-за этого отвинчиваются ножки, — раздраженно прикрикнула мать и немедленно повернулась к мужу: — Что ты делаешь? Ты прекрасно знаешь, что рыбные кости мы кладем в левую помойку. В правую мы кладем только то, что можно давать соседским собакам.

С покорной улыбкой отец засунул пятерню в обрезанный пакет из-под кефира — для мелкого пищевого мусора — и выгреб обратно рыбные кости. Благодушное выражение сходило с его лица крайне редко. Во-первых, само лицо — круглый, гладко выбритый блин с пухлыми добрыми губами — к тому располагало. Во-вторых, десятилетняя тренировка. С первого дня своей семейной жизни отец твердо придерживался учения Дейла Карнеги: улыбайся. У него была обаятельная улыбка.

Во время чая зазвонил телефон.

— Саша, сними трубку, тебе ближе.

Саша выждал ровно четыре звонка и сказал: «Вас слушают» — на отцовский манер.

— Алло? Алло? — сквозь слабый треск сладко чирикал чужой женский голос. — Пожалуйста, позови к телефону папу.

С хрустом дожевывая кусок вафельного торта с орехами, отец прислонил довольное лицо к трубке:

— Вас слушают. Нет, вы не туда попали. Да, попробуйте позвонить по другому номеру.

Через пять минут «К Элизе» тоскливо занудела из кармана отцовских брюк.

— Что ж такое, задергали совсем… Да, вас слушают! Здассуйте, Виктор Алексеич! Да, все документы я подготовил… Ну, если очень срочно, могу передать и сегодня…

Отцовский голос стих за плотно прикрытой дверью кухни. Мать с грохотом накрыла крышкой кастрюлю с супом и убрала на нижнюю полку холодильника.

Саша лежал на спине с закрытыми глазами. На спине он засыпать не умел, но Правила запрещали сразу ложиться на бок. Сначала на спину. Кроме того, ему еще нужно будет встать. И включить свет — когда родители уйдут к себе в комнату и не смогут заметить преступную желтую полоску под дверью детской. Уже больше одиннадцати, и по правилам, которые четко соблюдает все семейство, Саше полагается спать. По другим Правилам ему нужно встать. Чтобы посмотреть, правильно ли стоит на подоконнике ваза. Раньше такого не было — по ночам Игра всегда прекращалась. Но в последнее время стало случаться все чаще. При электрическом свете какие-то предметы ускользали от Сашиного внимания. Потом, когда все погружалось в темноту, они неожиданно, вместе с липкой волной холодного пота, вместе со стуком сердца, заявляли о себе. Они могли стоять неправильно. Причем уже давно. Иногда на память приходили предметы, которые он не поправлял уже несколько дней. Если их так и оставить — что-то случится. Что-то страшное и конечное , что-то, что сделает кошмаром его жизнь и полностью нарушит ход вещей. Если поправить с опозданием — будут обычные неприятности. Если поправить вовремя — ничего не случится. Поощрения не были предусмотрены в Правилах. Только наказания. Только постоянный страх главной Ошибки.

Сейчас ваза очень тревожила его. Перед сном Саша проверил, как она стоит, но теперь ему стало казаться, что ее все-таки нужно было сдвинуть чуть-чуть левее. Самую малость. Он встал и нажал на выключатель. Ваза стояла почти правильно. Но к ней обязательно нужно было прикоснуться. Чтобы сдвинуть влево на какую-то тысячную долю миллиметра. Саша быстро дотронулся до вазы справа и вернулся в постель.

Уже засыпая, уже на боку, он вдруг почувствовал, что что-то еще в его комнате останется неправильным и непоправимым, если сейчас он позволит себе заснуть.

Снова встал и зажег свет. Оглянулся и чуть не закричал от ужаса. Его книги, его тетради, учебники, фотографии, картина на стене, фарфоровая балерина, календарь, ручки, скрепки, компьютерная клавиатура, магнитофонные кассеты, одеяло на кровати, еще повторяющее очертания его тела, — все было неправильно. Более чем неправильно. Это был хаос, беспросветный и агрессивный, кошмарная глумливая шутка оживших вещей. Настоящая война, затеянная карандашами, ластиками, пятнами на полу, занавесками на окнах, тенями на стенах.

Пару секунд простояв неподвижно — белая майка, полосатые трусы, мурашки по коже, — Саша принялся судорожно расставлять по местам. Менять местами. Двигать на сантиметр. На миллиметр. Прикасаться.

— Почему ты не спишь в такое время? Что происходит? — Мать стояла на пороге детской, недобрая и усталая без грима.

— Ищу тетрадку для контрольных, — промямлил Саша едва слышно и, подбежав к матери, повис у нее на шее. Холодными губами уткнулся в пучок красных, пахнущих потом и кислой капустой волос. Рукой незаметно поправил уродливую, с бисером, заколку. Аккуратно дотронулся пальцем слева. Спас маму.

Улегся и через полчаса вскочил снова — оставалось еще кое-что закончить. Потом подумал про мать с отцом, как они спят в другой, наверняка неправильной, комнате. Выждал еще немного. И, ступая ледяными ногами по паркету, направился к ним. Медленно открыл дверь. Включил свет. И бросился к серванту, к книжным полкам, к стопке журналов — пока еще было время, пока мать, заслоняясь рукой от света, не могла разглядеть, что он делает; пока отец не вскочил и не оторвал его, визжащего, мокрого от слез и слюней, от оконных жалюзи, которые нужно было, необходимо было сдернуть с окна.

На следующее утро мать заставила его подробно рассказать про Игру. И каким-то ее словам, жалким и ласковым словам, уверенным словам, металлическому призвуку ее голоса — удалось заглушить тот другой, беззвучный Голос, которого вот уже больше года слушался Саша. Уклоняясь от липких материнских поцелуев и назойливых рук, которые все пытались погладить его по щеке, Саша с облегчением соглашался, что да, никаких Правил нет, их придумал он сам. И что теперь нужно просто перестать соблюдать их — вот и все.

Без Правил привычная потрескавшаяся дорога в школу оказалась пыткой еще большей, чем с ними. Съеживаясь под своим рюкзачком, Саша наступал на кривые черные линии и чувствовал, что, возможно, убивает кого-то, неминуемо приближает какую-то страшную катастрофу. На обратном пути стало уже легче. Через пару дней трещины еще не казались ему просто трещинами, но уже казались безвредными, поверженными врагами. Он наступал на них нагло и не без злорадства. Он знал, что, наверное, мучает их тем, что отказывается играть. Но Судья, кажется, уже безоговорочно присудил победу в этой Игре ему. Никто не наказывал его за несоблюдение Правил. Не было грома. И не было молний.

Первый вечер без Правил Саша провел беспокойно. Не меньше сотни предметов беспорядочно толпились на столе, на шкафу, на полках и подоконнике и, удивленные его пренебрежением, безнаказанно занимали самые неправильные позиции. Дождавшись темноты, они стали угрожать. Они кривлялись и намекали на то, что главная Ошибка уже сделана. И что ее неизбежный, необратимый итог наступит скоро, уродливо исказив мир. Это не будет одна из тех понятных, уютных бед, про которые мама говорит «пришла нежданно-негаданно». Нет. Просто события, на первый взгляд мелкие, неважные и даже приятные, вот-вот сложатся — уже начали складываться — в страшную, змеевидную цепочку, которая приведет к Катастрофе, а потом к Концу.

Саша сдернул с себя край одеяла, но остался лежать. Встать сейчас — значит признать свое полное поражение. Или, если верить маме, заболевание. Свою трусость. Ведь, в сущности, что может быть глупее, чем вскакивать из теплой постели, чтобы передвинуть пенал сантиметров на пять-шесть?

Чтобы успокоиться, Саша залез холодной влажной рукой в трусы. Медленно потер яички. Считая до трех. Остановился. Снова потер — остановился на счет «три». И еще — раз, два… И вдруг в ужасе выдернул руку, съежился, глотая слезы и часто дыша. Эту часть Игры он забыл отменить. Считать до трех теперь совершенно необязательно. Нельзя.

Когда Саша вернулся домой из школы, ему сначала показалось, что на кухне подвывает собака — может быть, она опять сбежала от соседки, которая ее плохо кормила, и каким-то образом проникла к ним в квартиру. Он слегка приоткрыл дверь и опасливо заглянул в узкую щелочку. Саша боялся собак. И никогда к ним не прикасался, чтобы параличный клещ, который водится в собачьей шерсти, не мог залезть в Сашины пальцы и сделать его тело неподвижным на всю жизнь. И еще — чтобы не подцепить бешенство, от которого на губах всегда будет пена.

В щелочку собаку не было видно. Наверное, она забилась в угол. Или за холодильник. Саша открыл дверь шире и бочком протиснулся в кухню. Собаки не было. В углу за столом сидела мать. Ее глаза были плотно зажмурены; она странно покачивалась из стороны в сторону, размазывала рукой влажно-розовое пятно помады вокруг губ и скулила.

Саша испугался. Неуклюже шарахнулся обратно к двери, локтем задел чашку с чаем, стоявшую на столе. Бурая холодная жидкость залила ему руки и свитер. Мать открыла глаза, посмотрела на мутные капли и сказала:

— Наш папа умер.

Саша повернулся и пошел в ванную. И очень тщательно, десять раз вымыл руки с мылом — хотя и не гладил собаку.

На похоронах мать не плакала. И потом тоже. Саша понимал, что ей мешает плакать мертвая женщина, чье искореженное тело вытащили вместе с телом отца из разбитой машины, пахнувшей духами и кровью.

Отца хоронили в закрытом гробу, поэтому Саша так и не смог посмотреть, правильно ли он там лежит.

По дороге домой Голос, который молчал вот уже полгода, послышался вновь. Он был очень тихим. Он пожалел Сашу. Но сказал, что Саша сам во всем виноват. Грустно и укоризненно он объяснил Саше новые Правила Игры. Они были куда сложнее, чем раньше.

После поминок, проводив гостей, мать села в кресло и просидела там неподвижно до вечера. Когда в комнате стало темнеть, Саша медленно, чтобы успеть досчитать до семи, подошел к ней и сказал:

— Мама, ты неправильно сидишь.

Она не пошевелилась. И ничего не ответила.

Саша пошел на кухню и достал из ящика нож — тот, который лежал левее. С деревянной ручкой. Потом вернулся в комнату и сказал:

— Мама, ты неправильно сидишь.

Автор: Анна Старобинец

@темы: дети, безумие, рассказы, не своё

---

Одинокий дом

[Скрёб-поскрёб]

События реальны, произошли лично со мной примерно в 1998 году. Мне тогда было 15 лет, но я до сих пор помню ужас, который тогда пережил. И, вероятно, буду помнить его всю оставшуюся жизнь.

В то время мы жили в небольшом двухэтажном доме на 5 семей, построенном рядом с небольшим железнодорожным полустанком. В советское время мои родители работали железнодорожниками и их поселили в этом доме, чтобы им на дежурство было ближе добираться. Дом был построен еще до войны, чудом сохранился, и наша квартира на втором этаже выглядела, как крепость: 3-хметровые потолки, толстые кирпичные стены. В начале 90-х, когда времена были неспокойные и на железной дороге часто происходили откровенные грабежи, родители заказали и установили мощные железные двери и железные решетки на окна. Которые и спасли мне в последствии жизнь.

Был поздний весенний вечер. Уже давно стемнело, родители уехали в гости к родственникам в соседний город, я же благополучно отмазался, сославшись на уроки. Лежал себе совершенно один в квартире (как потом оказалось, и во всем доме) и смотрел что-то нейтральное по телевизору.

А потом в дверь постучали. Не позвонили, хотя звонок был и работал, а именно постучали. И звук был такой, будто стучали… большим деревянным молотом или огромным кулаком. Этот звук посреди ночи меня, мягко говоря, не порадовал и не предвещал мне ничего хорошего. Честно сказать, я сильно испугался. Не бандитов, зомби или еще чего-то конкретного, а просто испугался. Страх зародился где-то в позвонках шеи, сполз по позвоночнику к животу, руки не слушались, а ноги стали ватными. Это сложно описать, но я откуда-то знал, что мне — конец. Абсолютно точно и без вариантов.

Удары в дверь прекратились. Жуть чуть-чуть ослабила хватку и я смог найти в себе силы подойти к двери. И посмотреть в глазок. То, что я там увидел, я не могу понять и осознать до сих пор. За дверью стоял не_человек. Это было существо, больше любого мужика, которого я когда-либо видел. Оно было с ног до головы укутано в какой-то темный брезентовый плащ, явно не новый и пыльный. Будто плащ этот лет десять валялся на чердаке, а потом его одели, не потрудившись смахнуть пыль и паутину. На голове у стучавшего был огромный капюшон (часть плаща), из-за которого лица видно не было. Но я был уверен, что визитер смотрит прямо в глазок и знает, что я на него смотрю.

Мы стояли и молча смотрели на дверь каждый со своей стороны. Меня била мелкая дрожь, а существо в брезентовом плаще не подавало никаких признаков жизни. Я не издавал ни звука, старался не дышать. В голове не было мыслей, не было паники, было просто ощущение всепоглощающего ужаса и безнадежности. Причиной того был не только внешний вид моего гостя, но и то, как он дышал: человек так дышать не может. Ни пьяный, ни запыхавшийся после бега, ни таящийся (а он и не думал таиться) человек так дышать не способен физически.

А потом создание за дверью плавно-дергано подняло свою огромную руку и врезало кулаком в такой же, как плащ, брезентовой перчатке, по бронированной двери в мою квартиру. Двигалось оно, как пьяный робот или монстр из дешевой компьютерной игрушки: неестественно, но страшно. Ударило еще и еще. Казалось, его абсолютно не смущает то, что дверь не поддается — он готов долбить ее столько, сколько нужно. Я стоял в полуметре от двери и слушал ритмичные удары в дверь. Я боялся. Боялся не того, что дверь не выдержит, боялся не смерти, а именно того, кто стучит в дверь. Боялся не того, что оно меня убьет. Мне было страшно, что такое вообще может существовать.

Вскоре ко мне вернулась способность думать. Сначала я подумал, что услышат соседи и придут на выручку, т.к. эти удары было слышно во всем доме. Но потом я вспомнил, что дом начали расселять, т.к. он подлежал сносу и в данный момент здесь жило только 2 семьи — наша и еще одна на первом этаже. Вероятно, их не было дома, либо они не решались выйти. Второй мыслью было позвонить, я даже подбежал и снял телефонную трубку, но гудков не было. Про мобильники я в то время только слышал и у меня его, конечно же, не было. Мысль выпрыгнуть в окно мне тогда даже не пришла в голову, т.к. вероятно инстинкт самосохранения блокировал даже мысль о том, что можно покинуть надежное укрытие и встретиться с этим адским существом на улице.

А монстр продолжал стучать кулаком в дверь. Монотонно, бессмысленно и молча. Я также не проронил ни слова, тихонько вернулся и сел на свою кровать. Слушал эти удары и через несколько часов уснул. Это кажется нереальным и нелогичным, но организм, истощённый пережитым ужасом, просто отключился. Когда я проснулся, за окном было утро. В дверь больше никто не стучал, но выйти проверить (и даже посмотреть в глазок) я долго не решался. Лежал и вслушивался, но ничего, кроме шума железной дороги за окном, слышно не было. Потом все же набрался немного смелости, на цыпочках подкрался к телефону — он работал. Я сразу же позвонил родителям и попросил их вернуться домой как можно скорее.

О произошедшем я пытался честно рассказать родителям. Они решили, что это просто приходил здоровый пьяный бандит, который в темноте мне показался слишком страшным. Я не стал спорить, так как умом понимал, что говорю нереальные вещи и сам бы ни за что в свой бред не поверил, если бы это мне кто-то рассказывал. Вмятины на двери говорили о том, что историю я все же не выдумал полностью, и родители не поленились написать заявление в милицию о разбойном нападении на квартиру. На том все и кончилось. По крайней мере, я уже много лет надеюсь, что кончилось…

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Логово Снанена

[Скрёб-поскрёб]

Существует множество историй о полянах дьявола, или чертовых кладбищах, где выжжена земля, где погибают птицы, животные и люди. География подобных мест весьма разнообразна. И в каждой местности «хозяину» дают свои имена. Как колдовской цветок в ночь на Ивана Купалу, эти образы подстегивают воображение. Минувшее, настоящее, будущее — все равно — сказки, мифы, легенды о таких местах остаются почти неизменны. И, как самый загадочный образ возникает окутанная туманами сказочная тайга...

Но под пеплом времен тлеет немало углей, которые, как показывают наши дни, вполне легко можно раздуть.

Есть такое «гиблое место» и в лесах на Урале. Местные жители зовут хозяина чертовой поляны Снаненом и верят в него безоговорочно. Живет Снанен на поляне где-то далеко в тайге. Есть там озера с кристально чистой водой, окруженные непроходимыми дебрями, куда даже егери редко заходят. Водятся там лоси, кабаны, медведи.

Раньше в тех местах были хутора, но местные жители давно перебрались поближе к другим людям. Один из бывших хуторян и рассказал новому егерю о так называемом логове Снанена: это круг 50-60 метров, там голая, выжженная земля, на которой валяются скелеты животных и птиц; стоящие вокруг поляны деревья обуглены, ветви их напоминают черные, обгорелые культи, которыми они сцепились в жутком хороводе; на середине страшной поляны зияет дыра, куда проваливаются животные, по глупости забредшие туда. Пообедав, дыра «выплевывает» кости.

Новый егерь оказался молод и любопытен. С наступлением осени он решил разыскать сказочную поляну. Первое, что он сделал — поговорил с егерями. Но люди, с которыми он беседовал, впервые слышали эту «сказку». Нашелся лишь один (пожилой, кряжистый мужчина, похожий на древнего викинга), который работал в этих местах уже 11 лет и слышал про выжженную поляну, но сам ее никогда не видел. Егерь, на место которого он пришел, пропал без вести в тех местах.

Старый егерь согласился помочь новичку отыскать поляну Снанена. Поиски заняли около 2 недель. Они уходили в лес, как только рассветет, и возвращались в темноте, не солоно хлебавши. Старик-хуторянин не дал никаких ориентиров, заметил только, что рядом с гиблым местом люди начинают чувствовать себя плохо. Лишь случай помог найти поляну.

Молодой егерь часто брал в лес свою собаку, немецкую овчарку Сэлму. 25 сентября 2010 года егери наткнулись на завал в лесу и стали обходить его. Сэлма же легла на землю и принялась выть, отказываясь идти дальше. Тогда егерь привязал ее к дереву и мужчины продолжили путь. Пройдя около километра, путники заметили просвет, похожий на след от вырубки. Неожиданно на пути вырос огромный валун. Он был похож на искусственно вытесанный и имел высоту около 2 метров и метр в окружности. Это был почти правильной формы цилиндр. Вверху был вырезан диагональный крест, а под ним — латинская буква С. Поневоле пришла мысль о пресловутом Снанене. Парень достал компас и обнаружил, что стрелка беспорядочно вертится вокруг своей оси. Взглянул на часы мобильника — они показывали странное время: 7 часов, 15 сентября 2300 года. Механические часы на руке второго егеря показали 8-15. Между тем время должно было близиться к полудню.

Молодой егерь достал фотоаппарат, чтобы запечатлеть цилиндрический камень. Лишь только он нажал кнопку, как все вокруг изменилось, ожило, зашевелилось, завозилось. Небо потемнело, вздохнуло, словно перед грозой. Высокие сосны заскрипели, посыпая незваных гостей хвоей, хотя ветра не было и в помине. Голова у молодого человека закружилась, стало нечем дышать, как будто воздух исчез. Его спутник, похоже, чувствовал то же самое:

— Уходим... — прохрипел он.

Но парень решил не поддаваться страху и панике. Ощутив прилив воздуха в легкие, он сказал, что пойдет дальше один. Договорились, что дед подождет его у цилиндра. На всякий случай он оставлял по пути зарубки. Углубившись в лес, смельчак стал замечать обуглившиеся деревья. И вот, наконец, поляна. Почти квадратная. В углах «квадрата» — каменные столбы. Земля на поляне покрыта грязью и пеплом. В середине виднелась яма, а над нею клубился дымок. Стало холодно, пошел снег. Молодой человек продрог мгновенно. Поднял глаза к небу — ярко светило солнце. Снег шел только внизу. Он взял в руки предмет, валявшийся рядом — это оказалась кость какого-то животного — и бросил в сторону ямы. Кость до ямы не долетела, рассыпавшись прямо в воздухе. Достав из рюкзака колышек для палатки, снова метнул. Колышек упал, не долетев до ямы и завертелся волчком. Вспыхнуло небольшое пламя, и колышек исчез. Егерь не чувствовал страха, он был как будто пьян. Решил вернуться к коллеге, ведь теперь он герой — координаты аномальной зоны были определены. Он развернулся спиной к яме и попытался идти, но ноги словно весили по 100 килограммов каждая. Сознание помутилось, дышать стало очень трудно. Захотелось спать. Молодой человек из последних сил обернулся — около ямы стояло скрюченное существо в каких-то рваных обносках. Веки стали опускаться... Он ухватился за остатки сознания и сил, рывками, помогая ногам руками, выпал за границу, обозначенную столбами. Обернулся. Тихо покачивались сосны, шелестела трава, стучал дятел... Поляны не было.

У валуна его ждал мирно похрапывающий егерь. Парень разбудил его, и, ничего не объяснив, потащил прочь от гиблого места. Чем дальше он удалялись, тем лучше он себя чувствовал. Небо было светлым, настроение улучшалось, страх проходил. Вот только Сэлму они так и не нашли. На месте, где была привязана собака, никого не было.

Через месяц к молодому егерю приехал армейский друг, журналист по профессии. Снова решили искать поляну. Но, исходив много километров вокруг того места, не нашли ничего, кроме останков бедной Сэлмы. Обугленные кости в ошейнике с именем.

Старожилы говорят, что Снанен не так прост, и часто перетаскивает свое логово с места на место.

Мифы, легенды можно отбросить в сторону, пренебречь ими и как-нибудь по-научному объяснять местным жителям подобные явления. Но в легендах и поверьях порой в неискаженной форме хранится язык, история, нравы и душа народа.

Автор: Radmira

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Дурное предчувствие

[Скрёб-поскрёб]

Когда-то давно, когда я училась еще на первых курсах, мне приснился любопытный сон. Я не помню его начала, да и до конца его досмотреть не получилось, но кое-что осталось в памяти, и я запомнила это очень хорошо. В том сне я обнаружила себя в железнодорожном купе. Я была одна, но дверь в коридор была открыта. Выйдя, я осмотрелась. Мое купе оказалось в середине вагона, остальные двери тоже открыты. Кроме меня в вагоне никого не было, но откуда-то снаружи доносились голоса. Я отодвинула шторку и выглянула в окно. Десятка три людей, очевидно, других пассажиров, стояли у вагона и о чем-то возбужденно переговаривались. Вокруг под тяжелым серым небом была неподвижная степь, поросшая желтоватой травой. Я поспешила к выходу. Спустившись на землю, я увидела, что вагон, в котором была, стоит отцепленный на запасном пути, а рядом, в нескольких метрах, проходила основная железнодорожная ветка. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулась степь, покрытая невысокими холмами. Наш вагон и рельсы были единственными признаками цивилизации и выглядели чужеродными на фоне такого пейзажа.

Между тем я узнала от других пассажиров, что произошло. Ночью, пока все спали, наш вагон отцепили от остального состава и отогнали на запасные пути, что, в общем, было очевидным. В толпе оказался и проводник вагона. Выглядел он как типичный выходец из Средней Азии и на плохом русском пытался успокоить пассажиров, которые, впрочем, не сильно переживали, однако о причинах остановки он ничего не говорил.

— Не знаю. Не знаю, скоро поедем. Скоро поедем. Все хорошо.

Постояв вместе со всеми некоторое время, я решила вернуться в купе. Когда я забиралась по лестнице в вагон, то с удивлением заметила, как сильно он запылился. Я села на свое место и стала смотреть в окно. Стекло покрывал толстый слой пыли и мелкие царапины. Наверное, пыль нанесло ветром из степи. Вскоре в купе вернулись мои попутчики, остальные пассажиры также разошлись по своим местам и только проводник остался снаружи, ходил вдоль вагона, осматривая его и чему-то улыбаясь.

Во сне прошли день, ночь, и наступило новое утро. Я снова была в том вагоне одна. Выйдя наружу, где, как и вчера, толпились пассажиры, я обратила внимание, насколько шаткой и скрипучей стала железная лестница. Пассажиры шумно обсуждали исчезновение нескольких человек. Чей-то муж, чья-то сестра, чей-то друг, чья-то дочь, чей-то отец — всего пять человек пропало за прошедшую ночь. Местность вокруг вагона была уже неоднократно осмотрена. Люди уверяли, что никаких следов пропавших они не нашли. Проводник с хитрой улыбкой говорил, что понятия не имеет, куда могли подеваться пропавшие, но пообещал, что на ночь запрет входные двери. Ему никто не верил. В толпе я нашла своих соседей по купе, с ними все было в порядке. Я попросила их будить меня, когда они соберутся выходить из вагона в следующий раз. Мне не хотелось оставаться там одной.

Люди еще некоторое время возмущались произошедшим, требовали от проводника объяснений, просили его связаться по радио с ближайшей станцией или хотя бы объяснить, где мы сейчас находимся, но тот лишь улыбался и говорил, что ничего не знает.

— Поезд поехал другая дорога. Отцепил вагон. Не знаю. Скоро поедем. Другая дорога — не знаю, где мы. Все хорошо.

Так ничего и не добившись, вечером все разошлись по своим местам. Зайдя в купе, я увидела, что мои руки испачканы ржавчиной. Я держалась за поручни, когда вылезала и забиралась в вагон, но утром мои руки были чистыми. Поручни проржавели за один день.

Следующей ночью я не спала. С первыми лучами солнца я вышла в коридор и стала ждать. Мои соседи тоже не спали, но остались в купе. Я видела их, а они меня. Вскоре из других купе в коридор стали выходить пассажиры. Появился и проводник, он открыл двери в тамбур, которые действительно запирал на ночь. Некоторые люди пошли на улицу, другие вернулись на свои места. Я осталась в коридоре. Несмотря на царившее вокруг оживление и шум, из двух купе так никто и не вышел. Я сказала об этом проводнику, но он отмахнулся от меня. Это заметили другие. Вместе мы открыли двери и увидели абсолютно пустые купе. Людей не было ни на верхних полках, ни в багажных отделениях. Не было никаких следов, они просто исчезли. Исчезло еще пять человек.

Мы окружили проводника и потребовали от него объяснений. Мы дали понять, что не шутим. Несколько мужчин избили его, но так ничего и не добились. Проводник плакал, клялся и божился, что ничего не знает. В вагоне было несколько детей разного возраста. Мальчик лет шести ехал вместе со своей бабушкой. Несмотря на нависшее напряжение, казалось, что ни мальчик, ни его бабушка не понимали, что происходит. Они с безмятежным видом подходили к пассажирам, мальчик тянул их за рукав, разговаривал и что-то показывал им, а потом его одергивала бабушка и они шли дальше. Краска на нашем вагоне облупилась, обнажив ржавый метал. Стекла в окнах помутнели и покрылись царапинами. Рельсы запасного пути заносило песком, а главный путь и вовсе исчез. Я не знала, замечал ли это кто-то кроме меня.

Вечером, сидя в купе, мы решили дежурить парами. Мы пытались как-то организовать дежурства и с другими пассажирами, но никто никому не доверял. Все предпочли просто запираться на ночь, но с двумя соседними купе мы договорились, что будем стучать друг другу в стену каждые полчаса, что бы знать, что все в порядке.

Я дежурила первой. Со мной дежурил мужчина. Он был одним из тех, кто избивал проводника. Мы сидели в напряженном молчании, лишь стук каждые полчаса разрывал плотную тишину. За окнами была кромешная тьма, смотреть туда не хотелось. Отдежурив, мы разбудили остальных. Я была вымотана и почти сразу заснула. Во сне я слышала стук и знала, что пока все нормально.

Проснулась я от того, что кто-то громкого барабанил в дверь купе и кричал. Я была одна в купе. За оконным стеклом метались тени, с улицы кто-то пытался заглянуть внутрь. Я открыла дверь и на меня набросились с расспросами о пропавших людях. Я сказала, что спала последние несколько часов и ничего не знаю. Оказывается, последний час наше купе не отвечало на стук, а последние полчаса они пытались выяснить, что случилось, но дверь была заперта, а окна занавешены. Мои попутчики пропали. Также выяснилось, что пропало еще несколько человек, в том числе и проводник.

В этот день никто не выходил на улицу. Все сидели в своих купе и напряженно вглядывались в соседей. Я же осталась одна. Меня испугала прошедшая ночь, но еще больше пугала предстоящая. Я прошлась по вагону, просилась в другие купе, где еще оставались люди, но меня никто не пустил. Мне не доверяли. Никто никому не доверял. Я выбралась из вагона, спрыгнув на землю — последние ступеньки лестницы уже превратились в труху — и наступать на них я не рискнула. Я стояла у проржавевшего насквозь вагона и вглядывалась в степь. Сверху давило тяжелое осеннее небо. Казалось, что в мире больше ничего не осталось. Ко мне подошел мальчик со своей бабушкой. Он требовательно подергал меня за рукав, а его бабушка стояла рядом и снисходительно улыбалась.

— Что ты хочешь, малыш?

— Тетя, купите себе день жизни? Хотите? — мальчик протянул мне листок, разлинованный по времени, на подобии ежедневника: 9:00, 10:00 и так далее до 21 часа. В другой руке он держал блокнотик, из которого, очевидно, и вырвал этот листок.

— Сколько он стоит? — спросила я.

— Сегодня — сто рублей.

— Простите его, ребенок играет просто… — бабушка протянула руки, что бы увести малыша, но я остановила её.

— Нет-нет, постойте. Я куплю. Вот сто рублей.

Мальчик забрал у меня деньги, потом молча и старательно нацарапал что–то огрызком карандаша на своем листочке, который и протянул мне.

— Вот! Держите! Теперь сработает.

— Спасибо.

Я аккуратно сложила листок и убрала его в карман, провожая взглядом эту странную пару. Они прошли вдоль вагона, мальчик махал руками и что-то оживленно рассказывал своей бабушке, подбирал камешки с земли, рассматривал их и кидал прочь. Потом они не без труда забрались в вагон, а я постояла еще немного и вернулась в свое купе.

Для меня ночь прошла спокойно. Утром обнаружилась пропажа еще нескольких человек. В большинстве купе теперь оставалось всего по 2-3 человека. Одиночек вроде меня тоже прибавилось. Все вышли на улицу и пытались решить, что делать дальше. Мужчины спорили и ругались, женщины плакали. В изрядно поредевшей толпе я высматривала мальчика и его бабушку.

— Привет! Я хочу купить у тебя еще один день. Сколько это стоит?

— Сегодня сто пятьдесят, но для вас можно и за сто!

— Почему так?

— Сегодня вам ничего не грозит.

— Откуда ты знаешь?

— Ну знаю… Просто.

— Я куплю, вот 150 рублей.

— Как хотите, тетя.

Мальчик достал свой заметно похудевший блокнотик и вырвал из него листок. Потом начертил на нем что-то карандашом и протянул мне. Он уже собрался идти дальше, но я остановила его.

— Ты всем продаешь такие листки?

— Продаю всем! А предлагаю только кому надо. Вчера было надо вам.

— А откуда ты знаешь, кому «надо»?

— Просто знаю.

— Малыш, а что будет, когда твой блокнот закончится?

— Не знаю, — мальчик пожал плечами с самым беспечным видом.

— Ты знаешь, что тут происходит?

— Не знаю… Забирают нас просто. Ладно, тетя, мне пора! А то бабушка потеряет…

Он ушел, а я осталась разглядывать листок, который он мне дал. Люди вокруг меня волновались, они собирались оставить вагон и уходить, но не могли решить в какую сторону двигаться. Холмы, поросшие выгоревшей травой, обступали нас со всех сторон. Серое небо стремительно темнело. В конце концов наступил вечер, и было решено продолжить обсуждение завтра. Все потянулись ко входам в вагон.

Неожиданно раздался скрежет металла и испуганные крики. Окончательно проржавевшая лестница не выдержала веса очередного пассажира и развалилась прямо под ним. Мужчина, забиравшийся в вагон, упал и довольно сильно поранился. Его перебинтовали и затащили внутрь, как и всех остальных. Я забиралась последней и видела, что рельс уже совсем не осталось. Колесные тележки вагона глубоко увязли в сухой степной земле. Кое-где сквозь трухлявый металл уже пробивалась рыжеватая трава. Внутри дела обстояли не лучше. Отделочные панели разрушались, покрывались плесенью. Обивка сидений протерлась, пол прогибался под ногами, все скрипело и шаталось.

Ко мне в купе зашла девушка и молодой мужчина. Они также остались одни и думали, что провести ночь вместе будет безопаснее. Я не возражала.

— К вам подходил этот мальчик с блокнотом? — спросила девушка.

— Подходил, — ответил мужчина.

— И что? Вы купили себе день жизни?

— Конечно же нет! А Вы купили?

— Да.

— Перестаньте! Это же просто смешно! Ребенок играет, а Вы…

— Пожалуйста, сделайте для меня кое-что, — обратилась я к мужчине, протягивая ему приобретенный сегодня листик, — сохраните это у себя до утра.

— Вы серьезно? Ну, если Вам от этого будет легче…

Мужчина забрал у меня листок и сунул его в карман. Мы еще немного поговорили, и я не заметила, как заснула.

Разбудил меня грохот и звон разбившегося стекла. Я открыла глаза и увидела, что оконная рама нашего купе развалилась, а стекло выпало наружу. Над холмами уже брезжил рассвет. В его свете я увидела девушку. Она сидела на полке, забившись глубоко в угол, и смотрела на меня безумными глазам. Молодого мужчины нигде не было. На полке, где он сидел, я нашла свой листок.

Девушка была напугана и не реагировала на мои вопросы. Я оставила её и вышла в коридор. Ковровая дорожка уже давно истлела, и теперь в полу были сквозные дыры, через которые тянулись стебли травы. Осторожно пройдя по коридору, я вышла из вагона. Нас осталось не больше дюжины. Все были напуганы и растеряны. В центре стоял мужчина и говорил, что мы должны уходить. В руках он держал ружье. Остальные слушали его. Я искала глазами мальчика с блокнотом, но не находила. Страх медленно охватывал меня. Вдруг где-то совсем рядом раздался пронзительный звонок. Все вокруг с недоумением уставились на меня. Я невольно попятилась назад. Звонок звенел где-то совсем рядом, буквально у меня над ухом. В растерянности я посмотрела по сторонам, стала ощупывать себя и поняла, что это звонит мой будильник. Он, словно рыболовный крючок, зацепил мое сознание, стремительно вытягивая его в реальность. Мне пора было просыпаться. Испытывая непонятную смесь ужаса и облегчения, я в последний раз оглянулась по сторонам. Будильник требовательно звенел, и за мгновение до того, как открыть глаза, я увидела мальчика. Он держал в руках пустую обложку своего блокнотика и смотрел на меня глазами, полными слез. Солнечный свет ослепил меня. Люди, ржавый остов вагона в холмистой степи, осеннее небо растаяли, уступая новому утру, но оставили после себя ощущение неудовлетворенности, недосказанности. Никогда больше я не видела этот сон.

Это воспоминание я бережно храню уже много лет. Я никогда и ни с кем не обсуждала его, и, пожалуй, никогда по настоящему не задумывалась, что оно может означать. Это мое глубоко личное переживание и я даже не буду пытаться объяснить, чем оно для меня является.

А еще я никогда не думала, что запишу этот сон. Но иногда в жизни что-то меняется. Иногда это просто путешествие. И сейчас я еду в своем купе навстречу чему-то новому и пишу этот текст. За окном проносится привычный пейзаж — пожелтевшие после жаркого лета леса и неказистые деревни подступают к самым рельсам, зажимая их, навевая приятную грусть и тоску. Наш поезд мчится на юго-восток, и к вечеру мы вырвемся в степь, по которой будем ехать всю ночь.

Конечно, все это не причина делиться самым сокровенным. Но час назад ко мне в купе зашел мальчик лет семи. Мы посмотрели друг на друга и поняли, что знакомы. Он протянул мне блокнотик и уже хотел что-то сказать, но тут в купе вошла его бабушка. Она извинилась и увела своего внука. Они были уже коридоре, когда до меня донеслась последняя её фраза: «Подожди, малыш, еще рано».

Это не дежавю, не фатализм. Я не помню начала моего сна, и я не смогла узнать, чем он закончился. Я рассматриваю своих попутчиков, и думаю о том, что ждет нас через несколько часов. Странно, сейчас я не испытываю ни волнения, ни страха, но у меня есть дурное предчувствие насчет этой поездки.

Автор: Крипи Пастор

@темы: дети, сновидения, транспорт, рассказы, не своё

---

Богомол и оладушек

[fashion lemur]

1.
После удара, выбросившего наш "Лифан" с трассы, я осознал себя лежащим на дне братской могилы. Мне на живот сильно давил наш трезвый водитель; я узнал его по рукаву куртки, который оказался у меня на лице. Сбоку, сверху и в ногах валялись другие тела - в "Лифане" нас было пятеро вместе с водителем.
Первым делом я постарался уловить, где мы находимся. Гладкая холодная поверхность под моими лопатками, ладонями и затылком напоминала шлифованный камень или высочайшего качества железобетон, но еще больше - покрытую глазурью керамику. Я провел рукой, чтобы понять, где заканчивается дно и начинаются стенки могилы - оказалось, переход от дна к стенкам плавный. Мы все лежали на дне большой керамической чаши.
Остался ли в живых я один? Кто притащил нас сюда? Как позвать на помощь? Много вопросов и мало сил. Внезапно моему до онемения придавленному животу и ногам стало легче: того, кто лежал на самом верху, подцепили и подняли. Сквозь кучу тел и одежды я услышал, как он глухо молится. Он повторял: "Боже, боже".

читать дальше. Есть нецензурная лексика

О ком я подумал? О службе спасения и их классной снаряге. Они должны уметь выудить пострадавших откуда угодно. У них есть батуты и рукава для тех, кто вываливается из окон, гидравлические ножницы для застрявших в ВАЗах и других скобяных изделиях, специальные кишки для ловли змей, вилки для скорпионов - они справятся с чем угодно. Эй, пока я жив, надо их поторопить! Я попытался крикнуть, но не сумел набрать достаточно воздуха в сдавленную трезвым водителем грудь. "Не страшно. - думал я. - Раз уж они приехали, они разберут всю кучу до конца. Но вдруг я не доживу? Я не в состоянии оценить, сколько протяну - сколько я потерял крови, сколько у меня переломов. Может быть, меня парализовало? Может, я в агонии? Где я? День сейчас или ночь?" Выглядывая из-под рукава трезвого водителя, я видел слепящий свет; вряд ли солнце - скорее прожектор, софит, огромную лампочку. "Все хорошо, это спасатели, - говорил я себе. - Они всегда возят с собой огромную лампочку". Когда в нас врезался грузовик, было около одиннадцати вечера, следовательно, нам повезло, что нас обнаружили еще до наступления утра. Например, я мог замерзнуть насмерть на это холодном бетоне.
Было слишком тихо, вот что пугало. Спасатели и врачи, стоя у края нашей ямы, должны материть друг друга, ведь у каждого есть собственное мнение, как лучше выполнять чужую работу . Наконец, у них есть водители, водитель по определению не может держать рот закрытым. А здесь - ни звука, только мой бывший попутчик повторяет: "Боже, боже". Замолчал. И вот, среди полной тишины я услышал звук, который трудно описать. С похожим звуком банку отклеивают от спины пациента, или лопается толстая струна, или проводят смычком по пиле. Снова тишина.
Поднялся в воздух тот, кто лежал рядом со мной. Я успел нащупать его руку и знал, что пульса у него нет, однако в воздухе он заговорил и тоже повторял: "Боже, боже". Снова послышался звук лопнувшей струны.
Что произошло с моими ногами? Окажусь ли я в инвалидной коляске, когда все закончится? Сколько будет стоить реабилитация? Чтобы развлечься, я принялся думать о больничных обедах, аппарате Елизарова, взятках дежурному врачу. О том, как моей семье придется продать мою квартиру и переехать в коммуналку на окраине, чтобы оплатить лечение. Почему я не чувствую, как у меня бьется сердце? Я дышу, или мне только кажется, что дышу?
Тело трезвого водителя поднялось в воздух. Его вонючий рукав наконец-то освободил мое лицо, и я увидел, как в лучах непроглядного белого света его тело изгибается по позвоночнику, и он хрипит: "Боже, боже". Вначале лучи ослепили меня, но скоро я привык к ним и увидел, что поднимало тело из ямы. Огромный, солнцем пылающий богомол проткнул клешней грудь водителя и поднимал его к своей треугольной пасти. Глаза богомола были прекрасны и смотрели сквозь нас двоих, водителя и меня, оставшихся в чаше, множеством зрачков. Я внезапно остро захотел, чтобы чудовищное насекомое смотрело на меня вечно. Моя жизнь не имела смысла. Зачем я всю жизнь пытался уехать в какую-то Финляндию? Зачем мне была ипотека? Всю жизнь я был ничем и только под взглядом богомола почувствовал себя хорошим, полезным, нужным. Черт возьми, я чувствовал себя любимым как никогда прежде и счастливым оттого, что такое могучее и лучезарное существо смотрит на меня одного, недостойного, всеми тысячами своих фасеток. Пока я видел лицо водителя, оно выражало невозможное для проработавшего всю жизнь на нефтеперерабатывающем заводе татарина благоговение. Он определенно был счастлив, когда богомол поднес его к своей голове и заглотал. Раздался звук лопнувшей струны.
Я тоже ликовал, когда измазанная в водителе лапа потянулась ко мне, проткнула меня под грудиной и потащила вверх. Вот оно - для чего я родился, высшее благо, вличайшее предназначение! Ах, зачем я не успел завести детей, чтобы и они почувствовали хитиновый холодок у себя вместо желудка! Еще немного. И я бы слился со своим божеством в единое целое, но подлая мысль остановила меня. Я вспомнил, что мог съездить в Таиланд, но так и не съездил, и с моих губ вместо благодатного "боже, боже" сорвалось "блять, нет". Мгновенно оси зрения всех тысяч фасеточных глаз сошлись в моем мозгу. Стало невыносимо больно, блаженно, но мой грешный язык повторял: "Нет, блять, не надо".
Свет стал не таким ослепительным. Божественный богомол смотрел на меня уже не со вселенской любовью, но с неподдельным любопытством. Рассмотрев меня со всех сторон, он опустил мое переломанное тело на край огромной керамической миски, откуда только что меня вынул, и отвернулся. Я зажмурился, страшась, что сейчас за богохульство меня низвергнут, но ничего не происходило, и я открыл глаза. В бескрайнем пространстве, которое раскинулось вправо и влево, было множество предметов вселенских размеров, слова для которых я не мог подобрать, посередине же стояло дерево миллиарда ветвей, живое, трепещущее, сотканное из маслянистых переливов гладкой субстанции. Она стекала, образуя новые ветви и наплывы, меняла цвета, и ее сплетения рождали мир. Я видел горы и волшебный лес, маленький домик и лесоруба, который рубил ветви под своими ногами, а после умирал и превращался в ветви сам. Ручаюсь, что этот лесоруб был не смутным образом или игрушечным человечком, а самым настоящим мужиком по имени Мишаня, который в юности курил Родопи, перед смертью - Вингз, уклонялся от уплаты алиментов и мучился от камней в каких-то протоках. Я видел богомола - он протягивал сильную острую конечность сквозь веточки и подправлял свое творение. Его хитиновый багор ломал плохие отростки, а тонкие жгутики на внутренней поверхности лап с невероятной скоростью вылепливали детали картины по-новому. Раз, и у Мишани образовался невыплаченный кредит, и к нему уже шли приставы-исполнители, раздвигая маленькими руками заросли. Я смотрел на них и знал, что одного из них собьет КамАЗ, сдавая задним ходом, а у другого зреет рак желудка. За спинами у приставов. Почти неразличимые отсюда, вставали карманники, инженеры, неизлечимо больные дети, художники-акционисты, невролог со взяткой в руках, его дом, кошка и еепервая беременность. Я был тайным невидимым свидетелем вершения судьбы мира. Богомол оглянулся и подмигнул мне.
2.
Три дня выходных я отвел себе на то, чтобы закончить натюрморт с синей драпировкой. В наши дни всеобщего угорания по комиксам люди разучились видеть логику заломов на ткани. Все рисуют одинаковые лица, к которым приписывают разные слова в пузыре. Это гадко. Я знаю, что за синюю драпировку мне никто никогда не заплатит, но это не отменяет того факта, что я должен ее закончить.
Перед началом работы я поджарил себе оладьи. Не от голода, голод в мастерскую не проникает. Дело в том, что некоторое время, сидя перед холстом, я не могу взяться за работу. В голове шум и хлам, пропорции скачут; нужно сосредоточиться и заново наладить связь с миром. Обычно в это время я ем.
В этот раз я как обычно сел перед мольбертом с пиалой и принялся жевать, разглядывая свой будущий объект. Драпировку я вешал несколько дней в течение рабочей недели, вечерами. Был недоволен собой, перевешивал так и эдак. Ткань слишком легко заставить принять любую форму. Некоторые говорят, что для этих целей человечество ее и изобрело, но меня это мало интересует. Сложность работы с тканью в том, что свою волю в обращении с ней очень просто выдать за ее собственные желания. Несколько легких мошеннических движений - и ткань ложится красивыми, очень красивыми складками, которые бы она никогда не создала сама. Фальшивыми, ебаными фальшивыми складками! Это очень тонкий момент, поэтому положить драпировку как нужно - едва ли не труднее, чем написать ее.
Когда на дне остался последний оладушек, я взял его и чуть не бросил обратно. Мне показалось, он посмотрел на меня. Нет, не так: мне показалось, что он осязает меня так же, как я его. Я закатил глаза и почувствовал его простые оладушковые эмоции: пиала холодная, мои пальцы - твердые, мастерская - большая, в ней сквозняк. Я ощущал движения его небольшой ограниченной души. В другой раз от страха я бы сошел с ума, но сегодня это было то, что требовалось. Я столько часов в своей студии пытался разговаривать с предметами, что было бы несправедливо всю жизнь слышать в ответ молчание.
Пристроив оладушек на краю миски, я взял палитру и стал готовить темно-синий тон. "Что, приятель, сучка лежит как надо?" - спросил я и вскоре услышал в ответ: "Она шершавая". Я подскочил на месте и бросился к драпировке. Все верно. Он прав. Ее нити! Толстое, рельефное плетение ниток на костюмной ткани не просто заставляет свет рассеиваться по сотням маленьких горбов там, где уток выныривает из-под основы. Именно внутренняя логика решетки ткани заставляет ее надламываться и ложиться складкой там, где я эту складку вижу. Шершавость - ключ! Если ткань на моей картине не будет шершавой, появится еще один ебаный импрессионистский подсолнух, и не более того. Нужно прорисовать ткань до каждой ниточки, только тогда я буду прав. Но как? Я не нарисую такую мелочь, или нарисую, но налажаю! Меня захлестнула паника. Я готов был сейчас же бросить все и уйти на улицу, но присутствие оладушка заставило меня взять себя в руки. Я ведь не предоставленный своей судьбе кусок теста, я венец творения,у меня сложно организованные руки и глаза, я призван раздвигать границы возможного. Должно найтись решение. "Чувак, - со всем уважением обратился я к оладью. - Должно найтись решение".
Сетка с микроскопическими ячейками! Сетки используют начинающие рисовальщики, когда не уверены, что уловили соотношение пропорций. Нужна такая же сетка, но многократно уменьшенная. "Да!" - закричал я, и тут, в самый неподходящий момент, распахнулась дверь.
- Ты проветриваешь хотя бы иногда? Так можно отравиться.
Не стоит объяснять, кто мог войти без стука с подобными словами. У каждого земного жителя найдется такой человек.
- Отравиться можно только если ночевать. - терпеливо ответил я. - Я здесь не ночую.
Мои объяснения пропали втуне. Чужие ноги прошли в мой "кухонный угол" с электроплитой.
- Ты здесь еще и готовишь! Как ты готовишь, если нет раковины? Как ты моешь руки? Кругом пары ацетона! А если все взорвется?
- Это не ацетон. Ничего не взорвется. Я не мою руки, но у меня есть влажные салфетки.
- Оладьи... Из чего ты их сделал? Для этого нужна мука! Ты как справился с мукой?
- Это полуфабрикат. Я их разогрел.
- Какая гадость. И вредно для желудка! Почему не доел? Кто так обращается с едой? Он сейчас упадет. Если ты его не будешь, дай мне!
- Нет!
Теперь я стоял, прижимая пиалу к груди. Наверное, я выглядел напуганным и, вероятно, со стороны мое поведение не казалось адекватным.
- Ты совсем нанюхался.
- Я не люблю, когда трогают мои вещи.
- Я открою окно.
- Ради бога, отойди от драпировки!
- Почему ты так нервничаешь? Ты там что-то прячешь?
- Это моя, моя драпировка и мои, мои оладьи! Это я оплачиваю аренду! Если хочешь находиться здесь, отойди в угол и стой там!
- Пожа-а-алуйста, могу уйти совсем. Мне неинтересно смотреть, как ты гробишь свое здоровье.
Дверь захлопнулась. Я дрожащими руками поставил на табуретку пиалу и опустился рядом на корточки. Оладушек помялся, но в целом не пострадал. Нужно заново успокоиться и вернуться к драпировке. Сначала темный тон, потом посветлее, а там, глядишь, все получится. Правда, чувак? Я буду проклят, если в конце, когда ты поможешь мне довести драпировку до ума, я тебя все-таки съем?

отсюда

@темы: ссылки, животные, безумие, рассказы, не своё, мертвецы

---

Голод

[Тайлер Блейк]

Не особо страшный, но довольно интересный рассказ.

ГОЛОД

Автор: Титов Дмитрий

Эту историю, лет 20 назад, незадолго до своей смерти, рассказывал мне мой сосед. В годах, дедушка, выглядевший весьма потрепанным жизнью, наверное, чувствовал свою скорую кончину, отчего и решил мне все это рассказать.

И вот однажды я, еще тогда будучи школьником, возвращался домой после вечерних занятий. На улице было уже темно и меня несколько удивило, что он преспокойно сидит возле подъезда, хотя обычно, в это время, все старички и старушки нашего дома уже давно заняли свои места у телевизоров.

- Здравствуйте, Иван Александрович! – Поздоровался я, уже поднимаясь к двери дома. Ответа никакого не последовало и я, сославшись на старчески слабый слух, повторился.
- Здравствуй, Саш, здравствуй. Извини, я просто слегка задумался…
- Да ничего, Иван Александрович! О чем задумались? – Настроение у меня было хорошее, и я решил поддержать беседу.
- Да… вспомнились былые года. Когда я был еще совсем ребенок… вот такой. – Старик вытянул дрожащую ладонь, показывая высоту относительно асфальта. – Саш, у тебя есть время? Я бы хотел тебе что-то рассказать

Признаюсь, я слегка удивился. Нет, истории о прошлом, в исполнении Ивана Александровича – это совсем не редкость и даже наоборот. Но раньше он никогда не спрашивал разрешения, чтобы начать говорить, так как считал, что человек его возраста имеет определенный статус и уважение, а стало быть, послушать его истории – честь для всех остальных. Но суть не в этом. Удивление быстро сменилось любопытством и, усевшись рядом, я сказал, что готов выслушать его.

«Знай, эту историю я никогда и никому не рассказывал. Все, что ты сейчас услышишь – неоспоримая правда. Я своими глазами видел это. И до настоящего момента никому не рассказывал.

Это были послереволюционные годы! На улице стояла зима, и, поскольку на нашу долю выпал неурожай, был страшный голод».

Иван Александрович нахмурил брови и укоризненно посмотрел на меня.

«Вряд ли ты знаешь, что такое голод. Я видел как идущие по улице люди – замертво падали лицом в снег, а остальные прохожие даже не замечали этого. Все вели себя, словно так и должно быть! Конечно… помочь то никто и не мог. Но наблюдать подобные картины из моего окна серой мрачной пятиэтажки, в которой мы жили с моим отцом, было жутко.

Мой отец был служащим ЧК, и поэтому еда в нашем доме была всегда.
Но, опять же, я немного отвлекся от главного…

Отец часто пропадал на работе, то отъезжал в срочные командировки, то сутками караулил преступников. Мне было около 10, и мое чрезмерное любопытство отцовким занятием, как и следовало полагать, никак не удовлетворялось.

Но однажды, после долгих уговоров и просьб, отец все-таки решил взять меня с собой «на дело». Что там было, я уже не помню… вроде анонимка на одного старика, который, якобы, занимался пропагандой контрреволюционной литературы, и следовало произвести обыск в его квартире. Дело казалось обыденным и угрозы не представляло. В общем, я уговорил отца взять меня с собой».

Иван Александрович, закончив фразу, вдруг замер, уставившись в одну точку. Я попытался увидеть, на что он смотрит, но вскоре понял, что взгляд его уставлен «в никуда».

«Да! Да! Он, конечно же, не хотел, но я все-таки смог уговорить его. – Так же внезапно продолжил старик. - И вот, ровно в 6 утра он разбудил меня и велел одеваться.

Я, тогда, думал, что, наверное, это один из самых счастливых дней в моей жизни! Такой огромный интерес я испытывал к этой ответственной и серьезной работе!

И вот, мы уселись в прибывший автомобиль. Отец поздоровался со своими сослуживцами и они, пока мы ехали на место, бурно обсуждали что-то по предстоящему делу. Я уже мало что помню, да и тогда мало что понимал… но из услышанного сделал вывод, что предстоит обыск.

Спустя пол часа мы были на месте. Отец велел мне держаться в стороне и ждать команды, что бы мне можно было войти. Квартира, в которой жил этот человек, была на первом этаже.

Я помню, как стоял в самом низу, а отец с сотрудниками поднялись на площадку и позвонили в дверь. Им долго не хотели открывать, кто-то, из его окружения, громко кричал. Вскоре дверь распахнулась. На пороге стоял, одетый в облезлый домашний халат, пожилой мужчина, очень худого телосложения. Ему предъявили какие-то документы, несколько сотрудников вошли в квартиру. Минут через 5 появился отец и сказал, что я могу тоже пройти посмотреть.

Этот мужчина…его лицо показалось мне очень странным. Его взгляд… он был таким отрешенным. Его словно совершенно не волновало, что происходит вокруг него. Он не произнес ни слова, с момента как все началось. И лишь увидев меня, в его глазах что-то изменилось! Он словно ожил! Но все были так увлечены обыском его квартиры, что никто и не заметил, что он откровенно пялится на меня. Признаться, от этого становилось дико жутко.

Его усадили на кухне за стол, приковав к батарее. Кто-то хлопнул меня по плечу, сказав: «Присмотри за ним, Вань! Только близко не подходи!».

Мы остались с ним один на один! Я стоял у входа, пытаясь не смотреть на него, но на себе ощущал бурлящий взгляд. Хотелось уйти… но я должен был слушаться отца… и, как мне казалось, его приятелей. Было велено оставаться здесь, и я оставался.

Паника в моей голове от чего-то не хотела стихать и я, по случайности бросив, увидел, как из его чуть приоткрытого рта, до самого пола, тянулась тоненькая струйка слюны. Глаза были уставлены на меня и, казалось, одного его взгляда было достаточно, что бы впасть в состояние сумасшедшей паники.

Но дальше… дальше произошло самое жуткое и интересное».
Рассказчик поднял вверх палец.

«Из соседней комнаты раздался скрип. Как я понял уже потом, это отец с ребятами открыли дверь в подвал. Если ты не знаешь, то живущие на первом этаже имеют в своем распоряжении подвал.

Так вот, раздался скрип двери этого самого подвала, а затем, после непродолжительной тишины, я услышал как отец взволнованным голосом спросил, где сейчас нахожусь я. А после начал во весь голос орать, что бы я немедленно покинул кухню. Сначала я не понимал, что он кричит и, как и следовало, оставался там, где было сказанно. Повернув голову в сторону коридора, я стал прислушиваться… и только тогда совершенно четко услышал: «Ваня! Ваня! Уходи оттуда! Немедленно!».

Я снова посмотрел на живущего здесь старика… и обомлел. Невообразимая гримаса, изображающая полное отсутствие рассудка и дикую ненависть и злость. Тянущаяся к моему лицу искореженная рука. Так как он был прикован, дотянуться он не мог, но оставалось ему буквально несколько сантиметров. Но самое страшное… это его оскал. А именно его зубы. Каждый зуб был заострен. Словно он напильником стесывал их, что бы достигнуть такой формы. На своем лице я даже я ощутил зловонное дыхание, вызванное его стараниями добраться до меня. Что я почувствовал в этот момент… словами не описать. Ноги стали подкашиваться… и если бы я упал и он смог дотянуться… мне казалось что такому монстру хватило бы одной секунды, что бы перегрызть мне горло. Но уже в следующее мгновенье вбежал мой отец и одним выстрелом продырявил его голову. Перед тем как он рухнул, его лицо вновь приняло столь же безразличное выражение, какое было до встречи со мной.

Вокруг началось мельтешение и паника. Отец, обняв меня на несколько секунд, присоединился к товарищам, которые о чем-то активно спорили. Кто-то накрыл тело тряпкой, кто-то, держась за рот руками, выбежал в подъезд. Я все также не понимал, что происходит вокруг, одно было ясно, отец спас меня. В этой суматохе я снова остался предоставлен самому себе. Вид растекающейся из под тряпки крови был не из приятных, и я поспешил покинуть кухню. Сердце все еще стучало как сумасшедшее. Я вышел в коридор и неспешно шел вдоль него, пока мой взгляд не привлекла… открытая дверь подвала».

Иван Александрович замолчал, а его широко раскрытые глаза выглядели такими напуганными, словно он заново пережил весь тут ужас… из далекого детства.

«Медленно, сквозь суету, царящую вокруг, я сделал несколько шагов. Втянул шею… и заглянул туда. Вниз. В темноту.

Потребовалось несколько секунд, что бы глаза привыкли, и я понял, что передо мной.

Это были конечности и разные части тела. Ноги… руки… головы… внутренности и кости. И, судя по размерам, принадлежало все это… детям. Детские части были навалены кучей… но это ничего. Ничего, относительно маленькой девочки, лежавшей в углу. Все еще живой… но с отсутствующими ногами и руками. И криво зашитыми гноящимися и кровоточащими культями.

Если ты до сих пор не понял, то поясню. Тот, кто жил в этой квартире – был самый настоящий людоед. Спасаясь от голода, он воровал детей… что бы съесть их.

А мороженое мясо он не любил! От этого он и ел маленького ребенка, оставляя его живым… девочка, кстати, вскоре умерла.

- Но… но откуда вы знаете такие подробности? – Чуть отойдя от шока, вызванного рассказом, заикающийся спросил я.
- Хех… когда приехали еще люди… отец скомандовал, что сейчас отвезет меня домой… я успел «прикарманить» тетрадку, лежащую на столе в этой квартире. Мне хотелось оставить себе для….А в прочем не важно. Я незаметно схватил ее и засунул под одежду, унеся с собой. А после, когда наконец выдалось время посмотреть, что же это такое я взял… оказалось, что это дневник людоеда, в который он записывал все свои методы и приемы похищения детей. А так же способы готовки и хранения мяса. Эта тетрадь… она и сейчас лежит у меня. Хочешь, покажу?»

Я взглянул на Ивана Александровича и вздрогнул от удивления. Его глаза.. блестящие, словно у ребенка, страстно желающего поделиться какой-то страшной тайной… были уставлены на меня. И, что удивительно даже для самого себя, я очень хотел… хотел посмотреть на эту тетрадь.

- Ну что же… пойдем, я покажу тебе! – сказал он, не дождавшись моего ответа и, кряхтя, стал подниматься.
«Саша! Домой!» - раздалось с моего окна. Это кричала моя мама, которая уже заждалась меня после школы.
- Иван Александрович, извините, мама зовет! Вы мне завтра покажите? Покажите, да? – Сгорал от любопытства я, жалея о том, что не получается увидеть это сейчас!
- Конечно, Саш, конечно… завтра заходи… - севши обратно, ответил он.

И я побежал домой.

На следующий день я не мог дождаться долгожданного дополнения к услышанной мною истории! И просто сгорал от любопытства! Быстрым шагом шел из школы домой. И вот, уже подходя к своему подъезду, сбавил скорость. У домофонной двери толпились люди. Так же стояла полицейская машина. В толпе я увидел людей с камерами и микрофонами.

- Саша! Саш! – раздался знакомый голос и я увидел свою маму. – Иди сюда!
- Что случилось? – Спросил я, подойдя.
- Сегодня утром умер Иван Александрович. – Ответила мама, но в ее голосе было что-то не так, она была чем-то крайне взволнована.

В этот момент прямо рядом с нами встала телеведущая, видимо, какой-то городской программы:
«… и прямо сейчас мы находимся рядом с домом, в котором, сегодня утром, в квартире умершего пенсионера, были обнаружены множества людских остатков и конечностей. Экспертиза уже установила, что все части тел принадлежат детям от 5 до 12 лет! «Городской людоед!» Именно так сейчас называют в сетях – погибшего, хотя факт поедания человеческой плоти еще не установлен! В квартире был так же обнаружен дневник, в который пенсионер подробно записывал все свои действия, подробнее об этом капитан полиции Кравченко Юрий».

Человек в форме подошел ближе и начал рассказывать: «Сегодня в 9.30 было обнаружено тело Курбатова Ивана Александровича. По предварительным оценкам – смерть наступила в результате сердечного приступа. Выехавшие на место члены медицинской экспертизы почувствовали запах, доносившийся из подвала, в котором и были обнаружены отрезанные конечности и части человеческих тел. Так же был обнаружен дневник, который вел подозреваемый. В нем он подробно расписывает, каким образом заманивает детей в свою квартиру, для дальнейших расправ. Рассказав жертве «интересную» историю про «людоеда», которого он якобы видел в детстве, предлогал пройти в квартиру, что бы показать документальные записи происходящего. Заинтересованный ребенок соглашался и попадал в квартиру… после чего происходила расправа».

Снова заговорила ведущая: «А мы напоминаем о мерах предостерожности и воспитательных работах, которые необходимо проводить со своими детьми, а именно…» - дальше слушать я не стал, а лишь снова поднял взгляд на маму. Она, все так же смотрела на меня.

- Саш… ведь это я тело обнаружила. Я спустилась соли попросить. Постучала, а дверь открыта. Захожу, смотрю, а он на полу. Зубной протез рядом лежит, а у самого рот открыт. Я присмотрелась… а у зубы у него… острые… словно он их напильником затачивал…

@темы: безумие, рассказы, старики и старухи, не своё

---

Домофон

[Шо]

История эта началась летом, когда мы всей компанией поехали на рыбалку с палатками. Селигер – красотища неземная! Воздух, солнце, вода сверкает и так и зовет окунуться. Днем катались на лодках, рыбачили, готовили уху – а ночью у костра самое время для бесед. Обсуждали, конечно, все – вот, Миха женился, теща у него просто драконица, а Вован машину купил, и сразу на пару часов спор про родной автопром.
- Слав, а ты как – ремонт-то закончил? – обратился Миха к одному из наших друзей, необычно молчаливому сегодня. Мы знали, что Славка недавно купил квартиру за смешные деньги и теперь занимался ее отделкой.
- Да ну, мужики, ремонт только прекратить можно. То одно на глаза лезет, то другое, – с улыбкой отозвался он, – думаю, еще пару месяцев.
- А в целом как? Ну, соседи там, обстановка?
- Вроде нормально все. Соседи тихие, там пара старичков, какие-то верующие живут, крестятся все время как меня увидят, а в другой половине одна квартира пустует, а во второй новые русские ремонт затеяли. Дети только балуются часто, гаденыши.
- Дети?
- Ну да. Шпана местная наверное. По ночам в домофон звонят.

Дом, где Славику удалось купить квартиру, был старым, еще довоенным. Двухэтажный, с эркером и арочными окнами, со стенами в метр толщиной на яичной сцепке – так уже не строят. Первые пару месяцев Славка только выгребал старый хлам на помойку – горы религиозной литературы, какие-то обереги, кресты. Говорят, прежний владелец был какой-то псих и его нашли в середине февраля окоченевшим от холода, в комнате с распахнутыми на улицу окнами. Должно быть, многим потенциальным покупателям это не нравилось, и цена все падала и падала. А Славику-то что – он в призраков не верит, и вообще к мистической ерунде относится с большим недоверием.

Ну вот наконец голые стены и минимум мебели – поклеил обои, купил диван – можно перебираться, и уже на месте доделками заниматься. Перевез Славка свои пожитки и справил новоселье. Первые несколько ночей спал как убитый – ничего не слышал, а где-то спустя неделю проснулся от пищания домофона. Посмотрел на часы – три часа ночи. Что за ерунда?
Надо сказать, домофон – одна из немногих вещей, удививших Славку в этом доме. Новенький аппарат, с внешней камерой и маленьким экраном, дорогой. Сказали, его поставил прежний хозяин квартиры, страшный параноик, опасавшийся каких-то гостей.
Так вот смотрит Славик на экран – и не видит ничего. Мошки летают в свете фонаря, мотыльки – и только. На всякий случай нажал кнопку разговора, спросил кто там, но ответа не было. В трубке что-то потрескивало, издалека доносился собачий лай и шум поезда. Обычная летняя ночь.
Славка плюнул и лег досыпать.
Днем происшествие забылось за кучей дел и беготней, просто не было времени думать, поэтому ночью он не понял сразу, что именно его разбудило.
Пищал домофон.
Славка дернул трубку, еще не совсем проснувшись.
- Да кого там носит-то ночами?!
Но в ответ снова было лишь стрекотание ночных сверчков и тихие потрескивания в трубке.
С тех пор звонки в домофон были почти каждую ночь, иногда по нескольку раз. Всегда в промежуток с двух до четырех часов ночи. Славка уже и орал, и выбегал на улицу, и мастера по домофонам вызывал – безрезультатно.
- Говорю же, шпана балуется, – закончил он свой рассказ.
Ну мы-то обсудили, поржали и забыли – не до ужастиков сейчас, когда лето, отпуск, и мы молодые. Однако, сейчас я думаю, что отнесись мы тогда серьезно к его рассказу, все могло быть иначе.
Подошло к концу лето, наступила осень. Ночи стали холодными и долгими. Вот уже несколько ночей подряд Славка спал спокойно, никто не звонил ему в домофон, и он уже подумал, что все, надоело хулиганам. Однако, не тут-то было.
Очередной звонок раздался очень не вовремя – у Славика была его подружка Лика.
- Чертовы дети, – ругнулся он, подойдя к прибору. В этот раз потрескивания были как будто ближе, и по экранчику бежала легкая рябь. Славка прислушивался – ему показалось, что он различает чей-то шепот среди помех.
- Прекратите хулиганить, уроды! – зарычал он в трубку и вернулся на диван.
Теперь звонки снова случались каждую ночь, и помех становилось больше. Днем и вечером домофон работал исправно, да и мастер подтверждал, что прибор не сломан и нигде не замыкает. Несколько раз звонки случались при посторонних – Лика их слышала, но не различала ничего кроме помех, однажды чертовщину видел Миха, оставшийся ночевать у Славки из-за ссоры с женой.
Первый снег выпал в начале ноября. Славка вернулся домой поздно, когда все жильцы уже были дома. Дорожку к подъезду замело, и его следы были единственными, нарушавшими белизну. Хотя… У входа Славка остановился и едва не выронил пакет с продуктами. Возле самой двери следы были, несколько. Маленькие следы детских босых ножек на снегу. Прямо под домофоном.
Осмотревшись, он убедился, что следы никуда не ведут – словно бы босой ребенок появился из ниоткуда, потоптался и исчез.
Славка в три прыжка влетел на второй этаж, заперся в квартире и залпом выпил полстакана водки. По спине бежал противный холодок, хоть парень он был не из робких. Хорошенько подумав, Славка даже успокоился. Ну, следы. Наверное тоже дурацкая шутка. Может, ему кто-то мстит? Например, бывшая. На всякий случай выключив домофон, Славка лег спать.
Но в половине третьего ночи он проснулся от сигнала домофона. Славка опасался подойти и посмотреть, но сделал над собой усилие. На экране были сплошные помехи, но ему казалось, что там кто-то движется. В трубку шептали неразборчиво, а потом запели песенку, тоненьким детским голоском, подернутым потрескиванием помех. Волосы зашевелились у него на голове. Славка бросил трубку и дернул провод домофона, однако прежде чем тот пискнул и погас, на экране явно показалось на секунду лицо ребенка, очень бледное, с ввалившимися глазами и тяжелыми тенями вокруг них.
Славка кубарем кинулся на кухню, он хлестал водку из горла и не чувствовал жжения алкоголя. Ему было так жутко, как никогда в жизни. С трудом дождавшись утра, Славка помчался в поликлинику на прием к психиатру. Доктор выслушал его, прописал какие-то лекарства, и посоветовал больше спать, бывать на свежем воздухе и не есть тяжелой пищи на ночь. А если домофон так раздражает – его можно просто демонтировать.
Воодушевленный этой идеей, Славка поскакал домой. Он взял молоток и лупил по ненавистному прибору, пока не разбил прочный корпус. Оторвать ящик от стены не получалось, но Славка перерезал все провода – даже тот, что вел к трубке, и часть деталей теперь валялась на полу.
К вечеру начался снегопад и потеплело. Славик не спал, ожидая звонка, но разбитый прибор молчал. Под утро сон сморил хозяина квартиры, и проснулся он днем вполне спокойный. Оттепель продержалась несколько дней, нападало много снега, потом снова стало холодать. В город пришла зима.
Морозным утром Славка встретил на лестнице соседку из тех, религиозных фанатиков. Она торжественно вручила ему церковную свечку, бумажную иконку и крестик.
- Молитесь, молодой человек. Бог милостив, он услышит. Молитесь!
Спорить с фанатичкой Славка не стал, взял предложенное и поблагодарил. Кинул все в машине, да так и забыл там.
Вечером, возвращаясь домой, он увидел ребенка у подъезда. Кажется, это была девочка – длинные спутанные волосы стояли замерзшим колом, она вся была синяя от холода и почти совсем голая, только неряшливо повязанная грязная пеленка немного скрывала ее тело. Девочка медленно нажимала на кнопки домофона, но тот звонил, а никто не отвечал. Должно быть, хозяев не было дома.
Рядом залилась лаем собака, Славка дернулся на звук, а когда обернулся, жуткого ребенка уже не было.
На негнущихся ногах Славка влетел в подъезд, долго не мог попасть в замок ключом, ему все казалось, что ребенок стоит за его спиной. Соседская дверь приоткрылась, выглянула соседка, что утром давала ему свечку.
- Что, видел ее?
- К-кого? – дал петуха от страха Славик.
- Катю. Видел ее? – должно быть, вид трясущегося Славки не оставлял сомнений, потому что она распахнула дверь шире, приглашая. - Заходи.
Славка послушно прошел на кухню, увешанную детскими вещами; там пахло супом и кошкой.
- Не шуми, детей разбудишь, – соседка плюхнула на плиту чайник и замерла, глядя на гостя, – расскажу тебе.
- Кто такая Катя?
- Вот слушай. Раньше, в советское время, квартиры эти строили для академиков. Мой отец ее получил тогда. А в твоей квартире жила семья ученых с маленькой дочкой. Света ее звали. Балованная девка была, ой! Все у нее было, и одежда импортная, и игрушки, и Барби эта, прости Господи. Так и росла не зная горя, красивая, да только о жизни не знала ничего. Ей только стукнуло восемнадцать, когда родителей Бог прибрал – разбились на машине, насмерть. Света сперва плакала и грустила, а потом волю-то почуяла, и закружило ее – гулянки, компашки, пьянки. Институт бросила, все сбережения родительские спустила, вещи из дома продавать начала. Мы и говорить с ней пытались, и заставлять – а у нее один ответ, мол, совершеннолетняя, делаю что хочу.
Вот и догулялась, забеременела от кого-то. Сперва даже вроде исправилась, поутихла, уборщицей в садике подрабатывала, ну и мы ей помогали чем могли. Родила она девочку в ноябре, назвала Катей. А после Нового Года появился у Светки дружок какой-то. Вроде не пьют, не шумят. А потом встретили Свету на лестнице – глаза ввалились, руки в синяках, ломка. На наркотики ее подсадил дружок-то. Опять у них веселье началось, все ходили люди какие-то, тихие, прятались. А я тогда санитаркой в больнице работала, сутками. Иду я с работы – а у подъезда сверток лежит странный. Я ткнула его – а там Катя трехмесячная, ледяная совсем. Орала она им, мешала. Вынесли на минутку и забыли забрать, – соседкин равномерный голос дрогнул.
Чайник на плите свистел, женщина плеснула кипятка в чашку Славика. Тикали часы, показывая половину первого ночи.
- Забрали их обоих, уж не знаю, лечили или в тюрьму. Не видели мы больше ни Светы, ни хахаля ее. Квартиру продали, только не очень скоро. А зимой стали слышать ночами детский плач под дверью подъезда. Думали, кажется нам, потом весна пришла и вроде стихло. А на следующую зиму снова ребенок плакал, но постарше уже. И соседка моя снизу, баба Зина, видела, как ползает там, у двери, ребенок, лет двух. Через год ее увидела я.
- Вы думаете это мертвый младенец? Бред какой-то, – Славка не мог заставить себя проглотить чай.
- Да знаю я, что бред. Но это точно она, Катя. Я ее на руках держала, кормила сама. Каждый год возвращается чуть старше и смышленее, и все домой просится. Сперва не могла двери открывать, а в прошлые годы уже по лестнице бродила. Потом кодовые замки поставили, и потише стало, плакала только под дверью и скреблась, пока не выучилась дверь открывать, – соседка вздохнула, – Уж мы и батюшку приглашали, и дом святили, все равно ходит морок. В этом году ей стукнуло семь. Предшественник твой ее боялся, даже домофон поставил себе лично, у нас-то только ключи есть. А Кате, должно быть, понравилась игрушка, ночами теперь часто пищит им.
Славик не помнил, как дошел к себе. Соседка, вроде, говорила, чтоб осторожнее был, чтоб не открывал двери, он точно не мог воспроизвести. Он сидел в комнате с зажженным светом и смотрел на разбитый домофон. Звонок раздался в начале четвертого.
Славка подошел – на разбитом экране бегали помехи, сплошная рябь, и явственно двигался какой-то силуэт. В отрезанной трубке слышались тихие потрескивания, звук далекой сирены, собачий лай. Потом звуки как бы заглохли, стали слышаться как сквозь густую пелену, остались только помехи и сбивчивый шепот.
- Впусти меня, – разобрал Славик, холодея, – Впусти меня домой, мне холодно.
- Уходи! – внезапно осипшим голосом рыкнул он, надеясь избавиться от видения или просто прогнать страх.
Треск затих, экран погас. Славик выдохнул и собрался было пойти сунуть голову под душ, но не успел дойти до ванной, как вновь раздался писк домофона.
Он просидел в ванной до утра, соображая, как ему быть. Друзьям не расскажешь, девушке тем более. Еще в психушку отправят…
Славка решил сам стал пытаться отвязаться от Кати. В ход пошли священники, свечи, обереги, народная магия и придвинутая к двери тумбочка. Тогда же он выставил квартиру на продажу.
И почти каждую ночь из разломанного домофона доносился дрожащий шепот, пробирающий до самых костей:
- Впусти меня, мне очень холодно!
Осада продолжалась до февраля, до больших метелей. В тот день мел снег, насыпало огромные сугробы, машины еле пробирались сквозь завалы – скоро придет весна, мир оттает. Славик торопился домой, чтобы пораньше забаррикадироваться, сделать телевизор погромче – и пусть Катя хоть обзвонится в домофон, раз ей нравится. Но он не заметил, что снег забился в пазы подъездной двери, и она неплотно прилегала к косяку.
Около трех часов ночи Славик проснулся и рывком сел. Ему показалось, что домофон пискнул – но не так, как обычно, если кто-то звонит, а как если бы его открыл кто-то, знающий код. Славка посмотрел на дверь, задвинутую тумбочкой, потом на телевизор – там шел какой-то фильм.
Экран домофона замигал и показал привычные помехи, которые внезапно пропали, уступая место воспаленным глазам девочки. Славик почувствовал, что кто-то скребется в дверь, а потом раздался тихий ноющий шепот:
- Впусти меня! Я прямо за дверью, мне холодно, впусти меня!
Он заметался по квартире в панике, крича, чтобы она убиралась прочь и оставила его в покое. Славка уже думал выбраться в окно, распахнул его, но скрип за спиной заставил замереть. Словно в замедленной съемке он смотрел, как медленно отъезжает в сторону дверь вместе с тумбочкой, как в проеме появляются обмороженные руки девочки, как тянутся они к нему.
- Согрей меня! Мне так холодно, – слабым голосом шептала она, подходя ближе.

Утром Славика наши мертвым, с тяжелыми обморожениями. Окно в комнате было распахнуто, и за ночь в него намело целый снежный сугроб. Лика подтвердила, что в последнее время Славик вел себя очень странно, к тому же визит к психиатру подтверждал помешательство.
Говорят, квартира та снова продается, там сделали ремонт и починили домофон. Вроде бы какие-то смешные деньги за нее просят, вы не слышали?

Автор  Bara Miko

@темы: дети, рассказы, не своё

---

Sonic.EXE

[Fess Redfern]

Я соникофан, люблю современные игры, но не прочь поиграть и в классические. У меня никогда не было опыта багнутой или хакнутой игры, и, после того что произошло, не думаю, что желание появится.
Все началось прекрасным летним днём, я играл в Соник Анлишд (мне нравится исследовать там города), до тех пор, пока я не заметил краем глаза, что пришёл почтальон, кинул что-то в почтовый ящик и ушел. Я приостановил игру и пошёл за почтой. В ящике был лишь компакт-диск и записка. Я занёс всё это в дом.
Сперва я взглянул на записку, и понял, что она от моего друга Кайла (будем звать его так), которого я не видео уже две недели. Я узнал его по почерку, хотя сперва было сложно: было написано коряво и словно в спешке. Как будто бы у него абсолютно не было времени на это.
Вот что он мне написал...

"Том, Я больше не могу этого вынести, мне нужно избавиться от этого, пока ещё не слишком поздно, и я надеялся, что ты поможешь мне в этом. Я не могу сделать этого, Он преследует меня, и если ты не уничтожишь этот диск, то Он придёт и за тобой, он слишком быстр... Прошу, Том, уничтожь этот проклятый диск, пока Он не пришёл и за тобой. Уничтожь диск и ты уничтожишь его, но сделай это быстрее, иначе Он поймает тебя. Не играй в эту игру, ведь этого Он и хочет. Просто уничтожь диск. Умоляю... Кайл"

Да, это было действительно странно. Но я не выполнил его просьбы, хоть он и был моим лучшим другом и я не видел его уже две недели. Мне казалось, что обычный игровой диск не мог причинить ему какого-либо вреда. Это всего лишь игра, разве ж нет? Ох, как же я ошибался...
Я взглянул на диск. Он выглядел обычной "Р-кой" (CD-R), но на нём было написано чёрным маркером "SONIC.EXE" почерком, совершенно непохожим на почерк Кайла. Когда я увидел надпись "СОНИК", то очень обрадовался и захотел сыграть, я же всё-таки был Соникофаном.
Я вернулся в свою комнату, включил компьютер, запустил диск и установил игру. Когда появился титульник, я заметил, что это самая первая игра про Соника (StH 1). Это подняло мне настроение, ведь, как я уже говорил, я любил классику. Когда я нажал на старт, изображение на титульном экране на секунду сменилось на что-то ужасное, а затем всё утонуло в чёрном.
Я помню, как выглядело то ужасное изображение. Небо потемнело, эмблема Соника выглядела заржавевшей и разрушенной, а надпись "Сега 1991" вдруг сменилась на "Сега 666". Вода покраснела, став похожей на кровь, выглядевшей сверх-реалистично.
Но самым ужасным был Соник. Его глаза были закрашены чёрным и истекали кровью, а две красные точки смотрели ПРЯМО НА МЕНЯ. Улыбка была растянута ещё шире, от уха до уха. Сперва я испугался, но после убедил себя, что это всего лишь глюк, и забыл об этом. Изображение оставалось чёрным ещё около десяти секунд, а затем произошло ещё кое-что. Выскочило меню сохранений из СтХ 3, я обалдел "Какого хрена? Что это забыл в первой сониковской игре?", но затем я заметил ещё кое-что. Фоном было тёмное небо от Плохого Будущего уровня Stardust Speedway из Соник CD и было доступно лишь три сохранения. Музыка казалась повёрнутой задом наперёд. Превьюшники сохранений мигали красными помехами.
Но вот что ещё больше напугало и удивило меня. В выборе персонажей были доступны Тейлз, Наклз, и... Роботник! Теперь я точно знал, что что-то не так. Играть Роботником в классической игре? Да не смешите!
Теперь я понял. Это была не глючная, а хакнутая игра.
Игра правда выглядела хакнутой, и, надо сказать, жутковатой. Я не боялся (или просто пытался не бояться), я говорил себе, что это просто хак и ничего больше. В общем, взбодрившись, я выбрал Сохранение 1 и начал играть за Тейлза. Перед тем, как игра началась, всё зависло секунд на пять, а затем пробирающий "пиксельный" восьмибитный хохоток, очень похожий на Кефку из FF. А затем всё вновь утонуло в чёрном.

Экран оставался таким вновь около 10 секунд, а затем появилась типичная заставка перед уровнем. Типичная, да не очень. Она была раскрашена в различные оттенки красного, а написано было лишь "HILL, ACT 1". Затем на экране появился Грин Хилл из СтХ 1 и Тейлз, бегущий по нему. Музыка явно была другой, впрочем, она была довольно-таки спокойной... Но казалась повернутой. Я начал играть. Тейлз бежал через уровень, на котором ничего не было. Только земля и пара деревьев в течение 5 минут, а затем музыка начала постепенно останавливаться, становясь всё ниже и ниже.
Я заметил что-то и остановился, чтобы посмотреть. Это был один из зверьков, которых игрок спасает из капсулы. Он лежал на земле и истекал кровью. Именно с этого момента музыка начала замедляться. Тейлз казался огорченным и шокированным. Клянусь, я никогда не видел его таким. Более того, такого спрайта никогда не было. Я вновь побежал Тейлзом по уровню, но выражение его лица так и не изменилось. На пути я встречал всё больше мёртвых зверьков. С каждым столкновением Тейлз становился всё грустнее и взволнованнее, а музыка продолжала опускаться. Я был шокирован. Такое чувство, что их всех жестоко убили. Белочка была повешена на дереве, её живот был разрезан, оттуда вывалились внутренности. Кролику оторвали все его лапы, утке выдавили глаза и перерезали горло. Мне стало плохо от всего этого, и, казалось, Тейлзу тоже. Через несколько секунд музыка остановилась. На пути больше не было зверьков, и я заставил Тейлза продолжать бежать.
Через минуту Тейлз остановился, взбежав на холм. Я не понимал, в чём дело, но потом увидел Соника на другом краю экрана. Он сидел с закрытыми глазами, повернувшись к лисёнку спиной. Тейлз выглядел счастливым, но после его улыбка померкла. Он заметил, что Соник не обращает на него никакого внимания, как будто бы Тейлза здесь вообще не было. Тейлз медленно пошёл к Сонику, а я заметил, что никак не могу им управлять. Значит, впереди катсцена.
Вдруг я почувствовал нарастающий страх. Я боялся за Тейлза. А он подходил ближе и ближе к Соника, и я понимал, что тот в опасности, и вот-вот случится что-нибудь плохое. Послышался нарастающий белый шум, а Тейлз остановился в паре сантиметров от Соника и вытянул руку, чтобы дотронуться до него. Шум нарастал, как нарастал и мой страх. Я чувствовал необходимость сказать Тейлзу убираться отсюда как можно быстрее.
Соник открыл глаза, и... Они были чёрные, с этими чёртовыми красными точками! Прямо как то изображение на титульнике, с одной лишь разницей - он не улыбался. Экран погас и звук исчез.

Через 7 секунд на черном экране проявились белые буквы. "Привет. Хочешь поиграть со мной?"
У меня побежали мурашки и я хотел было прервать игру, но моё любопытство всё же взяло верх. Я попал на другой уровень, называвшийся "ПРЯТКИ". На этот раз уровнем был Остров Ангела из СтХ 3, он весь был объят пламенем.
Тейлз дрожал от страха. Он... Он правда смотрел на меня, и подавал мне знаки руками, как будто бы хотел скорее сбежать отсюда. Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Тейлз обращался именно ко мне, разрушая 4-ю стену, просил поскорее выбраться из этого ужасного места. Поэтому я начал жать на стрелки так сильно, как мог, и заставлял его бежать как можно скорее. Раздалась 8-битная "пиксельная" версия темы встречи Шедоу Эггманом из СА2, а я заставлял Тейлза прорываться сквозь пустынный лес, помогая ему сбежать от неведомого преследователя.
Вновь раздался этот ужасный пиксельный смех... Ужасающий смех Кефки. Через 10 секунд я начал замечать видения Соника. Он возникал повсюду, сверкая ужасными красными точками в чёрных глазах. Музыка вновь сменилась. На сей раз это был таймер-отсчет нахождения в воде. Соник постепенно настигал лисёнка, и... Он не бежал, он летел! Поза его спрайта практически совпадала с летящей позой Метал Соника из Sonic CD, но это был именно Соник, только с черно-красными глазами.
На этот раз его лицо растянула безумная улыбка, он выглядел так, будто бы искренне наслаждался мучениями маленького лисёнка. Вдруг Тейлз запнулся (началась новая катсцена), музыка замерла, а Соник исчез. Тейлз лежал на земле и плакал где-то секунд 15. Катсцена была по-настоящему грустной, я прослезился. Но затем прямо перед лисёнком возник Соник, Тейлз был в ужасе. Из чёрных глаз Соника начала сочиться кровь, а его улыбка всё расширялась, когда он смотрел вниз на перепуганного лисёнка. Я мог лишь смотреть.
Через мгновение Соник рванулся к Тейлзу, и экран померк. В темноте раздался жуткий скрежет, а затем появилась иная надпись: "Ты слишком медленный. Попробуем снова?" И ужасный, богомерзкий смех разадлся из моих колонок.

Я был шокирован происходящим. Соник убил Тейлза? Нет, он никак не мог... Ведь он и Тейлз - лучшие друзья? Ведь так? Так? Зачем же Соник так поступил?
Я постарался отойти от шока и вернулся к экрану выбора персонажа. Сейв с Тейлзом изменился. Тейлз был уже не просто в боксе выбора, а на экране телевизора, мерцающего красными помехами. Выражение его лица ужаснуло меня: его глаза были чёрными и сочились кровью, оранжевая шёрстка почернела, а мордочка была искажена мукой. Стараясь игнорировать это, следующим я выбрал Наклза.
Затем снова был жуткий смех, и вновь экран погрузился в темноту. Через 10 секунд начался уровень под названием "ТЫ НЕ СБЕЖИШЬ". Как же мне было страшно.. Я не могу точно сказать, что это было - глюк, хак, чья-то злая шутка... Да неважно! Но я продолжал играть, не позволяя своему страху взять верх.

Следующий уровень выглядел иначе. Земля была взята из Scrap Brain зоны, а небо выглядело так, словно было из главного меню. Темно-красное облачное небо. Но музыка напугала меня больше всего. Она была похожа на тему Гийгаса, сразу после победы над Поки в EarthBound. Также я заметил, что Наклз выглядел испуганным, почти как Тейлз, но не так сильно. Как и Тейлз, он проломил четвёртую стену, обратившись напрямую ко мне. Он явно не понимал, что происходит, но я заставил его продолжать. Пока он бежал по ровной дорожке этого тёмного уровня, экран пару раз мигал красными помехами. А затем раздался тот безумный смех. Я заметил на металлической земле кровоподтёки и вновь почувствовал, как нарастает страх. Я начал думать, что что-то ужасное случится и с Наклзом. Наклзу явно поплохело от того, что он бежал по окровавленной дороге, но я заставлял его продолжать бежать.
Внезапно перед бегущим ехидной появился Соник, он смотрел на него мерцающими красными точками глаз. Затем вновь пошли красные помехи, а когда они закончились, на экране не было ничего кроме черного экрана с надписью "НаШЕл тЕбЯ". Я был в ужасе. Соник нашел Наклза?! Уже?! Да что же здесь вообще творится?!
В любом случае, вновь замелькали помехи и я вернулся назад на уровень. Наклз явно был в панике, а Соника нигде не было видно. "Музыкой" на сей раз послужило ужасно высокое визжание из финального босса Сайлент Хилла. Что, меня ожидает финальная битва с боссом - Соник? Боже, надеюсь, что нет. Вдруг Соник вновь возник перед Наклзом в облаке черного пиксельного дыма. Я заставил Наклза развернуться и ударить Соника, но тот растворился в тумане прежде чем я смог его коснуться. Снова этот смех! Наклз паниковал все больше и больше, а я чувствовал, что схожу с ума. Соник играл с нами. Или, скорее, играл нами в безумную ужасающую игру...
Началась новая катсцена, Наклз упал на колени и схватился за голову, плача. Я чувствовал то же самое, Соник сводил нас ОБОИХ с ума. В мгновение Соник рванулся на Наклза, экран вновь утонул в чёрном, раздался какой-то новый скрежещущий звук, продолжавшийся где-то секунды 3.
Новое текстовое сообщение возникло на экране, "Так много душ для игр, так мало времени... Ты согласен?" Да что за... Что вообще творится? Я начал считать, что Соник и правда пытался поговорить со мной через игру... Но я был слишком напуган, чтобы думать об этом.
Меня кинуло назад в главное меню. На этот раз Наклз был во втором боксе для сохранений. Из красного он стал красновато-чёрным, его иглы сочились кровью, так же, как и его глаза. Чёрные глаза. Он выглядел печальным. Было похоже, что в этих экранах заперты сами персонажи, но нет... Не могу верить... Не хочу верить...

Решив передохнуть, я вырубил игру. Я вздремнул... Как же это было зря, ведь я увидел самый ужасный кошмар в моей жизни... Я находился в беспросветной темноте, но над моей головой висела лампа. Неподалёку были слышны крики Наклза и Тейлза. "Помоги..." "Почему ты отдал нас ему?!" "Беги, пока ты не попался сам..."
Крики утихали по мере того, как слышался смех Соника... Он... Он звучал как искаженный хохоток Кефки. "С тобой так весело играть, прямо как с твом дружком, Кайлом... Жаль, что он не продержался долго..." Я в ужасе искал, откуда раздаётся голос. "Скоро ты присоединишься к нему и моим друзьям..." Он приближался ко мне, мерцая и колеблясь... "Тебе не сбежать, малыш. Ты в моём мире. Как и все остальные..."
Он схватил меня, и я увидел так близко от себя лицо, растянутое безумной усмешкой, взглянул в эти ужасные чёрно-красные кровавые глаза... И проснулся в ужасе.

Через пару часов я решил продолжить игру. Не знаю, почему, но я должен был знать... Я должен был выяснить, почему это происходит. Я включил компьютер, игру и выбрал Роботника. Я по-прежнему думал, что это как-то странно - играть за Роботника, но уровень запустился, а названием его было лишь "...". Пугающе.
На этот раз я очутился в какой-то прихожей, совершенно не похожей на какие-либо уровни из классических игр. Все было пиксельным: сияющий шахматный пол, стены серовато-лилового цвета с анимацией свеч и парой кровоподтёков, наконец тёмно-алый занавес, свисающий сверху. Каждые 12 секунд занавес медленно покачивался. Музыка была жутковатой, было похоже на "пикселизованную" темы битвы с Красной Королевой из American McGee's Alice, разве что играла она чуть медленнее, чем обычно.
Роботник нервничал не так сильно, как Тейлз и Наклз, но выглядел так, будто бы всё ему казалось подозрительным. После пары секунд простоя персонажа, я увидел анимацию: Роботник озирался по сторонам, а затем пожал плечами, как будто бы вообще не понимал, что тут такое творится. Да, я был напуган до безумия, но всё же заставил Роботника продолжать. Он использовал свою обычную анимацию бега (из конца игры, когда ты преследуешь его Соником), мы продолжали играть.
Я остановился на пролёте лестницы, ведущей вниз. Мне было страшно, даже Роботник, казалось, был слегка не уверен в себе, но я всё равно нажал стрелку. Я замечал, что с каждой ступенькой вниз стены становятся темнее и краснее, а красные факелы сменяются на жутковатые голубые. Вскоре мы вышли в другой холл, бывший длиннее предыдущего (а может так просто казалось), а после спускались по ещё одной лестнице... Очень долго, где-то целую минуту.
Вновь ужасающий смех Кефки, музыка начала гаснуть, до тех пор, пока не остановилась совсем; в этот момент стены покраснели еще сильнее, а факелы начали гореть чёрным пламенем.
В третьем холле я заметил, что Роботник выглядит так, словно он в ужасе, хоть и пытается скрыть это. Не могу его винить, любому бы было страшно. Мне так точно.
Внезапно Соник возник прямо перед Роботником, точно так же, как и раньше. Красные помехи. Они длились около 15 секунд, а после я увидел очень неприятное зрелище...
На экране возникло сверх-реалистичное изображение Соника, стоящего в темноте. Можно было увидеть лишь его лицо, голова и торс тонули в чёрном. Знаете, когда я говорю "сверх-реалистичное­", я имею в виду, что он выглядел НАСТОЛЬКО реальным, что можно было разглядеть всё до мельчайшей шерстинки... И у меня было такое чувство, что, если дотронуться до экрана, то в самом деле почувствуешь шерсть.
А на лице... была самая ужасная улыбка в мире. И это было точь в точь как то изображение вначале.
Его глаза были широко открыты, черны, он снова плакал кровью (до ужаса реалистичной), а в этих чёрных глазах были две красные мерцающие точки, смотревшие ПРЯМО НА МЕНЯ, мне в душу... Его улыбка была поистине демонической, она реально растянулась от уха до уха, разделяя его лицо на две половины, словно он был Чеширским Котом... Но у кота не было этих клыков, ОЧЕНЬ ОСТРЫХ клыков, так похожих на зубы Верхога, только желтоватых, и очень подозрительно выглядящих, особенно если учесть кровавые пятна на них и кусочки плоти на его губах...
Я пялился на это где-то пол-минуты, не отводя взгляда. Я чувствовал, что он правда смотрит на меня, ухмыляется мне... Это лицо... Ему хватило и 10 секунд, чтобы запечатлеться навсегда в моей памяти. Экран рябил красными помехами трижды, на третий раз раздался хохот Кефки, но на этот раз он звучал искаженно, демонически.
Затем вновь возникло изображение, но на сей раз вместо него были буквы... И это было самое ужасное из всего того, что я видел с тех пор, как начал игру...

"Я БОГ."

И когда я прочитал это сообщение, меня вдруг резко поразило осознание происходящего. Я понял всё.
Этот Соник был монстром, истинным злом, садистом, всемогущим, кошмарным, безумным чудовищем... И все его жертвы - Тейлз, Наклз, Роботник, и, возможно, даже Кайл - были всего лишь его жалкими игрушками, а вся эта игра была вратами в его хаотичный, безумный мир ночных кошмаров, и его жертвы томились в самом Аду.
Я закричал: в мгновение ока Соник с диким визгом кинулся на меня с экрана, его рот был совершенно нереально открыт, и было видно, что в нём не было ничего кроме вращающейся тёмной бездны. Красные помехи вернулись, на сей раз гораздо громче и искаженней, сильный визг бил по ушам, я закричал и схватился за голову, а помехи продолжали рябить еще около 7 секунд...
А затем всё остановилось. Не было ничего, кроме чёрного экрана.
Я сидел и смотрел на него, а затем возник текст. "Готов ко второму Раунду, Том?"
Хохот Кефки зазвучал громче и отчетливей, как будто бы Соник стоял позади меня. Я смотрел на сообщение в шоке и замешательстве.
Меня откинуло назад в главное меню, третье сохранение "поймало" Роботника, измученного так же, как и Тейлз и Наклз; Его кожа посерела, усы провисли и почернели, очки были разбиты, из-под них сочилась кровь, лицо было искажено предсмертной мукой. Я взглянул на них всех, и у меня покатились слёзы, я жалел их за ту агонию, через которую им пришлось пройти. Они были навеки заточены в игре, вечные жертвы ежа-палача. А затем компьютер выключился сам. И я не мог его включить, как бы я ни старался. В ужасе я сидел рядом с ним около 25 секунд...
Соник - истинное зло, он изощренно пытает людей, которые играют в эту игру, а когда ему надоедает, он утаскивает тебя в неё, затягивает в Ад, где он сможет играть с тобой вечно, как со своей игрушкой...
Я не смог вытащить игру из компьютера. Кажется, диск застрял там, но я хотя бы смог вновь включить компьютер. После этого я услышал шепчущий голос за своей спиной... "Продолжай интересовать меня, Том" Я обернулся на источник голоса, и то, что я увидел, заставило меня в ужасе закричать... На моей кровати... Сидел и смотрел прямо на меня... ...Плюшевый Соник, ухмылявшийся с кровоподтёками под глазами.

Видео

@темы: видео, ссылки, рассказы, игры (в том числе компьютерные), не своё

---

У каждого свой столбик

[Скрёб-поскрёб]

Покупка машины стала для меня полной неожиданностью. Мне? По какому такому случаю? Совершеннолетие свершилось в далеком прошлом, жениться я еще не успел, институт окончил пару лет назад... хм, да вот и все, пожалуй, случаи, когда тебе ни с того ни с сего покупают машину. Так или иначе, но бабушка сказала:

— Дядя Сережа выбрал, и мы решили взять. Езжай, забирай.

— Куда езжать? — растеряно спросил я.

— В Шанино. Она уже там. Оформишь все документы, да перегоняй в город.

«Во дела!» — подумал я ошеломленно: «Моя машина... Да как жешь ее гнать-то? До Шанино полтораста километров, а я за рулем последний раз в автошколе сидел пять лет назад. Ладно, Миху попрошу».

Вслух же я пробормотал только:

— Ну... Спасибо большое.

— Езди с Богом, — улыбнулась бабушка. — Только осторожнее будь — не лихачь!

* * *

Миха — мой лучший друг. Вместе выросли, учились в одном классе, поступили в один ВУЗ, теперь вот и работаем вместе. Судьба, что еще сказать. Миша был автолюбителем в третьем поколении и очень неплохо разбирался во всем, что связано с автотранспортом. Трудно назвать вещь, которая интересовала бы его больше. Разве только девушки, да и то вряд ли.

Я же, в отличие от друга, ровным счетом ничего не понимал в машинах, а потому, получив известие о неожиданном подарке, явился к нему и беспомощно развел руками.

— Но это же здорово! — обрадовался Миха. — Наконец-то научишься отличать передние колеса от задних!

— Очень смешно. Что мне с ней делать?

— Учиться будешь. Я тебе помогу.

— Я еще тот ездок, — мне припомнилась автошкола.

— Ничего, все когда-то учились, — подбодрил Миша. — Когда поедешь забирать?

— Я вообще-то тебя хотел попросить...

— Перегнать?

— Ага.

— Ну, так это без проблем. Когда поедем?

— А когда тебе удобно?

— Пф-ф-ф! — хмыкнул Миша. — Да хоть завтра! Я же в отпуске, забыл?

Уже завтра. Мало мне было хлопот.

— Хорошо. Я тогда созвонюсь с дядей Сережей вечером. Предупрежу, что мы приедем.

— А что хоть за тачка?

— «Семерка».

— Инжекторная?

Я бросил на друга взгляд полный самоиронии.

— Зеленая...

В тот день я прослушал лекцию о разнице между инжекторными и карбюраторными автомобилями.

* * *

Приехали мы рано утром на первой электричке. Дядя Сережа (огроменный мужичина с густой копной кудрявых волос) встретил нас по-деревенски радушно. Первым делом он нас хорошенько накормил самолепными пельменями размером с кулак и напоил чаем, после чего устроил небольшой экскурс по своему дому. Жил мой дядя богато, в большом двухэтажном коттедже, в котором имелся камин и даже бассейн, правда, недостроенный.

— А это мой приработок на пенсии, — гордо сказал дядя, когда мы оказались в гараже.

Вообще, трудно было назвать это помещение гаражом. Скорее уж автосервис. Три смотровых ямы, лебедки над каждой из них, шлифовальные машинки, пара аппаратов «Керхер» для мытья машин и куча всяких других приспособлений и устройств, природа которых мне была неизвестна.

— О, а это что, карты? — удивленно спросил Миша, глядя на несколько карликовых болидов, разной степени собранности.

— Ага, — с удовольствием кивнул дядя. — Внук гоняет. Даже на области выступал! Все-таки занятие.

Тут уж и я улыбнулся:

— Здорово.

Миша спросил, процветает ли дело с автосервисом, ведь деревня совсем небольшая, а до ближайшего крупного города километров десять.

— Да какой автосервис! — засмеялся дядька. — Так, для своих в основном: где подкрасить, где выправить. Карты опять же.

Он лукавил, конечно.

— Вы тоже, если что, приезжайте не стесняйтесь. Все оборудование есть. На хрена вам платить кому-то?

Мы кивнули.

— Ну что, поедемте оформляться?

* * *

Весь день мы проносились с чертовыми бумажками по проклятым конторкам с бешеными очередями: техосмотр, страховки, ОСАГО, КАСКО, пардон, ***ско — ей Богу все это было настолько мне незнакомо и чуждо, что в какой-то момент я поймал себя на мысли, что нахожусь в другом мире. Мне что-то объясняли, но я не понимал и только тупо кивал головой; меня о чем-то спрашивали, предлагая разные варианты, и я отвечал наугад; мне показывали пальцем, где надо расписаться, и я без раздумий ставил закорючку, мечтая лишь о том, чтобы все это поскорее закончилось.

И вот в какой-то момент (уже вечерело) дядя улыбнулся и сказал:

— Ну все, поздравляю тебя племяш с приобретением!

— Все? — спросил я, не веря собственному счастью.

— Все. Иди, познакомься со своей ласточкой.

Я без особого интереса подошел к машине, не зная, на что я должен обратить внимание и какие слова теперь нужно говорить. Зеленая «семерка», инжекторная... Эта была самая обыкновенная зеленая инжекторная «семерка» из всех виденных мной! Миша же крутился вокруг с таким любопытством, словно это не мне, а ему только что купили машину.

— Здорово! — я натянул на лицо улыбку, не чувствуя при этом ни радости, ни удовлетворения.

* * *

Мы тепло распрощались с дядей, пообещав приехать летом на отпуск, и двинулись в обратный путь. Уже не на электричке, а на моей машине. В густых сумерках кружил легкий снежок, ветра не было. Настроение мое улучшилось, а вот Миха наоборот был чем-то недоволен.

— Бл***! — в очередной раз выругался он.

— Что такое?

— Ты не слышишь что ли?

— Нет.

— Ну так слушай...

Он выжал педаль (кажется, сцепление), переключил передачу и в этот момент я действительно услышал одиночный удар.

— Что это?

— Да, б**, скорее всего «неизвестное мне слово» барахлит. Или «неизвестное мне слово» стерлись. Смотреть надо.

— Но мы доедем до города? — с беспокойством спросил я.

— Доедем, конечно. Но все равно неприятно.

«Неприятно — это не катастрофа. Сейчас главное до дома добраться», — благодушно и устало подумал я.

* * *

Вскоре мы выехали на трассу, по которой нам предстояло ехать вплоть до самого города. Радио здесь не принимало, и мы оживленно беседовали на разные темы. Вскоре к нам присоединился попутчик.

— Глянь-ка, никак голосует кто? — удивился Миша.

— Да ну. В такое-то время...

— Сам гляди.

И правда, на обочине стоял какой-то парень в капюшоне и без особого успеха пытался остановить проезжающие мимо машины.

— Подберем поди? — спросил я.

— Давай.

Мы остановились метрах в двадцати от парня и тот, не сразу сообразив, подбежал к машине.

— Вот спасибо, я уж и не надеялся, — поблагодарил он, усаживаясь на заднее сиденье.

— Ты откуда такой? — усмехнулся Миша.

— Да так, загулялся. Мне недалеко ребят, километров двадцать...

— Да не боись, денег не возьмем!

— Вот спасибо вам!

Мы поехали дальше. Попутчика звали Гошей. Он оказался веселым, но не слишком болтливым человеком. Это качество я умел ценить в людях.

— Не легковато ли ты одет? — спросил я, коротко глянув на его зеленый «бомбер».

— Так уж в чем был, — неопределенно ответил Гоша, смущенно улыбнувшись. — О! Вот мне здесь!

— Здесь? — удивился Миша, сбавляя ход.

— Да-да, именно здесь. У 417-го столбика.

— Но здесь же лес!

— Да не, — улыбнулся Гоша. — Все нормально.

— Ну, как знаешь.

Миша остановил машину в указанном месте, и Гоша выбрался наружу.

— Спасибо огромное, парни, — еще раз поблагодарил попутчик. — Выручили. Будете рядом, заходите в гости.

— Непременно, — улыбнулся я.

Гоша захлопнул заднюю дверцу и, не спеша, двинулся по обочине в сторону леса, а мы с Мишей снова двинулись в путь.

— В гости, — хмыкнул товарищ. — В лес что ли?

— Да, забей...


* * *

Неделю спустя…

— Ну что там?

— Да б**, так и знал, что надо было ее оставить у твоего дядьки, — голос Миши звучал недовольно. — Он бы проверил, а сейчас ебись тут с ней до копоти в глазах!

Я обеспокоенно переложил телефонную трубку в другую руку. После того, как моя машина оказалась в гараже Миши, мне не терпелось поучиться ездить. Но Миша (мой будущий инструктор) только отмахивался и без конца матерился.

— Что-то серьезное?

— Да в том-то оно и дело, что нет, — проворчал Миха. Судя по голосу, он прямо в данный момент находился в гараже. — Нужно «неизвестное мне слово» проверить и, скорее всего, заменить «неизвестное мне слово». Коробку перебрать. Делов-то, блин, на день.

— А ехать никак?

— Не советую. Надо в автосервис гнать.

— И... и сколько это будет стоить? — робко поинтересовался я, чувствуя, как начинает гореть карман, в котором лежал бумажник.

— Дай прикину...

И через минуту Миша озвучил примерную сумму.

— Ого! — присвистнул я. — Дорого!

— Конечно, дорого, — согласился Миха. — А что поделаешь. Разве только отогнать ее обратно к твоему дядьке.

— Ух ты! — улыбнулся я. — А это идея! Он сам все и сделает.

— На бензин деньги есть?

— Да уж найдутся. Все-таки не такое бабло, как ты сказал.

— Ну все, тогда звони дяде. Завтра поедем.

— А ты сможешь?

— А куда тебя девать? — усмехнулся Миша. — У меня еще три дня отпуска.

— Спасибо, дружище, — искренне поблагодарил я.

— Только завтра поедем рано утром, — предупредил Миша. — Часов в пять.

— А чего так?

— Мне к вечеру надо в город вернуться по любому.

— Договорились.

С тяжелым сердцем я положил трубку. Вот и начались ненужные хлопоты. К чему мне эта машина?

* * *

— На проводе.

— Дядя Сережа, здравствуйте.

— О! Здорово, племяш! Ну что, как дела? Катаешься уже?

— Да вот, не совсем...

И я, как мог, изложил суть проблемы. Было слышно, что дядя из моих объяснений понял только то, что с машиной имеются какие-то неполадки. Впрочем, этого ему хватило.

— Так какие вопросы? — беззаботно проговорил он. — Приезжайте, все посмотрим, все заменим. Я же говорил.

— А когда можно?

— Да когда угодно. Хоть сегодня. Я, кстати, сейчас в городе. Ты свободен?

— Ну да.

— Так я вас заберу. Только вечером. У меня тут дела кое-какие.

— Да не, — протянул я. — Давайте мы тогда уж завтра утром приедем. Миха сегодня, вроде как, занят.

— Ну так что ж? Я тебя сегодня увезу, а завтра пусть Миша приезжает. Уж поди дорогу запомнил. А мы хоть посидим вечерком, поболтаем с тобой. Сколько уж не виделись нормально?

Я без особой охоты согласился. Неудобно было отказывать родственнику, но и перед Мишей было неудобно тоже. Он и так весь отпуск проковырялся с моей «семеркой».

— Ну и славно. Ты сегодня дома будешь?

— Да.

— Тогда я, как дела порешаю, за тобой заеду. Добро?

— Добро.

Не убирая трубки в карман, я тут же перезвонил Михе. Новость о том, что до Шанино ему придется добираться одному, друг воспринял с плохо скрываемым недовольством.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Доберусь без тебя. Только завтра уж встречайте, не спите допоздна.

— Не будем, — облегченно улыбнулся я, сгоняя с щек румянец.

* * *

Сгустились сумерки, а на смену им пришла ранняя весенняя темнота. Дядя заехал за мной только к восьми вечера. Впрочем, зная его манеру вождения, я готов был поспорить, что в десять мы уже будем пить чай у него на кухне.

— Ух, холодно как! — я забрался на переднее сидение.

— Да, посвежело. Здорово, племяш!

— Здравствуйте, дядя Сережа.

Поначалу дядя пытался добиться от меня внятного ответа, что же произошло с машиной, но затем плюнул на это дело и перекинулся на другие темы. Под его веселую болтовню мы покинули город и выехали на трассу, пустынную в это время суток.

— Да не-е-е, — смеялся дядька, — это все ерунда! Челяба это так, мелочи. Вот мы однажды...

— О, глядите, кто-то машет! — прервал я родственника.

На обочине стояла молодая девушка в легком весеннем пальто. Рука ее была выставлена вбок, большой палец поднят.

— Что она забыла здесь по темну? — удивился я. — Подберем поди?

Но дядя молча добавил газу и пронесся мимо. Лицо его стало серьезным и даже где-то жестким.

— В чем дело? — удивился я. — Это ведь всего лишь девушка. А на улице холодно.

— Нельзя на трассах ночью попутчиков к себе сажать, — холодно проговорил дядя.

Меня удивила перемена в его настроении, но я не стал лезть с лишними расспросами. Мало ли, что могло произойти? Может быть, его ограбили вот так же, или еще что. Может, он так с первой женой познакомился?

На протяжении оставшегося пути нас пытались остановить еще трижды: один неприметный доходяга в армейском ватнике, высокий мужчина в длинном пальто и кожаной кепке и вполне себе благовидная семейная пара с подростком лет двенадцати. Увидев последних, я запротестовал:

— Ну, дядя!

— Сами дойдут! — рыкнул он и пронесся мимо.

* * *

Добрались мы к половине десятого. Дядя загнал машину в гараж, поставил на плиту чайник и разжег камин. Как я и предполагал, в десять мы уже пили чай и глядели, как не спеша горят аккуратные березовые полешки.

Молчание не было неловким, но все же разговор завести хотелось. Дядя Сережа очень интересный собеседник.

— И все-таки, дядя, почему вы не подкинули тех людей? — нарушил я молчание.

— Каких?

— Там, — я кивнул головой за окно. — На трассе.

Дядя снова нахмурился и поднялся с кресла.

— Может быть, пивка выпьешь? — спросил он.

— Нет, — мотнул я головой. — Я бросил.

— Это правильно. А я вот, пожалуй, выпью.

Мужчина сходил на кухню и вернулся с двумя открытыми бутылками «светлого». Я понимал, что уже начинаю лезть под шкуру, но все же повторил вопрос.

— Да потому, племяш, — мягко проговорил дядя, — что это покойнички к нам просятся.

* * *

После сказанного дядей я сразу понял — вечер уже не будет таким теплым и уютным, как я предполагал. Я сам не смогу думать ни о чем другом. Да, скорее всего сейчас последует очередная байка в духе «гроба на колесиках». Такие истории есть у всех: у шоферов, у геологов, у военных, у археологов, иные врачи могут порадовать занимательным ужастиком. Но одно дело, когда ты читаешь это где-то в книге или в интернете и совсем другое, когда тебе с абсолютно серьезным лицом рассказывает эту историю взрослый и вменяемый человек. Тем более родственник.

— То есть как «покойнички»? — спросил я, поежившись от одного только слова.

— А вот так, — просто пожал плечами дядя и глотнул из бутылки. — Видал, сколько крестов и памятников на обочине?

— Видал, — без замедления кивнул я.

И действительно, что за странная традиция — хоронить на дороге? На любой загородной трассе в нашей стране можно встретить могилки. Нет, не просто венки и постаменты, а именно могилки. Для чего? Почему так? Ну погиб человек здесь и что же теперь хоронить его на обочине? Даже звучит некрасиво, ей Богу. Хотя мне, слава Богу, пока не понять людей, потерявших близких. Подольше бы...

— Это все покойнички, — дядя вновь произнес это неприятное для моего уха слово. — Те, которые погибли на дороге. Большинство, конечно, хоронят на кладбищах, где они и спят своим вечным сном. А иных погребают прямо там, на дороге. Дурацкая традиция, правда?

Я согласно кивнул. Дядя одним махом допил бутылку и взялся за вторую. Выглядел он сейчас, как отставной моряк, что травит свои байки всякому встречному.

— И вот хочешь верь, а хочешь нет, но встают эти покойнички по ночам из своих могил и начинают гулять. Туда-сюда, туда-сюда...

— Просто гуляют?

— Ну да, просто гуляют. По дороге бродят, в лес заходят, иногда и до дома своего добредают — перед окнами постоят и обратно, — дядя Сережа говорил спокойно и просто, как говорят об обычных вещах. От того речь его звучала еще более зловеще. — Но непременно им надо к рассвету вернуться обратно, к могилке своей.

— Именно к рассвету? Не раньше?

— Да нет, не обязательно. Бывает, как нагуляются, так и возвращаются. Но к рассвету — обязательно. А все почему? А потому что если не доберутся, то в лесах прятаться надо днем и больно им. Ох, как больно!

Я поежился. Что за нелепости? Трезв ли дядя? Да, вроде, трезв.

— Но и идти им не хочется. Гулять-то приятно, а возвращаться уже трудно, — продолжал дядя Сережа. — Вот они и начинают машины тормозить. Подвези, мол, пару километров до моего столбика. У них, знаешь, у каждого своей столбик. А люди думают, чего ж не подвезти? Иные и берут с собой. И подвозят. А покойнички их благодарят, да в гости все зовут. Мол: «Будете рядом, заходите в гости!». Да вот только нет хуже приметы, чем такого гуляку с собой прокатить.

— Почему?

— Что значит «почему»? — удивился дядя. — Добро ли, если покойник тебя в гости зовет?

— Пожалуй, что нет, — протянул я.

— Вот то-то и оно. Я вообще не люблю по ночам катать, — добавил дядя. — Когда встретишь, когда нет, но все равно холодок по коже.

Мы помолчали. Дядя сходил на кухню, взял себе еще пива, а мне налил чаю.

— Может, телевизор посмотрим? — предложил он.

— Давайте, — кивнул я.

Дядя взял пульт.

— Скажите, а Вы действительно в это верите? — нерешительно улыбнулся.

Мужчина откинулся на спинку кресла и положил пульт рядом.

— Причем здесь, верю я или нет? Все так, как есть.

— Просто... — пожал я плечами. — Звучит это...

— Как охотничья небылица?

— Ну да.

— Так вот смотри, — дядя Сережа поднялся и подошел к широкому окну. — Иди сюда.

Оказавшись рядом, я выглянул в окно и увидел широкий проулок, неузнаваемый в ночном сумраке.

— Видишь дом на углу? — указал дядя.

Я кивнул.

— Дом дяди Жени. Ты, может быть, помнишь даже.

И действительно мне припомнилось из детства огромное одноэтажное строение, а еще просторная баня, самодельная моторная лодка и огород с гусями и утками.

— Так вот, был у него сын, Георгий. Замечательный парень, работящий, красивый.

Устроился он на работу в городе программистом. Не шибко, конечно, удобно было мотаться туда-сюда, но что уж поделаешь. Не всю ведь жизнь торчать в Шанино, тем более в его возрасте, — дядя остановился на секунду, после чего продолжил. — Но случилась трагедия. Большая трагедия. Гоша разбился и разбился насмерть. Хоронили его всей деревней, родители в один день постарели на четверть века, да что уж тут и говорить.

Я, молча, глядел на дом, погруженный в ночную тьму. Казалось, будто бы над ним все еще витают призраки той боли и той утраты, что постигли его несколько лет назад.

— Такое случается, — промолвил я.

— Да, — кивнул дядя. — Но многим позже Женя вспоминал, что вечером, за день до своей гибели сын рассказал ему о странной попутчице. Он подобрал ее, когда возвращался домой. Миловидная женщина лет сорока пяти, ничего в ней не было странного, кроме того, разве, что села она на пустынном участке трассы и остановить попросила километров через десять. А там в округе ни одного поселка, ни деревушки. Даже сторожек лесных нет. Благодарила водителя, в гости звала. Ну да всякое бывает, и Гоша, как ни в чем не бывало, отправился домой. А на следующий день, когда поехал снова на работу...

Дядя запнулся, и я понимающе кивнул.

— Похоронили его там же, на дороге, — мрачно закончил мужчина. — И пусть это совпадение. Пускай. Вот только истории подобные случаются нередко. Их можно услышать то тут, то там. Наверное, — добавил он с горькой усмешкой, — так и появляются плохие приметы.

* * *

Спал я очень плохо. Не люблю ночевать в непривычных местах, будь то даже дом родного дяди. Мне снились всякие дурные сны, то и дело я просыпался и соскакивал с кровати, решив отчего-то, что уже пора вставать. Но каждый раз время оказывалось слишком ранним: два часа, три, половина четвертого, начало пятого... К пяти я был помят и чрезвычайно измучен. Хотелось как можно скорее оказаться в своей кровати и, если уж и не поспать, то хотя бы просто полежать перед телевизором, накрывшись одеялом.

— Миха скоро выезжает, — хрипло проговорил я сам себе, в сотый раз глянув на часы.

Я приоткрыл форточку и закурил. В комнату тонкими струйками потек пар.
Что тревожило меня? Что-то очень важное не давало мне покоя, но я никак не мог понять что именно. Мне не удавалось прислушаться к собственным чувствам. Конечно, вечерний рассказ дяди немного подпортил настроение, но давайте посмотрим правде в глаза: при нынешнем телевидении, газетах, журналах и, наконец, Интернете мы каждодневно слышим, видим и читаем истории еще более мрачные и, порой, более кровавые, нежели эта. У современного человека иммунитет к плохим новостям и историям.

И вдруг я вспомнил про Гошу. Нет, не про несчастного сына дяди Жени, погибшего в автомобильной аварии, а про того парня, что мы с Михой подвозили, когда перегоняли машину. У какого столбика он попросил его высадить? У 417-го, кажется. И благодарил, и в гости звал. Странное совпадение — прямо, как по истории дяди.

Чем дольше я об этом думал, тем неспокойнее и тревожнее становилось у меня на душе.

«Тьфу, черт! Взрослый человек, а пугаешься водительских баек!» — выругался я, но все же пошел будить дядю.

— А... Что такое? — дядя очнулся от крепкого сна, но при этом довольно быстро пришел в себя. — А, это ты, племяш. Что случилось?

— Дядя, мне не дает покоя ваша вчерашняя история, — проговорил я. — Про покойничков.

Мужчина потер глаза и сел на кровати.

— Что именно тебя тревожит?

Я вкратце рассказал ему историю с попутчиком Гошей. Спросонья дядя выглядел не столько озадаченным или испуганным, сколько растерянным.

— Ну... Я же не говорю, что все поголовно ночные попутчики обязательно...

Он долго бормотал что-то в этом духе, однако вопрос, который я должен был задать сразу же, но задержавшийся где-то в моем не выспавшемся мозгу, прервал его объяснения.

— На каком километре похоронили сына дяди Жени?

— Кгхм... На...

— На 417-ом?

Сонливость дяди прошла вместе с румянцем на щеках за какие-то пару секунд.

— Звони Мише. Сейчас же!

* * *

— Не берет трубку. Он не поднимает!

К этому времени мы перебрались на кухню. Дядя готовил крепкий кофе, а я расхаживал из стороны в сторону, раз за разом пытаясь дозвониться до друга.

— Он уже должен был проснуться?

— Да сто раз уже!

— Тогда почему он не берет? Может быть звук выключен?

Я мотнул головой.

— Звук он никогда не выключает. Трубку Миха не берет либо когда в душе и не слышит, либо когда за рулем.

Дядя чертыхнулся.

— У него есть домашний телефон? — спросил он.

— Есть.

— С кем он живет?

— С мамой и младшим братом.

— Маме во сколько на работу?

— К восьми.

— Звони на домашний, — скомандовал дядя, а сам выжидательно сел рядом.

Оценив идею, я торопливо набрал шестизначный номер и принялся отсчитывать гудки.

— Алло, — послышался на том конце провода сонный голос.

— Алло, Вера Геннадьевна, здравствуйте, это Илья...

— Привет, Илья.

— Вера Геннадьевна, извините, что разбудил. Дело очень срочное.

— Да, ничего. Я как раз встала.

— Скажите, Миха уже выехал?

— А не знаю, — проговорила женщина и, судя по звукам, прошлась по квартире. — Он нас не будил. Сейчас посмотрю.

В этот момент дядя сорвался с места и метнулся к плите, где из турки густой пенкой выплескивался на конфорку кофе. Мама Миши некоторое время прохаживалась по квартире, после чего ответила:

— Нет, Илюш, он уже уехал.

— Ч-черт...

— Что-то случилось?

— А?.. Да... Да нет, — замялся я, кое-как выведя лживую интонацию на привычный лад. — А не знаете, как давно он уехал?

— Не знаю. Говорю же, он нас не будил. Хотя, чайник еще теплый, так что минут сорок назад, не больше. Илья, что у вас опять произошло?

С большим трудом мне удалось отовраться, после чего я положил трубку и резко повернулся к дяде.

— Он в пути.

Дядя Сережа растерянно провел руками по волосам и промычал:

— Плохо.

— Дядя, скажите: все, что Вы рассказывали — правда?

— Не знаю. Я тебе поведал только то, что сам видел и слышал.

— Надо ехать, — вздохнул я.

— Куда?

— Ему на встречу. Надо остановить его.

Дядя помялся, в раздумьях теребя мочку уха. Он уже начал разливать кофе по огромным чашкам, но еще не успел добавить сахар и сливки.

— Кофе успеем попить?

Я решительно мотнул головой.

— Нужно ехать сейчас же. У меня очень, очень плохое предчувствие.

— У меня теперь тоже, — ворчливо пробормотал дядя, отставляя кружки в сторону. — Наводишь, б**, тень на плетень... Ладно, едем.

* * *

Уже через пять минут дядя выкатил из гаража свою «четверку» и бодро перескочил на пассажирское сиденье.

— Племяш, я всю ночь пивко пил. Извини уж, но за руль мне никак.

Я так и опешил.

— Дядя, так ведь я... Я не умею.

— Илюш, я не поеду, — твердо проговорил дядя. — Ты садись, а я тебе все подскажу.

— Да не могу я! — запротестовал я. — Из меня водитель, как из говна пуля!

— Ничего, племяш, учиться когда-то надо. А я в подпитии не поеду.

— Но дядя!

— Садись и точка. Нельзя за руль пьяным. Никогда, — отрезал дядя.

Мне ничего не оставалось, кроме как сбросить дубленку на заднее сиденье и прыгнуть за руль. От волнения сердце забилось чаще, ладошки вспотели даже на морозе, а глаза заслезились.

— Нормально все, — успокоил мужчина. — Не хипиши.

Глубоко вдохнув и выдохнув, я пристегнулся, включил фары и медленно (очень неуверенно) двинулся с места. Разумеется, машина тут же заглохла.

— Ручник, — коротко пояснил дядя.

Мысленно сплюнув, я исправил свою ошибку и снова попытался поехать. И снова двигатель, пару раз кашлянув, умолк.

— Сцепление не бросай. Классика...

Наконец, мы поехали. Прошло не меньше получаса, прежде чем наша «четверка» выехала на трассу, не смотря на то, что дом дяди Сережи лежал совсем недалеко от дороги. Ночью было хорошо видно ее огни. Там-то я и заробел по-настоящему.

— Что такое? — удивился дядя, когда я в очередной раз заглох.

— Здесь столько машин. Фуры носятся туда-сюда. Господи, наши дороги...

— Черт с ними с дорогами! — оборвал меня он. — Они в России всегда плохие. Там твой друг. Поехали!

Вспомнив про Миху, я снова покрутил ключ и тронулся вперед. Очень медленно и очень внимательно.

— Не жмись к обочине, — то и дело приговаривал мужчина. — Не жмись!

Но я боялся встречных машин и постоянно уводил руль вправо.

— Едь прямо и все, — рыкнул он. — Следи за дорогой! Не бойся ты, все здесь ездят!

— Вспомните, почему мы сейчас сами тут едем, — процедил я сквозь зубы.

* * *

Отечка, отечка, еще одна отечка, пара иномарок, две фуры автопоездом, отечка, иномарка...

— А что будем делать, когда встретимся с Михой? — спросил я, немного сбрасывая скорость перед встречными «камазами». — Остановим и тихонько до города?

— Ну да, — кивнул дядя и, помедлив, добавил. — А ты молодец.

— В каком смысле?

— Хорошо ведешь. Только давай поскорее, а то сзади уже три пары.

Услышав это, я обернулся назад и тут же получил легкую затрещину.

— Зеркала тебе на что?

Мысленно выругавшись, я добавил скорости и вцепился руками в руль. Минут пять мы ехали молча. Я уворачивался от встречных машин, каждый раз плотно зажмуривая глаза, а дядя курил одну сигарету за другой.

— О, гляньте-ка! Попутчик! — я почти обрадовался одинокой фигуре и возможности остановиться.

Потом я вспомнил, почему мы здесь, а еще через пару секунд узнал того самого «попутчика» и вновь надавил на газ. От страха по коже пробежал холодок.

— Притормози, — скомандовал вдруг дядя. — Но мотор не глуши.

На обочине стоял тот самый парень, которого совсем недавно подвозили мы с Мишей. Гоша. Выглядел он точно так же, как и той ночью, в том самом зеленом «бомбере» и, казалось, тормозил он нас на том же самом месте, что и раньше. Я остановился.

— Здрасте, не подбросите до...

...начал свою бормотню парень, но дядя его перебил:

— Что же это ты творишь, Гоша? — сердито прорычал он. — Не успокоишься никак? А каково твоему папке узнать будет, что ты здесь блуждаешь?

Парень, как показалось, узнал бывшего соседа и отошел немного в сторону. Он отвернул голову и смущенно пожевал губами. И в этот момент дядя заорал во весь свой могучий голос:

— А ну-ка сгинь!!!

И парень метнулся в чащу леса. Побежал, не разбирая дороги и не помня себя от страха, так, словно в спину ему целилось несколько пулеметов.

«От стыда что ли?» — подумал я.

— Паршивец, — пророкотал дядя и снова повернулся ко мне. — Едем. Его к себе сажали?

— Его, — глухо ответил я, когда вывел машину на трассу.

— Веришь теперь?

— Верю.

Мы двигались минуты две, прежде чем дядя вымолвил:

— Вот и я теперь верю. Это Гоша — сынок соседский...

* * *

Все это происходило так быстро и неожиданно, что я не успевал следить за событиями. Сутки назад я был дома, полсуток спустя сидел у камина и слушал дядину историю, а теперь вот несся по трассе, прикрывая глаза от встречных фур. Не сон ли это?

— Дядя, а что потом?

Мужчина был хмур, как туча ранней весной, как свинцовое облако, как рой стрел, пущенных на осажденный замок.

— Не знаю, — только и ответил он.

Встреча с соседским сыном произвела на него заметное впечатление. Он и сам теперь верил в историю, что рассказывал мне вечером. Он знал этого парня... Стоит ли говорить, что чувствовал я?

— Это вправду был Гоша?

Молчаливый кивок головы.

— Вы его узнали?

Еще один кивок. Заметив, что следом за мной едва тащатся машины, я добавил газу.
— Вы видели, он ведь тоже Вас узнал?

Снова кивок. Уже менее уверенный.

— Вы расскажете об этом дяде Жене?

На это дядя никак не отреагировал. Он был бледен, но, впрочем, не столько напуган, сколько серьезен.

— Гляди! Вон он! — сказал, наконец, дядя, указывая куда-то на горизонт.

Я пригляделся и, к своему облегчению, действительно увидел вдалеке зеленую «семерку». Инжекторную, мать ее... Как мне стало легко на душе! Миха был жив и ехал к нам. Теперь все будет нормально.

Мы гнали километров под сто пятьдесят.

— Тормози, — мягко скомандовал дядя.

— Сейчас.

Мы проехали еще немного, после чего я перевел ногу на педаль тормоза. Она продавилась удивительно легко, без давления, но машина при этом летела дальше на прежней скорости. Это что еще за новости?

— Тормози, племяш... — с тревогой в голосе повторил дядя.

— Я пытаюсь...

— Жми на тормоз, отпусти газ...

— Я не настолько тупой! Все уже сделано!

— Да что там?

Дядя глянул на педали и, увидев положение моих ног, побледнел сильнее прежнего. Миша приближался с пугающей быстротой, а нам предстояло его остановить. Но, для начала, нам нужно было остановиться самим.

— Дядя, в чем дело?

— Я не знаю. Машина не тормозит.

— Я вижу! Что делать?

Мужчина нервно провел руками по затылку и шумно выдохнул ноздрями.

— Педали отпусти все. Все.

— И тормоз?

— Все!

Я судорожно глянул на трассу. Кроме машины, которой управлял мой лучший друг Миша, никаких других не было. Она приближалась, слегка отливая зеленой в предрассветных сумерках. Удивительно, как дяде вообще удалось заметить ее.

— Отпустил?

— Да.

— Что еще за напасть... — проворчал мужчина, глядя на спидометр. — У меня такого не было... Так, теперь включай аварийку.

— Сделал.

— Глуши мотор.

— А?

— Ключ поверни!

Руки предательски тряслись, и я не с первого раза сумел выполнить команду. До Миши тем временем оставалось не больше четырехсот метров.

— Теперь медленно и очень аккуратно уводи машину на обочину.

— На такой скорости? Убьемся же на фиг!

— Уводи, говорю! Там гравий, покрытие дерьмо... Давай, короче!

— Почему скорость не сбрасывается?

— Уводи в бок, дурень!

— Миха! Глядите! Он по встречке едет!

— Тогда влево! Влево давай!

— На встречку?

— Да! Уходи от столкновения! Разъедемся с ним!

— Ах...

— Бл***, Илюша, давай!

— О, Боже...

В панике я надавил на клаксон и в этот миг увидел бледное, сосредоточенное лицо Миши. Казалось, что он тоже не может справиться с управлением.

— Сто метров! Сто метров, Илья!

— Вижу!

— Давай влево... Во-во, спокойно... Молодец...

Машина слушалась с трудом, руль крутился туго, будто нехотя. Тем не менее, мы медленно покатились на встречную полосу. И в тот момент, когда дядя уже облегченно выдохнул, Миха неожиданно выровнял «семерку» и вновь оказался перед нами.

— Ай-яй-яй!!!

— Дядя!..

Мужчина схватился за ручной тормоз и, что было сил, рванул его вверх.

Пронзительный скрип колес. Земля, небо и все вокруг пустилось безумной круговертью, после чего последовал ужасающей силы удар. А дальше ничего ясного: тупая боль, какие-то звуки, какой-то свет.

* * *

С тех пор прошло несколько лет. Я чудом выжил, хоть и остался хромым (правда, к помощи трости не прибегаю по принципиальным соображениям). Теперь у меня водительский стаж, опыт, все дела.

Что касается моего дяди и дорогого друга Миши, то они, к горькому моему сожалению, погибли там же на месте. Но что самое ужасное, у них теперь тоже есть свои столбики. Да, их тоже похоронили на трассе, как я ни пытался отговорить от этого родных и близких. Иногда я навещаю их могилы и долго стою на обочине, задумчиво глядя на проносящиеся мимо машины. Иногда, возвращаясь назад, я вижу таких же задумчивых людей у других столбиков.

Быть может, эти столбики не такая уж плохая затея. Как знать.

Мне остается только пожелать, чтобы Ваш столбик, дорогой читатель, как можно дольше не был зарыт в землю, и чтобы Ваши родные не узнали его номер никогда.

Будьте осторожны за рулем. Желаю Вам всего наилучшего.

Автор: Yootooev

@темы: транспорт, рассказы, кладбища, места захоронений, не своё

---

Пространственная ловушка

[Скрёб-поскрёб]

Я уже не знаю, что делать. Дело в том, что я попал в какую-то пространственную ловушку и уже несколько дней не могу выбраться. Начну с самого начала.

В общем, я вернулся уставший с работы в 11 часов вечера, так как была вторая смена. Живу в новостройке, 16-этажный дом, один подъезд, два лифта и пожарная лестница. Так вот, вернулся я поздно, согрел поесть, сел, как обычно, за компьютер, поиграл в «Сталкер» и где-то в часа два пошёл спать. Ничего необычного не происходило, спал крепко и ничего странного не было. А вот с утра началась какая-то чертовщина. Собрался, вышел из дома, закрыл дверь, вызвал лифт — всё, как обычно. Захожу в лифт, нажимаю кнопку первого этажа, двери закрываются и... снова открываются. Так как это лифт российской сборки, то ничего удивительного. Нажимаю еще раз кнопку нужного мне этажа, двери закрываются — и через 3-5 секунд снова открываются. Я сматерился, пнул стенку лифта и вышел. Двери закрылись, и лифт поехал вниз, а я остался стоять на площадке, поминая добрым словом производителей лифтов и лифтёров.

Нажимаю кнопку вызова шайтан-машины (она общая для двух лифтов). Через несколько минут, наконец, прибывает грузовой лифт. Захожу, нажимаю кнопку первого этажа, и повторяется предыдущая история. Сразу же заорал на весь этаж, вышел и решил спуститься по лестнице. Дёргаю ручку двери, которая ведёт на лестничный пролёт — закрыто. Деревянная дверь ни на сантиметр не сдвигается. Вроде бы, ничего странного: «Это же Россия, — думаю я, — чему удивляться». Перестал дёргать ручку, стою, думаю, что за шутки, но тут несмешно стало. Ощущение такое плохое, которое бывает, когда один заблудишься посреди огромного леса. И тишина. Никаких звуков — а я стоял рядом со стеной, за которой была квартира типичных обывателей с орущим ребёнком, постоянными ссорами и криками. Они просто никогда не затыкаются, кто-нибудь, да визжит, а сейчас тишина. Еще вчера я бы этому обрадовался, воздал почести всем богам, но сегодня это настораживало. Забыл сказать, что на площадке 7 квартир, жилые из которых три: моя квартира, квартира тех вечно орущих кретинов, а третью снимает какой-то профессор, хороший мужик, но постоянно в разъездах по всяким форумам.

Естественно, позвонил сначала профессору — никто не отвечает. Позвонил крикунам — та же история. Снова вызвал лифт — опять двери открываются на моём этаже. Только не надо про кнопку вызова лифтёра — я её раз сто нажимал, и тишина. Опустил руки, пошёл домой, сел за компьютер и устроил себе выходной. Самое странное, что никто не позвонил, не спросил, почему я не вышел на работу.

А дальше произошло еще кое-что. Где-то через пару дней после этой «изоляции» я встретил своего соседа — того, что из семьи обывателей. Не думал, что так ему обрадуюсь. Поздоровались, я узнал, что тот идёт в магазин за пивом, пока жены с ребёнком дома нет. Думаю, вот он, мой шанс. Попросил подождать, быстренько оделся, приехал лифт, вместе с ним заходим, нажимаю кнопку первого этажа, двери закрываются, и лифт едет вниз. «Аллилуйя!» — чуть не крикнул я. Сосед смотрел на меня, как на сумасшедшего, а я радовался, как малое дитё. На втором этаже лифт остановился и поехал вверх, а сосед даже слова не сказал. Двери открываются на нашем этаже, сосед спокойно выходит и идёт к своей двери. Секунду я стоял как вкопанный, потом побежал за ним и схватил за плечо. И знаете, что он сказал? «О, привет, сосед, тебе чего?». Я завизжал почти как женщина — какой привет, мы же с тобой только что ехали в лифте, ты за пивом же пошёл, а тот смотрит на меня с интересом и говорит, что он только с работы вернулся — какое пиво? На душе сразу хреново стало. Пошёл домой и заперся, хотя зачем — я и так заперт...

Уже несколько дней я не видел соседа, или его жену, или их дитё. Никого не видел. И по ночам никто не скребётся и не стонет от боли, как подумают многие — это не дешёвый трэш. Что ночью, что днём никаких звуков. Вернее, их будто с каждым часом становится всё меньше, как если бы кто-то убавлял уровень звука. Вчера вечером я выходил покурить на площадку (мог бы и дома, но это моя старая привычка) и около двери, ведущей на лестничный пролёт, почувствовал сладковатый навязчивый запах, похожий на смесь тех советских духов, которые используют некоторые бабки, и запаха бытового газа. Чёрт знает что... Ладно, в дверь постучали, пойду открою — может, сосед объявился.

@темы: рассказы, искажения времени и пространства, не своё

---

Р. Шекли "Призрак - 5"

[Скрёб-поскрёб]

— Читает вывеску, — оповестил он.

— Дай-ка гляну, — не выдержал Арнольд. Грегор оттолкнул своего компаньона.

— Сейчас постучит… Нет, передумал. Уходит.

Арнольд вернулся к письменному столу и очередному пасьянсу. Вытянутая сухощавая физиономия Грегора стойко маячила у дверного глазка.

Глазок компаньоны врезали сами, со скуки, месяца три спустя после того, как на паях основали фирму и сняли помещение под контору. С тех пор “ААА-ПОПС” — Астронавтическому антиэнтропийному агентству по оздоровлению природной среды — не перепало ни единого заказа, даром что в телефонном справочнике фирма значилась первой по счету. Глобальное оздоровление природной среды — давний, почтенный промысел — успели полностью монополизировать две крупные корпорации. Это обстоятельство сковывало руки маленькой новой фирме, возглавляемой двумя молодыми людьми — обладателями искрометных идей и (в избытке) неоплаченного лабораторного оборудования.

— Возвращается, — зашипел Грегор. — Ну же, прикинься, будто ты важная птица и дел у тебя невпроворот!

Арнольд смел карты в ящик стола и только успел застегнуть последнюю пуговицу белого лабораторного халата, как в дверь постучали.

Посетителем оказался лысый коротышка, не примечательный ничем, кроме изнуренного вида. Он с сомнением разглядывал компаньонов.

— Природную среду на планетах оздоровляете?

— Оздоровляем, сэр. — Грегор отложил в сторону кипу бумаг и пожал влажную руку посетителя. — Я Ричард Грегор. А вот мой компаньон, доктор Фрэнк Арнольд.

Впечатляюще выряженный в белый халат и темные очки в роговой оправе, Арнольд рассеянно кивнул и тут же принялся вновь разглядывать на просвет старые пробирки, где давным-давно выпал осадок.

— Прошу, садитесь, мистер… э-э…

— Фернгром.

— Мистер Фернгром. Надеюсь, мы в силах справиться с любым вашим поручением, — радушно сказал Грегор. — Мы осуществляем контроль флоры и фауны, очищаем атмосферу, доводим питьевую воду до кондиции, стерилизуем почву, проводим испытания на стабильность, регулируем вулканическую деятельность и землетрясения — словом, принимаем все меры, чтобы планета стала пригодна для житья.

Фернгром по-прежнему пребывал в сомнении.

— Буду говорить начистоту. У меня на руках застряла сложная планета.

— К сложностям нам не привыкать, — самоуверенно кивнул Грегор.

— Я агент по продаже недвижимости, — пояснил Фернгром. — Знаете, там купишь планету, тут ее перепродашь — глядишь, все довольны и каждому что-нибудь да перепало. Вообще-то я занимаюсь бросовыми планетами, тамошнюю среду пускай оздоровляют сами покупатели. Но несколько месяцев назад мне по случаю подвернулась планетка высшего сорта — прямо-таки выхватил из-под носа у крупных воротил.

Фернгром горестно отер пот со лба.

— Прекрасное местечко, — продолжал он уже без всякого энтузиазма. — Среднегодовая температура плюс двадцать пять градусов. Планета гористая, но с плодородной почвой. Водопады, радуги, все честь честью. Причем никакого тебе животного мира.

— Идеально, — одобрил Грегор. — А микроорганизмы есть?

— Не опасные.

— Так чем же вам не угодила планета?

Фернгром замялся.

— Да вы о ней, наверное, слышали. В официальном каталоге она значится под индексом ПКХ-5. Но все называют ее просто Призрак-5.

Грегор приподнял бровь. “Призрак” — странное прозвище для планеты, но доводилось слышать и похлестче. В конце концов, надо же как-то именовать новые миры. Ведь в пределах досягаемости звездолетов кишмя кишат светила в сопровождении бессчетных планет, причем многие заселены или пригодны к заселению. И масса людей из цивилизованного сектора космоса стремится колонизировать такие миры. Религиозные секты, политические меньшинства, философские общины и, наконец, просто пионеры космоса рвутся начать новую жизнь.

— Не припомню, — признался Грегор.

Фернгром конфузливо заерзал на стуле.

— Мне бы послушаться жены. Так нет же — полез в большой бизнес. Уплатил за Призрак вдесятеро против обычных своих цен, а он возьми да и застрянь мертвым капиталом.

— Да что же с ним неладно? — не выдержал Грегор.

— Похоже, там водится нечистая сила! — набравшись духу, выпалил Фернгром.

Оказывается, наспех произведя радиолокационное обследование планеты, Фернгром незамедлительно сдал ее в аренду фермерскому объединению с Дижона-6. На Призраке-5 высадился передовой отряд квартирьеров в составе восьмерых мужчин; суток не прошло, как оттуда начали поступать бредовые радиодепеши о демонах, вампирах, вурдалаках и прочей враждебной людям нечисти.

К тому времени, как за злополучной восьмеркой прибыл звездолет, в живых не осталось ни одного квартирьера. Протокол судебно-медицинского вскрытия констатировал, что рваные раны, порезы и кровоподтеки на трупах могли быть причинены кем угодно, даже демонами, вампирами, вурдалаками и динозаврами, буде таковые существуют в природе.

За недобросовестное оздоровление природной среды Фернгрома арестовали. Фермеры расторгли с ним договор на аренду. Но Фернгром изловчился сдать планету солнцепоклонникам с Опала-2.

Солнцепоклонники проявили осмотрительность. Отправили необходимое снаряжение, но сопровождать его поручили лишь троим, которые заодно должны были разведать обстановку. Эти трое разбили лагерь, распаковали вещички и провозгласили Призрак-5 сущим раем. Они радировали на родную планету: “Вылетайте скорее”, — как вдруг раздался истошный вопль, и рация умолкла.

На Призрак-5 вылетел патрульный корабль; его экипаж захоронил три изувеченных трупа и ровно через пять минут покинул планету.

— Это меня доконало, — сознался Фернгром. — Теперь с Призраком никто ни за какие деньги не хочет вязаться. Сажать там корабли звездолетчики наотрез отказываются. А я до сих пор не знаю, в чем беда.

Он глубоко вздохнул и посмотрел на Грегора:

— Вам и карты в руки, если возьметесь.

Извинившись, Грегор и Арнольд вышли в переднюю.

Арнольд торжествующе гикнул:

— Есть работенка!

— М-да, — процедил Грегор, — зато какая!

— Мы ведь и хотели поопаснее, — сказал Арнольд. — Расщелкаем этот орешек — и все: считай, закрепились на исходных рубежах, не говоря уж о том, что нам положен процент от прибыли.

— Ты, видно, забываешь, — возразил Грегор, — что на планету-то отправлюсь я. А у тебя всего и забот — сидеть дома да осмысливать готовенькую информацию.

— Мы ведь так и договорились, — напомнил Арнольд. — Я ведаю научно-исследовательской стороной предприятия, а ты расхлебываешь неприятности. Забыл?

Грегор ничего не забыл. Так повелось с самого детства: он лезет в пекло, а Арнольд сидит дома да объясняет, почему и впредь надо лезть в пекло.

— Не нравится мне это, — сказал он.

— Ты что, веришь в привидения?

— Конечно, нет.

— А со всем остальным мы справимся. Кто не рискует, тот не выигрывает.

Грегор пожал плечами. Компаньоны вернулись к Фернгрому.

В полчаса сформулировали условия: добрая доля в прибылях от эксплуатации планеты — на случай успеха; пункт о неустойке — на случай неудачи.

Грегор проводил Фернгрома до двери.

— А кстати, сэр, как вы догадались обратиться именно к нам? — спросил он.

— Больше никто не брался, — ответил Фернгром, чрезвычайно довольный собой. — Всего наилучшего.


* * *
Спустя три дня Грегор на грузовом звездолете-развалюхе уже направлялся к Призраку-5. В пути он коротал время за чтением докладов о двух попытках колонизации странной планеты и изучением самых разных свидетельств о сверхъестественных явлениях.

Легче от этого не становилось. На Призраке-5 не было обнаружено никаких следов животной жизни. А доказательств существования сверхъестественных тварей вообще не найдено во всей Галактике.

Все это Грегор хорошенько обдумал, а затем, покуда корабль совершал витки вокруг Призрака-5, проверил свое оружие. Он захватил с собой целый арсенал, достаточный, чтобы развязать форменную войну и победить в ней.

Если только будет в кого палить…

Грузовое судно зависло в нескольких тысячах футов над манящей зеленой поверхностью планеты, причем сократить расстояние хоть на йоту капитан отказался наотрез. На парашютах Грегор сбросил свой багаж туда, где были разбиты два предыдущих лагеря, после чего пожал руку капитану и спрыгнул с парашютом сам.

Совершив “приземление”, он поглядел вверх. Грузовое судно улепетывало в космос с такой быстротой, словно за ним по пятам гнались все фурии ада.

Грегор остался на Призраке-5 один-одинешенек.

Проверив, как перенесло спуск оборудование, он дал Арнольду радиограмму о благополучном прибытии. Потом, с бластером наизготовку, обошел лагерь солнцепоклонников.

Те собирались обосноваться у подножия горы, возле кристально чистого озерца. Лучших сборных домиков нельзя было и желать. Их не коснулась непогода — Призрак-5 отличался благословенно ровным климатом. Однако выглядели домики на редкость сиротливо.

Один из них Грегор обследовал с особой тщательностью. По ящикам комодов было аккуратно разложено белье, на стенах висели картины, одно окно было даже задернуто шторой. В углу комнаты приткнулся раскрытый сундук с игрушками, припасенными для детишек: те должны были прибыть с основной партией переселенцев.

На полу валялись водяной пистолет, волчок и пакет со стеклянными шариками.

Близился вечер, Грегор перетащил в облюбованный домик все свое снаряжение и занялся подготовкой к ночлегу. Задействовал систему охраны — даже таракан не мог проскочить сквозь экран, не вызвав сигнала тревоги. Включил радарную установку для охраны подступов к домику. Распаковав свой арсенал, уложил под рукой крупнокалиберные пистолеты, а бластер прицепил к поясу. Только тогда, успокоенный, Грегор не торопясь поужинал.

Между тем вечер сменился ночью. Теплую сонную местность окутала тьма. Легкий ветерок взъерошил поверхность озерца и зашелестел в высокой траве.

Как нельзя более мирное зрелище.

Грегор пришел к выводу, что переселенцы были истериками. Скорее всего они сами, впав в беспричинную панику, перебили друг друга.

Последний раз проверив систему охраны, Грегор швырнул одежду на стул, погасил свет и забрался в постель. В комнату заглядывали звезды, здесь они светили ярче, чем над Землей Луна. Под подушкой лежал бластер. Все в мире было прекрасно.

Только Грегор задремал, как почувствовал, что в комнате не один.

Немыслимо. Ведь сигнализация охранной системы не срабатывала. Да и радиолокатор гудит по-прежнему мирно.

И все же каждый нерв в теле до предела натянут… Грегор выхватил бластер и огляделся по сторонам.

В углу комнаты — кто-то чужой.

Ломать голову над тем, как он сюда попал, было некогда. Грегор направил бластер в незнакомца и тихим решительным голосом произнес:

— Так, а теперь — руки вверх.

Незнакомец не шелохнулся.

Палец Грегора напрягся на спуске, но тут же расслабился. Грегор узнал незнакомца: это же его собственная одежда, брошенная на стул, искаженная звездным светом и его, Грегора, воображением.

Он оскалил зубы в усмешке и опустил бластер. Груда одежды чуть приметно зашевелилась. Ощущая легкое дуновение ветерка от окна, Грегор не переставал ухмыляться.

Но вот груда одежды поднялась со стула, потянулась и целеустремленно зашагала к Грегору.

Оцепенев, он смотрел, как надвигается на него бестелесная одежда. Когда она достигла середины комнаты и к Грегору потянулись пустые рукава, он принялся палить.

И все палил и палил, ибо лоскуты и лохмотья тоже норовили вцепиться в него, будто обрели самостоятельную жизнь. Тлеющие клочки ткани пытались облепить лицо, ремень норовил обвиться вокруг ног. Пришлось все испепелить; только тогда атака прекратилась.

Когда сражение окончилось, Грегор зажег все до единого светильники. Он сварил кофе и вылил в кофейник чуть ли не целую бутылку бренди. Каким-то образом он устоял против искушения — не разнес вдребезги бесполезную систему охраны. Зато связался по рации со своим компаньоном.

— Весьма занятно, — сказал Арнольд, после того как Грегор ввел его в курс событий. — Одушевление! Право же, в высшей степени занятно.

— Я вот и надеялся, вдруг это тебя позабавит, — с горечью откликнулся Грегор. После изрядной дозы бренди он чувствовал себя покинутым и ущемленным.

— Больше ничего не случилось?

— Пока нет.

— Ну, береги себя. Появилась тут у меня одна идейка. Надо только сделать кое-какие расчеты. Между прочим, тут один сумасшедший букмекер принимает ставки против тебя — пять к одному.

— Быть того не может!

— Честное слово. Я поставил.

— За меня играл или против? — встрепенулся Грегор.

— Конечно, за тебя, — возмутился Арнольд. — Ведь мы же, кажется, компаньоны?

Они дали отбой, и Грегор вскипятил второй кофейник. Спать ночью он все равно не собирался. Одно утешение — Арнольд все же поставил на него. Правда, Арнольд вечно ставит не на ту лошадку.


* * *
Уже при свете дня Грегор с грехом пополам на несколько часов забылся в беспокойном сне. Проснулся он вскоре после полудня, оделся с головы до ног во все новенькое и пошел обыскивать лагерь солнцепоклонников.

К вечеру он кое-что обнаружил. На стене одного из сборных домиков было наспех нацарапано слово “Тгасклит”. Т-г-а-с-к-л-и-т. Для Грегора слово это было всего лишь пустым сочетанием нелепых звуков, но он тотчас же сообщил о нем Арнольду.

Затем внимательнейшим образом обшарил свой домик, включил все освещение, задействовал систему охраны и перезарядил бластер.

Казалось бы, все в порядке. Грегор с сожалением проводил глазами заходящее солнце, уповая на то, что доживет до восхода. Потом устроился в уютном кресле и решил поразмыслить.

Итак, животной жизни на планете нет, так же как нет ни ходячих растений, ни разумных минералов, ни исполинских мозгов, обитающих где-нибудь в тверди Призрака-5. Нет даже луны, где могло бы притаиться подобное существо.

А в привидения Грегор не верил. Он знал, что при кропотливом исследовании все сверхъестественные явления сводятся к событиям сугубо естественным. А уж если не сводятся, то сами собой прекращаются. Какой призрак решит топтаться на месте и, стало быть, лезть на глаза неверующему? Как только в замке появляется ученый с кинокамерой и магнитофоном, привидение удаляется на покой.

Значит, остается другой вариант. Предположим, кому-то приглянулась планета, но этот “кто-то” не расположен платить назначенную Фернгромом цену. Разве не может этот “кто-то” затаиться здесь, на облюбованной им планете, и, дабы сбить цену, запугивать и убивать переселенцев?

Получается логично. Можно даже объяснить поведение одежды. Статическое электричество…

Перед Грегором воздвиглась какая-то фигура. Как и вчера, система охраны не сработала.

Грегор медленно поднял взгляд. Некто, стоящий перед ним, достигал десяти футов в высоту и походил на человека, но только с крокодильей головой. Туловище у него имело малиновый окрас с поперечными вишневыми полосами. В лапе чудище сжимало здоровенную коричневую жестянку.

— Привет, — поздоровалось оно.

— Привет, — сказал Грегор, сглотнув слюну. Бластер лежит на столе, всего в каких-то двух футах. Интересно, перейдет ли чудище в нападение, если потянуться за бластером?

— Как тебя звать? — спросил Грегор со спокойствием, возможным разве только в состоянии сильнейшего шока.

— Я Хват — Раковая Шейка, — представилось чудище. — Хватаю всякие вещи.

— Как интересно! — рука Грегора поползла в сторону бластера.

— Хватаю вещи, именуемые Ричард Грегор, — весело и бесхитростно продолжало чудище, — и поедаю обычно в шоколадном соусе.

Чудище протянуло Грегору жестянку, и тот прочел на этикетке: “Шоколад “Смига” — превосходный соус к Грегорам, Арнольдам и Флиннам”. Пальцы Грегора сомкнулись на бластере. Он уточнил:

— Так ты меня съесть намерен?

— Безусловно, — заверил Хват.

Но Грегор успел завладеть оружием. Он оттянул предохранитель и открыл огонь. Прошив грудь Хвата, заряд опалил пол, стены, а заодно и брови Грегора.

— Меня так не проймешь, — пояснил Хват, — чересчур я высокий.

Бластер выпал из пальцев. Хват склонился над Грегором…

— Сегодня я тебя не съем, — предупредил он.

— Не съешь? — выдавил из себя Грегор.

— Нет. Съесть тебя я имею право только завтра, первого мая. Таковы условия. А сейчас я просто зашел попросить тебя об одной услуге.

— Какой именно?

Хват заискивающе улыбнулся.

— Будь умником, полакомься хотя бы пятком яблок, ладно? Яблоки придают такой дивный привкус мясу!

С этими словами полосатое чудище исчезло. Дрожащими руками Грегор включил рацию и обо всем рассказал Арнольду.

— Гм, — откликнулся тот, — Хват — Раковая Шейка, вон оно что! По-моему, это решающее доказательство. Все сходится.

— Да что сходится-то? Что здесь творится?

— Сначала сделай-ка все так, как я прошу. Мне надо самому толком убедиться.

Повинуясь инструкциям Арнольда, Грегор распаковал лабораторное оборудование, извлек всевозможные пробирки, реторты и реактивы. Он смешивал, сливал и переливал, как было велено, а под конец поставил смесь на огонь.

— Есть, — сказал он, вернувшись к рации, — а теперь объясни-ка, что здесь происходит.

— Пожалуйста. Отыскал я в словаре твой “тгасклит”. В опалианском. Слово это означает “многозубый призрак”. Солнцепоклонники-то родом с Опала. Тебе это ни о чем не говорит?

— Их поубивал отечественный призрак, — не без ехидства ответил Грегор. — Должно быть, прокатился зайцем в их же звездолете. Вероятно, над ним тяготело проклятие, и…

— Успокойся, — перебил Арнольд. — Призраки тут ни при чем. Раствор пока не закипел?

— Нет.

— Скажешь, когда закипит. Так вот, вернемся к ожившей одежде. Тебе она ни о чем не напоминает?

Грегор призадумался.

— Разве что о детстве… — проговорил он. — Да нет, это же курам на смех.

— Ну-ка, выкладывай, — настаивал Арнольд.

— Мальчишкой я избегал оставлять одежду на стуле. В темноте она вечно напоминала мне то чужого человека, то дракона, то еще какую-нибудь пакость. В детстве, наверное, каждый такое испытывал. Но ведь этим не объяснишь…

— Еще как объяснишь! Вспомнил теперь Хвата — Раковую Шейку?

— Нет. А с чего бы я его теперь вспомнил?

— Да с того, что ты же его и выдумал! Помнишь? Нам было лет по восемь — девять — тебе, мне и Джимми Флинну. Мы выдумали самое жуткое чудище, какое только могли представить; чудище было наше персональное, желало слопать только тебя, меня или Джимми и непременно под шоколадным соусом. Однако право на это оно имело исключительно по первым числам каждого месяца, когда мы приносили домой школьные отметки. Избавиться от чудища можно было только одним способом: произнеся волшебное слово.

Тут Грегор действительно вспомнил и удивился, как бесследно все улетучивается из памяти. Сколько ночей напролет не смыкал он глаз в ожидании Хвата! По сравнению с тогдашними ночными страхами плохие отметки казались сущей чепухой.

— Кипит раствор? — спросил Арнольд.

— Да, — послушно бросив взгляд на реторту, сказал Грегор.

— Какого он цвета?

— Зеленовато-синего. Собственно, скорее в синеву, чем…

— Все правильно. Можешь выливать. Нужно будет поставить еще кое-какие опыты, но в общем-то орешек мы раскусили.

— То есть как раскусили? Может, все-таки объяснишь толком?

— Да это же проще простого. Животная жизнь на планете отсутствует. Отсутствуют и привидения — по крайней мере настолько могущественные, что способны перебить отряд вооруженных мужчин. Сама собою напрашивается мысль о галлюцинациях, вот я и стал выяснять, что же могло их вызвать. Оказывается, многое. Помимо земных наркотиков, в “Каталоге инопланетных редкоземельных элементов” перечислено свыше десятка галлюциногенных газов. Есть там и депрессанты, и стимуляторы; едва вдохнешь — сразу вообразишь себя гением, червем или орлом. А этот, судя по твоему описанию, соответствует газу, который в каталоге фигурирует как лонгстед-42. Тяжелый, прозрачный газ без запаха, физиологически безвреден. Стимулирует воображение.

— Значит, по-твоему, я жертва галлюцинаций? Да уверяю тебя…

— Не так все просто, — прервал его Арнольд. — Лонгстед-42 воздействует непосредственно на подсознание. Он растормаживает самые острые подсознательные страхи, оживляет все то, чего ты в детстве панически боялся и что с тех пор в себе подавлял. Одушевляет страхи. Вот это ты и видел.

— А на самом деле там ничего и нет? — переспросил Грегор.

— Никаких физических тел. Но галлюцинации достаточно реальны для того, кто их ощущает.

Грегор потянулся за непочатой бутылкой бренди. Такую новость следовало обмыть.

— Оздоровить Призрак-5 нетрудно, — уверенно продолжал Арнольд. — Без особых хлопот переведем лонгстед-42 в связанное состояние. А там — богатство!

Грегор предложил было тост, как вдруг его пронизала холодящая душу мысль:

— Если это всего лишь галлюцинация, то что же случилось с переселенцами?

Арнольд ненадолго умолк.

— Допустим, — сказал он наконец, — у лонгстеда есть тенденция стимулировать мортидо — волю к смерти. Переселенцы скорее всего посходили с ума. Поубивали друг друга.

— И никто не уцелел?

— Конечно, а что тебя удивляет? Последние из выживших покончили с собой или же скончались от увечий. Да ты о том меньше всего тревожься. Я без промедления фрахтую корабль и вылетаю для проведения опытов. Успокойся. Через денек — другой вывезу тебя оттуда.

Грегор дал отбой. На ночь он позволил себе допить бутылку бренди. Разве ему не причитается? Тайна Призрака-5 раскрыта, компаньонов ждет богатство. Скоро и Грегор в состоянии будет нанимать людей, пускай высаживаются на неведомых планетах, а уж он берется инструктировать их по радио.


* * *
Назавтра он проснулся поздно, с тяжелой головой. Корабль Арнольда еще не прибыл; Грегор упаковал оборудование и уселся в ожидании. К вечеру корабля все не было. Грегор посидел на пороге, полюбовался закатом, потом вошел в домик и приготовил себе ужин.

На душе все еще было тяжело из-за неразгаданной тайны переселенцев, но Грегор решил попусту не волноваться. Наверняка отыщется убедительное объяснение.

После ужина он прилег на койку и только смежил веки, как услышал деликатное покашливание.

— Привет, — поздоровался Хват — Раковая Шейка.

Персональная, глубоко интимная галлюцинация вернулась с гастрономическими намерениями!

— Привет, дружище, — радостно откликнулся Грегор, не испытав даже тени страха или тревоги.

— Яблочками-то подкормился?

— Ох, извини. Упустил из виду.

— Ну, не беда. — Хват старательно скрывал свое разочарование. — Я прихватил шоколадный соус. — Он взболтнул жестянку.

Грегор расплылся в улыбке.

— Иди гуляй, — сказал он. — Я ведь знаю, ты всего-навсего плод моего воображения. Причинить мне вред ты бессилен.

— Да я и не собираюсь причинять тебе вред, — утешил Хват. — Я тебя просто-напросто съем.

Он приблизился. Грегор сохранял на лице улыбку и не двигался, хотя Хват на этот раз выглядел уж слишком плотоядно. Хват склонился над койкой и для начала куснул Грегора за руку.

Вскочив с койки, Грегор осмотрел якобы укушенную руку. На руке остались следы зубов. Из ранки сочилась кровь… взаправдашняя… его, Грегора, кровь.

Кусал же кто-то колонистов, терзал их, рвал в клочья и потрошил.

Тут же Грегору вспомнился виденный однажды сеанс гипноза. Гипнотизер внушил испытуемому, что прижжет ему руку горящей сигаретой, а прикоснулся кончиком карандаша.

За считанные секунды на руке у испытуемого зловещим багровым пятном вздулся волдырь: испытуемый уверовал , будто пострадал от ожога. Если твое подсознание считает тебя мертвым, значит, ты покойник. Если оно страдает от укусов — укусы налицо.

Грегор в Хвата не верит.

Зато верит его подсознание.

Грегор шмыгнул было к двери. Хват преградил ему дорогу. Стиснул в мощных лапах и приник к шее.

Волшебное слово! Но какое же?

— Альфойсто! — выкрикнул Грегор.

— Не то слово, — сказал Хват. — Пожалуйста, не дергайся.

— Регнастикио!

— Нетушки. Перестань лягаться, и все пройдет, не будет боль…

— Вуоршпельхапилио!

Хват истошно заорал от боли и выпустил жертву. Высоко подпрыгнув, он растворился в воздухе.

Грегор бессильно плюхнулся на ближайший стул. Чудом спасся. Ведь был на волосок от гибели! Ну и дурацкая же смерть выпала бы ему на долю! Это же надо — чтобы тебя прикончило собственное воображение! Хорошо еще, слово вспомнил. Теперь лишь бы Арнольд поторапливался…

Послышался сдавленный ехидный смешок.

Он исходил из мглы полуотворенного стенного шкафа и пробудил почти забытое воспоминание. Грегору девять лет, и Тенепопятам — его личный Тенепопятам, тварь тощая, мерзкая, диковинная — прячется в дверных проемах, ночует под кроватью, нападает только в темноте.

— Погаси свет, — распорядился Тенепопятам.

— И не подумаю, — заявил Грегор, выхватив бластер. Пока горит свет, Тенепопятам не опасен.

— Добром говорю, погаси, не то хуже будет!

— Нет!

— Ах, так? Иген, Миген, Диген!

В комнату прошмыгнули три тварюшки. Они стремительно накинулись на электролампочки и принялись с жадностью грызть стекло.

В комнате заметно потемнело.

Грегор стал палить по тварюшкам. Но они были так проворны, что увертывались, а лампочки разлетались вдребезги.

Тут только Грегор понял, что натворил. Не могли ведь тварюшки погасить свет! Неодушевленные предметы воображению неподвластны. Грегор вообразил, будто в комнате темнеет, и…

Собственноручно перебил все лампочки! Подвело собственное разрушительное подсознание.

Тут-то Тенепопятам почуял волю. Перепрыгивая из тени в тень, он подбирался к Грегору.

Бластер не поможет. Грегор отчаянно пытался подобрать волшебное слово… и с ужасом вспомнил, что Тенепопятама никаким волшебным словом не проймешь.

Грегор все пятился, а Тенепопятам все наступал, но вот путь к отступлению преградил сундук. Тенепопятам горой навис над Грегором, тот съежился, зажмурив глаза.

И тут рука его наткнулась на какой-то холодный предмет. Оказывается, Грегор прижался к сундуку с игрушками, а в руке сжимал теперь водяной пистолет.

Грегор поднял его. Тенепопятам отпрянул, опасливо косясь на оружие.

Грегор метнулся к крану и зарядил пистолет водой. Потом направил в чудище смертоносную струю.

Взвыв в предсмертной муке, Тенепопятам исчез.

С натянутой улыбкой Грегор сунул пистолет за пояс.

Против воображаемого чудища водяной пистолет — самое подходящее оружие.


* * *
Перед рассветом произвел посадку звездолет, откуда вылез Арнольд. Не теряя времени, он приступил к своим опытам. К полудню все было завершено, и элемент удалось четко идентифицировать как лонгстед-42. Арнольд с Грегором поспешно уложили вещички и стартовали с планеты.

Едва очутившись в открытом космосе, Грегор поделился с компаньоном недавними впечатлениями.

— Сурово, — тихонько, но сочувственно произнес Арнольд.

Теперь, благополучно распрощавшись с Призраком-5, Грегор в состоянии был улыбнуться скромной улыбкой героя.

— Могло быть и хуже, — заявил он.

— Уж куда хуже?

— Представь, что туда затесался бы Джимми Флинн. Вот кто действительно умел выдумывать страшилищ. Ворчучело помнишь?

— Помню только, что из-за него по ночам меня преследовали кошмары, — ответил Арнольд.

Звездолет несся к Земле. Арнольд набрасывал заметки для будущей научной статьи “Инстинкт смерти на Призраке-5: роль истерии, массовых галлюцинаций и стимуляции подсознательного в возникновении физиологических изменений”. Затем он отправился в кабину управления — задать курс автопилоту.

Грегор рухнул на койку, преисполненный решимости наконец-то отоспаться. Только он задремал, как в каюту со смертельно бледным от страха лицом ворвался Арнольд.

— Мне кажется, в кабине управления кто-то есть, — пролепетал он.

Грегор сел на койке.

— Никого там не может быть. Мы ведь оторвались…

Из кабины управления донесся рык.

— Боже! — ахнул Арнольд. — Все ясно. После посадки я не стал задраивать воздушный шлюз. Мы по-прежнему дышим воздухом Призрака-5!

А на пороге незапертой каюты возник серый исполин, чья шкура была испещрена красными крапинками. Исполин был наделен неисчислимым множеством рук, ног, щупалец, когтей и клыков да еще двумя крылышками в придачу. Страшилище медленно надвигалось, постанывая и бормоча что-то неодобрительное.

Оба признали в нем Ворчучело.

Грегор рванулся вперед и перед носом у страшилища захлопнул дверцу.

— Здесь нам ничто не грозит, — пропыхтел он. — Дверь герметизирована. Но как мы станем управлять звездолетом?

— А никак, — ответил Арнольд. — Доверимся автопилоту… пока не надумаем, как прогнать эту образину.

Однако сквозь дверь стал просачиваться легкий дымок.

— Это еще что? — воскликнул Арнольд почти в панике.

Грегор насупился.

— Неужто не помнишь? Ворчучело проникает в любое помещение. Против него запоры бессильны.

— Да я о нем все позабыл начисто, — признался Арлольд. — Он что, глотает людей?

— Нет. Насколько я помню, только изжевывает в кашицу.

Дымок сгущался, принимая очертания исполинской серой фигуры Ворчучела. Друзья отступили в соседнюю камеру и заперли за собой следующую дверь. Нескольких секунд не прошло, как дым просочился и туда.

— Какая нелепость, — заметил Арнольд, кусая губы. — Дать себя затравить вымышленному чудовищу… Стой-ка! Водяной пистолет еще при тебе?

— Да, но…

— Давай сюда!

Арнольд поспешно зарядил пистолет водой из анкерка. Тем временем Ворчучело вновь успело материализоваться и тянулось к друзьям, недовольно постанывая. Арнольд окропил его струйкой воды.

Ворчучело по-прежнему наступало.

— Вспомни! — воскликнул Грегор. — Никто никогда не останавливал Ворчучело водяным пистолетом.

Отступили в следующую каюту и захлопнули за собой дверь. Теперь друзей отделял от леденящего космического вакуума только кубрик.

— Нельзя ли как-нибудь профильтровать воздух? — поинтересовался Грегор.

— Чужеродные примеси и так потихоньку уходят вместе с отработанным воздухом, но действие лонгстеда длится часов двадцать.

— А нет ли противоядия?

— Никакого.

Ворчучело снова материализовалось, снова проделывало это отнюдь не молча и уж совсем не любезно.

— Как же его изгнать? — волновался Арнольд. — Есть же какой-то способ! Волшебное слово? Или деревянный меч?

Теперь покачал головой Грегор.

— Я все-все вспомнил, — ответил он скорбно.

— И чем же его можно пронять?

— Его не одолеешь ни водяным пистолетом, ни пугачом, ни рогаткой, ни хлопушкой, ни бенгальскими огнями, ни дымовой шашкой, — словом, детский арсенал исключен. Ворчучело абсолютно неистребимо.

— Ох уж этот Флинн и его неугомонная фантазия! Так как же все-таки избавиться от Ворчучела?

— Я же говорю — никак. Оно должно уйти по доброй воле.

А Ворчучело успело вырасти во весь свой гигантский рост. Грегор с Арнольдом шарахнулись в кубрик и захлопнули за собой последнюю дверь.

— Думай же, Грегор, — взмолился Арнольд. — Ни один мальчишка не станет выдумывать чудище, не предусмотрев от него хоть какой-то защиты!

— Ворчучело не прикончишь, — твердил свое Грегор.

Вновь начинало явственно вырисовываться красно-крапчатое чудище. Грегор перебирал в памяти все свои полночные страхи.

И тут (еще чуть-чуть — и стало бы поздно) все ожило в памяти.


* * *
Управляемый автопилотом, корабль мчался к Земле. Ворчучело чувствовало себя на борту полновластным хозяином. Оно вышагивало взад-вперед по пустынным коридорам, просачивалось сквозь стальные переборки в каюты и грузовые отсеки, стенало, ворчало и ругалось последними словами, не находя себе ни единой жертвы.

Звездолет достиг Солнечной системы и автоматически вышел на окололунную орбиту.

Грегор осторожно глянул в щелочку, готовый в случае необходимости мгновенно снова нырнуть в укрытие. Однако зловещего шарканья ног не было слышно, и ни под дверцей, ни сквозь переборки не просачивался оголодавший туман.

— Все спокойно, — крикнул он Арнольду. — Ворчучела как не бывало.

Друзья прибегли к самому верному средству против ночных страхов — забрались с головой под одеяла.

— Говорил же я, что водяной пистолет тут ни к чему, — сказал Грегор.

Арнольд одарил его кривой усмешкой и спрятал пистолет в карман.

— Все равно, оставлю на память. Если женюсь да если у меня родится сын, это ему будет первый подарок.

— Нет уж, своему я припасу кое-что получше, — возразил Грегор и с нежностью похлопал по одеялу. — Вот она — самая надежная защита: одеяло над головой.

@темы: рассказы, детские страхи, выбор админа, не своё

---

Моль

[Скрёб-поскрёб]

Началось с того, что мама решила выбросить старую мебель… Или всё началось раньше?

Прошлым летом я был в молодёжном лагере, приехал домой, а тут — новость! Папа нашёлся! Я отца совсем не помнил, мама говорила: ушёл в рейс и пропал без вести. Он ведь был моряком, и однажды его корабль попал в страшное столкновение. Папиных фотографий я никогда не видел. Мама сильно мучилась после папиной смерти и, не выдержав, уничтожила все фотографии, чтобы лишний раз не напоминали. Боялась покончить с собой… Втроём мы и жили — мама, бабуля и я. Бабуля — это мамина мама. Так вот, прихожу я с рюкзачком домой, а на кухне сидит мужик в пижаме, ужинает, и мама вся из себя счастливая с ним рядом.

Как выяснилось, папа не погиб. После столкновения он болтался в океане, цепляясь за обломки, его подобрал корабль, попал он в какую-то страну за границей, а во время катастрофы его здорово стукнуло по голове, и он забыл всё на свете… Закрутили они историю, как в кино, и я тут же в неё поверил. Было жутко интересно! Папа сидел передо мной, хитро посматривал на всех, иногда вставлял басом что-нибудь смешное, а я стоял столбом, тихо балдел и помалкивал…

В первую неделю было очень здорово. Отец оказался нормальным мужиком, и слово «папа» перестало во мне задерживаться. Не знаю, почему, но я и теперь называю его папой, хотя это, конечно, глупо. Просто так удобнее. Короче, в первую неделю я ещё ни хрена не понял и не увидел.

По-настоящему эта история началась со второй недели. Папе не понравилась наша мебель. Дряхлая, мол, и безвкусная. Предложил её выбросить и взамен купить что-нибудь современное. Мама с бабулей, понятное дело, согласились. А у нас был шкаф для всяких тряпок и шуб: так вот, в этом шкафу жил шёпот. Самый натуральный шёпот! Мама, правда, говорила — сверчок или какой-то там древесный жук. Она говорила, будто я выдумал себе детскую игру и никак не хочу повзрослеть… Не играл я вовсе! Шёпот мне давал советы, как надо жить. Посидев немного в темноте, я получал ответ на любой вопрос. Забирался в эту дикую тесноту, отгородившись от остальной квартиры скрипучей дверцей…

А папа сказал, что если в шкафу завелась живность, его тем более надо убирать из квартиры. Я не стал спорить, ведь отец — это отец. Хотя, конечно, было ужасно жалко. Мебель они не выбросили, а продали по дешёвке. Мой шкаф — соседке с первого этажа, дворничихе, а я в тот день специально подольше шатался по городу. Мне было погано. Чувствовал себя предателем.

Взамен родители притащили новую шикарную стенку — серванты, секретеры. Обалдено дорогую. Шептать она, естественно, не могла, она была неживой, зато в ней сразу же завелась моль. Родители взгоношились, напичкали шкафы нафталином, да только не помогло. Моль нагло летала по комнате и до того расплодилась, что даже в коридоре можно было её поймать. Мама накупила какую-то химию, но без толку.

Отец работал в пароходстве, зарабатывал уйму денег, так что жизнь у нас пошла совсем другая. Из грязи в князи. Поначалу нам с мамой было неловко, но все вокруг жутко завидовали, и мы пообвыклись. Это ведь очень приятно, когда тебе завидуют. Дружат с тобой, клянчат у тебя диски…

Если б не проклятая моль! Самым непонятным было то, что тряпки и шубы, хранящиеся в шкафах, почему-то не портились. Моль одежду не жрала, однако же летала всюду по квартире и спокойненько размножалась. Странно, правда? Но родителей это вполне устроило. Очень скоро они успокоились и перестали обращать на моль внимание.

А я заметил другие странности. Например, мама больше не ругала меня за плохие отметки. Раньше мои «параши» ее расстраивали. А теперь ей сделалась до лампочки моя учёба, зато она стала ругать меня за испачканные джинсы и выспрашивать, с какими девочками я гуляю. Ещё я узнал дикую новость — мама продает вещи, которые папа приносит с работы! А ведь раньше не любила торгашей, говорила, что продавать и предавать — слова-близнецы.

С бабулей тоже что-то творилось. Бывало, я приходил после школы с каким-нибудь корешком из класса, и она кормила нас обоих. Теперь вдруг принялась мне выговаривать, мол, привожу в дом наглецов да нахлебников. А когда к родителям являлись гости, бабуля пристрастилась отслеживать, кто сколько съедает, потом докладывать нам… Что касается папочки, то его вообще ничего кроме жратвы и квартиры не волновало.

Но главная странность была в другом: мама и бабуля начали постепенно холодеть. Натурально! Температура их тела стала понижаться. Я, конечно, врубился не сразу, но когда понял, что в доме происходит какая-то гнусность — впервые испугался. Особенно было заметно, как остывают руки, прямо ужас. Глаза тоже остывали, и это было самым неприятным.

А папа жил себе, как жил, не меняясь, не холодея.

Наблюдал я за странностями и мучился — что же такое происходит? Почему мама и бабуля теряют тепло? Почему в доме стало так погано? Между прочим, начали назревать такие заморочки — хоть в форточку вой. Мама с папой решили, что бабуля им мешает, и стали прикидывать, как от неё избавиться. А она откуда-то пронюхала о замыслах родителей… Раньше всего этого просто не могло быть! Дикость же — мама против бабули… Однажды ночью мне привиделась страшненькая картинка. Будто какие-то прозрачные червяки грызут маму с бабулей, а те их не замечают. Я чуть не закричал и проснулся. Вот тут-то в моей башке и щёлкнуло. Моль! Почему она не портит шерстяные вещи? Почему так расплодилась, что летает по всей квартире?

Да потому, что ЕСТ НАС!

И вообще, мне в последнее время стало казаться, будто в маме и в бабуле появились непонятные просветы, мутные полупрозрачные дырки, будто их силуэт сделался странно размытым. Как я сразу не догадался, что к чему? Боялся, что у меня зрение дурит… Это моль. Её работа.

Было так страшно, что даже колотило временами. А утром со мной случилась истерика…

Естественно, они мне не поверили. Они решили: дитя не в себе.

Было очень хреново, и тогда я решил воспользоваться испытанным средством. Забрался в квартиру к дворничихе — той, которой родичи продали наш шкаф. Замок на двери у неё чепуховый. Хотел послушать шёпот и успокоиться. Но в шкафу лежали чужие вещи, воняло нафталином, было противно, стыдно, а главное, шёпот совсем ослабел. Единственный совет, который я сумел разобрать, был примерно такой: «Дерись».

Легко сказать — дерись! С кем? С молью? Мама уже старалась её вывести — бесполезняк, ничего не вышло… Принялся я рассуждать и кое-что надумал. Моль — всего-навсего бабочка, шерсть жрет не она, а ее личинки. Так? В нашем случае личинки завелись в нас. Вот с них, с личинок, и надо начинать.

Кстати, здесь у меня впервые возник очень важный вопрос. Грызет ли моль меня самого? То есть, холодею ли я, становлюсь ли постепенно прозрачным?

Дождался ночи, и, когда все улеглись, намазался карбофосом. Есть такое верное средство, в туалете хранилось. Начал с себя — только потом хотел перейти на других… Идиот! Со своим изобретательством я просто-напросто отравился и попал в больницу. А когда вышел, вот тогда стало по-настоящему тяжко.

Дома назрел военный конфликт. Родители с одной стороны, бабуля — с другой. В воздухе витали варианты насчет дома для престарелых, какие-то намёки, шушуканье по углам. Кошмар! Первой открыла боевые действия бабуля. Сходила на папину и на мамину работу и накатала заявления: мол, её выживают из дому. В ответ родители поставили на двери хитрый замок, чтобы бабуля не могла сама выходить на улицу. Но она умудрилась отправить два письма: на телевидение и в милицию. Родители якобы занимаются контрабандой, замышляют организовать на квартире тайный склад и планируют избавиться от лишнего свидетеля — короче, хотят её, бабулю, угробить. И закрутилась карусель! То бабуля объявляла голодовку, и ей вызывали санитаров, то родители сами переставали её кормить. Сплошные звонки — в милицию, в «Скорую», в психиатричку. Каждый день разборки и вопли… А тут ещё маме взбрело в голову, что у папаши завелась цаца в порту. Бабуля начала маму подзуживать… Мрак. Откуда у них силы брались? Они стали абсолютно ледяными и до жути прозрачными. Они обе казались мне бесформенными облачками, которые разговаривают знакомыми голосами, дышат холодом и ненавидят друг друга.Ночью я перетаскивал матрац в ванную и спал там. Панически боялся моли. Мне всё время чудилось, что она набрасывается на меня, только и ждёт, чтобы я зазевался. В ванную моль не залетала.

Потом был грандиозный скандалище. Крик стоял на всю улицу. Родителям не удалось-таки спровадить бабулю в дом для престарелых, и они купили ей комнатку в коммунальной квартире, а она не хотела уезжать. Я зачем-то встрял — ну и получил по мозгам. Бабуля возьми и выдай информацию, брызгая слюной, как фонтан в Петродворце. Дескать, не было у меня папы моряка, а был обыкновенный забулдыга, который по пьяной лавочке утонул на рыбалке. Так что мужик, которого «эта дура притащила в постель», никакой мне не отец.

Я ушёл и опять забрался в квартиру к дворничихе с первого этажа. Но выяснилось, что шёпот пропал. Мой шёпот умер, и там, в чужой квартире, я впервые заплакал. Тут меня и застукали. Дворничиха вернулась, загорланила, вызвала милицию… Пока я сидел в ИДН, мне пришла в голову одна мыслишка. Почему моль не разлетается из нашей квартиры по всему дому, почему не жрёт других людей? Да потому что живёт в новой мебели! Это очень важно, понятно? Получается, во всём виновата папашина стенка, и нужно только избавиться от нее…

Дома была тишь да гладь. Всё-таки родители дожали старушку: мама повезла бабулю в её коммуналку. Папа меня пожурил, сказал, что надо быть осторожнее и не попадаться. Спросил, зачем я залез к соседке. Я ему — осточертело в вашем гадючнике! Он засмеялся: «Ничего, скоро бабушкина конура освободится — переедешь». Как это — освободится? Очень просто. Старуха подохнет, уж он-то об этом позаботится, я переберусь в её комнату, вот тогда и смогу жить, как вздумается.

Вот гнида! Надо было торопиться.

Когда папа ушёл выносить мусор, я достал банку с азотной кислотой (мама иногда чистила ею унитаз) и начал обрабатывать всю их любимую стенку. Папаша вернулся, увидел, что полировка испорчена, дерево обугливается…

Он меня выпорол. Не пожалел сил, зараза. Ни вырваться я не мог, ни вмазать ему по морде. Только до крови укусил за руку, так, что он взвыл. А когда он отправился за аптечкой в ванную, я побежал следом и запер его там. Пока он ломал дверь и смешно ругался, я взял его зажигалку, плеснул бензинчиком внутрь шкафа с одеждой и запалил. А когда услышал, что через пару секунд дверь ванной рухнет, я зачем-то схватил молоток и пошёл папаше навстречу.

Дальше — не помню.

В милиции я честно всё рассказал, а ко мне подослали этого придурка доктора, которого больше всего заинтересовал шёпот — когда я начал слышать голоса, внутри меня они звучали или снаружи… Хотя, это ведь неважно, был ли голос на самом деле. Шепот помогал мне всю жизнь, а я дал его сгубить. А доктор меня спрашивал: не люблю ли я смотреть на себя в зеркало? Нравится ли мне своё лицо? Не кажется ли мне, что у меня слишком длинные руки и ноги?

Дурдом…

Хорошо хоть, я не убил того гада, иначе бы не выкрутился. А пожар… Так ведь кроме нашей квартиры ничего не пострадало. Этот гад от нас убрался, и моль сгинула без следа. Бабуля вернулась, помирилась с мамой, теперь они обе поправляются — почти уже стали прежними. Так что всё в порядке у нас. Только бабуля лежит, встаёт очень редко.

Теперь-то вижу: всё неправильно я понял. Сражался с молью, с мебелью, с родными, и совершенно не думал, что отчима моль не трогает! Не становится он холодным и прозрачным — в этом вся разгадка.

Вот же тварь. Бывают же в природе твари… Он сам — и есть моль. Даже в сто раз хуже, потому что ничем не отличается от обычного человека. Насквозь холодный, и тепло у него чужое, ворованное.

Дрожь пробирает, когда понимаю, что с нами со всеми могло быть…

Сумел ли я остаться прежним? Если да, то каким образом? Если нет, то как жить дальше? Этого пока не понимаю. Но обязательно пойму.

Автор: Александр Щёголев

@темы: животные, безумие, рассказы, предметы и вещи, не своё

---

Умиралище

[Скрёб-поскрёб]

Самый страшный в моей жизни сон был жутко будничным и прозаичным. Но, не в пример кошмарам с падающими самолетами, чудовищными змеями и прочей чертовщиной, что благополучно забываются на другой день, врезался прочно в память.

Меня, лежащего пластом в плену какой-то небывалой слабости — смертельной, как откуда-то доходит — везут в старой и тряской «скорой» в «умиралище» — место, где люди расстаются с жизнью. И я, еще с тайной надеждой, думаю: а вдруг мне это только снится? Хотел даже протереть глаза — но руки не шевелятся, и по детальности картины в стиле гиперреализма вижу, что не снится ни фига, все так и есть.

Рядом — жена и дочка с печальными, но несколько будничными лицами: дескать, и жалко батьку, да все едино везти на погост! Мне хочется что-то им сказать, но губы тоже не шевелятся — и чувство страшного, уже безысходного одиночества сжимает все внутри.

Тут наш рыдван перестает трясти; я понимаю, что вот и приехал, отчего последние, наверное, на этом свете слезы душат меня и со внезапным в слабом теле жаром льются по щекам. Но никто этого уже не видит, потому что истуканы-санитары берут носилки со мной и вносят в сумрачный зал с каменными, как в бане, лавками, на которых лежат такие же как я полупокойники. Один санитар бросает походя другому:

— Куда этого сваливать?

— Да вот сюда!

Меня ссыпают на пустую лавку, а тем временем жена с дочкой у конторки при входе возятся с какими-то бумагами. По залу с вечной ненавистью персонала к пациентам ходят те же санитары в грязных халатах; там и сям над умирающими стоят бедные родственники, и отстояв недолго, удаляются. Кто-то уже отдал концы, кто-то вот-вот отдаст. И время равнодушным тараканом ползет к концу отпущенного мне времени.

Я будто сквозь вату испытываю два главных ощущения. Одно — что все это не так, неправильно, где-то есть дурной подвох, с которым я б уж разобрался, будь чуть больше сил! Прошел бы по всем коридорам, поднял шум, потребовал лицензию — но не могу не только рукой или ногой, но даже губой пошевелить, а они, суки, пользуются этим!

Ну а другое — что все идет по заведенному порядку; скорей всего, имеется и лицензия с такими подписями и печатями, против которых уже не попрешь! И этот заведенный и рутинный ход всего как-то смиряет мой исходный ужас. Раз надо, значит, надо! Все не вечны и должны когда-то сгинуть; рано, не рано, а влип — и уже не отлипнуть все равно!

Тут, наконец, списав меня со всех былых счетов, подходят жена с дочкой постоять тоже надо мной, но, кажется, делают это скорей не для меня, а для того, чтобы не выбиваться из заведенного порядка. Что-то друг дружке говорят; я еще слышу, но уже не понимаю их — и не пытаюсь понимать: моя ладья, увы, уже отчалила от их берега! Вдруг раздается трель дочкиного телефона, и она, прикрыв мобильник ладошкой, говорит какому-то живчику: «Ну все, потом перезвоню, давай!».

Мне от этого ни капли не обидно — даже хорошо, что ее жизнь, так кстати отпочковавшись когда-то от моей, продолжится и после моего ухода. И опять хочется, уже в полном смирении с судьбой, расплакаться напоследок , и уйти с растревоженной душой. Но слезы больше не текут, и пока я силюсь выжать их, подходит черствый, как казенная бумага, санитарный бригадир:

— Ну все, простились — и на выход.

И только что улегшийся протест опять восстает во мне неугомонным ванькой-встанькой. Я хочу крикнуть: «Ты, сука, сам уйди! А вы пока не уходите!». Но рот-то скован; я еще надеюсь, что мои провожающие не послушают его — но они с какой-то общепринятой покорностью, которая меня уже ничуть не утешает, покидают зал.

И я в нем остаюсь совсем один — с горьким признанием той истины, что каждый умирает в одиночку.

Теперь, за удаленьем всех душевных мук, меня заботит лишь одно: как все-таки случится моя смерть? Как я сам ощущу ее — и как это произойдет технически?

Мое постыдно беспомощное тело переносят в другой зал, где уже никого из посторонних нет, и где видимо все и происходит. Но как именно?

А вот как. Тут тела пакуют в черные мешки на молниях, как при отправке трупов с ДТП, оставив лишь просвет над лицами. В них и доумирают еще неумершие. Затем санитары до конца застегивают молнии — и сносят эти упаковки к транспортеру, вроде аэровокзального, который отправляет их в тартарары.

Только я вижу с изумлением, что бардака и неразберихи здесь не меньше, чем снаружи.

Вдруг молодая девка с белым, но еще живым лицом расстегивает свой мешок, и оказывается, что она вся голая. Вскакивает с лавки и как с бодуна на чужой квартире, озирается по сторонам. И у меня возникает шальная мысль: а ведь и я еще не сдох! Может, пока рядом никого нет, что-нибудь замутить с ней напоследок? Тем более, долго не придется уговаривать!

Но оглянуться я не успел, как к ней подходят двое санитаров, бьют её по голове, и после того, как она падает, застегивают ее с головой. И это меня живо остужает: ну да, не то время и место. Мне даже становится стыдно: вот я болван, уже на полумертвую позарился!

И следом вновь охватывает беспросветная тоска перед конвейером, с которого мне не сойти. Я жду, жду, когда совсем отдам концы, чтобы скорей покончить со всем этим скверным делом. Но все эти всплески как перед обычным сном, когда вязкую дрему нарушает яркая шальная мысль, меня как-то некстати растормошили. Той ватной одури, в которой я попал сюда, все меньше и меньше, а другое начинает волновать все больше и больше.

Я понимаю, что обратного пути отсюда нет. Но если я сейчас не доумру, то как, живьем что ли, меня зашьют в этот мешок? Как перед сном опять же, когда ищешь поудобней позу, хочу повернуться на бок — но не дает этот мешок, в который меня уже как-то незаметно упекли. Еще одно усилие вконец сгоняет с меня всякий сон.

И тут я с новой жутью в сердце сознаю, что умирать нисколько не готов. Но как тогда быть с этой уже зажевавшей меня процедурой? Что делать? Ужас! Караул!

И я украдкой, чтобы тоже не схватить по голове, выбираюсь из моего мешка и встаю, хоть и нетвердо, на ноги. Но просто улизнуть из умиралища, в которое я все же, знать, неспроста попал, мешает одна мысль. А вдруг все эти превращения — какая-то уже аномалия в моем отравленном смертельной болезнью мозгу? Вот выйду в тот предбанник, откуда еще, может, не ушли мои — а там меня, уже отпетого покойника, сочтут каким-то монстром, зомби! Так пьяный в доску кажется сам себе трезвым как стекло, но для других он — свинья свиньей! Поэтому я тихо крадусь к смежным комнатам, и в одной из них натыкаюсь на бригадира, который сидит за столом с водкой и жарит в топке, где жгут нашего спекшегося брата, краковскую колбасу. На ней шкворчит и лопается шкурный жир; кругом царит какой-то жуткий, явно не колбасный смрад.

— Эй, ты куда? — встает он навстречу мне, вытирая сало с губ — такой великий, как боксер Кличко, бугор, способный одним махом уложить еще довольно слабого меня. И я с эдаким подлым придыханием слабейшего лопочу:

— Да я только спросить хотел.

— Чего?

— А сколько тут на умирание дается?

— Ну, минут десять. В принципе, это не я решаю, такой норматив.

— А кто за десять не успеет? Тогда что?

И он отпускает фразу, от которой у меня мурашки с топотом слонов проносятся по вновь ожившему загривку:

— Ну, так зашьют — и там уже все дохнут. Ну, иди, иди ложись.

Как на экзамене, когда ни в зуб ногой, я лихорадочно ищу какие-то окольные слова, чтобы продлить беседу — но он, гад, уже понял, что я только морочу ему голову. И зовет своих подельников: а ну спровадьте этого обратно!

Двое из них хвать меня — и в их железных лапах я опять оказываюсь словно без рук и без ног. И в ужасе от того, что я впрямь ожил, что я никакой не монстр, не зомби, могу складно думать и говорить, а меня сейчас угробят по чудовищной ошибке, ору им:

— Хорош живого хоронить! Сейчас же отпустите!

Но они глухи к моим воплям, как полицаи безразличны к пойманному для галочки бедолаге. Я чую, что мой шанс один — найти такие задушевные слова, чтобы сломать эту их галочку, но вижу, что у них душ нет. Да это и не люди вовсе, а тупо выполняющие задачу зомби. Но если они хоть немного похожи на людей, значит, когда-то ими были. Вдруг я смогу их пробудить? И я опять ору:

— Ребята! Ну договоримся по-людски! Сейчас с собой нет, завтра занесу, клянусь!

Хотя где-то в подкорке сидит мысль, что если я только вырвусь, то хрен чего им дам, и хрен потом они меня достанут!

Но пока я все это кричу, они уже успевают снести меня до прежней лавки и завернуть в тот же мешок. И один другому говорит:

— Слышь, что-то разорался парень! А ну тресни его головой об лавку!

Тот хвать меня — и хочет треснуть так, чтобы уже вовсе не собрать мне мозгов. Я упираюсь что есть сил, и тогда они вдвоем берутся за меня. Я уже не боюсь ни смерти, перед которой я сам сдулся пять минут назад, ни боли от надвигающейся травмы головы. Но бешеный протест вызывает вся эта незаконность ритуала, оказавшегося чистейшим произволом!

Сопротивляясь всеми клетками тела, я ору истошно:

— Эй, там, наверху, спасите, помогите!

Но там, где тоже никому ни до кого нет дела, меня не слышно. Становится ясно, что мой аккумулятор вот-вот сдохнет и меня все-таки приложат головой об лавку…

Тут я и просыпаюсь, весь в поту и в ужасе, что еще чуть-чуть, и я мог бы вовсе не проснуться! В ушах еще звенит мой дикий крик; я вскакиваю на постели, понимая окончательно, что все это мне лишь приснилось. И как бы дальше я ни хотел забыть этот неладный сон, пошаривший какой-то жуткой лапой в моей душе — не забывается он почему-то.

Автор: Александр Росляков

@темы: сновидения, рассказы, не своё

---

УХОВЁРТКА

[полярный рысёнок]

самая смешная страшилка, которую читала))) из вк.


Одна женщина заснула на пляже, крошечная уховёртка заползла ей в ухо. Через несколько дней женщина пришла к врачу с ужасной болью в ухе. Осмотрев её ухо, доктор сказал: «Я ничего не вижу, вам нужно сделать рентген”. После того, как доктор получил снимки, он пригласил её вместе с мужем к себе в кабинет.

“Прежде всего, я хочу, чтобы вы сохраняли спокойствие. Уховёртка забралась вам в ушной канал. Мы не можем добраться до неё. Единственное, что нам остаётся, подождать пару недель, пока она прогрызёт себе путь сквозь ваш череп и выберется наружу из другого уха. И с вами всё будет в порядке”.

Конечно, когда женщина услышала эту новость, она не осталась спокойной. Она впала в истерику. Мужу и трём медсёстрам пришлось удерживать её, пока доктор вкалывал ей транквилизатор.

“Мы госпитализируем её, и буем вкалывать ей сильнодействующие лекарства. Это займёт пару недель”,- сказал доктор мужу. “Это должно ей помочь”.

Примерно через две недели, уховертка вылезла из уха женщины. Муж был у постели жены, когда появилось маленькое существо. Он схватил её и положил в пустую бутылку воды. На следующий день, пара с уховерткой в бутылке пришли на последний приём к доктору.

“Давайте сделаем ещё один рентген”,- сказал доктор. На этот раз женщина с мужем прождали немного больше, прежде чем доктор снова пригласил их в кабинет.

“Я боюсь, мне придется изменить диагноз”,- сказал доктор. “Я осмотрел уховертку и снимок рентгена”. Он сделал глубокий вдох. “Это была самка. Должно быть, она была беременна, когда залезла в ухо. Она отложила яйцу в вашем черепе. Когда из яиц вылупятся молодые уховертки, они сожрут ваш мозг”.

@темы: животные, это случилось на самом деле, не своё

---

[BlueBeast]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Скрёб-поскрёб]

запись создана: 25.01.2014 в 23:21

@темы: ссылки, голос админа, это случилось на самом деле

---

BEN DROWNED, поиск добровольцев

[Slenderman]

Господа и дамы, я ищу людей, которым знакома история БЕНа и его трагическая судьба.

В старой доброй Мракопедии есть статья с переводом всей крипипасты про нашего друга, что, надо признать, огромный объем текста. И я очень счастлив, что кто-то наконец познакомил с ней русскую аудиторию, спасибо за это автору перевода. Но все же, после прочтения статьи я могу с уверенностью сказать, что познания переводчика в английском языке были не особенно точны. Как и в русском. Как и в области игр Нинтендо. В общем, перевод кошмарен и я попросту бросил попытки править текст.

Посему, я пришел к вам с просьбой:
Терпеливые люди, обладающие грамматическим перфекционизмом, готовые во имя Великого и Могучего исправлять неверно употребленные паронимы и тупые деепричастные обороты! Если вас так же волнует будущее бедного БЕНа - помогите мне исправить перевод сего кривожопого школьника автора! Других переводов на сегодня, насколько мне известно, не существует.
Да процветает классическая крипипаста, и да перепадет с нее нам всем.

С уважением и надеждой на ваши отклики,
--- Я.

@темы: ссылки, вопрос, рассказы, классика, не своё