Таро теней

[nathalie-starkiller]

Это вряд ли страшно, зато очень поучительно
Не копипаста, рассказываю про себя.

Дело было прошлым летом. То бишь, летом 2013 года. Мы с подружкой поехали в Москву в гости к еще одной подружке. Сами мы из Перми.
И тут надобно отметить, что моя попутчица - ведьма. Может заговорить или почистить вещи, обереги делает, на картах гадает. Кто-то верит, кто-то нет, в целом девушка адекватная, с высшим техническим.

Но ведьма) Потому одним из пунктов назначения в Москве был магазин эзотерики. Ей назаказывали знакомые всякой разной чепухи привезти: карты там, книги... Мы все это дело заказали через инет, чтоб потом только подъехать забрать. В том числе и мы с московской подругой под общим впечатлением тоже решили разжиться картами таро.
Но самое интересное - то, что среди заказанных подружками нашей ведьмочке вещей была колода таро теней. Вот такая: тыц. Я сама не особо шарю, но она говорит, что это очень сильная темная колода, и с ней лучше вообще не связываться. Ну, раз заказали, попыталась отговорить, конечно, но в итоге согласилась привезти. К слову, чтоб написать этот пост, мы начали искать эту колоду на сайте того же магазина, но она ушла из продажи. Даже на заказ нет.

В назначенное время мы приезжаем в магазин. Наш заказ долго искали в бумагах, в терминале, не могли найти, в итоге нашли, и оказалось, что из всего списка заказанных вещей в наличии есть буквально пара пунктов, где остальное - фиг знает. Отсутствовали и темные карты. Нам пообещали, что к следующему вечеру все соберут, и мы можем приезжать забирать. На следующий вечер повторилась та же ситуация - ничего не было найдено и подготовлено.

На следующий день мы поехали в Олимпийский, ибо карты и книги можно купить и там. И вот тут началось самое интересное. Во-первых, мы все втроем резко простудились. Хотя на улице стояла жара, а мы не пили холодное и ничего в таком духе не делали. С утра начались приколы - мне мой молодой человек начал писать гневные смс, мол, вот, нехорошая такая, уехала с подружками на целую неделю, меня одного оставила. В принципе, это было вполне в его духе, так что я сперва и внимания не обратила.
Потом нашей ведьмочке звонит муж. И говорит, что его на работе заподозрили в подделке справки о состоянии здоровья, и грозятся уволить по статье. Плюс отправили делать новую справку, а для этого нужно ехать в военкомат. А оттуда его могут отправить прямиком в армию, ибо он не служил.
Ведьмочка наша в слезы, мы давай ее успокаивать. А сами обходим потихоньку Олимпийский, и вот ведь незадача - все нужные нам витрины завешаны тканью и не работают. Мы там еще товары для рукоделия искали, да и обычные книжки тоже - все закрыто, из-за чего - не понятно.

И тут ведьмочка наша говорит: "Ну их всех нафиг с их заказами, особенно с таро теней, не будем мы их искать!" Ну, мы согласились - итак не можем ничего найти, пора уже было плюнуть на эту затею.

И тут, что называется, внезапно! Подходим к очередной палатке, а там среди обычных, ни разу не эзотерических книг, лежит та колода таро, которую хотела купить я. Я ее тут же купила. Все, невезуха закончилась! Закрытые палатки открывались, нужные книги очень быстро находились, и товарами для рукоделия мы тоже закупились, плюс я подарки своим родственникам купила. Мой парень мне пишет, мол, извини, сорвался. Муж ведьмочки нашей звонит и говорит, что в военкомат съездил, все нормально. Назначили, конечно, на комиссию, но хоть без разбора не загребли)

В итоге купили все, что хотели, исключая эту злополучную колоду теней)) Сделали вывод, что она нам действительно была не нужна, о чем и поспешили сообщить той, которая эти карты заказала. Девушка раскинула мозгами и сообщила, что в таком случае она эту колоду искать и покупать больше не собирается

@темы: своё, это случилось на самом деле, предметы и вещи

---

Религиозные мотивы в сновидениях.

[Бастьен]

Я совсем не религиозная, на эту тему ничего не читаю, фильмов про одержимости, демонов и прочее не смотрю. И поэтому мне кажется очень странным содержание некоторых моих снов.
1) Приснилось давно, но очень запомнилось. Мой дом с дачи, почему-то разрушенный, полусгнивший, стоит на пустыре. Захожу в него, внутри все так же. Черное, отсыревшее дерево, стены перекошены. При этом погода снаружи очень хорошая, в помещение проникают солнечные лучи, и есть какое-то ощущение счастья от этого. На одной из стен висит красивая золотая икона. Я подхожу ближе, икона падает и раскалывается.
После первого сна прошло несколько лет (в семье все было хорошо), и тут началась целая серия не менее странных снов.
2) Я прохожу в свою комнату в родительской квартире. На моей кровати сидит моя прабабушка, на вид ей лет 50. В реальности она умерла в возрасте 96 лет, когда я была маленькой. Но во сне ее появление меня почти не удивляет, кажется, что она просто куда-то уезжала. Она выглядит очень хорошо, обнимает меня, мы разговариваем. Потом она говорит, что "они решили, что я должна поехать с ней". Как будто на какой-то курорт, отдыхать. Во сне я беспокоюсь о том, что у меня нет времени и денег на такие поездки, и я, кажется, отказываюсь. Но точно не помню. И потом она начинает говорить на другую тему.
Проснувшись, поразилась недвусмысленному подтексту этого сна. Ну, умерший зовет за собой, и все такое. Во сне мне это в голову не пришло.
3) На следующий же день такой сон. Я иду в церковь (я жизни я очень редко туда хожу), покупаю свечку, начинаю читать Отче наш. Церковь странная, икон нет, на полочках стоят какие-то фигурки. Вспоминая сейчас, мне кажется, что это были фигурки чертят, но, возможно, это дорисовало воображение. Итак, читаю я Отче наш, и тут слева от меня становится очень симпатичный молодой человек, блондин, и начинает мне на ухо говорить какие-то слова, как будто на латыни. Я, кажется, стараюсь его не слушать, продолжаю читать молитву, пытаюсь не сбиться. Но его голос меня странно возбуждает.
Потом я ухожу из церкви (тот блондин куда-то делся), и сон становиться обычным и бредовым, как самый обычный сон.
И снова удивилась я только проснувшись. Помнится, дьявол становится за левым плечом? Я об этом знала, но во сне, опять же, не задумалась.
4) Потом прошло несколько месяцев, и теперь - вчера и сегодня - повторился такой сон.
Как будто обычный день, но в какой-то момент меня кто-то начинает беспокоить. Кто-то невидимый пихает в бок, дергает за волосы. Я жалуюсь на это окружающим меня во сне людям, все беспокоются что это такое. Когда это начинается, я обычно просыпаюсь, а потом опять засыпаю. Например, сижу я во сне на диване под пледом. И тут чувствую движение под этим пледом, будто какая-то рука тянется ко мне. И тыкает под ребра, не больно, но ощутимо. Становится страшно, я просыпаюсь. Ощущение, что пихали и в реальности. Засыпаю, и все повторяется, но при других обстоятельствах. Это мне снится последние два дня, ночью, но потом, ближе к утру, прекращается.

В жизни у меня все хорошо в целом. Разве что я немного параноик, беспокойность повышенная)) Но в целом я счастливый человек, и как уже писала, не интересуюсь религиозной тематикой и не очень-то верю в приметы и всякую нечисть. Поэтому, если кто-то это прочитал и хочет прокомментировать, мне хотелось бы, чтобы эту историю рассматривали с материальной точки зрения. По крайней мере настолько, насколько это возможно, т.к. даже я понимаю, что это довольно странно. Хотелось бы найти объяснение этим снам для себя.

@темы: символы и знаки, сновидения, это случилось на самом деле

---

Гадание на чёртика

[Silra]

Опять же рассказывала подруге, поэтому на ты есть обращение. Да и история совсем маленькая и не сказать, чтобы страшная, но всё же... Собрались мы с девочками. Я уже и не помню с кем, честное слово, а может я и одна была. Начали гадать. Всё как обычно шло "приди чёртик, приди" и так далее. Тут я произнесла: "Чёртик, ты здесь?" Иголка зашевелилась, как бешеная. Сразу же на "да" повернулась. Да так резко, что я аж испугалась, а на пальце небольшой след остался, знаешь, как когда ты пытаешься нитку разорвать. Спрашивала я его уже и не помню что, да это и неважно, но ближе к концу гадания иголка что-то дёргаться начала сильно. Я и спросила сдуру: "Тебя что-то злит?" "Да," - ответил он. Вдруг форточка грохнула, сквозняк сильный. Я на форточку оглянулась, подумала, что не до конца открыла её, она и грохнула. А потом вспомнила, что я её закрывала вообще-то. Потому что холодно. Да и форточка тугая, её чтобы открыть сил нужно много приложить. Но всё равно я решила, что это, ну... Всякое может быть, вдруг запомнила не то? Хотя тогда вообще-то холодно было. И тут раз... И все игрушки со стеллажа попадали. А потом из шкафа на противоположной стороне грохнулись. Не могу сказать ,что я чёртика этого видела во время этого гадания, но страшно было. Тем более когда из ниши игрушки вылетели. Там полки-то глубокие были, сантиметров 45-50, я думаю.

@темы: своё, это случилось на самом деле

---

Библиотека

[Silra]

Писала я для своей подруги, поэтому много смайликов, обращений на ты и т.д. Текст переделывать не стала, муторно больно. Библиотека, в которой я работала была старой, я не знаю, может они наконец переехали в новый корпус на Московском проспекте, но, честно говоря, сомневаюсь. Да вроде и адрес на сайте не менялся.
Так вот. Здание старое. Постройки 18 века, если я не ошибаюсь, а пристрой сверху (3-4 этажи), где как раз и находился читальный зал, века 19, я думаю. Точных данных не знаю, так что врать не буду. Здание снаружи красивое, а внутри ветхое. В этом здании только наш отдел, по сути и находится. Хотя нет, вру, там ещё есть жилая часть, но она расположена отдельно и дверь на чёрную лестницу закрыта уже очень давно. Да и чёрной лестницей никто не пользуется из жильцов уже очень давно. И говорят, что оттуда с чёрной лестницы как-то пахло ну уж очень сильно, подумали, может кошка забрела, да и издохла? А нет, там бомж зашёл и умер. Но это было лет 15 назад, с тех пор никто больше двери на ту лестницу не открывал. Двери прочные, хорошие стальные, да ещё и двойные и с множеством замков. У нас ведь старые и ценные книги хранятся. Фактически это как два разных здания получаются. Или два подъезда. Снаружи открыть невозможно.
А теперь о самой библиотеке. Она расположена на всех 4 этажах, плюс подвал. Читальный зал на 3 этаже. Отдел у нас специфический "ОЛСАА" (отдел литературы на языках стран Азии и Африки), поэтому заходят крайне редко. По выходным так вообще 1-2 посетителя, если есть. Поэтому если я дежурила, то в основном сидела весь день в одиночестве на третьем этаже. Второй и четвёртый вообще закрыты были, так что открыта была только одна дверь. Причём если кто поднимается по лестнице, то это прекрасно слышно. Особенно потому что сначала на второй этаж ломятся обычно. Внизу только вахтёрша сидит, кстати. Но они обычно даже в туалет-то редко ходят А чаще всего дежурила со мной либо бабушка-сова, как её прозвал один наш сотрудник, за то что она вместо дежурства спала всё время, либо старик-бывший военный. Жутко пьющий. Так что шума от них было немного.
А здание большое. Старое. Скрипов, правда, практически нет. Что странно для такого здания.
Но я задержалась с началом страшного
Иногда сидишь один, в тишине. Или играешь в компьютер (у нас даже wi-fi поставили потом). Или карточки пишешь. А может журналы тихо штампуешь. А вдруг раз... И свет выключится. И шаги раздаются в коридоре. А никто наверх не поднимался. Ты точно знаешь. Звонишь на вахту, а они говорят, что всё в порядке, у них свет есть. Пробки не выбило. Думаешь тогда, может пришёл кто, нажал на кнопку отключения энергии? ( у нас щитки ещё у каждой комнаты и на этаже стоят плюс на лестничной клетке, где весь свет на этаже можно выключить - по соображениям пожарной безопасности). А шаги приближаются к двери. Света-то нет, а темнеет рано. В коридоре и не видно ничего. А шаги до туалета в конце коридора пройдут, дверь скрипнет ( а она, чёрт подери на шпингалет закрыта!) и свет на этаже включается.
Или сидишь в наушниках, в компьютер играешь, а тут тебя за плечо кто-то трогает. Ты дёргаешься, естественно. За барьером-то (барьер - это тот стол, который разграничивает читальный зал и часть, где сидит сотрудник, выдающий книги) кроме тебя никого нет, кому трогать-то.
А ещё и свет может не выключиться, а наверху, на четвёртом этаже кто-то ходит. Причём самое-то странное, что когда там люди ходят, то в дежурке не слышно этого, чаще всего. Только одного работника слышно. Топает он больно громко. Так его быть не может. Идёшь наверх, проверяешь, может там кто пришёл из работников, за отгул отработать, так нет никого и замок на двери с контролькой висит (контролька - это бумажка, которая вкладывается в навесной замок до того, как ты его закроешь. На ней должна быть дата и подпись человека, который закрывает этаж или кабинет).
Книжки падали. Хотя это может от того, что сложили люди плохо.
Да и вообще есть ощущение, что кто-то там есть. Правда добрый. Не во всех старых зданиях есть это ощущение. А вот в нашей библиотеке точно есть.
Я уже говорила, что у нас у каждой двери есть щиток, чтобы электричество в кабинете отключить? Ещё внутри выключатели. По технике безопасности мы отключаем всё электричество с помощью выключателей, а уже потом в щитке кнопку нажимаем. Я человек тщательный, тем более работать там начала недавно, так что всё выполняла. Да и по контрольке можно понять заходил кто-то в кабинет или нет. Замок невозможно открыть не порвав контрольку. Я всё ещё по десять раз перепроверяла, когда уходила. Так у меня несколько раз было, что я приходила, а свет над моим столом включен. Или в дальнем конце кабинета. Причём не просто горит, несмотря на то, что выключен выключатель, что было бы вполне нормально, учитывая неполадки с проводкой. А именно, что включен с помощью выключателя. А до меня никто не входил в кабинет. Или в дальнем углу кабинета кто-то книги начинал переставлять.
Я не могу сказать, что мне страшно было. Немного не по себе в первый раз, а потом уж и вообще просто интересно. Просто жильцы. Что уж тут поделать. Зла не хотят. Хотят в книжках четвёртого-пятого формата (самые большие книги) копаться, так это их личное дело. Главное, чтобы обработанные с необработанными книгами не смешивали, а то потом так и останется книга незарегистрированной. Иногда на столе ерунду какую-то находила. Листочки какие-то. Журнал, которого ни разу не видела. Тем более китайский. А у меня отдел японский был, так что я просто уносила в дежурку, нашему китаисту.

@темы: своё, это случилось на самом деле, призраки и духи, мистические и аномальные места

---

Подольский.

[Helwyr Gwyrdd Dolydd]

Грязное окно, занавешенное дымом, было открыто. На стекле кто-то нацарапал: «Мы все умрем». Наверное, этот кто-то считал себя остроумным, а может, он просто был Подольским. Подольский вообще долбанутый на всю голову, никто не знает, чего от него ждать. Ему бы сапером работать. Или физиком-ядерщиком: такое изобретет, Штаты поседеют от зависти. Но он предпочитает просиживать штаны в универе, слушать лекции про то, как правильно вытирать сопли грудничкам. Педиатр он будущий.
Когда мы были маленькими, Подольскому купили книжку для юных детективов. Со всякими там заданиями — найти в нарисованной комнате, среди разбросанных вещей, спрятанный труп или по загадочному следу грязного ботинка (одному) определить, кто же украл кошку мистера Смита. Я предположил, что кошку спер одноногий инвалид, правда не догадывался, зачем она ему.
На последней странице был нарисован открытый шкаф с вещами. Распахнутые дверцы напоминали раззявленный рот, а тряпки, неаккуратно висевшие на «плечиках», притворялись худющими людьми, которые спрятались от кого-то, затаились. Коробки валялись на дне в беспорядке, будто набросанные в спешке. Обычный шкаф, одним словом, правда у нас в квартире такого никогда не было, у нас стоял старый трехстворчатый с полками и антресолями.
«Найди, что не так в этом шкафу», — гласило задание.
Беспорядок, сказала бы мама. Мы с Подольским смотрели, не видели, залезли в ответы, а там написано: «В шкафу кто-то стоит».
И все, больше ничего, всего четыре слова. Бросились проверять. Ну точно, стоит, просветов-то нет, хотя должны быть. Человек прятался за плащами и кофтами, прикрывался коробками и наверняка надел на голову шляпу, чтобы никто его не нашел. Притворился манекеном, а мы и не заметили. Я помню тот рисунок до сих пор и иногда, когда остаюсь дома один, на всякий случай, заглядываю в шкаф — в совсем другой шкаф-купе, не тот, что стоял в родительской квартире, и не тот, что был на рисунке. Естественно там каждый раз пусто. Тогда я иду на кухню и достаю пиво, чтобы выпить его в одиночку.
Когда приходят гости, шкаф обязательно превращается в свалку — ну, куртки там, пиджаки, кардиганы, все туда летит без разбора.

— В твоем шкафу можно спрятать национальные сокровища, и никакая полиция не найдет, — протянула Ленка, плюхаясь на диван и вытягивая ноги. Волосы она недавно заплела в сотни косичек, и порой мне мерещится, что Ленка таскает на голове червей.

Ленка учится в технаре на дизайнера, правда рисовать не умеет, но кого это волнует? К тому же, на учебе она не появлялась с сентября, и, учитывая, что сейчас январь, дизайнер из нее получится хреновый.

— Подольский, сука, ты опять изгадил стекло?!

О, а это Никита, который всегда переживает за мою хату больше, чем я сам.

— Подольский, сука, хватит жрать, иди отмывай.

— Это не я.

Порой я думаю, что Подольский — робот, он не реагирует на крики, оскорбления и обвинения. Ему насрать на окружающих и их проблемы, на его лице всегда одно и то же выражение, и даже если комната перевернется вверх тормашками, Подольский будет ходить по потолку и глазом не моргнет, обнаружив унитаз над головой.
Никита его не любит, но Подольский мой друг детства, одни ползунки на двоих и все дела, так что куда его денешь? К тому же, Подольский умный и не жадный, у него всегда можно перехватить рублей до стипендии и не отдавать месяца два. Красота.
Комната, несмотря на открытые окна, раскалилась добела. Сигаретный дым скручивался в кольца, оседал на подоконнике серой пленкой и забивался в нос. Я не чувствовал ничего, кроме запаха гари; музыка, орущая из колонок, затыкала мне уши и завязывала извилины в мозгу узлом. Рубашка промокла насквозь, будто я был пропитанной потом губкой.

— Сегодня обещают магнитные бури, — объявил Подольский, появляясь в спальне подобно привидению. В руках он держал ноутбук и кота. — У Васьки усы закрутились, значит, будут бури, я давно заметил.

Катрин хихикнула, Ленка прикрыла глаза рукой, а Никита чуть не уронил бутылку с пивом:

— Блин, Подольский, сука, кончай прикалываться, у тебя гугл в руках, а ты по усам погоду предсказываешь, совсем того?

Никита тоже будет медиком, как и Подольский (только у него специальность другая), а вечерами он подрабатывает ведущим на радио. Говорит без умолку, гостей в эфире перебивает, в микрофон матерится, но слушатели его любят, а потому любит и начальство. Никита — это такой радийный бренд, благодаря которому станцию прозвали «Нецензурная волна». Когда-нибудь, спустя много лет, он будет резать мой труп, ковыряться в кишках и вести прямой репортаж из анатомички.
Патологоанатомом будет наш Никита.

— Подольский, сука, ты меня лучше не выводи. Вот тебе… — он поковырялся в карманах, выудил мятую пятидесятирублевку и протянул Подольскому. — Вот тебе деньги, купи всем по пиву, чипсы, а на сдачу ни в чем себе не отказывай.

— Э-э…

— Ну что еще? — раздраженный Никита даже забыл добавить «сука».

— Мы все умрем, — задумчиво прочел Подольский на стекле, посмотрел на Ваську, его усы, перевел взгляд на ноутбук. Казалось, он не мог решить, с чем будет обиднее расставаться после смерти — котом или компьютером.

— Иди давай, — закатила глаза Ленка и затушила сигарету о подлокотник кресла. Никита протестующее пискнул, но в это время Подольский опустил Ваську на пол и тут же, неловко повернувшись, наступил ему на хвост. Поднявшийся визг заглушил шум грузовика под окном, не говоря уже о голосе Никиты.

— И без бухла не возвращайся, — напутствовала Подольского Катрин.

А вообще ее Катя зовут, но она хочет выйти замуж за иностранца и уже примеряет новое имечко. Катя у нас будет дурой. Ей для этого даже учиться не надо.

***
Подольский вернулся через полчаса. Пиво принес и чипсы, а еще притащил ведерко картошки — пророщенной, подгнившей местами, мелкой. Наверное, на сдачу купил.

— Бабушка у метро продавала, — пояснил он, будто бы извиняясь, — пришлось взять.

— Это тебе закусить, — Ленка запустила руку в ведро, потрогала картофелину и брезгливо поморщилась. — Так вот чего говорю! — вернулась она к разговору. — Меня отец один раз случайно в ванной запер, а выключатель-то снаружи…

— И чего?

— И ничего, — передразнила она Никиту. — Чуть копыта от страха не откинула. Темно же, хоть глаза на жопе рисуй.

— А мне все время снится сон: что я оказалась в средневековье, вокруг замки, лошади…

— И их дерьмо, сука — гоготнул Никита.

— И оно тоже, — скривилась Катрин. — Люди какие-то немытые, я спрашиваю у них название улицы, а они только плечами пожимают. Бегу по единственной дороге, выскакиваю на круглую площадь, а там виселица стоит — высокая, кривая и скрипучая. А на виселице…

— Покойник! — Никита хватанул Катрин за коленку, и Васька спрятался под диван, пересравшись от ее визга.

— А самое страшное в средневековье знаете что? — меланхолично пропел Подольский, с боем вытаскивая кота из-под дивана.

— Рыцари? — предположила Ленка, искренне считавшая, что Гитлер — это бритый парень из соседнего подъезда.

— Нет-нет, для современного человека самое страшное — это лишиться средств мобильной связи. Вот что ты будешь делать, если попадешь в средневековье без телефона?

— Куплю новый.

Если бы у нас в городе существовал институт дураков, Ленка точно стала бы лучшей его выпускницей.

— Не слушай Подольского, он не в себе, — я уселся между Катрин и Ленкой, глотнул какой-то гадости из жестяной банки и прошептал: — Всем похуй. Это не страшно, а самое страшное знаете что?

— Что-о-о? — гости мои чокнулись стаканами и бутылками, взглянули на меня и разом смолкли.

— Что мы все умрем, — и я кивнул на грязновато-замерзшее стекло; надпись никуда не делась, ну правильно, куда ей деваться, если никто не обращает внимания.

— Но я ее стер, — Никита подскочил на ноги, в два шага пересек комнату, потер пальцем окно, изучил раму, постучал по подоконнику и ошарашенно обернулся: — Я правда вытирал, сука. Вон даже след от моей руки остался.

— Кончай прикалываться.

— Это вы кончайте прикалываться! Подольский, сука, это ты заново написал? Сбегай, кстати, еще за пивом. Или, может, чего покрепче?..

— Дверь не открывается, — равнодушно объявил Подольский, высовываясь из коридора. Кто последний заходил?

— Ну ты достал, — взъярился Никита и вышел в прихожую. — Руки из жопы растут. — Он, судя по звуку, подергал ручку, пару раз пнул створку, выругался и вернулся в комнату за «чем-нибудь тяжелым». Оставалось гадать, для чего ему что-нибудь тяжелое — для того, чтобы выбить дверь или для убийства Подольского. — Не открывается! Кто последний заходил? Ленка, ты?

— Нихера! Я вообще первая пришла: вон моя куртка самая нижняя валяется.

— Подо-ольски-и-и-й? — протянули мы хором.

— После меня еще кто-то выходил курить на площадку.

— Катрин?

— Я не курю, идиот.

— А ты?

А я что? Я в своей квартире, зачем мне вообще выходить?

— Получается, что последним никто не заходил.

Про надпись на окне все забыли.

***
До вечера мы с Никитой и Подольским по очереди пытались взломать замок; девчонки дежурили на балконе в ожидании соседей, которые обычно сновали под окнами муравьями, а сегодня как назло будто вымерли. Выпивка закончилась, последняя пачка сигарет валялась на полу, а зажигалка куда-то пропала. Темнота, постепенно наполнявшая комнату, покрывала синеватым налетом блестящую поверхность шкафа, стеклянный столик и пыльный пол. Тени бродили по стенам, прикидываясь обитателями квартиры, но я-то знал, что, кроме нас пятерых, здесь никого нет. Однако чей-то же палец написал на стекле несколько слов. И кто-то захлопнул дверь так, что она не открывается.
Подольский гладил Ваську и смотрел в окно. Звезды смотрели из окна на нас, и мне казалось, то они миллионами точек складываются в буквы: «Все земляне — мудаки». Наверное, звезды правы, потому что только мудаки могут застрять в своем собственном доме.

Утро следующего дня встретило нас беззубым оскалом и жидким солнцем, выглядывавшим из-за облаков. Гудящая голова, словно наполненная металлическими шариками, раскалывалась, а таблеток я отродясь дома не держал. Холод, ползущий по полу, покрывал инеем плинтусы и батареи, из крана текла ледяная вода, а Никита, спавший в ванной, во сне поздравлял радиослушателей с прошедшим праздниками.
Васька, отиравшийся у пустой миски, с надеждой поглядывал на холодильник, но на полках было пусто, и лишь ведро подгнившей картошки стояло в углу. Мобильник подмигивал и пищал, словно орал: «Хозяин, я щас сдохну, подключи к сети».

— Твой тоже разрядился? — Ленка с синевато-желтым лицом прислонилась к косяку. Бабушки у подъезда в таких случаях сразу заводили разговор на тему «у тебя же вся жизнь впереди», а мужики завистливо вздыхали. — У тебя в доме есть вообще работающие розетки? Уже в две пробовала…

— Вроде все работали.

Только этого нам не хватало.

— Народ, подъем, сука! — взъерошенный Никита в мятых брюках заскочил в комнату. Он размахивал тряпкой и ершиком для унитаза. — Как сука опять написала на стекле эту пессимистическую хрень?! Я, может, сука, собираюсь жить вечно?!

— А ты ее точно стирал? — уточнил я на всякий случай и тут же ощутил блевательный запах: Никита помахал перед моим носом ершиком:

— А как же! Подольский, сука!..

— Кто стащил зажигалку?!

— У нас есть пожрать? Что-нибудь, кроме фисташек?

— А почему батареи холодные?

— Тихо! — башка раскалывалась, вчерашнее согревающее тепло и легкая полудрема сгинули, а теперь тлели кислым привкусом на языке. — Надо позвонить в эту хрень… как ее… ЖЭК или ЖКХ?

— Ты думаешь, они знают, где наша зажигалка? — заржал Никита, тыкая Ваську ершиком.

До ЖЭКа я не дозвонился, потому что домашнего телефона у меня никогда не было, а сотовый разрядился. Впрочем, денег на счету все равно не было. Зато мы опытным путем выяснили, что в квартире нет света: какой-то мудак опять перерезал проводку в подъезде. Так уже было на прошлой неделе: Никитич из семьдесят пятой квартиры еще грозился оторвать сволочи яйца. Видно, не оторвал, потом что мудак без яиц вряд ли вспомнил бы о какой-то там проводке.

— Теперь телек не посмотреть, — расстроилась Катрин. Удостоверение доктора наук университета дураков скромно махало ей из-за угла.

— Без электричества плохо, — авторитетно заявил Подольский.

— Спасибо, Кэп, — фыркнул Никита, а я поежился. Подольский всегда вкладывал в два слова гораздо более глубокий смысл. Хотел бы я знать, что у него на уме.

Вечером я по привычке щелкнул выключателем, но лампочка не зажглась. Подольский скромно улыбнулся. Без электричества действительно плохо, да.
Катрин, весь день провалявшаяся на диване с телефоном, подняла зад только когда он разрядился. Мы собрались на кухне. В раковине (я видел это даже в темноте) возвышалась гора посуды, а банка из-под кофе, полная окурков, воняла так, что Васька забился под стол.

— Меня мать уже поди потеряла, — Катрин с сожалением посмотрела на бесполезный телефон и вздохнула: — Может, испугается и даст денег на шмотки? Ленк, помнишь, мы с тобой на днях смотрели джинсы?.. Ле-енк, ты где?

Ленка не отзывалась.
Пропустив мимо ушей ехидное замечание Никиты: «Сейчас мы обнаружим первый труп», я пошел ее искать.
Ленка нашлась в спальне, на кровати.

— Не подходи! Что вообще происходит? Вы приколоться хотите, да? — жалобно проскулила она. — Услышали, что я темноты боюсь, и пробки вывернули?

— Если бы. Я не знаю, кто из нас развлекается, но это определенно кто-то из нас, верно? Больше некому.

«Если только в шкафу никто не стоит», — мелькнула непрошеная мысль, и я мысленно сделал пометку заглянуть в шкаф.

— Это ведь не ты? — я наугад протянул руку и дотронулся до ее волос.

— Нет, конечно! Я чуть не описалась от страха. Когда уже включат, а? Я домой хочу.

— Дверь не открывается.

— А если крикнуть с балкона?

— Дык пробовали! Баба Маша из тридцатой посоветовала меньше пить. Тоже мне помощница. И телефоны не работают.

— И горячей воды нет. Пиздец во всей красе.

— Холодной уже тоже нет.

— Слушай, но если это не мы, то получается либо Подольский, либо Катрин, либо Никита. Кто-то из них, — она вцепилась в мою руку.

— И ты, конечно же, подозреваешь Подольского?

— Ну а кто из нас ебанутый на всю голову? Хотя… он же мог отключить воду, правильно?

Не мог, Леночка.

— Тебе разве не страшно? — в ее руке что-то блеснуло, отраженный металлом свет луны, наверное.

— Нет, Лен, я не боюсь темноты. У меня другой страх, и пока на кухне стоит ведро картошки, он мне не грозит.

Ленка, само собой, ничего не поняла, а ножик, который она держала, я у нее забрал. Зачем ей ножик, честное слово, тем более в темноте.
Проснулись мы от стука. В одних штанах (и в сумерках) я выполз в коридор и обнаружил там Подольского с отверткой и молотком. Он подкручивал что-то в замке и пожимал плечами.

— Слушай, — живо заговорил он, — замок теперь не заперт, но дверь почему-то все равно не открывается!

— Ты взломал замок? — Никита в своем репертуаре (и в одной рубашке) кинулся защищать честь моей квартиры.

— Да, но успехов не добился, как видишь.

— От же ж пидорас, — невольно восхитился Никита.

— Ребят, Ленка!..

Обратно в спальню, быстрее. Катрин метнулась к двери и приложила ухо к двери.

— Я закрыла Ленку там, по-моему, у нее истерика.

— Дура! — мы с Никитой налегли на кресло, придвинутое к косяку.

Ленка ревела белугой и не подпускала к себе никого из нас, как загнанное в клетку зверье. Тьма кралась по подоконнику и бесшумно стекала на пол густыми потоками.

— Лен, гляди в окно, там ведь светает уже! Сейчас все пройдет, сейчас будет лучше!

А Никита бестолково метался из одной комнаты в другую и проверял один мобильник за другим, словно в надежде, что они ни с того ни с сего заработают.

— Мы же здесь в ловушке! И о нас никто не узнает! — Никита вцепился в свои волосы. — Сгнием здесь, найдут по запаху! У меня же эфир! — спохватился он.

— Который прошел позавчера.

Вот за это Подольского и не любят — своей прямолинейностью он разрушает людские мечты.
Мы с Катрин обнимали Ленку и вытирали ей сопли, а Подольский достал откуда-то погремушку и потренькал ею перед ленкиным носом. Да ты совсем ебанулся, дружище! Потом накапал в стакан вонючую жидкость и протянул Ленке:

— Пей.

Позже мы сидели на кухне, и я спросил у него:

— Дело плохо, а?

— Мы заперты у тебя дома без электричества, еды и воды, понимаешь? И это не чья-то шутка, это так и есть. Судя по всему, выпустить нас некому, потому как соседи уверены, что мы схватили «белочку». Позвонить мы не можем, интернет не работает, я проверял, а еще у нас есть осложняющий фактор…

— Чего?

— Девчонки. Они волнуются, что неудивительно, но если они начнут бросаться на нас с ножами, нам придется принять меры.

— Что мы будем с ними делать?

— Мы убьем их, — с потрясающим спокойствием заявил Подольский.

— Но как нам выбраться? Это же смешно, мы не в двенадцатом веке, когда можно было заблудиться в бесконечных закоулках замка и стать его призраком! Сегодня точно не первое апреля?

— Сначала пересохнет во рту, потом ты перестанешь чувствовать язык, затем воспалится кожа, опухнет гортань, онемеют пальцы. Нам на лекциях говорили. Катрин с Ленкой вымотают нам все нервы, прежде чем замолкнут, а потом мы все умрем, потому что это неизбежно — если человек не выживет, он с большой вероятностью погибнет.

Холодок погладил меня по хребту и пощекотал копчик — шутник сраный.

— А ты, Подольский?

Как же его зовут? Как зовут Подольского?

— А я буду ждать, пока нас найдут.

И он дождется, я точно знаю, а через несколько лет Подольский вылечит наших детей. Которых не будет.

***
Я поскреб ногтем гребаную надпись на стекле, будто от этого она могла стать менее материальной. Пальцы еле гнулись от холода, и Ленка, лежащая на кровати рядом, притворялась восковой куклой — белой, неподвижной, мертвой. Дышать она перестала еще с час назад, а может, просто делала это чуть незаметнее, чем обычно. Катрин в соседней комнате кашляла так, что Никита вздрагивал и порывался передать приветы всем медикам нашей страны. Жаль, что радио тоже сломалось.
Никита, синий от голода, с жадностью следил за последней сырой картошиной, исчезающей в наших с Подольским желудках. Сейчас он набросится на нас, вспорет животы и, вытащив кишки, доберется до картофельного месива. Вчера он отобрал у Катрин чашку с застоявшейся водой и теперь охранял ее, на ходу сочиняя стихи. Когда-нибудь он прочитает их в эфире:
«Ночь сползает по плафону,
По столу и по вазону,
По забрызганной клеенке
Струйкой тонкой».
Синеватая пленка темноты затонировала окно, как в машине.
Мать, еще до того, как допилась до смерти, варила картошку на неделю, и к воскресенью синеватые клубни не лезли уже в глотку. С тех пор я не ем вчерашнюю еду, и моя квартира знает об этом. Стены давно привыкли, и теперь издеваются надо мной — скорее всего за то, что я давно не убирался.

— Тебе лучше, Кать?

Она, пошатываясь, зашла в спальню и с опаской дернулась, заметив Никиту. Тот напевал под нос и передвигал маленькие наперстки с водой.

— Кто угадает, какой наперсток полон, тому при-и-из.

Да он совсем двинулся со своими лотереями.

— Я Катрин! — рявкнула она и зашлась в кашле. — А правда, что в средневековье умирали от гриппа?

— Гриппа не было в средневековье, — вмешался Подольский. — Тогда умирали от чумы и холеры. Чума — это когда на коже выступают язвы, потом болячки наполняются гноем, лопаются, понимается температура, а зачем наступает…

— Хватит!

Подольский недоуменно смолк.

— Хватит описывать, какими способами может сгнить человек! Нас кто-то специально пугает: стоило Ленке сказать, что она боится темноты, так сразу нате вам…

Никита тоненько захихикал.

— В чем дело?

— Вас снимала скрытая камера. Улыбнитесь, бы-гы-гы-гы.

— Какой же ты мудак. Ты устроил все это, чтобы раскрутить очередную пустозвонную передачку на своей «Нецензурной волне»?! Где ты ее прятал?! — Катрин схватил его за грудки и тряхнула. Откуда только силы взялись?

— А ты обыщи меня. Я тебе даже помогу.

Он быстро скинул с себя рубашку и брюки, трусов на нем не было.

— Ну? Где, а? Где камера? Можешь заглянуть мне в жопу, если хочется. Ах да, ты же уже заглядывала…

— Нет никакой камеры, — Подольский махнул рукой. — Есть индивидуальный подход.

— Что за индивидуальный подход?

— Я сейчас книгу принесу, там подробно рассказано.

Подольский не вернулся ни через час, ни через два. Совершенно голый Никита дрожал, свернувшись в кресле калачиком, Ленка прикидывалась восковой куклой, а Катрин распахнула окно. Она подставила лицо ветру, зажмурилась и со всей дури ударила по стеклу. Треск, смещавшийся с кровью, разбрызгался по комнате, и я бросился в зал за бинтами.
В шкафу кто-то стоял.
Нет, вы понимаете, в шкафу кто-то стоял, нацепив на голову шляпу и закутавшись в пальто. Найдите, что не так в этом шкафу.
Все не так, но мне нужны бинты.
Наверное, там стоял тот, кто устроил шутку с закрытой дверью.

— Ты зачем туда залез?

— Там тепло, а я постоянно мерзну.

Я подозревал, что Подольский сидит на какой-то дряни.

— Ты ведь за книжкой пошел. Хотел рассказать про индивидуальный подход.

— Ну да. Если быть кратким, то каждый из нас пострадал от страха. От своего маленького, тщательно выращенного внутри страха.

Стук в дверь подбросил меня вверх.

— Катрин, открой!

Никто не отозвался.

— Никита!

— Бесполезно, — с грустью остановил меня Подольский. — Даже если они услышат, не смогут открыть, потому что для этого нужно обхватить ручку.

— Ну да, ну да. Значит, вы все-таки?..

— Ага. Я потому и книгу не принес, не смог взять ее с полки.

— Кажется, неделю назад я не смог повернуть ключ в замке, — я отлично помнил тот момент и свою панику. — Именно тогда я понял, что произошло.

— Да что они там, уснули, что ли? — выругался мужик за дверью.

— Нет там никого, всех ведь предупреждали, что надо съехать на неделю к знакомым, — еще один грубый голос. Стояк поменять — это вам не два пальца обоссать. В январе копыта отбросить можно без отопления и воды!

— А. Да, точно. Меня нашли в ванной. Потоп был такой, что соседям понадобилось менять трубы. Когда ты открыл дверь своим ключом, да еще привел девчонок и Никиту меня помянуть, я обрадовался. Правда, обрадовался! И забыл вам сказать, что нужно уходить из квартиры. Нас (вас?) просто-напросто заперли снаружи железными трубами — их прислонили к двери. Прости, Подольский.

— Нормально. У нас, врачей, есть шутка: смерть к каждому пациенту находит индивидуальный подход. Так и есть.

— Ага, — я вернулся в спальню и — без колебаний — кинул на голого Никиту покрывало.

Катрин ухмыльнулась и дернула плечом. Кашель прошел, ведь тот, кто не дышит, не страдает от приступов.
Мы помолчали, прислушиваясь к ругани сантехников.
Мобильники бесполезными кусками пластмассы валялись на полу. Никите звонили с радио, но он не ответил. И не ответит.
А дверь навсегда останется закрытой. Пока нас не найдут по запаху.

Стырено отсюда.

@темы: рассказы, не своё

---

Поиграем?

[Donkey]

В общем, в порядке живого эксперимента, у нас возникла идея организовать игру. Посмотрим, что из этого выйдет) Если всем понравится, будем делать что-нибудь и дальше и создадим для этого тег. Наша фантазия безгранична, а ваши предложения всегда приветствуются)

Правила просты: мы все вместе создаем историю. Конечно же, крипи) Каждый пишет в комментарии по предложению, ориентируясь на то, что сказал предыдущий человек (просто чтобы логика повествования прослеживалась). Грубо говоря, следующий комментарий продолжает то, что было сказано в предыдущем. Мы решили сделать пару ограничений:
1. все должно быть, естественно, в крипи-тематике, то есть постарайтесь не превращать это в комедию.
2. если участник уже написал предложение, то следующее свое он сможет написать только после трех комментариев других участников.
3. пишите, пожалуйста, по одному предложению.

вот, надеюсь более-менее понятно) если хотите что-то сказать вне игры, пишите "оффтоп:...", желательно еще оффтопом выделяйте) let the game begin!
и вот вам картинка для вдохновения:

кат для слабонервных

запись создана: 02.11.2012 в 22:58

@темы: картинки

---

Пропавшие в Крыму

[Скрёб-поскрёб]

Эта история произошла с нами в 2010 году в Крыму в районе горы Ай-Петри.

Мы с братом и тремя его друзьями отправились в поход по горам. Поход был запланирован на три дня, и вот в начале августа мы, выйдя из автобуса, ушли от трассы направо в горы. Идти было легко, несмотря на большой вес рюкзаков. Планировалось пройти до Севастополя, не спускаясь с гор.

Несколько часов мы поднимались в гору до плато. Там собирались устроить привал на обед. Мошкара и пот застилали глаза, но мы упорно поднимались. Последние метры буквально ползли. Наконец, мы вышли на равнину, довольно большую. Под ногами была заброшенная и уже местами основательно заросшая асфальтированная дорога, идущая чёрт знает куда и откуда. Вдали на близлежайшей горе виднелись какие-то строения наподобие гаражей из камня, справа возвышалась отвесная скала, а вдали бликовало Чёрное море.

Под единственным деревом на этой равнине, едва присыпанной землёй, мы и расположились. Следует представить участников похода. Я — инженер — гидролог, мой брат Андрей — геодезист, Игорь — завкафедрой КУПБИ, Сергей — самый молодой из нас — студент МГУ, и Саша — наш давний друг, знаток всех крымских гор.

Палатку и рюкзаки скинули под дерево, достали консервы. Поход только начинался, но я уже порядком устал. Саша рассказывал в очередной раз о маршруте, где и когда он успел побывать.

Минут через 20 заметно похолодало и подул ветер, что в августе для Крыма весьма нетипично.

— Ну вот и попали под дождь! — сказал Саша, глядя вверх.

И действительно, с севера надвигалась тёмная туча, которую мы почему-то не заметили сразу. Она уже порядком обволокла половину небосвода, и только со стороны моря ещё оставалось голубое небо. Стали решать, как поступить. Дождь в Крыму летом — явление крайне редкое и кратковременное. Поэтому мы решили даже палатку не ставить. Просто переждать под деревом, а потом двигаться дальше.

Рюкзаки накрыли плёнкой, а сами продолжили жевать и рассказывать друг другу истории своих походов.

Небо затянуло, начался ливень. Такого ливня не ожидал никто. Дерево не давало никакой защиты, нужно было что-то решать. До гаражей бежать минут 20, до скалы с небольшой пещерой — около получаса, к тому же пещеру нужно сперва найти. Ставить промокшую палатку уже не было смысла. Дождь усилился, видимость резко упала, и на расстоянии 10 метров уже ничего не было видно.

Сориентировавшись, и замотавшись в плащи, мы трусцой двинулись к гаражам. Я не видел остальных, они были скрыты стеной дождя. Только Игорь маячил метрах в двух передо мной.

Наконец, грязные и мокрые, мы добрались до гаражей. Это были действительно два гаража, на краю скалы к которым и вела та асфальтированная дорога. Мы с Игорем стояли внутри, и снимали рюкзаки, когда в проеме появились мой брат, а затем Сергей. Пока снимали плащи, поняли, что Саша не дошел. На улице периодически вспыхивали молнии, дождь лил стеной, и ручьи срывались со скалы недалеко от входа в гараж.

Брат выглянул на улицу, но в полутьме ничего не увидел.

— Нужно пойти поискать его, — сказал Игорь, надевая плащ.

Решили так: брат и Сергей остаются и разводят костер, а мы с Игорем отправляемся на поиски Саши.

Мы вышли под дождь, и стали спускаться вниз по склону. Идти было не сложно, так как каменистую почву не размывало дождем и ноги в ней не вязли.

Дождь утих, вдали уже можно было смутно различить дерево. Саши нигде не было видно.

Небо до сих пор было затянуто. Мы постояли под деревом, и решили разделившись двинуться к гаражам, попутно высматривая следы. Стали медленно подниматься, глядя себе под ноги.

Я прошел половину пути и повернулся к Игорю, который должен был идти параллельно мне. Игоря не было. Местность открытая. Ни кустов, ни деревьев. Я пошарил взглядом вплоть до скалы и гаражей. Никого. Мне стало неуютно, и я позвал Игоря. Ответа не последовало. Ещё раз обведя взглядом все вокруг, я стал подниматься к гаражам.

Когда я уже был возле них, вновь пошел дождь, а вдали за спиной я услышал зов. Голос был похож на Сашин. Брат с Сергеем сидели возле костра.

Я им рассказал всё, что произошло. Было решено немедленно идти искать Игоря и Сашу уже втроем. Мы вышли наружу и услышали, как кто-то зовет Сергея.

Радуясь, что хоть кто-то нашелся, мы выбежали навстречу голосу, но там никого не оказалось. Дождь полил стеной, мы вернулись в гараж. Было решено переночевать там, а наутро, если ничего не изменится, приступить к поискам.

На улице бушевал настоящий шторм. Кусочек моря, которое мы едва видели из гаража было белым от пены. Реки текли со скал, образуя водопады.

Мы гадали над тем, что же произошло, и куда подевались наши друзья. Вспомнили, что у нас есть сотовые. Впопыхах мы как-то не сразу сообразили, что можно созвониться. Брат набрал номер Саши, но оказалось, что «абонент в данный момент недоступен».
Вечерело, а ничего так и не прояснилось. Уставший от походов под дождем, я уже стал дремать возле костра, когда зазвонил телефон. Это был Саша. Брат взял трубку, и некоторое время слушал.

— Ничего не слышно. Треск и помехи, — сказал брат, сбрасывая вызов.

Перезвонили Саше. Но абонент опять находился вне зоны покрыти сети.

Мы немного успокоились. С Сашей всё нормально, просто связь плохая, а он где-нибудь в пещере. Игорь, наверное, тоже с ним. И я как-то сразу провалился в сон.

Проснулся среди ночи. Кругом была тишина. Костер тлел. Рядом спали брат и Сергей. А в дверном проёме я явно различил силуэт. Страха не было.

— Саша, это ты? Или это Игорь? — спросил я.

Тишина была мне ответом. Человек стоял и молча смотрел на нас. Я хотел было подняться и подойти к нему, но что-то меня остановило. Стал расталкивать брата. Он проснулся сразу, и я указал на проем, но там уже никого не было.

Тут мы услышали, как брата зовут по имени, но голос мы не узнали. Выбежали на улицу.

Сергей к тому времени тоже проснулся, и присоединился к нам. Вдали, в темноте, примерно там, где должно было быть дерево, мы увидели луч фонаря, который дергался из стороны в сторону. Создавалось впечатление, что человек, который держал фонарь, бежал.

Я сбегал за нашим фонарем и стал спускаться вниз по склону, периодически направляя свет в сторону гаража, чтобы брат с Сергеем видели, что со мной всё в порядке. Честно говоря, мне было страшновато. Но кто-то должен был остаться в гараже на случай возвращения Саши или Игоря.

— Игорь, Саша!

Ответа не последовало, но свет чужого фонаря исчез. Стало светлеть. Где-то за тучами всходило солнце. Не найдя никаких следов, я вернулся в лагерь. Нужно сказать, что сделал я это очень быстро. Мне казалось, что за мной кто-то гонится, и я боялся обернуться. Я рассказал о случившемся, и мы решили уже втроём, как только рассветет, отправиться на поиски.

Как только света от солнца, затянутого тучами, стало хватать, чтобы разглядеть окрестности, мы отправились на поиски. Следов нигде не было, а дождь стал опять накрапывать. Мы шли к пещере, о которой говорил Саша. Попутно смотрели по сторонам. Никого не было.

Приблизительно мы знали, где пещера, и надеялись найти там Игоря и Сашу. Подошли к месту и стали исследовать стенку. За очередным валуном нашли вход в пещеру, поросший кустарником. Постояв чуть-чуть в нерешительности, и позвав по имени наших друзей, мы вошли внутрь. Пещера была маленькая и лучи фонаря освещали её всю. В углу сидел Игорь.

Он был мёртв, а рядом валялся работающий фонарь, который освещал противоположную стенку. Как мы выбежали из пещеры, я не помню, но мы отбежали от скалы на достаточное расстояние, прежде чем смогли прийти в себя. Страх сковывал, мы оглядывались по сторонам, но везде было пустынно и тихо. Брат стал звонить в МЧС.

Мы просидели в гараже до вечера, наблюдая мечущийся свет фонаря у пещеры. Подпрыгивали от каждого хруста, от каждого звука на улице. Когда до нас дозвонился Саша, мы чуть не умерли от страха. Брат ответил на вызов.

— Андрей, я не нашел Сашу... — прозвучал голос Игоря и растворился на фоне помех.

***
Дальнейшее я помню смутно. Мы бегали по гаражу, пытаясь завалить вход, мы раскидали все вещи в поисках ножей, пытались спрятаться под палаткой...

Часов в 8 вечера мы услышали звук лопастей вертолета. Это были МЧС. Труп Игоря доставили в город. После допросов я вернулся в родной город и не стремился узнать о результатах расследования.

Сашу так и не нашли.

Автор: Евгений Галкин

@темы: рассказы, не своё

---

Дело Михаила

[Скрёб-поскрёб]

Работа следователем иногда преподносит очень интересные сюрпризы — хоть пиши сценарий для триллера. Я бы хотел рассказать об одном интересном случае в своей практике.
Год назад я вел дело о подрыве частного дома.
Домишко представлял собой новомодную конструкцию из легких панелей и все, что от него осталось — груда обугленных обломков. Ни клочка бумаги, да что там бумага, от мебели ничего не осталось. Тем не менее, спецы наши указывали на преднамеренный характер взрыва, а значит, просто развести руками мы не могли. Так добрались до электронной почты владельца дома. Логин секрета не представлял, а пароль был уж очень простой — «Иришка». Большинство писем были отправлены с его собственного адреса — видимо, дневникам и ЖЖ он не доверял.

***
16 апреля 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
Еще раз оставишь кого-то в нашем доме, и я насцу тебе в пиво.
Люблю, целую
Кел.

***
12 мая 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
...как-то не подумал. Но был же дождь — не на улицу же ее выгонять! Тем более, она такая милая. Черт! Спасибо хоть, что вел себя прилично — она даже ничего не заметила. Кажется.
Но, черт возьми, пойми, когда-нибудь это все равно бы…

***
20 мая 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
…А может, вы еще и поженитесь? А ты уже потрудился придумать, как ты будешь объяснять благоверной регулярную амнезию? Кстати, трахать, надо полагать, мы ее тоже по очереди будем?
Не глупи, она нас мигом сдаст в дурку.
Кел.

***
22 мая 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
Успокойся — я все продумал. Амнезия — последствия травмы. Главное, не соврем. Только умолчим немного. Ну, пожалуйста — ты же должен меня понимать лучше кого бы то ни было!
Миха.

***
5 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
...получилось! Она ангел!!! — выслушала, поняла, не бросила!
Это не просто везение, это минимум судьба! Какая еще девушка останется с парнем, узнав, что его регулярно мучают провалы в памяти?! Что он забывает по восемь часов каждый день?!
В общем, решили жить вместе. Не ворчи. Что-то изменится, конечно. Да многое изменится. Но оно того стоит!!! )))))) Не ворчи еще раз.
Нужно сменить пароль на почте — ее имя, это как-то слишком прозрачно.

***
19 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Удаленные)
Тварь
Тварь
Тварь!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Ты сидишь во мне тварь, лучше выходи. Ты не мое второе я, ты гребаная мразь. Думаешь, я себя пожалею?! Жить захочу, и тебя сберегу? Ты думаешь, я не пошел сдаваться в дурку после аварии, испугался всю жизнь галоперидол жрать, испугался узнать, что из нас двоих ты — настоящий, так ты теперь в безопасности? Читай по буквам, тварь — Н-И-Х-У-Я. Да я себе пальцы отрублю, чтоб только ТЫ это почувствовал. Я с тобой не меньше сделаю, чем ты с ней. Это твоя кровь будет заливать кухню, это твои волосы будут липнуть к полу, это твоими зубами я украшу мойку. Это ты сдохнешь. И я сдохну, но оно того стоит.
Но сначала ты мне расскажешь. Где. Ее. Тело?

***
20 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
...ЕБАНУЛСЯ, ДЕБИЛ НЕНОРМАЛЬНЫЙ?!!! КАКОГО ХУЯ НА КУХНЕ ПОДСОХШАЯ КРОВИЩА НА ПОЛУ? Ты что, убил нашу без пяти минут женушку? ЕБ ТВОЮ МАТЬ!
А солидол на ступени нахерашеньки намазал? Меня тоже решил укокошить? За этим ты стал просыпаться раньше времени — чтобы придумать подляну? Ты хоть соображаешь, псих, что мы оба дуба врежем?
Значит так, шизик! Даю тебе шанс объясниться. Если не убедишь меня, сдаюсь в дурку!!!

***
20 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
...хочешь свалить вину на меня? Тебе мало?!
Ты мое письмо внимательно прочитал?! Я вымыл кухню. Это не потому, что я собираюсь тебя или себя выгораживать. Просто смотреть не могу. Ты мне скажешь, куда ты дел тело? Да или нет — готовься.
И что значит — я стал раньше просыпаться?!

***
21 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
Какого хуйа твое письмо лежит в удаленных?!!!
Не тупи! Ты ложился спать в 21:30; я просыпался в 22:30; в 8:30 шел спать. Теперь меня вырубает около семи утра, а значит, ты встаешь раньше.

***
21 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
Кел, я встаю в девять, как и всегда...

***
21 июня 2013
from: michael1987@***.ru
to: michael1987@***.ru
(Входящие)
Кел, Михаил,
добрый вечер, господа.
Думаю, вы уже догадались, что кто-то третий (а именно — я) решил привнести разнообразие в вашу скучную размеренную жизнь, а также немного повеселиться самому. С этой целью я убил вашу подругу. От тела я избавился, оставив только небольшую художественную композицию, чтобы преподнести вам приятный сюрприз. С этой же целью убрал из Входящих ваше письмо, Михаил. Боюсь, оно помешало бы мне насладиться реакцией нашего Кела.
На этом первая часть игры заканчивается.
Второй акт начнется сразу с экшена и безумного драйва! Я отнес в подвал газовые баллоны и слегка открутил вентили. Пока вы читали, газа должно было скопиться достаточно. Чувствуете запах? И так кстати начавшая коротить проводка в любой миг может стать детонатором.

Удачи, господа!

***

Никаких образцов крови и волос убитой женщины собрать не удалось. А получить их было бы очень интересно, если учесть, что скорую и пожарников к месту происшествия вызвала девушка по имени Ирина, сожительница Михаила, которая, по ее словам, около недели отсутствовала в городе из-за болезни бабушки, за которой она поехала присматривать. Предварительно она предупредила своего молодого человека о том, что ей нужно срочно уехать, более того, в половине восьмого утра он сам посадил ее в такси.

Тело Михаила под обломками дома также обнаружено не было.

Автор: Passerby

@темы: безумие, рассказы, не своё

---

А вам слабо?

[nathalie-starkiller]

Хочу вам про своего дядю рассказать. Все тот же Кунгур в качестве места действия.

Он вообще ничего не боится. В фигню всякую не верит. Летает на дельтаплане, параплане. Ну все ему пофиг)
Живет он один. И часто приходит в гости к своей сестре, моей маме, то бишь, к нам домой. А общественный транспорт он не любит, предпочитает зимой на лыжах, летом на велике. Да и к нам не так уж далеко добираться, если по прямой, через гору. Да, ту самую гору, в которой знаменитая ледяная пещера)

Это с одной стороны пещера. А наверху, за свалкой, кладбище. Не какие-то там полторы заброшенных могилы, а нормальное, большое городское кладбище. Ну он и ходит через него к нам в гости, не боится ж ничего. Вы, наверно, спросите, мол, а охрана как же? А может и есть она там, кто их знает. Но никакого забора, никаких закрытых ворот - ходи, куда хочешь.

Естественно, в гостях у нас он может и задержаться, и домой уйдет уже затемно. И нормально, идет себе через кладбище, не боится. Чего, мол, бояться-то? Ну, кладбище, ну, огоньки над могилами порой светятся, так ведь не трогают же О_о

Вот вы бы ходили регулярно домой ночью через кладбище, где над могилами огоньки горят? Я, вроде, скептик, но вряд ли пошла бы, разве что на спор)))

Но самое интересное было потом. Умерли их с мамой родители, мои бабушка с дедушкой. Похоронили мы их на том кладбище. Очень тяжело это переживали, любили мы их, мне они как вторые родители были. Ну и дядя, конечно, горевал - у мамы-то хоть семья есть, у дяди - никого.

И вот, идет он от нас в очередной раз. Ранней весной дело было, буквально через пару месяцев после похорон. Через кладбище. Огоньки горят опять. Решил, раз уж пришел, зайти на могилу родителей. Подходит - там тоже огонек горит. Ему интересно стало (интересно, блин!), он подошел, землю руками копнул, а земля теплая-теплая. Будто лето на дворе. Ну, он посмотрел-посмотрел, поразмыслил, почему так? Не нашел ответа и домой пошел.

И ведь хоть бы хны человеку! Вообще пофиг. Прийти на кладбище ночью, увидеть огоньки, подойти, начать в земле рыться... Исследователь, блин) А вам слабо?))

@темы: своё, это случилось на самом деле, кладбища, места захоронений

---

Русалка

[Шо]

Давным-давно, когда еще златоглавый наш Киев был во власти поляков, жила-была там одна старушка, вдова лесничего. Маленькая хатка ее стояла в лесу, где лежит дорога к Китаевой пустыни: здесь, пополам с горем, перебивалась она трудами рук своих, вместе с шестнадцатилетнею Горпинкою, дочерью и единою своего отрадою. И подлинно дочь дана была ей на отраду: она росла, как молодая черешня, высока и стройна; черные ее волосы, заплетенные в дрибушки, отливались как вороново крыло под разноцветными скиндячками, большие глаза ее чернелись и светились тихим огнем, как два полу-истухших угля, на которых еще перебегали искорки. Бела, румяна и свежа, как молодой цветок на утренней заре, она росла на беду сердцам молодецким и на зависть своим подружкам. Мать не слышала в ней души, и труженики божии,честные отцы Китаевой пустыни, умильно и приветливо глядели на нее как на будущего своего собрата райского, когда она подходила к ним под благословение.

Что же милая Горпинка (так называл ее всякий, кто знал) стала вдруг томна и задумчива? Отчего не поет она больше как вешняя птичка и не прыгает как молодая козочка? Отчего рассеянно глядит она на все вокруг себя и невпопад отвечает на вопросы? Не дурной ли ветер подул на нее, не злой ли глаз поглядел, не колдуны ли обошли?.. Нет! не дурной ветер подул, не злой глаз поглядел, и не колдуны обошли ее: в Киеве, наполненном в тогдашнее время ляхами, был из них один, по имени Казимир Чепка. Статен телом и пригож лицом, богат и хорошего рода, Казимир вел жизнь молодецкую: пил венгерское с друзьями, переведывался на саблях за гонор, танцевал краковяк и мазурку с красавицами. Но в летнее время, наскуча городскими потехами, часто целый день бродил он по сагам днепровским и по лесам вокруг Киева, стрелял крупную и мелкую дичь, какая ему попадалась. В одну из охотничьих своих прогулок встретился он с Горпинкою. Милая девушка, от природы робкая и застенчивая, не испугалась, однако ж, ни богатырского его вида, ни черных, закрученных усов, ни ружья, ни большой лягавой собаки: молодой пан ей приглянулся, она еще больше приглянулась молодому пану. Слово за слово, он стал ей напевать, что она красавица, что между городскими девушками он не знал ни одной, которая могла бы поспорить с нею в пригожестве; и мало ли чего не напевал он ей? Первые слова лести глубоко западают в сердце девичье: ему как-то верится, что все, сказанное молодым красивым мужчиною, сущая правда. Горпинка поверила словам Казимира, случайно или умышленно они стали часто встречаться в лесу, и оттого теперь милая девушка стала томна и задумчива.

В один летний вечер пришла она из лесу позже обыкновенного. Мать пожурила ее и пугала дикими зверями и недобрыми людьми. Горпинка не отвечала ни слова, села на лавке в углу и призадумалась. Долго она молчала; давно уже мать перестала делать ей выговоры и сидела, также молча, за пряжею; вдруг Горпинка, будто опомнясь или пробудясь от сна, взглянула на мать свою яркими, черными своими глазами и промолвила вполголоса:

- Матушка! у меня есть жених.

- Жених?.. кто? - спросила старушка, придержав свое веретено и заботливо посмотрев на дочь.

- Он не из простых, матушка: он хорошего рода и богат: это молодой польский пан...- Тут она с детским простодушием рассказала матери своей все: и знакомство свое с Казимиром, и любовь свою, и льстивые его обещания, и льстивые свои надежды быть знатною паней.

- Берегись,- говорила ей старушка, сомнительно покачивая головою, берегись лиходея; он насмеется над тобою, да тебя и покинет. Кто знает, что на душе у иноверца, у католика?.. А и того еще хуже (с нами сила крестная!), если в виде польского пана являлся тебе злой искуситель. Ты знаешь, что у нас в Киеве, за грехи наши, много и колдунов и ведьм. Лукавый всегда охотнее вертится там, где люди ближе к спасенью.

Горпинка не отвечала на это, и разговор тем кончился. Милая, невинная девушка была уверена, что ее Казимир не лиходей и не лукавый искуситель, и потому она с досадою слушала речи своей матери. "Он так мил, так добр! он непременно сдержит свое слово и теперь поехал в Польшу для того, чтоб уговорить своего отца и устроить дела свои. Можно ли, чтобы с таким лицом, с такою душою, с таким сладким, вкрадчивым голосом он мог иметь на меня недобрые замыслы? Нет! матушка на старости сделалась слишком недоверчива, как и все пожилые люди". Таким нашептыванием легковерного сердца убаюкивала себя неопытная, молодая девушка; а между тем мелькали дни, недели, месяцы Казимир не являлся и не давал о себе вести. Прошел и год - о нем ни слуху ни духу. Горпинка почти не видела света божьего: от света померкли ясные очи, от частых вздохов теснило грудь ее девичью. Мать горевала о дочернем горе, иногда плакала, сидя одна в ветхой своей хатке за пряжею, И, покачивая головою, твердила: "Не быть добру! Это наказание божие за грехи наши и за то, что несмысленая полюбила ляха-иноверца!"

Долго тосковала Горпинка; бродила почти беспрестанно по лесу, уходила рано поутру, приходила поздно ночью, почти ничего не ела, не пила и иссохла как былинка. Знакомые о ней жалели и за глаза толковали то и другое; молодые парни перестали на нее заглядываться, а девушки ей завидовать. Услужливые старушки советовали ей идти к колдуну, который жил за Днепром, в бору, в глухом месте: он-де скажет тебе всю правду и наставит на путь, на дело! Горе придает отваги: Горпинка откинула страх и пошла.

Осенний ветер взрывал волны в Днепре и глухо ревел по бору; желтый лист, опадая с деревьев, с шелестом кружился по дороге, вечер хмурился на дождливом небе, когда Горпинка пошла к колдуну Что сказал он ей, никто того не ведает; только мать напрасно ждала ее во всю ту ночь, напрасно ждала и на другой день, и на третий: никто не знал, что с нею сталось! Один монастырский рыболов рассказывал спустя несколько дней, что, плывя в челноке, видел молодую девушку на берегу Днепра: лицо ее было исцарапано иглами и сучьями деревьев, волосы разбиты и скиндячки оборваны; но он не посмел близко подплыть к ней из страха, что то была или бесноватая, или бродящая душа какой-нибудь умершей, тяжкой грешницы.

Бедная старушка выплакала глаза свои. Чуть свет вставала она и бродила далеко, далеко, по обоим берегам Днепра, расспрашивала у всех встречных о своей дочери, искала тела ее по песку прибрежному и каждый день с грустью и горькими слезами возвращалась домой одна-одинехонька: не было ни слуху, ни весточки о милой ее Горпинке! Она клала на себя набожные обещания, ставила из последних трудовых своих денег большие свечи преподобным угодникам печерским: сердцу ее становилось от того на время легче, но мучительная ее неизвестность о судьбе дочери все не прерывалась. Миновала осень, прошла и суровая зима в напрасных поисках, в слезах и молитвах. Честные отцы, черноризцы Китаевой пустыни, утешали несчастную мать и христиански жалели о заблудшей овце; но сострадание и утешительные их беседы не могли изгладить горестной утраты из материнского сердца. Настала весна, снова старуха начала бродить по берегам Днепра, и все так же напрасно. Она хотела бы собрать хоть кости бедной Горпинки, омыть их горючими слезами и прихоронить, хотя тайком, на кладбище с православными. И этого, последнего утешения лишала ее злая доля.

Те же услужливые старушки, которые наставили дочь идти к колдуну, уговаривали и мать у него искать помощи. Кто тонет, тот и за бритву рад ухватиться, говорит пословица. Старуха подумала, подумала - и пошла в бор. Там, в страшном подземелье или берлоге, жил страшный старик. Никто не знал, откуда он был родом, когда и как зашел в заднепровский бор и сколько ему лет от роду; но старожилы киевские говаривали, что еще в детстве слыхали они от дедов своих об этом колдуне, которого с давних лет все называли Боровиком: иного имени ему не знали. Когда старая Фенна, мать Горпинки, пришла на то место, где, по рассказам, можно было найти его, то волосы у нее поднялись дыбом и лихорадочная дрожь ее забила... Она увидела старика, скрюченного, сморщенного, словно выходца с того света: в жаркий майский полдень лежал он на голой земле под шубами, против солнца и, казалось, не мог согреться. Около него был очерчен круг, в ногах у колдуна сидела огромная черная жаба, выпуча большие зеленые глаза; а за кругом кипел и вился клубами всякий гад: и ужи, и змеи, и ящерицы; по сучьям деревьев качались большие нетопыри, а филины, совы и девятисмерты дремали по верхушкам и между листьями. Лишь только появилась старуха - вдруг жаба трижды проквакала страшным голосом, нетопыри забили крыльями, филины и совы завыли, змеи зашипели, высунув кровавые жала, и закружились быстрее прежнего. Старик приподнялся, но увидя дряхлую, оробевшую женщину, он махнул черною ширинкою с какими-то чудными нашивками красного шелка - и мигом все исчезло с криком, визгом, вытьем и шипеньем: одна жаба не слазила с места и не сводила глаз с колдуна. "Не входи в круг,- прохрипел старик чуть слышным голосом, как будто б этот голос выходил из могилы,- и слушай: ты плачешь и тоскуешь об дочери; хотела ли бы ты ее видеть? хотела ли б быть опять с нею?"

- Ох, пан-отче! как не хотеть! Это одно мое детище, как порох в глазу...

- Слушай же: я дам тебе клык черного вепря и черную свечу...- Тут он пробормотал что-то на неведомом языке, и жаба, завертев глазами, в один прыжок скакнула в подземелье, находившееся в нескольких шагах от круга, другим прыжком выскочила оттуда, держа во рту большой белый клык и черную свечу; то и другое положила она перед старухой и снова села на прежнее свое место.

- Скоро настанет зеленая неделя,- продолжал старик,- в последний день этой недели, в самый полдень, пойди в лес, отыщи там поляну, между чащею; ты ее узнаешь: на ней нет ни былинки, а вокруг разрослись большие кусты папоротника. Проберись на ту поляну, очерти клыком круг около себя и в середине круга воткни черную свечу. Скоро они побегут; ты всматривайся пристально и чуть только заметишь свою дочь - схвати ее за левую руку и втащи к себе в круг. Когда же все другие пробегут, ты вынь свечу из земли и, держа ее в руке, веди дочь свою к себе в дом. Что бы она ни говорила - ты не слушай ее речей и все веди ее, держа свечу у нее над головою; и что бы после ни случилось, не сказывай своим попам да монахам, не служи ни панихид, ни молебнов и терпи год. Иначе худо тебе будет...

Старухе показалось, что в эту минуту жаба страшно на нее покосилась и захлопала уродливым своим ртом. Бедная Фенна чуть не упала от испуга. Поскорее отдала она поклон колдуну и дрожащими ногами поплелась из бора. Однако ж до чего не доведет любовь материнская! Надежда отыскать дочь свою подкрепила силы старухи и придала ей отваги. В последний день зеленой недели, когда солнце шло на полдень, она пошла в чащу леса, отыскала там сказанную колдуном поляну, очертила около себя круг клыком черного вепря, воткнула посередине в землю черную свечу - и свеча сама собою загорелась синим огнем. Вдруг раздался шум: с гиканьем и ауканьем, быстро как вихрь помчалась через поляну несчетная вереница молодых девушек; все они были в легкой, сквозящей одежде, и на всех были большие венки, покрывавшие все волосы и даже спускавшиеся на плеча. На одних венки сии были из осоки, на других из древесных ветвей, так что казалось, будто бы у них зеленые волосы. Девушки пробегали, минуя круг, но не замечая или не видя старухи; и она, откинув страх, всматривалась в лицо каждой. Смотрит - вот бежит и ее Горпинка. Старуха едва успела ее схватить за левую руку и втащить в круг. Другие, видно, не заметили того на быстром, исступленном бегу своем и, гикая и аукая, пронеслись мимо. Старая Фенна поспешно выхватила из земли пылавшую черную свечу, подняла ее над головою своей дочери - и мигом зеленый венок из осоки затрещал, загорелся и рассыпался пеплом с головы горпинкиной. В кругу Горпинка стояла как оцепенелая; но едва мать вывела ее из круга, то она начала у нее проситься тихим, ласкающим голосом:

- Мать! отпусти меня погулять по лесу, покачаться на зеленой неделе и снова погрузиться в подводные наши селения... Знаю, что ты тоскуешь, ты плачешь обо мне: кто же тебе мешает быть со мною неразлучно? Брось напрасный страх и опустись к нам на дно Днепра. Там весело! там легко! там все молодеют и становятся так же резвы, как струйки водяные, так же игривы и беззаботны, как молодые рыбки. У нас и солнышко сияет ярче, у нас и утренний ветерок дышит привольнее. Что в вашей земле? Здесь во всем нужды: то голод, то холод; там мы не знаем никаких нужд, всем довольны, плещемся водой, играем радугой, ищем по дну драгоценностей и ими утешаемся. Зимою нам тепло под льдом как под шубой; а летом, в ясные ночи, мы выходим греться на лучах месяца, резвимся, веселимся и для забавы часто шутим над живыми. Что в том беды, если мы подчас щекочем их или уносим на дно реки? разве им от того хуже? Они становятся так же легки и свободны, как и мы сами... Мать! отпусти меня: мне тяжко, мне душно будет с живыми! Отпусти меня, мать, когда любишь...

Старуха не слушалась и все вела ее к своей хате; но с горестью узнала, что дочь ее сделалась русалкою. Вот пришли; старуха ввела Горпинку в хату; она села против печки, облокотясь обеими руками себе на колена и уставя глаза в устье печки. В эту минуту черная свеча догорела, и Горпинка сделалась неподвижною. Лицо ее посинело, все члены окостенели и стали холодны как лед; волосы были мокры, как будто бы теперь только она вышла из воды. Страшно было глядеть на ее безжизненное лицо, на ее глаза, открытые, тусклые и не видя смотрящие! Старуха поздно вскаялась, что послушалась лукавого колдуна; но и тут чувство матери и какая-то смутная надежда перемогли и страх и упреки совести: она решилась ждать во что бы ни стало.

Проходит день, настает ночь - Горпинка сидит по-прежнему, мертва и неподвижна. Жутко было старухе оставаться на ночь с своей ужасною гостьей; но, скрепя сердце, она осталась. Проходит и ночь - Горпинка сидит по-прежнему; проходят дни, недели, месяцы - все так же неподвижно сидит она, опершись головою на руки, все так же открыты и тусклы глаза ее, бессменно глядящие в печь, все так же мокры волосы. В околотке разнесся об этом слух, и все добрые и недобрые люди не смели ни днем, ни ночью пройти мимо хаты: все боялись мертвеца и старой Фенны, которую расславили ведьмою. Тропинка близ хаты заросла травою и почти заглохла; даже в лес ходили соседние обыватели изредка и только по крайней нужде. Наконец, бедная старуха мало-помалу привыкла к своему горю и положению: уже она без страха спала в той хате, где страшная гостья сидела в гробовой своей неподвижности.

Прошел и год: все так же без движения и без признаков жизни сидела мертвая. Настала и зеленая неделя. На первый день, около полуденного часа, старуха, отворя дверь хаты, что-то стряпала. Вдруг раздались гиканье и ауканье и скорый шорох шагов. Фенна вздрогнула и невольно взглянула на дочь свою: лицо Горпинки вдруг страшно оживилось, синета исчезла, глаза засверкали, какая-то неистовая и как бы пьяная улыбка промелькнула на губах. Она вскочила, трижды плеснула в ладоши и, прокричав: "Наши, наши, наши!" пустилась как молния за шумною толпою... и след ее пропал!

Старуха, мучась совестью, положила на себя тяжкий зарок: она пошла в женский монастырь в послушницы, принимала на себя самые трудные работы, молилась беспрерывно и, наконец, успокоенная в душе своей, тихо умерла, оплакивая несчастную дочь свою.

На другой день после того, как русалка убежала от своей матери, нашли в лесу мертвое тело. Это был поляк в охотничьем платье, и единоземцы его узнали в нем Казимира Чепку, ловкого молодого человека, бывшего душою всех веселых обществ. Ружье его было заряжено и лежало подле него, но собаки его при нем не было; никакой раны, никакого знака насильственной смерти не заметно было на теле; но лицо было сине, и все жилы в страшном напряжении. Знали, что у него было много друзей и ни одного явного недруга. Врачи толковали то и другое; но народ объяснял дело гораздо проще: он говорил, что покойника русалки защекотали.

Автор: Орест Сомов, 1831 г.

@темы: рассказы, классика, сущности, не своё, мертвецы

---

Алёша

[Шо]

Рассказывали об одной девушке, к которой мертвец ходил. Дело было в деревне, во Владимирской области. Небольшая деревенька на двадцать домов, вокруг леса густые, церковь, кладбище старое.

И вот соседи заметили, что девушка та на кладбище что-то зачастила, хотя там никто из ее родных похоронен не был. Почти каждый день туда идет, а по пути — если лето — цветов полевых соберет, а если зима — обязательно принесет кусочек хлеба или что еще. Самим нечего есть, а она кладбищенских ворон кормить повадилась.

Родные пытались ее не пускать, так она — плачет, говорит, мол, не ваше это дело. А им и жаль ее, дуру, — одинокая совсем, мужика хорошего после войны днем с огнем не найдешь, годы идут — и страшно.

И вот однажды ее тетка проследила и выяснила, что ходит девица на могилу молодого парня, единственного сына одной из деревенских старух. Старуха та, получив с фронта «похоронку» и сама в считаные дни увяла. А вскоре умерла во сне — через месяц после странных похорон сына: никакого тела под наскоро сколоченным крестом не покоилось — только рубашка с пятнами крови. Фронтовой товарищ привез. Родные посовещались и отстали от девицы — решили, что, наверное, до войны она любила парня того. Он красивый очень был, даже непонятно, в кого уродился, — узкое бледное лицо, тонкие черты, глаза огромные. Конечно, ничего у них быть не могло — она же до войны совсем девчонкой была, но, должно быть, заглядывалась, мечтала. Вот и оплакивает, как будто он был ее жених.

Однажды ночью отец той девицы услышал странные звуки из ее комнаты, где дочь спала с младшими сестрами. Возня какая-то, сдавленный смех, с трудом удерживаемый стон. Сначала мужик удивился, а потом и рассвирепел — что же она себе такое позволяет, при детях, сестрах маленьких. Совсем стыд потеряла, на всю голову больная баба. Ворвался, а там и нет никого из посторонних. Мелкие девчонки по своим лавкам спят, а старшая на кровати сидит и волосы длинные расчесывает.

— А смеялся тут кто? — спросил растерянно.

— Да тебе, отец, со сна все померещилось, — ответила.

А сама улыбается, и глаза — сытые и наглые, как у лисы. Но не пойман — не вор.

С тех пор девица стала часто отлучаться по вечерам, под разными предлогами. Соседи уже начали нехорошее о ней болтать. Якобы видели ее в лесу полуголой, а когда посрамить пытались, она только рассмеялась им в лицо. Но не запрешь же ее в доме — баба взрослая. Одно непонятно — если она полюбовника нашла себе, то где? В их-то деревне молодых мужиков и вовсе не было, а в соседней — только два брата, крепко выпивающих, и один из них даже однажды пытался ее посватать, но она только поморщилась брезгливо.

Первое время она несколько раз в месяц так пропадала, потом — каждую неделю, а потом и через день куда-то бегать начала. Сначала родные думали — ну пусть странная, зато как похорошела. Румянец на щеках горит, как будто три километра по морозу прошла, глаза блестят, улыбка с лица не сходит. А потом заметили — живот у девки округлился, и пусть та пытается прятать его под накрученным платком, а все равно уже срок такой, что правда сама в глаза лезет.

Тут уж, конечно, всем стало ясно. Отец к стенке прижал — приведи, мол, милого своего в дом, пусть женится, как родного примем. Но дочь только улыбнулась рассеянно да что-то невнятное ответила. Уехал, дескать, жених, нет больше его, и не вспоминайте. Но сама продолжала уходить куда-то — позор-то какой, уже на сносях, а губы свеклой натрет, и в лес. Да еще и оборачивается все время, чтобы за нею никто не увязался, — осторожная стала.

И вот наступил день, когда родился у нее малыш. Хороший малыш, крепкий, мальчик. На ангела похож — родился со светлыми кудрями и глазами цвета летнего неба. Да еще и взгляд такой, не младенческий, а как будто понимает что-то. В семье ему обрадовались — ну да, девка весь род опозорила, соседи уже не в спину, а в лицо смеются, но зато парень-то каков получился! Алешей его назвали. И хоть вся семья вокруг маленького Алеши хороводы водила, хоть и всем хотелось повозиться с ним, но если кто, кроме матери, брал его на руки, начинал он орать так, что уши закладывало. Никого, кроме нее, не подпускал к себе. Даже над кроваткой склониться не давал. Сначала все пытались как-то перебороть, а потом вой этот так надоел, что лишний раз и подходить остерегались. Победил их Алеша маленький.

Мать же его до родов ходила вся налитая и румяная, а потом осунулась и побелела, как будто была при смерти. С каждым днем будто бы все слабее и слабее становилась. Ее уже и не дергал никто, чтобы по дому помогла.

В первые недели после рождения Алешеньки она еще вставала, а потом и это перестала — целый день валялась на кровати, с сыном на руках. Однажды пошла в сени — воды из кадки набрать, да там, обессиленная, и свалилась. И никто не мог понять, что с ней происходит. Вроде бы, и роды легкими были, и питалась она хорошо — все самое лучшее ей на тарелке несли. Даже младшие сестрички, жалея, лучшие куски ей отдавали. И хоть бы что.

А однажды пришла в их дом бабка, которая в деревне ведуньей слыла, — ее немного побаивались даже, хотя, вроде бы, никто не помнил, чтобы она кому-то зло сделала. Просто чувствовалась в ней какая-то сила, несмотря на то, что ростом бабка была с двенадцатилетнего мальчика, и глаза ее давно потухли, а все лицо иссохло и потемнело, как забытая в золе картофелина. Пришла она, от предложенного чая отказалась наотрез. И сразу заявила:

— Девку-то вашу вы проглядели, неужто не жалко вам ее?

Отец возмутился: вам-то, мол, какое дело. С мужем или без, все равно родная кровь, не гнать же в лес ее, в самом деле.

— Да я не про мужа, — как-то нехорошо усмехнулась старуха. — Неужели вы сами до сих пор не поняли ничего?

— А что мы должны понять? — насупился отец девицы.

— Сколько Алеше вашему стукнуло? Месяца, поди, два уже?

— Четвертый пошел. И что тебе с того?

— Недолго ей осталось, вот чего. Высосет ее до дна и за вас примется, упыреныш. А как ходить научится, так и всю деревню в страхе держать будет.

— Да что ты несешь, ведьма старая! И не стыдно тебе. Катись откудова пришла! — И дед Алешенькин поднялся из-за стола, давая понять, что за своих он горой и разговор окончен. Но соседка не тронулась с места:

— Скажи, а девка твоя чахнет, небось? Бледная стала, с кровати не встает целыми днями? Ест хорошо, да не в коня корм?

— Ну и дальше что?

— А то! Мой тебе совет — посмотри, как она в следующий раз кормить малого будет. Не молоко он пьет. Кровь он ее пьет. Пока маленький — много не выпьет, так ведь растет с каждым днем, упыреныш.

— Пошла вон! — вышел из себя мужик, мрачной горой нависнув над злоязыкой бабкой. — Тебя сюда не звали. И чтобы я тебя и близко к дому нашему не видел, а то на вилы подыму, чертовка!

Старушка не испугалась. Даже сгорбленная спина не мешала ей держаться с таким достоинством, словно она была урожденной аристократкой, а не прожила всю жизнь в глуши среди лесов да полей.

— Я-то уйду, — вздохнула она, — а ты мои слова запомни. С мертвецом связалась девка твоя. На свидания к нему весь год бегала, а вы и не заметили. Хлебушек на кладбище носила, цветочки. Он и окреп, и вышел к ней, и стал ее любить. Только вот любить они не умеют, мертвые… И упыреныш ее — ручки к ней тянет, а у самого на уме только крови напиться, окрепнуть чуть-чуть.

В ту ночь плохо спалось отцу девицы. Мрачные мысли он гнал прочь, все повторял: «Дурная старая карга, дура темная!», да только что-то такое было в глазах старухи, что мешало ему вот так просто отмахнуться от ее суеверий. Проворочавшись до рассвета, он все-таки решил заглянуть в комнату, где жили молодая мать с Алешенькой. На цыпочках подкрался, украдкой заглянул.

Дочь его сидела на кровати, такая исхудавшая и бледненькая, белее ночной сорочки. Волосы, которые некогда походили на копну подсушенной на солнце пшеницы, стали тусклыми и редкими. Она склонилась над Алешей, который прильнул к ее груди, его круглые щеки работали, пил он жадно, словно боялся, что в любой момент отымут. Затаив дыхание, отец наблюдал — вроде бы, такая умилительная картина, мать кормит малыша, и все же было в этом что-то пугающее. А может, померещилось просто — после страшных соседкиных слов. И вдруг Алеша заворочался, повел носом, как животное, почуявшее чужака, отлип от материнской груди, повернул голову и посмотрел прямо на деда, и взгляд его был серьезный и нечеловеческий какой-то, словно не три месяца от роду ему было, а сотня лет. Злое бессилие было в этом взгляде, и мужчине вдруг показалось, что если бы Алеша мог, то бросился бы вперед и вцепился ему в горло. Так смотрел бы старый цепнойпес, у которого отобрали миску с требухой, — с ледяной яростью, с пониманием, что тяжелая цепь все равно не позволит немедленно отомстить обидчику, и надеждой, что когда-нибудь либо цепь порвется, либо отнявший пищу подойдет ближе, чем следовало бы.

А на губах Алеши — пухлых младенческих губах — запеклась кровь. Перекрестившись, мужчина ахнул, и только тогда дочь его заметила. Медленно подняла бескровное лицо, и отец в очередной раз отметил, как постарела она за эти месяцы, как заострились ее скулы, как запали глаза.

— Что тебе? — слабо отозвалась она. — Не видишь, Алеша есть не может, когда ты рядом.

— Доченька, — отец бросился к ней, — дай посмотреть! А почему он такой… Господи, что творится-то… Почему у него рот-то в крови?

— Да губу прикусил, — прошелестела дочь. — Шел бы ты уже… Алешенька голодный, а при тебе он нервничает, есть не будет.

С тех пор отец внимательнее присматривался к тому, как Алешу кормят. И младенец тоже будто бы присматривался к нему — словно почуял в нем врага. Иногда лежит в своей колыбели, спеленутый туго, а сам глазами следит за дедом. Куда дед пойдет, туда и Алеша смотрит. Девице же даже ведро возле кровати поставили — не было у нее сил до дощатого туалета во дворе добраться.

Алеше исполнилось одиннадцать месяцев, когда он наконец достаточно окреп для того, чтобы пойти самостоятельно. Быстро это получилось. Он был намного более крепким, чем его ровесники, хрупкие послевоенные дети. Коренастый, румяный, ножки-столбики, которыми он бодро перебирал по комнате, придерживаясь за стены. Кажется, он вообще ни разу не упал.

Дед его в то время совсем сон потерял. Он и ругал себя за глупость, но и не мог поделать ничего. Страшно ему было засыпать, когда он знал, что в соседней комнате — Алеша, что тот может выбраться из кровати и прийти к нему. Дочь же совсем разболелась. Лежала в кровати, бледная как простыня. Ни с кем, кроме сыночка, не общалась. В тот месяц соседка еще раз навестила ее отца.

— Что же творишь ты, — мрачно сказала она. — Упыреныш почти совсем большой стал. Еще три-четыре месяца, и упустишь момент. Уйдет он в лес от вас, и потом уже не достанешь его. Всю деревню уничтожит, потом и за соседнюю примется.

— Сердце болит у меня… — честно признался Алешенькин дед. — Иной раз смотрю — и кажется мне, права ты. А иногда… Он же дитя совсем… Ну что же я могу сделать…

— Удавить его, когда дочь твоя уснет, вот что. Сам-то упыреныш не спит вовсе. Он тебе так просто не дастся, покусает. Нельзя, чтобы он укусил, после них раны гноятся долго. Знавала я человека, который руку вот так потерял. Так что ты к нему в рукавицах иди.

— А дочка моя…

— Знает все дочка твоя, — нахмурилась старуха. — Думаешь, не понимала она, что кровью поит его, а не молоком? А сейчас — ты откинь с нее одеяло-то, посмотри на тело ее!

— Да что ты говоришь срамоту какую-то! — рассердился мужик. — Болеет она, все это знают.

— Кровью поила, а теперь мясом своим подкармливает. Ты аккуратненько подойди к кровати ее и посмотри. Нож она где-то прячет. Отрезает этим ножом по кусочку и скармливает ему.

— Ох, прости господи, о чем же я тут толкую с тобой! — Нехорошо стало отцу, даже лицо его побелело. — Если ты говоришь, мол, покусать он может — что же он ее не кусает тогда?

— Пожилой ты мужик, а глупый, — усмехнулась старуха. — Говорю же — после их укусов раны гноятся быстро. Если не вырезать сразу, за сутки загнешься. Зачем же ему кормилицу убивать свою. Он же понимает все. Да она и сама отойдет скоро. Вот тогда Алеша ваш в лес и сбежит.

— А откуда ты знаешь это все? — прищурился отец.

— Да чай дольше тебя, дурака, на свете живу, — покачала головой соседка. — В общем, мой тебе совет — удави, пока не поздно.

Не спалось в ту ночь отцу. Ворочался-ворочался, смотрел на тонкий, как незаживающая рана, месяц в окне. Многое он видел — двух жен схоронил, на войне сына потерял, а сам уцелел — думал уже, что ничего ему теперь не страшно, потому что худшему горю все равно не бывать. И вдруг такое.

Уже под утро решил он в комнату, где дочь с Алешей жили, заглянуть. Комнатка теперь принадлежала им двоим — другие его дочери еще полгода назад сказали, что лучше уж они будут в прохладных сенях по лавкам спать, чем крики Алешины слушать. В комнате было тихо. Отец крался как кот. Дочь спала, накрывшись одеялом почти по самую макушку. В последнее время она очень мерзла — куталась, как древняя старуха. Из Алешиной кровати доносилось только тихое сопение.

Отец подошел ближе, сердце его колотилось, во рту было сухо. Младенец спал, подложив руку под пухлую щеку, причмокивал во сне. В тот момент таким невинным он казался, таким спокойным. Ангел во плоти. «А говорила соседка, что не спят они… Напридумывала, ведьма старая, а я чуть было не поверил ей… Взял бы грех на душу». Дед Алешенькин протянул руку и погладил малыша по влажноватым светлым кудряшкам — тот даже не шелохнулся, продолжал спать. Тогда мужчина подошел к дочери. Хотел только одеяло поправить, но любопытство взяло верх.

В синеватом свете луны дочь напоминала покойницу. Худая, сильно постаревшая, под глазами — коричневые тени, щеки впалые… Осторожно откинув одеяло, он остановился в растерянности — ну и что дальше? Не раздевать же ее… А вдруг проснется, потом позору не оберешься. Крик подымет, слухи по деревне поползут.

Дочь застонала во сне, и лицо ее скривилось — то ли больно ей было, то ли просто сон дурной пришел. Дрожащей рукой отец откинул подол ее платья. И ахнул, рука его взметнулась ко рту, помогая сдержать крик. Он увидел ноги женщины — синеватые, худые, как у ребенка, а бедра все — в ранах полузаживших, как будто бы с них ножом срезали мясо по кусочку маленькому. Как наяву услышал он соседкины слова: «Кровью его поила, а теперь мясом своим подкармливает…» И лицо Алеши вспомнил — напряженное, и глаза — умные и холодные.

Исполненный решимости, мужик в один прыжок оказался у колыбели. Лишь бы не проснулся младенец. Все у него получится. Войну прошел, на первой линии фронтовой побывал, а тут — ребенок, года еще нет, как с ним не справиться. Даже если и не человек он, а нежить опасная, но маленький такой все-таки.

Кроватка была пуста.

Мужчина метнулся было из комнаты — надо что-нибудь взять, топор, вилы, свечу… Но не успел — из-под стола на четвереньках выполз Алеша. Передвигался он быстро, как животное.

— Уйди… Не подходи! — Бывший фронтовик рассчитывал, что звук собственного голоса придаст ему сил.

Алеша оскалился. Зубы у него были белые и остренькие, как будто ножовкой обточенные. Бросился дед его к двери — но младенец оказался шустрее. И как только успел сил набраться! Оттолкнувшись четырьмя конечностями от пола, он одним кошачьим прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от деда. Высоко прыгнул — в горло, видно, вцепиться хотел, но не достал, промахнулся. Укусил деда в бок, чуть выше печени, — дернулся от боли старик, уж больно остры были Алешины зубы. Младенец снова заполз под стол и теперь смотрел на деда оттуда — ни дать ни взять пес, охраняющий еду.

Пошатываясь, дед вышел из комнаты.

Ранним утром соседи сбежались к их дому на крик. Кричали девочки — младшие дочки хозяина. Проснувшись на рассвете, они сначала обнаружили мертвого отца — он лежал, скрючившись, на полу в кухоньке, на лице его застыла гримаса отчаянного ужаса, а к груди он прижимал остро заточенный топор. Что с ним случилось — никто так и не понял. «Может, до белой горячки допился», — неуверенно предположил деревенский фельдшер. Но всем было известно, что дед Алеши и не пил почти. На его боку обнаружили странную рану — как будто собака некрупная укусила. Следы маленьких зубов, а вокруг — чернота, и гнилью пахнет.

И это была не последняя страшная находка. В дальней комнате нашли старшую дочь несчастного — она тоже была мертва. Впрочем, ее кончина никого не удивила — девица болела давно, на улицу совсем не выходила, было понятно, что не жилец она. А вот сынишку ее маленького так и не нашли. Кроватка пустая стояла. И в доме — никого. Звали Алешеньку, звали — не откликнулся. А ему и годика не было, сам бы далеко не ушел.

С тех пор на деревню ту неприятности посыпались. Хорошо, что младшие дочки старика этого уже не увидели — на следующее утро их увезли доживать детство в казенном доме. А через несколько дней единственную на всю деревню корову волки загрызли. Непонятно, как и пробрались в сарай, — дверь была плотно заперта. Утром хозяйка вошла — а вместо Зорьки ее только шматки окровавленного мяса, над которыми мухи роятся.

Старуха, которую все в деревне ведьмой считали, что-то бормотала о том, что место это теперь проклятое и надо ноги уносить всем, кто хочет в живых остаться. Но ее никто не послушался — во-первых, она всегда что-то мрачное бубнила, а во-вторых, податься им было некуда. Но в итоге права старуха оказалась — все они, один за другим, в тот же год жизни лишились, и все одинаково погибли — в пасти волчьей.

Странно это было, никогда волки в тех краях не лютовали. Но стоило кому чуть от дома отойти в одиночестве — и вместо человека только косточки обглоданные находили. Правда, один мужик, лесником он был, после нападения выжил, приплелся в деревню, на руках полз — потому что одна нога у него была полуобглоданная.

Страшные вещи успел перед смертью рассказать: будто бы маленький ребенок напал на него в лесу. Сам-то лесник в тот день за грибами отправился, и вдруг увидел — за кустом малины дитя прячется, мальчик, полностью обнаженный. Лесник подманил его: мол, ты иди, не бойся, не обижу. В райцентр отвезти хотел. Мало ли что, время смутное, сирот много вокруг. Но мальчик вдруг встал на четвереньки, звериными прыжками подбежал к нему и сразу же прокусил ногу через брючину. От неожиданности и боли лесник на несколько минут сознание потерял, а когда пришел в себя, обнаружил, что ребенок сидит на нем и ногу ест его. «Все лицо в крови, а глаза вообще ничего не выражают… Жрет — только челюсти ходуном ходят… Очень он похож на Алешу был, мальчика пропавшего…». Конечно, не поверил леснику никто.

Но история эта передавалась из уст в уста, и даже сейчас в тех краях ее часто рассказывают, хотя никого из свидетелей давно в живых не осталось.

Автор: Марьяна Романова

@темы: дети, рассказы, сущности, кладбища, места захоронений, не своё, мертвецы

---

Непонятное существо в Кунгуре

[nathalie-starkiller]

Недавно наткнулась тут, на дайриках, на похожую историю, поэтому вспомнилось.
Сразу скажу, это не копипаста, я пишу про родной город. Если это и были глюки, то они были коллективными)

Так вот. Есть на Урале, в сотне километров от Перми маленький город Кунгур. В основном известен своей ледяной пещерой и фестивалями воздухоплавания. Тем же, кто интересуется паранормальным и прочим, известен также как часть аномальной зоны - "Молебского треугольника".

Дело было то ли осенью 2003, то ли весной 2004 года, а может, зимой между ними. Не помню точно, помню, что на первом курсе колледжа тогда училась.

Город у нас маленький, слухами земля полнится. И вот пополз по городу слух, что в мусорном баке (причем указывался конкретный бак у конкретного дома) нашли чьи-то останки. По одной из версий - вареные и обглоданные. Естественно, город встал на уши, ибо у нас тут такое - большая редкость.
Позже этот факт даже осветили местные СМИ, правда, по их версии выходило, что это останки медведя. Кто сожрал медведя? Где этот кто-то его взял? Я, конечно, понимаю, что в уральских лесах дофига медведей, но кто ж будет недоеденное мясо выбрасывать?

Примерно в одно время с этим происшествием поползли слухи о странном существе, которое обитает в том же районе, где были найдены останки. Замечали его в темное время суток, этакая тень: высокий, в черном длинном балахоне. Перемещается бесшумно и очень быстро, может сходу запрыгнуть на пятиэтажное здание и легко передвигается прыжками по крышам. Даже были свидетельства сотрудников милиции, мол, его преследовали и стреляли в него, но пули прошли насквозь, не причинив никакого вреда.

И ведь не один человек об этом существе рассказывал, и не два. Какое-то время город на ушах стоял, каждый день в колледже шло обсуждение, кто и что видел. В том числе и преподаватели это обсуждали, и на парах разговор о нем заводили. Преподаватель истории даже выходил ночью его искать, но, естественно, ничего не нашел)

К сожалению, ни фото, ни видео не было. В то время в нашей глубинке телефонов-то мобильных не было ни у кого, тем более телефонов с камерами.
В сети я про этот случай ничего не нашла. Что, в общем-то, объяснимо - тогда и интернет для нашей глуши был чем-то запредельным) Ну а потом, видимо, забылось.
Так и не узнали мы, что за мужик в балахоне по крышам прыгал)

@темы: своё, это случилось на самом деле, городские легенды

---

СУМЕРКИ.

[koghandr]

Это случилось в мае, когда природа была похожа на женщину, разрешившуюся от бремени и с любовью и радостью наблюдающую за быстрым ростом своего здорового ребёнка, сама становясь одухотворённей и прекрасней. Может быть, мне так казалось потому, что в то время моя жена только-только родила мне сына. Это было большой радостью для нас.

Вера отважилась поехать со мной в охотничью избушку, где я намеревался прожить около месяца для того, чтобы добыть как можно больше шкурок животных. Я наслаждался чистым лесным воздухом, в котором сливались запах хвои, смолы, мха, прелых листьев и особенный запашок зверей, во множестве обитающих здесь. Тогда я еще не улавливал запаха жестокой и страшной смерти в этом обманчивом благоухании...

Моя избушка состояла из предбанника с лестницей на чердак и одной большой комнаты с печью и кроватью; за небольшой перегородкой, которую я соорудил лишь в мае, спал наш сынок. На чердаке был небольшой люк в крыше, который в сухую погоду я открывал и сушил там рыбу и шкурки добытых животных. Сзади к избушке прислонился дровяной сарайчик. Вот, кажется, и все. Во всяком случае это я запомнил навсегда...

Жена была рада нашему переселению, хотя неудобств, с ним связанных, было более чем достаточно. Мой маленький сын начал уже гундосить, стараясь подражать нашей речи; его взгляд уже был осмысленным(с острой болью я думаю о том, что он, возможно, осознал весь ужас того, что с ним произошло).

Однажды я отправился в лес охотиться на куропаток. Эти птицы, вопреки обыкновению, не попадались в тот день. В их поисках я проплутал до вечера, подстрелил белку и молодого глухаря, но, все еще недовольный, решил вернуться назад. Тем более, что уже наступали сумерки. Я зашел слишком далеко, поэтому было необходимо сократить путь.

Я с трудом продвигался сквозь еловые заросли, сплетенные из колючих ветвей, перебирался через мертвые деревья, все еще надеясь попасть домой до темноты. Все стало серым вокруг, и сердце невольно вздрагивало, когда я слышал где-то в стороне хруст ветки или замечал малейшее движение в зарослях. Даже шелест листьев был угрюмым и пугающим. Мне было нехорошо на душе, и не зря...

Как будто раскаленный обруч обвил мою голову, когда совсем рядом потянулся жуткий вой волка. В следующее мгновение из ямы в каких-то десяти метрах от меня выскочил огромный зверь и быстрой тенью бросился ко мне.

Если бы не мой инстинкт охотника, он тут же перегрыз бы мне горло или выпустил бы наружу мои внутренности. Ружье у меня всегда заряжено; молниеносным движением я вскинул его к поясу и почти в упор выстрелил в нападавшего на меня хищника. Зверь взвизгнул и завертелся на месте, а потом опрометью бросился в темноту.

Я почувствовал, как холодный пот выступил у меня по всему телу. Меня затрясло как в лихорадке, руки ослабли, ноги стали подкашиваться... Если бы из темноты не блеснули глаза раненного мною волка, я бы упал на землю, но страх подгонял меня...

Бегом, совершенно не чувствуя былую усталость, я помчался к своей избушке. И всю дорогу я слышал, как позади кто-то слабо преследует меня. И в воздухе время от времени струной звенел вой оскорбленного зверя. Когда сквозь ряд деревьев показался теплый свет окон, я пустился бежать еще пуще.

Вскочив на крыльцо, я забарабанил в дверь. Испуганная Вера тотчас открыла мне. Оттолкнув жену, я захлопнул дверь и судорожно закрыл ее на огромный засов.

С ружьем наготове я просидел всю ночь, смотря в темные окна, и не раз мне казалось, что волк заглядывает в них снаружи...

С рассветом я заснул мертвым сном, уронив на пол ружье.

Сколько не спрашивала меня жена, что со мной произошло, я не отвечал ей. Пришлось даже накричать на нее, чтобы прекратить эти расспросы.

С тех пор я никогда не дожидался сумерек, возвращался домой задолго до их наступления.

Зверь долго не появлялся, - видимо, залечивал рану, и я уже редко вспоминал о том случае. В тайне я надеялся, что он истек кровью от полученной раны и умер. И только сумерки оживляли мои воспоминания. Меня начала мучить бессонница, и на охоте я уже не стрелял так метко, как раньше, и я уже точно знал, что страх победил меня и встреча со зверем, случись она, будет для меня роковой.

Зверь вернулся. Возможно, выследил меня еще тогда или нашел меня по запаху.

У меня был замечательный пес по кличке Чик. Он был обучен охоте на хищников, но уже подзабыл эту науку. В тот день, когда я впервые встретил волка, его не было со мной. Их встреча произошла чуть позже.

День убывал. Красные тени ложились на все вокруг. Я уже вернулся с охоты и с тоской смотрел в окно, на отблески уходящего солнца. Мы с Чиком устали. Он повалился около двери, положил голову на передние лапы и закрыл глаза. У меня не было сил даже скинуть сапоги. Впрочем, я их давно не снимал на ночь, так же, как не расставался со своим ружьем...

Когда красные отблески сменились серыми тенями, Чик вдруг открыл глаза и встревоженно навострил уши. Пес заскулил, повернулся к двери, толкнул ее лапой и вышел в предбанник. Я последовал за ним, держа наготове ружье. Чик оскалился и слабо зарычал, принюхиваясь к щели между дверью и косяком. Он сунул туда нос, принюхался еще раз и, резко отскочив, неистово залаял, постепенно переходя на громкое рычание; его шерсть встала дыбом, сам он прижался к моей ноге, и я почувствовал, как он дрожит то ли под воздействием гневного волнения, то ли под воздействием страха...

В ответ на рычание пса раздался тяжкий, разрывающий душу вой. В комнате истошно закричал ребенок. Вера с дрожью в голосе пыталась успокоить его. Не раз мне приходилось слышать, как воют волки, но никогда я не испытывал такого ужаса при этом.

Я нажал на курок, стреляя через дверь. Волк затих, и у меня мелькнула надежда, что на этот раз с ним покончено. Но он вновь завыл, но не у двери, а с другой стороны дома. Чик внезапно расхрабрился и стал рваться к выходу, царапая дверь и обращая ко мне свою умную морду. Я отодвинул засов, и пес выскочил в темноту. Я выбежал за ним следом, но лай пса уже слышался в лесу, с каждой секундой уносясь все дальше и дальше. Я бы не смог угнаться за двумя сильными животными, одно из которых, как мне тогда казалось, убегало сломя голову от разгневанного противника. Я всегда верил в силы Чика, не раз в одиночку сразавшегося с матерым волком. Поверил и в этот раз, но ошибся. Больше я никогда не видел Чика.

Остаток ночи прошел спокойно. Волк, вероятно, заманил Чика в глубь леса и там расправился с ним.

Утром я отправился на поиски своего пса. Мне удалось напасть на след, но волк плутал так мастерски, что ничего так и не удалось узнать.

С этих пор волк стал частым гостем. По ночам он выл под окнами и иногда царапался в дверь. Я успокаивал как мог жену и сына, сам страдая от ужаса. Несколько раз я в отчаяньи выскакивал с ружьем на крыльцо и палил наугад в темноту. Волк затихал. Но стоило мне только вернуться в дом, как он возобновлял свою заунывную песнь. С этим нужно было покончить.

Со временем во мне проснулся отчаянный гнев. Я устал бояться и решил во что бы то ни стало убить проклятого зверя. Вера убеждала меня вернуться в город, но я не слушал ее. Волк посмел нарушить мои владения и не дает ни минуты покоя, заставляя трепетать перед ним в страхе, он убил мою собаку и запугал мою семью, в конце концов он чуть не убил меня в нашу первую встречу. Нет, он не должен оказаться победителем в этом поединке, который он начал первым.

После очередной беспокойной ночи утром я зарядил ружье, опоясался патронными лентами и стал искать след ненавистного пришельца. Я быстро нашел то, что искал. Это было нетрудно, ведь волк всю ночь крутился вокруг моего дома. Около часа я разбирал следы возле избушки, нашел их даже у окна, с ужасом представляя себе, как хищник заглядывал внутрь дома. В конце концов удалось найти следы, ведущие в лес. По ним я и отправился на поиски волка.

Вот-вот, как мне казалось, я должен был настичь его, но я двигался слишком медленно: зверь не раз делал грандиозные петли и прибегал к различным уловкам, лишь бы запутать след. Я верил в успех. Азарт преследования захватил меня, и я не заметил, как начали приближаться сумерки...

Когда на небе появились красные пятна с разводами, я обнаружил, что волк повернул назад.

Я не знаю точно, что произошло в избушке во время моего отсутствия, могу лишь предполагать. Эти предположения так же тяжелы для меня, как и все, что связано с этим моментом моей жизни, внезапно лишившего меня смысла существования на этой страшной земле.

Попытаюсь все передать так, как это могло быть...

Вера, проводив меня в путь, крепко закрыла дверь, проверила все окна и занавесила их, предпочитая не смотреть наружу. Она села рядом с кроваткой ребенка. Было тихо, ничто не напоминало о только что пережитой ночи, и моя жена заснула крепким сном. Разбудил ее знакомый, но неясный для нее, сонной, звук. Когда она поняла, что это за звук, дрожь пробежала по всему ее телу, а в горле комком застрял немой крик.

Это волк царапал входную дверь.

Вера не шевелилась, лишь ближе придвинулась к кроватке, будто ища защиты, а не стремясь обеспечить ее своему сыну.

Около часа с небольшими перерывами волк царапался в дверь, сердито рыча. Потом перестал. "Может, он ушел?!" - подумала Вера.

Но в это время волк бесшумно обходил дом. Он заглядывал в занавешенные окна, принюхивался к земле и недовольно фыркал, натыкаясь на мои следы. Он оставил свои отметы вокруг избушки и потом, успокоенный, стал тщательно обследовать жилище человека. Через полчаса он понял, что оно неприступно. Волк начал волноваться: охотник, отправившийся по его следам, должен был скоро вернуться.

Когда волк уходил, он и не рассчитывал, что человек последует за ним. Это он с удивлением обнаружил, когда чутким ухом уловил звук шагов. Так может шагать лишь человек. Зверь принюхался и убедился, что это именно тот охотник, который ранил его месяц тому назад. Тут-то он и начал петлять более искусно, чем делал это после каждой ночи. Он уже решил, хорошенько запутав следы (правда, не настолько, чтобы человек, отчаявшись распутать их, быстро вернулся назад), он, хищник, вернется к дому своего врага, который оставил там свою самку и детеныша. Теперь оставалось слишком мало времени. Нужно было соображать как можно быстрее. С ворчанием, словно безумный, он забегал вокруг дома.

Вдруг волк остановился как вкопанный. Он уставился на дровяной сарайчик, пристроившийся к стене дома. Все дрова не поместились в нем, и часть их была уложена рядом. Хищник мигом оценил ситуацию. Кто знает, что там на крыше?! Недолго думая он вскочил на дрова, потом перескочил на крышу пристройки, а затем на крышу дома.

Вера услышала, как загремели дрова, и к ее горлу опять подступил грязный комок страха. Потом ей послышались мягкие осторожные шаги волка по крыше.

"Нет, он не сможет проникнуть в дом. Ведь это не человек. Он не может выламывать двери и открывать замки. Он не сможет проникнуть в дом, если только...

ЕСЛИ ТОЛЬКО НА ЧЕРДАКЕ НЕ ОТКРЫТ ЛЮК!

Она бросилась в предбанник, с тем, чтобы залезть на чердак и закрыть люк прежде, чем туда залезет зверь.

Она проворно забралась по лестнице наверх и бросилась к открытому люку. Там ее встретила стремительная тень волка...

Когда я вернулся, в доме по-прежнему горел свет. Следы хищника вели сюда. Не теряя времени даром, я решил проверить, все ли в порядке в доме.

Я постучал в дверь, но мне никто не открыл. Я забарабанил, уже чувствуя неладное. Мне было странно и страшно от того, что мой сын не кричал даже после того, как я поднял такой шум.

Подняв ружье, я с силой ударил прикладом в дверь. Она не поддалась, засов был слишком крепок.

Тогда я вспомнил про люк на крыше, который можно было легко выбить, если он был закрыт. Хотя я очень хорошо помнил, что оставил его открытым.

Я не обратил внимания на несколько сброшенных с поленницы дров. Я пролез в люк и оказался на чердаке. Здесь было темно. Лишь из отверстия, к которому была приставлена лестница, ведущая вниз, шел слабый свет из комнаты. Я направился к этому просвету и вдруг споткнулся обо что-то мягкое и большое. Я не удержался на ногах и свалился. Затем я повернулся и посмотрел на то, что попалось мне под ноги...

ЭТО БЫЛО ТЕЛО МОЕЙ ЖЕНЫ.

Я увидел выпущенные наружу внутренности из распоротого живота. Ее глаза, почти вылезшие из орбит, бледно блестели в темноте, рот был раскрыт в диком, но немом, крике.

Я вспомнил Веру беременной. Несмотря на свой огромный живот, она была удивительно красива. Я вспоминал ее добрую и живую улыбку.

Боже! Что я теперь видел перед собой!

Я бросился вниз, в комнату, и сразу же посмотрел на кроватку, которая... БЫЛА ПУСТА.

Мне хватило минуты на то, чтобы осмотреть весь свой небольшой дом. Только зачем это было нужно?!

ПРОКЛЯТЫЙ ЗВЕРЬ УНЕС МОЕГО РЕБЕНКА! Я открыл дверь и выскочил на улицу, чувствуя в себе и гнев, и боль, и отчаянье... Я мигом нашел след волка (мое сознание работало с невероятной силой, превратившись в высокоорганизованный инстинкт). Продираясь сквозь заросли, в кровь царапая лицо и разрывая одежду, я отчаянно и зло рвался вперед, не теряя следа.

Волк не стал уходить далеко, да и времени путать следы у него не было.

Луна вышла из-за туч, и я, уже привыкший к темноте, вдруг стал видеть все яснее и четче...

Пробежав еще около сотни метров, я наткнулся на поляну, по которой чьей-то невероятной и древней силой было разбросано словно в игре в кости несколько огромных валунов. На одном из них я увидел что-то белое и почти сразу понял, что это мой ребенок.

Я кинулся к нему, забыв обо всем.

Зверь все четко рассчитал. Будто приманку он оставил задушенного ребенка на камне, а затем затаился поблизости и, когда я, откинув ружье, наклонился к холодному тельцу моего сына, набросился на меня.

Я почувствовал сильный удар, от которого что-то закачалось в голове, и в груди разлилась тошнота. В следующее мгновение я оказался под тяжелым телом хищника. Его морда была испачкана кровью.

КРОВЬЮ МОЕЙ ЖЕНЫ!

Я пошевелил рукой, но зверь еще раньше вцепился в мое горло, и на землю закапала кровь. Я задыхался... Закружилась голова... Темные круги возникли перед глазами... Смерть заглянула мне в душу. Тогда я узнал, что значит терять жизнь. Лучше бы он убил меня. После этого кошмара лучше было умереть. Взгляд смерти ужасен, но он уничтожает тебя, даруя забвение, избавляя от мучений...

Зверь предпочел продлить мои муки. Он разомкнул пасть, бросил на меня безразличный взгляд и медленно побрел в лес.

Я не мог подняться. Кровь по-прежнему текла у меня из горла.

Через мгновение я потерял способность воспринимать действительность...

запись создана: 14.06.2014 в 23:17

---

ГОЛОС УБИЙЦЫ.

[koghandr]

Я пришел к нему спустя семь лет и первое, что увидел на его лице, - удивление. Третий раз при встрече со мной.
Он был другим. Я понял, что он уже привык к такой жизни; привык смотреть на небо сквозь решетку, привык страдать от холода, голода и одиночества в своей камере, которая наверняка обросла его вещами.
-Сколько у нас времени? - спросил я у надзирателя, худощавого человека с усталым и в то же время внимательным взглядом.
-Два часа.
-Большое спасибо.
-Я буду за дверью.
Только сейчас я заметил, что стол, к которому был прикован наручниками Бесков, был крепко привинчен к полу.
Железная дверь со страшным грохотом захлопнулась, будто отрезая путь назад. Навсегда.
Но это навсегда зависело от меня, от одного только меня, и я чувствовал себя кем-то очень значительным, вершителем судеб...
Мы не сказали друг другу ни слова. Я сел напротив него и смело встретил его взгляд, который почти ничего не выражал. Пожалуй, - только смятение. Он просто не знал, как себя вести. Иногда Бесков смотрел на заколку моего галстука, на которую падали с трудом пробившиеся сквозь решетку лучи весеннего солнца. Мне казалось, что блеск заколки завораживает его.
-Я пришел для того, чтобы проститься с тобой, - сказал я наконец, позволил себе встать и направился к проему в толстой стене, которое никак нельзя было назвать окном.
Я не спешил, потому что все рассчитал по минутам, предусмотрел все неожиданности и все варианты диалога. Или монолога (как получится).
-Мне осталось прояснить некоторые детали, - продолжал я, - и тогда все встанет на свои места. Более того, - я намерен внести ПОЛНУЮ ясность. Это касается нас двоих и больше никого. Остальные мертвы, и после этого разговора умрут еще люди. Может быть, это будем мы с тобой, но возможен и другой вариант: много-много невинных жертв. Все зависит от нас и от того, что произойдет здесь за эти два отпущенных нам часа.
Я повернулся в его сторону. Он не смотрел на меня, сохраняя ту же позу. Вспомнились бандерлоги и Каа. Я - конечно же - Каа.
БЛЕСК. ЗАКОЛКА. ГИПНОЗ.
У меня не было другого выхода.
-Итак, ты - убийца. Ты сидишь за убийство трех детей. Ты помнишь, как это было?
Бесков лишь кивнул головой. Да, он помнил.
-Мы уже говорили с тобой, и я не хочу напоминать обо всем этом. Ведь это не ты сделал, а кто-то другой. Моя совесть мучила меня семь лет, и вот я решился. Тогда, когда ты близок к свободе. Именно сейчас. Мне было нелегко ждать так долго.
-Чего Вы хотите от меня?
Солнце поглотила туча. Я сел напротив него, глядя ему прямо в глаза.
-Я ничего от тебя не хочу. Мне нужно лишь поговорить с тобой обо всем ЭТОМ. Ведь я не могу вести такие разговоры со своей женой или любовницей. Я не могу говорить об этом со своими детьми, друзьями, знакомыми... У тебя был интересный почерк: прокалывать иглой глаза своих жертв. Ты боялся их взгляда, боялся, что они укажут на тебя, узнают тебя в толпе. Но ведь они же мертвы. Чем они могут навредить тебе?!
-Вы уже задавали мне эти вопросы! - его лоб покрылся испариной.
Я решил дать ему передышку и отвел от него взгляд.
-Мне нужно знать лишь одно, - способен ли ты еще на что-нибудь подобное?! Кстати, ты куришь? Я помню, что раньше не курил. А как теперь? Может быть, ты попробуешь что-то новое?!
Бесков страдал, но еще держался. Он чувствовал в моих словоизлияниях логику, но не видел ее. Он вообще ни в чем не видел порядка.
Я продолжал:
-Мне помнится, первым был мальчик. Ты его задушил, раздел и надругался над телом. Конечно же, - выколол глаза. Я знаю, что на самом деле это не первая твоя жертва. Мы оба это с тобой знаем. Просто это был первый со сформировавшимся почерком. Тебе писала жена все это время, пока ты здесь? Ручаюсь, что нет. Это почерк всех женщин, - бросать в беде. За это мстят, тебе не кажется?! Впрочем, для человека с фантазией повод для мести всегда найдется.
Я привез ему фотографии его повзрослевших детей и положил их на стол, когда заходил ему за спину.
Девочка была старшей, недавно вышла замуж. Ей восемнадцать лет, детей рожать не собирается: что-то у нее там по женской части... Довольно симпатичная, но ничего не достигнет в жизни. Серая мышь, не более.
Сын, шестнадцать лет, любит играть в футбол, лишает девственности девочек помладше, это дело ему нравится... Что-то с ним будет?!
Бесков молча смотрел на снимки. Ему не нужны были слова. Мне они тоже не были нужны. Все написано на лицах, нужно лишь внимательно их читать.
Я продолжал говорить, дав ему несколько секунд на изучение снимков
-Несколько дней я следил за твоими детьми и узнал много интересного. Но главное, что привлекло мое внимание, - их слабые места. Их не так уж и мало, скажу я тебе! К сожалению, есть в них и тот, который может их окончательно погубить, - стоит им только привлечь внимание такого типа, как ты. Девочку я соблазнил билетом в ночной клуб: повертел перед ее носом цветастой бумажкой и сказал, что он у меня лишний и жалко его отдать кому попало. Потом я подчеркнул, что билет гостевой, поэтому мне нужно показать его администратору, чтобы не было проблем при входе. Она согласилась поехать со мной на окраину города. Там довольно темные улицы, живет одно отребье и масса закоулков, - настоящие лабиринты. Я шел сзади (она позволила мне идти сзади!) и в самый удобный момент затерялся среди домов. Я слышал, как она плакала и кричала от страха, бедняжка! Ты не волнуйся (я положил руку на плечо Бескова), все обошлось: еще до утра она вернулась домой, а случай со мной послужит ей уроком.
Бесков молчал, как чайник затихает перед тем, как окончательно закипеть. Я думаю, он молчал еще и потому, что его этому учили здесь все семь лет, -
МОЛЧАТЬ И ПОВИНОВАТЬСЯ!
-А твой сын был пойман на другую удочку. Я прекрасно знал его вечерний маршрут движения по городу, знал посекундно, поэтому в определенное время ждал его в подземном переходе, изображая из себя мертвецки пьяного. В правой руке я зажал несколько купюр так, чтобы бумажки торчали у меня между судорожно сжатых пальцев. Ему пришлось изрядно потрудиться прежде, чем он добыл их. Я думал, что он на этом и успокоится, но он полез во внутренний карман. Для этого ему пришлось слишком низко наклониться ко мне. В правой руке у меня были деньги, а в левой - нож, который твой сын не заметил. Я приложил этот нож к его горлу, так сильно, что он сглотнуть не мог, не то, что закричать. Так я и смотрел на него в упор, пока не вернул все свои деньги. После этого я распорол ему брюки на внутренней части бедер, хотя подобное в мои планы не входило, просто я очень не люблю воров. Лучше уж испачкаться в крови. Так, во всяком случае, неистовее.
Конечно, - это было ребячество, - так над ним пошутить, - но не скрою, было приятно.
Бесков молчал, и это меня немного раздражало. Пока немного.
-Ну что же ты молчишь?! Хочешь, чтобы я сказал ТАМ, что ты контролируешь себя? Хочешь, чтобы я написал в заключении, что ты не опасен? Думаешь, я за этим сюда пришел?! Нет, не для того я сюда явился. Совсем не для этого. Уже давно решено, что я напишу в своем заключении, и мне очень хорошо известно, что ты по-прежнему опасен; просто затаился, как затравленный и пойманный зверь в клетке, спрятал свои кровавые инстинкты в глубь себя и ждешь момента, когда клетка откроется и можно будет наброситься на первого, кто попадется на пути, обнажив свои зубы в яростном и долго сдерживаемом оскале, чтобы затем впиться зубами кому-то в горло и долго-долго лакать кровь жертвы. И все же пусть мое заключение как врача-специалиста будет для тебя загадкой, а сюда я пришел, чтобы знать, как мне можно, и можно ли, использовать тебя.
Я предложил свои услуги сразу же, как только узнал о грядущей амнистии. Точнее, она подтолкнула меня на одно очень важное для нас обоих решение. Ты же понимаешь, что амнистия для тебя - дело невозможное. Но возможно другое.
С этими словами я достал из кармана маленький ключик на веревочке, и Бесков смотрел на него завороженными глазами, глупо, почти по-детски, следил за его маятниковыми движениями. И я его понимал, я очень хорошо понимал эту его реакцию, потому что этот ключик был от наручников.
Я подержал этот предмет перед его глазами еще пару секунд, а потом резко отстранился, отступил на середину комнаты.
-Но прежде я должен убедиться, - проговорил я, - что открыватель клетки не станет первой жертвой зверя, который проснется в тебе вновь, как только ты почувствуешь свободу. Да, сколько у нас осталось времени?
Я взглянул на часы.
-Прошло всего сорок минут. Достаточно. Ну так вот...
Я замолчал. Тогда, когда он этого меньше всего хотел. И почему я злил его?! Ведь это было опасно для меня с учетом того, что я собирался сделать впоследствии. Но я не мог иначе, - просто не мог пойти против самого себя и лишиться удовольствия даже с ним не быть садистом и извергом. Я привык тянуть людям жилы, вытряхивать из них душу.
Я посмотрел в его тусклые глаза с узкими зрачками и желтым ободом. В его взгляде было что-то жуткое, что-то демоническое. Сам я носил очки, которые прятали мои глаза. Интересно, что думают те, кто смотрит в них? Я не любил пристального прямого взгляда. Это была моя слабость, от которой невозможно избавиться.
-Я хочу, чтобы ты вспомнил нашу первую встречу, - снова заговорил я. - это произошло восемь лет назад. Я хорошо помню этот день. Ты помнишь его?
-Да, - прохрипел Бесков.
-Я хочу, чтобы ты рассказал мне об этом дне.
-Я называю его Днем Пересечения Троп, - начал Бесков (слабая воля, у нас у всех слабая воля: заколка, блеск, гипноз). - Тогда ярко светило солнце, нестерпимо ярко. Я долго слонялся по улицам, ездил на метро и в трамваях, везде встречая Вожделение. Эрекция не давала покоя. Столько женщин кругом, молоденькие женщины, студентки, школьницы. Бантики, хвостики, косички. Больше всего мне нравились короткие стрижки у белокурых девочек. Было видно шейку. В конце концов я выбрал одну: стройные ножки, пухлая попка, грудь маленькая, длинная коса и... очень печальный взгляд. Она была еще совсем юная, и я чувствовал ее аромат. У новостроек она вышла. Шел за ней как ищейка, по нюху. Здесь я бывал уже. Все знакомо, все зримо до безумия. Она ни разу не обернулась. Я уже довел ее, чувствовал, как она убыстряет шаг, как это делает каждый, подходя к своему дому. Мне нужно было сократить расстояние между нами до минимума, чтобы успеть в лифт вместе с ней. Но меня отпугнул мужчина, вышедший из соседнего подъезда. Он вышел слишком стремительно, будто ждал кого-то в засаде и наконец дождался. Я думал, что это – конец, что меня поймали. Но мы оба остановились. ОБА. И посмотрели друг другу в глаза. Я понял, что он тоже на охоте, что он ждал эту девочку. Возможно... ЭТО БЫЛ ТЫ.
-Я любовался ею три дня, а потом решился, - перебил я его. - В тот день я хотел убить ее, но ты помешал. Два волка не ловят одного зайца. Это спасло ей жизнь. Я хотел, чтобы она стала только моей. Но ты тоже этого хотел, и она перестала быть для меня неповторимой и желанной. Но хватит об этом. Теперь ты должен вспомнить, что случилось с тобой после этой встречи. Вспомни хорошенько.
-После этой встречи я не находил себе покоя. Появились голоса, точнее, - один Голос. И я стал другим. Второй Я стал другим. Я начал убивать, хотя до этого я только насиловал, - всего две минуты безумия и - все, никакой крови. Все, абсолютно все стало иначе. Я стал бояться сам себя, того голоса, который просил крови. И все больше и больше стал бояться выходить на улицу. Боялся, потому что не хотел ничего этого, но не мог перебороть Голос.
-Постой, постой! - сделав театральный жест рукой, я уставился в его зрачки. - А тебе не приходило в голову, почему, убив троих, тебе предъявили обвинение в убийстве двенадцати человек?
-Я много думал об этом. Сначала я решил, что сыщики хотят закрыть "глухие" дела. Это практикуется на каждом шагу, - вешают на одного оступившегося всех собак. Но потом я стал подробно излагать им то, чего не было или чего я не помню. Я показал им все места, где были убиты остальные, детально описал, как они выглядели и что я с ними делал.
-Теперь вспомни, когда ты стал признаваться в этих убийствах? (мне стоило только догадываться, как он не додумался до всего сам. Почему МНЕ приходится подводить его к этой черте озарения?)
-Я долго отрицал свою причастность к тем девяти убийствам. Но потом наступил День Схватки.
-Что это за день?
-Мне сказали, что я, возможно, болен и, что если я не буду против, - ко мне приведут хорошего специалиста, который поможет мне... Я согласился, хотя я думаю, что мое согласие не особенно и требовалось. Меня тогда не приковывали наручниками, но всегда в кабинете было много народу. С меня не спускали глаз. В тот день все было по-другому. На одну руку мне надели браслет наручника, а другой защелкнули на батарее. Потом меня оставили одного. Время текло очень медленно, и я постоянно смотрел на настенные часы. Прошел целый час прежде, чем я начал считать секунды. Через некоторое время я очень захотел в туалет. Я несколько раз звал охрану, но дверь никто не открыл. Меня не слышали или не хотели слышать. Я решил потерпеть, надеясь, что скоро кто-нибудь обязательно придет. Прошло три часа, и я начал кричать. Я вопил около десяти минут, терзая пересохшую глотку. И дверь открылась. Я уставился на вошедшего и увидел его глаза, которые я запомнил на всю жизнь с того момента, как впервые увидел их. И когда этот человек сделал шаг в моем направлении, я обмочился.
-Он напугал тебя?
-Да, я очень испугался. Потому что это был тот, кого я встретил в тот день, когда девочка с косой до пояса...
-Она спаслась.
-Что? - он был испуган, этот испуг остался в нем навсегда.
-Девочка спаслась, а тебе я не причиню вреда. Ведь я не сделал тебе ничего плохого. Я хочу, чтобы ты вспомнил главное. Что тебе принесла эта вторая встреча?
-Голос исчез, и вернулась память. И я вспомнил, почти вспомнил, что было с теми остальными, что я убил. Ведь убил их именно я.
Он засмеялся таким смехом, который вряд ли кому-нибудь мог понравиться.
-А теперь запомни хорошенько, жалкий насильник малолеток, - я повысил голос. - Ты сидишь здесь только из-за меня, потому что никого из этих двенадцати ты не убивал. Да, ты испачкал руки в крови одного мальчика и двух женщин, ты вырезал их глаза и ел их внутренности, ты целовал их взасос, когда они уже были мертвы. Но это голос приказал тебе. А Голос - это я. А те девять... Их убил я, и если бы не вторая наша встреча, если бы я не настоял на своей кандидатуре на медицинском совете, то все полетело бы к черту, потому что ты ничего не смог бы вспомнить из тех убийств, которые ты не совершал. А теперь - к главному. Надеюсь, тебе не составит труда вспомнить, что я сказал тебе при прощании в прошлый раз. То, с чем ты жил все это время и на что надеялся?!
-Ты сказал, что вернешься и вытащишь меня.
-Ты твердо это запомнил, и я этому рад. А теперь я спрошу тебя: ты действительно хочешь оказаться на свободе? Ты знаешь еще хоть одно желание, кроме этого?
-Нет.
-Ты хочешь питаться женщинами и трахать детей? Ты хочешь просыпаться на сытый желудок и не мерзнуть? Ты жаждешь удовлетворить все свои желания ПОЛНОСТЬЮ?
-Да.
-Тогда мы выйдем отсюда вместе.
Я взглянул на часы. Осталось всего несколько минут.
-Сейчас я освобожу тебя от наручников, потом я нажму кнопку под крышкой стола, и сюда войдет охранник. Мы должны растерзать его. Он не должен закричать. Ни в коем случае. Мы отберем у него оружие и устроим нашу КРОВАВУЮ БАНЮ, о которой не слышал свет. Но я должен тебя предупредить. Сегодня – День Прыжка, День Освобождения Зверя. Сегодня – Великий День. Я не хочу, чтобы ты делал глупости. Если вздумаешь наброситься на меня, я первый перегрызу тебе глотку. Если вздумаешь рассказать о нас с тобой правду, тебе никто не поверит. Если тебе все же удастся убить меня, твое положение не изменится, разве что к тебе будут относиться строже: подержат несколько недель в карцере, потравят собаками, изобьют до полусмерти, но умереть тебе не дадут, а для тебя это будет самым страшным наказанием после всего, что ты узнал от меня и до чего не смог додуматься сам. Итак, ты все понял? Я хочу, чтобы мы наконец показали всем наши настоящие лица. И если даже нас пристрелят как бешеных псов, я хочу устроить кровавый фейерверк. Я хочу, чтобы мы с тобой ни в чем себе не отказывали и хоть раз в жизни устроили настоящий Кошмар.
Итак, ты готов?
Бесков лишь кивнул головой.
У меня до самой последней минуты оставались сомнения, все ли я делаю правильно. Но, в конце концов, это была игра, в которой был огромный риск и ничем не перекрываемые ставки.
Я взял его за руку, чувствуя ее дрожь и ледяной холод, аккуратно вставил ключик в гнездо замочка и повернул его. Бесков вскинул руку и выхватил у меня ключ, чтобы отстегнуть вторую кисть. Это было очень резкое движение, и на какой-то миг адреналина в моей крови прибавилось.
-А теперь сядь, как прежде. Только положи наручники на середину стола, - сказал я Бескову.
Тот сделал так, как я ему велел.
-смотри на дверь и будь готов к Прыжку. Не промахнись!
Он повернул голову к двери, и я нажал кнопку.
Через несколько долгих секунд дверь начала открываться…
Мы замерли в предвкушении Большой Крови. И чей-то Голос взывал нас без страха начать дело.

запись создана: 14.06.2014 в 23:22

@темы: своё, рассказы

---

Маменька забрала

[anekomaton]

В общем, эта история произошла очень давно ..Живу я в обычной пятиэтажке, где друг напротив друга находятся обычно по три – четыре квартиры. И естественно звук из соседних квартир слышится ну очень хорошо.

Под нашей квартирой проживал алкоголик по имени дядя Саша. Не самая выдающаяся личность, таких в нашем районе очень много, потерял работу, жил под опекой матери. Но если говорить о его матери – замечательная женщина, всегда приветливая, слова плохого никогда не говорила, со всеми дружила . Да и сына очень любила. Как и он ее.Правда она очень переживала за своего сына (а кто за своих детей не переживает ?), и в один такой момент когда ее «подарок” вернулся пьяный домой и начал буянить, маму его и застал сердечный приступ.
Мы всем домом скинулись на похороны, ведь очень жаль было — хорошая женщина была. Схоронили, как говорится, и забыли … А сына ее еще долго попрекали в том, что смерть родной матери – его вина. Дядя Саша тоже чувствовал свою вину . И очень изменился с момента похорон. Видеть его стали реже, он похудел и стал молчаливым, а звуков пьянки мы практически перестали слышать. Но у всего бывает свой конец. Так что дядя Саша все – таки дорвался до спиртного, сорвался.
И после этого мы стали слышать, как он плачет по ночам очень громко, зовет маму .. кричал в истерике «Прости мама » – это все было ужасно слышать, и мы подолгу не могли уснуть .

В какую – то ночь нам даже пришлось вызвать участкового, чтобы остудить пыл алкоголика .

Мы находили это очень страшным и сторонились его. Но никто не думал что все так обернется …

Мои родители уехали на выходные, оставив меня одну, а я очень боюсь темноты, поэтому мне пришлось позвонить подруге и пригласить ее переночевать . Когда она приехала, я сразу ее предупредила о происходящем по ночам. Сказала, чтобы не пугалась. Она не обратила внимания, и где–то до середины ночи мы провели время довольно весело .

Вдруг послышался грохот. Я сказала подруге:»Приготовься , сейчас все начнется «..

Как всегда, дядя Саша начал плакать. Причитать что лучше бы умер он. Говорил » Приди за мной .. мама». В общем, все по старому. Меня этим было уже не удивить. Но потом начали происходить вещи, удивляющие и пугающие не только подругу, но и меня .

Слышался грохот мебели, разбитого стекла, крики ..( в глубине души я пыталась успокоить себя:»подумаешь, может споткнулся да стал еще больше причитать» ) А дальше его крики перешли в невообразимые вопли, визг. ”Мама не надо !” – кричал он.

А потом все стихло. Моя подруга успокоилась и уснула. Мне еще долго не спалось.

На следующее утро приехали мои родители. Спросили меня, почему милиция у подъезда .

Позже я узнала от бабок, которые сидят на лавочках, что Дядя Саша умер от разрыва сердца, его нашли в позе эмбриона на полу, рассказывали, что он был весь седой. Одна из бабок сказала:»Дозвался! Видать пришла его маменька за ним.»
Дозвался? Так неужели это его мама пришла за ним, потому что он так неумолимо звал ее. Или он просто умер от инфаркта? ….
Я потом долго еще не могла уснуть. Все вспоминала эту фразу, сказанную бабкой у подъезда, прокручивала в голове ту ночь, когда он умер, его крики. Иногда по ночам я слышу их. Я пытаюсь убедить себя что это галлюцинации, всего лишь образы в моей голове, но не могу.

@темы: призраки и духи, мертвецы

---

ХРЕНЬ.

[RitaAfanasieva]

У Петровича в подвале жила Хрень. Он точно помнил день, когда она там появилась – 27 апреля. Тем утром, опохмелившись, он спустился вниз, чтобы достать лопату для огорода и банку соленых помидоров для жены. Как всегда, щелкнул выключателем, но лампочка не зажглась.
Перегорела, стерва, успел подумать Петрович, и тут услышал из темноты голос, хриплый, шелестящий, явно не человеческий:
— Не надо, я не люблю света…
«Какого хрена!» — подумал Петрович вместо того, чтобы испугаться и, схватив с полки под выключателем разводной ключ, рявкнул угрожающе:
— Ты кто?! А ну, выходь…
— Нет, — равнодушно ответили ему. – Если ты увидишь меня, то потеряешь рассудок.
— Ах так, — заскрежетал зубами Петрович, но в темноту идти побоялся, бросил разводной ключ и, одним прыжком преодолев аккуратно забетонированные ступени, выскочил в коридор. Отыскал в шкафу большой электрический фонарь, убедился, что он работает, из стола вытащил топорик для рубки мяса и, вооружившись таким образом, спешно вернулся в подвал, бормоча:
— Сейчас, падла, я тебе весь рассудок вышибу к чертовой матери…
Но, стоило ему спуститься по лестнице, как фонарь отказался включаться.
— Я же говорю, — раздался голос. – Не надо света. Неужели так сложно запомнить?
— Что ты делаешь в моем подвале? – спросил Петрович, вдруг отчетливо поняв, что у него нет никакого желания идти в темноту и махать там топориком для рубки мяса. Ему представились холодные липкие пальцы, касающиеся лица, волос, глаз. Представилось зловонное дыхание, от которого к горлу подкатывает тошнота и еле слышный шорох совсем рядом, означающий, что неведомее существо подобралось вплотную. Нет, это выше его сил.
— Я отдыхаю, — ответила тварь. – Мне нравится здесь. Холодно, сыро и темно. Хочу предложить сделку, Петрович. Ты позволишь мне жить в этом подвале, а я буду помогать тебе во всем. Тебе и твоим близким.
— Как помогать?
— Решать проблемы. Любые. Ведь их же у тебя много…
Петрович почесал затылок топориком для рубки мяса. Проблем у него действительно хватало, и о некоторых из них не хотелось даже вспоминать. Давным-давно он слышал что-то о договорах, подписываемых кровью, но ведь ему не предлагают ничего подобного. Честная сделка. Это же его собственность, он вправе пускать сюда кого угодно. Нужно подождать пару дней, и посмотреть, что будет. В любом случае, всегда можно вышвырнуть незваного гостя из подвала. Проще простого.
— А если я не соглашусь? – спросил он,
— Ты согласишься. Твоя жизнь изменится, обещаю. Для меня это не трудно.
Петрович снова почесал затылок:
— Я согласен. Только без обмана. И заначку мою, в дальнем углу, за банками с компотом, не трогай.
— Хорошо, она мне без надобности.
Петрович кивнул в темноту и пошел наверх. Супруге он сказал, что две банки с помидорами вскрылись и на них сползлись слизняки. Таким образом была обеспечена безопасность его тайны – узнав о слизняках, жена даже к двери подвала зареклась подходить.
Изменения начались уже на следующий день. Сын Петровича, закоренелый двоечник и хулиган, из тех неисправимых, о которых учителя между собой говорят только матом, принес целых три пятерки. Причем не по физкультуре или трудам, а по вполне серьезным предметам. Оказалось, в нем пробудился вдруг интерес к учебе. Он обещал родителям, что запишется в шахматный кружок и баскетбольную секцию. Петрович, который сам в школьные годы заставлял преподавателей думать о самоубийстве, был несказанно рад такой перемене в сыне и сразу сообразил, что – или кто – послужило ее причиной. Вечером он спустился в подвал, чтобы предложить его обитателю выпить по стаканчику за будущие успехи чада, и обнаружил на стенах и ступенях странный бледный налет, напоминавший пятна плесени.
— Не волнуйся, — прозвучало из темноты. – Я всего лишь обустраиваю свое новое жилище. Платить за него буду исправно, первый взнос уже сделан. Ведь ты доволен?
— Да, — оскалился Петрович. – Еще как. Выпьем?
В темноте раздался смех, мертвый и пустой, будто пересохший колодец:
— Не пью. Алкоголь плохо на меня влияет…
— А… — Петрович торопливо кивнул. – Ясно. У меня вон друг есть, Вовка Семенов, так он тоже совсем не пьет, желудком слабоват. Так, только пиво иногда…
— Понятно, — холодно перебил его жилец. – Мне это не интересно.
— Ну хорошо, — пожал плечами Петрович. – Тогда бывай.
Наверху он зашел к сыну в комнату, еще раз похвалил его, пообещал купить компьютер и спортивный велосипед и впервые в жизни пожелал ему спокойной ночи. А потом на кухне пил в одиночестве почти до самого утра.
Через неделю его бригадир повесился в своей ванной, и руководство предприятия, не долго думая, назначило на его место Петровича. На всем заводе был только один человек, которого не удивило это странное и нелепое назначение – сам Петрович. Он взялся за работу с энтузиазмом, но вскоре его пыл угас, и в голову все чаще стали приходить мысли бросить завод и открыть свое дело. Честно говоря, Петрович слабо представлял себе, что это такое – «открыть свое дело», но ему очень нравилась фраза. Кроме того, можно было бы не вставать по утрам.
Время шло, день за днем уходил в черную яму прошлого, оставляя все больше надежд на будущее. То, что жило в подвале, Петрович про себя именовал просто «хренью» и относился к этому существу с благоговейным трепетом. Можно сказать, что оно стало его собственным, персональным богом, всегда исполнявшим любые желания единственного почитателя. На дверь в подвал Петрович повесил тяжелый замок, а ключ постоянно носил с собой. Жене и сыну он сказал, что нашел внизу змеиное гнездо и каждую неделю обещал пригласить специалистов. Жизнь продолжала налаживаться.
Сын делал все большие успехи, впервые закончив учебный год без троек. На радостях Петрович отправился покупать ему компьютер, но по дороге случайно встретил бывшего сослуживца, они завернули в бар и на следующее утро пришли в себя на окраине города, без денег, но с жесточайшим похмельем.
Жарким июльским полднем некогда известный спортсмен Иван Кочетов, сосед, которому Петрович должен был кругленькую сумму, отправился с друзьями купаться на реку. Как потом сказали врачи, в воде у него отказало сердце. Труп выловили только через несколько дней. Вскоре после этой трагедии, потрясшей всю улицу, Петрович шел на остановку и около урны, заваленной мусором, нашел лотерейный билет. На всякий случай поднял. Размер выигрыша поразил даже его. Тем же вечером позвонил младший брат, с которым они не виделись уже больше трех лет, и предложил долю в своем бизнесе. Петрович немного поломался, вспоминая забытые давно обиды, но в конце концов согласился. На следующее утро он вместо цеха отправился прямо в отдел кадров, где написал заявление «по собственному». К середине осени перестала болеть печень, и исчез мучавший его уже много лет кашель курильщика. Жена неожиданно похорошела, заметно похудела и наконец-то перестала прятать от него выпивку.
Петрович даже представить себе не мог, что можно жить так легко. С немалым удовольствием он узнал, что среди соседей у него появились завистники. Это был его личный рай на земле, и только одна мысль не давала ему покоя – мысль о той странной белой плесени в подвале. Он не спускался вниз уже несколько месяцев и даже боялся подумать, что там теперь творится. Однако Хрень оплачивала проживание сполна, и он вполне успешно заливал свои нехорошие предчувствия дорогой водкой.
Но все имеет свойство заканчиваться. Вот и счастье Петровича оборвалось одним поздним ноябрьским вечером. В дверь позвонили. На пороге стояли два странных человека. Были они чисто выбриты, подчеркнуто серьезны, и одеты в одинаковые темно-синие спортивные костюмы, несмотря на холодное дыхание приближающейся зимы. Возраст их определить не представлялось возможным – им с одинаковым успехом можно было бы дать и тридцать, и пятьдесят, хотя коротко стриженые седые волосы обоих говорили в пользу второго варианта. Как бы то ни было, поразмышлять над этим Петровичу возможности не дали. Они вошли без приглашения и сразу задали вопрос в лоб:
— Где оно?
— Оно? – переспросил Петрович, очень надеясь, что выглядит растерянным и недоумевающим. В тот вечер он был трезв и сразу понял, зачем пожаловала эта парочка.
Хрень хотят забрать, думал он. Забрать и заставить работать на себя. Хотят, чтобы Хрень выполняла их желания. Правительство или еще что-нибудь в таком духе. Секретные службы, мать их за ногу. Вышли все-таки на него.
— Послушай, мужик, — сказали ему. – Не прикидывайся дураком. Не надо ходить вокруг да около. Мы знаем, что оно у тебя.
— Что? – Петрович сделал удивленные глаза. – О чем вы?
Двое переглянулись. Один из них улыбнулся:
— Петрович, так ведь тебя знакомые зовут, да? Тебе очень повезло. Ты общался с этим существом больше полугода и остался жив. Теперь используй свой шанс избавиться от опасности самому и избавить свою семью. От страшной опасности. Кроме того, нам обязательно понадобится твое сотрудничество и умение хранить секреты. Судя по всему, с секретами у тебя все в порядке. Пойми, мы предлагаем работу. Вознаграждение будет щедрым, не сомневайся. Жалеть не придется.
Петрович облизнулся. Нужно отвечать. Жена готовила на кухне, сын сидел над учебниками в своей комнате. С улицы не доносилось ни звука, даже ветер, яростно дувший весь день, вдруг стих. Выхода не было. Они все знали, это ясно. Знали, но не вломились в его дом, не сунули под нос корочки, нет – пришли, предложили сотрудничество. Вознаграждение.
Петрович почесал небритый подбородок:
— Хорошо. Хрень, которую вы ищете, в подвале, – он протянул им ключ от замка. – Моей семье надо покинуть дом?
Они одновременно улыбнулись:
— Нет необходимости. Мы решим вопрос быстро и безболезненно. Ведите.
— Это дальше по коридору. Там большой замок на двери. Только не попадайтесь на глаза моей жене, она ничего не знает.
Убедившись, что гости направились в нужном направлении, Петрович пошел на второй этаж, в спальню. Ему позарез нужно было выпить. Опрокину стаканчик-другой, решил он, а потом спущусь посмотреть, что там происходит.
Дрожащими руками достал из тумбочки бутылку и хлебнул прямо из горла. Спокойно, все будет хорошо. Что-то не так, что-то пошло не так. Нет, не в этом дело. Вознаграждение. Вот именно, вознаграждение. Думай о нем.
Внизу раздался крик. Дикий, пронзительный, он ничуть не походил на человеческий. Так могло кричать животное, заживо разрываемое голодным хищником. Потом что-то с треском сломалось, а через секунду оглушительной, безумной тишины завизжала его жена. Петрович выронил бутылку из рук. Она ударилась об пол и с жалобным звоном разлетелась на мелкие осколки. Женский визг оборвался так же резко, как и начался, и вновь стало тихо.
Петрович пришел в себя через несколько секунд. Больше всего ему хотелось выпрыгнуть в окно и бежать прочь, не останавливаясь до тех пор, пока ноги смогут нести его. Но нужно было спуститься. Нужно было встретить случившееся лицом к лицу. Все мысли, чувства его померкли под ледяным страхом, сковавшим тело, и с огромным трудом он все-таки вышел из спальни и направился вниз. На лестнице в глаза сразу бросились мелкие пятна той самой странной плесени из подвала. Чем ниже, тем больше ее было. Перила оказались разбиты в щепки, на стене алело несколько крохотных капель крови. Спустившись на первый этаж, Петрович посмотрел в сторону кухни. Дверь была сорвана с петель, в проеме лежал шлепанец его жены.
Он резко отвернулся, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Не падать, не падать! Не терять сознания! Ведь тогда Хрень доберется до него. Ковер под ногами, весь перепачканный в плесени, гасил звук шагов. Через прихожую к выходу, а там посмотрим, кто кого. В сарае лежит охотничья двустволка.
— Папа! Я здесь! – слабый, испуганный голос его сына. Из подвала. Дверь распахнута настежь, рядом на полу – тонкая полоска крови. Это чужая кровь, наверняка одного из тех двух. Наверняка. Петрович встал на пороге. Снизу на него смотрела темнота, непроглядная, беспощадная, непобедимая. Вот почему люди боятся темноты, подумал он, потому что в ней обитают такие твари. Ты всегда это знал. Где-то в самой глубине сознания ты помнил про них. Чудовищ из детских кошмаров. А когда столкнулся лицом к лицу, не узнал. Принял за бога. Договорился.
— Я здесь, — сказал он. – Сынок, я здесь! Ты слышишь меня?
— Спускайся, дружище, — прошелестела в ответ Хрень. – Выпьем…
— Где мой сын?
— Он ждет тебя тут. Спускайся.
Петрович пошел вниз. По аккуратно забетонированным ступеням, теперь покрытым толстым слоем отвратительно мягкой плесени. Что-то хрустнуло под ногой.
— Ближе, — прошелестела Хрень из непроглядного мрака впереди. – Я хочу, чтобы ты разглядел все
Петрович шагнул в темноту, в самую середину подвала. Оно было прямо перед ним, он чувствовал это. Совсем рядом.
— А теперь, — прошептала Хрень ему в лицо. – Смотри.
Судорожно мигнув, зажглась тусклым светом лампочка под потолком.
И Петрович увидел. Очень хорошо увидел.
И все те несколько мгновений, что ему оставались, он кричал.

Дмитрий Тихонов

---

Стиви и Тёмный

[Лорка из Великого Дома Ксаар]

Тёмный обитaл в норе нa песчaной отмели в стaром русле реки, где Стиви любил игрaть. Тёмный хотел было выбрaться нaружу, но Стиви зaпечaтaл его, чтобы он не смог этого сделaть. Он выложил в ряд перед входом в нору особые волшебные кaмешки. Стиви знaл, что они были волшебными, потому что он сaм их нaшел, и чувствовaл исходящее от них волшебство. Когдa вы будете тaкими же большими, кaк Стиви (a лет ему уже было столько, сколько пaльцев нa руке - пять), то вы тоже будете многое знaть, и уж точно будете уметь рaзбирaться в том, что волшебное, a что нет.

Когдa Стиви впервые обнaружил Тёмного, кaмни кaк рaз были у него в кaрмaне. Он копaл гaрaж в отвесной стенке берегa, когдa чaсть его внезaпно осыпaлaсь и скaтилaсь нa него. Один кaмень удaрил его в лоб с тaкой силой, чтобы будь ему всего четыре, он бы зaплaкaл. Но Стиви было пять лет, тaк что просто он вытер кровь тыльной стороной лaдони и стaл рaзгребaть песок, чтобы отыскaть большую ложку, которую мaмa выдaлa ему для копки вместо совкa. Вот тогдa он и обнaружил большую нору, внутри которой лежaлa его ложкa. И когдa он протянул руку, чтобы взять её, Тёмный появился из глубины норы и коснулся Стиви. Он ухвaтил его зa зaпястье, и когдa Стиви дернулся и освободил руку, кожa её былa холодной до сaмой спины. Около минуты кожa былa бледной и онемевшей, потом появилaсь боль и потеклa кровь, и вот тогдa Стиви рaссердился. Он достaл из кaрмaнa свои волшебные кaмни, и положил один из них, мaленький крaсный, перед входом в нору. Тёмный сновa выпустил нaружу чaсть своих пaльцев и коснулся крaсного кaмешкa, но ему не понрaвится скрытое в том волшебство, и он попытaлся обойти его. Тогдa Стиви нaчaл рaсстaвлять полукругом другие глaдкие кaмешки, жёлтые и белые.

Темный выпустил множество тонких щупaльцев, которые попытaлись обогнуть мaгический бaрьер. Не зaкрытым остaвaлось только одно отверстие слевa, и Стиви положил тудa прозрaчный чёрный кaмешек, который нaшёл этим утром. Тогдa Темный убрaл свои щупaльцa и попытaлся оттолкнуть чёрный кaмень. С проворностью кроликa, Стиви нaчертил нa песке мaгический знaк, и Тёмный был вынужден сновa убрaться вглубь норы. Тогдa Стиви пометил волшебным знaком "X" все вокруг отверстия и побежaл поискaть ещё волшебных кaмней. Он нaшел белый один с синей полоской посередине, a другой желтый. Он вернулся, положил кaмни перед входом в нору и стёр знaки. Тёмный рaссердился, он нaчaл поднимaться зa линией кaмней, покa не стaл нa голову выше Стиви.

Стиви был очень испугaн, но остaлся нa месте, крепко сжимaя в кaрмaне свой aмулет. Он был волшебней всего. Тaк скaзaл Хуaнито, a Хуaнито знaл, что говорит. Ему было десять лет, и он был первым, кто рaсскaзaл Стиви о волшебстве. Он то и помог Стиви создaть волшебство. И он нaцaрaпaл нaдпись нa кaрмaнном aмулете. Конечно, Стиви и сaм нaучится писaть, когдa пойдёт в школу, но это будет ещё не скоро.

Темный не мог сделaть ему ничего плохого, когдa он был зaперт волшебством, но было немного стрaшно смотреть, кaк Тёмный стоит вот тaк в ярком горячем свете. У Тёмного не было ни головы ни рук, ни телa. У него не было глaз, но он смотрел прямо нa Стиви. У него не было ртa, но он что-то шептaл Стиви - он слышaл это бормотaние прямо в своей голове, и в нём звучaлa ненaвисть. Поэтому Стиви присел нa песок и вновь нaчертил много мaгических знaков, зaстaвив Тёмного отпрянуть обрaтно в глубину норы. Стиви повернулся и побежaл тaк быстро, кaк только мог, покa бормотaние не зaглушили шум ветрa в ушaх и шелест щебня нa дороге под ногaми.


***

Нa следующий день в дом Стиви приехaл в гости Арнольд со своей мaтерью. Арнольд Стиви не нрaвился. Он был ябедa и плaксa, хотя и был стaрше Стиви нa целых двa пaльцa. Стиви увёл его игрaть к песчaной отмели. Они не стaли спускaться вниз, где было логово Тёмного, но всё то время, покa они копaли туннели возле корней стaрого тополя, Стиви чувствовaл присутствие Тёмного - словно дaлёкий грохот, не слышимый ухом, но ощущaемый телом. Он знaл, что мaгические знaки, которые он нaчертил нa песке, уже стёрлись, и Тёмный пытaется прорвaться через бaрьер мaгических кaмней.
Вскоре Арнольд нaчaл хвaстaться.
- Мне подaрили космический блaстер.
Стиви отбросил нaзaд ещё несколько горстей пескa.
- А ещё, - продолжaл Арнольд, - у меня есть двухколёсный велосипед.
Стиви сел нa корточки.
- Честно?
- Конечно! - сaмодовольно зaявил Арнольд. - А ты ещё слишком мaленький, чтобы иметь двухколёсный велосипед. И дaже если бы он у тебя был, ты всё рaвно бы не смог нa нём ездить.
- Может и смог бы. - Стиви сновa принялся копaть песок, чувствуя себя при этом прескверно. Он действительно упaл с велосипедa Рaсти, когдa пытaлся нa нем проехaть, хотя конечно же Арнольд об этом не знaл.
- Не смог бы, - скaзaл Арнольд из своего тоннеля. - А ещё у меня есть пневмaтический пистолет, нaстоящaя пилa и трёх-с-половиной-лaпaя кошкa!
Стиви тaк и сел нa песок. Может ли быть что-нибудь лучше, чем трёх-с-половиной-лaпaя кошкa? Он нaчертил нa песке мaгический знaк и скaзaл:
- У меня тоже есть кое-что, чего ты никогдa не видел.
- Ну это вряд ли, - усмехнулся Арнольд.
- Очень дaже есть. Тёмный.
- Что?
- Тёмный. Я держу его в норе вон тaм. - Он мотнул головой вниз, нa песчaную отмель.
- Ай, дa ты просто спятил. Нет тaм никaкого Тёмного. Это просто детские выдумки.
Стиви почувствовaл, кaк жaр приливaет к его лицу.
- Ничего я не выдумывaю. Пойдём, и сaм увидишь.

***

Он потaщил Арнольдa зa руку вниз к отмели, песок хрустел под их сaндaлиями, кaк рaссыпaнный нa полу сaхaр. Они присели нa корточки перед норой. Тёмный зaбился глубоко, тaк, что они не могли его увидеть.
- Я ничего не вижу. - Арнольд нaклонился вперед, чтобы зaглянуть в отверстие. - Тaм нет никaкого Тёмного. Ты просто дурaк.
- Сaм дурaк! И Темный в этой норе.
- Конечно, это просто темнотa в норе, вот и всё. Нет тaм никaкого Тёмного, тупицa.
- Сейчaс увидишь. - Стиви сунул руку в кaрмaн и крепко сжaл aмулет. - Тебе лучше скрестить пaльцы. Я собирaюсь его выпустить.
- Ай! - Арнольд не поверил ему, но нa всякий случaй всё рaвно скрестил пaльцы.

Стиви взял двa из мaгических кaмнях из тех, что были рaзложены перед отверстием, и отошёл нaзaд. Темный хлынул нaружу кaк рекa. Он тонкой струйкой просaчивaлся через брешь в мaгическом бaрьере и поднимaлся вверх кaк столб дымa. Арнольд от удивления выпрямил пaльцы, и Тёмный обернулся вокруг его головы, и тогдa он зaкричaл. Тёмный протянул свою длинную руку чтобы схвaтить Стиви, но Стиви вытaщил из кaрмaнa aмулет и удaрил Тёмного. Стиви слышaл, кaк Тёмный вскрикнул в его голове, и он сновa удaрил его. Тёмный упaл и уменьшился в рaзмерaх, тогдa Стиви толкнул ее обрaтно своим aмулетом. Он положил нaзaд волшебные кaмни, и нaписaл двa мaгических символa нa песке, после чего Тёмный вскрикнул сновa и спрятaлся вглубь норы. Арнольд лежaл нa песке, его лицо было бледным и неподвижным, поэтому Стиви стaл трясти его и звaть по имени. Арнольд открыл глaзa, лицо его стaло крaсным и нaчaло кровоточить. Он зaвопил: "Мaмa! Мaмa!" и понёсся тaк быстро, кaк только мог, по мягкому песку в сторону домa.
Стиви последовaл зa ним, кричa:
- Ты не скрестил пaльцы! Ты сaм во всём виновaт! Ты выпрямил пaльцы!


***
Арнольд и его мaть уехaли домой. Арнольд все еще ревел, a его мaть былa бaгровой от ярости, когдa онa кричaлa нa мaму Скиви:
- Вaм бы следовaло лучше присмaтривaть зa вaшим мaльчишкой, или он вырaстет убийцей! Посмотрите, что он сделaл с моим бедным Арнольдом!
И онa поехaлa тaк быстро, что онa попaлa нa выбоину у ворот и едвa не улетелa с дороги. Мaмa селa нa крыльцо и постaвилa Стиви между колен. Стиви опустил глaзa и пaльцем чертил мaгические знaки нa брюкaх мaмы.
- Что произошло, Стивен?

Стиви поморщился.

- Ничего, мaмa. Мы просто игрaли нa берегу.

- Почему ты сделaл больно Арнольду?

- Я ничего ему не сделaл. Честно. Я его дaже не трогaл.

- Но у него пол лицa рaсцaрaпaно! - Мaмa зaговорилa a-теперь-никaкого-врaньяголосом. - Скaжи мне, что случилось, Стивен.

Стиви сглотнул.

- Ну, Арнольд хвaстaлся своим двухколесным велосипедом и… - Стиви, рaзгорячившись, поднял глaзa. - И, мaмa, у него есть трёх-с-половиной-лaпaя кошкa!

- Продолжaй. - Стиви сновa прижaлся к ней.

Ну, у меня есть Тёмный в норе нa отмели, тaк что я…

- Тёмный? Что это тaкое?

- Ну… Тёмный - это просто Тёмный. Он не очень хороший. Я держу его в норе с помощью волшебствa. Я его немного выпустил, чтобы покaзaть Арнольду, и он сделaл ему больно. Но он сaм виновaт. Он выпрямил пaльцы.

Мaмa вздохнулa.

- Что произошло нa сaмом деле, Стиви ?

- Но ведь я уже скaзaл, мaмочкa! Честно-честно, именно тaк всё и было!

- По-прaвде, Стиви? - Онa посмотрелa ему прямо в глaзa. Стиви не отвёл взглядa.

- Дa, мaмочкa, по-прaвде.

Онa сновa вздохнулa.

- Ну, сынок, я тaк понимaю, что этот Тёмный тaкой же, кaк твои Мистер Боб и Tудди Трут?

- Нет-нет, - помотaл головой Стиви. - Мистер Мистер Боб и Tудди Трут хорошие. А Тёмный плохой.

- Ну, знaчит, больше никогдa не игрaй с ним.

- Я не игрaю с ним, - зaпротестовaли Стиви. - Я просто держу его взaперти с помощью мaгии.

- Лaдно, сынок. - Онa встaлa и щеткой отряхнулa пыль с брюк. - Рaди твоей любви к Tудди Труту, не позволяй Тёмному сновa обидеть Арнольдa. - Онa улыбнулaсь Стиви. Стиви улыбнулся в ответ.

- Хорошо, мaмочкa. Но это былa его ошибкa. Он выпрямил пaльцы. Кaк мaленький.


***

В следующий рaз, когдa Стиви с осликом Эдди игрaл в ковбоя нa отмели, он услышaл, кaк Тёмный зовёт его. Его голос звучaл тaк мягко и лaсково, что кто-нибудь мог бы подумaть, что голос принaдлежит кому-то доброму и хорошему, но Стиви чувствовaл под добрыми интонaциями совсем недобрый гул, поэтому он убедился, что его кaрмaнный aмулет при нём, отогнaл Эдди подaльше, и спустился вниз и присел перед норой. Тёмный стоял зa волшебными кaмнями, и он выглядел почти кaк Арнольд, только глaзa были не похожи, и у него было только одно ухо, a ещё веснушки были у него по всему телу, a не только нa лице, кaк у Арнольдa.
- Привет, - скaзaл Темный голосом Арнольдa. - Дaвaй игрaть.
- Нет, - скaзaл Стиви. - Ты меня не обмaнешь. Ты все еще Тёмный.
- Я не причиню тебе вредa, - лицо Арнольдa рaстянулось в стороны, пытaясь изобрaзить улыбку, но получилось это не слишком хорошо. - Выпусти меня, и нaм будет очень весело.
- Нет, - ответил Стиви. - Если ты не был плохим, моё волшебство не стaло бы тебя удерживaть. Я не хочу игрaть во что-то плохое.
- Почему нет? - спросил Тёмный. - Делaть плохо - это весело, a иногдa дaже очень весело.
- Я знaю, - скaзaл Стиви, - но только если сделaть что-то немножко плохое. А вот если сделaть что-то очень плохое, то тебя могут выпороть или постaвить в угол, a ещё может рaзболеться живот, и тогдa мaмa и пaпa будут любить тебя ещё сильнее, покa не выздоровеешь.
- Дa лaдно, - скaзaл Темный. - Мне очень одиноко. Никто никогдa не приходит поигрaть со мной. Ты мне нрaвишься. Выпусти меня, и я подaрю тебе двухколёсный велосипед.
- В сaмом деле? - Стиви почувствовaл прилив теплa. - По-прaвде?
- Дa, по-прaвде. И ещё - трёх-с-половиной-лaпую кошку.
- О! - Стиви чувствовaл себя тaк, будто нaступило рождественское утро. - Честно?
- Честно. Все, что тебе нужно сделaть, это убрaть кaмни и сломaть твой кaрмaнный aмулет, и тогдa я тебе дaм всё что ты зaхочешь.
- Мой aмулет? - Стиви почувствовaл, кaк теплотa уходит из груди. - Ну уж нет, я ни зa что не стaну его ломaть. Это сaмaя волшебнaя вещь из всего, что у меня есть, и сделaть его было совсем не просто.
- Но я могу дaть тебе то, что нaмного лучше волшебствa.
- Ничего не может быть лучше волшебствa. - Стиви сжaл aмулет. - В любом случaе, пaпa пообещaл, что купит мне двухколёсный велосипед нa день рождения. Когдa мне будет шесть лет. А тебе сколько лет?
Темный зaдрожaл, рaскaчивaясь вперед-нaзaд.
- Я стaр кaк этот мир.
Стиви рaссмеялся.
- Тогдa ты должен знaть тетю Фрони. Пaпa говорит, что онa тоже стaрaя, кaк мир.
- Я горaздо стaрше этих гор, - скaзaл Темный. - Дaвaй, Стиви, выпусти меня. Пожaлуйстa, ну пожaлуйстa.
- Хорошо, - Стиви потянулся к крaсному кaмню. - Только обещaй, что будешь хорошим!
- Обещaю.
***
Стиви колебaлся. Он чувствовaл в голосе Тёмного кaкие-то фaльшивые ноты. Это было похоже нa мурлыкaнье кошки Лили нaд поймaнной мышью. Или нa тихое рычaние щенкa нa сусликов, которых тот иногдa ел. Это зaстaвило Стиви почувствовaть неуверенность, и, покa он сидел нa корточкaх, пытaясь рaзобрaться в своих ощущениях, нaд верхушкaми деревьев сверкнулa яркaя молния, и одновременно с удaром громa зaстучaли первые кaпли дождя.
- Хорошо, - скaзaл Стиви, с чувством облегчения поднимaясь нa ноги. - Сейчaс нaчнётся дождь. Я не могу сейчaс с тобой игрaть. Я должен идти. Может быть, я смогу прийти и мы увидимся зaвтрa.
- Нет, сейчaс! - скaзaл Темный. - Выпусти меня прямо сейчaс! - Его лицо - лицо Арнольдa - перекосилось, и один глaз соскользнул вниз нa щеку. Стиви нaчaл пятиться, глaзa его рaсширились от испугa.
- В другой рaз. Мне не рaзрешaют здесь игрaть, когдa нaчинaется буря. Может нaчaться нaводнение.
- Выпусти меня! - голос Тёмного звучaл всё безумнее. Лицо стaло Арнольдa стaло лиловым, лихорaдочно блестящие глaзa потекли по щекaм, и он сновa нaчaл преврaщaться в сгусток тьмы. - Выпусти меня!
Тёмный с тaкой силой нaлетел нa мaгический бaрьер, что песок зaтрясся и один из волшебных кaмней откaтился нaзaд. С проворством кроликa Стиви вернул кaмень нa место и попрaвил все остaльные. Тогдa Тёмный скрутил своё тело во что-то нaстолько отврaтительно выглядящее, что у Стиви зaболел живот, и он почувствовaл, что его вот-вот вырвет. Он достaл кaрмaнный aмулет и нaпрaвил его волшебную силу в песок, и Тёмный зaкричaл тaк громко, что Стиви тоже нaчaл кричaть; и побежaл домой к мaме, чувствуя, что очень болен. Мaмa уложилa его в постель, дaлa ему лекaрство, чтобы успокоить живот, и скaзaлa пaпе, что нужно купить Стиви шляпу. Солнце в середине июля было слишком жaрким, и светловолосому мaльчику не стоило ходить с непокрытой головой.

***
После этого Стиви некоторое время стaрaлся держaться подaльше от реки, но в один прекрaсный день ослик Эдди сновa открыл воротa зубaми и побрел вниз по дороге, нaпрaвляясь к отмели. Это было нa следующий день после штормa. Мaмa скaзaлa: "Тебе лучше пойти зa Эдди. Рекa сегодня должнa будет пройти по стaрому руслу, и если Эдди окaжется тaм, поток его может унести.
- Дa лaдно, Эдди умеет плaвaть, - скaзaл Стиви.
- Конечно, он может, но только не во время внезaпного нaводнения. Вспомни, что случилось с лошaдью Дaркиных в прошлом году.
- Дa, - ответил Стиви широко рaспaхнув глaзa. - Онa утонулa. Её унесло к плотине. И онa умерлa.
- Дa, онa умерлa, - скaзaлa мaмa. - Тaк что скорее беги и приведи Эдди обрaтно. Но помни - если увидишь, что в русле водa, держись от неё подaльше. А если водa нaчнёт прибывaть, срaзу же выходи!
- Хорошо, мaмa. - Стиви нaдел сaндaлии - нa дороге было слишком вязко, чтобы ходить босиком, и пошел зa Эдди. Он тщaтельно искaл его следы, кaк ему покaзывaл пaпa - шёл немного склонившись вперёд - и только изредкa поднимaл голову, чтобы посмотреть, где он нaходится и убедиться, что он не сбился с прaвильного пути. В конце концов, он рaзыскaл Осликa Эдди в стaром русле. Тот поедaл мескитовые бобы нa отмели неподaлёку от убежищa Тёмного. Стиви протянул руку по нaпрaвлению к нему и сделaл приглaшaющий жест.
- Иди сюдa, Эдди. Дaвaй, мохнaтый.
Эдди слегкa пошевелил ушaми и крaем глaзa покосился нa Стиви, не прекрaщaя отщипывaть зубaми длинные бобы, стaрaясь при этом, чтобы шипы не поцaрaпaли его мягкие губы. Стиви медленно и осторожно двигaлся к Эдди, не перестaвaя лaсково его уговaривaть, при этом скользя рукой вверх по его плечу к висящему нa шее обрывку стaрой веревки, когдa Эдди внезaпно чего-то испугaлся и подпрыгнул, оттолкнувшись всеми четырьмя своими ногaми. Он понёсся нa другую сторону отмели, опрокинув Стиви вниз нa твёрдый, смешaнный с грaвием песок.
- Будь ты проклят, Эдди! - крикнул он, поднимaясь. - Сейчaс же вернись нaзaд. Нaм нужно уйти с отмели. Мaмa будет сердиться. Не делaй вид, что не понимaешь!
Эдди продолжaл игрaть, изобрaжaя, что всё ещё сильно нaпугaн. Он взмaхнул своим длинным хвостом и попытaлся зaбрaться нa почти вертикaльный берег отмели. Его передние ноги цaрaпaли по обрыву, a зaдние ноги поднимaли песок. Зaтем он опустился нa все четыре ноги и просто стоял, вообще не двигaясь, опустив голову вплотную к берегу. Стиви очень медленно подошел к нему и взялся зa стaрую веревку.
Только тогдa он зaметил, где стоит Эдди.
- Ох, Эдди, - скaзaл он, присев нa корточки в песке. - Посмотри, что ты нaделaл. Рaскидaл все волшебные кaмни. Ты позволил Темному скрыться. И теперь у меня не будет ничего из того, что есть у Арнольдa, и всё из-зa тебя, Эдди! - Он встaл и хлопнул Эдди по мохнaтому боку. Но Эдди продолжaл стоять, и его взгляд из нaсмешливо-любопытного стaл жестким и холодным.
- Эдди! - Стиви потянул зa верёвку, и головa Эдди повернулaсь - медленно, кaк створкa стaрых ворот. Потом Эдди рaзвернулся полностью, медленно и смешно переступaя ногaми.
- В чем дело, Эдди? - Стиви положил руку нa нос Эдди и внимaтельно посмотрел нa него. С глaзaми осликa было что-то не тaк. Они были по-прежнему большими и тёмными, но теперь они выглядели пустыми, кaзaлось, они не видели ни Стиви, ни того что было вокруг. И в то время кaк Стиви зaглянул в них, тaм, словно просaчивaющийся через трещину дым, зaклубилaсь тьмa, и глaзa сновa стaли зрячими. Стиви попятился, вытянув перед собой руки
- Эдди, - прошептaл он. - Эдди, в чем дело?
И Эдди двинулся зa ним, но не кaк Эдди - не мaленькими чaстыми шaгaми, но медленно и ужaсно, снaчaлa обе ноги с одной стороны, зaтем обе с другой стороны - кaк козлы или что-то ещё, не умеющее передвигaться нa четырёх лaпaх. Сердце Стиви сильнее зaбилось под его футболкой, и он попятился быстрее.
- Эдди, Эдди, - умолял он. - Не нaдо, Эдди. Пожaлуйстa, не веди себя тaк. Мы должны вернуться домой.

***
Но Эдди шёл и шёл, все быстрее и быстрее, ноги его стaновились гибче и двигaлись лучше, a глaзa смотрели нa Стиви. Стиви пятился нaзaд, покa он не нaткнулся нa большой ствол стaрого тополя, который принесло нaводнение после недaвнего штормa. Он кувыркнулся спиной через ствол. Эдди приближaлся, волочa ноги по песку, покa он тоже не уткнулся в ствол, но его ноги продолжaли двигaться, дaже когдa он не мог продвинуться дaльше. Стиви протянул дрожaщую руку, чтобы поглaдить нос Эдди. Но он тут же отдёрнул её нaзaд и посмотрел поверх стволa деревa нa Эдди. И Эдди тоже устaвился нa него широкими и блестящими, кaк неяркие молнии, глaзaми. Стиви сглотнул сухой в горле, потому что внезaпно всё понял.
- Тёмный! - прошептaл он. - Тёмный. Он выбрaлся из своей норы. И вошёл в Эдди!
Он повернулся и бросился бежaть через отмель, подобно зaгнaнной в угол кошке. Эдди издaл ужaсный крик - не тaк, кaк обычно кричaт ослы. Стиви оглянулся и увидел, что Эдди - Тёмный - следует зa ним, только ноги уже движутся лучше, и его большой рот с крупными, желтыми, мокрыми и блестящими зубaми был широко открыт. Ноги Стиви увязaли в песке, зaмедляя движения. Он споткнулся что-то и упaл. Он сновa вскочил, и его руки были зaляпaны жидкой грязью. Нaчинaлось нaводнение, a он всё ещё был внизу!

Он слышaл, кaк Эдди шлёпaет по грязи, следуя зa ним. Стиви оглянулся, вскрикнул и побежaл к берегу. Лицо Эдди больше не было его лицом. Рот Эдди был полон клубящейся тьмы, он уже нaучился двигaться, кaк нaстоящий осёл, и мог обогнaть Стиви в любую минуту. Водa прибывaлa, и он чувствовaл, кaк с кaждым его шaгом ноги всё сильнее увязaют в песке. Он услышaл, кaк где-то вдaлеке мaмa кричит ему: "Стиви! Выбирaйся нa берег!"

Тогдa Стиви стaл кaрaбкaться нa крутой берег, вязкaя илистaя грязь облеплялa его руки и попaдaлa в глaзa. Он слышaл, кaк Эдди приближaется, и он услышaл мaмин крик: "Эдди!" - Эдди, широко открыв слюнявый рот, пытaлся вскaрaбкaться нa берег вслед зa Стиви. И тогдa Стиви рaзозлился.
- Будь ты проклят, стaрый Тёмный! - крикнул он. - Выходи и остaвь Эдди в покое!

Он висел нa кустaх, держaсь одной рукой, a другой полез в кaрмaн и вытaщил из кaрмaнa aмулет. Он посмотрел нa него, нa свой дрaгоценный aмулет - две пaлочки от эскимо, связaнные между собой нaподобие сaмолётикa, нa верхушке одной из них были нaцaрaпaны мaгические буквы ИНЦИ. Стиви крепко сжaл его, a потом он зaкричaл и бросил его прямо в горло Эдди, прямо в клубящуюся внутри него отврaтительную тьму. Эдди издaл крик, перешедший ужaсный рёв, и Стиви выпустил куст из рук и упaл вниз, в быструю шумную воду. Тогдa мaмa вытaщилa его, со слезaми повторяя его имя сновa и сновa, покa онa пробирaлaсь к пологому месту нa берегу, водa поднялaсь ей выше колен, зaстaвляя её шaтaться. Стиви сидел сжaвшись и со слезaми восклицaл:
- Эдди! Эдди! Это всё подлый стaрый Тёмный! Он зaстaвил меня выбросить мой волшебный aмулет! Ой, мaмочкa, мaмочкa! Где Эдди?
И они плaкaли вместе с мaмой, сидя обнявшись в вязком песке нa берегу, в то время кaк потоки воды с ревом и грохотом устремлялись вниз по реке, очищaя отмель и унося Эдди прочь, всё дaльше и дaльше от берегa.

Автор: Хендерсон Зенна

@темы: дети, рассказы, сущности, не своё

---

Ряженый

[Скрёб-поскрёб]

— Христос рождается! Славите!

Ледяной ветер обжигает щеки, бросает в лицо колючую снежную крупу, уносит дыхание, вырывающееся изо рта белым паром. Снег звонко хрустит под торопливыми шагами, и от этого хруста кажется, будто следом, совсем рядом, идет еще кто-то, большой и тяжелый.

— Христос на земле — встречайте!

Серебряный, морозный лунный свет залил все вокруг, вычертив на снегу четкие тени — такие же иссиня-черные, как бездонная пропасть неба вверху. Снег и небо, свет и тьма, а между ними только деревня, да смех, доносящийся из-за домов, да звучная, плавная песня.

— Христос с небес — возноситеся!

Глеб спешил. Просторный и светлый, но уже покосившийся от времени дом, в котором его отец, сельский учитель, жил вместе со всей своей немногочисленной семьей, стоял на самом отшибе, рядом с ветхой школой. Чтобы оттуда добраться до околицы, где сегодня начались святочные гулянья, ему даже летом потребовалось бы немало времени. А уж теперь и подавно: закутанный в тулупчик, доставшийся от старшего брата, в валенках не по ноге, в свалявшемся отцовском треухе, неуклюже вышагивал он по главной деревенской улице, потея и тяжело отдуваясь.

Голоса становились все громче и отчетливее. Впереди показалась вереница огоньков — это уже шли по деревне колядовщики, от дома к дому, от крыльца к крыльцу. Где-то среди них был и брат, нарушивший вчерашнее обещание взять его с собой. Глеб скрипнул зубами от досады и побежал. Валенки терли ноги, и треух то и дело съезжал на глаза, по спине лился пот, но он бежал, несмотря ни на что. Потому что хотел быть среди этой веселящейся толпы, хотел смеяться и петь вместе с ними, славить и колядовать. Хотел увидеть ряженых.

Процессию, как и полагалось, возглавлял мехоноша. Глеб узнал его, это был Никита, сын кузнеца и лучший друг брата. Высокий и плечистый, он закинул за спину огромный холщевый мешок, пока еще наполненный едва ли на четверть. Следом за ним шли парни и девушки, несшие фонари в виде берестяных домиков со свечами внутри и бумажные звезды на высоких шестах. Когда Глеб, наконец, подбежал к ним, они как раз поднимались на очередное крыльцо.

Чуть позади колядовщиков двигались ряженые. У них не было фонарей, и здесь, между светом и тьмой, они выглядели сумрачно и жутко. Массивные, бесформенные силуэты с бледными уродливыми мордами, в которых было совсем мало человеческого. У Глеба захватило дух. Он вдруг вспомнил, как два года назад бабушка рассказывала им с братом о том, что во времена ее молодости ряженые изображали вернувшихся из-за гроба мертвецов, которые стремились к своим родным в канун Рождества. Глебу тогда было всего семь, и он мало что понял, но сейчас готов был поверить, что перед ним не живые люди, а выходцы с того света. Бабушка умерла еще весной, и, может, она тоже стояла среди них.

Но вот кто-то в толпе ряженых, несмотря на мороз, ударил по струнам балалайки, кто-то — в мохнатой медвежьей маске — звонко и гулко ударил в бубен, и наваждение исчезло, пропало без следа. Нет и не было никаких покойников, лишь веселые гуляки в вывернутых мехом наружу тулупах и с закрытыми лицами. Остановившись, тяжело дыша, во все глаза смотрел Глеб на маски: тут и козел, и медведь, и волк, и свинья, и черт. Некоторые мужики, не мудрствуя лукаво, повязали на головы бабьи платки или просто вымазали щеки сажей, некоторые нацепили берестяные личины с нарисованными на них смешными рожами. Никого не узнать.

Хотя нет, вон у одного из-под бараньей морды свисает густая сивая борода. Это наверняка дед Семен, первейший деревенский балагур. А вон тот, с большим бумажным клювом на носу, похож на пастуха Ваську. Глеб наконец-то отдышался и успокоился. Все-таки он успел на самую веселую часть праздника.

Мехоноша Никита тем временем громко постучал в дверь и закричал низким, раскатистым басом:

— Эй, хозяева!

Его спутники и спутницы грянули дружным хором:

— А мы к вам пришли! Поклон принесли!

Дверь открылась, выглянул хозяин — коренастый, лысый, в вязаной телогрейке. Густая борода не могла скрыть широкую довольную улыбку.

— Чего расшумелись? — притворно рассердился он. — А ну ступайте прочь!

— Коль не дашь пирога, ни кола, ни двора! — ответили колядовщики.

И начался неспешный, обстоятельный шутовской торг, по заведенному испокон веков обычаю. Гости угрожали, умоляли, льстили, а хозяин отнекивался и бранился, но мало-помалу уступал. Глеб знал, что, в конце концов, он вынесет и пирога, и других сладостей, и к полночи, когда процессия обойдет всю деревню, мешок будет набит угощениями до самого верха. А тогда начнется пир горой.

Ряженые тоже не скучали без дела. Двое из них, петух и свинья, сошлись посреди улицы в потешном поединке под размеренное позвякивание бубна, бренчание балалайки и одобрительные выкрики товарищей. Петух вертел головой и хлопал себя руками по бедрам, а свинья уморительно хрюкала. Вот они сшиблись, и свинье удалось подмять противника под себя, но тот изловчился и тюкнул ее клювом в самое темя. Взвизгнув, свинья отпрянула, и петух тут же налетел на нее, пронзительно крича победное «ку-ка-ре-ку». Все вокруг сгибались пополам от хохота.

Неожиданно сзади раздалось:

— Эй, Глебка!

Глеб обернулся и тут же получил по лицу жестким снежком. Мимо промчался Афонька, его одногодок и главный заводила среди всех деревенских детей. Смеясь, он крикнул:

— Рот не разевай! — и скрылся в толпе.

Отплевываясь, Глеб бросился вслед, на ходу выдернув из сугроба пригоршню снега. Обидчику предстояло поплатиться...

Шло время, неумолимо исчезая в пустоте, и стрелки на часах ползли своей обычной дорогой. Но для тех, кто пел и плясал на улице, эта волшебная ночь растянулась надолго, и казалось, не будет ей ни конца, ни края — только вечный, бесшабашный праздник, полный уютного счастья, слегка захмелевший от свежесваренной браги.

Колядовщики стучались в каждую дверь, и везде неизменно получали гостинцы. Мешок на плече у Никиты заметно раздулся, и вздыхал мехоноша тяжело, устало. Но улыбка не сползала с его довольного лица. Такая уж это была ночь.

Ряженые пели частушки и колядки, ревели звериными голосами, мутузили друг друга и разыгрывали смешные сцены. Носилась вокруг мелюзга, перебрасываясь снежками. Глеб, не обращая внимания на остальных мальчишек, преследовал Афоньку. Тот оказался чересчур ловок и постоянно уворачивался от его снежков, дразнясь и обзываясь. Первоначальная обида на него прошла, и остался лишь азарт, горячий азарт настоящего охотника. Вот она, дичь — высовывает розовый язык и показывает неприличный жест руками в серых вязаных варежках. Сейчас, сейчас!

Опять не попал!

Снежок пролетел чуть-чуть мимо цели. А Афонька, вконец расшалившись, кинулся к безоружному Глебу и, сорвав с его головы треух, побежал прочь.

— Эге! — гневно закричал Глеб. — Отдай!

Не тут-то было. Торжествующе потрясая трофейной шапкой, обидчик скрылся за углом ближайшего забора. Вот ведь гадина! Глеб чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Отпуская на гулянье, мама строго-настрого велела ему не снимать треух. Особенно после бега, как бы жарко в нем не было. И вот. А если он так и не получит его обратно? Предрождественский мороз уже высушивал капельки пота на висках, пока это еще приятно, но ничего хорошего ждать, понятное дело, не приходилось.

Ни один из гуляк не обратил внимания на его беду. Колядовщики как раз подошли к дому старосты, и никому вокруг не было дела до девятилетнего мальчика, потерявшего свою шапку. Проглотив слезы, Глеб двинулся по афонькиным следам.

Повернув за угол, оказался он в узком проходе меж двух дворов. Проход этот вел к старому колодцу, за которым начиналось поле. Летом они любили прятаться около него, очень уж удобное и неприметное было место. Колодец давно пересох, и площадка вокруг заросла малиной и жимолостью. Пока прячешься, можно ягод наесться до отвала. Сейчас же здесь все было покрыто толстым белым покрывалом, и на нем отчетливо отпечатались следы афонькиных валенок. Они уходили вперед и скрывались в темноте.

— Афо-о-онь! — крикнул Глеб. — Хватит! Верни шапку!

Тишина. Мороз больно щипал уши. Подняв повыше воротник тулупа, Глеб пошел по проходу. Над покосившимися заборами с обеих сторон нависали черные ветви, голоса и музыка позади теперь звучали глухо, будто доносились издалека, но он все равно разбирал слова колядки.

— Коляда, коляда! Ты подай пирога!

Заборы закончились, и впереди показался занесенный снегом сруб колодца. Следы огибали его. В свежем смерзшемся воздухе вдруг почудился какой-то странный запах, сладковатый, но неприятный. Идти дальше совсем расхотелось.

— Или хлеба ломтину, или денег полтину!

И еще звуки. Странный хруст, возня и будто бы тяжелое, с присвистом дыхание. И еще что-то. Песня мешала, колядовщики слишком старательно уговаривали старосту.

— Или куру с петушком! Или браги с калачом!

Обогнув колодец, Глеб чуть не наступил на свою шапку. Рядом с ней валялась серая варежка. Подобрав их, он поднял голову, и увидел.

— Отворяйте сундучки, доставайте пятачки!

Чуть в стороне, между кустов жимолости, на потемневшем снегу лежал, раскинув руки, Афонька, а над ним нависала огромная фигура в тулупе, вывернутом мехом наружу. С длинных когтистых пальцев падали черные в лунном свете капли. Падали и прожигали снег. Задранная кверху рогатая маска козла бессмысленно пялилась в сияющее звездами небо. А от того, что было под маской, уже готовый вырваться крик застрял у Глеба в горле.

Судорожно хватая ртом воздух, он развернулся и бросился бежать, краем глаза успев заметить движение позади себя. Ужас подстегивал его, сердце бешено колотилось, и ноги, уже немало потрудившиеся в эту ночь, изо всех сил несли вперед, мимо заборов, на главную улицу, туда, где горели окна и свечи в берестяных фонарях, где звенели веселые песни и под масками скрывались улыбающиеся человеческие лица.

Хриплое, утробное дыхание за спиной становилось все ближе. Догоняет! Еще немного! Еще!

Слетел с правой ноги валенок, Глеб испуганно всхлипнул и в следующее мгновенье, потеряв равновесие, упал лицом вниз, в белую ледяную мглу.


***

Он стоял на большой поляне, окруженной со всех сторон густым, сумрачным лесом. На правой ноге не было валенка, но холода он не чувствовал. Только страх. Там, за деревьями, что-то двигалось. Хрустели ветки, шелестели кусты, облетал с крон снег. Везде только черное и белое.

Вот раздвинулись на опушке тесные заросли можжевельника, и на поляну один за другим вышли трое ряженых, высокие, сгорбленные, в шубах наизнанку. Маски у них были разные: у первого — медведь, у второго — кабан, у последнего — волк. Вышли и остановились, застыли, словно не решаясь идти дальше, словно охраняя невидимую границу леса, замерли на ней неподвижными истуканами.

Чуть не плача от ужаса, Глеб направился к ним. Медленно, осторожно, напряженно. Сам себе удивляясь. Что-то вело его, придавало отчаянной смелости. Встал перед первым, потянулся рукой, бережно приподнял маску. Под ней было лицо его отца. Бледное, худощавое, с аккуратно постриженной бородкой.

— Все будет хорошо, сын! — сказал отец ласково. — Ты только вернись.

Кивнул ему Глеб, немного отлегло у него от сердца. Шагнул ко второму, сдвинул уродливое кабанье рыло, а за ним — бабушкины лучистые глаза. Живые, добрые, вокруг — сеточка морщинок. Как если бы и не умирала, не оставляла их.

— Нельзя тебе, Глебушка, в лес, — бабушка улыбнулась, отчего морщинки заметней стали. — Холодно там.

Улыбнулся Глеб в ответ, и ей кивнул. Потянулся к третьей маске. Оскалилась волчья морда, ощерила клыкастую пасть, зарычала сердито. Отдернул мальчишка руку, отступил на шаг. Не испугался, удивился только. И тут сзади вдруг донеслось:

— Эй, я здесь!

Обернулся он, а с другой стороны на поляну как раз выходит Афонька. Целый и невредимый, будто бы и не рвали страшные кривые когти ему грудь и живот, будто бы не плавился вокруг него снег, пропитанный горячей кровью. Стоит себе, ухмыляется, рукой машет.

Обрадовался Глеб, побежал навстречу. И видит тут — что-то не так с Афонькой. Он вроде как и ростом выше стал, и толще, массивней. И вместо улыбки застыла у него на лице жуткая гримаса.

И хочет Глеб остановиться, а не может уже, ноги опять подводят, сами несут его навстречу тому, что совсем недавно было веселым дурашливым мальчонкой, а теперь лишь притворяется им. Бывший Афонька раздувается до невероятной степени, и одежда его трещит по швам, и рвется, и сквозь дыры лезет наружу черный свалявшийся мех вывернутого тулупа. Лицо расползается, разлетается клочьями, обнажая выцветшую рогатую маску козла.

— Кто ты? — кричит Глеб на бегу. — Кто ты такой?!

— Я никто! — насмешливо ревет чудовище в ответ. Оно огромно, закрывает собой уже половину неба, но все продолжает расти.

— Я никто! Я могу надеть любую личину!

И свет меркнет.


***

— Он что-то сказал. Ты слышал, он что-то сказал!

— Да, кажется, приходит в себя.

Глеб открыл глаза. Тьму рассеивала стоящая рядом свеча. Он лежал в своей кровати, укутанный до самого подбородка одеялом. В доме было жарко натоплено, и он весь взмок.

— Видишь, я же говорил, что все будет хорошо.

Отец. Родной, знакомый голос. Прохладная влажная рука легла ему на лоб.

— Жара нет.

— Глебушка мой!

Это мама. Она сидела рядом, и даже в таком тусклом, неровном свете было хорошо заметно, какие у нее красные, заплаканные глаза. Теперь в них зажглась радость.

Она обняла и поцеловала его. Глеб приподнялся на локтях. За окном продолжалась иссиня-черная ночь, и в небе одиноко висела бледная луна.

— Давно я сплю? — спросил он, зевнув.

Отец, поправив очки, пожал плечами:

— Часа четыре. Тебя принесли незадолго до полуночи. Сразу побежали за Авдотьей... — он тронул маму за плечо. — Пойду, разогрею питье.

Она кивнула, не сводя глаз с сына. Потом стала ему объяснять:

— Авдотья осмотрела тебя, и сказала, чтобы не переживали. Да как тут... мы, конечно, и за доктором послали, только раньше утра он все равно не приедет. Да и то еще непонятно, Рождество ведь.

Глеб кивал. Авдотья была деревенской повивальной бабкой, и он уже несколько месяцев назад узнал, что это означает. Она же являлась и костоправом, и травницей, и к ней обращались с куда большей охотой, чем к доктору, жившему в соседнем селе.

Вошел отец, неся чашку с ароматной горячей жидкостью.

— У тебя голова не кружится? — спросил он.

— Нет.

— А горло не болит?

— Нет.

— А нос не заложен?

— Не заложен.

Он снова положил руку сыну на лоб.

— Никакого жара. Слава Богу, все обошлось. Выпей вот это.

Глеб осторожно взял чашку.

— Тот мальчик... — сказал вдруг отец, и мама как-то странно на него посмотрела. — Скажи... это ведь был волк?

Глеб удивился:

— Что? Какой волк?

И тут неожиданно он понял, о чем идет речь. Губы его задрожали, и из глаз сами собой хлынули слезы. Мама едва успела забрать у него из пальцев чашку, иначе он бы выронил ее. Уткнув лицо в ладони, мальчик разрыдался. Мама обняла его судорожно вздрагивающие плечи, отец успокаивающе гладил по волосам, приговаривая:

— Ну, ну, будет тебе, будет.

Потом слезы кончились. Все еще всхлипывая, Глеб сел на кровати и большими глотками выпил все, что было в чашке.

— Вот молодец. А теперь тебе надо поспать. Утро вечера мудренее, встанешь завтра, и все покажется просто плохим сном. Спи.

Глеб кивнул и опустился на подушку, закрыв глаза. Мама поцеловала его в щеку, задула свечу, и они с отцом вышли за занавеску, отделявшую его закуток от большой комнаты, и теперь мальчик мог лишь слышать их приглушенный шепот.

— Тебе тоже надо лечь. Вымоталась вся.

— Нет, Авдотья велела проведать ее, как только Глебушка в сознанье придет. Я сейчас к ней быстренько сбегаю.

— И не спится старухе. Ну хорошо, пошли. Я обещал Матвею помочь... у колодца. Урядник сказал, нельзя ничего трогать до приезда пристава. А они с доктором только с утра появятся. До тех пор надо охранять. Может, и зверя выследим.

— Царица небесная, от кого охранять?

— От волков. Да и от людей тоже, незачем им глазеть.

— А Глебушке придется с приставом говорить?

— Ничего не поделаешь. Он единственный, кому довелось хоть что-то увидеть. Ума не приложу, что им там понадобилось...

— Ох, горе-то какое. А кто этот бедняжка?

— Говорят, сынишка Федора Сипатого. Самого Федора добудиться не могут никак, пьян мертвецки еще с полудня.

— Боже ты мой! Ведь в Рождество...

Закрылась дверь, шаги прошумели в сенях, и наступила тишина. Глеб остался в доме один. Он не спал, и вовсе не хотел спать. Кусая губы, лежал в темноте и думал о том, как хотелось ему прервать отца, вскочить с кровати и крикнуть, что это был вовсе не волк, не волк, не волк! Что волк совсем не плохой, он только рычал, потому что не хотел пропускать его в лес, а Афоньку по правде убил ряженый в маске козла, который на самом деле...

Кто же он на самом деле? Покойник, жадный до человеческой крови? Пастух Васька, бывало, рассказывал им про таких. Выбрался мертвяк из могилы и закрылся личиной, затерялся среди других ряженых, выжидая удобного момента. Или это лесной житель, болотный дух, оголодавший за лютую зиму, притворившийся человеком? Бабушка, наверное, знала бы ответ.

Глеб перевернулся на другой бок и посмотрел в окно. Теперь он все хорошо вспомнил, и перед глазами стояли тяжелые капли, срывающиеся с острых изогнутых когтей. У покойников могут быть такие когти. Кажется, один из друзей говорил ему, что у мертвецов ногти и волосы растут и после смерти. Да может быть, это и брехня.

Чу! За окном что-то промелькнуло. Показалось, будто на мгновенье черная тень загородила собой луну. Сердце вновь бешено забилось в груди, как тогда, у колодца. Прислушался. Тишина. Мерно тикают старые настенные часы с кукушкой в большой комнате, да вроде бы скребется мышь под полом. И все. Наверное, моргнул просто.

Тихий, еле уловимый шорох раздался в сенях. Ветер? И вот опять — слабое шуршание. Там кто-то был. Мальчик не спеша сел на кровати, облизал пересохшие губы. Потянулся рукой к свече, но в этот момент услышал, как открывается дверь в большой комнате. Поток холодного воздуха ворвался в дом, зашелестел занавеской.

От ужаса Глеб не мог пошевелить и пальцем. Мысли лихорадочно забились в голове. Мать вернулась? И крадется по дому, чтобы не разбудить его? Окликнуть? Спросить? Язык словно бы прирос к небу, и отказывался повиноваться. Где же брат, почему его нет? Он напряженно вслушивался во тьму, но различал только стук своего сердца. Может, и вправду почудилось. Примерещилось с перепуга. А дверь ветром открыло. Конечно, так и есть.

Осторожно выдохнув, Глеб спустил на пол босые ноги.

И тут скрипнули в комнате половицы. И еще раз. И еще. Скрипели сильно, протяжно, не как под обычным человеком. Кто-то большой и тяжелый медленно шел сейчас по ним, стараясь ступать как можно тише. Чтобы не потревожить, не спугнуть раньше времени. Глеб понял, что дрожит. Он изо всех сил сжал зубы, чтобы не стучали. Ни звука. Черное зловещее безмолвие. И в самом его центре — ряженый. Прямо здесь, за занавеской. Протяни руку и дотронешься.

Во мраке он не мог видеть, но ясно представил себе его. Громоздкий заиндевевший тулуп мехом наружу, длинные серые пальцы, когти, изогнутые как серпы, нелепая козлиная маска с витыми рогами, под которой ничего нет. Чудовище стояло за занавеской, а на кровати маленький мальчик, по рукам и ногам скованный страхом, не дыша, смотрел в сгустившуюся темноту и ждал, когда оно войдет.

Он боялся не смерти, не боли и не крови. Совсем другого.

— Я могу надеть любую личину! — сказало оно ему там, во сне, на заснеженной лесной опушке, на извечной границе света и тени. И сейчас Глеб боялся, что, когда его родители вернутся, они не заметят подмены...

Автор: Тихонов Дмитрий

@темы: дети, рассказы, сущности, не своё

---

Сквозь занавес

[Скрёб-поскрёб]

На последней неделе августа Серегу Хвощева, среди своих сверстников известного как Хвощ, привезли обратно в детдом.

Стояли теплые, полные ласкового солнца, дни, и большинство воспитанников, вернувшихся из загородных лагерей и предоставленных самим себе, проводили все свободное время на улице.

Горб, Рыжик и Муха играли в футбол во дворе, и прекрасно видели, как у ворот остановилась машина, и из нее вышел Хвощ с какой-то незнакомой женщиной.

— Хрена... — пробормотал Рыжик, беря мяч в руки. — По ходу, его назад прислали.

— Ну, дык, не стали бы они его там все время держать, — пожал плечами Горб. — Кормить надо, расходы всякие, кому он нужен...

Муха, прищурившись, рассматривал новоприбывших, идущих по асфальтированной дорожке к входной двери. Когда они скрылись, он обернулся к друзьям:

— У Хвоща рожа как у сраного терминатора. Глаза в кучу.

— Это его в дурке какой-нибудь дрянью накачали.

— Ага, — Муха выхватил у Рыжика мяч. — И теперь он грустит, что здесь уже не с чего будет поторчать!

Смех взлетел в спокойное безоблачное небо, налитое густой синевой, подхваченный внезапным порывом ветра, ударился в окна, отразился от запыленных стекол и растаял в легком шелесте травы. Игра продолжалась.

Если тебе всего двенадцать, то полгода — большой срок. Именно столько прошло с того февральского дня, когда Хвощ, обычно спокойный и замкнутый, медленный на подъем, вдруг посреди урока географии вскочил с места, схватил стул и с размаху кинул в учительницу. Она еле увернулась, а мальчишка бросился к ней и, крича: «Убью, сука!», ударил по лицу, сбив очки. Драться флегматичный и щуплый Хвощ никогда не любил, а если приходилось, то делал это так неуклюже и неумело, что заставлял и противника, и зрителей давиться от хохота. Но этот удар ему удался. Географичка выбежала из класса в слезах, и с тех пор дети ее больше не видели. Оно и понятно, после такого ни о каком авторитете среди учеников речь идти не может. Но дело не в учительнице, а в том, что, как только она выскочила за дверь, ноги Хвоща вдруг подломились, и он осел на пол, заходясь в беззвучных рыданиях на глазах у ошеломленных одноклассников. Никто так и не сказал ни слова, пока не подоспели завучи и не увели Хвоща прочь. Он не сопротивлялся, не отвечал на расспросы и не поднимал глаз. Бледный и поникший, сидел он сначала в кабинете директора школы, потом в кабинете заведующей детским домом, уставившись в одну точку, тихо всхлипывая и время от времени кусая грязные ногти. На другой день его увезли, и многие не без оснований решили, что навсегда. Как теперь выяснилось, они ошибались — Хвощ вернулся.

Вскоре стало ясно, что лечение мало подействовало на беднягу. Он не говорил никому ни слова. Понуро слонялся по коридорам и комнатам, скользя по стенам пустым, ничего не выражающим взглядом. Если к нему обращались, не отвечал. Вообще не реагировал, даже не поворачивал головы. Просто проходил мимо. Казалось, что он ищет нечто, известное и важное лишь ему.

Между тем лето все-таки закончилось, несмотря на все надежды и мольбы. Грянуло сумбурно-бессмысленное первое сентября, безрадостный праздник, не нужный ни ученикам, ни учителям. Во время торжественной линейки впервые за последние три недели пошел дождь, холодный и серый, и завуч со школьного крыльца читала свое ежегодное обращение равнодушным зонтам. Хвощ стоял вместе с остальными детдомовскими, и ни у кого из них не было зонта. Вода текла по его лицу, капала с подбородка, но он ни разу не поднял руки, чтобы стереть ее. И ни разу не моргнул.

Началась учеба, и лето, полное безмятежного покоя, свободы и солнца, стало превращаться в сон. Многим уже казалось, будто бы его и вовсе не было — так, мелькнуло что-то теплое и светлое и тут же исчезло, без остатка растворилось в буднях. Классы, уроки, занудные учителя, скучные учебники. Скука, скука, скука. Бредовые, бесполезные правила, факты, мысли, никчемные обрывки какой-то другой реальности. Москва была основана в таком-то году, свет проходит расстояние от солнца за восемь минут, глаза — зеркало души. Кому это нужно?! Сидишь в четырех стенах, слушаешь голос, бубнящий то ли таблицу умножения, то ли английский алфавит, и думаешь только о футбольном поле. После ужина в детдоме — свободное время.

Хвощ не прогуливал и не хулиганил. Он даже не курил. На переменах стоял где-нибудь в уголке; на уроках, не отрываясь, смотрел в окно. Преподаватели не беспокоили его. Класс, сформированный из детдомовских, был очень тяжелым, и в нем каждый, способный хотя бы просто сидеть тихо, ценился на вес золота. Классная руководительница, с головой ушедшая в ведомости на питание и составление учебного плана, и думать забыла о своем необычном подопечном, тем более, что он, вроде бы, не доставлял никаких хлопот. Одноклассники и соседи по комнате тоже перестали обращать на Хвоща внимание. По крайней мере, до тех пор, пока он не нарушил свой обет молчания.

Во вторую учебную субботу, по старой традиции, администрация школы решила провести день здоровья. Это значило следующее: никаких уроков, пробег, пожарная эстафета, классный час. Для детдомовских — настоящий праздник, единственная возможность хоть в чем-то превзойти домашних. Естественно, с того времени, как стало известно о готовящемся мероприятии, во всех комнатах и укромных курилках обсуждалась только одна тема — кто будет участвовать в субботних соревнованиях.

В четверг вечером Муха, Рыжик и еще двое ребят постарше сидели на старых качелях за жилым корпусом. Вились синие струйки табачного дыма, а вместе с ними и неспешная, обстоятельная беседа, сопровождавшаяся смачными плевками в траву.

— Надо Бориса первым поставить. Он стопудово сразу всех сделает.

— Борис не побежит, — помотал головой Рыжик. — Он в изоляторе.

— А чё?

— Говном на уроке кидался. Из толчка принес в бумажке завернутое.

— Герой, бля. А кого вместо него?

— Не знаю.

— Хвоща надо, — вдруг предложил Рыжик. — Помните, как он раньше гонял? Ну, в начальной школе?

— Да, гонял здорово, только теперь ты его не заставишь.

— Точно. Кстати, он во сне разговаривает.

— Серьезно?

— Отвечаю. Вчера проснулся... Ну, в толчок пойти. А он бормочет чушь какую-то.

— И что бормотал?

— Да не помню. Про театр и короля вроде... король гнили или боли, хрен его знает. Еще ногой дергает и так быстро шепчет «Отпусти, отпусти, отпусти...».

— Во дурик!

— Больной, хер ли...

За ужином Муха сел рядом с Хвощом и, ткнув его локтем под ребра, заговорщицки подмигнул:

— Как там король гнили?

Хвощ вздрогнул и выронил ложку. Лицо его вытянулось и побелело, Муха даже испугался, что тот сейчас грохнется в обморок. Но нет. Глубоко вдохнув, Хвощ спросил дрожащим голосом:

— Откуда ты знаешь?

Муха заржал:

— Оказывается, ты не только во сне разговариваешь!

Хвощ, видимо, понял, что к чему. Краска постепенно возвращалась на его лицо. Он схватил ложку и зло пробормотал:

— Хочу — говорю, хочу — не говорю!

Сине-серые сентябрьские сумерки заполнили собой комнату. Дежурная воспитательница уже закончила обход и погасила в спальне мальчиков свет. Наступило странное, зыбкое время между днем и ночью, между сном и явью, время теней и жутких историй, важных разговоров, подводящих итоги, расставляющих все по своим местам. Муха, которому не спалось из-за воспоминаний об отце, сел на кровати и спросил:

— Эй, Хвощ, как там в психушке?

Он не надеялся на ответ, но услышал его:

— Весело.

— Да ладно. Что может быть веселого в психушке?

— Может, — Хвощ лежал на спине, не мигая глядя в потолок. — У нас был кукольный театр.

— Гонишь! Театр, блин. Откуда в дурке театр?

— Не знаю. Он там всегда был.

Муха переглянулся с Рыжиком и выразительно покрутил пальцем у виска.

— И что там показывали?

Хвощ недовольно поморщился, не отрывая взгляда от потолка:

— Показывали всякое. Какая разница? Про Гамлета там, еще много...

— Про кого? — фыркнул Муха. — Это что за мудак такой?

— Принц один. У него отца убили, и он с ума сошел.

— Ни хрена себе! Вам там вокруг своих дуриков мало было?

— Ты не веришь мне? — голос Хвоща был спокоен и холоден, как лесной ручей.

— Нет, не верю, — Муха зло ухмылялся. — Мне кажется, в дурдоме тебя просто перекормили таблетками, потому что ты псих, долбанутый на всю башку. И теперь втираешь нам какую-то хрень про принцев и кукольный театр. Либо просто гонишь, либо тебя приглючило.

Рыжик встрепенулся:

— А еще этот, гнилой король, или как там!

— Точно! Он тебе снится, что ли?

Хвощ даже не повернул головы. По-прежнему глядя вверх, он просто сказал:

— Сам все увидишь.

И закрыл глаза.

Следующим утром на тумбочке рядом с кроватью Мухи появился билет. Это была половинка обыкновенного листа в мелкую клетку, вырванного из школьной тетради. В центре синей шариковой ручкой было изображено нечто вроде занавеса с двумя классическими масками трагедии и комедии. Сверху шла надпись, сделанная крупными корявыми буквами с многочисленными завитушками:

«ДОБРО ПОЖАЛАВАТЬ В НАШ ТЕАТР».

А снизу еще одна, короткая, ровными четкими буковками:

«Билет Љ1»

Муха повертел бумажку в руках, стукнул в плечо Рыжика:

— Глянь, как этого психа прёт. Всю ночь, наверно, сидел рисовал.

Рыжик хмыкнул и, пожав плечами, полез в тумбочку за зубной щеткой. Муха подошел к Хвощу, процедил сквозь зубы:

— Это ты мне положил?

Тот медленно и настороженно повернулся, будто бы не был уверен, действительно ли слышал рядом с собой чей-то голос:

— Что?

— Что! Оглох, ёптвою?! Это ты мне положил, спрашиваю?

Хвощ кивнул:

— Я. Положил. Пригодится.

— На хрена?

— Это билет, — он еле заметно улыбнулся. — В театр. Ты же хотел посмотреть.

— И чё, типа, они ко мне приедут теперь?

— Да. Уже скоро.

Муха скривился. Чокнутый слишком далеко зашел в своем вранье, это отличный шанс проучить его. И, несмотря на то, что держать бумажку в руках было неприятно, Муха аккуратно сложил ее, сунул в задний карман джинсов и сказал:

— Хорошо. Но если никакого театра не приедет до понедельника, я тебе рыло начищу, лады?

— Лады, — просто ответил Хвощ и начал натягивать свитер, давая понять, что разговор окончен.

День выдался суматошный, но удачный. Утро было туманное и холодное, однако небо оставалось чистым, без единого облачка, и ни одно из запланированных мероприятий не отложили. В пробеге детдомовские оставили домашних далеко позади, без труда победив на каждом из десяти этапов.

Потом была пожарная эстафета. Они разматывали шланг, таскали на носилках «раненых», носились вокруг стадиона в противогазах. Рыжик схлестнулся с одним шестиклассником, и Муха кинулся другу на подмогу. К тому времени, как подоспел физрук и растащил их, у обоих уже были разбиты носы и губы, хотя шестикласснику досталось сильнее, все-таки его били вдвоем. Классная руководительница накричала на них, пообещала рассказать все воспитателям. Муха послал ее по всем известному адресу — громко и прилюдно. Он был слишком взвинчен, чтобы соображать, что делает. Классная отвесила ему пощечину и пообещала засадить в изолятор на неделю. Муха плюнул ей под ноги, развернулся и пошел прочь. Двое десятиклассников остановили его и привели в детдом, где оставили под надзором подслеповатой технички тети Саши до окончания всех мероприятий дня здоровья.

После обеда у них была забита стрела с одним парнем из домашних, который вдруг начал ни с того, ни с сего кричать, что Горб на своем участке эстафеты срезал путь. Вполне возможно, это действительно имело место, но сдавать своих никто не собирался. Победителей, как известно, не судят.

На стрелу кроме виновников торжества подтянулись Муха с Рыжиком и еще парочка любителей на халяву подраться. Со стороны домашних подошло трое.

Но махач не состоялся. Пацан вдруг взял и вежливо извинился перед Горбом, признавшись, что был не прав. Горб важно кивнул, пожал протянутую руку и, глупо улыбаясь, отправился назад. От расстройства Муха подрался с Рыжиком. Через десять минут они уже помирились и уселись в туалете играть на мелочь в новые карты с фотографиями голых женщин, которые подарил Горбу один его друг из города.

Неудивительно, что Муха совсем позабыл про билет, лежавший в заднем кармане джинсов.

Осень брала свое. К вечеру все небо затянули облака, а вскоре после наступления темноты пошел дождь. Он монотонно стучал по крыше и карнизам, навевая недобрые предчувствия. С наружной стороны окна к стеклу прилип мокрый березовый листок — в комнату заглядывала тоска грядущей зимы. Холодный ветер задувал в щели в старой оконной раме, и все внутри поплотнее кутались в тонкие одеяла. На этот раз перед сном ожесточенно обсуждались спортивные события и достижения прошедшего дня. Каждый стремился рассказать о себе, о том, как он ломанулся, и как чуть не споткнулся и не долбанулся прямо мордой в асфальт. Только Хвощ молчал, с головой укрывшись одеялом, но на него никто не обращал внимания. Несколько раз ночная дежурная приоткрывала дверь и шипела:

— Мальчики, тише!

Все тут же замолкали и зажмуривали глаза, а стоило ее шагам в коридоре стихнуть, как споры возобновлялись с новой силой. Однако к полуночи они постепенно прекратились — дождь одного за другим убаюкал мальчишек. Всех, кроме Мухи.

Тот никак не мог заснуть. Смотрел на одинокий желтый листок в окне и впервые за долгое время вспоминал отца.

Налитые кровью глаза, густая щетина на исхудавшем лице, вечно взлохмаченные грязные волосы. Он походил на человека, только что сбежавшего из вражеского плена. У них на стене, рядом с зеркалом, висела фотография мамы. Однажды Муха (правда, тогда, во втором классе, его еще никто так не называл) вернулся домой из школы, стекло на фотографии оказалось вдребезги разбито. Отец сидел на подоконнике и бурчал себе под нос какую-то песню. Как обычно, пьяный и мало понимающий, что к чему. Увидев сына, он протянул руку — наверное, чтобы потрепать его по волосам, как часто делал раньше — но Муха увернулся и пошел к себе в закуток. Отец сзади гневно проревел:

— Вернись немедленно, сукин сын!

Он открыл глаза, и воспоминания прервались. Карман в его джинсах, висящих на спинке стула, светился. Слабым белым светом. Тот самый карман, в который он утром засунул билет.

Муха осторожно сел на кровати и, оглядевшись, вытащил бумажку. Она действительно светилась. Не вся целиком, а только буквы и рисунки. Теперь на ней была еще одна надпись — в самом низу, почти по краю.

«Второй этаж, за библиотекой».

Это адрес, догадался Муха. Кукольный театр находится именно там, в пустующем крыле здания. Может, он все-таки уснул, и Хвощ незаметно оставил на билете эту приписку, а теперь дожидается его?

Муха встал. Ну, точно. Кровать Хвоща была пуста, только скомканное одеяло, будто бы сброшенное в сильной спешке, свешивалось на пол. Что ж, этот придурок сам напросился. Муха натянул джинсы и майку и, зажав в кулаке все еще мерцающий билет, на цыпочках вышел из комнаты. В коридорах не выключали свет на ночь, а потому передвигаться по детдому было совсем не трудно, главное — не попасться на глаза дежурному.

Муха вышел на лестницу, спустился на два пролета вниз, прошмыгнул мимо комнаты воспитателей, из которой доносился зычный храп, и свернул в левое крыло. Теперь он был почти у цели. Вот и обшарпанная дверь с покосившейся табличкой. «БИБЛИОТЕКА». Рядом на стене список книг, которые разрешается брать воспитанникам, и фотографии лучших читателей.

Свернув за угол, Муха замер. Впереди была тьма. Свет, линолеум, коричнево-белые стены — все резко обрывалось в густом мраке, невесть откуда возникшем посреди коридора. В следующее мгновенье мальчик понял, что перед ним, и выдохнул с облегчением, хотя жути от понимания не убавилось. Потому что это был занавес. Черный или темно-синий, ниспадающий с потолка изящными тонкими складками.

Мухе вдруг захотелось помолиться, но ни одного нужного слова на ум не пришло.

— Эй, Хвощ! — позвал он шепотом. — Ты там?

Ответом была тишина. Сжав кулаки, он осторожно подобрался к занавесу и, приподняв его — ткань оказалась легкой и приятной на ощупь, — шагнул за....

Такого Муха еще никогда не видел. Это совсем не походило на детдом. Огромный, погруженный во мрак зал, полный удобных с виду кресел, и ярко освещенная пустая сцена. Под ногами — мягкий зеленый ковер, а на потолке — величественные хрустальные люстры, потухшие, но оттого не менее прекрасные.

— Пришел все-таки? — раздался сбоку знакомый голос.

Хвощ сидел на ближайшем кресле и, что удивительно, был одет в аккуратный черный фрак, сшитый точно по фигуре. Такие носят пушкинские герои на картинках в учебниках литературы.

Облегченно вздохнув, Муха прошептал:

— Эй, ни хрена себе... ты где такой костюм надыбал?

Хвощ мотнул головой:

— Неважно. Твой билет.

Муха, все еще не совсем уверенный в реальности происходящего, протянул ему бумажку, которая перестала светиться, как только он миновал занавес.

— Отлично, — Хвощ взял ее, рассмотрел и вдруг порвал надвое. — Теперь ты можешь пройти. Уже совсем скоро! Иди за мной.

И он повел его по проходу между рядами кресел вниз, к сцене.

— Ты что... билетер, так? — спросил Муха, с трудом припомнив нужное слово.

— Да. И распространитель. Это по-любому лучше, чем стать актером. Мы договорились, — Хвощ изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал, но выходило не очень. — Договорились.

— С кем?

— С хозяином театра.

— Слышь, — Муха пропустил последнюю реплику мимо ушей. — А откуда здесь все это взялось?

— Не знаю. Может, всегда было.

— Да не гони! Такая махина не влезет в детдом.

— А кто тебе сказал, что это детдом? Это театр. Хозяин говорит, весь мир — театр. Вот, садись.

Хвощ указал на кресло в середине первого ряда, прямо перед сценой.

Муха подозрительно огляделся. Темнота скрывала зал вокруг, но он был уверен, что кроме них, здесь никого больше нет. Почти уверен.

— Садись, садись, — настаивал Хвощ. — Представление сейчас начнется.

— Какое представление? — Муха сел, чувствуя, как внутри растет злоба. Чокнутый оказался прав. Черт его знает, как, но прав, и это не давало покоя, зудело где-то в глубине сознания черным ядовитым комком. Хотелось встать и с размаху двинуть в эту потную невзрачную харю. Уж драться-то он умел. Всего пара ударов, и ушлёпок во фраке будет валяться на полу...

— Сценка, — пояснил Хвощ, опускаясь в соседнее кресло. — Обычно в кукольный театр ходит много народу, но сегодня... тут все специально для тебя.

— Для меня?

— Да. Ты же хотел увидеть. Вот и дождался. Приехали к тебе одному.

— Э, погоди... а комендант, там... дежурные, воспитатели — знают?

— Какой комендант? Забудь, — нервно усмехнулся Хвощ и тут же, ткнув соседа локтем, шепнул:

— Всё! Замолчи!

Заиграла негромкая музыка, и на сцену вышли две куклы. Вернее, это сначала они показались Мухе куклами, потом он пригляделся, и волосы у него на загривке зашевелились. На сцене стояли дети — двое мальчишек его возраста. Бледные лица, ввалившиеся щеки, полузакрытые глаза. Оба казались измученными, истощенными, и вряд ли соображали, что с ними происходит.

Сквозь кисти, ступни и шеи «кукол» были продеты тонкие, отливающие медью нити, уходящие далеко вверх, в густую тьму, где неведомые чудовищные кукловоды готовились к представлению.

— Охренеть! — Муха испуганно повернулся к Хвощу. — У них реально ладони проволокой проткнуты?

— Это театр, — прошептал тот в ответ. — Никогда нельзя сказать, что реально.

— Не парь мозги...

— Смотри лучше! Тебе понравится.

Марионетки неуклюже поклонились, и спектакль начался. Глядя на их дерганые, судорожные движения, Муха морщился от отвращения. Совсем рядом, всего в паре метров от него, с глухим стуком бились об пол босые ступни, безжизненно мотались из стороны в сторону головы. Это было жутко и в то же время завораживало, намертво приковывало взгляд. Муха думал о боли, о том, могли ли они чувствовать ее в пробитых конечностях, и пальцы его впивались в подлокотники так, что побелели костяшки, в животе похолодело. Он не хотел видеть, но боялся, что если отвернется или закроет глаза, то кто-нибудь — может, Хвощ или один из «актеров» — дотронется до него, и тогда он не выдержит и закричит.

Через некоторое время, несмотря на всё усиливающийся страх, Муха начал улавливать некий смысл в представлении, идущем пока без всяких слов. «Куклы» кого-то напоминали ему. Один из изувеченных мальчишек, тот, что повыше, был одет в странно знакомую джинсовую куртку, подбородок и щеки его покрывала серая краска, а волосы были нелепо взлохмачены. Второй носил за спиной ранец. Обычный детский ранец, с Дональдом Даком. Он сам носил такой в начальной школе. Это все что-то значило, но вот что именно, Муха ещё не мог сообразить. Паззл, кусочки которого разыгрывались на сцене, никак не желал собираться воедино.

И только когда высокий повесил на драпировку фотографию какой-то женщины, Муха понял. Зубы его застучали.

Он ведь никому никогда не рассказывал о своих родителях, держал всё в себе, хранил, берег, как сокровище. Откуда им известно?! Хвощ на соседнем кресле беззвучно смеялся, а по щекам его текли слезы. Этот психованный урод за всё ответит, за все получит. Но позже — сейчас Муха должен был досмотреть.

На сцене мальчик-марионетка в джинсовой куртке ударил кулаком по фотографии. Брызнули в стороны осколки, исказился любимый образ. Второй мальчик, изображающий тихого забитого второклассника, медленно подошел, и первый протянул к нему руку — кто знает, для чего, может, чтобы просто потрепать по волосам. Но второклассник увернулся и зашагал прочь.

— Вернись немедленно, сукин сын! — голос шел откуда-то из глубины, из-за сцены, и в нем было мало человеческого. Вздрогнув, Муха сжался, словно опасался удара. Он знал, что сейчас произойдет.

Школьник развернулся, и в руке его оказался нож. Короткое, едва уловимое движение — лезвие вошло в живот мальчика, изображавшего отца, тот жалобно вскрикнул и отшатнулся. Еще один взмах, еще один. Отец падает на колени, истекая кровью, и тут сын с размаха бьет его ножом в горло, а потом в лицо.

Муха вскочил с кресла и, оттолкнув пытавшегося ему помешать Хвоща, помчался вверх по проходу. Прочь, прочь отсюда! Но на середине он вдруг замер, от ужаса не в силах ни крикнуть, ни вдохнуть. Впереди, в непроглядной темноте, кто-то стоял.

— Не понравилось? — раздался голос, вкрадчивый, но глубокий.

Муха сжал кулаки и крикнул, собрав остатки храбрости:

— Я не делал этого! Не делал!

— Не делал, — согласился тот, кто был впереди, но теперь голос прозвучал немного ближе. — Просто хотел сделать. Просто винил себя, что так и не решился.

— Не подходи! — взвизгнул Муха. Он жалел сейчас об очень многих вещах: о том, что попал в детдом, о том, что наехал на Хвоща, о том, что так и не выкинул билет, пока была возможность — все вместе привело его сюда, в это проклятое место.

— Ты боишься меня? — неизвестный приближался: уже виднелся светлый овал лица, и свет сцены отражался в круглых черных стеклах очков. — Не надо бояться. Я не создаю марионеток. Вас изготавливают там, с той стороны занавеса. Я всего лишь постановщик.

Он подошел почти вплотную. Муха вдруг вспомнил мать. Отрывочный, мимолетный, но удивительно яркий образ. Мама гладит белье на кухне, а из окна льется белый весенний свет. И еще запах. Пахло творогом.

Постановщик нагнулся к нему:

— Ты почти идеален. Уникальный экземпляр. Главная нить уже в тебе. А остальное не проблема.

Муха взглянул в черные стекла:

— Отпустите меня.

Постановщик улыбнулся:

— Добро пожаловать в мой театр!

С легким шелестом из темноты спустились медные нити и впились Мухе в тело, пронзая плоть, закручиваясь вокруг запястий и лодыжек. Где-то сзади безумно, надрывно засмеялся Хвощ. Муха не кричал. Только вздрагивал и стонал от боли, стиснув зубы, а когда нити потащили его вверх, успел понять, что под черными очками палача не было глаз.

Автор: Тихонов Дмитрий

@темы: рассказы, сущности, искажения времени и пространства, не своё

---

Смех

[Скрёб-поскрёб]

Я сидел на иссохшем остове телеги, подставив спину безжалостно палящему солнцу, и думал о стройной темноволосой девушке, которую когда-то любил. О ее плечах, пальцах и маленьких изящных следах на песке. Имени ее я не помнил, слишком много лет успело пройти с тех пор, когда мы встретились в последний раз. Но на самом деле имя так мало значит. Особенно в таком нелепом переплетении противоречий, как любовь. Особенно, если ваша возлюбленная уже давным-давно покоится под грубым деревянным крестом, который вы сколотили собственными руками.

Я вздохнул. Хотелось пить, а в небольшой фляжке, висевшей на моем поясе, воды осталось всего на пару глотков. Во все стороны, насколько хватало глаз, тянулись однообразные, раскаленные, усеянные костями и камнями Пустоши, и до ближайшего колодца было два дня пути. Однако я кое-кого дожидался и вовсе не собирался переносить предстоящую важную встречу из-за одной только жажды. Пора прекращать тратить время впустую.

Шаги за спиной я услышал задолго до того, как рядом с моей тенью на песке появились еще три, и сразу понял, что это именно те, кого я ждал. Но оборачиваться не собирался, хотя и рисковал получить пулю между лопаток.

— Подними руки, быстро! — раздалось сзади. Просьбу подкрепил ствол револьвера, уткнувшийся мне в затылок. Аргумент более чем веский. Пришлось подчиниться.

— Хорошо. Теперь повернись.

Я повернулся, и дуло пистолета оказалось точно перед моими глазами. Захватывающее зрелище, доложу я вам. Будто железнодорожный тоннель. Тоннель, в глубине которого ждет своего часа смертоносный свинцовый поезд.

Их было трое, как меня и предупреждали. Все запыленные, угрюмые, небритые, с длинными светлыми волосами. На фоне мертвого пейзажа Пустошей они смотрелись достаточно естественно. Братья Гартеры, черт бы их побрал. Та еще семейка.

— Он самый! — обрадовано заявил тот, который держал револьвер. Судя по багровому шраму, пересекающему все лицо, это был старший из братьев, Безумный Джон.

— Послушайте, парни... — начал было я, но тут Джон с силой ткнул меня дулом в лицо и рявкнул:

— Заткнись, ублюдок! Харви, забери у него пушку.

Один из братьев, тот, что стоял справа, с опаской шагнул ко мне и вытащил из кобуры мой кольт. Так, значит, этот — Харви, младшенький. Выходит, что оставшийся, стоящий справа от Джона верзила с пустым взглядом и есть Дик Гартер, Мясник из Миддл-Ривер. Жуткий субъект. Пожалуй, именно его и стоит опасаться больше всего.

Харви вернулся на свое место. Джон еще раз ткнул дулом револьвера мне в лоб:

— Отлично, дружище! Не рыпайся, может, проживешь еще пару дней! И главное, не смейся! Даже не улыбайся, чертов прихвостень! Понял меня? Увижу, что лыбишься, сразу прострелю башку! Нам и за мертвого немало золота отсыплют.

Я покачал головой:

— Не волнуйся, Джонни. Смех должен быть искренним. Я могу сколько угодно кривить рот, но из этого ничего не выйдет. Так что вы в полной безопасности, если только случайно не развеселите меня...

Я понял, что он сейчас сделает, на секунду раньше его самого. Джон Гартер с размаху ударил меня ногой в пах. Я согнулся пополам от наполнившей все тело боли. Согнулся, но не упал. Этого ему показалось мало — он пнул меня в лицо. На этот раз я все-таки повалился на землю. Из разбитых губ по подбородку текла горячая кровь. В голове гудело, будто я выпил литр виски.

— Смешно?! — зарычал Гартер, брызгая слюной. — Смешно тебе, ублюдок?!

Он еще раз ударил меня, острый носок сапога врезался в грудь.

— Мы не рассмешим тебя, сукин сын, уж поверь! Скоро смеяться тебе будет нечем!

Я попытался было подняться, но Джонни пнул меня снова, в плечо — так сильно, что я опрокинулся навзничь. Его лицо, перекошенное от бешенства, нависло надо мной. Шрам уродливо вздулся и стал ярко-малиновым, глаза горели сумасшедшей яростью:

— Лежать! Мы мотались за тобой по этим проклятым Пустошам две недели и чуть не сдохли от чертовой жары! Так что не зли нас и шевелись тогда, когда тебе скажут. Честное слово, даже обидно: я бы пристрелил тебя прямо тут, но за живого Аберхейм дает вдвое больше!

Аберхейм! Подлый костоправ, плюгавый заносчивый докторишка с кучей амбиций. Вот кто заказал им меня. Все ясно. Ну ничего, я с ним еще поквитаюсь! Видит Бог, рано или поздно я до него доберусь.

Безумный Джон Гартер немного успокоился и отошел в сторону, бросив братцу:

— Свяжи его, Харви.

Тот принялся исполнять приказания, а Джон и Дик все время, пока он возился с толстой веревкой, держали меня под прицелом своих револьверов. Наконец, младший управился со всеми узлами, опутав меня по рукам и ногам. Честно говоря, я без всякого труда смог бы освободиться — поживите с мое, и еще не тому научитесь — но решил пока не раскрывать все свои карты. Мало ли как могло пойти дело.

День заканчивался. Черный стервятник неспешно чертил круги высоко в темнеющем небе. В совершенно чистом небе, без единого намека на облачко. Как и всегда было здесь — последний раз облака над Пустошами видели больше ста лет назад. Солнце, багряное, раздувшееся, опускалось к горизонту. Я сомневался, что этим парням удастся увидеть следующий закат, но никак не ожидал, что все закончится так скоро.

Джон, хлебнув из фляжки, потянул за свободный конец веревки:

— Вставай, коровье отродье!

Я неуклюже поднялся. Он подошел ко мне вплотную и процедил сквозь зубы:

— Сначала Аберхейм будет изучать тебя, а потом отдаст жителям Марстона. Знаешь, что они с тобой сделают? Сожгут. На большом, просто огромном костре на центральной площади. Сожгут заживо, потому что ты чертов колдун. Семя дьявола, так они говорят. Что до меня, так я не верю во все эти байки, что о тебе рассказывают. Но хочу, чтобы ты уяснил, ничего смешного не предвидится. Понял?

Я кивнул. В Марстоне меня не любили, это верно. Очень не любили. Так что сомневаться в правдивости его слов насчет костра не приходилось. Я облизал окровавленные губы:

— Если не веришь в байки обо мне, почему запретил смеяться?

Вместо ответа Джон отошел на шаг и со всей силой ударил меня ногой в живот. Я рухнул как подкошенный, не имея возможности даже опереться на руки. Мир завертелся вокруг, перед глазами запылали огненные круги, глухая тяжелая боль вспыхнула в солнечном сплетении. Дыхание перехватило, легкие тщетно требовали воздуха. На глазах выступили слезы. Джон, вполне оправдывая свое прозвище, ударил меня еще дважды — по почкам. Я, наконец, смог вдохнуть и застонал.

А потом Дик Гартер погубил и себя и своих братьев.

Он повернулся к старшему и, чуть опустив глаза, сказал ему:

— Джонни, может, не надо с ним так жестко?..

Поистине, это зрелище стоило той боли, что пришлось испытать. Ричард Гартер по прозвищу Мясник, несколько лет назад лично уничтоживший все население городка Миддл-Ривер, включая детей, кошек и собак, тот, кого называли самым безжалостным человеком столетия — это кровавое чудовище стояло, скромно потупившись, и несмело просило своего свихнувшегося братца, не дотягивающего ему даже до плеча, быть со мной помягче. Редко когда увидишь что-то более забавное. Я не смог подавить улыбку. Честно говоря, я и не пытался, чувствуя, как рождается во мне смех.

Харви, не спускавший с меня взгляда, предостерегающе вскрикнул. Дик и Джон обернулись — вытянутые лица, глаза круглые, как серебряные доллары. Их рожи добили меня. Не в силах больше сдерживаться, я захохотал во все горло, не обращая внимания на всколыхнувшуюся в животе боль.

Надо отдать ему должное, Джон успел выхватить револьвер. Но не более. В следующий миг пальцы его разжались, и оружие упало на землю. Силы уже покинули Гартеров, а теперь, пока я смеялся, стремительно уходили и их жизни, утекали, как серая пыль Пустошей сквозь пальцы. Кожа на лицах высыхала, расползалась, глаза ввалились, волосы выпадали целыми прядями. Из рукавов и штанин сыпался бесцветный песок, всего несколько мгновений назад бывший их мышцами, внутренностями, кровью.

Это продолжалось считанные мгновенья. Я не успел еще справиться с первым приступом хохота, а они уже рухнули в пыль — запутавшиеся в одежде высохшие скелеты, жалкие, никчемные остатки сильных и по-своему гордых людей. Я, все еще давясь смехом, принялся выпутываться из наивных узлов. Это заняло не больше минуты — жаль, не видят этого Гартеры, а то они совсем бы опешили от удивления.

К тому времени, когда я был свободен, ранка на губе уже затянулась, боль в скуле и солнечном сплетении прошла, исчезли мушки перед глазами. Во всем теле бурлила энергия — если нужно, ноги были готовы донести меня до самого края света. Я улыбнулся заходящему солнцу и подошел к изуродованным, отвратительным трупам братьев. Их стало немного жаль. Наверное, потому, что я хорошо знал их прадеда, достойного и надежного человека. Старый Генри Гартер, один из моих лучших друзей, суровый и честный — таких негодяев, как эти его потомки, он вешал без суда и следствия.

Я забрал револьверы братьев, их ремни, патроны, ножи и кольца. Потом нагнулся к останкам Дика и снял с истлевших костей серебряный медальон. Именно он послужит доказательством того, что Мясник из Миддл-Ривер и оба его родственника мертвы. Вот такая ирония судьбы, такое хитрое, злое совпадение: они охотились за мной, выполняя заказ доктора Аберхейма из Марстона, но я сам поджидал их не просто так. Шериф Хаттона, где эти парни успели наследить, пожелал, чтобы они понесли наказание, и обещал мне три сотни золотом — по сотне за брата. Если я не ошибаюсь, коней эти неудачники оставили неподалеку, в каньоне, который я приметил утром — за лошадок можно будет выручить еще столько же.

Солнце почти село. Его огромный, размытый оранжевый диск наполовину скрылся в дрожащем жарком мареве горизонта. Я помахал ему рукой. Уже много лет от моего смеха люди и животные вокруг за пару секунд превращались в ветхие мумии, растения вяли, земля высыхала, а их жизнь переходила мне. Лишь солнце никогда не боялось моих шуток и не страдало от них, поэтому с ним наедине я мог смеяться свободно, не опасаясь за свою репутацию. Что ж, солнце лучше многих людей, известных мне. По крайней мере, на него всегда можно положиться.

Я зашагал по направлению к каньону. Ветер, доносивший оттуда чуть слышное ржание, подтверждал мою правоту. Прибыль обещала быть немалой. Возможно, вскоре я все-таки выстрою себе маленький домик где-нибудь в Пустошах, вдалеке от всех дорог и троп. Буду жить там один, говорить лишь с солнцем и ветром и потешаться только над сусликами и грифами. Интересно, сколько веков я так протяну?

Автор: Тихонов Дмитрий

@темы: рассказы, не своё