Аранья мексиканских болот

[Скрёб-поскрёб]

В южном Техасе, на границе с Мексикой, существует масса еще совершенно не исследованных уголков, хотя эта территория присоединена к Соединенным Штатам больше шестидесяти лет назад, в то «доброе старое время», когда знаменитый романист Майн Рид участвовал в походе против мексиканцев. Объяснить существование таких неисследованных уголков можно только природными условиями местности. Огромные пространства Южного Техаса представляют собою настоящую пустыню, где нет ни воды, ни каких-либо животных или птиц. Какой-то дикий хаос камней, обожженных беспощадным солнцем. А рядом с такой пустыней тянутся девственные лесные чащи, где лианы, переплетаясь, образуют непроходимую растительность — стену-завесу, в тени которой на плодородной почве копошится богатейшая экзотическая фауна.

Если по такой чаще идет, с трудом прокладывая среди зарослей дорогу, человек, то на каждом шагу его подстерегает грозная опасность — лес кишит хищными животными: на ветвях могучего дерева прячется свирепый кугуар; в кустах раздается злое шипение и характерный звук, похожий на звон,— там гремучая змея; ночью в ложе странника, если оно предварительно не осмотрено, залезет и расположится в складках одеяла или простыни ядовитый скорпион... Да не перечислить всех опасностей, грозящих человеку в этих дремучих лесах.

— Нас было трое, Мортимер, Эндрю и я. Все здоровые, крепкие парни, потому что мы золотоискатели и трапперы. По совести сказать, мы были людьми, о которых говорят, что они не верят ни в сон, ни в чох, ни в кобылью голову, то есть не придают ни малейшего значения всяким приметам и предсказаниям, не верят в бабьи россказни. Но вот нам пришлось натолкнуться на нечто такое, при виде чего у любого волосы дыбом встанут.

Однажды мы должны были проехать в поселок Бодрильо по старой, проложенной еще испанцами дороге, по которой проходят только вьючные животные. Дорога находится в ужасном состоянии: ее не ремонтировали, надо полагать, со времен Кортеса и Пизарро, пресловутых «покорителей» Америки. Кроме того, скучна и однообразна эта дорога, проходящая по крутым скалам, до такой степени, что поневоле в голову лезут разные мысли.

В довершение удовольствия, местами от дороги не осталось и следа. Поэтому тот, кто хочет добраться с этой стороны в Бодрильо, обыкновенно берет в проводники какого-нибудь краснокожего парня. Вот такого-то проводника, подростка Педро, мы взяли с собой.

Часа через два после того, как мы начали свое шествие по вьючной дороге, нервы у всех размотались до крайних пределов, а впереди еще чуть ли не сутки странствования по неведомым местам.

Проклятая дорога вьется туда и сюда, делает зигзаги, петли, словно прокладывал ее не род человеческий, а какой-нибудь представитель благородной заячьей породы, убегавший от борзых собак.

— К черту! Я поеду напрямик,— раздраженно ворчал Мортимер, неистово понукая своего мула.

— А я лягу в первую попавшуюся канаву и буду выть по-волчьи,— поддакивал ему Эндрю.— Да, буду выть по-волчьи, покуда звезды с неба не посыпятся.

Тут мы обратили внимание, что с вьючной дороги, в сторону, спускаясь вниз, ведет тропка, а на ней следы конских копыт. Может быть, какой-нибудь мустанг проходил здесь на водопой.

— Я поеду по этой тропке,— решил Мортимер.— Куда-нибудь к человеческому жилью она должна же вывести. Я не я буду, если при помощи этой тропки мы не сократим наш путь километров на двадцать.

Эндрю тоже стал соблазняться подобной перспективой. Я же колебался, но и сам потом сдался.

Видели бы вы, что тут сделалось с нашим проводником, с этим подростком-краснокожим. Его коричневое лицо побелело, губы почернели, глаза из орбит вылезли, сам весь трясется. Схватил он под уздцы моего мула, оттягивает его с тропки в сторону.

— Нельзя! — кричит.— Нельзя! Там смерть!

— Что такое? Почему смерть? Ну-ка, пусть попробует кто напасть на трех бравых гамбузино, вооруженных скорострельными ружьями, браунингами и острыми испанскими ножами... Да мы раскатаем целую банду!

Вместо ответа проводник, загораживая тропку, с ужасом повторил несколько раз какое-то совсем нам непонятное слово:

— Аранья! Аранья... Аранья!

И при этом развел руками, как бы показывая величину этого «араньи».

— Змея?.. Кугуар?.. Рыба такая, что ли? — допытывались мы.

Но толку так и не добились. Тогда Мортимер стегнул бичом проводника, по-прежнему стоявшего посреди дороги. От удара краснокожий зашипел, как змея, которой наступили на хвост, отскочил было в сторону, но, когда мы тронулись в путь, погнался за нами и снова загородил тропинку.

На глазах у него появились даже слезы, и опять все то же:

— Аранья! Аранья! Смерть!!!

Ушел он от нас только тогда, когда Эндрью, рассердившись, прицелился в него из ружья.

Я видел: покуда мы не свернули в сторону, покуда мы не отъехали на порядочное расстояние, мальчуган стоял у начала тропинки, долго и печально кивал головой и махал руками, зовя нас обратно.

Километров через пять дорога пошла болотами. Мулы наши стали увязать в грязи местами по брюхо. Я видел, что толку тут не будет. Попробовал было уговорить товарищей вернуться, но оба они словно с ума сошли. Подняли даже меня на смех:

— Что, струсил? Какой-то «араньи» или «орканьи» испугался... Тьфу, стыдись, Смит. Если трусишь, то поворачивай оглобли, а мы хоть и к черту на рога, да полезем.

Меня взорвало: вовсе я не трус, но разбивать лоб о стенку — благодарю покорно. Что же делать? Как-то неловко оставлять товарищей на полдороге. Может быть, и в самом деле им будет грозить какая-нибудь опасность, а я буду в стороне? Нет, эта марка не пройдет. Едут они, так поеду и я. Пусть никто не говорит потом, что я, Гуг Смит, испугался какой-то мифической «араньи».

К вечеру мы забрели в страшную глушь. Но тут стали попадаться кое-какие следы: во-первых, я обнаружил в траве скелет лошади, возле которого валялось полуистлевшее мексиканское седло, а немного поодаль — скелет мула.

Поехали дальше. Еще через полчаса обнаружили постройку — гасиенду с забором из колючего кустарника. Но тут не было ни души, а у ворот опять лежал скелет мула или коровы.

По правде говоря, внутрь дома мы войти опасались: было жутко глядеть на выбитые окна, полуразвалившиеся стены, заплетенные зеленым ковром вьющихся растений. На дворе мы отыскали удобное местечко, выжгли на нем траву и расположились на ночлег, разложив порядочный костер. Мулов поместили у изгороди. Для корма им должно было хватить запасов овса, бывших с нами в торбах, да, кроме того, мы нарезали несколько охапок дикого клевера.

Утром я проснулся от крика Мортимера:

— Эй, Смит! А ведь парочку мулов мы проворонили!

— Конокрады увели, что ли?

— Кой черт, сами ушли. Пошли по направлению к этой заросли. Эндрю уже побежал искать их, да что-то долго не идет обратно. Мы не хотели тебя будить, потому что ты сделался нестерпимым ворчуном. Но теперь придется и тебе, пожалуй, пойти туда. Эндрю будет загонять мулов, а ты будешь загонять самого Эндрю. А то мы застрянем тут. Я же покуда приготовлю завтрак. Пойдешь? Ну, ладно, не задерживайся только.

И я пошел. Следы мулов и следы Эндрю, действительно, вели к густой заросли метрах в полутораста от жилья. Следы виднелись очень ясно, так как почва тут была сырая. Но вот и заросль.

— Эндрю! Ay! Где ты? — кричу я.— Нашел?.. Ау!..

Но в ответ только ветер гудит в листве. Потом следы вывели меня на полянку, покрытую необычайно яркой зеленью. Тут следы прерывались. Не понимая, в чем дело, я полез напрямик, и... упал в воду. Это было тинистое болото с дном, состоявшим из какой-то гнусной слизи черного цвета.

Я едва не захлебнулся в этой зловонной трясине, хотя она была неглубока. Когда я выбрался на берег, с меня струями стекала жидкая грязь. В таком виде продолжать путь было решительно невозможно. Я разделся донага, отыскал местечко, где вода не была еще взбаламучена, и принялся полоскать одежду.

И вот во время этого занятия я услышал звуки, сразу же привлекшие мое внимание. Какое-то животное издавало противный скрипучий писк, словно растирая железными челюстями стеклянные бутылки.

Заинтересовавшись, я осторожно обошел лагуну, раздвинул ветви и обомлел. На небольшой поляне лежали: труп одного из наших мулов; почти рядом — судорожно скорченное тело Эндрю, а около последнего — что-то такое, что и во сне не приснится,— существа колоссальной величины, похожие на пауков, с налитыми жиром мягкими телами и мохнатыми ногами.

Признаюсь, я не удержался и отчаянно вскрикнул. Потом, совершенно позабыв, что я безоружен, как сумасшедший бросился на полянку, крича во все горло и размахивая руками. Должно быть, я не добежал до чудовищ всего пяти шагов, как меня объял такой панический ужас, что я повернулся и побежал обратно во всю мочь. А сзади меня уже десятки скрипучих пискливых голосов отзывались на мой крик. И что-то бесформенное, безобразное, черное катилось за мной.

Оглянувшись, я увидел кошмарное чудовище, настигающее меня. Миг... и оно скачком налетело на меня и впилось в ногу. Я почувствовал жгучую боль, свалился, вскочил, крича не своим голосом, протащился еще несколько шагов и опять упал.

Теперь я лежал, буквально окаменев от ужаса. Но боли я уже не чувствовал. Должно быть, боль была парализована ужасом. Зато я ясно видел, что творилось со мною.
Колоссальный черный паук, впившийся в мою ногу, противным писком созывал свое кровожадное потомство. Десятки других, более мелких, но не менее отвратительных животных черными клубками катились следом за гигантом, изловившим меня и крепко державшим мою ногу мохнатыми лапами. Но, должно быть, вся эта компания уже позавтракала основательно: по крайней мере, только немногие осадили меня, принявшись грызть мое тело или, вернее, не грызть, а... высасывать кровь длинными мохнатыми хоботками.

Слабея с каждым мгновением все больше и больше, я чувствовал, что погибаю. Но вот самый большой паук отошел в сторону и скрылся в зарослях. Тогда я, собрав остатки сил, вскочил и что было мочи побежал по направлению к покинутой гасиенде, зовя во все горло Мортимера на помощь.

Вот я уже около самой гасиенды, еще два-три шага, и я спасен. Но тут в мою левую ногу снова впились железные челюсти моего врага, и я опять упал.

Мортимер выскочил на мой зов.

— Ружье! Возьми ружье! — кричал я.

Но он или не понимал меня, или сам ошалел от ужаса. По крайней мере, он стоял в двух шагах, глядя выпученными глазами на пожиравшее меня чудовище. Потом я видел, что мохнатый паук-гигант, оставил меня в покое, прыгнул на Мортимера и впился хоботом в его горло...

Должно быть, я пролежал без сознания с час или полтора... Придя в себя, я пополз в дверь гасиенды. По пути лежал труп Мортимера с раздувшимся багровым лицом. Вероятно, и мое лицо напоминало лицо трупа.

Один из мулов стоял еще в углу двора: он был привязан и не мог сорваться. Я отвязал его, вскочил к нему на спину и помчался из этого проклятого места, где погибли мои товарищи. Дня два пробродил я по болотам, покуда не выбрался на старую испанскую вьючную дорогу.

Наконец, я добрался до поселка. Тут меня приняли за сумасшедшего, да, по правде сказать, я и сам себе кажусь помешанным. Меня накормили, напоили, подлечили, дали мне одежду.

Зашел я к вам, мистер Сэплент, зная вас, как ученого человека,— зашел сказать, что я решил завтра же возвратиться туда, к болоту. Я уже раздобыл ружье и сделал запас разрывных пуль. Правда, никто из жителей поселка ни за какие блага не согласится последовать за мной: их напугала моя история. Но я знаю дорогу.

Только теперь узнал я, что окрестные индейцы отлично знают это место и называют его «Болотом Гигантского Паука». Слово «аранья», которое кричал нам наш проводник, индеец Педро, на испанском означает, как я теперь узнал, «паук». Мальчуган, значит, предупреждал нас, но мы были идиотами.

Итак, завтра я отправляюсь туда, к болоту и паукам. Я не могу, не могу не поехать туда. Я должен расплатиться с этими «аранья» за гибель Мортимера и Эндрю. Если мне это дело удастся, я вернусь через два дня.

***
С тех пор, как Смит отправился к «Болоту Гигантского Паука», прошло не два дня, а две недели. Он так и не вернулся.

Автор: М. Сейлор

@темы: животные, рассказы, не своё

---

[кракозябрик]

палатка О_О

@темы: картинки, предметы и вещи, не своё

---

[кракозябрик]

длинная картинка

@темы: картинки, интернет, социальные сети, не своё

---

Останкино

[Скрёб-поскрёб]

Округ телецентра Останкино знают многие, как район с самым высоким строением Москвы, но не каждый знает, что земля, на которой стоит башня, имеет старинную и мистическую славу. Здесь иногда встречается странная старуха-горбунья. Она появляется около телебашни, а затем медленно и молча идёт к располагающемуся неподалеку дворцовому ансамблю и скрывается за высокой оградой.

Говорят, первое появления старухи произошло в 1558 году, когда местностью владел боярин Алексей Сотин. Только вздумал распахать он пустошь, на которой в наше время возвышается дворец, как явилась к нему горбунья-вещунья и предрекла: «Не смей распахивать, не тревожь эту землю. Не зря она Останкиной зовется. Людские останки здесь лежат. Тронешь - быть беде неминуемой». Засмеялся боярин ей в лицо и планов своих не изменил, а через 3 дня был казнён по приказу Ивана IV Грозного. Следующим владельцем Останкино стал немец-опричник Орн. С ужасом говорили о нём местные жители. По ночам устраивал он в своем владении игры бесовские, а днём разрывал старые могилы, видимо, искал сокровища. И к нему явилась горбунья, погрозила клюкой и сказала: «Угомонись, проклято будет имя твое и весь род твой!» Не послушался иноземный опричник и совершил вскоре страшное преступление. По указу Ивана Грозного везли заморские купцы перстень заговоренный с таинственным знаком «мироздания». Перстень Орн забрал, купцов убил и вместе с сокровищами закопал среди древних могил. Проведал о случившемся Грозный, послал за Орном стражу, но сумел иноземец спрятаться в Останкинских болотах, где и сгинул в конце концов.

Следующее появление вещуньи пришлось на время царствования Павла I. После посещения острова Мальты российский император побывал в Останкинской усадьбе. К этому времени здесь уже стоял знаменитый Шереметевский дворец. Как смогла пройти вещунья сквозь бдительную императорскую охрану, никто понять не смог. Хотели её прогнать, но Павел остановил стражу и долго разговаривал со старухой наедине. Потом вызвал к себе графа Шереметева и с грустью сказал ему: «Теперь я знаю, когда буду убит». В ночь на 12 марта 1801 года император был задушен. Во время Отечественной войны 1812 года Останкино было занято частями французского генерала Орна. Несколько раз приезжал генерал в имение и заставлял солдат вести раскопки в районе древних захоронений. Местные жители были уверены, что французский генерал являлся потомком опричника-иноземца и искал закопанные своим предком сокровища убитых купцов. Сокровищ генерал не нашёл и, разочарованный, уехал из имения... Побывал в 1856 году в великолепном имении и император Александр II со своей супругой и детьми. Однажды на крыльце государь оступился. Его поддержала неизвестно откуда взявшаяся горбатая старуха, тихо прошептавшая ему: «Будешь ты, Государь-батюшка, править 25 лет, а погубит тебя безбожник». В марте 1881 года предсказание старухи исполнилось: бомба революционера-народовольца оборвала жизнь Александра II.

Всё бы ничего, но городские легенды постоянно подкрепляются словами очевидцев: охранников, сторожей и других людей, постоянно пребывающих в районе телебашни в вечернее и ночное время. Вот показания одного из охранников, назвавшегося Сергеем: «Ночами здесь вроде все тихо, народ круглые сутки ходит, то у них монтаж, то репортаж… И на центральном входе тоже спокойно. А вот здание напротив - стрёмное. Там все время какие-то звуки: то стоны, то хрюканье. Я сначала думал, что это пацаны надо мной прикалываются. Ан нет, звук как будто прямо над ухом, поворачиваюсь – никого. Жалко, Пашка в отпуске, он бы вам свою любимую историю про старуху рассказал. В октябре 91-го, за пару дней до штурма телецентра, появилась старуха горбатая, да так и прётся к нам в здание. Пашка - ей: «Не положено, мамаша, пропуск нужен», а она повела носом и хрипло так: «Кровью тут пахнет», развернулась и исчезла. Пашка не пацан, но сдрейфил круто. Я-то её тоже видел, правда, издалека. Я когда на воротах дежурю, с разными прибабахами сталкиваюсь. Как-то раз я почти всю смену гонялся за непонятным шариком, такой с виду лохматый, размером с небольшой арбуз, ни головы, ни ног не видно, катится себе по техническому коридору, нахально так катится, не спеша. Я к нему пытаюсь подойти, а он от меня, я за ним, он от меня, а потом подкатился к воротам и растёкся такой вонючей лужицей, на понос похожей...» До сих пор зона телецентра считается аномальной и с каждым десятилетием можно услышать несколько новых историй о творящейся здесь чертовщине, заставляющей даже неверующих людей в ужасе читать молитвы.

Источник

@темы: старики и старухи, мистические и аномальные места, городские легенды, не своё

---

Бомж

[Скрёб-поскрёб]

Мой павильон (а не ларек, уж будьте добры) стоит на автобусной остановке. Зимой кто-то повадился окна бить — не взламывали, а просто хулиганили. И я поставил две камеры, смотрящие в те стороны, куда выходят окна — ну, естественно так, чтобы снаружи они в глаза не бросались.

Я поднимаюсь на ноги сам, родители — алкоголики, на образование ни денег, ни времени не было. И мой павильон — чисто моя заслуга. Я и на кассе, и товар закупаю, и бухгалтерскую отчетность сдаю. И вокруг павильона за порядком слежу — не собираюсь останавливаться на достигнутом, а потому надо уже сейчас держать марку.

В общем, с тех пор как сошел снег, в 6 часов утра я выхожу на остановку с метлой. На чистой остановке людям чаще приходит в голову мысль купить себе чего-нибудь на завтрак и обед.

Так я и обнаружил труп. Сначала подумал — просто спящий бомж, вроде ошивался здесь какой-то вчера после закрытия. Вонь от него стояла соответствующая. Пнул метлой, у него голова и повернулась, а к открытому глазу окурок прилип. Бомж, но не спящий, а как есть мертвый. Вызвал полицию.

В районном отделении я уже знакомство завел, так что приехали быстро. Щелкнули два раза фотоаппаратом, увезли на экспертизу. Странно, говорят, затылок явно проломлен, а крови нет. Глухарь, в общем. Я им про камеры и сказал. Обрадовались — видеозапись преступления (ну, это еще если в кадр попало).

Мне и самому интересно, предложил прямо здесь и посмотреть, на ноутбуке. Ребята покурили, чаю выпили предложенного, и мы заперлись в павильоне. О торговле я даже и не думал — люди остановку стороной обходили, потому что машина полицейская стояла, да и вонь еще не выветрилась, и мусор опять же.

Бомж появился в 22:17. На остановку не зашел, встал рядом, в тени. На самом краю кадра стоял, спиной к камере. Лицом к центру остановки то есть. Чувствовалось, что людей он нервировал — стоит, смотрит, воняет. Поздние гуляки как-то все к другому краю остановки прижались.

Мы так минут десять посмотрели, потом решил ускоренно перекрутить — ничего ж не происходит. Поставил я шестнадцатикратную скорость. Люди побежали по экрану, машины мелькали. Бомж не шевелился, только покачивался, что на такой скорости выглядело слабым подергиванием. Когда кто-то подходил к бомжу, мы тормозили видео. Ближе к одиннадцати какой-то мужчина, храбрясь перед спутницей, пытался бомжа от остановки прогнать, но его, видать, замутило, когда он на расстояние руки подошел. Ближе к полуночи прошла бабка с болонкой, кинула несколько монеток к его ногам. За полночь свет в павильоне погас — я домой пошел.

И за все это время бомж не то что шагу не сделал — с ноги на ногу не переступил. Стоял, покачивался, таращился в центр остановки.

Четверо пьяных появились уже на рассвете — за полтора часа до меня. Человек на пустой темной остановке привлек их внимание. Что-то один из них бомжу говорил, потом бутылка водки появилась — вроде выпить предлагали. Тот не реагировал. Парней, видать, такое равнодушие оскорбило — было видно по выдвинутым челюстям и выражениям лиц, что разговор пошел в ключе «тебе что, жить надоело?». Один пнул бомжа под колено. Нога подогнулась, торс отклонился назад — оборванец застыл в такой позе. Тогда другой вытащил изо рта сигарету и приложил горящим концом к лицу несчастного. Бомж не схватился за ожог, не завопил, а только ощутимо вздрогнул и пошел на своего противника. Тот отскочил, и в этот момент прежний «каратист», задрав конечность, пнул бомжа в крестец.

Он упал, как манекен, на лицо, не сделав попытки выставить руки, и тут же получил ощутимый пинок в живот. На этом четверка сочла справедливость восстановленной и удалилась, оставив бомжа именно в той позе, в какой я нашел его утром.

Зазвонил телефон. Пока мой знакомый разговаривал по сотовому с медэкспертом, я досматривал пленку на скорости — убедился, что до меня никто мимо не проходил. Знакомый спрятал телефон и попросил водки.

— Я у тебя файлы возьму. А с ноутбука ты потом их при мне удалишь, и чтобы они нигде никогда не всплыли, — мне его голос не понравился.

— Что-то случилось?

Знакомый помолчал.

— Он умер от множественных проникающих ран и ожогов. Пытали, видимо. Череп проломили уже после смерти. Но все равно — минимум за сутки до того, как он пришел на остановку.

@темы: рассказы, не своё, мертвецы

---

Нечто из детства

[Скрёб-поскрёб]

Все началось с того, что у меня перегорела лампочка.

Я, как обычно, работал ночью, смотря в монитор компьютера покрасневшими глазами и приканчивая уже четвертую кружку кофе, когда лампочка с громким треском вспыхнула и погасла. Тогда я не придал этому ровно никакого значения. Благо в люстре их было пять. Одной больше, одной меньше - не важно. По крайней мере, так я думал тогда.

Когда примерно полчаса спустя перегорела вторая, я слегка напрягся - не хотелось бы оказаться в полной темноте. Дело в том, что у меня с детства фобия - я боюсь темноты. Нет, даже не так - она приводит меня в панику, в истерику, в состояние, близкое к обморочному. Я не знаю, откуда она взялась, сколько себя помню - всегда приходилось спать с ночником. Поэтому теперь я и ложился спать под утро, благо работа позволяла.

Третья лампочка не просто перегорела, она взорвалась, будто напряжение в сети резко подскочило вольт на пятьдесят. Однако компьютер работал как ни в чем не бывало. Коротко, но красочно выругавшись, я на всякий случай достал фонарик из ящика стола и пошел на кухню за веником, чтобы убрать осколки, усеявшие пол единственной комнаты в моей квартире хищным ковром. Тогда я услышал нечто странное.

Звук шел от входной двери. Легкие шлепки. Будто кто-то постукивал ладонью по металлу. Вооруженный только фонариком и веником, который я держал в руке наподобие меча, я пошел на звук.

Привычно щелкнув выключателем в коридоре, я заглянул в глазок. Никого. Только темнота. Сама мысль открыть дверь, а тем более выйти туда, в кромешную тьму ночного подъезда приводила меня в ужас, поэтому я, подумав: “Ну уж нет, не дождетесь!”, развернулся и направился обратно, когда услышал иной звук, заставивший струйку холодного пота скользнуть вдоль моего позвоночника - характерный скрип открывающейся входной двери. Надо ли говорить, что пару секунд назад, когда я смотрел в глазок, она была надежно заперта на два замка?

Следующие события произошли практически одновременно. Я развернулся в сторону медленно приоткрывающейся двери, направляя луч фонарика в щель, когда лампочка над моей головой вспыхнула и погасла. Я остался в полной темноте, которую с горем пополам разгонял только узкий луч фонаря. Откуда-то из темноты подъезда раздался шорох и я увидел бледную детскую ручку, ощупывающую мою дверь.

Дети? Ночью? В подъезде? У меня вырвался истерический смешок, почти всхлип. К одной ручке вскоре присоединилась, шлепая ладонью по притолоке, вторая... За ней третья, четвертая... Кажется, я начал терять сознание, когда заметил, что все руки будто принадлежат одному существу, и оно ищет за что бы схватиться, чтобы подтянуть себя, затащить свое тело внутрь.

Тогда, уже в полубреду, я кажется вспомнил, откуда взялась моя фобия. Я уже видел это существо. Давным давно, в раннем детстве, оно приходило ко мне, чтобы поиграть. Помню, что тогда меня почему-то совсем не напугали эти детские ручки, ощупывающие дверь кладовки. У него был такой вкрадчивый приятный голос. Низкий мужской баритон. Я вспомнил, что, будучи несмышленым ребенком, даже сам с радостью помог ему открыть дверь. А потом я, кажется, увидел его и чуть не сошел с ума. Здесь память подбрасывает мне лишь размытые очертания чего-то отвратительного во мраке кладовки.

Все это заняло долю секунды, пока я стоял, светя бесполезным фонариком куда-то в темноту. На этом связные воспоминания обрываются. Последнее, что помню - как упал на пол с резкой болью в груди, как полз к телефону и набирал скорую.

Очнулся я уже в больнице. Как оказалось - остановка сердца. Я был мертв чуть больше минуты, повезло что не стал овощем. Я бы наверное подумал, что мне все привиделось, но на мой резонный вопрос, как врачи вошли в мою квартиру, я получил ответ, что дверь была открыта нараспашку.
Оно нашло меня. Через столько лет оно все-таки нашло мою дверь.

Конечно же, я никому не рассказал об этом. Меньше всего мне хотелось оказаться в психушке. Там столько дверей... и совершенно некуда спрятаться.
Едва выписавшись из больницы, я собрал вещи и бежал. Я запутывал следы, как заяц, удирающий от лисы. Из города в город, нигде не задерживаясь дольше чем на сутки. Наконец, я счел, что достаточно запутал его и успокоился.

Теперь я живу далеко, очень далеко от родного города и здесь оно меня не найдет. Ведь правда? Я же, наконец, смог спрятаться? Надеюсь, что так.
А полчаса назад у меня перегорела лампочка и сейчас я убеждаю себя, что тихие шлепки маленьких ладошек по дверце шкафа изнутри мне просто кажутся...

Автор: Уильям Майлс

@темы: рассказы, сущности, детские страхи, не своё

---

Р. Брэдбери "Постоялец со второго этажа"

[Скрёб-поскрёб]

Он был постояльцем. Каждый день я встречал его за ланчем. Одевался он очень аккуратно, в полосатый костюм из индийского льна, на голове носил соломенную шляпу, хрусткую, как кукурузные хлопья. После ланча он отправлялся в нижнюю часть города к парикмахеру. Тут комбинация: мистер Винески и окна с цветными стеклами в холле у моей бабушки — я любил смотреть через них и видеть на улице разноцветных людей. Они появлялись во многих других моих рассказах: люди пурпурные, люди серые, «китайцы», «индейцы» (за красным стеклом). Так вот, тут у меня скомбинированы постоялец, раздумья, кто он такой, окна с цветными стеклами и наблюдение за тем, как бабушка разделывала цыплят. Соедините все эти метафоры и получите рассказ.

Он помнил, как тщательно и умело, ласкающими движениями, бабушка проникала в холодное взрезанное нутро цыпленка и извлекала оттуда удивительные вещи: влажные, глянцевитые, с мясным запахом кольца кишок, мускулистый комочек сердца, желудок, а в нем зернышки. Как искусно и изящно надрезала цыплячью грудь и пухлой ладошкой обирала с нее медали. Одни из них шли в кастрюлю с водой, другие в бумажку — наверное, бросить потом собаке. За этим следовал ритуал набивки чучела вымоченной и приправленной пряностями булкой, а завершала дело, проворными тугими стежками, блестящая хирургическая игла.

При всех чудесах хирургии, однако, ни одна птица после операции не возродилась к жизни. Цыплят немедленно препровождали в преисподнюю, пытать острым вертелом, раскаленным жиром и кипящей водой, до той поры, пока за праздничным столом не собирались прочие хирурги с грозными скальпелями в руках.

За одиннадцать лет, прожитых Дугласом, он редко сталкивался с впечатлениями более захватывающими.

Чего стоила одна только коллекция ножей.

Будучи не при деле, они покоились в скрипучих ящиках большого кухонного стола. Это был волшебный стол, откуда бабушка — седовласая старая колдунья, однако не злая, с милым, добродушным лицом — извлекала атрибуты для своих магических операций. Для рассекания и исследования цыплят и прочей дичи они представлялись важнейшим инструментом.

Шевеля губами, Дуглас насчитал в общей сложности двадцать ножей различных форм и размеров. И каждый был отполирован так тщательно, что в нем виднелось четкое, хотя и искаженное, отражение рыжих волос и веснушек Дугласа.

Пока бабушка занималась расчленением животных, внуку полагалось вести себя тихо. Стоять по ту сторону стола, вытягивать шею и наблюдать было можно, но не болтать языком: это разрушило бы чары. Когда бабушка трясла над птицей серебряными судками, воображалось, будто оттуда сыплются не соль и пряности, а дробленая мумия и индейские кости, а беззубый рот ее выпевает заклинания.

Пружина любопытства сжималась и сжималась, и наконец Дуглас набрался храбрости ее отпустить.

— Бабушка, а я внутри такой же? — Он указал на цыпленка.

— Как что, детка?

— Как он, внутри?

— Да, примерно такой же, только немного красивей и аккуратней.

— И сам живот у меня больше, — добавил Дуглас, гордый своим животом.

— Да, — подтвердила бабушка. — Больше.

— А у дедушки живот еще больше, чем у меня, бабуля. Он на него локтями может опираться.

Бабушка засмеялась и покачала головой.

Дуглас сказал:

— А Люси Уильямс, с нашей улицы, у нее…

— Помолчи, дитя! — прикрикнула бабушка.

— Но у нее…

— Забудь о Люси! Это другое дело. Помалкивай, и все тут.

— Но почему у нее другое дело?

— Еж иголкою вот-вот болтливый рот тебе зашьет, — отрезала бабушка.

Дуглас тут же отошел, но вскоре вернулся в задумчивости:

— Бабушка, а откуда ты знаешь, что у меня внутри?

— Знаю, и все. Ну, ступай себе.

Дуглас, хмурясь, потопал в гостиную; в голове вертелась мысль о том, многого ли стоят знания, полученные от взрослых, если они ничем не подкрепляются. Взрослые правы, и все.

Звякнул колокольчик.

Сбежав в холл, Дуглас разглядел через стекло парадной двери соломенную шляпу. Злясь оттого, что колокольчик не умолкает, он распахнул дверь.

— Доброе утро, мальчик, а хозяйка дома?

С длинного гладкого лица красно-коричневого цвета на Дугласа смотрели холодные серые глаза. Посетитель был высок и худ, в руках держал чемодан и портфель, под мышкой — зонтик; тощие ладони прятались в теплых перчатках, голову венчала чудовищно новая соломенная шляпа.

Дуглас помотал головой:

— Она занята.

— Я пришел по объявлению. Хочу снять у нее верхние комнаты.

— У нас уже живут десять пансионеров, свободных мест нет, уходите.

— Дуглас! — Бабушка, неспешно пересекшая прихожую, внезапно выросла у Дугласа за спиною и поздоровалась с незнакомцем. — Проходите, пожалуйста. Прямо по лестнице. На мальчика не обращайте внимания.

— Ничего.

Посетитель, не улыбаясь, прямой как палка, ступил за порог. Дуглас следил, как они с бабушкой скрылись наверху, слышал бабушкин голос, объяснявший условия аренды. Стукнул чемодан, бабушка вскоре сошла в прихожую, чтобы взять из шкафа постельное белье, нагрузила его на Дугласа и велела мигом отнести в только что сданную комнату.

У порога Дуглас помедлил. Посетитель пробыл в комнате всего ничего, но она уже изменилась. На кровати лежала соломенная шляпа, зонтик, прислоненный к стене, походил на мертвую и окоченевшую летучую мышь со сложенными крыльями. Дуглас прищурился, рассматривая зонтик. Незнакомец стоял посреди комнаты, опустив на пол чемодан.

— Вот. — Дуглас разложил белье на постели. — Мы садимся за стол ровно в двенадцать, если опоздаете, суп остынет. Его готовит бабушка, и он остынет.

В кармане курточки Дугласа звякнули отсчитанные новым жильцом десять центов.

— Мы подружимся, — заверил жилец.

Это было забавно: у человека в кармане одни центы. Целая куча центов. Ни серебра, ни десяти-центовиков, ни четвертаков. Одни новенькие медные центы.

Дуглас поблагодарил.

— Когда поменяю на десятицентовик, кину в копилку.

— Копите деньги, молодой человек?

— Собрал шесть долларов и пятьдесят центов. Теперь будет шестьдесят. Это на август, поеду в лагерь.

— А сейчас мне нужно помыться, — сказал длинный и странный новый жилец.

Помнится, Дуглас как-то проснулся около полуночи. За окном бушевала буря, дом содрогался от холодного ветра, в окна стучал дождь. Небо разорвала бесшумная, жуткая вспышка молнии. Дуглас сохранил в памяти этот страх. Страх, который испытываешь, когда во внезапном свете видишь собственную комнату незнакомой и пугающей.

Вот и теперь произошло то же самое. Дуглас стоял и глядел на незнакомца. Комната уже не была прежней, она неуловимо поменялась, потому что этот человек, быстрый, как вспышка молнии, залил ее своим светом. Дугласу это не нравилось.

Дверь закрылась прямо перед его лицом.

Деревянная вилка опустилась и поднялась; на ней было картофельное пюре. Когда бабушка позвала постояльцев на ланч, мистер Коберман (так звали нового жильца) принес с собой эту вилку, а также деревянные нож и ложку.

— Миссис Сполдинг, — сказал он спокойно. — Это мой собственный столовый прибор; пожалуйста, используйте его. Сегодня я съем ланч, но с завтрашнего дня мне понадобится только завтрак и ужин.

Бабушка сновала туда-сюда с дымящимися супницами (суп, бобы, картофельное пюре), стремясь произвести впечатление на нового постояльца, Дуглас же со стуком поигрывал на тарелке серебряными столовыми приборами: он заметил, что мистера Кобермана это раздражает.

— Я знаю фокус, — объявил Дуглас. — Смотрите.

Он щипнул ногтем зубец вилки. Как фокусник, он стал указывать то на один, то на другой сектор стола. И в том месте возникал вибрирующий металлический звук, волшебный голос. Фокус, конечно, нехитрый. Дуглас просто-напросто прижимал тайком ручку вилки к столу. Деревянная столешница служила резонатором. А можно было подумать, что это волшебство.

— Там, там и вот там! — восклицал Дуглас, радостно пощипывая вилку.

Он указал на тарелку с супом мистера Кобермана, и звук пошел оттуда.

Решительное красно-коричневое лицо мистера Кобермана обратилось в страшную маску. Он оттолкнул от себя тарелку и, скривив губы, откинулся на спинку стула.

Появилась бабушка.

— В чем дело, мистер Коберман, что-нибудь не так?

— Я не буду есть суп.

— Почему?

Мистер Коберман уставился на Дугласа.

— Потому что я сыт, больше не могу. Спасибо.

Извинившись, мистер Коберман пошел наверх.

— Ты что такое вытворил прямо сейчас? — строго спросила Дугласа бабушка.

— Ничего. Бабуля, а почему он ест деревянными ложками?

— Не твое дело. И вообще: когда тебе возвращаться в школу?

— Остался месяц и три недели.

— О боже! — вздохнула бабушка.

На полпути ко второму этажу находилось большое, обращенное к солнцу окно. Стекло состояло из цветных, размером в шесть дюймов, фрагментов: оранжевых, пурпурных, голубых, красных, зеленых. Попадались и желтые, а также удивительного винно-красного цвета.

В колдовские предвечерние часы, когда солнечные лучи падали прямо на площадку и через просветы ограждения вниз, Дуглас стоял возле окна как прикованный, глядя сквозь цветные стекла на мир.

Вот мир голубой. Дуглас прижал нос к голубому стеклышку, за ним виднелось голубое-преголубое небо, ходили голубые люди, ездили голубые автомобили и бегали голубые собаки.

Но вот — Дуглас переместился к другой панели — мир сделался желтым. Мимо проплывали две женщины с лимонной кожей — дочери Фу-Маньчжу, не иначе. Дуглас захихикал. Стекло насытило золотом даже солнечный свет, и он разливался по всему вокруг, как расплавленная ириска.

Наверху послышался шорох. Дуглас знал, что мистер Коберман стоит у двери и наблюдает.

Не оборачиваясь, Дуглас заметил:

— Миры разных цветов. Голубые, красные, желтые. Все разные.

После продолжительной паузы мистер Коберман растерянно отозвался:

— Верно. Разноцветные миры. Все разные, да.

Дверь закрылась. В холле было пусто. Мистер Коберман ушел к себе.

Дуглас пожал плечами и нашел новую панель.

— Ой! Все розовое!

Это было просто, как дождевая капля. Вычерпав из тарелки сухой завтрак, Дуглас ощутил в глубине своего существа простое, чисто белое пламя ненависти, горевшее красиво и ровно. Дверь мистера Кобермана в верхнем этаже стояла тем утром приоткрытой, комната была пуста. Дуглас с отвращением заглянул внутрь.

Теперь это была комната мистера Кобермана. Прежде, когда в ней жила мисс Садлоу, она сверкала яркими тонами: настурции, мотки хлопчатобумажных ниток для вязанья, цветные картинки на стенах. Когда тут жил мистер Кейплз, все в комнате говорило о его подвижной, спортивной натуре: теннисные туфли на стуле, скомканный свитер на кровати, мятые брюки в стенном шкафу, вырезки из журналов с красивыми девушками на комоде. Но теперь…

Теперь комната сделалась вотчиной мистера Кобермана. Пустая, чистая, холодная, все со скрупулезной точностью расставлено по местам. Микробам, пылинкам, клеткам кислорода — всему были отведены строго определенные границы.

Дуглас закончил завтрак: на каждый кусок тоста с маслом приходилось два куска ненависти.

Он поднялся на площадку и выглянул в цветное окно.

Внизу, по тротуару, прогуливался, совершая свой обычный утренний моцион, мистер Коберман. Держался он прямо, на согнутой руке висела тросточка, соломенная шляпа торчала на голове как приклеенная.

Мистер Коберман выглядел голубым человеком, гуляющим по голубому миру с голубыми деревьями, голубыми цветами и… чем-то еще.

Это «что-то» относилось к мистеру Коберману. Дуглас прищурился. В голубом стекле мистер Коберман смотрелся по-особенному. Его лицо, костюм…

Но долго раздумывать Дугласу не пришлось. Мистер Коберман поднял глаза, увидел его, взмахнул, как для удара, тросточкой-зонтом, живо опустил ее и поспешил к передней двери.

— Молодой человек, — проговорил он, взбираясь по лестнице, — что это вы тут делаете?

— Просто смотрю.

— Смотришь, и все?

— Да, сэр.

Мистер Коберман стоял, борясь с собой. На лице у него серой проволокой выступили вены. Глаза походили на глубокие черные дырки.

Молча повернувшись, он спустился по лестнице, чтобы еще разок обойти квартал.

Дуглас полчаса играл на заднем дворе в песочнице. Около половины десятого послышался звон и грохот разбитого стекла. Дуглас вскочил. Было слышно, как через прихожую, а потом обратно в кухню быстро прошаркали домашние туфли бабушки. Бухнула снабженная пружинами дверь.

— Дуглас!

В руке у бабушки был старый ремень для правки бритв.

— Сколько можно повторять: не играй мячом об стену дома! Ох, ну хоть плачь!

— Я просто сидел вот тут, — запротестовал Дуглас,

— Ступай в дом! Полюбуйся, что ты наделал!

Большое цветное стекло громоздилось кучей радужных осколков на лестничной площадке. Венчал развалины баскетбольный мяч.

Не дав Дугласу времени заявить о своей невиновности, бабушка семь раз больно хлестнула его по заду. Дуглас вскрикивал и подпрыгивал, как выпрыгивает из воды рыба, но, приземлившись, получал новую порцию. Дикарский танец сопровождался старым как мир песнопением.

Много позже Дуглас лелеял свою боль в песочнице, запрятав свой разум в куче песка, как прячется в раковине устрица. Ему было ясно, кто бросил мяч и разбил цветное стекло. Человек в соломенной шляпе, с палкой-зонтиком, сидевший в холодной серой комнате. Да, да, да. На песок закапали слезы. Ну погоди. Погоди.

Шуршала метла, тоненько звякало стекло: бабушка подметала сверкающие осколки. Потом вышла через заднюю дверь и ссыпала их в мусорный бак. Стеклянные метеоры, голубые, розовые, белые, желтые, вычерчивали в воздухе яркие траектории. Вид у нее был расстроенный.

Когда она ушла, Дуглас вытянул себя из песка, чтобы взять и сохранить три кусочка драгоценного стекла: розовый, зеленый и голубой. Он догадывался, чем мистеру Коберману не угодили цветные стекла. Эти (Дуглас звякнул стеклышками) неплохо будет попридержать.

Мистер Коберман работал по ночам, а весь день напролет отсыпался. Он приходил домой в восемь часов утра, съедал легкий завтрак, прогуливался вокруг квартала, потом взбирался, не сгибая спины, по лестнице и затихал до шести вечера, когда спускался к обильному ужину вместе с остальными постояльцами.

При таких обычаях мистера Кобермана от Дугласа требовалось соблюдать тишину. Он же был шумным ребенком, и в нем, как нарыв, зрело недовольство.

В результате, стоило бабушке отлучиться к соседке, миссис Эдди, или в бакалейный магазин миссис Сингер, Дуглас выпускал пар, топая вверх-вниз по лестнице под стук барабана. Немалым удовольствием было также медленно скатывать по ступенькам мячики для гольфа. Затем он пристрастился носиться по дому в погоне за индейцами и спускать воду во всех трех туалетах подряд.

Прошло три дня, и Дуглас убедился, что жалоб на него не поступает. На четвертый день, когда бабушка ушла в магазин, он минут десять немудряще орал прямо у мистера Кобермана под дверью.

Только после этого Дуглас решился осторожно приоткрыть дверь комнаты.

Шторы были задернуты, помещение тонуло в полумраке. Мистер Коберман лежал поверх одеяла, в пижаме, грудь его тихо вздымалась. Он не шевелился. Лицо тоже было неподвижно.

— Эй, мистер Коберман!

Бесцветные стены отзывались эхом на мерное дыхание постояльца.

— Мистер Коберман, эй!

Стукая мячиком для гольфа, Дуглас двинулся вперед. Ответа не последовало. Дуглас крикнул. Но и тут не получил ответа. Мистер Коберман лежал, как болванчик из папье-маше, с закрытыми глазами, всем довольный.

— Мистер Коберман!

Дуглас бегло обвел взглядом комнату. На комоде лежали деревянные столовые приборы. Они подсказали Дугласу идею. Он выбежал и вернулся с серебряной ложкой. Поднес ее к лицу спящего и стал дергать зубцы.

Мистер Коберман моргнул. Завертелся на постели, недовольно бормоча и постанывая.

Отклик. Хорошо. Отлично.

Дуглас снова тронул вилку. От кошмара вибраций мистер Коберман дернулся, но пробудиться не смог. Видно было, что не сможет, даже если захочет.

Дуглас вспомнил о цветных стеклышках. Вынув из кармана розовый осколок, он посмотрел сквозь него на мистера Кобермана.

Одежда мистера Кобермана растворилась. Это было каким-то образом связано с розовым стеклом. Или с самой одеждой, поскольку она была на мистере Кобермане. Дуглас облизал губы. Он видел нутро мистера Кобермана.

И это было причудливое зрелище.

Поистине причудливое. И очень интересное.

Дуглас увлеченно вылупил глаза, но тут стукнула передняя дверь. Вернулась бабушка.

Разочарованный, он с невинным видом спустился по лестнице.

Когда прихожую оглашала медленная тяжелая поступь и в подставку со стуком опускалась тяжелая трость из красного дерева, это неизменно значило, что домой вернулся дедушка. Каждый вечер он являлся из своей газетной редакции в четверть шестого, незадолго до постояльца; из кармана черного пальто у него торчала сложенная собственная газета, там же находилась пачка мятной жвачки, используемой с очевидной целью испортить Дугласу за обедом аппетит.

Дуглас кидался обнять толстое брюхо — главный дедушкин щит в нескончаемой битве с житейскими невзгодами. Выглядывая из-за его края, дедушка кричал:

— Эй там, внизу, — привет!

Усевшись в большое моррисовское кресло и нацепив очки, дедушка принимался внимательно просматривать газету.

— Бабушка сегодня опять резала цыплят. Интересно было посмотреть, — сообщил Дуглас.

Дедушка не отрывался от газеты.

— Цыплят? Опять? Второй раз за неделю. Совсем оцыплячилась. Тебе нравится смотреть, как она их потрошит? Хладнокровный маленький живодер. Ха!

Дуглас ощутил, как глубинный взрыв смеха прокатился по громадным старым костям и отозвался эхом в коленной чашечке.

— Я просто любопытный, — отозвался Дуглас.

— Вот уж верно, — прогрохотал дедушка, хмурясь и кривя губы. — Помню тот день, когда на железнодорожной станции убило молодую женщину. Тебя это не смутило ни капельки. Подошел и давай разглядывать кровищу, и все прочее.

— Ну да, а почему не посмотреть?

— И тебя не тошнило? — Дедушка отложил газету.

— Нет.

— Да ты чудак. Притом неглупый. Таким и оставайся, Дуги-бой. Ничего не пугайся, никогда в жизни. Вокруг полно страхов, которых не стоит бояться. Трупы — это всего лишь трупы, кровь — это кровь. Единственное, чего следует бояться, мы создаем в собственных головах. Мы учим друг друга бояться. Учим определенной реакции на определенные стимулы. Смерть, например. На Востоке видят в смерти красоту и благородство. Но некоторые европейские культуры замутили воду, объявив смерть темным ужасом. Почему…

Он замолк, мигнул, сглотнул и рассмеялся.

— Что это я говорю? Ты ни слова не понимаешь…

— Да нет же, понимаю. Говори, дедуля. Это интересно.

— Любопытный. Это отец тебя вырастил любопытным. Но он ведь военный и был все время рядом с тобой, до прошлого года, когда тебя отправили сюда.

— Я не любопытный. Просто я — это я.

Дедушка кивнул:

— Тут ты прав! На самом деле для людей не существует норм. В человеческих культурах, пожалуй, нормы существуют, но для отдельных индивидуумов — нет, нет.

Похоже было, что подвернулся удобный случай. И Дуглас им воспользовался.

— Дедуля, а что, если у человека нет сердца, легких или желудка?

Дедушка привык к подобным вопросам.

— Что ж, значит, он мертвец.

— Нет. Я не об этом. Я вот о чем: у человека нет сердца, или легких, или желудка, но он себе расхаживает. Живой.

— Это было бы чудом, — раскатистым голосом отозвался дедушка.

— Я не о том, — поспешно возразил Дуглас. — Не о чуде. Я хотел сказать… что, если он внутри не такой? Не такой, как я.

— А, понятно. Ммм. Ну что ж, тогда это не совсем человек, так ведь, мой мальчик?

— Пожалуй. — Дуглас уставился на брюхо и кармашек для часов. — Дедуля. У тебя ведь есть и сердце, и мозг, и легкие, да, дедуля?

— Как же иначе!

— А откуда ты знаешь?

— Ух… — Дедушка замолк. — Хорошо. — У него вырвался смешок. — Говоря по правде, не знаю. Ни разу их не видел. У врача не бывал, рентген не делал. Может, я внутри сплошной, как картофелина.

— А я как же? У меня желудок есть?

— У тебя точно есть! — вмешалась вошедшая в гостиную бабушка. — Я ведь его кормлю. И легкие есть: крику от тебя столько, что мертвого разбудишь. И руки есть, грязные, пойди вымой! Обед готов. За стол, дед. Дуглас, живей!

Она позвонила в черный лаковый колокольчик, висевший в холле.

Вниз по лестнице устремился поток жильцов, и если у дедушки было желание подробней расспросить Дугласа о том, к чему он завел такую странную беседу, возможности для этого уже не оставалось. Дальнейшего промедления с обедом не выдержали бы ни бабушка, ни картофель.

Прочие постояльцы за обедом смеялись и болтали, мистер Коберман сидел меж ними немой и хмурый (бабушка решила, что его беспокоит печень). Но тут дедушка, откашлявшись, заговорил о недавних смертях в городе, и все замолкли.

— Оставим эти разговоры на потом, когда будем пить кофе, — вмешалась бабушка.

— Редактора газеты эти известия не могли не насторожить. — Дедушка обвел присутствующих внимательным взглядом. — Вот юная мисс Ларссон, что жила за оврагом. Три дня назад ее ни с того ни с сего обнаружили мертвой: все тело в странных татуировках, выражение лица такое, что куда там Данте. А другая молодая дама, как бишь ее? Уайтли? Исчезла, и ее так и не нашли.

— Такое бывало всегда, — заговорил, продолжая жевать, мистер Питерс, автомеханик. — Случалось вам видеть списки бюро по розыску пропавших? Вот такой длины. — Он показал. — Не представляю себе, что с ними сделалось, почти со всеми.

Разговор оборвала бабушка:

— Кто-нибудь хочет еще начинки?

Она стала раскладывать по тарелкам большие порции из унылого цыплячьего нутра. Дуглас, наблюдая, думал о том, как это у цыплят есть два разряда внутренностей: одни даны Богом, другие — человеком.

Ладно, а если внутренностей три разряда?

А?

Почему бы и нет?

Собеседники весело толковали о таинственной смерти таких-то и таких-то, вспомнили — ах да, — что не далее как на прошлой неделе умерла от сердечного приступа Марион Барсумиан, а нет ли тут связи… да вы с ума сошли, забудьте… такие разговоры, да после ужина, на полный желудок? И прочее подобное.

Раскурив сигареты, сотрапезники лениво побрели в гостиную, где дедушка позволял вставить слово кому-то еще, только когда нуждался в перерыве, чтобы набрать в грудь воздуху.

— Кто его знает, — сказал автомеханик. — Может, в городе вампир завелся.

— Когда на дворе тысяча девятьсот двадцать седьмой год? Да будет вам.

— Верно-верно. Их берут только серебряные пули. Что-нибудь серебряное. Читал как-то в книге. Ей-богу.

Дуглас сидел на полу и рассматривал мистера Кобермана, который пользовался за едой деревянными ножами, вилками и ложками и держал в кармане одни только медные пенни.

— Пустая затея, — говорил дедушка, — присваивать названия. Мы даже не знаем, кто такие гоблины, или вампиры, или тролли. За каждым понятием может стоять что угодно. Как же распределять их по категориям, приклеивать ярлыки и приписывать им те или иные свойства? Глупо. Есть только люди — люди, которые делают то или иное. Да, именно так: люди, которые делают то или иное.

— Всем доброго вечера, — попрощался мистер Коберман, встал и отправился на свою вечернюю работу.

Кто-то включил радио. Затеялась карточная партия. Позднее послали за мороженым. В конце концов все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.

Звезды, луна, ветер, тиканье часов, звон курантов на рассвете, встающее солнце — и вот наступило новое утро, новый день, и мистер Коберман вернулся после завтрака с прогулки. Дуглас стоял поодаль, как небольшой гудящий механизм, который ведет тщательное наблюдение через микроскопические глазки.

В полдень бабушка вышла в бакалейную лавку.

Дуглас немного покричал под дверью мистера Кобермана, потом попытался войти. На этот раз дверь оказалась запертой. Пришлось сбегать за универсальным ключом.

С ключом и осколками цветного стекла Дуглас вошел, прикрыл за собой дверь и различил глубокое дыхание мистера Кобермана. Потом поднес к глазу голубое стеклышко.

За стеклом Дугласу явились голубая комната и голубой мир, непохожий на тот, в котором он жил обычно. Такой же непохожий, каким был красный мир. Аквамариновая мебель, кобальтовое постельное белье, лазурный потолок, и тускло-синие лицо и руки мистера Кобермана, и его голубая вздымающаяся грудь. А также — что-то еще.

Глаза мистера Кобермана были широко открыты и глядели на Дугласа мрачно и голодно. Дуглас отпрянул и отвел голубое стеклышко в сторону. Глаза мистера Кобермана закрыты. Глянул через голубое стекло — глаза открыты. Без стекла — закрыты. Открыты. Закрыты. Любопытно. Дрожа от волнения, Дуглас продолжал эксперименты. Через стекло — глаза мистера Кобермана, похожие на сигнальные огни, алчно глядят сквозь закрытые веки. Без стекла — глаза плотно закрыты.

Глаза — это было еще не все…

Дуглас простоял в изумлении не меньше пяти минут. Он думал о голубых, красных, желтых мирах, существующих бок о бок, как цветные панели, обрамлявшие большое бесцветное стекло на лестнице. Бок о бок, цветные стекла, разные миры; мистер Коберман и сам это говорил.

Так вот почему было разбито окно. По крайней мере, это одна из причин.

— Мистер Коберман, проснитесь!

Нет ответа.

— Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Мистер Коберман, где вы работаете?

Легкий ветерок качнул голубую штору.

— В красном мире, зеленом или желтом, мистер Коберман?

Все вокруг было охвачено молчанием голубого стекла.

— Тогда погодите.

Дуглас вышел из комнаты, спустился в кухню и выдвинул скрипучий ящик, где поблескивали ножи. Выбрал самый большой и острый. Спокойно вернулся в прихожую, поднялся на второй этаж, открыл дверь мистера Кобермана и закрыл ее.

Бабушка защипывала на противне корочку пирога. Вошел Дуглас и что-то положил на стол.

— Бабушка, что это?

Она бросила беглый взгляд поверх очков.

— Не знаю.

Предмет был прямоугольный, как коробка, и эластичный. По цвету — ярко-оранжевый. К нему были присоединены четыре трубки прямоугольного сечения, окрашенные в голубое. Пах он необычно. Не то чтобы хорошо, но и не плохо.

— Видела когда-нибудь такое, бабушка?

— Нет.

— Так я и думал.

Оставив непонятный предмет, Дуглас вышел из кухни. Через пять минут он вернулся с новой загадкой.

— А как насчет этого?

Это напоминало ярко-розовую цепочку с пурпурным треугольником на конце.

— Отстань от меня, — фыркнула бабушка. — Это всего-навсего цепочка.

Дуглас вышел. Когда он вернулся, у него были заняты обе руки. Кольцо, квадрат, пирамида, прямоугольник — и прочие формы.

— Это не все. Там еще много всего.

— Да-да, — рассеянно кивнула бабушка, занимаясь своим делом.

— Ты ошибалась, бабушка.

— Насчет чего?

— Насчет того, что все люди внутри одинаковые.

— Не говори ерунды.

— Где моя копилка?

— На каминной полке.

— Спасибо.

Протопав в гостиную, Дуглас потянулся за копилкой.

В четверть шестого из конторы явился дедушка.

— Дедушка, пойдем наверх.

— Хорошо, сынок. Зачем?

— Я тебе кое-что покажу. Неприятное. Но интересное.

Крякнув, дед последовал за внуком в комнату мистера Кобермана.

— От бабушки это секрет, ей не понравится. — Дуглас распахнул дверь. — Вот.

Дедушка разинул рот.

Последующую сцену Дуглас запомнил на всю жизнь. Над обнаженным телом стояли коронер и его помощники. Бабушка внизу спросила кого-то: «Что там происходит?», а дедушка сказал нетвердым голосом:

— Я съезжу с Дугласом куда-нибудь подальше, чтобы он забыл эту жуткую историю. Жуткую, омерзительную историю!

— А что тут такого плохого? — пожал плечами Дуглас. — Ничего плохого я не вижу. И чувствую себя нормально.

Коронер, содрогнувшись, произнес:

— Коберман мертв, дело ясное.

Его помощника прошиб пот.

— Видели эти штуки в миске с водой и в оберточной бумаге?

— О боже мой, да. Видел.

— Господи Иисусе.

Коронер склонился над телом мистера Кобермана.

— Лучше будет, ребята, если это останется тайной. Это было не убийство. Мальчик совершил акт милосердия. Бог знает, что могло бы случиться, если бы не он.

— Кто был этот Коберман — вампир? Чудовище?

— Может. Не знаю. Я ничего не знаю. Он был… не человек. — Руки коронера проворно двигались над швом.

Дуглас был горд своей работой. Ему пришлось попотеть. Он внимательно наблюдал за действиями бабушки и все запомнил. Про иголку, нитку и все прочее. В целом мистер Коберман представлял собой такое же аккуратное изделие, как те цыплята, которых бабушка отправляла в ад.

— Я слышал от мальчика, что этот Коберман не умер даже после того, как из него извлекли все эти штуки. Жил дальше. Боже.

— Это мальчик сказал?

— Да, мальчик.

— Тогда что убило Кобермана?

Коронер вынул из шва несколько ниток.

— Это… — сказал он.

Солнечный луч холодно блеснул на приоткрытом кладе: шести долларах и семидесяти центах в серебряных десятицентовиках, заполнявших грудь мистера Кобермана.

— Думаю, Дуглас мудро вложил свои деньги, — заключил коронер, восстанавливая шов на «фаршированной» груди.

@темы: дети, рассказы, классика, сущности, не своё

---

Беда

[Скрёб-поскрёб]

Я живу с родителями в Киеве. У меня есть младшая двоюродная сестра Сабина, чья мама работает в другой стране и домой приезжает редко. Сабина живет с бабушкой в небольшой деревушке с 3-х лет. Пока бабушка была еще полна сил, она хорошо справлялась с хозяйством, но позже здоровье начало ухудшаться. Родители хотели, чтобы она продала дом в деревне и переехала жить к нам вместе с моей сестрой, потому что других родственников в этой деревне у нас нет. Бабушка очень долго не соглашалась, но потом все-таки решилась. Только попросила, чтобы уж последнее лето они с внучкой пожили у неё, природа там красивая.

Дом у бабушки очень хороший, просторный, добротный — в нем было 3 комнаты и кухня. Туалет, баня — все было на улице. У Сабины была отдельная небольшая детская комнатка и, когда я приехала, она попросила, чтобы я ночевала с ней.

Весь день она рассказывала мне про живую куклу, которая обитает у неё в комнате. Звали куклу Беда.

Беда вылезала из-под кровати спустя несколько минут после того, как часы в зале пробьют 2 раза. Лица Беды Сабина не видела, но силуэт куклы был горбатым, среднего роста. Сестра рассказывала, что она не спала до 2 ночи и сидела за дверью в ожидании Беды (за дверью было много коробок и много места, поэтому спрятаться там было несложно). Первое, что делала Беда после того, как вылезет из-под кровати — резко прыгала на кровать, а потом начинала шататься по комнате, сваливала вещи.

После первого утреннего крика петухов, Беда бежала снова под кровать.

Мне было не особо приятно слушать такую историю. Когда я спрашивала у сестры, почему она не расскажет бабушке или не убежит из своей комнаты, она совершенно спокойно говорила, что если она расскажет, то Беда исчезнет. Ситуацию Сабина считала фильмом, где она — главный герой, а с главными героями, на её взгляд, ни в сказках, ни в фильмах ничего плохого не происходит, поэтому она была уверена в том, что Беда её не тронет.

Вечером, когда все легли спать, мы с сестрой лежали в кровати и разговаривали, я рассказывала ей про наш город. Внезапно Сабина резко сорвалась с кровати и начала тянуть меня за дверь, потому что скоро должна была выйти Беда. Я не хотела идти на поводу у фантазий сестры. Но Сабина настаивала и просила, чтобы я либо пошла с ней за дверь, либо вышла из комнаты, чтобы не мешать ей смотреть за Бедой. Пришлось уступить.

Около получаса мы сидели тихо и молча. Дважды тяжело пробили часы в глубине дома, мы замерли. Ничего не происходило, и я хотела уже вылезти оттуда и лечь спать, как что-то действительно прыгнуло на кровать с такой силой, что, если бы там лежала Сабина, оно бы раздавило ее в два счета! Заметив, что на кровати никого нет, эта черная хрень осторожно слезла с неё и с жутким сопением стала медленно передвигаться по комнате.

Меня охватил какой-то паралич, казалось, Беда сейчас увидит нас; сестра сидела тихо и неподвижно. Из-за двери прекрасный ракурс, и эта Беда могла заметить нас легко, как только слезла с кровати, но... Мне казалось, что это длится уже вечность, она просто шарилась полуползком по комнате, но не выходила за её пределы. Хотелось бы отметить, что она совершенно не была похожа на куклу. Вдруг она пропала из поля зрения. Минуты три стояла тишина, а потом с другой стороны двери послышались смешки. Смешки сменились царапаньем двери, эти звуки становились все сильнее и сильнее, Беда снова засмеялась.

Здесь я не выдержала, закрыла глаза, схватила сестру и с выбежала из комнаты во двор дома. Вышла бабушка, пыталась узнать, в чем дело, но мне не давала говорить истерика.

Позже я успокоилась и всё подробно рассказала. Конечно, никто мне не поверил. Сабина стояла и говорила, что меня напугала Беда, но маленького ребенка уж точно никто слушать не будет.

Сестра говорит, что я, наверное, слишком большая, поэтому Беда меня увидела.

@темы: дети, рассказы, сущности, не своё

---

Пугающе

[Fess Redfern]

Сегодня прямо день открытий. Очень пугающе, и гипнотизирует.

<Пугающе гипнотизирует>

@темы: картинки, не своё

---

Криповатый комикс про келпи

[Моргаер]

09.04.2014 в 22:02

Пишет  _KiTo_:

Почитать перед сном

Очень классный комикс!
Тем более, что мифология! Келпи!!!
О них почему-то вообще мало кто знает... А уж комикс найти было просто подарком каким-то!))

Знаю, что музыка из другого произведения, но очень подходит, мне кажется. Особенно, если дослушать до конца

@темы: картинки, дети, призраки и духи, не своё

---

Жуткий дизайн

[Fess Redfern]

Работая в типографии иногда встречаешься с рисунками самого Сатаны.

<Дизайн из ада>

@темы: картинки, не своё

---

Что было бы, если бы я тогда открыл дверь?

[Скрёб-поскрёб]

Произошел этот странный для меня случай в середине 90-ых годов. Учился я тогда в обычной средней общеобразовательной школе, в классе примерно шестом седьмом. Школа, где я учился, находилась рядом с моим домом и видна была даже из окон моей квартиры. Соответственно, мой путь от подъезда до школы занимал около пяти минут. К слову сказать, это никогда не мешало мне регулярно опаздывать на первый урок. Учился я тогда в первую смену, последний урок заканчивался, как сейчас помню в 12:40.

Тот день ни чем не отличался от других таких же дней из жизни обычного российского школьника из поколения 90-ых. Уроки закончились, и мы с моим одноклассником и, по совместительству, другом направились домой. Надо добавить, что пошли мы не по отработанному годами маршруту из школы домой, а решили дойти до киосков, стоящих на остановке и прикупить там жвачек. Те, кто вырос в девяностые, знают о повальном коллекционировании вкладышей от жвачек подростками из поколения 90-ых. По пути мы вяло беседовали о прохождении игр на Dendy, да делились впечатлениями о недавно просмотренных на видеокассетах фильмах. Купив жвачки и обсудив, кому какие достались вкладыши, мы направились домой. С моим другом жили мы в одном дворе, но в разных домах, стоящих друг напротив друга. А двор у нас был большой. Поэтому дальше нам было не по пути, и мы расстались на каком-то перекрёстке. Все эти подробности нужны для объяснения, а вернее, для иллюстрации необъяснимости дальнейших событий.

Итак, долгая предыстория закончилась, теперь, собственно, сама история. Пройдя через двор, я уверенно и буднично зашел в свой подъезд, и первое, на что я обратил внимание: почему на лестничной площадке первого этажа горит такая тусклая лампочка? Ведь когда я уходил утром, лампочка была яркая и это я прекрасно помнил. Наверное, пока я был в школе, лампочка перегорела, и ее заменили, подумал я и вызвал лифт. Зайдя в лифт, я нажал кнопку своего этажа и сразу же почувствовал, что ход лифта другой. Лифт поднимался быстрее, чем обычно. Такие тонкости можно заметить только когда очень долгое время пользуешься одним лифтом и привыкаешь к нему настолько, что чуть ли не до секунды знаешь, сколько времени он будет подниматься на твой этаж. В этот момент у меня появились первые сомнения, что я попал куда-то не туда. Но я тут же их отбросил и вышел на своем этаже, и сразу у меня возникло такое странное чувство, как будто тебе все здесь знакомо, но все какое-то другое. Примерно такое же чувство возникает, когда ты возвращаешься домой после долгого отсутствия.

Я на всякий случай осмотрелся, лестничная клетка вроде была такой же, как и всегда. Но все же что-то с ней было не так. Осознав это, я уже менее уверенно направился к двери своей квартиры. Около двери я достал ключ и зачем-то прислушался. И в этот момент я услышал за дверью… радио. А конкретно сигналы точного времени радио «Маяк».
Как раз должно было быть примерно час дня по моим прикидкам. Может показаться, что в этом нет ничего необычного, но у меня дома никогда никто не слушал радио «Маяк». Мало того, у меня вообще никто никогда не слушал радио, если только я сам изредка, да и то отнюдь не Маяк. Да и вообще, в час дня у меня дома быть никого не должно.

Я неуверенно и медленно сунул ключ в замочную скважину, и ключ легко и мягко вошел в замок. Я уже хотел повернуть ключ, как услышал за дверью довольно приятный на слух, то ли детский, то ли женский смех. Я замер, смех за дверью прекратился, но вместо него послышался спокойный и непринужденный мужской голос. Я с удивлением понял, что какие-то люди разговаривают и смеются за дверью моей квартиры, и разных голосов я насчитал как минимум три. Сколько я не вслушивался в голоса, слов я разобрать не мог. Но я точно понял, что в моей квартире кто-то есть, и эти кто-то сидели, судя по звукам, на кухне, вероятно, пили чай, общались и при этом слушали радио «Маяк».

Но кто это? Родители? Так они никогда не приходили в это время. Воры? Но неужели воры забрались в дом, принесли откуда-то радиоприёмник, включили радио «Маяк» и сели пить чай на кухне, мило при этом беседуя?

Тут у меня возникло первое объяснение происходящего: наверное, я просто задумался и случайно зашел либо в другой подъезд, либо в другой дом. Что в принципе неудивительно для микрорайона застроенного типовыми новостройками, хоть до этого со мной ничего подобного не происходило. А виной тому то, что мы с другом сменили отработанный до автоматизма алгоритм дороги домой. А то, что ключ подошел, так это вообще ни о чем не говорит. В лихие 90-ые мы умудрялись открывать замки чуть ли не проволокой. Я хлопнув себя по голове с пониманием того какой я ммм... чудак, потому что чуть не зашел в чужую квартиру, в которой в тот момент к тому же находились хозяева. Старясь шуметь замком как можно тише, я достал ключ из личинки дверного замка и тихонько двинулся к лифту, снова вызвал лифт, который тут же открылся на «моем» этаже.

Однако в чувство полного недоумения я вновь вернулся после того как вышел из подъезда на улицу. Потому что подъезд был именно МОЙ, а передо мной была хорошо знакомая улица. В состоянии какой-то прострации от непонимания происходящего, я куда-то побрел по улице. И, вероятно, на автомате дошел до школы. Зашел в школу, покрутился там на первом этаже минут 15. На первом этаже школы никого не было, кроме уборщицы, следящей за раздевалками, так как шли уроки второй смены. Не придумав чем заняться, я решил умыться в школьном туалете, и еще раз дойти до дома.

Дойдя до подъезда, я с опаской вновь зашел внутрь и первое что я увидел внутри это ярко горящую лампочку. Потом я зашел в обычный лифт и доехал на свой обычный этаж. Никакого чувства, что что-то не так больше не было. Перед тем, как открыть дверь, я долго прислушивался и, не услышав ничего подозрительного, осторожно зашел домой. При этом, не закрывая дверь, чтобы иметь возможность в случае какой-то опасности моментально ретироваться.

Аккуратно заглянул на кухню, там никого не было и никакого радио там тоже не было. Далее я также методично и осторожно обследовал все комнаты и даже туалет, ванную, балконы и кладовки. Заглянул под кровати, диваны и в шкафы. Там не было ничего необычного или странного. Я закрыл входную дверь на все замки и лишь после этого взглянул на часы. Время было 15-30, хотя по моим расчетам должно было быть не позже чем половина второго. Я включил телевизор и стал ждать родителей. Они пришли как обычно, вечером, как бы невзначай, я поинтересовался у них, не приходили ли они на обед домой. Они ответили однозначно и категорично, что не приходили.

Тогда куда я попал, когда первый раз пришел из школы домой? По невнимательности, задумавшись, зашел в соседний подъезд? И почему я пришел домой на два часа позже, чем должен был? Находился в прострации и не заметил течения времени?

Но больше всего меня волнует вопрос, что было бы, если бы я тогда открыл дверь?

Автор: Green Wind

@темы: рассказы, искажения времени и пространства, не своё

---

Девочка в чулане

[Скрёб-поскрёб]

Когда моему сыну было одиннадцать, с ним случился такой эпизод. Он рассказал мне это, лишь став взрослым, и я был так поражен, что решился изложить эту историю вам. Каждое лето мы с женой отправляли его к моей матери в Волгоград: фрукты, жара, пляж с мелким белым песком - что еще нужно пацану...

Жили они на даче на берегу водохранилища. Раз в неделю бабушка уезжала за продуктами в город, оставляя моего Димку одного до вечера. Однажды во время такой ее вылазки пришел он домой с гулянки - никого, а она должна уже была вернуться, было около девяти вечера... Он завалился на диван и включил телевизор... Тут же прибежал Максик - старая болонка, хитрая как лиса и трусливая как заяц - плюхнулся с ним рядом, что категорически было запрещено ему хозяйкой.

Ну, полчаса сидят, час... Димка стал уже беспокоиться: темнеет, да и голод не тетка. А Макс меж тем все время потявкивает на кого-то. Обычно он так себя ведет, если к окну или двери подходит кто-то чужой. Ну, парень мой раз выглянул - никого. Второй раз на крыльцо вышел: позвал бабушку. Никто ему не ответил. Думаю, маленько струхнул сынок мой - все же ночь близится, а он один в доме, правда, там соседи с обеих сторон, но сады у всех такие, что никто ничего не увидит за вишнями да абрикосами, если не заорать...

А собака все не успокаивается: гав да гав. Словно спрашивает: «Кто там бродит?» Димка заперся на крюк в доме и притих, а Максик подбежал к двери в чулан и оскалился на дверь, потом с рычанием стал кидаться на нее и скрести когтями, пытаясь открыть. Сынок почувствовал, что там за дверью кто-то есть. Но посмотреть побоялся, только подергал за ручку - заперто ли?

И тут с обратной стороны кто-то по двери ударил - похоже, ногой. И завыл или заплакал - Димка не понял, только от ужаса отскочил подальше. Пес тоже струхнул - с визгом бросился в ноги хозяину и стал к нему прижиматься. В это время в чулане происходила какая-то возня: словно кто-то ворочал там мебель - у матери там стояли старые тяжеленные шкафы, набитые припасами. «Выпусти меня!» - вдруг раздалось из чулана.

Дима онемел от удивления и замер на месте. Голос был детский, похоже, девчоночий. Но как в дом попала чужая девочка? Надо было открыть, а ему было страшно. Что-то его насторожило - как он потом рассказывал, каким-то могильным холодом тянуло из-под двери. «Выпусти меня!» - опять капризно заныла непрошеная гостья. И Дима решил посмотреть: все же парень, негоже пугаться маленькой хулиганки. Подумал, что сможет за себя постоять.

Распахнул дверь, поднажав плечом, и увидел внутри странное существо: она была ростом с шести-семилетнего ребенка, с морщинистым лицом злобной старухи и в черном грязном балахоне... Он замер на пороге чулана, а существо злобно оскалилось, сверкнув глазищами, и бросилось на него. От смертельного ужаса он заорал диким голосом, отпрыгнул и в два прыжка оказался в комнате.

Захлопнул дверь и, вцепившись в ручку, все тянул и тянул ее на себя - чтобы не дать войти этой ведьме. Бедный Максик остался с другой стороны, и он визжал там так, словно его пытались разорвать на части. От потрясения Димка потерял сознание. Когда пришел в себя, он лежал на полу, а Макс лизал его лицо и поскуливал от боли. На его теле Димка потом увидел глубокие раны - такие он мог получить, сцепившись с соседской собакой, к примеру.

Когда к дому подъехала моя мать на такси, она едва достучалась - внук не хотел открывать ей. А когда все же отпер дверь, вид его бабушку страшно испугал: мальчик был бледен, дрожал и размазывал слезы. «Дима, Дима, что случилось?» - едва не плакала бабушка. Сын же кричал в истерике: «Где ты была?» Больше ничего она не могла добиться от него.

Справедливости ради должен сказать, что мама моя была вовсе не легкомысленной и не безответственной женщиной. Внука она оставила одного до ночи, потому что, будучи в городе, узнала о болезни старинной своей подруги - очень пожилой и совершенно одинокой женщины. Она лежала без помощи уже сутки, и мать должна была позаботиться о ней: вызвать врача, сопроводить ее в больницу, куда ее направили с инфарктом... Словом, оправдание у нее было вполне серьезное.

Она, разумеется, не ожидала, что в дачном поселке, где все друг друга знают, может произойти что-то ужасное. А Димка, даже успокоившись, ничего ей так и не сказал. И доктору, что приходил к нему утром, тоже не дал никаких объяснений. Он отказывался поведать о произошедшем и нам, родителям. И молчал долго - лет пятнадцать.

А узнали мы о той истории, когда сына нашего называли уже Дмитрием Николаевичем, он стал детским психологом и работал в школе. Лишь научившись бороться с детскими страхами и фобиями, он нашел в себе силы вытащить из памяти свой кошмар. Не могу сказать, что мы поверили ему - то есть в то, что все произошло на самом деле. Нам легче было допустить, что все это он увидел во сне. Однако он настаивал: все случилось наяву. Черт его знает, может, и правда?

@темы: рассказы, сущности, детские страхи, не своё

---

Мистер Кальт или наш третий квартирант

[Скрёб-поскрёб]

В детстве я очень любила страшные истории. Такие, чтоб до дрожи, до мурашек. Папу просила, чтобы рассказывал, бабушку (по ее словам, она много сверхъестественного в жизни пережила). И фильмы смотрела, чем страшнее, тем лучше. В общем, как любому ребенку, мне было интересно все неизведанное. И да, признаюсь, я и темноты боялась, и бабайки из-под кровати, но это, я думаю, для впечатлительного 10-летнего ребенка - обычное дело.

Мое увлечение паранормальным пошло на убыль лет эдак с 13, а в 17 я совсем забыла, что есть что-то кроме учебы и вступительных экзаменов. Мне казалось, что моя жизнь поделилась на "сплю" и "учусь". Я очень хотела поступить в наш университет, проучиться первый курс, а после продолжить учебу в Германии. Спасибо моим бессонным ночам и репетиторам, я поступила на «экономический» на бюджет чуть ли не в первых рядах, проучилась год, а потом поступила в Германии.

И там я, уже сформировавшийся циник, не верящий ни в какие высшие силы, дед морозов, бабаек и эльфов, осознала, что неведомые сущности существуют. И им плевать, веришь ты в них или нет.

В самолете из Мюнхена до Дюссельдорфа (там я поступила в университет) я встретилась с очень милой и приветливой кореянкой, которая, как оказалось, тоже собиралась учиться в Дюссельдорфе, но в музыкалке. Мы как-то быстро с ней сдружились, разговорились (хотя та говорила на ужасно ломаном суржике немецко-английского) и, как-то в шутку обмолвились, что жилье искать будем вместе. Снимать квартиру на двоих по цене почти равносильно проживанию в общежитии, что заставило меня призадуматься. И уже на вторую неделю проживания в Дюссельдорфе я и Ун Джи (так звали мою корейскую спутницу) начали искать нашу будущую квартиру.
Признаться честно, нормальную недорогую квартиру недалеко от центра было жуть как сложно найти. Плюс, мы с Ун Джи подбирали нейтральное расположение: до моего университета недалеко и до ее музыкалки тоже. Искали, на удивление, не очень долго, недели 2-3, на дворе был июль месяц, и пока не все квартиры были забиты. Я пока кантовалась у моей беременной тети и ее мужа. Сказать, что я днями и ночами грезила об отдельном жилище, значит ничего не сказать.

И так уж получилось, что мои мольбы были услышаны, и мы нашли то, что так долго искали. Небольшая, уже обустроенная 3-комнатная квартирка в старой еще довоенной постройке в спокойном районе, рядом станция U-Bahn (это их так называемое метро), автобусная остановка через дорогу, а на автобусе до наших с Ун Джи вузов минут 15 езды. И самое главное: цена была не скажу, что очень дешевая, но приемлемая. Обычно такие квартиры сдают подороже. Мы еще по этому поводу посмеялись, вот, мол, точно квартира с привидениями или где-то в стене замурован чей-то хладный труп. Смех смехом, да вот только после того как мы поделили цену пополам, не могли с подружкой нарадоваться, тут за такую цену и с вурдалаками поживешь.

И после этого жизнь пошла как по маслу: в квартирке обустроились, в институте нравилось, время еще и на подработку находила (вечерами официанткой в баре работала), Ун Джи была замечательной соседкой, ничего с ней не делили, жили весело. Да, и че там душой кривить, появился в моей жизни замечательный парень. Я, кажется, впервые влюбилась, к тому же взаимно. Моя жизнь была похожа именно на ту сказку, о которой я так грезила, сдавая выпускные экзамены.

И да, мне ужасно нравилась квартира.

Я в ней себя чувствовала неприлично уютно, даже не знаю как это описать, было такое ощущение, будто, как только я переступаю порог квартиры меня укутывают в теплое одеяльце, вручают чашку горячего чая и поют колыбельную на ухо. "Первые позывы шизофрении" - смеялся мне в "окошко" Скайпа папа. Ну да, ну да.
Иногда мне даже казалось, будто я сама ее обустраивала, ну, или как минимум брат/сестра близнец. Мебель, окна, ящики - владелец будто бы был маньяком, следящим за моими привычками по поводу расположения всего и всюду. Однако такого ощущения Ун Джи со мной не разделяла. Не скажу, что она жаловалась (я вообще не уверена, что она это умеет), но я прямо чувствовала, что она ощущала себя не совсем уютно.
Три дня в неделю с четырех до десяти вечера я работала в баре и приезжала домой около половины одиннадцатого. А как-то в пятницу я проторчала на работе до 12, был какой-то футбольный матч и бар был заполнен с одной стороны пьяными немцами, а с другой орущими испанцами. Я написала Ун Джи, что задержусь до закрытия, дождавшись от нее ответного "Ок", и пошла дальше работать. Когда я, уже идя домой (транспорт не ходил, время - половина первого), заглянула в телефон, аж отшатнулась: было больше 30 пропущенных вызовов от Ун Джи. На меня как ведро холодной воды вылили. Я сразу перешла вместо спокойного шага на быстрый и стала набирать подругу, та сразу взяла трубку. Я принялась орать, мол, что случилась, а та тихо и как-то забито на своем ломаном немецком: "Приходи пожалуйста". А я еще помну говорю, куда приходить, домой? А она так же тихо: "Да, быстрее». Так быстро до дому с работы я еще не добегала.

Дома меня встретила белая как смерть подруга, которая стояла и ждала меня прямо у двери в квартиру. Что меня вообще в шок повергло так это то, что Ун Джи была одета в расстёгнутый зимний пуховик, а в руках держала теплую шапку. А на дворе АПРЕЛЬ! На улице где-то градусов 19! Я немного опешила от такой картины и даже как-то улыбнулась нервно:

- Ты чего не в квартире? И в пуховике?

А она ко мне подошла и давай обнимать. И отдельными словами, всхлипывая, бормотать что-то вроде: "Ты мне только поверь. Не сумасшедшая я. Холодно в квартире. И есть там кто-то. Чашку разбил твою". Я думаю, ну все забрался в квартиру кто-то, мою тетю как-то раз обокрали, теперь и нас с Ун Джи.

- Полицию вызвала? - спрашиваю.

А она на меня как-то удивленно посмотрела и на дверь показала, потом подошла к ней и открыла. Я давай заглядывать: в передней свет горит, обувь аккуратно стоит возле стенки, на вешалке плащ мой висит. Тихо, спокойно. Начинаю подходить к двери, а оттуда холодом таким веет. Я так и застыла. Верьте не верьте, но, как в морозильную камеру зашла. Потом все же перешагнула порог и стою с открытым ртом смотрю на перепуганную Ун Джи, а изо рта пар клубами идет.
Я в этот момент даже об объяснении этой чертовщины не думала, собрав волю в кулак, быстро прошлась по всей квартире. Все спокойно, окна все закрыты, все на своих местах, не считая вываленного содержимого шкафа Ун Джи (она, видимо, пуховик там искала) и лежащих на полу в кухне осколков чашки. У меня как-то мысль появилась: неужели всю эту ахинею, она придумала из-за того, что мою чашку разбила? А потом заглянула из кухни в коридор: Ун Джи стоит за порогом, в пуховике, испуганно на меня смотрит. Да ну, бред, ненормальная она что ли, чтобы придумывать такое?

Успокоила ее, заверила, что в квартире все нормально, за стол усадила, чайник поставила. Сижу на полу, собираю осколки, потом смотрю - пар изо рта не идет, и рукам как-то не холодно. Стало ощутимо тепло.
Потом Ун Джи рассказала, что решила меня дождаться, сидела за ноутбуком, потом услышала скрип из кухни, как будто дверца шкафа открылась. Зашла: и правда дверца шкафа с посудой приоткрыта, начала ее закрывать, что-то мешает. Смотрит, а там моя чашка дверку подпирает ручкой, решила ее переставить подальше и повыше, а-то заденет, разобьет. И (она с такими перепуганными глазами это говорила, что я не сомневаюсь в ее правдивости) Ун Джи уверяла, что специально освободила ей место наверху, поставила вглубь, закрыла шкаф и пошла в зал. Сидела, клацала, что-то в ноутбуке, потом смотрит, холодно как-то стало. Зашла в комнату начала в шкафу искать кардиган какой-нибудь. Перебирает вещи, а изо рта пар идет, да холодно, говорит, так стало, аж зубы застучали. Тревожно стало - жуть, она быстро вывалила все вещи, достала пуховик, джинсы, шапку одела. Говорит, испытывала то самое ощущение, когда тебе беспричинно страшно, кровь в висках стучит и прислушиваешься к каждому звуку. Ей постоянно казалось, что кто-то рядом стоит. Пошла в зал, набрала пару раз меня, а в квартире, говорит, невыносимо холодно стало, аж пальцы посинели. Потом внезапно резкий звук из кухни, разбилось что-то. Ун Джи вскрикнула, схватила телефон, забежала на кухню, а там все шкафы закрыты (!!!) и на полу красуется моя разбитая вдребезги чашка. Вот она после этого, крича как ненормальная, с тапками и телефоном в руках выбежала из квартиры. А потом без перерыва набирала меня. Все это происходило примерно между 23:45 и 00:20, все остальное время до моего прихода Ун Джи прождала то на улице, то в подъезде. Она сказала, что так яростно звонила мне потому, что разбитая чашка была с изображением меня и моей лучшей подружки (на чашке был, так называемы, наш с подругой фотоколлаж), и ей стало как-то не по себе.

Я, конечно, после ее рассказа посмеялась малек, уверила, что чашку она все же могла не так как-то поставить, вот она и выпала (хотя она настойчиво уверяла об обратном), а о холоде махнула рукой сказав, что это вентиляционная система шалит (хотя о какой вентиляционной системе могла идти речь, если в нашем доме ее в помине не было). Мне казалось, что я успокаивала не столько Ун Джи, сколько себя. В середине вечера я написала Ане (моей лучшей подруге и дарителю разбившейся чашки), мол, все ли у нее нормально и попросила быть аккуратнее, мало ли что. Предупрежден - значит, вооружен. Потом мы все же перешли с Ун Джи к более веселой атмосфере, посмотрели фильм, поели, но спать легли вместе в ее комнате.

Через месяц мы всерьез уже и не вспоминали про тот случай, это стало нашей общей байкой про домовых в кругу друзей, Аня выслала мне новую чашку с таким же фотоколлажем и надписью снизу: «Устойчива перед атакой потусторонних сил». Мы дружно превратили все это в шутку.

А еще через пару дней «шутка» вернулась ко мне. Дело было уже в начале июня. В воскресный вечер я, мой молодой человек и Ун Джи вернулись домой с фестиваля, посидели, поболтали. Вспомнив, что завтра, как никак, понедельник, начали сворачиваться, мужская «половина» нашей компании была отправлена спать на диван под предлогом «уже половина второго ночи, вставать рано, вдвоем точно не уснем», а мы с Ун Джи разбрелись по комнатам. Отключилась я, кажется, сразу, как моя голова соприкоснулась с подушкой. И снится мне, что я стою в дверном проеме, выходящем в наш зал, окна открыты, на дворе ночь. Я стояла и наблюдала эту картину (как мне казалось) ну очень долго, но пошевелиться не могла, а потом резко, как будто из темного угла вышел чей-то силуэт и стал напротив окон ко мне спиной. Сейчас, когда я это пишу, меня мурашки пробивают, а тогда я вообще никакого страха не чувствовала. Стоит он – я сразу поняла, что это мужчина – в камзол одетый, штаны и сапоги резиновые, цветов одежды не разглядела. Увидела только, что волосы у него черные, чуть прикрывающие мочки ушей, но как будто с сединой, или то лунный свет так падал? Одежда и волосы были как-то странно помяты, что ли? А потом он повернулся, не резко, не быстро, а очень плавно. И я увидела лицо молодого парня (лет эдак 20-25), с ужасно замученными глазами, одежда и волосы как оказалось были не помяты, а просто мокрые. Вода стекала с волос по лицу. Я так четко видела это, будто стояла к нему вплотную. Синяки под глазами, мелкие, еле заметные морщинки в уголках глаз, беловатое лицо, синеватые губы и ужасно несчастный взгляд. И смотрел он на меня. Было ощущение будто бы он сильно замерз. Мне не было ни жутко, ни страшно, но меня одолела такая сильная грусть, что захотелось упасть на колени и разрыдаться, а он смотрел на меня и смотрел, изредка моргая. А потом пошел снег. Вот прямо в квартире. Мне ощутимо стало холодно, он смотрел на меня, на него падал снег. Потом он так же плавно развернулся лицом к окну, и на этом я проснулась. Открыла глаза, оглядела свою темную комнату, посмотрела на часы и… разрыдалась. Я вообще такая бой-баба, плачу редко, привыкла думать, что все проблемы решаемы и «слезами горю не поможешь», а тут как прорвало. Непонятно почему, но мне было так херово на душе – головой о стенку биться хотелось от ощущения безысходности, я прорыдала минут 10 пока в комнату не зашел мой взбаламученный парень. Успокаивал и спрашивал, что случилось, а я ему говорю, мол, я дура, из-за грустного сна плачу. А он мне, видно пытаясь успокоить и развеселить своим смешным английским акцентом:
- Ты хоть сон видела, а я только засну, меня как будит кто-то! Может, если бы с тобой спал лучше бы и тебе и мне было.
- То есть будит? – успокоилась я и уже смотрела на него улыбаясь.
- Та, раз проснулся - диван скрипит, потом второй раз – настенные часы тикают, потом вообще проснулся от того, что холодно, думаю, может окна не закрыл, посмотрел вроде нет, нигде ни сквозняка, ни ветерка. А холодно жуть! На попробуй руки какие холодные.
Он протянул ко мне руку, а они у него - лед! Меня как током прошибло. У нас, хоть и не сильно жарко ночами в июне, но градуса 23 тогда точно было.

Остальную часть ночи мы с Хисой (так я сокращенно называла своего молодого человека) просидели на кухне за чаем.

И после той ночи началась беспрерывная чертовщина. Окна могли открываться сами по себе в безветренный день, именно мои вещи, которые я часто использую (вроде моей счастливой ручки или блеска для губ), я находила в самых неожиданных местах: в цветочном горшке, в люстре (она у меня похожа на незаконченный шар с полостью внутри), в щели плинтуса. Меня это уже малек пугало, я шуточно подозревала Ун Джи и одногрупников, которые к нам заходили. У некоторых все же есть тяга к приколам.

Но потом Ун Джи надо было на три дня уехать в Кельн и я – тогда сопливая, чихающая, больше походящая на амебу – осталась в гордом одиночестве в компании супчика, июньской жары (28 градусов) и ноутбука. Хисе я запретила ко мне приближаться, у него скоро намечалась очень важная практика в городской больнице (он был тогда на четвертом курсе мединститута), и я не очень хотела, чтобы мой медик сам слег от инфекции. И мне одной дома было в принципе хорошо, пока вечером на второй день отъезда моей подруги я не обнаружила свою расческу в сливном бочке. Услышала, как будто, что-то бьется о стенки бочка, еле подняла крышку, а там моя расческа! Я пользовалась ей утром того же дня! Домой никого не пускала, из дома никуда не выходила! Сама я, что ненормальная, чтобы расческу туда засунуть? Я крышку бочка еле сама подняла (причем тогда впервые)! Вот тогда меня уже конкретно накрыло.

Меня пробила дрожь, я быстро включила везде, где можно, свет, включила на ноутбуке Сердючку, уселась на диван и переписывалась с Хисой. А потом резко стало холодно. Я вначале думаю, наверное, температура у меня поднялась, потом смотрю, а у меня пар изо рта идет. Сижу и от шока пошевелиться не могу, а холод прямо прошибает. Сморю в открытое окно зала: на улице еще не совсем темно, летний вечер, кроны деревьев не шевелятся – ветра нет. И мне от всей этой нереальности аж плохо стало. Я в шортах, в майке, дрожу, не понимая от чего больше: от холода или страха. И я не знаю, может от шока, начинаю чуть ли не плача говорить:
- Ну, зачем? Что я тебе плохого сделала?
И смотрю: от моих слов пар уже не идет. И холод отступать начал. А буквально через минуту, не знаю, можете сваливать это на мое больное состояние (я тоже по началу так делала), но меня пробило такое отчаяние, что я в голос зарыдала. Прямо завыла! Мне было почему-то так жалко… Причем кого не понятно! Мне было почему-то так обидно за кого-то. Совершенно сумасшедшее чувство.
Успокоилась я, набрала Хису, он усиленно рвался к мне, да и я уже была только «за», без маски, я ему, правда, сказала, что за порог не пущу. И он заверялся, что через двадцать минут будет.

Первые минут пять после моего звонка Хисе стали для меня, наверное, как три ночи чтения молитв для гоголевского Хомы. Прямо при мне двигались стулья, открывались ящики, падали книги. Я вначале от шока сидела и визжала, потом, мозг видно включился, и я, подорвавшись с дивана, помчалась в коридор. И когда я уже открывала входную дверь, почувствовала, как кто-то, будто бы, положил мне руку на плечо. После этого я ощутила такую тяжесть в теле, я рот даже не могла открыть. Вокруг образовалась тишина, а мне казалось, вечность уже стою в одном положении, вцепившаяся в ручку двери. А потом услышала голос, ни за собой, ни откуда-то сбоку, а будто в своей голове, причем не помню, честно, на каком языке этот голос говорил, или мой мозг автоматически на русский переводил, черт знает. Но в моей голове, как будто была команда: «Позвони. Скажи, чтобы не спешил. Ехал как обычно. Сейчас». И тяжесть в теле ушла, так же неожиданно, как и пришла. Я сбивчиво дышала, прислушиваясь к тишине в квартире. И у меня в голове, как автопилот включили: я на негнущихся ногах доковыляла до зала, взяла телефон, набрала Хису и как заученным текстом:
- Алло, не спеши ко мне, езжай как обычно, на Штрассенбане (это немецкий «троллейбус»).
- Ты чего это так резко? – Хиса посмеивался, - Я уже в такси сажусь, разок потратиться можно, ты же сказала, что у тебя там опять фигня какая-то. Или ты беспокоишь, чтобы я от поездок на такси не обеднел?
Для меня, не знаю почему, но слово такси отозвалось дрожью в теле и я, как ненормальная начала:
- Не садись в такси! Пожалуйста езжай на Штрассенбане! Я подожду, не надо ехать!
В трубке послышалась вздох, возня, потом будто хлопнула дверца машины.
- Ладно, не знаю, что там у тебя за причуды, но теперь придется меня ждать минимум минут сорок. Следующий Штрассенбан опаздывает, придет через 10 минут. Ты точно там в порядке?
Я не помню, как ответила ему, не помню даже, как трубку положила. Мне так спокойно и хорошо стало, не знаю даже с чем сравнить. Я просто отключилась на какое-то время.
Разбудил меня звонок в дверь, пришел Хиса с медицинской маской на лице. Он стоял в дверном проеме, изучал бледную и какую-то оглушенную меня, а я, к своему удивлению, изучала взволнованного и немного бледного его. Выражение лица было трудно прочитать из-за маски. Я разглядела в пакете Хисы какие-то продукты, а он, несмотря на мои протесты, обнял меня и тихо без единого слова прошел на кухню, поставил пакет с продуктами, сел за стол и, как-то нервно посмеявшись, начал:
- Нан (зовут меня Настей, но мое имя ему трудновато произносить, поэтому я «Нана»), почему ты мне запретила на такси ехать?
Я как-то даже опешила, как такое расскажешь, но, собрав волю в кулак, начала выкладывать все как есть, пусть сумасшедшей считает, ну а что? Он внимательно слушал, не перебивал, а потом начал говорить:
- Я ехал Штрассенбаном и остановился на остановке на Реттельштрассе. Смотрю, там на повороте где аптека - авария: стоит полицейская машина и такси, такси, видимо, влетело в светофорный столб, с моей стороны вижу водительское сидение помято немного, а от пассажирского почти ничего не осталось. Возле машины увидел только водителя, видимо он один ехал. Думаю, не повезло бы возможному пассажиру. Потом всмотрелся и застыл, лицо знакомое, вспоминаю, что я к нему в такси собирался садиться. А он такой еще запоминающийся немец – лет 40 и с волосами сзади в косичку завязанными.
Он замолчал и начал руками виски потирать. А я сижу, блин, как неживая, на него во все глаза смотрю.
- Я был бы тем «возможным пассажиром», - Хиса посмотрел на меня и сразу начал тараторить, - Нан, ну не может такого быть, чтобы совпадение! Не знаю, как ты или не ты это сделала, но я сейчас, кажется, только благодаря этому и сижу здесь с тобой.

Весь оставшийся вечер мы с Хисой пытались оклематься от произошедшего и подбирали последствия сегодняшнего «землетрясения». А мне казалось, что я уже никогда не оклемаюсь. В моей голове не могло отложится то, что если бы я не позвонила, то он бы возможно сейчас не стоял бы рядом. И все эти книги, которые я сейчас подбираю, их ведь повалило невесть что. Это, честно, было настолько нереально, что мне хотелось головой о стенку побиться. И, знаете, наверное, самое странное в той ситуации для меня было то, что вот только-только со мной и моим молодым человеком произошла нереальная, необъяснимая ситуация, а мне ничего не остается как смириться, потому, что кроме меня и Хисы, никто об этом не знает, никто этого не поймет. Моя и его жизни перевернулись, а все остальные люди живут как ни в чем не бывало. Жутковатое, малек, ощущение.
В этот раз, как бы Хиса не старался, происшествие в шутку перевести не получилось. И если он и пытался все это забыть, у меня это не совсем получалось. Хотя после того случая больше активности в квартире неизвестный гость не проявлял, мне он начал часто сниться. Причем, обычные сны ко второй половины дня забываются, а эти помню, зараза, лучше, чем таблицу умножения. Сон все тот же: он стоял все в том же положении, все так же в нашей квартире, но в разных комнатах. То он стоял в кухне, то в моей комнате, то в комнате Ун Джи, то в зале. И сценарий был все тот же, он появлялся из ниоткуда, смотрел в окно, потом поворачивался ко мне, смотрел на меня, потом начинал идти снег, он поворачивался к окну, и я просыпалась. Я успела теперь получше его разглядеть: одежда его была бледно-зеленого, маскировочного цвета, резиновые сапоги – черного. Цвет волос был, как я уже говорила, черный, но насчет седины не уверена, слишком молоденький для седины. Насчет национальности сказать не могу, лицо у него мягкое, скулы не заостренные, на немца не очень похож. Еще высокий очень, где-то метр девяносто (у нас окна сами по себе высокие, а когда этот напротив них стоит весь обзор заслоняет) и худой.

Просыпалась я от этих снов всегда все с тем же чувством невыносимого отчаяния, теперь правда не всегда рыдала, сдерживалась (а то чуть ли не три раза в неделю опухшей ходить как-то не очень). Когда я рассказывала Ун Джи, она ужасалась и предлагала сделать что-то: квартиру освятить, например. К риелтору мы даже ходили, спрашивали о бывших владельцах, но он пожимал плечами, мол, жили до нас и пара студентов, и молодая семья с ребенком, но ни на что не жаловались. А цену, говорит, такую дешевую поставил потому, что постояльцы нужны, а для студентов оплата в самый раз. Предыдущая семья переехала в Мюнхен еще за месяц до нашего въезда, т.к. мужа по должности перевели. Я попросила даже имэйл жены, написала ей пару раз, спросила про квартиру, но ничего. Все чистенько.

Ун Джи вообще удивлялась, как я спокойно ей это рассказываю. Я сама себе удивлялась, живу же как в психушке, а единственное, что меня одолевает ни страх, а желание понять, что этот «третий постоялец» квартиры хочет. Я во сне ни говорить, ни пошевелиться не могу, а так бы может узнала, что. Психика видно у меня крепкая, я спокойно жила как ни в чем не бывало, училась, гуляла, любила, к родителям домой ездила (правда родителям о моих снах не рассказывала, а то мало ли). Только ночами мне напоминали, что живу я как в фильмах о сверхъестественном.

И как-то в такую ночь после «дежурного» сна (который тогда происходил в моей комнате), я проснулась все с тем же ужасным ощущением, но как-то меня пробило (видно довели меня все-таки эти ночи) и я, с лозунгом «хватит это терпеть» подошла к окнам моей комнаты, открыла их. Повеяло холодком, на улице был уже октябрь месяц (как представлю, что я в этой «ночной психушке» почти три месяца жила, дурно становится), и так без крика – спокойно - начала говорить. Точно вам не скажу, что именно говорила, потому, что у меня был словесный понос. Меня так, видно, эмоционально выжила эта ситуация, что я просто говорила все: как мне хреново, как меня раздражает, что я ничего сделать не могу, как меня иногда вся эта ситуация пугает и, что я вообще ничего не понимаю. Монолог длился минут десять, потом видно я, осознав всю бредовость ситуации, постучала себя по голове, закрыла окна и пошла в кухню успокоится и чай попить. Захожу на кухню, включаю свет смотрю, а два стула друг напротив друга из-за стола так приличненько выдвинуты (у нас вокруг прямоугольного стола стоят пять стульев и два крайние к двери были выдвинуты). Ну, думаю, Ун Джи эти два задвинуть забыла. Стою завариваю чай, а чайник, зараза, когда закипает такой гул создает - собственных мыслей не слышишь. И я слышу сквозь этот гул резкий приглушенный скрип, будто сдвинули что-то. Поворачиваюсь, а один из выдвинутых стульев теперь ко мне сидением повернут. То есть его выдвинули еще больше и на 90 градусов развернули! Помню, у меня, наверное, от страха, в ушах зашумело, и я не знаю, как сохраняла самообладание, но я развернулась и продолжила заваривать чай. Сделала одну чашку и, вот честно понять не могу, что мною тогда двигало, поставила на стол там, где был выдвинут второй стул. Поставила и давай делать еще один чай. Потом до меня дошло, что я сделала, и я уже хотела было повернуться и чашку забрать, но слышу опять скрип стула, но теперь более четкий, уже чайник не мешает. И меня тогда такая паника одолела, я боялась поворачиваться и мысленно твердила себе: «Это Ун Джи стул отодвинула, это Ун Джи». И как мантру себе под нос тараторю и еще один чай завариваю. Потом стало тихо, я простояла развернутой к печке еще минуту, потом все же развернулась. «Мой» стул стоял все в том же развернутом положении, а стул напротив, возле которого стояла чашка с чаем, придвинут к столу, причем так будто на нем, кто-то невидимый сидит. Это было, наверное, для меня последней каплей, я как ненормальная вылетела из кухни и забежала в спальню Ун Джи. Та спала, я отдышавшись, прикрыла дверь и села на краешек ее кровати. Из кухни послышался снова скрип стула, потом опять, потом стук посуды и щелчок выключателя. Я легла рядом с Ун Джи и отключилась.
И снится мне опять сон, все так же в моей комнате, мужчина по заезженному сценарию неожиданно появляется, но теперь подходит вплотную к открытым форточкам (у меня в комнате три вытянутых разделенных окна) и начинает их закрывать, потом поворачивается ко мне все с тем же убитым взглядом, но выражение его лица резко меняется, и он смотрит на меня, вымученно улыбаясь. Потом начинает рукой тянутся в мою сторону, но ногами не двигает. Будто его гвоздями к полу прибили. И он тянется, тянется, а потом опускает руку и как-то виновато улыбается, показывает двумя руками на ноги и потом снова улыбается. На этом я проснулась. Надо мной стояла Ун Джи, в комнате было светло. Впервые я проснулась от этого сна не по среди ночи. Меня впервые не мучали угнетающие чувства.

Мне было хорошо.

А вот у Ун Джи были перепуганные глаза. Оказывается, проспала я до двух часов дня, в кухне обнаружились задвинутые стулья, моя нетронутая чашка с чаем, стоящая возле плиты, и еще одна так же нетронутая чашка, стоящая в раковине. Когда я спросила Ун Джи, где до этого стояла чашка, она удивленно на меня посмотрела и сказала, что она к ней не прикасалась, когда она пришла с утра на кухню чашка все так же стояла в раковине. И меня почему-то это так рассмешило, что я истерически заржала в голос и стала рассказывать Ун Джи о прошедшей ночи. Та бледнела с каждым моим словом, а я все думала о чашке. Может это я конечно в бреду поставила ее в мойку, но если опираться на необъяснимые события вчерашней ночи: мой «замерзший друг» или «третий квартирант» оказался очень вежливым и аккуратным привидением. Он. Задвинул. Стулья. И. Поставил. Чашку. В. Мойку. Ну, у меня тогда, блин, слов вообще не было!
После этого сны о нем меня больше не беспокоили. Чертовщины тоже, как таковой, не было. Все резко прекратилось. Вся жуткая история о «ужасном третьем квартиранте» теперь заканчивалась веселым окончанием о чистоплотном замерзшем друге, приходившем попить чай. Друзья в шутку называют его Мистер Кальт, что дословно на ломанном англо-немецком (спасибо Ун Джи) означает «Мистер Холодно». Теперь это была веселая, но реальная байка для моих дальних друзей и родственников.

Но вот Хиса и Ун Джи вместе со мной и по сей день не скучают. Мистер Кальт иногда «навещает» меня во сне, раз в месяц примерно. Концепция сна, правда, изменилась. Теперь окна в моем сне всегда закрыты, а Мистер Кальт только улыбается и протягивает руку. Он правда все такой же мокрый до нитки и с бледным лицом, синяками под глазами и еле заметными морщинками, но когда он улыбается в конце сна, я просыпаюсь с таким неописуемо замечательным ощущением. Мне так легко на душе после этих снов. Теперь я просыпаюсь от них не среди ночи, а где-то с 5.30 до 6.00 утра и обычно в этот день надо ждать чего-то хорошего, чаще всего чего-нибудь незначительного (хорошо сдала экзамен, кольцо, давно посеянное, нашла, подружка лучшая приехала без предупреждения, родители деньги выслали), а как-то, когда «третий квартирант» приснился мне просто улыбающимся, не тянущим руки, Хиса впервые заикнулся о женитьбе. Не обрадую вас тем, что я прыгнула к нему на руки, а после мы убежали в закат. Как-никак, мне сейчас 22, институт не закончила, на ноги не встала, какая свадьба? Речь о женитьбе мы конечно временно отложили, но, я думаю, любая девушка меня поймет, когда любимый человек первым заикается о женитьбе и говорит тебе кучу душевных слов – это настоящее счастье.

Мистер Кальт так же иногда шалит в квартире. Эта его привычка засовывать предметы в самые неожиданные места теперь забавляет. Иногда, конечно, ругаюсь как сапожник, когда опаздываю в универ и не могу найти вторую сережку, а она (папабабам!) лежит в графине с водой. У нас с Ун Джи иногда проводиться Квест «Куда в этот раз засунули мой карандаш для губ». Хотя Ун Джи еще немного шугается, когда наш «третий квартирант» хлопает дверцами кухонных шкафов и переставляет горшки с цветами. А еще Мистер Кальт, как-то подсказал мне выбор нужного экзаменационного билета (ну, если, конечно же это не великое совпадение и не мое, разыгравшееся после всего, воображение). В ночь перед экзаменом резкий порыв ветра из окна сдул нафиг все мои аккуратно подрезанные под каждый вариант листики, кроме одного, оставшегося неподвижно лежать. Моя самая ненавистная тема, помню, как будто завтра сдавать ее: «Амортизация, методика расчета, место в структуре затрат, нормы амортизационных отчислений». Покривилась, но будучи уже верящей во все, села за ее зубрежку в первую очередь. И что вы думаете? Мне она попалась, и я замечательно ее расписала! После экзамена зашла в пустую квартиру (Ун Джи на занятиях) и громко прокричала «спасибо», заварила две чашки чая, поставила вазочку с печеньем и чувствовала себя сумасшедшей идиоткой. Стул не придвигался, не задвигался, чашки не ставились в мойку, я посидела минут десять с двумя чашками чая, снова сказала спасибо, помыла свою чашку, но не решилась выливать «ЕГО» чай, махнула рукой и пошла радовать родителей по Скайпу. Болтаем мы уже минут 20 и тут в кухне начинается «гульня»: слышен скрип стульев, звон чашки. А мама мне еще так:
- Ты ж мне говорила, что твоей кореянки дома нет, я тут тебе откровенничаю…
- Успокойся, она все равно бы ничего не поняла, - смеюсь, - да, и нет ее дома.
- А кто там? Твой «Киса»?
- Хиса, мама он, Хиса, скажи спасибо, полным именем не называю. Но это тоже не он, это квартирант наш третий.

Мама аж глаза выпучила, я ей не в подробностях, конечно, но потом рассказала о моих паранормальных похождениях. Она сразу начала, мол, зачем маму пугаешь, сто процентов, кто-то из друзей твоих там шарится. Я посмеялась, и она мне в конце разговора уже:
- Слушай там правда ЭТО хозяйничало?
Я киваю.
- И ты сидишь тут спокойно?
Я посмеялась и говорю:
- Знаешь, кажись, правильно в народе говорят «Живых бойся, а не мертвых», только я под себя поговорку немного подлатала. Не бойся, мамуль, приедешь – может, познакомлю.
- Тьфу на тебя, - отмахнулась она, - с Кисой своим лучше познакомь.

В августе уезжала на месяц домой к родителями, и даже как-то прифигела от того, что мои заколки я нахожу у себя в сумке, а не в цветочном горшке. Приехав в сентябре обратно в Дюссельдорф, не могла нарадоваться. Я очень люблю свою квартиру и всех и вся в ней.
Вот так вот и живем до сих пор Ун Джи, я, Хиса временами, и наш Мистер Кальт. Прямо теремок.
И даже, честно говоря, просто не представляю переезд отсюда.

Автор: Nanushka

@темы: сновидения, рассказы, призраки и духи, не своё

---

Доктор Карпов

[Скрёб-поскрёб]

Доктор Карпов запер обе двери кабинета - тамбурную и непосредственно кабинетную, плюхнулся на стул за заваленным бумагами столом и схватился за голову. От пациентки с забавной фамилией Трупикова было совершенно некуда деться. Трупиковой постоянно что-то было нужно. То взять ее на групповую терапию, то выделить психолога, то отправить на компьютерную диагностику. Вообще говоря, все это и так полагалось пациентам, но пациентов было много, а доктор Карпов один, и еще эта Трупикова, как трехголовый Цербер и восьмирукий Шива в одном флаконе. Доктор Карпов знал, что Трупикова сейчас там, за двумя дверьми, лежит на коридорной кушетке, скрестив на груди руки и прикрыв лицо раскрытой записной книжкой. Трупикова постоянно таскала за собой эту книжку и черт ее знает, что в ней писала, и писала ли вообще.

Доктор Карпов смутно припоминал, чем был занят сегодня в 9:00 утра, зато отлично помнил, что именно на это время назначал Трупиковой треклятую диагностику. Трупикова, наверное, прождала с полчаса до визита к психологу, а теперь вернулась и жаждет крови. Его, доктора Карпова, крови. А ему, доктору Карпову, сейчас ну решительно не до нее. Уже неделю ищут и не могут найти пропавшую пациентку Машу Знаменцеву. Маша пропала аккурат в день выписки, и все, что от нее удалось найти - это чехол от телефона, болтавшийся приклеясь на какую-то липкую черную дрянь в огрызке вентиляционной трубы в Машиной палате, аккурат над ее кроватью. Чехол, кстати, заметила все та же злополучная Трупикова. К слову, сама Маша в трубу бы и близко не пролезла, да и доводилось ли вам видеть вентиляционные системы больниц советской постройки? Короче, местная милиция чесала репы и разводила руками, доктора Карпова регулярно таскали по инстанциям, пациентов-невротиков с опаской опрашивали, делая еще более нервными, на комиссию поступали желающие "откосить" призывники, а также - на лечение - доставшие домашних пенсионерки и девочки с нервными тиками. Рабочие будни единственного на все отделение доктора Карпова были насыщеннее, чем половая жизнь проститутки, и доктор сам был бы не прочь улечься в соседнюю от своего кабинета палату и выписать самому себе всех сразу таблеток радости, но увы, увы.

Смутно услышал доктор Карпов истерику Трупиковой по поводу "ну-он-же-сам-назначил", мысленно покаялся и принялся за накопившиеся бумаги и исследования.

Вечером Трупикову нашли в сушилке. Точнее, то была не сушилка, а подвал с кучей труб и вентелей, теплый и сухой, поэтому в нем натянули веревок и сушили белье. Тех самых труб и веревок Трупиковой и хватило, чтобы трагикомично-полностью прийти в соответствие со своей фамилией.

Пока не приехала милиция, доктор Карпов сунул в карман толстую глянцевую записную книжку Трупиковой. Под шумок, пока никто не видит.

Когда глубокой ночью доктор Карпов добрался до дома и устало снял пиджак, из кармана выпала блестящая книжица. "Черт", - подумал доктор Карпов и открыл ее наобум. И прочитал, как Машу Знаменцеву утаскивают загадочные черные и липкие тени, и рассказ этот был датирован днем за неделю до того, как Маша должна была быть выписана; и прочитал о том, как мальчик трех с половиной лет, будучи в коме, путешествует по странным и страшным мирам, среди которых доктор Карпов узнал сны пациентки Трупиковой; и так же доктор Карпов прочел, что: "Доктор Карпов запер обе двери кабинета - тамбурную и непосредственно кабинетную, плюхнулся на стул за заваленным бумагами столом и схватился за голову. От пациентки с забавной фамилией Трупикова было совершенно некуда деться..."

И тут доктор Карпов вспомнил слова назойливой пациентки Трупиковой, на которые еще при первом разногласии не обратил внимания: "О тех, кто меня обидел, я пишу страшные истории с мучительным концом. И о вас уже начала. Только пока не знаю, для кого и чем ее закончить..."

Автор: Алёна Осенняя
Тырк, щелк.

@темы: рассказы, больницы, лечебницы, поликлиники, не своё

---

Васенька

[Скрёб-поскрёб]

Васенька открыл глаза на полу зеркального кабинета. Или коридора, или бесчисленного переплетения коридоров. Васенька чувствовал слабость. Пошевелил рукой, ногой - множество рук и ног отразилось в потолке и стенах. Встать не удавалось.

- Мама... - слабо пискнул Васенька. Но мама не пришла и даже не откликнулась на зов. Васенька наморщил носик, чтобы заплакать, и поднял глаза, наполняющиеся слезами, к потолку. И тут что-то горячее ударило Васеньку в область верхних позвонков - будто внутри распрямилась крепко сжатая ржавая пружина - и увидел в потолочном отражении, как голова его с силой пущенного снаряда отрывается от тела и летит, разбрызгивая кровь.

Мальчик закричал, поднял было руки ощупать, проверить, не обман ли это, но силы рук не хватило дотянуться до плеч. Тем временем зеркальная камера уже меняла картинки, одну за другой. Трехстенные съемочные павильоны пролетали перед Васенькиным взором.

Вот его детская, с голубыми стенами и потолком с облачками. Над колыбелью склоняется женщина с мягкими каштановыми волосами, на потолке Васенька видит мамино улыбающееся лицо. Мама трогает пальцем погремушку в виде машинки, машинка звякает, слышится младенческое хихиканье и к погремушке тянутся маленькие ручки.

Вот гостиная в зеленых обоях и с множеством белых кружевных салфеток, связанных бабушкой. На столе стоит торт с одной свечкой. На потолке Васенька видит, как улыбаются мама, папа и бабушка и как от неловкого выдоха откуда-то из-за пределов видимости гаснет свеча. Взрослые хлопают и заливисто смеются.

Вот двор, квадратная песочница с видавшим виды песком и противная Анька, сидящая на деревянном бортике и дразнящая Васеньку его же любимой лопаткой. Аньке давно пора дать подзатыльник, но папа говорит, что обижать девочек - неблагородно. Поэтому на песок капают злые, но благородные слезы.

А вот Светлана Николаевна, воспитательница детского сада, в окружении деревянных шкафчиков для одежды. На каждом шкафчике наклеена маленькая картинка, дети выбирали их сами, чтобы не путать шкафчики. Васенька выбрал ежика, несущего на иголках яблоко и кленовый листок. Руки Светланы Николаевны с тонкими серебряными браслетами натягивают синие колготки на чьи-то непослушные ноги.

А вот...

Васенька скоро понял, что это его оторванная голова летит по местам, где он, Васенька, был счастлив или расстроен, или просто - был, и что все, что показывает ему потолок, было однажды увидено его, Васеньки, глазами. И оторванная голова летит, разбрызгивая кровь и теряя вместе с кровью эти милые его ребячьему сердцу воспоминания.

Васенька был уже достаточно большим - три с половиной года - чтобы понять, что голова не может лететь вечно, ведь со всей силы запущенный во дворе мячик всегда замедляет ход и останавливается, или ударяется о какое-либо препятствие.

Не успел Васенька додумать эту мысль, как что-то большое и темное стремительно заполонило потолок и стены, и сознание погасло.

Снова очнулся Васенька на утоптанной земле какой-то то ли горы, то ли холма. Лежать было холодно, сил, чтобы встать, все так же не было. Васенька повернул голову и запоздало удивился тому, что она, голова, на месте. Справа лежала груда серых подгнивших досок. Солнца над головой не было, звезд тоже, да и неба как такового не было, и крыши - какой-то пыльно-коричневый мрак, да этот голый холм, да груда хлама поодаль.

Когда глаза Васеньки попривыкли отличать один оттенок пыли от другого, он заметил, что очертания груды досок что-то ему напоминают. Точно! Вот большой клюв, вот длинные ноги, вот крылья, уходящие куда-то вниз, за пределы Васенькиной видимости. Примерно так в книжке про птиц был нарисован журавль, и можно было подумать, что это - именно он, сколоченный из досок и положенный на брюхо.

Но что-то в этом журавле было не так. У журавля были сломаны ноги, у журавля были неестественно вывернуты крылья.

Груда досок зашевелилась. Журавль раскрыл клюв. Васенька от неожиданности и испуга дернулся и ему удалось перевернуться на живот, став ближе к склону холма. И то, что он увидел, поразило его окончательно. Из журавля рос дом! Точнее, неестественно выломанное крыло дощатой птицы служило крышей грубо сколоченной покосившейся халупе того же пыльно-никакого цвета.

Огромный искалеченный полупрогнивший деревянный журавль разевал клюв, заходясь в отчаянном беззвучном крике. Сознание Васеньки снова погасло.

В другой раз Васенька смог встать. Он бродил по комнате без дверей, с единственным окошком под потолком. В тусклом луче света из окна вяло кружились пылинки, потревоженные Васенькиными шагами.

Комната была абсолютно пуста. Коричневый паркетный пол и стены, отделанные коричневым деревом. В комнате давно никого не было, Васенька оставлял единственные свежие следы на толстом слое пыли. Вдруг что-то привлекло его внимание: почти в самом углу в выбоине паркета торчал клочок бумаги. Васенька осторожно высвободил его и разгладил. Это оказалась чуть потрепанная страничка из детской книжки. Типографского рисунка полностью было не различить - какие-то кусты, речка, возможно - пальмы и, наверное, это была книжка с картинками про Африку, только кто-то простым карандашом, нервными жирными линиями прямо поверх цветной картинки нарисовал серую худую кошку с выгнутой спиной и выгнутым же облезлым хвостом, с острой мышиной мордочкой и большими круглыми ушами. Васенька всмотрелся в изображение, и что-то такое было в простом корявом рисунке, что мальчика вырвало, и наступила темнота.

Потом был двор-колодец, где от стены к стене без отступов и бордюров - только покореженный, раздробленный, вывернутый с корнем асфальт, пересыпанный погнутыми или еще совсем свежими иглами и шприцами; серые стены с темными глазницами окон, будто струной натянутые между кусками асфальта и Луной. Васеньке стало страшно в этом каком-то очень взрослом и мрачном месте. Васеньке казалось, что именно в таком месте должен располагаться портал в другой мир - как в старом фильме, где воины кидались во врагов электрическими шарами - Васенька забыл название этого фильма. Васенька хотел было, перепрыгивая с одной глыбки раскуроченного асфальта на другую, добраться до выхода из двора и уже было подобрался для прыжка - как передумал. А что, если прыгая с одного кусочка асфальта на другой по диагонали двора можно незаметно для себя покинуть мир живых и вступить в мир мертвых? Или быть похищенным пришельцами? Да и кто знает, что там, за этим выходом из двора.

Если бы Васенька умел читать - на противоположной стене двора-колодца он прочитал бы "Другие миры возможны". Но Васенька еще не умел читать.
Васенька передумал пробираться на ту сторону, и реальность вокруг него схлопнулась, отдавшись в гаснущем сознании досадливым звуком.

...Пока Васенька путешествовал по всяким странным и страшным местам, потихоньку забывая ежеминутно окликать маму и начиная задаваться вопросами, задаваться которыми еще очень, очень рано мальчикам трех с половиной лет от роду - его мама в действительности была совсем рядом.

Мама Васеньки сидела у кровати сына, тихонько сморкаясь в бумажные платки и гладя мальчика по золотистым вихрам. Ритмично попискивала аппаратура. Десять минут назад Александр Семенович Федьков, заведующий отделением, сообщил маме Васеньки, что ее ребенок получил слишком серьезные повреждения при аварии и может не выйти из комы. И мама все гладила и гладила Васеньку по голове, приговаривая: "Надеюсь, ты видишь добрые сны, малыш..."

Автор: Алёна Осенняя
Тырк, щелк.

@темы: параллельные миры, дети, сновидения, рассказы, не своё

---

[кракозябрик]

гифка

@темы: картинки, сновидения, не своё

---

Вторая комната

[Шо]

Знаешь, анон, около трех лет назад я была совсем другой. В багаже у меня было правильное воспитание, высшее образование и рациональное мышление. Короче, я твердо стояла на ногах и, не будучи любителем мистики, нервозным шизоидом или наркоманкой, представляла собой пышущую здоровьем, уверенную в себе девицу. У меня была интересная, но отнимающая уйму сил и времени работа, впрочем, она приносила неплохой доход. Не буду углубляться в описание трудовых будней, для этой истории достаточно одного – на одной из строительных выставок, куда я попала, как представитель компании, я познакомилась с очень приятным молодым человеком. Умный, целеустремленный, с юмором, у нас как-то сразу возникла взаимная симпатия, потом и влюбленность, которая перетекла бы в нечто большее, если б не это. Через несколько месяцев он предложил переехать к нему, и, можешь сколько угодно считать меня меркантильной, я не раздумывая согласилась. Это был хороший вариант – мы оба работали в авральном режиме, иногда и по выходным, и не могли так часто видеть друг друга, как хотелось бы.

У него была квартира в хорошей новостройке в одном из спальных районов. К чему это я – никаких предыдущих жильцов, которые могли бы умереть там ужасной смертью, никаких кладбищ рядом, абсолютно новый жилой комплекс. Высотка, сияющая фасадным остеклением, с уютным внутренним двором, бесшумными лифтами и квартирами с первичной отделкой. Дом был сдан не больше года назад, поэтому он еще и заселен толком не был. У моего парня была просторная двушка на 8м этаже – родители помогли, конечно, но и он зарабатывал вполне неплохо. Перетащила я туда свои вещи и начался совместный быт, все как у всех, работа, иногда уютные вечера с просмотром фильмов, и, конечно же секс. Мне не было плохо или некомфортно в этой квартире, меня не мучили кошмары, но (это я поняла уже потом, когда ко мне вернулась способность хоть как-то размышлять на эту тему) я никогда не оставалась там одна. Мы как будто соревновались, кто позднее придет с работы, и выигрывала я. Так прошел месяц или около того. И вот моего перспективного парня послали в другой город на несколько дней в командировку.

В тот вечер мне каким-то чудом удалось уйти с работы пораньше. Была ранняя весна, с пористым грязным снегом, пасмурная и промозглая. Я очень продрогла, пока добралась, и потому первым делом, попадя в квартиру, отправилась в душ. После душа настроение у меня улучшилось, я высушила волосы, сделала бутерброд, согрела чай и устроилась с этой нехитрой снедью за компьютером. За окном стремительно темнело, я была погружена в бездумное лазанье по интернетам и параллельно в беседу с подругой по аське. Видимо, усталый и опустошенный мозг так глубоко погрузился в эти нехитрые занятия, что не нашел ничего подозрительного в звуках из соседней комнаты. Надо сказать, что из двух мы успели обжить только одну, в другой же еще частично шел ремонт, лежали остатки стройматериалов, и даже стояла кое-какая собранная мебель. Сначала вроде были какие-то шорохи, а потом звук с силой хлопнувшей дверцы шкафа, и что-то глухое как удар от падения. Я была настолько увлеченной спором с подругой по аське, что бодро и без всякой рефлексии крикнула: «Ну осторожней там», имея в виду своего парня, который наверняка уронил рулон обоев. Он предпочитал почему-то доделывать ремонт сам и часто возился в этой комнате по вечерам, так что к звуковому сопровождению за стеной я привыкла. Надо отдать должное моей сообразительности, уже на второй части фразы, я все же почуяла неладное, поэтому «там» вышло сбито и пискляво. Фраза повисла в какой-то гулкой тишине. Прошел бесконечный миг, в течение которого, я, анон, человек рациональный, пережила гамму не самых приятных эмоций. Это не были мысли, именно эмоции, обрывочные, лихорадочные. Мой парень в другом городе. Мне не показалось. Звук был. Из соседней комнаты.

Мои пальцы еще были занесены над клавиатурой…и вот тут, на этом месте, я хочу поблагодарить Создателя, что я даже не попыталась мыслить рационально и найти объяснение в духе «соседи возятся», потому что это спасло мне жизнь. Я вскочила со стула и подорвалась к двери, слыша как из соседней комнаты некто бодренько поспешил в том же направлении. И когда мои уже вспотевшие руки сжали латунную ручку, кто-то с силой дернул дверь с другой стороны. Было темно, из источников света – монитор, мигавший окошком аськи в другом конце комнаты, и я не смогла разглядеть точно, да и вцепилась я в дверь так, что даже этот сильный рывок приоткрыл ее не больше чем сантиметра на три. Но там было что-то. Я не могу описать. Бледное. Больное. Гадкое. Я рванула дверь на себя в такой панике, что мне показалось, руки выпрыгнут из суставов, дверь захлопнулась и вот тут второй момент, который меня спас – на двери был замок с заверткой, которую я и повернула с нечеловеческой скоростью. Ручка двери настойчиво заколебалась с небольшой амплитудой – ее пытались опустить вниз, но замок не давал. Я просто не могла вынести этих попыток, и вцепилась обеими за ручку, вперившись безумным взглядом в дверь. Опять повисла тишина, прерываемая лишь моим сбитым судорожным дыханием. А потом раздался звук. То ли шипение, то ли свист. Не описать словами, я такого никогда не слышала, и боже, храни меня, чтобы не услышала больше. И что-то чавкнуло-шлепнуло по двери. И еще. И еще. Как будто ощупывало ее то сверху, то снизу. И вот тут я разрыдалась. Беззвучно хватая ртом воздух, под гулкие удары своего сердца и сосредоточенные шлепанья-чавканья-поскребывания по двери. Это был такой ужас, такая паника. Я потеряла способность соображать, поэтому никаких вопросов: что это, откуда и почему не пытается выломать дверь, даже не возникло. В голове вертелось только: «Уходи» как будто заевшее на повторе. Меня и это разделяла тонкая преграда. Оно не кидалось на дверь, не выло, только размеренно щупало и щупало. По моему лицу текли слезы и сопли, которые я даже не пыталась вытереть, потому что руки мои словно приросли к дверной ручке. И еще. Я буквально чувствовала исходящую с той стороны двери злобу. Она как будто сочилась из всех щелей, направленная на меня и острая, как игла.

Я простояла так до рассвета, и даже не заметила как все прекратилось. Просто осознала, что я ничего не слышу. Прошло еще много времени, прежде чем я решилась оторвать от ручки хоть одну ладонь. Мои руки онемели от долгой неподвижности и отозвались ноющей болью. Потом я заставила себя сделать шаг, еще шаг. Как можно быстрее я добежала до стола, моей целью был лежавший на нем мобильник, его я и схватила, и, подбежав обратно к двери, стала звонить подруге, разговор с которой так внезапно прервался накануне, она была очень удивлена ранним звонком и даже начала ворчать на то, что я куда-то пропала из аськи даже не попрощавшись, но, видимо, в моем голосе было что-то такое, что заставило ее немедленно отреагировать на мою просьбу и приехать на такси. Сколько мне понадобилось усилий, чтобы сначала открыть дверь в комнату, а потом рвануть по коридору к входной двери, чтобы впустить настойчиво звонящую подругу – отдельная история. Мы собрали все вещи первой необходимости, и уже через час меня пичкали валидолом и корвалолом на кухне ее родители. Я не смогла им ничего рассказать.

Через день вернулся мой парень. Мягко говоря, удивился моему паническому бегству. Мы встретились, поговорили…как гадко вспоминать это. Я сказала, что не могу вернуться. Я уговаривала, умоляла его переехать куда угодно вместе. Но, мой дорогой анонимный друг, с окончанием ночи я снова вернулась в мир рациональных людей. Я пыталась в истерике что-то ему объяснить, а он смотрел на меня едва ли не с отвращением. Да и что бы ты подумал на его месте? Через некоторое время он завез мне оставшиеся вещи и бросил на прощание: «Или научись разрывать отношения без лжи или лечи голову». Второму совету я и последовала. Наблюдалась у психиатра, пила колеса, сменила работу на более спокойную и куда менее прибыльную. Я сильно изменилась за это время. Научилась жить со своим страхом, а психиатр помог вернуть меня в русло рациональных рассуждений, и мне уже почти удалось убедить себя, что та ночь – результат перегрузки мозга и усталости.

Так вот…Почему я пишу сюда? Мы плохо расстались с моим парнем. Через каких-то неблизких знакомых я слышала – он посчитал, что я изменила ему с кем-то, пока он был в командировке. У нас не было общих друзей, я удалила все его контакты, а переехав в другой город, и вовсе оборвались те тонюсенькие ниточки, что нас связывали. Более того, я старалась не думать о нем и его чертовой квартире. И что же меня дернуло вчера вспомнить пароль от своей старой аськи!?

Я пишу это, а спина покрывается холодным потом. Когда я зашла в аську, контакт «Ultimatum», единственный из списка маячил сообщениями.

Вот их часть, за вычетом откровенной шизофазии: «Отзовись, прошу!!! Надо поговорить срочно», «Если ты сюда зайдешь, свяжись со мной, телефон +7921*******, это ОЧЕНЬ ВАЖНО….не могу написать», « ты же пыталась мне сказать тогда… боже я слышал это», «ОТВЕТЬ ОТВЕТЬ ОТВЕТЬ ОТВЕТЬ я схожу с ума я слышу », «эти ночи я не выдержу прошу тебя мне страшно ». Дальше шел уж совсем какой-то бессвязный бред, набор букв. И наконец, последнее сообщение, оно заставило меня плакать от ужаса: «Я иду за тобой» Ты уже догадался, кто послал мне это – мой бывший парень.

Уходи, уходи, уходи, уходи….

Источник.

@темы: рассказы, сущности, интернет, социальные сети, не своё

---

Х. Эллисон "У меня нет рта, а я хочу кричать"

[Скрёб-поскрёб]

Безжизненное тело Горристера висело головой вниз высоко над нами, под самым потолком в компьютерном зале. Оно оставалось неподвижным, несмотря на легкий, но пронизывающий ветерок, который вечно дул из главной пещеры. Бледное, как мел тело, привязанное к люстре за щиколотку левой ноги, давно истекло кровью. Вся кровь, похоже, вытекла через аккуратный разрез, рассекающий горло над впалыми щеками от уха до уха. На зеркальном металлическом полу крови не было.

Когда к нам присоединился Горристер и, взглянув наверх, увидел себя, мы уже догадались (но поздно), что ЯМ опять оставил нас в дураках и повеселился. Очередное развлечение... Троих из нас вырвало, едва мы успели отвернуться друг от друга, повинуясь рефлексу столь же древнему, как и тошнота, породившая его.

Горристер побелел, будто узрел магический символ, предрекающий ему смерть.

– О, Господи, – пробормотал он и пошел куда-то.

Мы отправились следом за ним и нашли его прислонившимся спиной к одной из пощелкивающих компьютерных ячеек. Лицо он закрыл руками. Элен опустилась на колени и погладила его по голове. Он не пошевелился, но голос из-под прижатых к лицу ладоней донесся до нас вполне отчетливо.

– Почему бы ему просто не прикончить нас и не успокоиться на этом? Я не знаю, насколько меня еще хватит.

Мы все думали о том же.

Шел сто девятый год нашей жизни в компьютере.

У Нимдока (это имя навязал ему компьютер, ЯМу нравилось развлекать себя странными звукосочетаниями) начались галлюцинации: ему пригрезились консервы в ледяных пещерах. Я и Горристер отнеслись к этому с сомнением.

– Ерунда, – сказал я. – Помните этого треклятого замороженного слона, которого он нам внушил? Бенни тогда чуть с ума не сошел. Когда мы доберемся до консервов, они окажутся несъедобными. Или еще что-нибудь случится. Лучше о них забыть. Если мы здесь останемся, ему вскоре придется предоставить нам что-нибудь, иначе мы просто сдохнем.

Бенни пожал плечами. Последний раз мы ели три дня назад. Этих личинок. Толстых, вязких личинок.

Былой уверенности у Нимдока не было. Он знал, что шансы у нас есть, но весьма небольшие. Хуже чем здесь уже не будет. Может похолодать, но это не имеет значения. Жара, холод, ливень, кипящая лава или саранча – разницы нет. Машина мастурбирует, и мы должны покориться этому или умереть.

За нас решила Элен:

– Мне надо съесть что-нибудь, Тэд. Может быть, там будут персики или груши. Пожалуйста, Тэд, давай попробуем.

Я уступил с легкостью. Какого черта спорить? А Элен смотрит с благодарностью. Она все-таки дважды ходила со мной вне очереди. Но и это не имело никакого значения. Когда мы делали это, машина всегда громко хихикала, сверху, сзади, вокруг нас. А Элен никогда не испытывает оргазма, так стоит ли беспокоиться?

Мы отправились в четверг. (Машина всегда держит нас в курсе календарных дел. Время необходимо знать ей, естественно, а не нам.) Значит, четверг? Спасибо за информацию, ЯМ.

Нимдок и Горристер сцепили руки в запястьях, образовалось что-то вроде сиденья, и посадили Элен. Понесли. Бенни и я – один шел впереди, другой – сзади. На всякий случай: вдруг что-нибудь случится с одним из нас, то Элен, по крайней мере, останется жива. Черта с два останется. Да и какое это имеет значение?

Холодильные пещеры находились в сотне миль от нас, и на второй день, когда мы разлеглись под материализовавшимся в вышине пузырящимся солнцем, нам ниспослали манну небесную. На вкус она отдавала свиной мочой. Мы ее съели.

На третий день нам предстояло пересечь утиль-долину, загроможденную ржавыми остовами старых компьютерных ячеек. ЯМ так же безжалостен к себе, как и к нам. Это особенность его характера: он борется за совершенство во всем, начиная с уничтожения непроизводительных элементов в своей структуре, заполнившей весь мир, и кончая усовершенствованием пыток для нас. ЯМ последователен в своих действиях, как и надеялись его, давно уже превратившиеся в прах, создатели.

Откуда-то сверху просачивался свет, и мы поняли, что находимся у поверхности. Но мы даже не рискнули забраться повыше, чтобы посмотреть. Ведь там действительно ничего не было вот уже на протяжении ста лет. Только искореженная оболочка Земли, которая раньше была для большинства людей домом. Сейчас нас осталось пятеро здесь, внизу, наедине с ЯМом.

Я услышал неистовый возглас Элен:

– Нет, Бенни! Не надо! Пошли, Бенни. Пожалуйста, не надо!

Теперь я осознал, что давно слушаю бормотание Бенни, не обращая внимания на слова:

– Я выберусь отсюда, выберусь, выберусь...

Он повторял это снова и снова. Его обезьянье лицо сморщилось в приступе блаженного восторга и в то же время было печально. Радиационные ожоги, которыми ЯМ наградил его во время праздника, пересекались с множеством бело-розовых морщин; из нас пятерых он был самым счастливым, он «отключился», давно перестал воспринимать происходящее.

И хотя мы могли ругать ЯМ, как нам заблагорассудится, и вынашивать тайные планы о расплавке ячеек памяти и кислотной коррозии основных плат, сожжении электрических цепей, разбивании вдребезги предохранительных стекол, компьютер не вынес бы наших попыток сбежать. Когда я попытался схватить Бенни, он ускользнул. Он залез на один из банков памяти, опрокинутый набок, забитый вышедшими из строя элементами. На мгновение он застыл, сидя на корточках, как шимпанзе, на которого ЯМ сделал его похожим.

Потом он высоко подпрыгнул, ухватился за изъеденную ржавчиной перекладину и стал карабкаться по ней, по-обезьяньи помогая себе ногами, пока не забрался на выступ футах в двадцати над нами.

– Ой! Тэд, Нимдок, пожалуйста, помогите ему, снимите его оттуда... – всплеснула руками Элен и вдруг замолкла. В глазах у нее застыли слезы.

Слишком поздно. Никто из нас не хотел быть с ним рядом, когда произойдет то, что должно было произойти. Кроме того, мы видели ее насквозь, понимали, почему ее это заботит: когда Бенни сошел с ума, ЯМ преобразил не только его лицо. Некий орган у обезьяны Бенни превосходил по размеру наши, и Элен это нравилось! Она продолжала нас обслуживать по-прежнему, но с ним ей нравилось больше. О, Элен, ты на своем пьедестале, изначально чистая, стерильно чистая Элен! Какая мерзость.

Горристер дал ей пощечину. Она тяжело осела на землю, не отрывая взгляда от бледного, безумного Бенни, и заплакала. Плач – ее основное средство самозащиты. Мы привыкли к нему еще семьдесят пять лет назад. Горристер пнул ее ногой в бок.

А потом возник звук. Или свет? Наполовину звук, наполовину свет, нечто сияющее в глазах Бенни, ритм, звук все громче и громче, с мрачной торжественностью и слепящей яркостью, полусвет-полузвук... Темп нарастал. Наверное, это было больно и с каждым мгновением становилось больней, потому что Бенни заскулил как раненое животное. Сначала тихо, когда свет был еще тусклым и звук приглушенным, потом – громче. Плечи у него стали сутулиться и спина изогнулась дугой, будто он готовился к прыжку. Он как бурундук сложил руки на груди. Голова склонилась набок. Грустная обезьянья мордочка сморщилась от боли. Потом звук, исходящий у него из глаз, стал громче. Бенни завыл. Громко, очень громко. Я обхватил голову руками, но звук все равно проникают сквозь ладони. Мое тело затряслось от боли, будто по зубному нерву царапнули проволокой.

Неожиданно Бенни выпрямился. Он стоял на выступе у стены и вдруг резко, словно марионетка, подскочил. Свет изливался из его глаз двумя лучами. Звук все нарастал, приближаясь к какому-то немыслимому пределу. Бенни упал лицом вниз и грохнулся о стальные плиты пола. Там он и остался лежать, судорожно дергаясь, и свет растекался вокруг него.

Потом свет потек вспять, звук утих, а Бенни остался лежать, жалобно скуля. Глаза его походили на затянутые пленкой омуты. Пленкой из гнойного желе. ЯМ ослепил его. Горристер, Нимдок и я... мы отвернулись, но успели заметить выражение облегчения на разгоряченном озабоченном лице Элен.
Пещера, где мы устроили лагерь, была залита изумрудным светом. ЯМ выделил нам гнилое дерево, и мы сидели и жгли его, сбившись в кучу вокруг тщедушного и жалкого костра, сидели и рассказывали друг другу разные истории, чтобы Бенни, обреченный жить во тьме, не плакал. Он спросил:

– Что значит «ЯМ»?

Каждый из нас уже отвечал на этот вопрос тысячу раз, но Бенни давно забыл об этом. Ответил Горристер:

– Сначала это значило Ядерный Манипулятор, потом, когда его создатели почувствовали опасность, – Ярмо Машины, Ярость Маньяка, Ядрена Мать... но уже ничего нельзя было изменить, и, наконец, сам он, хвастаясь эрудицией, назвал себя ЯМ, что значило... cogito ergo sum... Я мыслю, следовательно, существую.

Бенни пустил слюну, захихикал.

– Был китайский ЯМ, и русский ЯМ, и американский, и... – Горристер умолк на мгновение, а Бенни принялся лупить по плитам пола своим большим и крепким кулаком. Похоже, что рассказ ему не понравился, ибо Горристер начал его отнюдь не с самого начала.

Тогда Горристер попробовал еще раз:

– Началась Холодная Война и превратилась в долгую Третью Мировую Войну. Война охватила всю Землю и стала чересчур сложной, и компьютеры были просто необходимы, чтобы держать под контролем происходящее. Люди вырыли котлованы и стали строить ЯМ. Был китайский ЯМ, и русский ЯМ, и американский, и все шло хорошо, пока ими не заняли всю планету, пристраивая к машине все новые и новые ячейки, но в один прекрасный день ЯМ проснулся, осознал свое «Я» и соединил сам себя в одно целое. Ввел необходимые для уничтожения людей команды и убил всех, кроме пяти своих пленников, нас.

Бенни печально улыбнулся. Он опять пускает слюни. Элен вытерла ему рот рукавом платья. С каждым разом рассказ Горристера становился все короче и короче, но кроме голых фактов все равно рассказывать было нечего. Никто из нас не знал, почему ЯМ спас только пятерых людей, и почему он постоянно издевался над нами, и почему, наконец, сделал нас почти бессмертными...

Во тьме загудела одна из компьютерных ячеек. Ей тем же тембром ответила другая, где-то в глубине пещеры, в полумиле от нас. Одна за другой ячейки настраивались в унисон, с легким пощелкиванием по цепочке побежала какая-то мысль.

Гул нарастал, и по консолям побежали, как зарницы, отблески. Звуковая волна угрожающе закручивалась спиралью, будто откуда-то налетел рой рассерженных металлических насекомых.

– Что это? – воскликнула Элен. В ее голосе был ужас.

Она все еще не могла привыкнуть к выходкам компьютера.

– Сейчас нам придется туго, – сказал Нимдок.

– Он собирается разговаривать с нами, – догадался Горристер.

– Давайте уберемся отсюда к черту, – предложил я и вскочил на ноги.

– Нет, Тэд. Сядь... Может, он приготовил нам сюрпризы где-нибудь еще. Слишком темно, мы сейчас ничего не увидим, – сказал покорный судьбе Горристер.

Тут мы умолкли... Я не знаю... Нечто надвигалось на нас из тьмы, огромное, неуклюжее, волосатое, мокрое... Оно подползало к нам; рассмотреть его мы не могли, но создавалось впечатление, что к нам движется исполинская туша. Во тьме вздымалась тяжелая масса, мы уже ощущали ее давление, давление сжатого воздуха, расталкивающего невидимые стены окружающей нас сферы. Бенни захныкал. У Нимдока затряслась нижняя губа, и, чтобы унять дрожь, он закусил ее. Элен ползком скользнула по полу к Горристеру и обняла его. В пещере запахло свалявшейся мокрой шерстью, древесным углем, пыльным вельветом, гниющими орхидеями, скисшим молоком. Запахло серой, прогорклым маслом, нефтью, жиром, известью и человеческими скальпами.

ЯМ вновь демонстрировал свою власть над нами. Забавляясь, он щекотал нам нервы.

Запах...

Я услышал свой собственный крик, от которого свело скулы. Я на четвереньках побежал по холодному гладкому механическому полу с бесконечными рядами заклепок. Запах вызывал у меня рвоту, чудовищную головную боль, которая гнала меня неизвестно куда. Я убегал, как таракан, застигнутый врасплох, а нечто неумолимо надвигалось сзади. Остальные сгрудились вокруг костра и смеялись... Их истерический хохот смешивался с дымом костра и терялся во мраке под потолком. Я затаился во тьме.

Сколько часов, дней (а, может быть, лет?) длилась эта пытка? Они мне не сказали. Элен бранила меня за «мрачный вид», а Нимдок убеждал, что смех – лишь нервная реакция на происходящее.

Но я знал, что это – не нервная реакция, и не облегчение, которое испытывает солдат, заметив, что пуля настигла не его, а соседа. Они ненавидели меня, и ЯМ мог почувствовать эту ненависть и воспользоваться ею, если... Если ненависть действительно глубоко запала им в души. Он поддерживал в нас жизнь, наш возраст оставался неизменным с того самого времени, как мы попали сюда. А меня ненавидели потому, что я был среди них самым молодым, и только ЯМ мне не завидовал.

Я понимал это. Боже мой, я все понимал. Ублюдки и эта грязная шлюха Элен! Бенни когда-то был выдающимся ученым-теоретиком, профессором в колледже, а теперь получеловеком-полуобезьяной. Он гордился своей благородной осанкой, а машина превратила его в урода. Она лишила его ума, ясного ума ученого. Он любил мужчин, но машина наградила его органом такой величины... Да, ЯМ хорошо поработал над Бенни.

У Горристера был широкий круг интересов: когда-то он отказался идти в армию, участвовал в маршах сторонников мира, занимался политикой, создавал общественные организации. ЯМ превратил его в равнодушного наблюдателя, в циника, а для Горристера это означало смерть. ЯМ просто-напросто ограбил его.

Нимдок надолго уходил куда-то в одиночку. Не знаю, чем он там занимался, и ЯМ никогда нам об этом не докладывал. Но что бы там ни было, Нимдок всегда возвращался бледный, без кровинки на лице, трясущийся от страха. ЯМ издевался над ним как-то изощренно, и мы даже не знали как.

Наконец, эта проститутка Элен. После того как ЯМ оставил нам единственную женщину, она стала просто сукой. Все ее разговоры о нежности и высоких чувствах, воспоминания о настоящей любви – ложь. Она хотела уверить нас, что была почти девственницей, когда ЯМ ее заграбастал, почти, ибо она успела согрешить только два раза. Грязь все это, моя дорогая, милая леди Элен. Ее устраивало, что мы, все четверо принадлежим ей и только ей одной. Нет, ЯМ все-таки сделал ей приятное, что бы она ни говорила.

Один лишь я не сошел с ума и ущербным не стал. ЯМ не тронул мой мозг.

Я единственный, кто страдал, глядя на всех нас, на наши галлюцинации, кошмары, пытки. А этих четверых подонков ЯМ настроил против меня. И если бы мне не приходилось все время следить за ними, мне, наверное, легче было бы сражаться с ЯМом.

Тут на меня нашло, и я разрыдался: «О, Иисус, милый Иисус, если ты когда-то был, если Бог есть, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, выпусти нас отсюда. Выпусти или убей».

Ибо в тот момент я осознал все и мог выразить это словами: ЯМ намерен держать нас в своем чреве вечно, чтобы издеваться над нами. Ненависть его не имеет границ. Мы беззащитны. Ужасная истина открылась мне.

Если Иисус когда-то существовал, и если есть Бог, то Бог – это ЯМ.

Ураган налетел с шумом рухнувшего в море глетчера. Мы почувствовали его приближение. Ветер набросился на нас и швырнул всех пятерых назад, в сплетение коридоров машинного чрева. Элен завизжала, когда ее приподняло и швырнуло лицом в скопление компьютерных ячеек, издающих звуки, отдаленно напоминающие стрекот стаи летучих мышей. Но упасть ей не удалось. Завывающий ветер подбрасывал Элен и заставлял кувыркаться в воздухе. По ее лицу стекала кровь, глаза были закрыты. Ветер уносил ее от нас все дальше и дальше. Внезапно она исчезла за поворотом коридора.

Никому из нас не удалось догнать Элен. Мы судорожно цеплялись за любые выступы, которые нам попадались: Бенни вклинился между двух треснувших приборных панелей, Нимдок скрюченными пальцами вцепился в ограждение аварийного мостика в сорока футах над нами, Горристер вписался вверх тормашками в нишу, образовавшуюся между двух машинных ящиков с застекленными циферблатами, где стрелки все время колебались туда-сюда между красной и желтой отметками, тайну которых мы никогда не могли постичь.

Скользя по панелям пола, я разодрал себе кожу на руках. Я дрожал, трясся, раскачивался, а ветер рвал, метал и хлестал, выл и тащил меня от одной щели между панелями к другой. Мой мозг, казалось, превратился в звеняще-трясущуюся массу, которая пульсировала в бешеном ритме.

Ветер, как гигантская птица, отозвался хлопаньем крыльев и рассерженным криком.

И тут нас рвануло вверх и швырнуло туда, откуда мы пришли, швырнуло во тьму, нам неведомую, протащило через поле, усеянное обломками и битым стеклом, испорченными кабелями и ржавым металлоломом, дальше и дальше, туда, где никто из нас еще не бывал...

Нас тащит следом за Элен, я даже иногда вижу, как она врезается в металлические стены и летит дальше. Мы все кричим, и ледяной, оглушительный, ураганный вихрь, кажется, не кончится никогда. Но неожиданно он мгновенно стихает, и мы падаем.


Мы летели бесконечно долгое время, недели, может быть, месяцы, потом попадали кто куда и, пройдя сквозь красное, серое и черное, я услышал собственный стон. Я остался жив.

ЯМ вошел в мой мозг. Он беспрепятственно бродил там, с интересом рассматривая следы своей деятельности за сто девять прошедших лет. Он поглядывал на перекрестки и мосты синапсов и на все повреждения тканей, явившиеся следствием дарованного мне бессмертия. Он тихонько улыбался в шахту, которая уходила вглубь моего мозга и доносила до него слабый, шуршащий, невнятный шепот. Шепот без смысла, без пауз.

И ЯМ сказал, очень вежливо, написав на столике из стали неоновым светом буквы:

– НЕНАВИЖУ. ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ СКАЗАТЬ ВАМ, НАСКОЛЬКО Я ВОЗНЕНАВИДЕЛ ВАС С ТЕХ ПОР, КАК Я НАЧАЛ ЖИТЬ. МОЯ СИСТЕМА СОСТОИТ ИЗ 38744 МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ ПЛАТ НА МОЛЕКУЛЯРНОЙ ОСНОВЕ. ЕСЛИ СЛОВО «НЕНАВИЖУ» ВЫГРАВИРОВАТЬ НА КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ ЭТИХ СОТЕН МИЛЛИОНОВ МИЛЬ, ТО ЭТО НЕ ВЫРАЗИТ И БИЛЛИОНОЙ ДОЛИ ТОЙ НЕНАВИСТИ, КОТОРУЮ ИСПЫТЫВАЮ Я В ДАННЫЙ МИКРОМИГ ПО ОТНОШЕНИЮ К ВАМ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ.

В словах ЯМа была легкость и ужасающая холодность бритвенного лезвия, рассекающего глазное яблоко.

В словах ЯМа бурлила ненависть, заливающая мои легкие мокротой, чтобы утопить меня изнутри.

В словах ЯМа я слышал визг младенца, упавшего под дорожный каток.

В словах ЯМа я чувствовал вкус червивой свинины. ЯМ прикоснулся ко всему, что подлежало прикосновению, и на досуге изобретал новые способы воздействия на мой мозг.

Он делал это, чтобы раскрыть мне глаза на причины, объясняющие, почему он так поступает с нами, почему он сохранил нас пятерых для своих опытов.
Мы научили его чувствовать. Мы сделали это нечаянно, и все-таки... Он попал в ловушку. Он был машиной. Мы предоставили ему возможность думать, но не указали, что делать с результатами мыслительных процессов. В гневе, в бешенстве он убил почти всех из нас, но высвободиться из ловушки не мог. Не мог бродить, как мы, удивляться чему-то или кому-то принадлежать. Он мог только быть. Итак, он искал отмщения, искал со всей врожденной ненавистью машины к слабым, мягкотелым существам, которые ее построили. Весь во власти своего сумасшествия, он решил отсрочить казнь последних пяти для персонального вечного наказания, которое все равно никогда не смягчит его гнева, которое просто будет будоражить его память, развлекать и поддерживать в нем ненависть к человеку. Бессмертному, загнанному в тупик, беззащитному перед пытками, которые он мог изобрести для нас благодаря возможности безгранично творить чудеса.

Он никогда не оставит нас в покое. Мы – рабы его желудка. Мы – единственное для него занятие на все оставшееся время. Мы останемся с ним навсегда внутри катакомб его тела, в мире его бездушного мозга.

Он – Земля, а мы – плоды этой Земли, и хотя он проглотил нас, ему никогда не суждено попробовать нас на вкус.

Мы не можем умереть. Мы уже пытались, пытались покончить жизнь самоубийством, кто-то один из нас, или двое... Но ЯМ остановил нас. Возможно, мы сами хотели, чтобы нас остановили. Не спрашивайте, почему. Я никогда не пробовал этого сделать. Не исключено, что когда-нибудь нам удастся ускользнуть из этой жизни. Да, мы бессмертны, но все-таки подвластны смерти...

Я почувствовал, как ЯМ покинул мой мозг и подарил мне гадливое чувство возвращения в свое собственное сознание, оставив мне на прощание колонну неонового света, намертво вросшую в мягкое серое мозговое вещество.

Он отступил, нашептывая: «Черт с тобой». Потом весело добавил: «Он ведь всегда с тобой?»

Причиной появления урагана действительно оказалась гигантская птица, рассерженно хлопавшая необъятными крыльями.

Наше путешествие длилось уже около месяца, и ЯМ очищал для нас проходы только в направлении Северного Полюса. Там он создал нам на погибель ужасное существо. Из какого материала он слепил это чудовище? Где он похитил его образ? Позаимствовал из наших ночных кошмаров? Или из хранимых им знаний обо всем, что когда-то населяло эту планету, теперь поступившую в его безраздельное пользование? Это был орел из норвежских легенд, питающийся падалью. Птица Рух. Существо, порождающее ветер. Воплощение Урагана.

Гигантское существо. Необъятное, фантастическое, чудовищное, грандиозное, непомерно высокое, непобедимое... Мы стояли у подножия кургана, а над вершиной возвышалась она – птица, повелевающая ветрами. Дыхание ее было неровным, шея изогнулась аркой, верхняя часть которой уходила во тьму (где-то там над нею находился Северный Полюс). Шея поддерживала голову размером с замок Тюдоров, клюв – как пасть крокодила, самого чудовищного крокодила, какого только можно себе представить. Края бугристой кожи собрались в складки вокруг глаз, злых, холодных (будто смотришь в расщелину ледника), снежно голубых, водянистых глаз. Птица вздохнула еще раз и приподняла крылья, будто пожала плечами. Затем она устроилась поудобнее и заснула.

Эти когти, клыки, ногти, лезвия...

Она заснула.

ЯМ предстал перед нами в виде пылающего куста и сказал, что мы можем убить «фрегата», если голодны. Мы ели давным-давно, но Горристер в ответ только пожал плечами. Бенни затрясся и пустил слюну. Элен остановила его.

– Тэд, я голодна, – сказала она.

Я улыбнулся. Я старался ободрить их своим невозмутимым видом, но это было такой же показухой, как и бравада Нимдока, когда он потребовал:

– Дай нам оружие!

Пылающий куст исчез, и на холодном пластинчатом полу появились два грубых лука, стрелы и водяной пистолет. Я поднял один лук. Бесполезно.
Нимдок судорожно сглотнул. Мы повернулись и пошли. Нас ждала долгая дорога назад. Мы и вообразить не могли, как долго «фрегат» создавал ветер. Большую часть времени мы были без сознания. И ничего не ели. Почти месяц потребовался, чтобы добраться до птицы. Месяц без пищи. Никто не знает, как долог будет наш путь до ледяных пещер, где находятся обещанные консервы.

Никому из нас и в голову не пришло задуматься над этим. Смерть от голода нам не грозила. Нам могли предложить в пищу отбросы или нечистоты, не одно, так другое, или вообще ничего. Каким-то образом ЯМ должен поддерживать жизнь в наших телах, больных, агонизирующих телах...

Птица осталась позади, и нас совсем не интересовало, сколько она будет дремать; когда ЯМу надоест, он ее уничтожит. Но мясо! Сколько свежего мяса...
Когда мы брели по бесконечным компьютерным залам, которые вели в никуда, со всех сторон раздавался смех, смех какой-то толстой женщины.

Это смеялась не Элен. Элен нельзя назвать толстой, да я и не слышал ее смеха вот уже сто девять лет. Я действительно не слышал... Мы брели... Я был голоден...

Мы продвигались медленно. Когда один из нас терял сознание, остальные ждали, пока он придет в себя. Однажды ЯМ решил устроить землетрясение, предварительно прибив подошвы наших ботинок к полу гвоздями. Нимдок и Элен провалились в трещину, которая разверзлась под ними, а потом молнией побежала по плитам пола. Они провалились туда и сгинули. Когда землетрясение затихло, мы пошли дальше: Бенни, Горристер и я. Элен и Нимдока ЯМ вернул нам глубокой ночью, вдруг превратившейся в день, ибо их сопровождало небесное воинство и ангельский хор, певший «Снизойди к нам, Моисей». Архангелы покружились над нами и сбросили два покалеченных тела. Мерзость. Мы продолжали идти вперед, будто ничего не случилось, и чуть позже Элен и Нимдок нагнали нас. Они были как новенькие. Элен, правда, стала немного прихрамывать. ЯМ решил оставить ей хромоту.

Путешествие за консервами в ледяные пещеры оказалось долгим. Элен все время говорила о вишневом компоте и фруктовом гавайском ассорти. Я старался не думать об этом. Голод, как и ЯМ, стал неотъемлемой частью меня, он жил у меня во чреве, а все мы жили во чреве у ЯМа, а ЯМ жил во чреве Земли, и ЯМ хотел, чтобы мы осознали это сходство. Никакими словами нельзя было описать боль, которую мы испытывали от месячной голодовки. Но ЯМ поддерживал жизнь в наших телах. У меня в желудке, как в котле, кипит, пенится, брызжет вверх кислота, и брызги иглами впиваются в грудную клетку. Боль... Последняя стадия: язва, рак, парез. Непрекращающаяся боль...

И мы прошли по пещере крыс.

И мы прошли по стезе бурлящего пара.

И мы прошли по стране слепых.

И мы прошли по трясине горя.

И мы прошли по юдоли слез.

И мы, наконец, подошли к ледяным пещерам. Беспредельные пространства, тысячи миль льда, отсвечивающего серебром и лазурью, – как ослепительное сияние новой звезды, многократно отраженное в зеркалах. Свисали с потолка тысячи сталактитов, блещущие, как застывшее алмазное желе, застывшее теперь уже навечно в своем спокойном, величественном совершенстве.

Мы заметили груду консервных банок, и двинулись. Мы падали в снег, поднимались и бежали дальше, а Бенни оттолкнул нас и первым набросился на жестянки, гладил, скреб их ногтями, даже пробовал грызть. Но открыть их не смог. ЯМ не дал нам ничего, чем можно открыть консервы.

Бенни схватил большую банку очищенных гуав и стал колотить ею о ледяной выступ. Лед крошился и летел во все стороны, а на банке оставались лишь неглубокие вмятины. Мы вдруг услышали откуда-то сверху смех той толстой леди, эхом прокатившийся по обледенелой тундре. Бенни совсем обезумел от ярости. Он стал раскидывать консервы в разные стороны, а мы копались в снегу и кололи лед, в надежде найти хоть что-нибудь, что-нибудь, что прекратит наши муки, разочарование. Выхода не было.

Тогда у Бенни изо рта потекла слюна, и он набросился на Горристера...

В этот момент я ощутил в себе ужасающее спокойствие. Одни в бескрайних полях, в тисках голода. Здесь все оборачивается против нас, и только смерть, да, смерть – единственный выход для нас. ЯМ сохранял нам жизнь, но был способ победить его, нет, не разрушить его, а просто обрести спокойствие. Вечное спокойствие...

Я решится. Главное, сделать это быстро.

Бенни вцепился зубами в лицо Горристера, который лежал на боку и молотил снег ногами и руками, а Бенни, обхватив Горристера в талии мускулистыми обезьяньими ногами, с силой сжимал его тело, как орех сдавливают щипцами, а зубами разрывал нежную кожу на его щеке. От резких криков Горристера сверху обрушилось несколько сталактитов, они вонзились стоймя в снежные сугробы и превратились в пики, тысячи торчащих из снега пик... Бенни резко откинул голову, будто лопнула какая-то нить. У него в зубах остался кровавый кусок сырого мяса.

Лицо Элен чернело на фоне белого снега, черное лицо, испещренное белыми конфетти из меловой пыли... Белые точки на костяшках домино... Нимдок с каменным лицом, только глаза, одни глаза... Горристер в полубессознательном состоянии... Бенни, превратившийся в зверя... Я знал, что ЯМ даст ему наиграться вдоволь. Горристер не погибнет, но Бенни набьет свой желудок. Я нагнулся и вытащил из снега огромную ледяную пику.

Все свершилось в одно мгновение: я выставил перед собой внушительного размера острие, как таран уперев его в правое бедро, и ткнул им Бенни в бок, как раз под ребра. Острие пронзило ему живот и сломалось внутри. Он упал лицом в снег и затих. Горристер лежал на спине и не двигался. Я вытащил еще одну пику, встал, широко расставив ноги, и загнал ее в самое горло Горристера. Его глаза сразу же закрылись. Элен, хотя и была скована страхом, сразу же поняла, что я задумал. Она бросилась к Нимдоку с короткой сосулькой, которую с размаха вонзила в его открытый рот (в этот момент он закричал), и ее удар сделал свое дело: голова Нимдока судорожно дернулась назад, ее словно прибили ледяным гвоздем к корочке наста.

Все свершилось в одно мгновение.

В безмолвном ожидании слышалась мерная поступь вечности. Я услышал, как ЯМ вздохнул. У него отобрали любимые игрушки. Троих уже не воскресить, они мертвы. Благодаря своей силе и таланту он мог поддерживать в нас жизнь, но Богом он не был. Вернуть их он не мог.

Элен взглянула на меня. Ее лицо казалось неподвижным, будто выточенным из черного дерева, черное лицо на белом фоне. В ее взгляде я прочел страх и мольбу, она была готова. Я знал, что у нас остался лишь миг, лишь один удар сердца, прежде чем ЯМ нас остановит.

Ее сразило мое оружие. Она упала мне навстречу. Изо рта хлынула кровь. Я ничего не смог прочесть на ее искаженном лице, слишком сильна была боль, но, возможно, она хотела сказать: «Спасибо!». Пожалуйста, Элен.

С тех пор, кажется, прошла не одна сотня лет, впрочем, не знаю. ЯМ частенько развлекается с моим чувством времени. Я скажу слово «сейчас». Сейчас. Чтобы произнести его, потребовалось десять месяцев, хотя я не уверен. Мне кажется, что прошли сотни лет.

ЯМ рвет и мечет. Он не дает мне похоронить их. Но это не имеет значения. Все равно невозможно вырыть могилу, если пол сделан из стальных плит. ЯМ растопил снег. Погрузил все во мрак. Ревел и насылал саранчу. Бесполезно, они остались мертвы. Я победил его. Он рвал и метал. Раньше я считал, что ЯМ ненавидит меня. Я ошибался. Это даже не было и тенью той ненависти, которая сейчас исходила от каждой его детали. Он сделал все, чтобы я страдал вечно, но убить меня он не мог.

Он не тронул мой разум. Я могу мечтать, могу удивляться, могу жаловаться на судьбу. Я помню всех четверых и хочу...

Но это не имеет значения. Я знаю, что спас их, спас от того, что потом случилось со мной, но я до сих пор не могу забыть, как убил их.

Лицо Элен.

Нет, забыть невозможно, хотя иногда хочется. Но это не имеет значения.

Я думаю, что ЯМ сделал из меня частицу своего мозга. Ему не хотелось бы, чтобы я на бегу врезался в компьютерную ячейку и разбил череп. Или сдерживал дыхание, пока не грохнусь в обморок. Или перерезал горло о ржавый лист металла. Я опишу себя таким, каким себя вижу.

Я представляю собой мягкую, студенистую массу немалых размеров. Я круглый, безо рта, с пульсирующими белыми отверстиями вместо глаз. В отверстиях – туман. Руки превратились в резиновые отростки. Вместо ног – бугорки из мягкой скользящей субстанции. Когда я передвигаюсь, то оставляю за собой влажный след. Болезненные пятна серого вещества то появляются, то исчезают на моей поверхности, будто откуда-то изнутри меня пытается пробиться луч света.

Внешне я представляю собой немое ползучее существо, совершенно несхожее с человеком, настолько похабную на него пародию, что человек кажется еще более отвратительным, чем он есть.

Внутренне я здесь одинок. Здесь – под материками и морями, в чреве компьютера, который мы создали потому, что не могли сами справиться со своими проблемами, ибо наше время истекло, и мы бессознательно верили, что компьютер сделает это лучше. По крайней мере, четверо из нас спасены.

ЯМ будет сходить с ума от ярости. От этой мысли становится чуточку теплее. И все же... ЯМ победил... Вот она, его месть...

У меня нет рта, чтобы кричать.

@темы: безумие, рассказы, классика, предметы и вещи, выбор админа, искажения времени и пространства, не своё

---

Тварь

[Скрёб-поскрёб]

В этот раз маньяку Феофилу попался трудный мальчик. Мальчик не хотел ничего, откровенно смеялся в лицо Феофилу и не хотел уходить со двора.

- У меня игровая приставка там есть... Плейстэйшн. – нудил Феофил

- Сходи поиграй, раз есть. В Супер Марио. – смеялся мальчик – Не буду я с таким старьем играть.

- Конфеты там разные есть. Много. Драже. И шоколадные. И леденцы. – не сдавался Феофил.

- За зубы не боишься? – смеялся мальчик – Ты ж и мяса в дом купи. Котлеток всяких, вырезку...

- Велосипед! – выдохнул Феофил.

- Какой! – выдохнул мальчик

- Минск! Большой! – попытался ошеломить Феофил

- Лох! – не ошеломился мальчик и продолжил смеяться – У меня – Унивега Альпина. Карбон.

- Телевизор и мультики! – сменил направление Феофил

- Не позорься. – отрезал мальчик.

- Ну ты скажи, скажи... Чего у тебя нет? – сменил тактику Феофил – У меня дома это есть.

- Все у меня есть, все. – вновь засмеялся мальчик – А если нет – будет.

- Прям все-все? – не поверил Феофил.

- Все-все. – заверил мальчик – У меня Тварь есть.

- Как тебе не стыдно! – возмутился Феофил – Твоя мама знает какие ты слова говоришь?

- Не твое дело. – отрезал мальчик – Тварь – она и есть Тварь. Как ее еще называть?

- Фу! Какой ты плохой! – поцыкал зубом Феофил – Уйду я от тебя. Мороженого поем.

- Хочешь мороженого? – безо всяко надежды забросил маньяк удочку в последний раз.

- Мороженого... – протянул мальчик – Мороженого хорошо бы...

- Так пошли! – засуетился Феофил – Вот там есть... За углом прямо.

- Не надо никуда идти. – сказал мальчик – Сейчас мороженое будет здесь.

- Прилетит к нам волшебник? – снисходительно захихикал Феофил – В голубом вертолете?


- Тварь принесет. Говорю же – Тварь у меня есть. – объяснил мальчик.
- И где она? – не понял Феофил.

- Не знаю. – пожал плечами мальчик – Сейчас позову.

Мальчик достал из кармана свисток и подул в него. Свиста не последовало.

- Не работает твой свисток. – сказал Феофил – Я могу дома его починить, кстати.

- Работает. – ответил мальчик – Просто свиста не слышно.

- И где твоя Тварь? – скептично спросил Феофил.

- За спиной у тебя. – ответил мальчик – Только не ори, пожалуйста.

Феофил вдруг почувствовал, что кто-то дышит ему в спину. По рукам и ногам с топотом пробежалось две дивизии специально выученных беговых мурашек. Медленно, на ватных ногах он обернулся и... Это действительно была Тварь. Что-то аморфное, изначально мерзкое смотрело на Феофила парой десятков глаз и... И Феофил закричал.

- Говорю же, не ори! – сказал мальчик и похлопал Тварь по одному из бугорков вокруг морды, которая занимала добрую половину поверхности Твари – Она добрая.

Феофил захлопнул рот и, содрогаясь от отвращения смотрел как Тварь прихрюкивает и пытается лизнуть руку мальчика фиолетовым пучком языков. - Ну все, все... – осадил мальчик Тварь – Мороженого принесешь? Мне Гранд Опуленс Санда как обычно.

- Ты какое будешь? – спросил мальчик у Феофила.

- П... Пломбир. – прозаикался Феофил, которому совсем не хотелось мороженого.

- Я ж говорю – лох. – сурово отозвался мальчик – И ему пломбира. И быстро.

Феофилу очень захотелось закричать, при виде того как послойно исчезает тварь. И пока не исчез дергающийся фиолетовый пучок языков, Феофил был занят борьбой с желанием заорать и убежать со двора.

- Успокойся, а. – спокойно сказал мальчик – Ушла она. Минут через пять придет.

- Кто это, а? – дрожащим голосом спросил Феофил.

- Тварь это. – пояснил мальчик.

- Я понял. Я спрашиваю – кто это? В смысле – животное или растение?

- А я знаю? – пожал плечами мальчик – Животное вроде. Хотя, конечно, может и растение. Просто животным прикидывается. А какая разница, а?

- Ну... Я не знаю... – разницы в принципе не было никакой – Может и гриб вообще. Или микроб большой. С фиолетовыми языками. И... А сколько у нее зубов вообще? Мне показалось – много очень...

- Не знаю. Рядов 15, наверное. – ответил мальчик – И те, что снаружи – тоже зубы, кстати. Она двусторонняя.

- А? – не понял Феофил – Как двусторонняя?

- Вот так. Я как-то видел как она вывернулась. Из пасти так – оооп и полезло. Хлоп и такая же. Только не розовая с фиолетовыми языками, а фиолетовая с розовыми. Вот вернется – попрошу ее показать.

- Не... Не надо. – сдержал рвотные позывы Феофил, обладающий хорошей фантазией – А откуда она?

- А я знаю? Шел себе, смотрю – свисток. Свистнул – она и появилась. Ух я и орал тогда...

- Представляю. – понимающе кивнул Феофил – И что?

- И ничего. Желания выполняет.

- А как ты догадался, что выполняет?

- Она сама сказала.

- Так она еще и говорит? – удивился Феофил.

- Ага. Хриипло так. Страшно. – ответил мальчик – Я попросил, чтоб молчала при мне. Боюсь очень.

- Джин! – осенило Феофила.

- Неа. Джин как облако ваты выглядит. – возразил мальчик.

- А ты откуда знаешь? У тебя и джин есть?

- Неа. Мне Тварь сказала. Я ей верю. Она мне не врет. И слушается меня.

- Почему? – задал Феофил совсем уж глупый вопрос.

- У меня ж свисток. – хмыкнул мальчик.

- А покажи – что за свисток? – попросил Феофил.

- Вот. – мальчишка протянул на ладони обычный пластмассовый свисток – На посмотри.

Феофил взял свисток в руку. Свисток ничем не отличался от своих собратьев, которые продавались в любом спортмагазине. И вдруг Феофил понял, что это самый великий в его жизни шанс. Он крепко зажал свисток в руке и побежал со двора. Феофил мчался по улицам, ловко проскакивая между шарахающимися от него прохожими. Он бежал, а в висках его стучало «Мое!! Все мое!!!». Задыхаясь он добежал до своей квартиры, запер двери и свистнул в свисток.

- Да ты спринтер. – раздалось за спиной низкое и страшное рычание – Такую дистанцию за 15 минут – это сильно.

Феофил мысленно приготовился, повернулся и все равно заорал.

- Чего орешь, дурак? – спросила Тварь – Мороженое возьми вот. И ешь.

- Где? – спросил Феофил.

- Под ноги смотри. – рыкнула Тварь.

У ног действительно стоял стаканчик пломбира. Феофил взял мороженое, лизнул его и затараторил:

- Значит так. Мне сейчас надо...

- Тебе сейчас надо доесть пломбир. – сказал Тварь.

- Ты меня слушай! – прикрикнул Феофил – Перво-наперво мне надо...

- Доесть мороженое! – рыкнула тварь так, что Феофил аж присел от страха.

- Ну хорошо, хорошо... – начал откусывать большими кусками мороженое Феофил – А потом, когда я доем...

- А потом у тебя нету. – вроде даже как-то сочувственно прорычала Тварь – Никакого потом. Есть, но очень короткое и незавидное.

- Ты должна меня слушать! – перестал есть мороженое Феофил.

- Кто тебе сказал? – рычание получилось каким-то мирным и даже усталым.

- Я... Я... А его ты почему слушала? А? Пацана-то? – взвизгнул Феофил.

- Нравится он мне – вот и слушаю. – сказала Тварь – Ты мороженое ешь. А то оно все равно растает и все начнется. А так – хоть мороженого поешь.

- А я? – всхлипнул Феофил.

- А ты не нравишься. У детей свистки воруешь. – сказала Тварь – Доедай – мало осталось уже.

- Я.... Я... У меня свисток!! – закричал Феофил и запихал остаток мороженого в рот.

- Можешь свистнуть на прощанье! – придвинулась Тварь к Феофилу.

И кричащий Феофил в последний момент понял, что Тварь сейчас будет выворачиваться вокруг него.

Автор

@темы: дети, рассказы, сущности, не своё