Приключения в Бибирево

[Скрёб-поскрёб]

(письмо, найденное во взломанной электронной почте)

Бля, Лех, извини, что вчера не позвонил, но тут у меня полный пиздец случился! Короче, я вчера от тебя как вышел, пошел к метро. Решил через дворы срезать. Естественно, заблудился сразу же. Пошел обратно. Думал к твоему дому выйти, а оказался вообще в лесу. Машины где-то рядом шумят — то ли Алтушка, то МКАД, непонятно, время часа два ночи, на улицах никого, спросить не у кого. Иду и вдруг слышу вопль просто дикий! Явно что-то нехорошее случилось, раз кто-то так орет. Ну, я пошел на крик (сам знаю, что идиот), мало ли, может, убивают кого. А если пьяные дурака валяют, так хоть дорогу спрошу. Сворачиваю за гаражи, а там просто пиздец! Короче, лежит на снегу толи узбек, то ли таджик в этой спецовке оранжевой, над ним какой-то пизденыш мелкий склонился, а вокруг ВСЕ в крови! Как будто банку с краской взорвали. Этот таджик орет благим матом, а тот у него в животе копается, причем у него в каждой руке вилы, как у Фредди Крюгера. Бля, Лех, знаю, что не поверишь, но, все равно расскажу до конца. Я, короче, прихуел от такого, стою, смотрю на них, а тут этот мелкий меня заметил. Голову из живота таджика вынул, руки в стороны расставил и как зашипит! Бля, мне бы драпать оттуда, а меня как парализовало. Он секунд пять пошипел, а потом как прыгнет метров на семь в сторону! Там овраг как раз и лес начинается. Я его не рассмотрел толком, но, похоже, он совсем голый был, на руках только перчатки эти с лезвиями, а может быть, это не перчатки были, я хуй знает.

Короче, я к этому таджику подбегаю, а он живой еще. Кровищи вокруг! Я давай в скорую-милицию звонить, так и так, говорю, приезжайте. Хорошо, что рядом бойлерная стояла, на ней адрес был, а то я даже не знал, где я. Вызвал, стою, думаю, что делать. Решил всех дождаться (снова идиот!), не бросать же человека. Он лежит, хрипит, на меня смотрит. Я ему объясняю, что, мол, скорую вызвал, хотя понятно, что не поможет она нифига, потому что его кишки валяются вокруг как серпантин на красном снегу. Но жалко его всё равно. Я рядом присел, к нему наклонился, а он хрипит только: «Шайтан-шайтан!».

Пока скорая приехала, он помер уже. Дождался я и милицию (трижды идиот!), все набежали, стали этого таджика осматривать, какие-то протоколы составлять, у меня объяснения взяли. Я только представиться успел да рассказать, чего видел, меня сразу в тачку ментовскую упаковали, мобильник отобрали, в наручники, все дела. Что там дальше они делали, я не видел. Полчаса я в этой машине просидел, потом меня куда-то повезли в следственный комитет, сказали, на допрос к следователю. Я спрашиваю, вы там хоть что-то нашли? У меня с собой ни ножа, ничего нет, чем я мог так этого джамшута распотрошить? Голыми руками, что ли? Ничего не знаем, отвечают, получается, ты последним этого таджика видел живым, значит, первый под подозрение попадаешь. Ну думаю, хрен с ним.

Короче, увезли меня куда-то далеко, аж до Тимирязевской, там в кабинете мне пальцы откатали, весь в краске этой черной перемазался, но возникать не стал. Еще полчаса в коридоре под охраной пары милиционеров просидел, потом следователь приехал, меня сразу в кабинет на допрос, еще опер какой-то, два на два метра, тоже поприсутствовать попросился. Рассказал я, как чего было. Думал, сейчас прессовать начнут, но нормально вышло. Следак объяснил, что так, мол, и так, пока он меня задержит на двое суток, так типа по закону положено, а там видно будет. Я говорю, можно мне хоть позвонить и родных предупредить, а то время уже к утру близится, а я как вечером ушел, так и не объявлялся нигде. Нет, отвечает, нельзя. Потом, типа, все потом. Надиктовал я ему показания свои, он протокол напечатал, дал мне почитать, я там сразу же как подозреваемый шел. Ну, тут я возмущаться начал, что за херня, мол, где адвокат, где доказательства, что это я сделал? Думал, что точно за такое пизды огребу, но мне объяснять начали — типа, раз на месте преступления меня обнаружили, то пока разбираться будут со мной. Понятно, что в мою историю про того прыгуна никто не поверил. Я даже вспоминать про него не стал, хотя в протоколе про него написали слово в слово, как я сказал. Но все равно обидно. Я отвечаю — если это я сделал, нафиг я тогда в скорую звонил, ментов дожидался, почему я сразу не свалил? Времени у меня было предостаточно. Потом, говорю, от того чела наверняка следы на снегу остались, рядом с таджиком, и там в овраге поискать можно. И по моим следам видно, откуда я пришел. Хотя после того как там и бригада скорой помощи, и пара нарядов милицейских прошлась, хрен там что найдешь сейчас, в овраге если только. А самое главное, говорю, если это я так человека распотрошил — я в крови должен был хотя бы чуть-чуть испачкаться. Ну, меня выслушали, все так, говорят, но порядок есть порядок. И начали меня про этого пизденыша расспрашивать. А я ж его и не видел толком — темно было за гаражами, и ускакал он быстро. Ну, говорю, ростом он метр шестьдесят, наверное, башка лысая, сам худой, одежды я на нем не видел, только на руках непонятно что — когти или лезвия?.. «Может, это животное было?» — спрашивают. Может, и животное, отвечаю. Может, тебе показалось? Может, и показалось, я от друга иду, бухой малость. Так может, это ты таджика угандошил? Ну, думаю, понятно все. И тут у следака мобильник звонит, он слушал-слушал, потом говорит: «Сейчас буду!». Опера с собой прихватил, а мне какого-то усталого милиционера в кабинет завели, чтобы сторожил меня типа. Следак еще пошутил, говорит мне — никуда не уходи! А куда я уйду, меня ж наручником к столу пристегнули. Короче, они уехали, а я с ментом в кабинете остался. Я думал с ним разговор завязать, хоть узнать, как чего, а он: «Не положено!» — и всё. И в мобильник свой уткнулся. Ну я сидел-сидел и задремал. Просыпаюсь, на часы смотрю — время полшестого утра уже. Милиционер этот дрыхнет, следак не вернулся еще, в конторе тишина, видимо, кроме нас и нет никого. В общем, решил я себя в порядок немного привести, краску хотя бы с рук оттереть, все равно делать больше нечего. Там под столом урна для бумаг стояла, я её ногой к себе подтащил, вынул оттуда лист смятый, начал руки вытирать. Потом пригляделся, а это тоже протокол чьего-то допроса. Дай-ка, думаю, почитаю, раз в урне лежит, значит, не нужно уже. Короче, Лех, там какую-то женщину допрашивали, она тоже эту сволочь видела. С собакой вышла погулять, а эта тварь на неё напала. Собака её прогнала, следом побежала и пропала. Чем кончилось, неизвестно. Я уж думал еще чего интересного в урне поискать, но тут следак вернулся, я еле этот листок спрятать успел.

Следак бледный был, нервный весь какой-то. В кресло своё сел, давай лицо руками тереть. А руки-то у него трясутся.

Ну, товарищ следователь, спрашиваю у него, чего делать-то будем? Да ничего, отвечает, давай-ка еще разок расскажи, как дело было, и можешь идти. А что там произошло — разобрались?.. Разобрались, говорит, ты ни при чем, действительно, но показания дать все равно надо. Без вопросов, говорю. Надиктовал я ему все еще раз, подписал, где нужно было (я уже как свидетель шел, так что нормально все вроде), вещи свои под расписку получил и пошел восвояси.

В общем, Лех, не знаю я, что это за хуйня такая была, но к тебе в Бибирево я больше не поеду, уж извини.

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Где живёт Кракен

[Шо]

Вблизи цистерна казалась еще больше. Огромная, некогда белая, а ныне увитая трещинами и ржавыми потеками, будто плющом, она возвышалась над детьми, как самый настоящий небоскреб. Вообще-то, когда ты маленький, над тобой возвышается абсолютно все: дома, автобусы, грузовики, непонятные и вечно занятые взрослые. Даже мальчишки из старших классов, которые отбирают у тебя деньги, данные родителями на завтраки, — и те нависают над тобой словно башни. Правда, мало кто считает себя маленьким в десять лет. Первая в жизни круглая дата, первый официальный юбилей, как будто завершают некий цикл, по окончанию которого слово «маленький» к тебе больше не применимо. Словно ноль на конце десятки это не зацикленная в круг линия, а спираль, переводящая тебя на новый виток.

Из стоящих на холме шестерых детей, только Лысик все еще относилась к разряду малышей. У нее даже собственного велосипеда не было. Именно потому она всю дорогу тряслась на раме Димкиного велика, тихонько ойкая всякий раз, когда тот неосторожно подпрыгивал на ухабах неровной дороги. Остальным заветная десятка уже стукнула, и транспорт у них был свой собственный.

Генке, самому старшему из шестерки, через месяц исполнялось двенадцать, и возраст автоматически делал его вожаком маленького велосипедного войска. В другое время он вряд ли бы стал возиться с мелюзгой, даже если она не считает себя оной, но сейчас у него просто не было выбора. Летом родители стараются отослать детей подальше из маленького, но, тем не менее, грязного, пыльного и очень загазованного городка. Чада развозятся по бабушкам и дедушкам, по тетям и дядям, по дачам, приусадебным хозяйствам и летним лагерям. Генке не повезло. Именно это лето его родители выбрали для того, чтобы раз и навсегда выяснить отношения — они разводились. И дела им не было до того, что все друзья сына объедаются фруктами, трескают бабушкины пирожки или ночами рисуют соседям по комнате усы из зубной пасты.

Впрочем, не повезло в это лето всем шестерым. «Велосипедное войско» сформировалось только по той причине, по которой обычно и появляются недолговечные детские сообщества, с продолжительностью жизни чуть длиннее, чем у бабочек-капустниц — этим детям некуда было податься.

У Пузыря, которого на самом деле звали Сашкой, не было бабушек и дедушек, а доверить свое пухлощекое чадо незнакомым людям его мама и папа боялись.

Родители Стаса были слишком бедны для того, чтобы вывезти его куда-нибудь дальше пригорода, куда они периодически и выбирались всей семьей на так называемые «пикники». Стас никому не говорил, но все ребята знали, что он держится вместе с ними и терпит подзатыльники и обидные прозвища, которыми награждал его Генка, только потому, что его уже тошнит от жареных сосисок и хлеба с кетчупом.

Димка же полгода назад потерял мать, и теперь его отец чаще вспоминал о бутылке, чем о родном сыне. Даже когда мальчик подрался в школе и сломал себе палец, в травмпункт, а потом и в поликлинику его водила классная руководительница Зинаида Карповна. В последнее время в их доме часто стали появляться неприятные озлобленные тетки, похожие на давно некормленых собак-ищеек. Вооружившиеся папками, в которые, роясь по дому, вечно что-то записывали, они громко отчитывали Димкиного отца и постоянно угрожали странными буквами «Кэ-Дэ-эН». Что это такое, не знали ни его новые друзья, ни сам Дима. Но в одном он был уверен твердо — ищейкоподобные тетки хотят забрать его у отца. Видимо из-за сложной семейной ситуации Генка донимал его меньше остальных. У Димы даже не было обидного прозвища.

Хуже всех приходилось Лысику. Из всей компании, пожалуй, один лишь Димка знал, что ее зовут Рита. И то, знал лишь потому, что жил с ней в одном дворе. Лысику вообще не везло по жизни. Из родни у нее была только старенькая бабушка, — седая, сухонькая и почти слепая. Бабушка была предельно нищей — даже на «секондхэнд» деньги приходилось откладывать. Вот и сейчас на Лысике, точно на вешалке, болталось короткое серое платьице в белый горошек, которое едва доставало до вечно покрытых закоростеневшей кровью и разводами йода и зеленки коленок. Какой уж там велосипед? Она скромно сидела на самом краешке рамы и иногда оглядывалась на Диму, точно боялась, что тот передумает и заставит ее идти пешком. То и дело Лысик нервно поправляла синюю косынку, из-под которой в разные стороны торчали оттопыренные обезьяньи ушки. Рита была Лысиком именно потому, что была лысой. Тонкая синяя ткань скрывала ежик русых волос, коротких настолько, что не каждый мальчишка ее возраста отважился бы такой носить.

Виной всему была Ритина бабушка. Именно в ее, начинающий сдавать под давлением маразма, разум пришла гениальная идея профилактики педикулеза.

— Так надо! — сказала бабуля и старой металлической советской машинкой для стрижки волос обкорнала внучку под ноль. А Рита терпеливо снесла экзекуцию и молча превратилась в Лысика. Прозвище появилось с легкой Генкиной руки. А вот своим местом в их маленьком временном союзе Рита была обязана Кате.

Как костюм итальянского модельера выделяется среди китайского ширпотреба, так и одиннадцатилетняя Катюша выделялась на фоне остальных ребят. Пятерка неудачников — так она их называла.

— Пятерка неудачников и я — ваша королева! — говорила она и заливалась искренним смехом, отсвечивая на солнце белозубой улыбкой.

И на нее никто не обижался. Любую, даже самую жестокую ее шутку, мальчики принимали, как игру, раболепно ожидая маленьких милостей своей повелительницы, а Лысик молчаливо терпела, как терпела она все невзгоды, выпавшие на ее маленькую жизнь.

Сама Катюша якшалась с «неудачниками» именно из-за мальчишек. Ей нравилось то странное, пока еще не совсем понятное обожание в их глазах. Нравилось, как они стремительно глупели и превращались в послушных комнатных собачек, стоило лишь оказать им малейший знак внимания.

У Катюши был свой велосипед — красивый, новенький, безумно дорогой, того нежно-розового цвета, от которого млеют все девчонки в возрасте до пятнадцати лет. Среди грязных, украшенных драными наклейками, цепочками, птичьими косточками и трещотками из игральных карт великов мальчишек он смотрелся, как «Роллс-ройс» среди «Запорожцев». Катины родители могли позволить для своей дочери самое лучшее. Но в последнее время девочка предпочитала кататься «на раме» у Генки, проверяя таким образом верность своего фаворита.

И Генка проверку выдерживал с честью! В тот же вечер, когда Катюша впервые попросила покатать ее, а потом пожаловалась на жесткую раму, он отыскал на свалке старое мотоциклетное сиденье и при помощи ножа и веревок соорудил мягкий и довольно удобный валик. От этого стало похоже, будто на раму надели глушитель, но Королева такой подход восприняла благосклонно, а это все окупало. С тех пор Катюша передвигалась только таким образом. Вот и сейчас она облокотилась на широкий руль Генкиного «байка» и, щурясь, смотрела на цистерну.

— Это здесь? — болтая в воздухе ножкой, поинтересовалась она у своего водителя. Ветер, взявший разгон где-то у подножия резервуара, взлетел на холм и, подхватив ее золотистые волосы, швырнул их в Генкино лицо.

— Здесь… — голос его вдруг стал хриплым и сухим, будто горло покрылось глубокими трещинами, и слова застревали, терялись в них. До боли в животе ему хотелось уткнуться носом в эти мягкие душистые локоны. Так захотелось, что задрожали крепко сжимающие руль пальцы.

— Ну, так чего ждем? — не оборачиваясь, Катюша довольно улыбнулась. Она знала, как влияет на Генку, и не стеснялась этим пользоваться. Торчащим из босоножки пальцем Катюша зацепила трещотку и та приглушенно щелкнула по спицам колеса. — Поехали?

— Нельзя туда ехать! — внезапно вмешался Пузырь. Его расплывшаяся физиономия была еще краснее обычного, толстые, как оладьи, щеки висели едва не на плечах, а футболка намокла от пота. — Мне мама говорила…

— Ме мямя гавалиля, — скривившись, передразнил его Генка. — А тебе мама не говорила, чтобы ты жрал меньше? Из-за тебя, свинья жирная, час сюда добирались!

Пузырь обиженно насупился, но промолчал. Во время поездки группе приходилось то и дело останавливаться, чтобы дать раскрасневшемуся Сашке догнать их и немного отдохнуть.

— Большая… — глядя на цистерну, задумчиво сказал Стас. — Геныч, ты не говорил, что она такая большая!

— А самому головой подумать слабо? — разозлился вожак. — Знаешь, какой он здоровый? И где он, по-твоему, жить должен? В ведре что ли?

Стас неопределенно пожал плечами, как бы не опровергая, но и не соглашаясь с доводами. Он пристально смотрел на цистерну, будто мысленно обмерял ее рулеткой.

— А кто там живет? — робко поинтересовалась Лысик.

Она все и всегда делала очень робко. Со стороны могло показаться, будто девочка боится, что ее могут обидеть, обозвать, ударить, но на деле это было совсем не так. Риту никто не бил и даже обижали ее не больше других. Просто всегда вела себя так. Она напоминала перегоревшую лампочку — тусклую, безучастную, выгоревшую изнутри. Никому не нужную.

— Конь в пальто, — огрызнулся Генка. Лысика они подобрали уже по дороге, и потому подробностей она не знала, но объяснять что-то ей вожак считал ниже своего достоинства.

— Кракен, — ответил вместо него Стас. По голосу было слышно, что он ну ни капельки не верит в официальную цель их визита. Бросив мрачный взгляд на загорелую Катю, он презрительно сплюнул в дорожную пыль и счел нужным добавить, — Геныч говорит, что он там Кракена видел.

— Ну ты дебил! Не видел я его! — заорал Генка.

— А чего ж ты нас сюда приволок? — Стас вновь сплюнул сквозь зубы. Этому трюку он научился совсем недавно и харкался теперь с такой частотой, что легко уделывал любого «корабля пустыни». — Чего мы сюда перлись, раз здесь нет ни фига?

— Не, ну ты точно дебил! — Генка, постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу. — Все пацаны знают, что он тут есть…

— Я не знал, — вставил свое веское слово Пузырь.

— А ты и не пацан, ты баба жирная! — сбрил его Генка. — Еще раз перебьешь — всеку! Понял?

Побледневший Пузырь утвердительно тряхнул головой, отчего его щеки и складки на шее колыхнулись, как застывший холодец. Когда Генка серчал на Пузыря, было больно.

— Короче… — восстановив порядок, Генка успокоился и вернулся к своей обычной манере разговора. — Пацаны говорят, что он только этим летом тут завелся. До этого сто раз сюда ездили — не было. И еще… говорят, что это он братьев Копытиных сожрал…

Все невольно притихли. Даже Катюша, которая вроде бы находилась на своей волне и не вмешивалась в разговор, перестала болтать ногами и с интересом прислушалась. Про братьев Копытиных в их городе ходили самые разные слухи. Хулиганы и оторвы, однажды они пропали все трое разом. Через месяц их нашли. Мертвых.

Гришка Подольский, который был лучшим другом самого младшего Копытина и потому присутствовал на похоронах, говорил, что хоронили братьев в закрытых гробах. На поминках он подслушал разговор двух уже изрядно поддатых гостей, и Гришка зуб давал, что слышал, как один из мужиков сказал:

— И все трое — без головы!

После того случая в городе было много шума. Родители еще долго загоняли детей домой, едва на улице чуть-чуть темнело, милиция шугала мальчишек из подвалов и с чердаков, а сами мальчишки передавали из уст в уста страшилки о жуткой смерти братьев Копытиных, обраставшие невероятными подробностями с каждым новым рассказчиком.

— А еще его пацаны с «пятьдесят шестого» видели, — продолжал Генка. — Они раньше сюда ездили покрышки жечь, а потом, как Кракена увидели — сразу перестали. Поэтому они теперь в Гнилой Балке тусуются. Косой говорит, у него три щупальца и на каждом голова одного из братьев. И все головы — живые…

— «Пятьдесят шестым» соврать — раз плюнуть!— скривившись, перебил его Стас. — Косой прошлым летом всем трындел, что он летающую тарелку видел, ты и этому веришь?

— А че?! Может, и видел?!— Генка не был бы лидером, если бы не умел отстаивать свое мнение. — Чем докажешь, что нет?

— Я у бабушки в деревне тоже…— начал было Пузырь

— Заткнись! — оба спорщика рявкнули на него одновременно, и Сашка испуганно стих, по-черепашьи втянув голову в плечи.

Только теперь все осознали, что на корабле созрел бунт. Капитан Гена сверлил недобрым взглядом мятежного штурмана Стаса, а тот, в свою очередь, хмуро разглядывал его, выискивая слабину, брешь, в которую можно будет ударить. И тогда Генка понял, что подставился. Но отступать уже было поздно, ведь на раме, с безмятежной улыбкой поглядывая в их сторону, сидела золотовласка Катюша, и ее кудрявые локоны приятно щекотали Генке предплечья всякий раз, когда она поворачивала голову. Надо было идти ва-банк, и Генка пошел.

— Я его не видел…

Стас криво ухмыльнулся и откинулся в седле, будто говоря — что и требовалось доказать.

— Но я его слышал.

И не дожидаясь, пока команда оправится от таких откровений, он оттолкнулся от земли ногой и покатился с горки навстречу цистерне. Звонко завизжала довольная Катя — скорость ей нравилась. Пожав плечами, Стас напоследок сплюнул еще раз и, мягко толкнувшись, покатился следом, поднимая за собой низкое облако пыли. За ним, пыхтя и отдуваясь, промчался Пузырь.

Димка еще раз поглядел на неровный, разбитый грузовыми машинами, мотоциклами и дождями склон и страдальчески вздохнул. Скатиться подобно Генке, да еще и с девчонкой на раме, у него не хватило духу.

— Слезай, — бросил он Лысику. Та покорно соскочила на землю и снизу доверчиво посмотрела на Димку. Наткнувшись взглядом на ее большущие синие глазища, тот вздохнул еще раз и, лихо перекинув ногу через раму, тоже слез с велосипеда. Сланцы тут же утонули в густой и горячей пыли, и Димка поморщился, представив, как вечером придется мыть ноги. Но ощущение было приятное, и уже через пару секунд он принялся загребать пыль специально, стараясь пропускать наполненное солнцем тепло всей стопой.

Лысик молчаливо шагала рядом, и ее стоптанные голубенькие босоножки утопали в пыли почти по щиколотку. Спуск оказался не таким уж и крутым, хотя и неровным. Осенью стекающая со склона вода превращала его в непроходимое болото, а сейчас, жарким и душным летом все колеи и протоки высохли, и земля оказалась изрезана высохшими длинными шрамами, перевитыми, точно змеи или корни деревьев.

Пока они спускались, Димке приходилось вести велик обеими руками, но внизу он по привычке перехватил руль за середину и уверено повел его уже одной рукой. Задумавшись о своем, он даже вздрогнул, когда в свободную руку вцепилась маленькая теплая детская ладошка. Но, тем не менее, не повернулся, чтобы посмотреть, и, что уж совсем удивительно, не отнял руки. Почему-то это показалось ему очень приятным, вот так вот идти под жарким солнцем, загребать горячую пыль сланцами и ощущать в своей ладони слегка влажную ладошку семилетней девочки. Ему уже давно не было так хорошо. С тех пор, как не стало мамы, ему редко бывало хорошо.

— Дима, — позвала Лысик и, чтобы быть уверенной, что он точно ее услышит, слегка подергала его за руку.

— Мммм?

— Дим, а там правда Кракен живет?

— Правда.

— Такой, как в «Пиратах»? Как у Дэбби Джонса?

— Дэйви, — поправил ее Димка. — Дэйви Джонс. Дэбби — это женское имя.

— Дэйви, — согласно кивнула Лысик. — Такой же?

— Точно такой, — подтвердил Димка. — Только еще больше. Видишь, какую здоровую бочку себе занял?

Он махнул головой в сторону «бочки», которая с каждым их шагом становилась все более громадной. Казалось, это не они приближаются к ней, а сама цистерна ползет им навстречу, постепенно захватывая небо, облака, раскаленное солнце, редкий лес, горизонт… весь мир. Любое заброшенное здание выглядит страшным и зловещим, но это, ко всему прочему, носило еще и какую-то особенную печать мрачности. Окруженная изогнутой и ржавой оградой, похожей на кривые зубы давно умершего чудовища, цистерна выглядела, как замок злого колдуна, который по странной прихоти сделал его в виде большой бочки. Полуразрушенные смотровые вышки по углам ограды только усиливали сходство, выглядя этакими стрелецкими башенками, развалившимися под меткими выстрелами катапульт и требушетов.

— А, правда, что это он Вальку Копытина съел? — не унималась Рита.

— Правда. И Вальку, и Серегу, и Мишку. Всех троих. А головы себе оставил.

Лысик удивленно раскрыла рот. Глаза ее испуганно округлились.

— Зачем?!

Направив колесо велосипеда в глубокую колею, Димка задумчиво посмотрел на Лысика, прикидывая, действительно ли она такая доверчивая или просто издевается. Рита продолжала преданно смотреть ему в рот, ожидая ответа.

— Чтобы было с кем поговорить, — ответил он, наконец. — Тоскливо же весь день в бочке сидеть. Пока дождешься, чтобы к тебе еще какой-нибудь дурак свалился — сто лет пройти может. Так и со скуки помереть недолго.

— И что, вот так целыми днями с ними разговаривает и все?

Димка сделал вид, что глубоко задумался.

— Нууу… Нет, наверное. Еще в шахматы играет… в шашки, в «Чапаева» там…

Лысик неожиданно посмотрела на него со взрослой серьезностью и еще крепче сжав его ладонь, доверительно сказала:

— Я бы не хотела, чтобы нам головы оторвали… Дим, давай не пойдем?

И это прозвучало так искренне и доверчиво, что у Димки против воли сжалось сердце. Он остановился, повернулся к Лысику и, глядя в ее большие, небесно-синие глаза, честно сказал:

— Нет там никого. И не было никогда. Это нефтебаза старая, мне… — он запнулся, дернул щекой, но все же справился с собой и закончил — … мне мама рассказывала.

— Мы раньше этой дорогой часто ездили. Осенью — за грибами, зимой — на лыжах. Летом — на речку. Там дальше, — Димка махнул рукой по направлению убегающей за горизонт и прячущейся между деревьями разбитой грунтовки, — классное место есть. Папка рыбу ловил, а мы… с мамой… мы костер жгли. А потом шашлыки все вместе ели… или уху варили...

Он мотнул головой, отгоняя воспоминания, как назойливую пчелу, норовящую ужалить побольнее.

— Нет там никакого Кракена. Просто Геныч перед Катькой рисуется.

Глядя ему в глаза, Лысик маленькими пальцами сжала его ладонь и кивнула. Димка отвел взгляд первым, в горле стоял комок, глаза щипало, сердце гулко бухалось о грудную клетку, как застрявшая между оконными рамами ласточка. Отвернувшись, он резко вырвал руку из теплых объятий Ритиной ладошки и зло зашагал вперед, за ограду. Туда, где раздавались громкие спорящие голоса. Туда, куда мальчику и девочке ни за что нельзя приходить, взявшись за руки. К товарищам по играм.

Приподняв велик, он выволок колесо из колеи и направил в раззявленный проем между частоколом гниющих железных зубов. Сорванные с петель ворота валялись прямо на земле, и на них четко отпечатались три змеящихся следа — проехавшие здесь недавно велосипеды. Металлические листы гулко выгнулись, когда Димка наступил на них, а потом и загрохотали, когда по ним быстро пробежались запыленные синенькие босоножки Лысика.

Ребята стояли у самой стенки бывшего нефтяного резервуара и о чем-то горячо спорили. Точнее говоря, спорили только Генка и Стас. Пузырь трусливо стоял на приличном расстоянии, чтобы быть твердо уверенным, что не подвернется под горячую руку, а Катюшка демонстративно делала вид, что ей все это неинтересно. Она брезгливо ковыряла палочкой какое-то маслянистое пятно, на вид довольно свежее, вытекающее из дыры в цистерне. Димке вся эта картина напомнила передачу про дикую природу, которую им в школе как-то поставил вместо урока учитель краеведения. Там матерые рогатые олени бились друг с другом едва ли не до смерти, а большеглазая стройная самочка, безучастно следила за этим со стороны.

— Было, блин! Сам же слышал! — от крика на шее у Генки вздулись маленькие венки, пульсирующие и синие. — Не слышал, скажешь?

— Че я слышал? — изо рта Стаса с каждым словом вылетали маленькие капельки слюны. — Че я слышал? То, что вода булькнула? И что? Кракен вылез? Нет его ни фига!

— Есть!

— Нету ни фига!!!

Подкатив велосипед к сваленным в общую кучу «байкам», Димка положил его и, обогнув орущую парочку, подошел к Сашке.

— Чего не поделили?

— Кракена, — глупо улыбнулся Пузырь. Однако, заметив, что шутить Димка не настроен, тут же поспешил исправиться.

— Геныч сказал, что если по «бочке» постучать, можно услышать, как оно ворочается… Ну, Стасян и постучал.

— И как, — Димка с интересом посмотрел на уходящий в небо бесконечный гладкий бок цистерны, — услышали?

— Нуууу… уклончиво начал Сашка.

— А ты сам попробуй!

Вздрогнув, Димка обернулся. Болтая с Пузырем он даже не заметил, как со спины к нему подошли остальные ребята.

— Попробуй, — повторила Катюшка, протягивая ему свою, измазанную в чем-то тягучем и черном, палку.

— Давай, Димон, — поддержал ее Генка. — А то Стасян глухой, похоже.

— Сам глухой, — зло огрызнулся Стас. Бунт продолжал развиваться. В обычное время Генка бы такого не стерпел и непременно «всек» бы непокорному по «тыкве». Бунтарь Стас понимал это лучше других, а потому поспешил закрепить свой успех:

— И нет здесь никакого Кракена. Просто железная бочка с водой.

Бессильно зарычав, Генка вырвал из рук Катьки палку и сунул ее Димке. Катюша обиженно ойкнула и отодвинулась к Стасу, но Гена не обратил на это никакого внимания:

— Давай, Димон! Сам послушай!

Палка была нагрета Катиной ладонью, и оттого казалась приятной на ощупь. Взвесив ее в руке, Дима подошел к стенке цистерны вплотную. Пристально оглядев напряженно следящих за ним ребят, он недоуменно пожал плечами и с силой ударил по ржавому металлическому боку.

Он ожидал, что удар гулким «бууу-уууммм» отзовется во всем полом теле огромного резервуара, но услышал лишь короткий и приглушенный стук. Обернувшись вновь, Димка с удивлением увидел, что все ребята, действительно с любопытством вслушиваются в наступившую тишину. Напряженные глаза, сдвинутые брови, приоткрытые рты — все пятеро настойчиво сканировали пространство, надеясь услышать, как в темных недрах проржавевшего нефтяного резервуара ворочается гигантское существо, которого здесь просто не могло быть. В этот момент Димка чувствовал себя неимоверно взрослее всех стоящих перед ним полукругом детей, взятых вместе. Он перехватил палку поудобнее и, с силой заколотил ею по прогнившему железу. Раздраженно отбросив палку в сторону, он снова посмотрел на товарищей. Пятерка стояла все в тех же напряженных позах, ушами-локаторами вылавливая все возможные звуки. И Димка сорвался.

— Да вы чего все?! Какой, на фиг, Кракен?! Это пустая железная бочка, в ней нефть хранили…

— Ш-ш-ш-ш-ш! — внезапно, прижав палец к губам, прошипел Пузырь. Но Димка уже и сам замолчал. Потому что почувствовал, — у него за спиной, где-то за стенкой, показавшейся вдруг такой тонкой и ненадежной, мягко шлепнулось что-то влажное. Это было похоже на плеск большой рыбины, и одновременно на булькнувший и теперь идущий к самому дну булыжник. А за плеском раздался странный шорох. Странный, потому, что природа шороха — сухая и колючая, но этот был мокрый и какой-то слизистый. Было отчетливо слышно, как нечто скользит там, за выгнутой железной стеной, в полной темноте и тишине.

Несмотря на жаркий день, Димке вдруг стало так нестерпимо холодно, что мелко и противно затряслись коленки. Холод сформировался где-то в районе макушки и быстро кинулся вниз, к самым пяткам, намертво приморозив ноги к утоптанной земле. Чувствуя, как встают наэлектризованные от страха волосы на руках, Димка пытался сдвинуться с места и не мог. Ему оставалось только стоять и слушать, слушать, слушать… и надеяться, что это, чем бы оно там ни было, поворочается и вновь уляжется спать.

— Я же вам говорил! Лопухи! Я же говорил, что там Кракен!

Звук Генкиного голоса перебил шорох, будто государственная радиостанция, заглушающая любительские передачи. Моментально, словно их отсекли гигантским скальпелем, пропали звуки из цистерны, и оцепенение тут же спало. Димка поспешно сделал несколько шагов и оказался прямо в середине полукруга своих друзей. Мальчишки и девчонки смущенно переглядывались, вымученно улыбаясь. И только Генка едва не плясал от радости.

— Что, выкусил?! — дразнил он Стаса. — Кричал — нету, а как услышал, так в штаны наложил!

— Он прав.

Приплясывающий от удовольствия Генка замер и медленно повернул голову к источнику возмущения спокойствия. Димка набычился и упрямо повторил:

— Там ничего нет. Это просто вода. Крыша ржавая вся, там, наверное, до краешка налито — дождь, снег…

Приободренный такой поддержкой, вновь оживился Стас. Он прочистил горло, собираясь сказать что-то едкое, и вдруг выпучил глаза и, ткнув пальцем в самый верх цистерны, протяжно закричал:

— Краааакен!

Тут же началась невероятная неразбериха. Все разом кинулись прочь от цистерны, позабыв про велосипеды, про друзей, думая только о том, как бы самому унести ноги. В панике кто-то, кажется Генка, заехал Сашке локтем в живот. Пузырь упал, и только тихонько ойкнул, когда прямо по нему пробежала сначала Катя, а за ней и Лысик.

На месте остались стоять лишь Димка да Стас, чей заливистый смех презрительно летел вслед убегающим друзьям.

— Кракен! Кракен! — издеваясь, кричал он.

До Генки наконец-то тоже дошло, и теперь он, пунцовый от кончиков ушей, до кончиков пальцев, возвращался назад, и сжатые до белых костяшек кулаки не сулили шутнику ничего хорошего. Однако самого шутника это, кажется, волновало совсем незначительно. Торопливо подобрав с земли палку, Стас остался стоять на месте.

Генка остановился, не доходя до него шагов пять. Воздух со свистом вылетал из его раздувшихся ноздрей, лоб и щеки пылали пунцовыми пятнами, кулаки сжимались и разжимались, душа чью-то невидимую шею. И, тем не менее, глядя, как непринужденно поигрывает палкой Стас, подходить ближе Генка не решился.

Не торопясь, к мальчишкам вернулись Лысик и Катюша.

— Ну и кто теперь в штаны наложил, а? — Стас нахально улыбнулся и, словно приглашая противника подойти поближе, постучал кончиком палки по носку своей кроссовки.

— Да ты же сам слышал! — не выдержав, заорал покрасневший Генка. — Все слышали!

Ища поддержки, он оглянулся, пытаясь взглядом поймать глаза ребят. Катюшка как всегда сделал вид, что она не при делах, отрешенно изучая свои туфельки. Пузырь неловко переминался с ноги на ногу и больше поглядывал на Стаса, чем на Генку. Смешно приоткрывшая рот Лысик, напряженно следящая за развитием конфликта, вообще не рассматривалась вожаком как вероятная поддержка. А вот Димка…

— Никто ничего не слышал, — сказал Димка. — Просто вода плещется.

От бессилья Гена готов был заплакать, но знал — нельзя. И без того подорванный авторитет был бы тогда окончательно втоптан в землю. Он скрипнул зубами, с трудом подавил рвущийся наружу гнев, и ехидно поинтересовался:

— А что же там шуршало тогда, а?

— Льдины, — поколебавшись, ответил Димка. — Папка говорит, что если солнце до них не достает, то льдины могут и до зимы не растаять. Так что нет там никого.

— Нет, значит? — Генка, прищурившись, пристально посмотрел Димке прямо в глаза. — Может, тогда полезешь и посмотришь?

Повисло молчание. Вся компания, не дыша, переводила глаза с одного мальчика на другого. Все понимали, что одно дело утверждать что-то, и совсем другое — проверить. Это уже тянуло на незабвенное «слабо?».

— Дим, не надо лезть… — донесся откуда-то снизу рассудительный голос Лысика.

— Рот завали, — резко одернул ее Генка. И тут же вновь переключил свое внимание на Димку.

— Ну, так что? Посмотришь? Лестница-то целая.

Димка с сомнением глянул на лестницу. С виду она действительно была целой, но доверия, тем не менее, не внушала. Двадцать метров грубо сваренного между собой «уголка», вместо перекладин перечеркнутого арматуринами, ломано тянулись до самой крыши. Пролезть по такой, уже было нешуточным испытанием. А если учесть, что гипотетически лестница вела прямо в пасть к некоему жуткому созданию, то сложность становилась запредельной.

— Что, — не унимался Генка, — слабо?

Полукруг заворожено ахнул. Это произошло. Волшебное слово названо, и дальше все будет развиваться согласно старой детской магии. Возможны лишь две развязки, и в обеих плохо придется не тому, кто произнес слово, а тому, на кого оно направленно.

— Дим, не лезь туда, — попросила Лысик. Она пыталась остановить или хотя бы отсрочить начинающуюся битву двух характеров. — Поехали домой, а, Дим?

— Еще раз хайло откроешь, — с угрозой пообещал Генка, — зубы выбью! Пшла отсюда, дура лысая!

Он с силой вытолкнул Лысика за пределы сжимающегося полукруга. И битва началась.

— И ничего мне не слабо! — сжав губы в ниточку, попытался защититься Димка.

— Не слабо? А чего ж ты еще не там? — Генка бил проверенным, испытанным, много раз апробированным и никогда не дающим осечки оружием.

— А чего ты сам не лезешь? Самому-то слабо? — все еще маневрируя, Димка понимал, что его медленно, но верно загоняют в тупик, где и прицельно расстреляют из всех орудий.

— Залезть мне не слабо, — Генка уже полностью вернул себе уверенность. Он хлестал противника заготовленными фразами, которые были заранее известны обоим.

— А чего ж ты еще не там? — Димка все же попытался отсрочить неизбежное.

— Не хочу, чтобы мне голову оторвали, — Генка ответил с явным чувством собственного превосходства. — Я-то знаю, что там Кракен.

— Да нет там никого!

— Так ты проверил, прежде чем трепать?! Тявкать всякий может, а ты докажи!

Некоторое время они молча сверлили друг друга глазами, а затем Генка презрительно выплюнул:

— Ссыкло!

Лицо Димки вспыхнуло, словно лампочка. Краска мгновенно залила его от шеи до кончиков ушей. Рот приоткрылся, чтобы в ответ бросить что-нибудь едкое и злое… Но вместо этого Димка круто развернулся и направился прямиком к лестнице. Следом за ним поспешили все остальные.

Вообще-то лестница была наспех срезана болгаркой, примерно на уровне двух метров от земли, видимо, как раз для того, чтобы не лазали дети. Но кто-то заботливый (возможно даже «пятьдесят шестые») приставил к металлическому боку цистерны сколоченные вместе доски, достающие почти до самой первой ступеньки.

Димка задрал голову к небу, чтобы оценить расстояние, и обмер.

По ржавым перекладинам медленно ползли синие босоножки Лысика. Легкий ветер трепал серое платьице, из-под которого сверкали тощие ножки и смешные белые трусики. Из-за роста ползти ей было неудобно, и потому Лысик передвигалась пошагово — ставила правую ногу на ступеньку выше, перехватывала руками толстый металлический уголок и подтягивала себя наверх. Получалось не слишком скоро, но, судя по тому, что до верху ей оставалось метров семь, ползла Рита уже давно.

— Рита! — заорал Димка.

На секунду развевающееся платьице остановилось и из него показалось лопоухая голова в синей косынке. Лысик смело помахала ему рукой и, улыбнувшись, крикнула в ответ:

— Дима, ты не лезь сюда! Здесь очень страшно! Я сейчас все посмотрю и быстренько вернусь!

Голова вновь скрылась, и тоненькие ножки в синих сандалиях вновь продолжили свое ступенчатое восхождение. Генка заржал:

— Даже девчонка не боится! А ты зассал!

Он даже не понял, откуда прилетел удар. Средь бела дня в глазах вспыхнули звезды, и Гена мешком осел на землю. А мимо него уже молнией промчался Димка. Вихрем взлетев по упруго пружинящим доскам, он подпрыгнул и ухватился за перекладину. Ноги сами нашли опору, и Димка, не пополз — полетел догонять почти добравшуюся до крыши Лысика.

— Ну, блин! — отбросив палку, Стас резко метнулся к «байкам» и рывком вытащил свой. — Мы так не договаривались!

Генка, уже пришедший в себя, помотал головой и, глядя на беглеца мутными глазами, зло рявкнул:

— Куда?!

Игнорируя его, Стас спросил:

— Кать, ты едешь?

Без каких либо раздумий Катя юркнула к нему под руку и, даже не поморщившись, устроилась на жесткой металлической раме. В ее глазах по самому краю плескался испуг, готовый вот-вот пролиться слезами.

— Пузырь? Ты с нами?

Бывший штурман уводил остатки мятежного экипажа с собой. Сашка Пузырь послушно тряхнул сальными щеками и побежал поднимать свой велик.

— Бежите, да? — с ненавистью прошипел Генка. — Кракена испугались?

— Придурок ты, — тихо ответил Стас. — Плевал я на твоего Кракена. А вот когда Лысик или Димка грохнется и башку себе поломает, нас тут не будет. А ты можешь сидеть и ждать ментов, баран безмозглый!

С этими словами Стас крутанул педали и исчез, увозя на раме законную добычу — прекрасную Катеньку с золотистыми волосами. Солнце, отразившееся в бешено вертящихся спицах, послало солнечный зайчик в припухший Генкин глаз. Глядя вслед удаляющемуся велику восхищенными глазами, Пузырь тоже надавил на педали и медленно, будто тяжеловесный таран, покатился к бывшим воротам. Здесь, на безопасном расстоянии, он остановился и, обернувшись к сидящему в пыли Генке, крикнул срывающимся голосом:

— Генка — баран безмозглый!

Глупо хихикнув, Пузырь покатил вслед за новым командиром сильно поредевшего отряда.

— Сууукаааа! — от обиды и злобы Генка заорал так, что вздулись вены на шее.

Мгновенно подскочив на ноги, он схватил с земли палку и кинулся вслед за удаляющимся Пузырем. Но когда его кроссовки коснулись поваленных ворот, те предательски громыхнули, и Сашка обернулся. Увидев бегущую за ним смерть, он сдавленно хрюкнул и со всех сил налег на педали.

Поняв, что не успеет, Генка в бессильной злобе швырнул палку ему вдогонку. Та, крутанувшись в воздухе несколько раз, на излете, плашмя прошлась Пузырю по спине и, выполнив миссию, упала в дорожную пыль, точно неразорвавшаяся ракета. Взвизгнув, как девчонка, Сашка закрутил педали на пределе своих возможностей и вскоре был уже у самого подножия холма. Не ожидавший от него такой прыти Генка с досадой крикнул:

— Сука жирная! Я тебя зарою, понял?

С трудом осилив пригорок, Пузырь немного отдышался и тоненько пискнул:

— От-со-си-иии!

И чтобы Генка уж наверняка понял его правильно, поднял согнутую в локте правую руку и ударил по ее сгибу левой.

— Убью, — прошептал Генка одними губами и слепо побрел к своему велосипеду. Мысленно он представлял, как палкой забивает Пузыря до смерти, а тот визжит и корчится, и умоляет его пощадить. Только вместо толстогубого, с обвисшими щеками, поросячьего рыла Сашки, он видел то презрительно скривившееся лицо Стаса, то отрешенную мордашку златовласой Катеньки.

Велосипедов почему-то было два. Тупо уставившись на лежащие на земле «байки», Гена пытался сообразить, кому принадлежит второй, если все остальные его кинули. И в этот самый момент откуда-то с неба донесся крик…

— Рита, стой! Да стой же ты!

…заставивший опухший Генкин глаз запульсировать с новой силой.

— Димо-он, — протянул Гена и осторожно потрогал налившееся болью веко пальцами. Теперь он знал, кому отомстит в первую очередь. Этому неверующему, этому трусливому засранцу, из-за которого он лишился и компании, и Кати! Недобро ухмыляясь, Генка взбежал по доскам к лестнице и, резво перебирая руками и ногами, по-обезьяньи ловко стал карабкаться вверх.

Димка нагнал Лысика у самого конца лестницы. Она уже взялась за изогнутые перила и пыталась влезть на крышу, как Дима ухватил ее за лодыжку. Не ожидая этого, Лысик заверещала от ужаса и принялась вырываться. Столько отчаяния и страха было в этом вопле, что Димка ослабил хватку, и Лысик буквально влетела на крышу, все так же не переставая кричать.

Оттолкнувшись раз, другой, Димка взлетел следом, чтобы успокоить, объяснить, что все в порядке, и сейчас они спустятся обратно… и застыл.

От времени, непогоды и отсутствия ремонта, крыша заброшенного нефтяного резервуара обвалилась почти наполовину. Выглядело так, словно несколько лет назад сюда упало что-то большое и тяжелое, смяв железные листы, пробив перекрытия и искорежив металлические опоры. В образовавшейся дыре были хорошо видны внутренние стенки резервуара, украшенные черными потеками густой слизи, проржавевшие, разрушающиеся, но все еще достаточно крепкие, чтобы держать в себе воду.

Воды, такой же черной, как и запачкавшая стены слизь, было в «цистерне» едва на треть. Густая и маслянистая, она, казалось, поглощала не только любое отражение, но и сам свет. Лениво перекатываясь, она, как живая, наползала на стены хранилища, будто пробуя дотянуться до стоящих на самом краю обвалившейся крыши детей.

А в самом центре, занимая почти все свободное место, лежало то, отчего плескалась стоячая вода. То, от чего, не переставая, визжала Лысик.

Кракен.

Димка даже не заметил, что уже несколько секунд его перепуганные вопли начисто заглушаю писк Риты. Он вообще не слышал ничего, кроме плеска антрацитового черного тела, состоящего из толстых щупалец и гигантской, похожей на раздутый древесный кап, головы. И не видел ничего, кроме двух огромных, каждый больше его роста почти в два раза, глаз — бездонных, умных и отчаянно злых. Затягивающих в себя людские души и медленно переваривающих их внутри себя несколько сотен лет.

Встретившись с ним взглядом, тварь встрепенулась. Если бы у нее был рот в человеческом смысле этого слова, Димка был бы готов поклясться, что Кракен плотоядно ухмыльнулся.

Толстые щупальца, украшенные отвратительными круглыми присосками и изогнутыми когтями, метнулись в стороны, с чавкающим звуком впиваясь в стенки цистерны. Конечности напряглись, металл застонал, и существо поднялось навстречу детям.

Димка больше не кричал. Молчала и Лысик. Поднявшись на ноги, она обреченно подошла к мальчику и, нащупав его руку, в который раз за день, крепко сжала ее своей маленькой горячечной ладошкой.

Пара щупалец метнулась вверх и, изогнувшись, зацепилась за края резервуара когтями, но Димка на них даже не глянул. Его глаза увидели новую цель, от которой у него мелко затряслась нижняя губа, а за ней и вся нижняя челюсть, и зубы заклацали, будто от переохлаждения. Гипнотически-медленно поднимаясь со дна цистерны, Кракен размахивал щупальцами и, начинало казаться, что их гораздо больше, чем должно быть… больше, чем может быть даже у такой невероятной твари. И конец каждого щупальца был увенчан мертвой человеческой головой.

Головы скалили зубы, моргали белесыми глазами, кривили бескровные губы в недобрых усмешках и о чем-то безмолвно шептались. И даже не отличая их одну от другой, Димка знал, что где-то там, среди всего этого адского сонма мертвых лиц, есть трое знакомых — хулиганистые братья Копытины.

Уродливая голова Кракена замерла на самой границе бочки, не выдвинувшись из-за разломанной крыши ни на миллиметр. Он не боялся света, — по крайней мере, щупальца, которыми он зацепился за края цистерны, чувствовали себя нормально. Просто по какой-то причине не желал появляться в нашем мире целиком. Огромные черные капли скатывались по лоснящемуся телу, будто слезы. Громадные глаза-плошки отражали в себе два нечетких силуэта — мальчика и девочку. И одинокое извивающееся щупальце уже тянулось к ним, страшно покачивая украшающей ее мертвой головой, в которой Димка с ужасом узнал младшего Копытина — Вальку. Только сморщенного, облысевшего и словно постаревшего на тысячи лет.

За спиной Димки Лысик придушенно пискнула и вжалась ему в плечо маленьким мокрым личиком.

Щупальце выползло из цистерны и повисло перед ребятами, как большая змея, раскачиваясь из стороны в сторону. Мертвая голова клацала зубами в такт каждому наклону. Белые, как молоко, глаза, бешено вращаясь в орбитах, слепо пялились на притихших детей. Чтобы не смотреть на это уродство, Димка зажмурился. Рука его, непроизвольно, закрыла собой трясущуюся Риту.

Но оказалось, что не видеть зла, это еще не значит не слышать и не чувствовать зла. От вони, которая стекала с мертвой головы вместе с густой черной жижей, сворачивались ноздри, а в уши метрономом стучалось жуткое клацанье кривых зубов мертвого Вальки.

Димка вдруг всем телом ощутил, что мертвое лицо теперь находится прямо перед ним, пытаясь выманить его из спасительной темноты, за которой он спрятался. И каким-то шестым чувством, Димка вдруг понял, что от него требует, что приказывает ему сделать огромный, истекающий слизью Кракен. И это было так просто, так легко, и потом можно безбоязненно возвращаться домой, и жить долго и счастливо! Нужно было всего лишь…

Подтолкнув Лысика еще глубже себе за спину, Димка шумно выдохнул и резко раскрыл глаза. Смело встретив взгляд бессмысленных белесых шаров, он до хруста сжал кулаки, и с трудом преодолевая дрожь, ответил:

— Я ее тебе не отдам!

Резко выкинув руку вперед, Димка с ненавистью впечатал кулак в мягкое, дряблое лицо мертвеца. Под костяшками громко хрустнуло. Голова резко подалась назад, и мальчик увидел, как из глаз ее медленно сочится густая черная смола. И в тот же миг Кракен взревел.

Это было совершенно бесшумно. Просто все несметное множество голов вдруг одновременно раззявило безвольные рты и выдохнуло в пустоту. И в то же время это было громоподобно. Тем же самым чувством, которым Димка уловил голос мертвой головы, он услышал сейчас этот невероятный рев, — громче взрыва, громче грома, громче рыка самого огромного хищника. Яростный рев разгневанного древнего бога.

От этого бесшумного крика барабанные перепонки взорвались болью. В ушах мгновенно стало горячо и влажно, и от этого Димка едва не пропустил, как позади него кто-то радостно закричал:

— Попались, сучата!

И после этого звук пропал, словно тот, кто смотрит реалити-шоу о нашем мире, вдруг внезапно нажал на пульте кнопку «mute».

Обернувшись, Димка увидел, как в полнейшей тишине бледнеет, вытягивается лицо Генки, спешившего сюда, чтобы наказать непокорного, а нашедшего свой кошмар. Как открывается его перекошенный рот, и из него вытекает, вываливается, выплескивается … безмолвие.

Мимо беззвучно метнулось что-то гибкое, лоснящееся и черное. В считанные секунды оно обвило собой захлебывающегося в крике Генку, и вздернуло его в небеса.

Димка проводил его глазами. Смотреть за тем, как в воздухе, объятое черной гибкой плетью, совершенно бесшумно летает человеческое тело, было не просто страшно, а невыносимо жутко. Чувствуя, как седеют волосы на висках, Димка наблюдал, как из недр резервуара выскочило еще одно щупальце и захлестнуло Генке горло.

Миг, незаметное усилие скрытых под черной кожей мышц, и тело, будто тушка обезглавленной курицы, нелепо размахивая руками, полетело на дно. Голову с вытаращенными глазами и похожим на букву «О» ртом, Кракен ловко насадил на свободное щупальце. Это было невероятно, но мертвые веки вдруг задрожали, рот перекосился, и Генкино лицо скривилось. Свободное щупальце пригладило на новой голове растрепанные волосы и, качнув ею из стороны в сторону, будто помахав на прощанье, ринулось вниз.

Кракен уходил. Расслабились упирающиеся в стенки цистерны шупальца, и гигантская голова, украшенная злобными глазами-озерами, с плеском рухнула на воду. Вязкая тягучая жидкость почти не дала всплеска, затягивая в себя древнее чудовище, как смола затягивает неосторожное насекомое. С той лишь разницей, что Кракен уходил на глубину добровольно.

Постепенно в смолянистой густоте исчезли почти все щупальца и головы. Последними скрылись полные ненависти глаза, большие и невероятно одинокие. Как только черная муть сомкнулась над ними, откуда-то из глубины выплыл огромный пузырь. Раздуваясь маслянистой радужной пленкой, он становился все тоньше и тоньше, пока не лопнул с оглушительным хлопком. И тогда Димка понял, что звук вернулся. Он устало прикрыл глаза и тихонько сказал.

— Пойдем домой, Рита. Все кончилось.

***

Разрумянившееся за день солнце медленно собиралось отходить ко сну. Как настоящий художник, оно не могло уйти, не закончив работу, и уж тем более не могло заснуть, закончив картину наспех. C чувством смакуя удовольствие, солнце красило тени в багровый цвет. До полной темноты оставалось еще около двух часов.

Слой за слоем нанося краски, светило широкими мазками скрывало страшные события, которые произошли на заброшенном нефтяном резервуаре. Словно стыдилось, что нечто подобное могло произойти в его смену. Потому-то так старательно прятало солнце свежие воспоминания, делая их зыбкими и нереальными, похожими на сон, или кошмарное видение, вызванное тепловым ударом.

Ветер легонько гладил взлохмаченные Димкины вихры, и пытался проникнуть под тугую косынку Риты. Ласково касаясь детей, неспешно отбивающих шаги по разбитой грунтовой дороге, петляющей в нескольких километрах от города, он старательно перемешивал их мысли, осторожно извлекая из сознания куски свежих, сочащихся кровью и страхом воспоминаний. Наливающийся вечерней прохладой ветер был со светилом в явном сговоре. Иначе зачем бы ему это делать?

За полкилометра до города Лысик выпросила у Димки велосипед, и теперь гордо толкала его перед собой — маленькая, лопоухая, едва достающая до руля макушкой. Димка шел рядом, незаметно поддерживая велик за сиденье и подталкивая его всякий раз, когда дорожка уходила вверх. Рита трещала без умолку всю дорогу. Ее детский голосок, становящийся таким рассудительным и взрослым, когда она говорила о чем-то серьезном, успокаивал окровавленные пульсирующие уши Димки. Было здорово идти рядом с этой маленькой девочкой в смешном стареньком платьице и стоптанных босоножках. Идти рядом и улыбаться, и соглашаться со всем, что она скажет.

— Я же говорила, давай не пойдем, — назидательно сказала Лысик. — Не послушался?

Димка кивнул.

— Страшно же было, да?

Снова кивок. Димка помнил, что было страшно, но отчего, не мог сказать точно. Чувствуя, почти физически ощущая, как внутри его головы кто-то старательно затирает ластиком все нереальные, жуткие и фантастические события сегодняшнего дня, он на мгновение увидел перед собой огромные зрачки, полные вселенской ненависти и тоски, и зябко поежился. Не зная, кто или что так заботливо бережет его разум, опасно оскальзывающийся на самом краю мрачной, сулящей безумие бездны, Димка был в душе благодарен ему. Дьявол, Господь, или же простая особенность детской психики, способной любой кошмар свести к буке под кроватью, — какая к черту разница? Если это позволит ему спокойно спать по ночам, не пугая отца и соседей жуткими криками — он, Димка, ничего не имеет против.

— Теперь-то будешь меня слушать? — снова в голосе Риты проскользнули взрослые нотки, которые она, сама о том не ведая, позаимствовала или у бабушки, или у покойной ныне матери, которую почти не помнила.

— Буду, — уверенно кивнул Димка. Вслушиваясь в ее слова, он вдруг понял, что и она уже почти не помнит, чего они, собственно, так испугались.

— И больше никуда лезть не будешь?

— Не буду.

Лысик ненадолго замолчала, затем спокойно отпустила велосипед, и робко заглянула Димке в глаза.

— Дим?

— А?

— Ты так больше не делай, хорошо? Я очень не хочу потерять…

Она все-таки сбилась и смущенно уставилась на грязные пальцы, выглядывающие из босоножек, бывших когда-то голубыми. И куда только девалась вся эта ее напускная взрослость? Он стоял перед ней, почти на две головы больше и на три года старше и, улыбаясь, смотрел, как она нервно теребит края перепачканного за этот невыносимо долгий день платья.

— И ты тоже, — он слегка наклонился, так, чтобы их глаза были на одном уровне. — Тоже больше никогда так не делай. Потому что мне бы не хотелось потерять младшую сестренку.

И тогда Лысик, маленькая и невероятно худая, метнулась к нему, обвила ручонками и, уткнувшись лицом Димке в грудь, счастливо заплакала.

А Димка осторожно обнял ее свободной рукой, прикрыл глаза и с наслаждением втянул ноздрями тяжелый, пропахший разогретым асфальтом и бензиновыми парами воздух.

Автор: Олег Кожин

@темы: рассказы, сущности, детские страхи, городские легенды, не своё

---

[Лин Чароит]

Нашла сегодня на Мракопедии... никто не хочет попробовать?

Метро. Параллельная реальность

Не так давно стал известен один из способов, как попасть в другой мир или же параллельную реальность. Этот метод мало кем испробован, но Вы можете рискнуть. Все, что Вам нужно - это иметь в своем городе метро и немного смелости.

Порядок действий.

1. Купить 2 билета. Если в вашем городе используются жетоны, то по одному войдите, а другой будет пропуском ТУДА (не забудьте, обязательно 2, иначе ничего не выйдет).
2. Совершать переход нужно или самым первым рейсом или же самым поздним. В первом случае необходимо сесть в первый вагон, по ходу движения поезда, А если Вы рискнули поехать поздним вечером, то садитесь в самый последний (вечером переход более вероятен).
3. Обязательное условие: в вагоне кроме Вас не должно быть никого (в крайнем случае: 2-3 человека).
4. После того, как вы проедете 3 станции, на четвертой зайдет мужчина и сядет напротив Вас. Ни в коем случае не смотрите ему в глаза! Говорят, что он отличается от людей нашего мира. Но никто не решался взглянуть на его лицо (из тех, кто вернулся). На Вас должна быть надета вещь красного цвета (на голове) и синего (вокруг шеи). чтобы Он смог отличить Вас от других.
5. Его пристальный взгляд - это всего лишь проверка на Ваше право попасть ТУДА. Если Вы не пройдете её, Он сочтет Вас недостойным жизни даже в этом мире и после выхода из поезда, Он будет ждать момента, когда сможет убить Вас в безлюдном месте. Так же важно молчать всю дорогу!
6. После того, как Вы проедете "вместе" одну станцию, выглянув в окно, Вы увидите, как все сливается будто бы в одну картину. (Если смотреть не моргая!) Вы начинаете покидать свой мир, причем видеть и чувствовать Это, из сидящих в вагоне, будете только Вы.
7. Ваша цель: Доехать до конечной, где кроме Вас в вагоне уже никого не останется. После выхода из поезда у Вас будет мало шансов вернуться назад, но все-таки это возможно... Некогда сидевший напротив Вас "мужчина" будет проводником в незнакомом Вам мире (тут Вы и пускаете в ход запасной билет).

Удачи.

@темы: параллельные миры, инструкции, не своё, метро

---

[кракозябрик]

@темы: картинки, дети, не своё

---

Недостроенный комплекс

[Скрёб-поскрёб]

Иногда в жизни случаются невероятные события, вспоминая которые, не знаешь, как их объяснить. Я хочу поделиться одной из таких историй, которую держал в себе много лет.

Мое детство прошло на руинах советской эпохи, когда пришло время гласности и больших перемен. Страну наводнил поток дешевых иностранных товаров, а гигантские строительные объекты закрывали в массовом порядке. Такой объект был и у нас в городе — огромный железобетонный комплекс с многоэтажными подвалами и кучей помещений непонятного назначения.

Дело было в 1993 году. Мы с друзьями (нам тогда было лет примерно по двенадцать) собрались вшестером поиграть «в войнушку» в подвалах того самого недостроенного здания. Запаслись пластмассовыми пистолетами и автоматами (а те, у кого не было таких игрушек, вооружились подходящих форм палками) и отправились на место. Время было около двух часов дня, как сейчас помню. Был май, стояла солнечная погода.

Мы дошли до комплекса и разделились на две группы по три человека. Наш отряд пошел в левое крыло. Двое моих приятелей предложили устроить засаду в одной из подвальных комнат, и я согласился. Мы опустились по лестничной клетке в недра комплекса, У двоих из трёх (включая меня) имелись с собой фонарики. Было темно, промозгло, плесень покрывала стены и было жутковато, однако желание каждого доказать другим, что он не боится, толкала нас все глубже под землю. Никто не осмеливался первым предложить вернуться обратно.

Пробравшись сквозь темноту, мы нашли какое-то сырое просторное помещение, засели там и начали ждать. Комната находилась недалеко от лестницы — тот, кто спустится по ней, был бы отчетливо нам слышен и непременно налетел бы на засаду.

Мы просидели минут сорок в темноте, переговариваясь шепотом, но никто не шел. Андрюхе надоело ждать, и он предложил подняться и самим поискать «отряд врагов» там, где светлее и суше. Мы согласились и все втроём покинули свое незамысловатое укрытие. Когда мы вышли в коридор, нас обдал холодный сквозняк, идущий откуда-то из темноты. Свет фонаря проваливался в пугающую глубину недр комплекса. Со стороны лестничного пролета до нас доходил едва уловимый дневной свет.

Уже не помню, кто первый предложил сходить в темноту и посмотреть, что там дальше, но это точно был не я. Кажется, Андрюха проявил инициативу — у него был задиристый нрав и самый мощный фонарь. После минутного колебания мы все отправились навстречу неизвестности. Коридор оказался довольно широким — хотя, может быть, это сейчас так вспоминается. Мы аккуратно ступали по бетонному полу, дабы не споткнуться о кусок кирпича или пласт штукатурки. Так дошли до следующего лестничного пролета, казавшегося небольшим по сравнению с первым. Ух ты! А что может быть там?

Заинтригованные, мы аккуратно стали спускаться вниз. Было жутко — кромешная тьма, сырые бетонные стены с плесенью, а какой там запах стоял, не передать. По пути я наступил на какую-то мягкую субстанцию — так и не понял, что это было (но явно не то, о чём все сейчас подумали). Больше всего она напоминала строительный утеплитель или кусок старого матраса.

Внизу вместо полноценных лестниц и перекрытий оказался полупрогнивший деревянный настил с крупными щелями между досками. Помню, пока мы спускались, в воздухе сгустился непонятный туман — я это понял, глядя на лучи фонарей. Первым по настилу пошел Андрюха, потом я. Последним полз Виталик. Под настилом был последний, самый нижний уровень комплекса, до которого мы никогда раньше не добирались...

И тут началось. С треском рухнул настил, и мы с криками провалились вниз. Один фонарь упал в углубление в земляном полу и погас. Я упал на спину, раздавив что-то хрупкое под собой. На меня благополучно приземлился Виталик, Андрей упал немного в стороне. К боли примешивалось чувство сильной тревоги, переходившее в первобытный ужас. Все кругом было окутано плотным туманом вперемешку с пылью, так что трудно было дышать.

Через минуту-другую мы пришли в себя, отряхнулись и оглядели помещение. Слава богу, никто ничего себе не сломал. Под ногами что-то хрустело, слышался звук льющейся воды. Я посветил под ноги и с изумлением увидел разбросанные на полу сотни разбитых электрических лампочек. В комнате был только один дверной проём, около которого стоял шкафчик. Я подошел к нему и открыл дверцу. Внутри лежали перчатки, стояли какие-то банки и большой фонарь. Я тут же взял фонарь и включил. Комнату осветил очень мощный молочно-белый свет, который я раньше ни у одного фонаря не видел. Я направил луч в сторону друзей, похваставшись: «Глядите, что я нашел!». По завистливо-возбужденным лицам приятелей я понял, что они жалеют, что сами первыми не нашли такое сокровище.

Тем не менее, страх по-прежнему не уходил, и нам надо было подниматься наверх. Мы быстро сообразили, как выбраться из провала: приставили кусок разломавшегося настила к стене и подсадили Андрюху наверх. Пока он цеплялся за край настила наверху, меня осенила «превосходная» идея — пойти и посмотреть, что за дверью, откуда доносится звук воды. Виталик покрутил пальцем у виска и сказал, что он не пойдет туда. Я же пошёл к проёму, по пути направил свет фонаря на него и... оцепенел от ужаса.

Из проёма на меня смотрели два десятка, не меньше, глаз, отражающих свет моего фонаря. Это были какие-то низкорослые существа преимущественно в серых одеждах, напоминающие карликов. Почти все они были лысые, с огромными носами. Глядели они на нас без явной агрессии — кажется, даже с любопытством. Но это не помешало мне испытать дикую панику. Адреналин ударил по мозгам, душа ушла в пятки. Я даже не помню, как оказался наверху, на настиле — пришёл в себя, только когда помогал забраться наверх плачущему от страха Виталику. Мы втроём ломанулись по коридору через туман к лестничному пролету. К моему удивлению, лестничная клетка оказалась совсем темной, несмотря на то, что час назад сверху пробивался дневной свет. Мы на космической скорости пролетели все шесть пролетов вверх и оказались на улице. У недостроенного крыльца я споткнулся и угодил лицом прямо в грязь. Подняв голову, я увидел, как мои друзья убегают, сверкая пятками. Я бросился за ними, пробежал всю территорию до выхода на асфальтовую дорогу. Только после этого я отдышался и быстрым шагом двинул домой.

Но это ещё не конец истории. Оказалось, что мы отсутствовали трое суток! На ушах уже стояло полгорода — родственники подняли милицию, спасателей, даже опубликовали статью в местной газете. Нас стали допрашивать, мы рассказали всё как есть, потом милиция ходила проверять подвалы того здания (во второй раз, кстати — они до этого уже снаряжали туда поход, когда друзья из второго отряда после нашего исчезновения рассказали родителям, где мы играли), но ничего необычного не нашла, кроме оставленных нами игрушек и фонарей. Третий фонарь — тот, что нашёл я — исчез бесследно. Сейчас я думаю, что он был светодиодным — и это в 93-м году, во времена советских батареек 373, 3336Л и квадратных фонариков на 1 ватт...

Что касается того недостроенного комплекса, в 2000-х его всё-таки достроили и сделали там поликлинику, которую я и по сей день обхожу стороной.

@темы: рассказы, заброшенные дома и недострой, не своё

---

Сборник коротких историй

[Скрёб-поскрёб]

Сборник коротких реальных историй: люди, столкнувшиеся с необъяснимыми и загадочными явлениями в своей жизни, рассказывают, как это было.

------

Мы как-то с другом шли с рыбалки, засиделись до поздней ночи (точнее, до раннего-раннего утра). Вокруг поле, километров на пять нет ни домов, ни людей, причем поле такое, что там не пройти — выбоины, провалы всякие и трава очень густая, по самую грудь. Мы шли по дороге и вдруг метрах в пятистах от нас услышали пронзительный женский визг, как будто ей там палец отрубили. Крик оборвался так же внезапно, как и начался. Мы с товарищем перепугались и даже сели на дорогу, чтобы нас не было видно. Ни до, ни после этого крика, как бы мы ни вслушивались, ни шагов, ни шороха травы не было — гробовая тишина. Я тогда чуть не поседел от страха.

* * *

За городом в лесополосе близ поля мы с другом однажды столкнулись с неким гражданином. Сначала я думал, что это некий полевой сторож, пришедший покарать нас за разжигание костра рядом с полем в засуху, но потом этот гражданин шагнул за дерево, за которым даже бы дистрофик не смог спрятаться, и будто и не было его вовсе.

* * *

Живу в деревне. В тот день в доме был только я. Дом у меня огорожен высоким забором, во дворе собака (все боятся даже к забору подойти, а войти во двор и подавно). Примерно в 11 часов вечера я вышел на улицу, покурил и вернулся обратно. Через четверть я вышел снова (не помню уже, зачем), оборачиваюсь — а входная дверь вся измазана кровью. Я первым делом проверил пса — если бы это сделал он, на нем должны были остаться какие-то следы крови, но нет. Смыл кровь, потом взял фонарь и обошел весь двор — ничего.

* * *

У нас странноватый дом. Когда я выключаю компьютер, то выдергиваю вилку из розетки. Два-три раза просыпался ночью оттого, что слышал стартовый писк системного блока и шум кулера. Как только я просыпаюсь, всё сразу замолкает. Встаю, включаю свет, смотрю — компьютер выключен, но вилка вставлена в розетку, и системный блок чуть теплый.

Еще мать рассказывала, что когда ей пришлось ночевать дома одной, она отчётливо слышала, как кто-то вышел из моей комнаты и подошел к ее двери. Она достала травматический пистолет из сейфа и прошлась по дому — никого.

* * *

Было это 5 лет назад. Сидел я как-то за компьютером, кошка спала на кровати за моей спиной. Вдруг слышу — кошка шипит. Оборачиваюсь назад, а кошка вскочила, шипит, смотрит куда-то в центр комнаты, в пустоту. Ну, подумал, пускай шипит — может, кошкам тоже кошмары снятся. Повернулся обратно к компьютеру, даже не задумавшись особо. Прошло секунд двадцать, я уже успел ответить кому-то в «аське», про кошку и забыл — и тут чувствую, что по моей голове кто-то провел рукой, как будто гладит мне волосы. Волосы моментально дыбом встали, накатил страх. Оборачиваюсь, а сзади, естественно, никого нет. Только кошка все так же смотрит в центр комнаты — как раз в то место, которое было за моей спиной.

* * *

У нас в съемной квартире периодически чертовщина проявляется. По ночам мне с девушкой иногда кажется, что в углу гостиной, который хорошо просматривается из спальни, стоит какой-то мужик лицом в стену. Если встать с кровати и подойти поближе, то наваждение рассеивается, но выглядит жутковато. В итоге стали закрывать дверь в спальню, но она сама открывалась среди ночи. В этом последнем факте, кстати, особой загадки нет, потому что дом строил стройбат, и строил криворуко — очень похоже, что и дверь стоит косо.

Пару раз слышали странный грохот и голос на кухне в четыре часа утра. В качестве апогея нам с девушкой стали сниться одинаковые страшные сны — вроде как кто-то звонит в домофон или стучит в дверь квартиры, ты от этого звука просыпаешься, а в действительности никто не стучал, и за дверью пусто. Ну и гости улавливали странное ощущение, словно за их спиной по комнате кто-то проходит — как раз из того угла в гостиной в сторону кухни. А потом активность как-то сама собой сошла на нет, только изредка сам собой зажигается свет в туалете по ночам.

Мы, конечно, пытались выяснить у хозяйки квартиры, не происходило ли тут что-то необычное. Но кроме какой-то древней бабки, которая тут померла, ничего вроде не было. Кстати, все твердо уверены, что существо в квартире именно мужского пола, так как на кухне бубнили мужским голосом, да и силуэт в углу был мужской.

* * *

Помню, летом после четвертого класса на каникулах у нас парень повесился из квартиры этажом выше, прямо над нами. Он был старше меня года на три-четыре. В тот день, когда его должны были хоронить, я сидел дома днем, валял дурака, как обычно. Мамы не было, бабушка была на даче — я был дома один. Был жаркий солнечный день. И тут у меня приключилась жуткая паническая атака на ровном месте. Мне стало так жутко, будто я прямо ощутил чье-то присутствие рядом со мной, и этот «кто-то» был настроен явно недружелюбно. Я бросился из зала в спальню, ощущая, как за мной будто кто-то гонится, прыгнул с размаху в кровать, накрылся простыней с головой и лежал так минут пять или чуть поболее. А потом меня внезапно «отпустило». До сих пор не знаю, отчего мне стало так жутко посреди белого дня. Оправившись от страха, я поругал себя за трусость и дураком и как ни в чем не бывало вылез из-под простыни. И тут за окном заиграли трубы: это в последний путь провожали этого парня. Оказывается, в это же время его хоронили у нас под окнами — время было как раз послеобеденное, — но я-то об этом до этого момента не знал. Не знаю, что и подумать.

* * *

Когда я учился в младших классах, то очень любил гулять по двору. И однажды там, во дворе, встретил одну девушку. Она была гораздо старше меня, но точный возраст не помню толком. Стал с ней разговаривать (я был очень общительным ребенком и любил со старшими поговорить), и тут она говорит, мол, хочешь, я тебе покажу, как я летаю? Я согласился. Она отвела меня чуть в сторону, за гаражи, закрыла глаза и начала падать на спину. Медленно так, руки по швам, ноги вместе, а потом ВЗЛЕТЕЛА. Не как Супермен в фильмах, а просто висела в воздухе на спине. До сих пор помню, как сильно она меня этим напугала. Я драпанул домой, пятки только сверкали. Больше её не видел.

* * *

В детстве смотрел какой-то боевик на видеомагнитофоне, что-то с Ван Даммом, не суть. Смотрел лежа, передо мной на комоде стоял телевизор, на нём стояла ваза с цветами. Вдруг раздался резкий хлопок и ваза по прямой с резким ускорением пролетела надо мной и разбилась в полёте, как будто ее кто-то очень сильно пнул. Меня засыпало осколками, но без повреждений.

* * *

Я с паранормальным сталкивался только один раз, но запомнил на всю жизнь. Было мне 10 лет, проводил каникулы в деревне. Большая семья, соседи тоже приходили, плюс ещё какие-то друзья отца приезжали постоянно — эта компания по вечерам собиралась в саду за домом. Они готовили еду на открытом огне и выпивали — все как обычно. Мы с братом часто сидели с ними, слушали их истории и наслаждались вкусной едой. Так вот, в один из таких вечеров нас послали в дом принести мясо, которое там мариновалось. Брат быстро загрузил все в тарелку и ушёл в сад. Спустя несколько минут вышел из дома я... и офигел. С горки по дороге, вдоль которой построены дома, спускалась женщина в белой одежде, и сама бледная, с каким-то странным сиянием. Она парила над землей и смотрела на небо. Женщина была на достаточно большом расстоянии и, кажется, вообще не обратила на меня внимания, но двигалась в мою сторону, поэтому я очень быстро сбежал в сад, к людям. Никому ничего не сказал, мне бы все равно не поверили, но сам я тогда довольно спокойно это воспринял, вроде: «Надо же, призрака увидел, хорошо, что не напал на меня». Не знаю, как бы я отреагировал на такое сейчас.

@темы: рассказы, сущности, призраки и духи, не своё, мертвецы

---

Пойдем в подвал?

[Магратея]

— Пойдем в подвал? — спрашивал Карлсон.

Никакого пропеллера, как в мультике, у Карлсона не было. Если живешь в подвале, пропеллер ни к чему. Там летать негде. И штанов на помочах, в смешную клеточку, у Карлсона тоже не было. Он всегда ходил в длинной рубашке до пят, с кружавчиками у ворота. А ворот собирался в гармошку специальным шнурочком, отчего лицо Карлсона сразу делалось из обычно синюшного — темно-лиловым. С пятнами угольного румянца на щечках. Приди Малыш на уроки в такой рубашке и без штанов, его бы, пожалуй, из школы выгнали. Одноклассники засмеяли. А мама неделю бы ругалась. Впрочем, мама ругалась бы год, наверное, а папа взялся за ремень, узнай они, что Малыш ходит играть в подвал с Карлсоном.

Хорошо, что Карлсона никто не видел.

В первый раз Малыш испугался. И ничего стыдного или смешного тут нет: любой испугается, если к нему прямо во дворе подойдет синий толстячок в девчачьей рубашке, заискивающе улыбнется и спросит:

— Пойдем в подвал?

— Не-а, — замотал головой Малыш, когда это случилось впервые. Он тогда еще не знал, что хоть всю голову в клубок смотай, Карлсон все равно не отстанет. Такой приставучий уродился. — Мне нельзя в подвал. Мне мама не разрешает.

— Можно, — ласково погрозил пальцем Карлсон. — Тебе можно.

Он стянул шнурок у ворота, густо налился ежевичным соком и добавил, моргая:

— Тебе очень нужно в подвал. Мы там будем играть. Пошли…

Подвал оказался совсем рядом. Даже идти никуда не надо. Моргнешь раз, другой — и ты в подвале. Нет, сперва ты на лестнице: узкой, каменной, зажатой между облупившейся стеной, сплошь в ржавых потеках, и высоким бортиком из бетона. Ступеньки разного размера. Малыш всегда спотыкался на седьмой — щербатой, сколотой, какой-то недоношенной — и чуть не падал вниз, на грязный заплеванный пятачок земли перед дверью. Хорошо, что Карлсон успевал схватить приятеля за плечо. Здесь нельзя было спотыкаться и падать. Просто спотыкаться — еще ладно, наверное, здесь каждый спотыкался, а вот падать — ни за что. Упадешь — и сразу случится что-нибудь плохое. Будешь валяться, как дохлая кошка. Ну, эта, серая в полоску, которая тут вечно валяется.

Спасибо доброму Карлсону: поддерживал.

Правда, на плече оставался синяк, похожий на лапчатый кленовый лист.

Огромный замок на двери хрипел и колыхался, когда в нем ковырялись ключом. У замка было дурное настроение и простуженное горло. «Скажи: «А-а-а!» — шутил Карлсон, подражая ухо-горло-носу, толстому дяденьке доктору из поликлиники, с круглым зеркалом на лбу, лечившему однажды Малыша от ангины. Позже, когда Малыш пообвыкся, Карлсон стал доверять ему самому вставлять ключ-ложечку в глотку замку. «А-а-а! — веселился Малыш, подражая другу, и выходило громко, оглушающе громко, сотрясая все запертое нутро подвала: — А-а-а!..»

Замок сглатывал и открывался.

Дужки выходили из него розово-слизистыми, топырясь двумя рожками.

В подвале отовсюду росли корни дома. Они сосали из стен пахнущую железом кровь — и ветвились, разбухали, выпячивались узлами сгонов, влажно блестели заклепками. По узлам сгонов можно было подсчитать, сколько дому лет. Иногда корень лопался, из черного нутра шибало свистящим паром или струей жидкости. Карлсон часами мог принимать баню, отплясывая возле лопнувшего корня. А Малышу эта игра быстро надоедала, и он шел бегать по потолку с Гнилушкой.

Но это все произошло потом, когда Малыш привык.

В первый же раз они открыли дверь подвала, вошли в сплетение корней, вдохнули сырой, по-особому щекотный воздух, и на этом подвал закончился.

— Малыш! — крикнула из окна мама. — Не сиди на земле! Простудишься!..

Малыш чихнул и выяснил, что действительно сидит на земле возле скамейки. Напротив оглушительно лаяла болонка Чапа, пятясь от него. Морда у собаки была испуганная. Кстати, с этого дня Чапа всегда заходилась лаем, встречая Малыша, и хозяйка Чапы, добрая старушка Вава, очень расстраивалась.

А соседский ротвейлер Дик, бешеная скотина, при виде Малыша начинал скулить.

В следующий раз Карлсон пришел на уроке литературы. Малыш только что дочитал у доски «Лукоморье» и собирался продолжить, но Марь Лексевна, классная руководительница, его остановила.

— Достаточно, — сказала она, намереваясь ставить в журнал пятерку.

— Что вы, Марь Лексевна! — расстроился Малыш. — Там дальше самое интересное. Там Руслан этого гада за бороду… и вообще. Вы, наверное, просто не читали дальше, вот и не знаете. Хотите, я расскажу?

Марь Лексевна поставила в журнал четверку, за «избыточную декламацию». «Садись!» — велела классная руководительница. Пригорюнившись, Малыш сел. Он размышлял, что руководительница вовсе не классная, а так себе, баба-яга в жакете, и смотрел, как по проходу между партами к нему идет Карлсон. Толстенький, в рубашке до пят, синий и улыбчивый, Карлсон не привлекал внимания одноклассников. Марь Лексевну он тоже не занимал. Малыш подумал, что случилось бы, увидь руководительница толстяка без штанов, и заулыбался.

— Пойдем в подвал?

— Ага…

Если пройти по подвалу дальше, через пульсирующий коридорчик, где всегда кто-то охал и вздыхал, можно было встретиться с Гнилушкой. Суставчатая, похожая на мокрицу с лицом испорченной девчонки, Гнилушка обожала шутки. Она гордилась своим чувством юмора. Особенно она любила свешиваться с потолка в самый неподходящий момент.

— Бу-у-у! — отрыгивала Гнилушка и хохотала басом.

Если правильно отскочить, быстро-быстро взмахнуть руками и хрипло заорать в ответ — что угодно, лишь бы хрипло, — Гнилушка утаскивала тебя на потолок. Там вы принимались бегать взапуски: ты на четвереньках, потому что иначе падал вниз, а Гнилушка — как угодно. Она не падала, а если хотела спуститься, лезла по стене, шурша ножками, или выпускала из брюшка скользкий шнурочек, вроде того, что стягивал шею Карлсону.

Жаль, что бегать по потолку больше минуты не получалось.

Малыш постепенно научился ловить приближение конца игры. Он теперь не валился с потолка, больно ударяясь о бетон пола, а ловко спрыгивал. Когда хотелось еще побегать вверху, между узловатых корней, пугая трусливых крыс, снующих по корневищам, надо было попросить Гнилушку еще разок подкрасться. «Бу-у-у!» — ты отскакиваешь, быстро-быстро машешь, хрипишь, и так далее. Только Карлсон предупредил, что увлекаться гонками не стоит. Иначе сам сделаешься суставчатым, со шнурком в брюшке, а лицо у тебя станет испорченное. Не обязательно как у девчонки, но испорченное, это точно.

Пока Малыш играл с Гнилушкой, Карлсон ловил падающих крыс и связывал им хвосты бантиком.

— Ермаков, ты заснул? — спросила Марь Лексевна.

— Нет, — ответил Малыш.

— Где ты вечно витаешь?

— В подвале, — тихо шепнул Малыш, стараясь, чтобы его не услышали.

В отдельном углу, под щитком с пробками, кнопками и рычажками, жили Теткодядьки. Они были голые и вечно боролись. Поначалу Малыш их боялся. Любой забоится, если голые и борются не до победы, а просто так. В углу стонало, хлюпало и охало. Там вздымалась манная каша, грозя сбежать из кастрюльки. Карлсон научил Малыша смотреть в этот угол искоса, мельком, делая вид, что Теткодядьки тебя вовсе не интересуют. Если пялиться на них в упор, сказал Карлсон, они решат, что ты свой, что хочешь к ним, но стесняешься, — и утащат тебя в угол. Будешь тоже голый. Будешь бороться. А если не станешь притворяться, что тебе с ними хорошо, Теткодядьки обидятся.

Чем опасна обида Теткодядек, он не рассказал, но Малыш и так поверил.

Смотреть искоса бывало интересно.

В третьем классе на Малыша взъелся конопатый Бутых. Здоровенный верзила со смешными рябушками на носу, Бутых спрятался в раздевалке и выскочил к Малышу исподтишка. Он ко всем так выскакивал, а к Малышу забыл. Вот вспомнил.

— Бу-у! — рявкнул Бутых, состроив жуткую гримасу.

Малыш подумал, что в подвале это смотрелось бы лучше. А в школе, на переменке… Бутых, к сожалению, считал иначе. Так случается, когда люди расходятся во мнениях: один полагает, что сделанное им очень страшно и очень здорово, а второй не боится и не радуется. Удрученный тупостью Малыша, конопатый Бутых принялся вколачивать в него понимание доступными методами.

— Ты чего? — удивился Малыш, потирая горящее ухо. Было больно, но не очень. Разве что сидеть на полу оказалось холодно: из окна тянуло сквозняком. А еще Малышу стало жалко дылду Бутыха, который, оказывается, совсем не умеет играть. Тут Бутых, видимо, решил помочь Малышу встать. Ухватив жертву за лацканы школьного пиджачка, он скорчил очень страшную, на его взгляд, рожу и рванул Малыша на себя. Чтобы снова не упасть, Малыш ухватился за Бутыха. Заглянул снизу вверх в конопатое лицо.

— Пойдем в подвал? Поиграем?

Как-то само вырвалось.

А потом Малыш два раза правильно моргнул, и они вместе ушли на лестницу с разными ступеньками. Малыш впервые попал сюда без Карлсона. «Как же я дверь открою?» — подумал он. Но ключ с радостным воплем выскочил из трещины в бетоне, кувыркнувшись в руку Малыша. Бутых от неожиданности выпустил добычу, и Малыш мигом оказался возле двери, удачно перепрыгнув через нехорошую седьмую ступеньку. Замок на этот раз не стал кочевряжиться: сказал «А-а!..», словно узнав гостя, и открылся.

Опомнившийся Бутых, видя, что добыча ускользает, сиганул следом. Через все ступеньки сразу. Дылда едва успел выставить руки, чтобы не расквасить нос о стену.

— Догонялки! — обрадовался Малыш и юркнул в гостеприимное нутро подвала. Позади громко топотал Бутых. А за Бутыхом с удовлетворенным чмоканьем захлопнулась дверь. Пульсирующий коридорчик они пролетели быстро. Бутых даже не обратил внимания, где решил побегать. Главное сейчас — догнать нахального мальца. Догнать и отмутузить.

Чтоб знал.

Ныряя под сплетение чугунных, свистящих паром корней, Малыш заметил на потолке притаившуюся Гнилушку. Сейчас она!.. — в восторге подпрыгнуло сердце.

И Гнилушка оправдала ожидания.

— Бу-у-у! — басом прогудела Гнилушка прямо в лицо Бутыху, свесившись с потолка.

Это у суставчатой мокрицы получилось куда лучше, чем у конопатого верзилы в раздевалке. Малыш впервые смотрел со стороны на проделки Гнилушки. Было очень весело. Давно он так не смеялся! И Бутых повел себя наилучшим образом. Упал на четвереньки, скорчил чудесную рожу и, пятясь, заорал:

— Ы-ы-ы-ы!!!

Только не хрипло, а тоненько-тоненько. И руками не махал. Жаль. Иначе Гнилушка утащила бы его на потолок и Бутых смог бы минуту там побегать. А так — не получится. Но это ничего, можно будет еще попробовать.

Малыш буквально по полу катался от смеха, наблюдая, как Бутых пятится прямиком в объятия Ухвата, притаившегося в старом шкафу. Ухват там жил-поживал. Подкрадешься к шкафу, а он дверцы распахнет и схватить норовит. Глазищами крапчатыми сверкает, лапы тянет… Если увернешься — Ухват смешно подпрыгивает и скрежещет. А потом обратно прячется. Но если поймает, начинает щекотаться усами. Усищи у него, как у таракана, только больше в сто раз. И пока трижды ему лапу не пожмешь — не отпустит. А лапы колючие, шипастые…

Бутых пятился задом, и Ухват его, конечно же, схватил. От щекотки глаза Бутыха стали круглые-круглые, как в мультике. Его всего перекосило: наверное, очень щекотки боялся. Надо ему про лапу сказать…

Но сказать Малыш не успел.

— Это что за безобразие?! Прекратите немедленно!

Оказывается, Бутых по-прежнему держал Малыша за лацканы пиджачка и при этом тоненько выл. Из уголка рта у конопатого тянулась ниточка слюны. А над ними обоими грозно возвышалась завуч Анна Васильна, в раздражении стуча по подоконнику указкой.

Бутых отпустил Малыша, упал на четвереньки, как в подвале, и резво ускакал прочь, продолжая выть на ходу.

* * *

За драку Малышу влетело. Хоть он был и не виноват. А Бутых еще долго бегал по коридору на карачках, подвывая и больно стукаясь головой в стены. Грозных требований Анны Васильны «Прекратить немедленно!» и «Бутыхов, перестань паясничать!» он вроде как не слышал. Потом из медпункта вызвали докторшу в белом халате, она с трудом подняла Бутыха на ноги и куда-то увела. Бутых не ходил в школу целый месяц. А когда наконец пришел, то стал меньше ростом и дергался невпопад. Теперь дылда все больше молчал и никого не задирал. С Малышом здоровался за руку, но тоже молча, глядя мимо плеча.

Со следующего года Бутыха перевели в другую школу.

Карлсон очень смеялся, когда Малыш рассказал ему эту историю. Прямо квохтал, как курица. И сделался лиловым, хотя шнурка вокруг шеи не затягивал. Очень жалел, что Бутых попался Ухвату, а не Щелкунам или Мокрошлепихе. Или Бледному Кружулику. Те бы его совсем разыграли.

— А это кто такие? — живо заинтересовался Малыш.

— Пошли в подвал? Знакомиться!

— Пошли!

Оказалось, в самой глубине подвала была еще одна дверь. С внешней стороны каменная, а с внутренней — кожаная, лоснящаяся и живая. Когда дверь открывалась, она чавкала. Малыш сказал ей, что чавкать при посторонних неприлично, но дверь зачавкала вдвое громче. Она так смеялась. Врезной замок здесь напоминал рот с острыми зубами. Зубами замок вцеплялся в косяк, когда дверь закрывали. А чтобы дверь открыть, надо было дернуть за торчавшее из стены ухо. Только не сильно, иначе дверь обижалась и могла укусить.

Это Карлсон так сказал, и Малыш ему сразу поверил.

— Замечательная дверь! — добавил Карлсон.

— Ага! — согласился Малыш.

Вообще подвал оказался куда больше, чем думалось поначалу. За следующие три года Малыш открыл для себя великое множество всяких комнат, коридоров, лестниц, тоннелей — прямо настоящий лабиринт. И друзей новых приобрел кучу. Кстати, оказалось, что подвал уходил еще на два-три этажа вниз. Но на самое дно они с Карлсоном спускались редко: там было темно и скучно. Местами воды по колено. Жили там мрачные Топляки-луподыры и скукоженные Дренажеры, похожие на сушеных летучих мышей. Играть они ленились. Если Карлсону удавалось их уговорить, то игры получались какие-то однообразные, большей частью в «съем-не-съешь!», и быстро надоедали.

Зато на верхнем ярусе подвала было куда веселее. Тут имелись комнаты с кроватями-скакунцами (они сами прыгали, как железные лягушки, скрипя пружинами!); попадались углы с захлопом, где так здорово играть в «хлоп-шлеп». Щелкун, похожий на огромного черного кузнечика с дюжиной перепончатых лап, ловко щелкал Малышу орехи кусачками. Кусачки росли у него из ноздрей. Орехи непонятно где добывали Кружулики. Может, воровали. Чтобы они поделились орехами, надо было разрешить им себя закружулить. Малышу нравилось. Он часто кружулился за орехи.

А еще Карлсон показал ему свою домовинку. Там он отдыхал, уморившись от игр.

Однажды Малыш спросил у Карлсона, можно ли привести сюда друзей.

Карлсон задумался. Лицо его от мыслей пошло пятнами.

— А если им не понравится? — спросил он. И вдруг просиял. — Води! Будешь как я. Ну, почти как я. Потому что у тебя нет шнурка и домовинки. Только води по одному. Тут не всем нравится.

Как кому-то может не понравиться в подвале, Малыш не понимал.

Но скоро понял.

С друзьями не заладилось. Сашка Маленин отказался после первого раза, Захар Кононенко вообще не пошел. Только Янка Мааса, смуглая девчонка, которую перевели к ним в девятом классе, трижды ходила и говорила, что нравится. А потом и ей расхотелось. И дружить с Малышом расхотелось. Но Малыш не особенно расстроился. Он уже знал, что большинство людей — странные. Им в подвалах не очень-то хорошо.

Когда по телевизору начали показывать фильмы ужасов, Малыш сразу понял: это комедии про подвал.

Смешные.

* * *

Со временем Малыш вырос. Закончил школу, поступил в Университет. Получил диплом, пошел на работу. Женился. Хотя и не сразу. Его первой невесте не понравилось в подвале. И второй тоже. Зато с третьей все прошло превосходно! Когда их сыну исполнилось семь лет, мама и папа подготовили ему Большой Именинный Сюрприз: в этот день они впервые взяли его с собой в подвал.

Сын был в восторге.

Иногда Малыш водил в подвал сослуживцев и еще кое-кого, например глупого пьяницу с ножом, который хотел поиграть с ним на троллейбусной остановке. И жизнь складывалась наилучшим образом.

А потом Малыш совсем вырос и даже состарился.

Однажды к нему пришел Карлсон. Давно не ходил, забыл, наверное, а тут взял и пришел. Малыш тоже давно не ходил. Все больше в постели лежал. Поэтому очень обрадовался.

— Пойдем в подвал? — спросил Карлсон.

Он смущенно дергал шнурок и старался не смотреть на Малыша.

— Ага, — улыбнулся Малыш. Старый, он сейчас помолодел, улыбаясь.

— Ты не боишься? — тихо спросил Карлсон.

— Не-а, — расхохотался Малыш. — Это ведь наш подвал. Чего там бояться?!

Карлсон вздохнул с облегчением.

И они ушли в подвал.

Автор: Дяченко Сергей

@темы: дети, учебные заведения, рассказы, сущности, не своё

---

Коридор.

[Meiji]

Спустя месяц после выхода Mass Effect 3, в обсуждениях этой игры на многих сайтах, начали появляться странные посты, написанные от лица разных пользователей. Посты эти затерялись среди недовольств игроков о концовке, а так же просто среди отзывов многочисленных фанатов, и тогда мало кто обратил на них внимание. Через еще какое-то время, когда буря утихла, и все принялись ждать Extended Cut, я вновь принялся перечитывать старые топики на форуме Bioware, и внезапно наткнулся на одно из этих странных сообщений, еще тех времен. В нем говорилось о том, что в момент финального возвращения в Цитадель, можно найти второй лифт, наподобие того, что переносит нас к Катализатору. Этот подъемник ведет в коридор, который выглядит точно так же, как и те, в которые мы попадаем, когда входим в луч. Только этот гораздо длиннее и мрачнее, и трупов там гораздо больше, нежели в коридоре с Хранителями. Пользователь жаловался на головные боли и чувство страха, которое усиливалось с каждым шагом, который делал Шепард, а так же спрашивал, как из этих коридоров выйти. Все не верили его рассказам, говоря, что этого подъемника, ровно как и коридора, в игре нет. Однако, спустя пары страниц обсуждений, пользователь с ником DewStation210 описал схожую проблему. Он дал больше описания загадочного коридора. По его словам, Шепард поднимается на лифте в темный проход, его поле зрения заметно уменьшается, и игрок не может видеть ничего дальше, чем на расстояние вытянутой руки Шепарда. По всему коридору разбросаны трупы. Также, по словам DewStation210, меняется еще и саундрек. Как описывал он его, это были замедленные в несколько раз композиции из игры, пущенные играть задом-наперед, и хоть музыка не менялась в громкости, на заднем плане можно было различить замедленную запись игры на виолончели. Сохранения не работали, а игру нельзя было поставить на паузу, выход работал только посредством Alt-F4. Позже, DewStation210 еще несколько раз появлялся в обсуждениях, обещая попытаться пройти этот загадочный туннель до конца. Последний его пост был датирован 21 мая 2012 года, в нем говорилось о том, что он чувствует, что почти дошел до конца, и что опишет все то, что с ним происходило, позже, как только пройдет коридор. Больше сообщений от этого пользователя не было ни в одной из веток форума Bioware. Я заинтересовался эти странным явлением, и пробил в поисковике на предмет похожих постов на других форумах, посвященных Mass Effect. Как ни странно, поисковик нашел похожую проблему у ряда игроков, почти всем из которых я написал сообщение с просьбой рассказать, что же это за коридор. Откликнулся на мое сообщение лишь один пользователь с ником Renegade Commander. Он попросил у меня e-mail, и через пару дней мне пришло письмо от него. Я скопирую все то, что он мне написал, сюда, и расскажу как бы от его лица.

«Итак, предугадывая вопрос, я сразу отвечу. Да! Этот коридор имеет место быть. Данный уровень не прописан ни в игровых файлах, ни в логах. Он просто существует, и попасть на него можно только активировав подъемник в коридоре с Хранителями и трупами. Я сумел найти те условия, при которых подъемник активируется. Я написал эти условия в txt-файле, который приложил к письму. Посмотри, если будет интересно. Итак, теперь расскажу, что происходило со мной, когда я все-таки добрался до этого злополучного коридора, и попытался пройти по нему.

Первое, что мне бросилось в глаза- это огромное количество трупов, которые лежали вдоль стен коридора. Их было очень, очень много. Самое интересное, что трупы эти не представляли собой мешанину текстур- это был навал очень реалистичных моделей представителей всех рас в ME. Все они лежали друг на друге, в крови, в разных позах, было видно, что они изуродованы почти до неузнаваемости. В коридоре было очень темно, несмотря на то, что по его стенам были развешены оранжевые светильники. Невозможно было разглядеть ничего дальше, чем вытянутой в попытке выстрелить, руки Шепа. Я двинулся вперед по коридору, из-за ранения Шепард шел, как черепаха. Музыка очень сильно давила на мозг, но я шел, отключив колонки и наушники. Не знаю, насколько долго я брел по этому коридору, но в какой-то момент мне показалось, что я заметил среди трупов Рекса, который у меня погиб на Вермайре. Я остановился, пригляделся к куче трупов, и действительно заметил там знакомый красный кроганский скафандр. Мне это показалось странным, но я продолжил путь. Спустя еще несколько минут движения я вышел в огромный холл, который так же был забит трупами. Такого поворота событий я никак не ожидал, потому что внезапно освещение поменялось, и теперь можно было отчетливо различить каждый труп в куче, но дорогу по-прежнему не было видно и двигаться приходилось на ощупь.

Среди одной из куч я увидел всех персонажей, которые умерли у меня по ходу сюжета. А если ты прочитаешь руководство, то поймешь, что там были все, ВСЕ, персонажи, которых можно каким-либо образом убить. Там лежал и Рекс, и Тали, и Легион, и еще куча других героев. Я долго смотрел на эту кучу трупов, как завороженный, как вдруг на экране появились субтитры. Это был монолог Шепарда, он рассуждал о том, что все они умерли по его вине. Он упал на колени, и закрыл лицо ладонями, по его движениям было понятно, что он плачет. Я вновь включил звук, и услышал, что на смену привычному звуковому сопровождению пришли тихие голоса умерших персонажей. Они накладывались друг на друга, говоря различные фразы из игры, и благодаря наложению фразы эти складывались в слово «Виновен». Шепард плакал навзрыд. Он достал свой пистолет и приставил его к виску, на экране внезапно появился значок отступника, и я едва успел среагировать, чтобы нажать на левую кнопку мыши. В итоге голоса смолкли, Шепард поднялся с колен, и опять оказался в том же коридоре. И тут я понял, что просидел за этой сценой пять с половиной часов. Это при условии того, что мне показалось, что прошло от силы пара минут. Я решил, что этого для меня достаточно, и решил отправиться спать. Я выключил компьютер, и лег в кровать.

Мне снился тот же самый коридор, только теперь в роли Шепарда был я. Передо мной были образы всех деланных мной в жизни ошибок и их последствий. Образы показывали мне все то плохое, что я сделал в жизни. Я сидел на коленях на дороге из трупов. Это были тела моих друзей, а их голоса вокруг меня повторяли мне «Виновен». Я не выдержал и зарыдал, но при этом полз по их телам. Я не знал куда и зачем, но я полз вперед по тому темному коридору, полз по трупам моих друзей и родственников. Внезапно один из трупов схватил меня, и начал тащить внутрь этой кучи. За ними проснулись и другие, все они тянули меня к себе, повторяя лишь одно. Виновен.

Я с криком очнулся за своим компьютерным столом. С того момента, как я оказался в том холле с трупами, а так же моего сна и пробуждения прошло 7 минут, а на экране был запущен МЕ3, уровень в этом темном коридоре. Вот только странно. Шепард находился на земле, словно он упал и полз. Я попытался управлять им, но игра не слушалась меня. Командор самостоятельно встал и пошел вперед, не реагируя ни на какие команды. Я мог лишь крутить камерой. Освещение вновь изменилось, и я мог видеть небольшие куски стен. На них было написано «Конец близок». Трупы никуда не исчезли, а Шепард все шел и шел. В наушниках вновь зазвучали тихие голоса героев игры, они по-прежнему повторяли «Виновен». Не знаю что со мной произошло, но я твердо решил, что дойду до конца этого злополучного коридора. По мере того, как Шепард шел, радиус обзора уменьшался, до тех пор, пока я мог видеть только подсветку на спине его скафандра. Стены давили на меня, а музыка вперемешку с шепотом сильно пугали. Я не мог выключить наушники, ровно так же, как и не мог выключить экран.

Но мне хотелось дойти до конца

Дальнейшие события я помню не слишком хорошо. Помню лишь то, что на определенном моменте, я почувствовал первобытный, животный страх. Он переполнил меня так, что я не мог сдвинуться с места, я был парализован. Обычно я очень стойкий человек, и я не представляю, что я увидел такого на экране, что я увидел в обычной компьютерной игре, что могло вызвать у меня такой ужас. Я помню, что все происходящее было невероятно реалистично. Иногда в памяти у меня всплывают фрагменты пережитого кошмара, и в те моменты меня вновь парализует. К слову, меня нашла мать (в тот момент она работала в ночную смену). По ее словам, я сидел, забившись в угол напротив выключенного монитора, с закрытыми глазами, рыдая, с царапинами вокруг глаз. Видимо, я не мог закрыть глаза из-за паралича, и поэтому пытался каким-то образом выцарапать себе их. Но вот что странно. Экспертиза показала, что царапины вокруг моих глаз не принадлежат к моим ногтям, или к какому либо предмету в моей квартире. Так же она показала, что мой организм бы сильно истощен, словно я не ел несколько дней.

После этого я покончил с идеей добраться до конца, а любые кадры из МЕ до сих пор вызывают у меня приступы сильного страха.

В общем, это все, что я хотел тебе рассказать. Прошу тебя, не надо испытывать судьбу и пытаться найти этот уровень. Кто знает, может ты не сможешь отделать так легко, как это сделал я. Если же все-таки решишься- да поможет тебе Бог.»

К слову, я уже решился. На момент публикации этого поста я уже буду находиться в коридоре. Если все будет хорошо- то я выложу тот самый txt-файл с инструкцией по попаданию туда. Если же нет- то инструкция умрет вместе со мной.

UPD:
Привет, друзья, это снова я! Отмечусь тут, что бы все знали, что со мной все хорошо. Коридор, конечно, давит на мозг, но все не так критично. Вообще, меня сейчас беспокоят две вещи. Первая- вполне обоснованный страх. А вторая… Знаете, у меня несколько минут назад появилось странное чувство. Чувство вины.

@темы: игры (в том числе компьютерные), искажения времени и пространства, не своё

---

Дружба по интересам

[Шо]

Мне было 14 лет, когда случилась эта история. Тогда мы с подругами умирали от скуки и всё своё свободное время тратили на группу «Тату», сериал «Зачарованные», праздную болтовню про парней. И, конечно, мечтали, как внезапно станем хоть кем-то особенным, а приключения сами свалятся на голову.

Чтобы поскорее приблизить такой вожделенный момент я, Марина и Юля сообща ударились в готику. Сколько же значительности в собственных глазах нам придавали простенькие чёрные шмотки с оптовки. «Тату» быстро сменились на Мэнсона, а от просмотров похождений ведьм мы быстро перешли к действию. Теперь ни одна встреча с девчонками не обходилась без попыток заглянуть в будущее или вызвать потусторонних сущностей. Но карты отчаянно врали, а сущности, видимо, напрочь забыли человеческий язык и посредством блюдец с иголками упорно выдавали порции отборного нечитаемого бреда.

Как ни странно, энтузиазма от неудач только прибавлялось (эх, как много в жизни значит гормональный взрыв!). Первый триумф мы испытали, когда один из наших нехитрых ритуалов проклятия ударил точно в цель. Врага было выбрать не трудно — Марина всё никак не могла поделить парня со Светкой-Наволочкой из параллельного класса. Сам объект даже не догадывался о том, какие страсти бурлят в душе начинающей ведьмы, и спокойно выгуливал Светку за ручку. Для обряда нужны были всего-то мёртвое животное, осиновые пруты и женские волосы. Юлин волнистый попугайчик весьма кстати скоропостижно скончался от старости, и после не слишком болезненных уколов совести тушка бедной птички в осиновом гнезде оказалась у порога жертвы. Наволочке хватило трёх дней, чтобы заработать открытый перелом. Наш злокозненный клуб по интересам ликовал. И хотя парень так и остался равнодушен к Маринке, плевать, теперь у нас было реальное подтверждение своих выдающихся способностей.

Книжные заклинания ушли в прошлое. Юля, самая смелая из нас, логично рассудила, что с таким-то опытом и невероятной силой мы и сами можем насочинять многотомное издание каких угодно обрядов. И таковые не заставили себя долго ждать.

Наверное, мало найдётся людей, которым не знаком дух командной работы. Один за всех и все за одного, басня про несгибаемый пучок прутьев, вместе мы сила. Каждый участник группы носит в себе деталь механизма, бесполезную саму по себе. И внезапно оказывается, что детали всех решающих общую проблему людей подходят друг другу как родные. Шестеренки начинают крутиться, обрывки задумок сливаются в ясную идею — работает!

Естественно, такое происходит не в каждом конкретном случае, не закономерно, после некоторой притирки, разумеется, но всё же. Вы испытываете приятное чувство общей правды, общей реальности, сплочение, мощь. Именно так я могу определить то состояние, в котором находились я, Марина и Юля, когда открыли свой невероятный способ общения с духами.

Уже с самого утра Юля с горящими глазами обещала показать нам нечто особенное. Она отказывалась рассказать хоть какие-то подробности, надеясь тем самым подогреть наш интерес. Её же собственного терпения хватило только до конца третьего урока.

Оказалось, накануне ей приснился удивительно реалистичный сон, где мы втроем в моей квартире общаемся с демоном. В прямом смысле слова общаемся, то есть разговариваем вслух, ведём диалог. В Юлином сне существо отвечало на наши вопросы через магнитофонную запись, пущенную задом наперёд.

Мои родители в тот день уехали к родственникам — одного этого факта хватило, чтобы девчонки с возбужденной дрожью в голосе посчитали сновидение вещим.

Пожалуй, я была единственной, кто сомневался в успехе этой затеи. В глубине души я всегда понимала — всё наше колдовство просто мрачная игра, затеянная от отчаянного голода по впечатлениям. Но мне не хватило духу высказаться вслух, я слишком боялась потерять дружбу Марины и Юли.

В 10 вечера всё было готово к ритуалу. При свете свечей мы сидели за столом на тесной кухне. Марина достала нож, каждая из нас должна была смешать свою кровь с молоком в чашке, а затем «напоить» этим глиняную фигурку ангела. Конечно, церемония включала в себя и заклинание, но, к счастью, оно уже давно стёрлось из моей памяти.

Пару минут прошли в сосредоточенном молчании. Юля вставила кассету в стоявший рядом магнитофон и запустила обратное воспроизведение. Запись, разумеется, была предварительно проверена, для исключения возможности принять желаемое за действительное. Вначале были слышны лишь обычные булькающие звуки и шорох отматываемой магнитной ленты.

Марина задала «гостю» вопрос: «Ты здесь?».

Глядя на серьёзные лица подруг, я едва сдерживалась, и уже готовилась феерическим хохотом прервать этот идиотизм. Теперь я понимаю, что моё неверие, скепсис тоже было тем самым элементом командного духа, необходимым для оживления абсурдной нелепости. В тот самый момент, когда с моих губ наполовину сорвался смешок, каждая из нас со всей четкостью услышала ответ на обращение Марины.

— Да, смешные девочки, — проквакали колонки.

Сомневаюсь, что вам хоть раз приходилось слышать подобный голос. Складывалось ощущение, будто большая жаба гулко бубнит со дна трёхлитровой банки. При любых других обстоятельствах это было бы жутко забавно, а сейчас стало просто жутко. Юля с Мариной враз побледнели, от напряжения мышц они походили на деревянных кукол.

Сама я, наверное, тоже выглядела не лучше. Но ведь мы были ведьмами, спокойно проклинающими людей, а ещё мы были подростками, которые стыдятся показать свой страх. Бодрым дрожащим голосом с тонущими в нём нотками уверенности Юля попросила «жабу» рассказать о будущем каждой из нас. Видимо, из-за шока она даже не поинтересовалась, как того требовал любой ритуал вызова духа, именем гостя.

Сущность не смутило такое нарушение приличий, у неё (него?) действительно было послание для каждой из нас. Марина узнала, что «молчание врачует некоторые недуги», Юля должна была в скором времени «образумить сиротливых». Мне досталось не менее абсурдное предсказание: «Ты ещё успеешь насладиться своей прелестью,» — не совсем точно, но вроде того. В тот раз мы торопливо проводили «жабу», удовлетворив свой голод по чудесам до седых прядей в волосах. Но наша разлука не была долгой.

Решившись на что-то однажды, а ещё и закрепив это повторным опытом, часто превращаешь некогда новое действие в привычку. Первую неделю после вызова существа мы даже не обсуждали случившееся — слишком оно не вписывалось ткань наших будней, слишком напугала нас тьма, в которую я, Юля и Марина заглянули.

Даже несмотря на явно бредовые предсказания, мало чем отличавшиеся от болтовни с духами посредством блюдечка. Хотя, пожалуй, лишь для Марины эта беседа имела крохотный смысл. Уже после сеанса спиритизма она случайно услышала, как отец разговаривал по телефону с любовницей. Ей ничего не оставалось в этой ситуации как хранить молчание — любое сильное переживание могло в буквальном смысле убить Маринину маму, недавно перенесшую операцию на сердце. Этой крупицы правды из слов духа вполне хватило для того, чтобы мы вновь обратились к нему.

Страх очень быстро уступил место нездоровому любопытному азарту. Оказалось, «жаба» была плоха лишь по части предзнаменований. При этом она детально и во всех мерзких подробностях остроумно могла расписать слабости и секреты любого из наших знакомых. Своим булькающим гулким голосом она регулярно снабжала нас отборным компроматом на неугодных. Такие откровения коснулись и моей с Мариной и Юлией жизни, но мы настолько хорошо знали друг друга, что обличения со стороны могли только рассмешить.

Мы жадно ждали любой возможности пуститься в сплетни с духом, несколько веков назад, думаю, именно за такое и сжигали на костре. Но главное, мы стали ведьмами с собственной прирученной жуткой тварью, служившей нам. Больший успех трудно было представить.

В один из вечеров мистического злословия наше мрачное веселье прервал настойчивый звонок в дверь. Забавно, вот уже несколько месяцев подружки, преспокойно попивая чай, вели вслух диалоги с очевидно потусторонней сущностью, а сейчас в страхе подскочили с мест от обычной трели звонка. Как когда-то их прапрапрапрабабушки от решительного стука инквизитора.

Возможно, разумнее было просто притвориться, что никого нет дома. Взгляды девчонок красноречиво умоляли остаться, но меня будто кто-то толкнул в спину, шепнув на ухо: «Открой!»

В глазок на меня смотрела совершенно материальная незнакомая старая женщина. В простом таком зимнем советском пальто времён очередей за колбасой, шерстяном сером платке и валенках. Страха она не вызывала, скорее жалость — на лице была написана сдерживаемая и одновременно нестерпимая мука. Решив, что старушке нужна помощь, я открыла дверь.

— Здравствуй, дочка. У меня разговор есть, но не к тебе. Юля здесь? — женщина говорила слабо и измучено.

Удивившись про себя, откуда Юлина бабушка знает мой адрес, я быстро повела гостью в комнату к подругам, даже не предложив снять пальто и валенки. Было видно — дело срочное.

Девчонки встретили нас удивлённым молчанием. Женщина тяжело опустилась на диван, только сейчас я заметила, что её левая рука, как и голова была замотана таким же толстым шерстяным платком. А правая покрыта нездоровыми бурыми пятнами.

Гостья пронзительно, но без злобы смотрела прямо на Юлю.

— Паспорт-то мой верни, — старушка протянула свободную руку в сторону Юли.

Моя подруга украла у собственной бабули паспорт??

— Да никакая я ей не бабуля, — прочитала мои мысли гостья, — да и не крала ты его, правда?

Юля затравлено вжалась в стенку и отрицательно замотала головой, её лицо превратилось гримаску, было заметно, ещё минута и она разрыдается.

Марина совсем по-детски вскочила с места и спряталась за моей спиной, я чувствовала, как её руки больно вцепились мне в плечи. Никто не проронил ни слова. В моей голове не осталось ни одной мысли, только предчувствие чего-то неизбежного и кошмарного.

Старушка тем временем стала неторопливо разматывать шаль с кисти. Когда она готовилась снять последний слой, я удивилась насколько же тонкие пальцы у такой пожилой женщины.

Через секунду все увидели, что никаких пальцев там больше нет.

Вместо обычной руки из плоти и крови прямо из рукава советского пальто торчали голые кости. К сожалению, эта картинка до сих пор жива в моей памяти. Скелет безжизненно висел, как плеть, влажно поблескивая, на сгибах фаланг виднелись кусочки розовой плоти.

Но самое ужасное, кость была обглодана, даже с расстояния двух метров я могла разглядеть следы маленьких, будто собачьих зубов. Женщина с усилием уронила культю на стол прямо перед бившейся в безмолвной истерике Юлей.

— Отдавай, что забрала, — старуха обратилась к ней чуть злее, чем раньше.

Давясь рыданиями, Юля дрожащими руками перевернула магнитофон-портал. Под ним лежал обычный затёртый и выцветший советский паспорт. Заикаясь и всхлипывая, подруга начала свой рассказ. Оказалось, в её сне необходимым условием для ритуала был предмет, принадлежавший мёртвому человеку.

Юлька не стала брать вещи покойных бабушки с дедушкой из уважения и страха навредить им. Совершая прогулку по развалинам местного завода, она нашла в разворошенном архиве старый паспорт какой-то женщины. Посмотрев на дату рождения, Юля успокоила, себя тем, что старушка, очевидно работавшая здесь, не пережила голодные 90-е и давно мертва, как и этот завод. От нас деталь ритуала была скрыта неслучайно, подруга, во-первых, опасалась нашей негативной реакции, а во-вторых, по её мнению, для качества ритуала необходимо было единолично хранить тайну.

Всё это было похоже на правду. Но как, как старуха нашла нас? И как такие дикие увечья могут существовать в реальном мире?

— Ведунья мне рассказала где вас искать, ведьм, — женщина снова ответила на мой мысленный вопрос, — Только поздно я к ней пришла… Думала рука болит, так что — старая ведь уже. Вы хоть знаете, кого вызвали? Он мне наживую мясо глодал! Трупоед… Видишь, я по-хорошему прошу, отдай!

Мелкие бусины беззвучных слёз потекли по щекам старушонки.

Юля вложила паспорт в её ещё целую руку. Марина отчётливо прошипела в сторону подруги: «Тварь!».

— А ты её не кори, — лицо гостьи мгновенно переменилось, слёзы словно стёрли, — Я вот зла не таю. Я своё пожила. Да и с паспортом помирать нестрашно. МЕНЯ он больше поедоем есть не станет.

Меня, меня, меня — разносилось как звон колокола в моей голове.

По реакции Юли и Марины было понятно — они думают о том же, о чём и я. Мы нарушили обряд, принесли в жертву живого человека, и теперь сами станем пищей для демона.

Старуха, не оборачиваясь, обошла нас, соляные статуи. Уже открывая дверь, она повернула к нам своё лицо, полное мстительного торжества.

— Ой, трусихи! Да ушёл он, ушёл трупоед ваш. Живые вы ему ни к чему. За кладбищенской калиткой теперь только свидитесь, — бабка вышла, оставив дверь открытой, пару минут мы, не шелохнувшись, слушали её удаляющиеся шаркающие шаги.

В тот вечер я виделась с девчонками в последний раз.

Нет, Марина и Юля не стали жертвами леденящего душу загадочного несчастного случая. Просто мои непоседливые родители внезапно и радикально решили сменить место жительства в течение двух дней.

Фотографии в соцсетях подтверждают, что мои бывшие подруги детства живы, здоровы, работают и растят детей, как любые другие обыватели, как и я.

Мы стали достаточно взрослыми, рациональными, атеистичными для веры, будто гниющему в могиле мертвецу есть дело до того, кто его поедает, словно яблочный пирог.

Автор: Яна Петрова

@темы: дети, рассказы, сущности, старики и старухи, не своё

---

Желание

[Шо]

Порез на коленке уже покрылся коростой. Ребенок ладошкой нащупал его и наклонился, чтобы получше рассмотреть. Это всегда очаровывало ребенка: струп словно бросал ему вызов, и он не мог не принять его.

«Да, — подумал ребенок, — я сковырну корку, даже если она еще не засохла, даже если она еще держится, даже если будет больно».

Пальцем он осторожно обследовал порез, потом зацепил ногтем коросту и тихонько потянул. Корка легко сошла, оставляя забавный маленький кружок гладкой красной кожи.

Хорошо. Очень хорошо. Ребенок потер кожу. Не больно. Он подобрал твердую коричневую корку, положил на колено и ловко щелкнул по ней ногтем. Корка полетела далеко и упала на самый край ковра у противоположной стены. Огромный красно-черно-желтый ковер тянулся от лестницы, где сидел мальчик, до входной двери, занимая всю площадь пола. Громадный ковер. Больше чем теннисный корт. Много больше. Мальчик пристально рассматривал его. Раньше он такого не замечал, но сейчас, внезапно, ему показалось, что все краски ковра почему-то стали ярче и живее и словно наполнились смыслом и таинственным содержанием.

«Я знаю, что это, — сказал сам себе ребенок. — Красный цвет — это кучи раскаленного угля. Что я должен сделать? Я должен пройти весь путь до двери, не коснувшись их. А если прикоснусь, то получу страшные ожоги. Ну а если быть совсем точным, я просто сгорю. А черный цвет ковра… да, черный цвет — это змеи, ядовитые змеи, главным образом, гадюки и кобры, толстые, как стволы деревьев; и если До них дотронуться, они искусают меня и я умру, не дождавшись вечернего чая. Если же я пройду по всему ковру и останусь цел и невредим, мне завтра на день рождения подарят щенка».

Он встал и залез на ступеньку выше. Внизу расстилалось безбрежное страшное поле. Сможет ли он? Достаточно ли желтого цвета? Желтый был единственный цвет, по которому можно ступать. Реально ли это сделать? Трудно решиться на такое путешествие. Риск слишком велик. Лицо ребенка — золотистая челка, большие голубые глаза, маленький острый подбородок — выражало беспокойство, когда он, перегнувшись через перила, смотрел вниз. Желтые полосы были немного узковаты местами, но, кажется, тянулись по всей длине ковра, хотя и было один—два довольно широких проема. Для того, кто только вчера с триумфом прошествовал по тропинке, выложенной кирпичом, от конюшен до беседки, не наступив ни на одну из много численных трещин, путь по ковру вряд ли будет слишком трудным. Все бы хорошо, но змеи! От одной мысли о них возникает страх, который будто иголками покалывает ноги.

Мальчик медленно спустился. Подойдя к ковру, он вытянул ногу в сандалии и аккуратно поставил ее на желтое пятно, затем также осторожно перенес вторую. Так! Пошел! Он был предельно собран и, раскинув в стороны руки, удерживал себя в равновесии. Потом он сделал еще шаг, высоко поднимая ноги, и остановился передохнуть. Узкая желтая тропинка тянулась метров на пять вперед, и мальчик постепенно, с большой осторожностью, словно по натянутому канату продвигался по ней. Там. где тропинка изогнулась, он, переступая через зловещее черно-красное месиво, вынужден был сделать шажок пошире. На полпути его качнуло, и, чтобы сохранить равновесие, он яростно замахал руками, будто ветряная мельница. Ему удалось удержаться, и, перешагнув, он отдыхал, стоя на носочках, затаив дыхание и вытянув в стороны руки с плотно сжатыми кулаками. Он находился сейчас на большом островке желтого цвета. Здесь было просторно, и он замер в нерешительности, желая остаться навсегда на этом славном безопасном желтом острове. И только мысль о том, что он может не получить щенка, заставила его продолжать путь.

Медленно мальчик пробирался вперед, после каждого шага останавливаясь, чтобы решить, куда ставить ногу. Один раз у него был выбор: либо пойти направо, либо — налево. Мальчик предпочел второе: хотя этот путь казался более трудным, там было не так много черного цвета. Черный цвет вселял в ребенка ужас. Мальчик лихорадочно обернулся, чтобы посмотреть, сколько же он прошел. Почти половину. Обратно уже не повернешь. Он стоял в центре зала и не мог ни вернуться назад, ни отпрыгнуть в сторону — ковер слишком широк. Его окружали черные и красные полосы, и он почувствовал внезапно, как отвратительная волна панического страха захлестывает его — так было в прошлую пасху, в тот день, когда он потерялся в самом мрачном уголке Старого леса.

Он сделал еще шаг, осторожно ступая на единственное, в пределах досягаемости, крошечное желтое пятно. На этот раз его ногу отделяло от черной полосы не больше сантиметра. Он не касался ее и отчетливо видел это, и знал, что между носком сандалии и черным цветом оставалась тоненькая полоска желтого цвета, но змея зашевелилась, будто чувствуя его близость, подняла голову и яркими глазами-бусинками уставилась в ожидании на его ногу.

— Я не трогаю тебя! Ты не должна кусаться! Ты же знаешь, я не трогаю тебя!

Еще одна змея бесшумно скользнула к первой и подняла голову. Две пары глаз сейчас смотрели на ногу, уставившись именно в то место, где под ремешком сандалии проглядывало голое тело. Ребенок, охваченный ужасом, вытянулся, стоя на цыпочках, и замер. Прошло некоторое время, прежде чем он осмелился двинуться дальше.

Ему предстояло сделать очень широкий шаг; пересекая ковер, бежала глубокая петляющая черная река, и он вынужден был перебираться через нее в самом опасном месте. Он подумывал о том, чтобы перепрыгнуть страшную реку, но боялся, что не справится и не сможет точно опуститься на узкую желтую ленту. Он глубоко вздохнул, поднял ногу и очень медленно начал вытягивать ее вперед перед собой, все дальше и дальше, потом также медленно начал опускать, пока наконец не коснулся носком сандалии безопасного берега. Затем, наклонившись и перенося вес на переднюю ногу, он попытался проделать тоже самое со второй ногой. Он напрягался и дергался всем телом, но ноги были расставлены слишком широко, и ему это не удавалось. Мальчик попробовал вернуться в прежнее положение. И также безуспешно. Он застрял. А под ним черная река шевелилась, распутывалась, разворачивалась и сияла ужасным маслянистым блеском. Он стал терять равновесие и в отчаянии замахал руками, но, кажется, сделал себе только хуже. Он падал. Его тянуло вниз, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, и в последний момент, инстинктивно, желая удержаться, он вытянул руку. Следующее, что увидел ребенок, была его обнаженная, опускающаяся прямо в гущу черной блестящей массы рука, и при их соприкосновении он издал пронзительный, исполненный ужаса крик.

Снаружи, за домом, на залитой солнечным светом лужайке сына искала мать.

Автор: Роальд Даль
1948 год

@темы: дети, предметы и вещи, не своё

---

Гифы и картинки

[Скрёб-поскрёб]

Немного подумала и решила принести немного гифок и зловещих картинок. Свежайших приятных историй пока нет, но ждите поступлений.
Пикчи вполне пугающие, я выбирала старательно.
Не забудьте про звуковой фон — ссылка на него находится в эпиграфе сообщества.
И, конечно, не спускайте ноги на пол. По возможности.

+9

@темы: картинки, не своё

---

Петрушкин Лог

[Скрёб-поскрёб]

Женщина в махровом халате переставила пучки цветов в обрезанных пластиковых бутылках, взяла у водителя сигарету и сипло сказала:

— Не. Это вам еще через два поворота.

— Так мы только что оттуда. — Водитель расправлял темными пальцами бумажные иконки, которыми кабина изнутри была покрыта, как налетом.

— Не. По той вон дороге. — Торговка мотнула головой назад. — А там спросите.

— Указатели-то будут?

— Указатели? — Щелочки торговкиных глаз расширились так, что толстые розоватые веки едва не треснули. — Сроду не было.

* * *

Автобус вздрагивал от топота, в загустевшем от долгой дороги воздухе висел визгливый детский смех. С задних сидений кладбищенски пахло красными гвоздиками, они лежали там в коробке. Петя уже стащил один цветок, оторвал нежную махровую головку и вставил в ноздрю Кириллу, который спал, вскинув нос к потолку. Ленка раз десять сфотографировала его на мобильный. Анька-мелкая, Колька и Анжела играли в догонялки между рядами кресел, пригибаясь, когда учительница бдительно оборачивалась. Вася и Костик через карликовую колонку слушали модные речитативы — неразборчивые, как угрозы в подъезде, кроме припева, когда вдруг ударяло: «Это мой район, моя жизнь, бейба, я покажу тебе небо, только держись». Света и Маша взахлеб обсуждали что-то и хохотали, а Света каждый раз томно запрокидывала голову, готовясь к поцелуям в шею, до которых осталось всего год-два. Катя читала что-то увлекательно-фантастическое, в напряженной задумчивости обгрызая щеки изнутри и забывая моргать. Кто-то жевал булочку из сухого пайка, кто-то дремал.

* * *

Автобус тронулся, качнулся, как верблюд, и пошел ровно, жадно заглатывая прохладный весенний воздух открытым люком. В салоне оживились:

— Едем, едем!

— Куда едем-то?

— Да надоело уже…

— Кто забыл, куда мы едем? — повысила голос Галина Ивановна, крутолобая, легко краснеющая, с небритыми ногами, казавшаяся детям очень старой и некрасивой, хотя ей было всего 32, и вчера пьяный брат подруги опять к ней жался и объяснялся, смаргивая загустевшие слезы. — Кто замечание в журнал хочет?

— Не! Не! — заверещал автобус.

Галина Ивановна распотрошила лиловую папку, которую держала на коленях, достала подпорченный чернильными полосами лист и убежденным учительским голосом прочла:

— 1418 дней длилась Великая Отечественная война. Ваши прадеды и прабабушки героически сражались с врагом, жертвовали собой, чтобы спасти родные города, села и поселки городского типа…

Петя осторожно сунул красный зубчатый цветок Кириллу и во вторую ноздрю. Кирилл всхрапнул, проснулся и не глядя махнул кулаком, надеясь попасть в обидчика.

Оля смотрела в окно и представляла, как много лет назад было опасно ходить под безобидными чешуйчатыми елками, потому что кругом была война, липкая, темная и жгучая.

* * *

Вчера Колькина прабабка переспросила, выкатив на Кольку белопленочный глаз, который когда-то был блестящим и темным, как маслина:

— Петрушкин Лог? Что вдруг?

— Ну, бои там были, — сквозь овсянку отвечал Колька. — Наши немцев побили много.

— Это еще хрен знает, кто там кого бил! — отрезала прабабка. — А ты не шипи мне, не шипи, — прикрикнула она на маму, указуя ложкой в потолок, как перстом. — Петрушкин Лог оставьте. В парк бы поехали, а то в театр.

— Галина Ивановна сказала. Ко Дню Победы…

— Мужика б ей, да детей, Гальке вашей. Скажи, не поедешь, баба Маня не велит…

* * *

— …тяжелейшие бои в области велись за стратегически важную деревню Петрушкин Лог, оккупированную немецко-фашистскими войсками. Фашисты убивали и грабили население…

Артем сражался с орками в темном подземелье, освещенном факелами, которые можно было сбивать за дополнительные очки, и представлял, что бьет пылающим мечом немецких фашистов. Рома с завистью поглядывал через его плечо на темный экранчик консоли.

— Да-ай…

— Не мешай, еще уровень…

— В решающем бою за Петрушкин Лог погибло более 200 проявивших массовый героизм советских солдат, они сражались за каждый дом, за каждый камень. Оккупанты были уничтожены.

— Все? — Катя оторвалась от книжки, а в голове ее все еще роились драконы и чародеи в струящихся одеждах.

— Все без исключения, — отчеканила Галина Ивановна, складывая листок с распечаткой.

— А наших сколько осталось? Или тоже все?

— Наших осталось очень мало. Но они самоотверженно удерживали Петрушкин Лог до прихода подкрепления.

— А те, кто там жил?

— Катя, — ласково сказала Галина Ивановна, — очень хорошо, что ты интересуешься. Я дам тебе потом статью почитать.

Кирилл пробрался между рядами и подсел к Кате, которая не доверяла мальчикам и брезгливо отодвинулась.

— Там никого не осталось, все сгорело, — сказал он, дыша на Катю копченой колбасой. — Деда там воевал. Из пустой деревни уходили.

— Давайте попросим Кирилла рассказать про его прадеда. — Галина Ивановна его все-таки услышала. — Павел Никодимович участвовал в боях за Петрушкин Лог. У нас в школьном музее славы есть его фотография.

— Деда про войну мало говорит, — буркнул Кирилл. — Деда говорит: живем — и слава Богу.

* * *

Олина мама должна была ехать с ними от родительского комитета, но с утра проснулась с раздутым, хлюпающим носом и какими-то пятнами в горле. Про пятна сказал папа, посмотрев мамину глотку на свет и заставив сказать «эээ», а мама ворочала глазами и хватала папу за руку, когда он лез ручкой ложки слишком глубоко. Галина Ивановна посоветовала маме прополис, компресс с медом, капать в нос алоэ и сказала, что справится, класс небольшой, не то что раньше бывали.

А ночью, пока мама заболевала, Оле приснилось, что они всем классом оказались в метро, в Москве. В Москве они были прошлым летом, ели картошку фри и смотрели музеи с большими картинами.

В метро были высокие потолки и белые мигающие лампы, как в школе. Класс стоял на перроне, сбившись плотной кучкой, а под потолком летали молчаливые голуби, и Оля думала: они не знают, что летают под землей.

Потом приехал поезд с пухлыми сиденьями, пустой и прохладный. Галина Ивановна стояла в дверях и считала по головам, чтобы все успели зайти. Поезд зашипел и сказал: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция Петрушкин Лог».

Все сидели, плотно сжав коленки, и тревожно смотрели в пол, будто в очереди к зубному. Анька-мелкая тоненько подвывала, а Галина Ивановна держала ее за плечо.

Потом поезд со стоном остановился, и все перешептывания вдруг стали громкими. Оля посмотрела на белые палки ламп на потолке и увидела, что они стали подмигивать чаще и сереть. Кто-то высасывал из них свет. Поезд снова сказал: «Следующая станция — Петрушкин Лог», и стало почти совсем темно. Анька-мелкая жалобно всхлипнула. Внизу, у ног, зацокало, застучало и зашелестело, Оля быстро поджала ступни под себя, но на полу ничего не было. Совсем рядом что-то вкусно зачавкало, Галина Ивановна недовольно потребовала: «Тишина в классе», и все вокруг стало совсем черным.

* * *

Галина Ивановна рассчитывала вернуться еще до обеда, но нужный поворот никак не находился. Мимо ползли зубчатым забором все те же елки, и изредка недоверчиво посматривали торчащим среди яблонь слуховым окном человечьи жилища. Даже торговки с их картонками и банками пропали.

Водитель мягко крутанул руль вправо — навстречу, прямо по дороге, шел старик в помятом темном костюме, как будто приоделся на свадьбу к родне, да и уснул при полном параде под забором у молодоженов. Старик размахивал руками и, держа прямо усохшую голову, смотрел вперед. Водитель посигналил ему, но старик не свернул на обочину, продолжая свою нелепую зарядку.

Автобус пронесся мимо него довольно быстро, и не все дети обратили внимание на пешехода. Только Кирилл, к Катиному облегчению, спрыгнул с сиденья рядом с ней, пробежал в конец салона и там, оставляя лбом на заднем стекле тонкий узор кожного сала, шепнул беззвучно:

— Деда?

Но тут же вспомнил, что прадед вторую неделю лежит в больнице и ему там ставят клизмы, большие, как грелка. Деда тыкал в них пальцем и хихикал, а говорить ему уже было трудно.

* * *

Прошлым летом Фудзи из десятого класса — ее звали Роза, но ей так не нравилось, и она представлялась Фудзи, протягивая затвердевшую квадратную ладонь, — так вот прошлым летом Фудзи и ее друзья, все в свободной одежде с яркими швами, поставили в Петрушкином Логе на ночь палатку. Опробовать, потому что обещали дождь, а палатку купили по акции в длиннорядном магазине и не очень ей доверяли. Они остались недовольны. Всю ночь то в кустах, то совсем рядом с палаткой кто-то играл в мяч. Говорили, что за полем стоял цыганский табор, там потом и вправду находили картонки и одеяла, пропитанные запахом немытого человека и мочи. Фудзи рассказывала, что цыганята пришли им мешать: ходили тихо, трава не шуршала, только мячик все пружинил: прыг, прыг, прыг…

А потом в палаточной ткани, над входом, нашли круглую дырочку — будто шилом проткнули.

* * *

Света и Маша распланировали весь оставшийся день — кто к кому придет учить английский и как они вечером пойдут гулять к фонтану. У Машиного брата и его друзей там была собственная, густо исписанная маркером лавочка, и они гоняли конкурентов, напуская на себя грозный вид. Утром Маша зашла за Светой, а Светин папа, который тоже собирался в прихожей, шаркая губкой по ботинкам, похожим на крокодильи мордочки, сказал:

— Опять дань возлагать? А учителя ваши не думали, что хватит уже?

У Маши жаркая волна поднялась от желудка до самой макушки. Ей казалось, что «Иванов родства не помнящих», которые рады бы забыть про войну и вообще жалеют, что немцы не выиграли, Галина Ивановна придумала, чтобы всем стыдно было становиться такими.

— Забыть, значит? — застынув чучелком, спросила она.

— Не забыть. — Светин папа потрепал ее по голове. — А выводы сделать. Урок выучить.

— Мы и учим, — встрепенулась Маша. — Мы помним.

— Ну, и из-за чего война началась? — прищурился папа. — Что с людьми сделали, почему они в зверей превратились?

— Гитлер на нас напал. Чтобы всех убить. И чтобы нас… не было.

Светин папа опять потрепал ее по голове, взял свою квадратную сумку и ушел.

* * *

Баба Маня через несколько лет после того, как опустел Петрушкин Лог, пасла здесь козу. То есть коза сама пришла сюда пастись, а баба Маня, стоптав ноги в красные пузыри и навзрыд матерясь, искала ее, искала и нашла здесь. А звали ее тогда Манькой — и коза тоже была Манька.

Манька человеческая отлупила Маньку козью осиновой веткой, потом еще ногами, только старалась живот не задеть, оттаскала за уши, за рога и собралась волочь домой. Но тут в зудении комаров, которые ждали своей очереди после тех, что уже присосались, услышала тоненький явственный вой. Манька всего уже перебоялась, взяла козу за рог и потащилась смотреть.

— Думала, мож младенчик, — рассказывала она Кольке, когда он хотел «про страшное». — Да откуда там младенчик, собак не осталось. И вот смотрю — кусок забора торчит, а под ним сныть вытоптана и лежит… Вот как гусеничка, и шевелится… Беленькое такое, и тянется из него — много-много… Ручки, то ли ножки, то ли еще что, беленькое, тоненькое — сныть сквозь него видать… И тянется, и воет. И весь с палец мой. Беленькое. И ни глазок, ничего…

— А ты его взяла? — затаившись в восторге, спросил Колька, когда в первый раз слушал.

— Да что ты… Как козу схватила, так и побежала. А в ногу меня как вжалит, а я глянуть боюсь. Бегу и бегу, и Манька, хорошо, орет, не слышно, как оно ноет…

— Оно вжалило?

— Да сплюнь! Пчела.

* * *

Успешно преодолев долгожданный поворот, автобус нырнул в полупрозрачную тень березовой рощи, потыкался носом в тупички, которые оставили, видимо, лесовозы, и остановился. Дети повскакивали с мест, потирая затекшие ягодицы. У открытой двери путь им преграждала Галина Ивановна:

— Не разбегаемся! Кому надо — кустики там… Собираемся у камня в середине поляны, большой такой, черный. Маша, не забудь стихотворение! Петя! Коля! Берите цветы. Кирилл, помоги им.

Катя вышла на обочину, со страхом ожидая увидеть еще сохранившиеся обожженные руины, черные спички деревьев, чиркающие по небу, и рытвины от танков среди травы. Но место, где раньше была стратегическая важная деревня Петрушкин Лог, оказалось обычной большой поляной, окруженной неплотным кольцом из кустов ракиты и бузины. Поляна заросла уже довольно густой травой, тонкие былинки тянулись вверх, и на них было жалко наступать. В бузине что-то цокало и шелестело — наверное, белка.

* * *

У черного камня они выстроились в «линейку». Петя с Колькой с размаху бухнули картонную коробку с цветами на землю, и несколько гвоздик высыпалось. Галина Ивановна еще раз зачитала распечатку про Петрушкин Лог, но ее уже не слушали. Возле камня выписывала круги трясогузка, и Оля вспомнила, как бабушка рассказывала: если на хвост трясогузке насыпать соли, она не сможет двигаться и ее можно поймать. Черный камень казался таким древним, Оля подумала, что он, наверное, гораздо старше самого Петрушкиного Лога и когда-то здесь могло быть языческое капище. Слово «капище» ей нравилось, оно было грубое, раскидистое и немного неприличное. Оля читала, что язычники прыгали ночью через огонь, и мазали своих идолищ в капищах медом, и приносили им в жертву девушек, как Змею Горынычу.

Она вздрогнула, когда на камень взобралась Маша и, крепко уперевшись в него кроссовками, начала читать — звонко и без пауз:

— Войны той страшной павшие солдаты,
Не ждали вы ни славы, ни медалей,
Вы не хотели серебра и злата,
Вы здесь страну от немцев защищали.
Пройдут года, мы будем помнить вечно,
Какие времена бы ни настали,
Ваш подвиг и врага бесчеловечность —
И то, что мира небо вы нам дали!

Оля почувствовала, как спину стягивают мурашки. Маша всегда сочиняла хорошие стихи, а когда читала их, становилась взрослая и серьезная, и по ее лицу было понятно, что за написанное ее можно только хвалить.

* * *

Анька-мелкая неловко прислонила к камню сломанную гвоздику и почувствовала, что сейчас ей как, никогда, надо в кустики. Она вприпрыжку побежала к ракитнику, забралась подальше, присела, потом вдруг увидела, что мимо идет Костик, и отползла подальше, под бузину. Облегченно журча и потирая ногу, в которую успела впиться молодая крапивка, она огляделась и увидела на земле куклу. От радостного удивления Анька-мелкая даже журчать перестала. Кукол она обожала, они жили на диване и на полке над ним, и даже стол, на котором она делала уроки, уже оброс куклами, как розовой кружевной плесенью. Чудесно найденная кукла, целиком сшитая из грубой серой ткани, была совсем не похожа на Анькиных сахарных принцесс. У нее не было волос, и лысую голову покрывало что-то густо-черное — наверное, сажей вымазали. А под этим черным улыбалось вытянутое, радостное и немного удивленное лицо с темными глазками-кружками, красной дугой рта и ослепительными малиновыми щеками. Кукла была без платья, она лежала, прислонившись головой к древесному корню и безмятежно раскинув в стороны руки-ноги с грубыми швами.

Анька-мелкая, чуть не забыв надеть трусики, схватила куклу, которая мягко и благодарно обняла ее, и выбежала обратно на поляну:

— Девчонки, смотрите!

* * *

Кукла долго переходила из рук в руки, только Маша не стала ее трогать, сказав, что в ней, наверное, вши.

— А что, если она… — Катя долго смотрела в непроницаемое улыбающееся лицо. — Ну, с тех времен осталась?

— Да, мне бабушка рассказывала — тогда сами кукол шили, — кивнула Оля.

— Вы что, — скептически прищурилась Маша. — Истлела бы давно. Лет-то сколько прошло.

— А если уцелела? — не сдавалась Катя. — Даже мамонтов вон целых находят…

— Угу, в вечной мерзлоте.

— А если ее доской какой-нибудь придавило? Или камнем? Или она в погребе лежала, там тоже холодно…

— Да не может такого быть. Вы посмотрите, какая она крепкая, будто вчера сшили. — Маша наконец потянулась к кукле, двумя пальцами взяла ее за малиновый румянец и дернула.

Обмякшее тело куклы осталось в руках у Аньки-мелкой, а Маша скривилась и отбросила оторванную тряпичную голову. Колька, который только этого и ждал, футбольным пинком зашвырнул куклину голову далеко, к самому автобусу. Моментально заревевшая Анька-мелкая побежала за ней, подобрала и счистила землю с улыбающегося лица.

* * *

Галина Ивановна с чувством выполненного долга смотрела на камень, обрамленный пунцовыми гвоздиками. Она записала что-то на листке с распечаткой и хлопнула в ладоши, прижав лиловую папку подбородком к груди:

— В автобус!

Дети, дощипав букетики мелких весенних цветов и рассовав по карманам приглянувшиеся камешки — с прозеленью, мерцающими вкраплениями и дырочками, как на «курином боге», — послушно выстроились в очередь к дверям.

* * *

А когда Павел Никодимович и множество ему подобных отбивали Петрушкин Лог у иностранных врагов, которые даже говорить по-человечески не умели, только каркали что-то, в треске пожаров все слышали нескончаемый вой. Это кикиморы выли, пузырясь ожогами и беспомощно глядя темными пуговками глаз на то, как горят хозяйские обжитые дома. А еще раньше, когда в деревню пришли немецкие люди, за ними приковыляли другие чужаки. Ногастые, полупрозрачные, на ровной земле они все время спотыкались — привыкли к горам, к каменистым пещерам, из которых люди, сами того не зная, выдернули их вместе с железной рудой. Невидимые человеческому роду, как кикиморы с домовиками, они кидались камнями из темноты, нашептывали жуткие сны спящим и присасывались по ночам к синеватым грудям женщин, родивших невовремя. Их подземные сокровища переплавили в оружие, а сами они зверели на чужбине от одиночества и неумолкающего грохота войны. Обезумевшие, с глазами, застывшими, как у зарезанной свиньи, они гонялись за каждой тенью, роняя серые хлопья слюны, и залезали на кого придется: на кикимор, лешачих, даже банниц не боялись и женой гуменного не брезговали… А потом отгрызали голову и рвали когтистыми задними лапами брюхо на кусочки, чтобы не завязался плод нечистой крови. Да только иногда этого мало было…

Оля, Катя и Кирилл смотрели с облегчением, как тает в предвечернем легком тумане Петрушкин Лог. Они не признались друг другу, что им было страшно, но по расплывавшимся постепенно улыбкам все всё поняли. В салоне больше не пахло кладбищенскими гвоздиками. Галина Ивановна угловатым уверенным почерком писала в тетради, а Вася и Костик опять наполнили автобус упругим ритмом и бескомпромиссными выкриками: «Я отказываюсь просекать эти темы, поколение, вставай против засилья системы».

Автобус выехал на трассу, и мимо с шуршанием проносились машины с хищными и недоумевающими мордами. В салоне то и дело раздавался смех — там, где оказывалась улыбающаяся куклина голова, которую передавали по рукам.

— Выкиньте эту гадость, — в очередной раз сказала Галина Ивановна. — И помойте потом руки с мылом!

— Мусорки нет, — смеялись дети.

Откуда им было знать, что сгибень, плод нечистой крови, всегда сначала улыбается.

Анька-мелкая наконец отвоевала куклину голову, и они с Анжелой, прихватив ее каждая со своей стороны, под то место, где должен был быть подбородок, подняли большой шарик из серой грубой ткани вверх.

— На тетю Иру похожа, — изучив малиновые щеки и нарисованные сажей волосы, сказала Анжела.

Большой жук ударился в окно и исчез, оставив на стекле желтое пятно своих внутренностей.

Куклина голова шевельнулась и вывернулась вдруг наизнанку, показав новое лицо из темной комковатой плоти. Подмигнула круглым глазом, зеленым, как мясная муха, и сомкнула челюсти, мгновенно обросшие тонкими щучьими зубами, на пальцах девчонок.

Галина Ивановна, обернувшись на многоголосый визг, побелела, как марля. Следом обернулся водитель и рванулся туда, в салон, словно хотел покинуть свое место прямо на ходу. А за лобовым стеклом уже краснела обещавшая быструю доставку неведомо куда рекламная надпись на боку фуры, в которую, послушавшись неожиданного поворота руля, летел автобус.

Автор: Дарья Бобылёва

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, предметы и вещи, не своё

---

Складбище

[Скрёб-поскрёб]

Все лето, пока родители были на работе, Игнат проводил на складе у бабушки. Летняя продленка отменилась из-за ремонта школы, сидеть один дома Игнат наотрез отказался. И, бабушка, повздыхав, согласилась брать его с собой на службу.

Склад стоял среди рабочих пристроек, старых заколоченных зданий и подсобных помещений. Позади него был пустырь. Склад возвышался над соседними зданиями — бетонная коробка с узкими окнами и одной-единственной дверью, металлической, крашенной багряной краской, с тяжелым навесным замком. На двери белой краской кто-то небрежными крупными буквами вывел «СКЛАД».

На складе хранились вещи для железнодорожников — через город проходила железная магистраль, на которой трудилась большая часть его населения. Бабушка работала кладовщицей. Каждое утро она зажигала свет над единственным столом, заваленным бумагами, бланками учета, приходными и расходными ордерами. Стол стоял особняком, у самой двери, в пятне желтого тусклого света. Во всем остальном складе царила темнота. Верхнее освещение почему-то всегда не работало, поэтому нужные ящики искали с большим тяжелым фонарем.

Игнат приходил на склад утром и радостно кидался в заманчивую темноту — словно в воду нырял.

Склад состоял из огромных стеллажей, на которых стояли, лежали, громоздились сокровища. Коробки с радиодеталями, микросхемами, диодными лампами. Ящики с запасным стеклом для светофоров — тяжелые прозрачные блины из стекла, красные, зеленые, синие… В дальнем углу горой была навалена зимняя униформа, тяжелые тулупы. Эту гору Игнат покорял с разбегу и часто засыпал на ее вершине. В одной из коробок он нашел сотню длинных белых стеариновых свечей. С ними путешествия по складу становились еще интереснее. Провода, приборы, датчики — в мерцающем свете все выглядело настоящим кладом.

Игнат открывал каждый ящик и с тихим восторгом изучал очередную находку. Иногда он относил ее к бабушке — та коротко объясняла, зачем это нужно, не отрываясь от бумаг. Она все время что-то оформляла, пальцы у нее были синими от подтекающей ручки и фиолетовой бумаги-копирки…

Некоторые верхние стеллажи были пустыми. На них Игнат забирался, словно юнга на мачту, по соседним шкафам, устраивался в пыли, разворачивал выданную бабушкой шоколадку и начинал наблюдать. Он быстро понял, что на складе, кроме него, бабушки и невидимых, но всегда слышных крыс, есть и другая жизнь.
В углу за полками дважды в день — ровно в двенадцать и в половине четвертого — появлялся прозрачный человек. Долговязый человек в пальто, с зонтом, с портфелем под мышкой, с длинными лицом в очках с толстой оправой. На несколько секунд он замирал, озирался, потом досадливо морщился — словно зашел не в ту дверь — и уходил обратно в угол, в стену. Это повторялось без изменений, и сначала Игнат хотел помочь заблудившемуся человеку, но тот его не замечал. Игнат пожимал плечами и раз в неделю на всякий случай заглядывал в угол, чтобы проверить, не пропал ли теневой человек, но тот был точен, как часы.

За наваленными в кучу тулупами находилась особая стена. Если к ней прислониться, то можно было услышать радио — оно негромко играло какие-то марши и старые романсы, а еще там передавали сообщения про войну. С обратной стороны стены был пустырь. Игнат излазил его в поисках источника звука. Но понял, что радио играет где-то внутри стены, а не за ней. Слушать радио было интересно, но иногда трансляции о победах под какими-то городами прерывались шипением, словно кто-то резко выкручивал ручку настройки.

Под нижним стеллажом, рядом с алюминиевыми баками, жила масса. Игнат хотел придумать ей имя, но не смог. Масса состояла из складок кожи, вполне человеческой на вид, у нее была одна короткая деформированная ручка с тремя пальцами. Масса всегда боязливо колыхалась, когда Игнат заглядывал к ней в гости, поэтому он старался делать это пореже.

В середине дня бабушка разворачивала обед, грела в старенькой плитке, на которой сверху громоздилась куча бумаг. Раскладывала по тарелкам — красивым, белым, расписанным цветами, легоньким, почти невесомым. На обед всегда были разные блюда: котлетки, запеканки, пироги. Бабушка, как и Игнат, не любила гарниры, поэтому разрешала оставлять на тарелках недоеденную картошку или вареные овощи.

Игнат иногда тайком стряхивал их в свернутую кульком бумагу и относил к дальней стене склада: в ней было отверстие-нора, которое выглядело бесконечным туннелем в темноту. Игнат специально светил туда бабушкиным фонарем, но конца так и не увидел, а с обратно стороны стены дыры, конечно, не было. Игнат оставлял остатки обеда у норы, отворачивался ровно на пять секунд. А когда поворачивался обратно, еды уже не было, а вместо бумажного кулька лежало цветное стеклышко. Если повернуться раньше или позже, то никакого стеклышка не было. А стеклышки Игнат собирал и рассматривал сквозь них людей: их лица забавно искажались, у кого-то появлялись две головы, у кого-то отрастали лишние глаза или рты. Игнат не знал, что это значит, но наблюдать за людьми сквозь стеклышки любил. Правда, большую часть времени он проводил с бабушкой, а она сквозь стеклышки выглядела как обычно, никаких странностей.

В конце лета Игнат заболел. Неделю он лежал дома с больным горлом и не мог говорить — сипел, как старый кран. Потом собрался с силами и выдал матери:

— Ма-ам.

— Да, Игнат?

— Мам, мне уже получше. Можно я, когда поправлюсь…

— Поедешь с нами на дачу. Там накупаешься, ягод поешь.

— Ну да. А можно я потом к бабушке пойду?

— Куда?

— Ну на склад. К бабушке.

— К какой бабушке, Игнат?

Мама нахмурилась. Ее родители жили в Мурманске, муж был детдомовским и своих родителей никогда не знал. Но сын спрашивал с абсолютно честными глазами… Выслушав Игната, она побледнела и бросилась к мужу.

Когда Игнат выздоровел, родители привели его к складу. За время болезни тропинка к нему заросла травой, словно по ней никто не ходил. Склад был закрыт, навесной замок покрыт толстым слоем пыли. К белой надписи на двери кто-то мелом сделал кривую приписку — теперь она гласила «СКЛАДБИЩЕ».

Родители почти не сердились на него — с облегчением отчитали за фантазерство. Лета оставалось всего ничего — на следующей неделе уже сентябрь, начинаются занятия в третьем классе, и Игнат больше не будет шариться по пустырям и выдумывать сказки.

В последний день лета Игната отправили за хлебом. Задумчиво грызя свежую булку, он прошел мимо пустыря, на котором стоял склад. Постоял минутку. И свернул на знакомую тропинку.

В окнах склада не горел свет, замок по-прежнему висел на двери. Игнат тоскливо вздохнул. Посидел на пороге, обхватив колени руками. Положил пакет с хлебом на землю, поднял руку и постучал в дверь.

Секунду ничего не происходило.

Потом дужка замка медленно со скрипом стала выворачиваться наружу. Замок с лязгом упал. Дверь тихонько отворилась. Из темноты навстречу Игнату вышла бабушка, улыбнулась ему и отступила в сторону.

— Пришел наконец-то? Соскучился?

— Привет, ба. Ага.

— Ну проходи…

И Игнат со счастливой улыбкой шагнул внутрь.

Автор: Алена Муравлянская

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Старый Детка

[Paduya]

На прошлой неделе я приехал в свой родной город. Не был тут уйму времени, потому что сразу после школы уехал в другой город поступать в университет. А там все завертелось - совсем другая жизнь, новые друзья, любимая девушка. Я, конечно, приезжал пару раз проведать родителей, но все это мимолетом, почти проездом.

Но пару месяцев назад что-то нахлынула ностальгия, и я решил съездить к ним на неделю-другую. Болтал с отцом, поглощал мамину стряпню, разбирал свои старые вещи, которые остались в родительской квартире. Ну сами понимаете. А потом решил пройтись по любимым местам, поглядеть, повспоминать. Думал, может кого и из одноклассников встречу, потрепаемся о том, о сем.

За эти годы город не очень сильно изменился, поэтому мне казалось, что я будто в свои школьные годы попал. Настолько расчувствовался, что хотел зайти в свою школу, навестить классную руководительницу, но вовремя передумал. Она меня вообще-то не очень жаловала, когда я школьником был, да и приятных воспоминаний о том времечке у меня было не так уж и много. Вместо этого ноги сами меня принесли к детскому саду, в который меня водили, когда я был совсем мелкий.

Я остановился возле заборчика, с усмешкой глядел на пищащую малышню, разглядывал новые качели и горки, которых не было в моем детстве... А потом заметил одну вещь, которая никак не стыковалась с моими воспоминаниями. Нет, я знаю про то, что память штука причудливая и может и не такие выкрутасы устраивать. Но не настолько же... Я был совершенно точно уверен, что это тот самый детский сад, те же чуть облезлые решетки на окнах на первом этаже, та же замызганная металлическая табличка с названием. Все, как мне и помнилось. Кроме одного...

Воспоминания о детском саду у меня были самые общие. Молоко с пенками, ряд эмалированных горшков, возня на детской площадке. Все, как у всех. Но что особенно врезалось мне в память, это ненавистный тихий час. О-о-о, спать я просто ненавидел! Да и как можно было уснуть в этой чужой, жесткой постели? Я никогда не спал во время тихого часа, лежал с раскрытыми глазами и смотрел на белый потолок. Было тоскливо и уныло.

Наверное, это знакомо многим. Вот только со мной однажды случился настоящий кошмар. После этого я боялся ходить в детский сад, устраивал родителям истерики и скандалы, так что через пару месяцев они плюнули и перестали меня туда водить. Когда я стал старше, я решил, что тогда просто задремал и мне привиделся такой вот дурной, донельзя реалистичный сон. Хотя изнутри меня точил червячок сомнений, что все было по-настоящему.

Потому что тот тихий час я помню очень отчетливо. Рядом сопела Светка, я мог видеть ее растрепанные светлые косички и голое плечо. В соседнем зале о чем-то вполголоса переговаривались воспитательница и нянечки. Пахло чем-то вкусным, что сегодня нам готовили на полдник. Я повозился под одеялом и снова начал смотреть на белую плитку потолка. А потом увидел, как между двумя такими плитками ширится черная щель. Насколько я помню, я даже не испугался и не удивился. Просто смотрел на потолок и тихо дышал, стараясь не шевелиться. Теперь вместо одной из плиток был черный провал. Мне и в голову не пришло крикнуть воспитательницу или хотя бы разбудить спящего на соседней кровати Вовку.

А потом оттуда высунулась чумазая физиономия. Потолки в нашем садике высокие, поэтому я не мог толком разглядеть его лицо. Человечек поманил меня наверх грязной длинной рукой в каких-то отрепьях. И сверху упала, покачиваясь прямо над моей кроватью, веревочная лестница. Я все еще не чувствовал страх, только любопытство. Я сел на кровати и крепко взялся за веревочную ступеньку.

Я как-то читал, что запахи человек запоминает особенно четко. Я и сейчас иногда вспоминаю эту качающуюся лестницу и черный провал на потолке, когда до моего носа на улице доносится запах помойки и прелых листьев. Ну разве мог я запомнить этот запах, если бы это был всего лишь детский кошмар?

Когда я карабкался наверх, то не боялся высоты. Просто лез и лез по лестнице, чувствуя, как веревка обжигает кожу на ладонях. Лестница покачивалась под моим весом, но я не трусил, хотя был не самым храбрым мальчиком в группе. Мне было даже смешно, что остальные ребята спят, там, внизу, а я уже под потолком. Но я все же немного побаивался, а вдруг в зал войдет воспитательница и накричит на меня?

Но никто не вошел.

А вот из провала высунулись перепачканные руки и ловко втянули меня наверх, подхвавив под мышки. Я даже не ойкнул, хотя при этом сильно ударился коленом.

Наверху было темно и душно. Запах помойки усилился.

Он стоял рядом со мной, но я не мог разглядеть его лицо. Только лихорадочно-блестящие глаза, которые будто светились в потемках. Ростом он был с меня, но его фигура вроде как не походила на фигуру карлика.

- Ты кто? - спросил я шепотом.

- Старый Дедка, - ответил он.

Потом то ли стало светлее, то ли я начал привыкать к полумраку. Я смог различить различить его лохматые волосы и одежду, больше похожую на оборванное тряпье.

- Дедка? А чей ты дедка?

- Не дедка, а Детка, - назидательно поправил меня человечек.

- А что ты делаешь в детском саду?

- Это уже не детский сад, а чердак над ним. Мое гнездо.

- А зачем ты меня сюда позвал?

- Хочется же с кем-то поиграть, - пожал плечами Старый Детка. - Тебе здесь понравится.

- Нет, не понравится, - возразил я. - Это пустой и пыльный чердак. Тут страшно.

Но страшно мне не было.

Старый Детка махнул рукой.

- Это только прихожая. Пойдем, провожу тебя в гостиную - покажу свои игрушки.

Он взял меня за плечо теплой рукой и повел меня к неприметной дверце в стене. Под моими босыми ногами мягко скрипели доски, покрытые толстым слоем пыли. Я шел будто по ковру. Помню, в какой-то момент мне показалось, что это всего лишь сон. Но все было слишком реально. И запах, и ощущение чужой руки на плече. А когда мы прошли через дверцу, я понял, что попал не в сон, а в какую-то сказку.

Гостиная была светлая и опрятная, с косым потолком. Здесь не было мебели, только множество полок с игрушками. Игрушки были также разбросаны на полу - плюшевые звери, лупоглазые куклы и множество пластмассовых машинок - всех моделей и размеров.

- Можешь играть во что хочешь! - благосклонно разрешил Детка за моей спиной.

Мой взгляд выцепил из всего этого обилия большой красный барабан, и я бросился к нему, однако на пол-пути увидел игрушечное ружье с трещоткой и мигалкой. А потом я увидел пожарную машинку, которую уже неделю выпрашивал у мамы! Я бросился на пол, стал катать пожарную машинку и, не вставая, подтаскивать к себе другие игрушки. Например, крутого солдатика с подвижными руками и ногами.

Здесь было столько классных игрушек, что мне хотелось остаться здесь навсегда!

- Хочешь я подарю все эти игрушки тебе? - раздался голос позади меня.

- Еще бы! - закричал я в восторге и обернулся.

Я впервые увидел Старого Детку при свете дня. У него были тонкие руки и ноги и непропорционально большая голова. То, что казалось мне тряпьем, оказалось густыми слоями паутины. Из одежды на нем были только какие-то выцветшие грязные тряпки, похожие на майку и трусы. Волосы у него были цвета пыли, давно нестриженые и спутанные. Но самое страшное - это его лицо. Очень маленькие темные глазки, похожие на жучков, и огромный как у лягушки рот.

Я не помню, чтобы кричал. Я вообще ничего дальше не помню. Только то, как Старый Детка подошел ко мне и мягким шепотом просил меня остаться с ним поиграть. Что мне это понравится. Что вместе нам будет здорово. Тогда все эти игрушки станут моими - навсегда.

Дальше я помню уже, как бросился к тому месту, где раньше была дверь. Колотил в светлые доски и ревел в голос. Просил отпустить меня. Кричал, что хочу к маме.

- Я ведь тоже звал маму, - раздался печальный голос Детки позади меня.

От удивления я перестал плакать и обернулся. Глядеть на Детку было противно и мерзко, но меня все равно тянуло на него смотреть.

- Я тоже плакал и звал маму, - вздохнул Детка. - Только она так и не пришла забрать меня из садика.

А потом он улыбнулся, растянув свой чудовищный рот еще больше:

- И тебя твоя мама не забрала.

- Еще рано! - отчаянно крикнул я. - Еще только тихий час, она обязательно придет!

- Тихий час? Но уже поздний вечер.

Гостиная, полная игрушек, тут же погрузилась во мрак. Мне даже показалось, что я ослеп. Из темноты раздался неожиданно скрипучий голос:

- Твоя мама не пришла. Твое место - здесь.

Помню, что я так ослабел, что еле стоял на ногах, как во время тяжелой болезни. Я не мог выдавить из себя ни звука, только вглядывался в темноту до боли в глазах. А потом мою щеку защекотало чье-то дыхание.

- Давай поиграем в жмурки! - горячо шепнул Детка мне на ухо.

Я взвизгнул и кинулся в сторону. Тут же споткнулся и растянулся на досках, сильно ушибив колено. То самое, которое уже расшиб, поднимаясь в люк чердака. Хлынули слезы.

- Ты все врешь! Врешь! - плакал я. - Мама придет за мной, обязательно придет!

- Но я здесь, значит, она не пришла, - раздался голос где-то рядом со мной.

- Это твоя не пришла! А моя мама придет! - я кое-как сел на полу, содрогаясь от слез.

- Но у нас с тобой одна и та же мама. И сегодня она за нами не пришла. Поэтому мы останемся здесь навсегда. Будем ночью таскать игрушки из группы, пить компот сразу из половника и заманивать сюда не спящих в тихий час детей. Нас будет здесь много, нас - Старых Деток.

А потом его лицо оказалось прямо передо мной.

- Ну же не плачь, улыбнись! - и он обнял меня за плечи своими тощими руками.

И я почему-то улыбнулся. Мои глаза от слез превратились в две крошечные щелочки, но я продолжал улыбаться. И вдруг почувствовал, как улыбка, ширясь и ширясь, начинает разрезать мне лицо...

Я оттолкнул от себя Детку, вскочил на ноги и заорал:

- Это все сон! Потому что мама НИКОГДА не забыла бы забрать меня из садика!

Детка разинул огромный рот и кинулся на меня. Все, что я успел почувствовать, это больно вцепившиеся в мои плечи тонкие острые пальцы.

- Юрик, вставай, тихий час закончился, - раздался над моей кроватью голос воспитательницы.

Она снова потрясла меня за плечи.

- Вставай, одевайся, все уже идут полдничать.

Я отнял лицо от подушки. На ней было темное от пролитых слез пятно. Но воспитательница этого уже не видела, она вышла в группу к остальным детям. Я шмыгнул носом и сел в постели. У меня очень сильно ныло разбитое колено. А еще болел рот. Коснувшись губ пальцем, я понял, что уголки рта у меня чуть надорваны.

Я вскинул голову, но черного люка вместо плитки на потолке не было. И плитки тоже не было. Никогда не было. Здесь всегда был простой побеленный потолок. У меня закружилась голова, и я поспешно лег обратно, боясь без чувств свалиться на пол. Под подушкой было что-то твердое. Я запустил туда руку и вытащил красную пожарную машину. А потом из-под кровати раздался хриплый шепот:

- А мама все равно тебя сегодня не заберет из садика.

Дальнейшее я помню только по рассказам родителей. Что я закатил воспитателям страшную истерику, пока они не вызвали с работы маму. Та пыталась успокоить меня, но я продолжал рыдать, вцепившись в ее платье, и начал верещать, стоило мне только кинуть взгляд на лежащую на полу пожарную машинку. Я ничего не рассказал родителям про Старого Детку, а, когда подрос, решил, что все это был лишь плохой сон. К тому же, никакого чердака в детском саду никогда и не было. Только два этажа и плоская крыша.
Но почему тогда я сейчас смотрю на блестящую на солнце двухскатную крышу?

В весеннем воздухе отчетливо запахло прелыми листьями и гнилой помойкой.

@темы: дети, своё, детские страхи, искажения времени и пространства

---

Пластилиновая голова

[Эльстер]

Длилась эта история пять лет, а развязка произошла за пять минут - ну или за сколько можно убить восмилетнего ребенка. Поначалу никто даже не додумался связать это убийство с чередой пропавших без вести, даром что все это развернулось в стенах одного и того же заведения.

Заведение, к слову, то еще местечко было. Детский дом номер хрен-вспомню-какой, приткнувшийся где-то в глубинке Тюменской области, со слащавым названием "Гнездышко", "Ласточка" или как-то так. Но не простой детский дом, а особый, для особых детей. "С врожденными физическими и физиологическими отклонениями", если выражаться культурно. А если по-простому - для уродцев.

Продавцов "белого счастья" (да и покупателей) на тамошних просторах хватало. Временами наркоманки рожали что-то вообще мало похожее на человеческих младенцев. Горбуны, карлики, имбицилы, дауны, ДЦП-шники, а бывали кадры и поплачевнее.

Такие новорожденные обычно протягивали не больше нескольких часов. Можно считать их счастливчиками. Потому что жизнеспособные были обречены влачить жалкое существование во
всех смыслах. Для этих несчастных и был открыт специальный детский дом. Лично я побывал там два раза. Второй раз пошел через силу, а третий раз не пойду ни за что на свете - особенно после того, что услышал.

Заведение бедное, ободранное, от воспитателей пышет цинизмом и озлобленностью, в коридорах пахнет прокисшей кашей. А еще дети, ползающие по коридорам или колесящие на инвалидных креслах. Точнее не дети, а что-то на них похожее. Многие из них даже разговаривать толком не умели и издавали какие-то гортанно-мычащие звуки. Половина таких детей рождается не только с физическими, но и с психическими отклонениями, так что суандтреком детдома были беспричинные крики, вой, рыдания, истерический смех, неразборчивое бормотание и ругань воспитателей. Милая обстановочка, правда?

Вот в начале девяностых к нам на стол и легло дело об этом доме. Началось все с того, что в этом чудесном заведении стали пропадать люди. Пропадали дети - но это как раз мало кого волновало. Какое отделение будет тратить время и силы на уродца, от которого и детдом, и родные только рады избавиться? Владельцы дома давали на лапу кому надо, и истории с пропадающими детьми заминали.

Заколыхалось все, когда пропали две молодые воспитательницы. Причем без следа и при одинаковых обстоятельствах. Утром ушли на работу, вечером домой не вернулись. Обе девушки в день исчезновения в детском доме не появлялись. То есть получалось, что они пропали по дороге из дома на работу.

Наше отделение прошерстило маршрут обеих. Ни у одной на пути не было подвалов, темных переулков, каких-то заброшенных домов или других подозрительных мест. Не нашли ни их вещей, ни одной улики, вообще никаких зацепок. Несколько людей видели воспитательниц, идущих на работу, незадолго до их исчезновения. По их словам - ничего странного в поведении и внешности воспитательниц не было. Так и не удалось хоть мало-мальски прояснить ситуацию.

Скоро это дело засунули в долгий ящик вместе с кучей других "без вести пропавших" и забыли. Некоторые из наших все-таки продолжали морщить лбы в недоумении. Видели же воспитательниц, идущих утром на работу - как, скажите, две взрослые женщины ухитрились исчезнуть посреди бела дня, да не в каком-нибудь безлюдном месте, а на глазах у всего района?

Не прошло и недели, как детдом снова "порадовал" окрестности слухами о зловещем событии. Еще одну из нянечку забрали в упячку. По-серьезному так забрали, с концами. Все, что докатилось до милиции из сплетен - последняя стадия шизофрении, галлюцинации, голоса, и так далее. Самые умные задумались над связью между пропажей воспитательниц и внезапным сумасшествием их коллеги, но дальше думалки дело не пошло. Пациентка была пожилая, выпивающая, мало ли как она себе успела мозги попортить.

Этим все вовсе не заканчивается. Наоборот, только начинается. Люди продолжали пропадать. И дети, и воспитатели. Сколько пропало детей - никто не считал. А персонал пропадал с завидной регулярностью. В год стабильно исчезал один, иногда двое человек. За пять лет, не считая первых двух воспитательниц, исчезло без следа семеро человек, работающих в этом доме. Среди них была повариха, учительница по рисованию, еще кто-то там, не помню уже.

Вы, наверное, удивитесь, что за столь долгое время дом не закрыли, не поставили в него охрану, не записали каждого работающего там в подозреваемые? Было это все. И все гладко. Никаких убийц, маньяков, тайных посетителей среди обитателей этого дома не обнаружили. Так же, как и кладбища на заднем дворе или подземной лаборатории. Да, бывали немотивированные побои и другие проявления жестокости со стороны персонала по отношению к детям, но этого никого не волновало. Побои явно никак не были связаны с исчезновениями.

Пропавших пытались разыскать. Ни один не был найден. Зацепка всего одна - все они пропадали по дороге в детдом. Или наоборот, не возвращались вечером с работы.

Оставалось только руками разводить. По всей логике трупы пропавших должны были покоиться где-то в подвале детского дома, но нет. Никаких трупов там не было.

И вот так продолжалось пять лет.

А затем наступила развязка.

Хмурым утром рабочего дня выдернули нас зарегистрировать убийство. И как вы думаете, где? Правильно, в этом самом благословенном детдоме. Убийца - местная уборщица, женщина в возрасте около 60-ти лет. Жертва - один из воспитанников дома, мальчик примерно восьми-десяти лет. Орудие убийства - садовая лопата, длиной около двух метров и килограмм пять весом. Место преступления - кладовка для рабочих инструментов.

Я там не бывал (и слава богу), но очевидцы рассказывали, что мальчишкин труп словно из мясорубки вытащили. Простой садовой лопатой из человека можно сделать настоящее месиво. На грохот и крики прибежала дежурная врач, которая потом и вызвала милицию. Когда она вошла, мальчик уже был превращен в груду мяса, а уборщица сидела рядом и плакала.

Позже выяснилось, что за день до убийства пропал ее муж, работавший сторожем в детском доме.

Наверное, вы сейчас подумаете, что уборщица оказалась тайным маньяком, орудующим в детдоме все это время. Следаки тоже так решили. Все, что смогли на нее повесить - повесили. Причиной назвали психическое расстройство. После допроса диагноз сам напршивался.

Поначалу убийца еле выдавливала из себя слова. Зато как спросили о мотивах, она аж вздыбилась вся. Такую ересь несла, уши вяли. Дескать, не ребенка я убила, а дьявола, под маской невинности скрывающегося, ну и все в этом духе. Только напоследок выдала любопытную фразу: "Глупые вы все, слепые, я людей спасла, никто больше не исчезнет!" Но в общем потоке бреда никто эту фразу почти никто не заметил.

Наши покачали головами и выписали безвозвратную путевку в дурдом. Казалось бы, на этом можно и успокоиться...но двое человек не успокоились.

Это были следователь Степан (одна из пропавших воспитательниц была подругой его жены, так что он имел свои резоны) и криминальный психиатр Вадим Рудольфович.

Настоящих серийных убийц Вадим Рудольфович перевидал немало и никак не мог причислить к ним уборщицу. Нет, он не собирался снимать обвинения в убийстве мальчика. Но что эта бабушка могла порешить еще семерых взрослых человек и два десятка детей, а потом так ловко спрятать трупы, что их до сих пор не нашли - в это слабо верилось. Да и вся история продолжала пестрить "белыми пятнами".

Существует ли на самом деле связь между убийством и исчезновениями? Что об этом известно остальным работникам детдома? Есть ли надежда, что пропавшие люди еще живы? Все эти вопросы привели Степана и Вадима Рудольфовича к порогу детдома.

Расспрашивать дирекцию и управляющих не было никакого смысла. Вершки делали все, что бы выставить свое заведение "чистеньким" (насколько, конечно, это было теперь возможно). Поэтому следователи отправились к персоналу, охочему до слухов и сплетен - поварам, уборщицам, нянечкам, медсестрам. Расспрашивали как бы невзначай, прикидываясь парой любопытных зевак, а не представителями закона. Разумеется, каждый пересказывал события по-своему, но при этом они вполне логично складывались в цельную историю.

Когда мозаика была собрана воедино, у Степана и Вадима Рудольфовича мгновенно пропало желание продолжать расследование. Более того - оба они вскоре покинули родной город.

Навсегда.

Убитого мальчика звали Андрей. Среди всех детей-уродцев он был на особом положении. Андрей родился с синдромом Тричера Коллинза.

Вам это ни о чем не говорит? Загуглите фотки, сразу все поймете. Впрочем, в далекие 90-е российская глухомань об этой болезни тоже слыхом не слыхивала. Если вкратце - эта болезнь вызывает чудовищные деформации лица. Чудовищные в прямом смысле слова, потому что жертвы этого синдрома действительно похожи на чудовищ. Без содрогания на них смотреть трудно, без отвращения - невозможно.

Андрей попал в детдом в возрасте четырех-пяти лет. Жизнь у него была несладкой. Даже местные дети шарахались от него с почти религиозным ужасом. Нос у Андрея съехал к верхней челюсти и ноздри практически срослись с зубами, скулы и подбородок были вдавлены внутрь, а широко расставленные глаза сильно выдавались из глазниц. Андрей не мог до конца закрыть веки, из-за чего глаза у него постоянно слезились и гноились. Разговаривать ему было трудно, что лишь усугубляло его плачевное положение в социуме. Одна молодая и неопытная нянечка упала в обморок, увидев Андрея.

При такой жуткой внешности, характер у Андрея был мирный, тихий. Он никогда ни с кем не дрался, плакал редко, в постель не писался и вообще доставлял мало проблем. Больше всего Андрею нравилось сидеть в углу и возиться с кубиками, сооружая из них всякие конструкции. Послушность Андрея сыграла ему на руку. У персонала хватало проблем с буйными детишками, поэтому покладистых здесь всегда ценили. Воспитатели начали привыкать к внешности Андрея и проявлять к нему все больше снисходительности, а потом даже симпатию.


При ближайшем рассмотрении Андрей оказался не только послушным, но и способным ребенком. У него не заладились отношения с математикой, русским и другими школьными предметами, но зато он питал особую нежность к восковым мелками и листкам бумаги. Будь он нормальным ребенком из хорошей семьи, его талант уже давно бы оттачивали в кружке юных художников, но увы. Пока ему приходилось удовлетворять свои творческие потребности в полном одиночестве.

Особенно возилась с ним Лиза, та самая воспитательница, которая упала в обморок. Наверняка ей было стыдно за свою реакцию. Она покупала ему альбомы для рисования, один раз даже подарила упаковку цветных фломастеров (которые, впрочем, у Андрея скоро отобрали уродцы посильнее и постарше). Учительница труда и рисования тоже относилась к нему благосклонно, и часто баловала разрешением воспользоваться школьной акварелью.

А вот с детьми дела обстояли хуже. Андрей был обречен быть чужим даже среди таких же, как он. Маленькие дети устраивали рев при виде его лица, а старшие ребята часто избивали мальчика без всякой причиной. Однажды ночью его чуть не задушили подушкой. В столовую его попросту не пропускали. Ел Андрей крайне неприглядно. Он громко сопел искривленными ноздрями, пускал слюну и ронял куски еды изо рта. Нет, дело не в плохом воспитании, просто его верхняя челюсть была сильно деформирована и жевать ею было непросто. Многих ребят бесила одна мысль о том, что им придется смотреть на такое зрелище во время обеда.

Но тут Андрея снова выручил персонал - сердобольная повариха разрешила ему есть на кухне.

Она-то первой и услышала от Андрея странное заявление. "Я тебя съем" - сказал он поварихе, отдавая пустую тарелку. Та лишь пошутила в ответ: "Зачем меня-то есть, я старая уже, невкусная. Давай лучше добавки положу". Андрей отказался от добавки и затем самыми простыми словами поблагодарил повариху, без всяких заявлений типа "я тебя съем".

Очень скоро детдомовцы заметили, что У Андрея фраза "я тебя съем" является синонимом фраз "я тебя люблю" или "ты мне нравишься". Да и вообще выражением глубокой симпатии к человеку.

Да, однажды у Андрея появился повод повторять эту фразу много и часто.

Однажды в детдом завезли несколько больших коробок пластилина. И тут Андрей проявил настоящий талант. Первым же делом он слепил небольшую голову из пластилина. Голова получилась не слишком умело, но красочно. У нее были большие голубые глаза, красный клоунский нос и зубастая улыбка. Учительница рисования спросила у Андрея, кто это. Он ответил: "Это я. Это моя вторая голова. Если бы у меня была нормальная голова, меня бы все любили. Я бы хотел себе такую голову, хорошую".

Учительница была тронута этим выражением детской тоски и одиночества, а дети удивленно рассматривали Андреево произведение. Немедленно на юного скульптора посыпались заказы - одногруппники кинулись просить его слепить птичку, жирафа, черепашку-ниндзя и еще бог знает кого. Андрей ваял фигурки одну за другой, а "заказчики" восхищенно вертели их в руках.

Завоевать детскую симпатию настолько же сложно, насколько и просто. Несколько подарков в виде пластилиновых фигурок решили судьбу мальчика.

С этих пор все изменилось, словно Андрей и в самом деле приобрел нормальное лицо. (Или, как он сам говорил - "голову"). Конечно, от старших ему все еще доставалось. Зато одногруппники больше не обижали Андрея. Теперь он был для них не просто страшнорожым мальчуганом, а умелым скульптором, способным в любой момент сотворить любую игрушку (пусть даже недолговечную). Более того - некоторые даже пытались с ним подружиться.

Мальчик был счастлив от такого внимания и щедро повторял свое "я тебя съем" направо-налево. Над этой фразочкой шутили, но никто не придавал ей большого значения. В конце концов, дети и не такое выдают, и эта фраза была далеко не рекордной по странности.

Жизнь Андрея налаживалась.

А потом пропали две воспитательницы. Это были Лиза и Настя. Обе они проявляли к Андрею больше внимания, чем остальные, но тогда об этом никто не вспомнил. Менты допрашивали их коллег, директора, охрану, но уж никак не малолетнего уродца. Да и кто бы мог додуматься до такого?

Прошла где-то неделя с тех пор, как девушек объявили в розыск. Еще не улеглась шумиха по поводу их исчезновения, как детдом снова встал на уши. Во время "тихого часа" примчалась к администраторше одна из пожилых нянечек, Вера Григорьевна. Хотя "примчалась" не то слово - приковыляла в полуобморочном состоянии, хватаясь за сердце. На все вопросы Вера Григорьевна выдавала лишь "Господи, помилуй" и "увольняюсь отсюда, увольняюсь". Ее отвели на кухню, где отпоили валокордином и крепким чаем с коньяком. Слегка успокоившись, Вера Григорьевна рассказала, что случилось.

Она просто присматривала за детьми во время тихого часа. Почувствовала, как выпитый за обедом чай просится наружу и пошла в уборную. Когда она возвращалась обратно, то услышала тихие стоны из класса, где проходили уроки труда и рисования. Странные стоны, очень приглушенные, словно стонали из-под груды подушек. Озадаченная женщина заглянула в класс - вроде никого. Но все равно пошла на звук, вдруг дите какое под партой спряталось и сидит, плачет. Зашла она в класс, прислушалась, и чем дальше шла, тем яснее звук становился. Вроде шел из шкафа, на полочках которого стояли разные детские поделки, сделанные на уроках творчества. Там же стояла и пластилиновая голова Андрюши. Получалось, как в игре "горячо-холодно" - на этом месте четкость и громкость стонов отчетливо сообщили ей, что "горячо". Так она стояла и слушала стоны, а как прислушалась повнимательней, так с визгом отпрыгнула, перекрестилась и выбежала из класса.

Ей удалось-таки заметить источник звука. Стонала пластилиновая голова.

Та самая голова, которую слепил Андрюша. Стояла себе на полочке, а от нее шел тихий плач. Администраторша с поварихой выслушали это все и только руками развели. Как уже говорилось, Вера Григорьевна страдала легким алкоголизмом, и всерьез ее рассказ никто не воспринял. Отправили домой, отрезвляться да высыпаться. Ну а на следующий день она на работу не явилась. И на послеследующий тоже. Домашний телефон молчал.

Рассерженная администраторша отправилась к ней домой, готовая всыпать по первое число за прогулы, но дверь открыла не Вера Григорьевна, а ее взрослый сын. При виде парня гнев администраторши как рукой сняло - настолько уставшим и замученным он выглядел. Сын сообщил админше, что Веру Гргорьевну она может здесь не искать, потому как минувшей ночью ее увезли в местную местную психушку.

Сынулька был не слишком расположен к общению и не рассказал, из-за чего его мать забрали дяди в голубых халатах, но администраторша потом дрожащим шепотом рассказывала, что вся квартирка была разгромлена и перевернута вверх дном. Видать, Вере Григорьевне светило отделение для буйных...

Минуло какое-то количество времени с этих печальных событий. Было в них что-то неприятное и зловещее, что усугубило и без того мрачную атмосферу детдома. Несколько сотрудников уволились без внятных объяснений, а на плечи оставшихся легло в несколько раз больше работы. Учителя и воспитатели ходили уставшие, злые, дети постоянно ревели и болели.

Но даже в такой обстановке еще находились люди сочувствующие. Среди таковых был старший врач, мужчина преклонных лет с тяжелым прошлым и добрым сердцем. Ему бы посвятить отдельную историю, но она получится слишком долгой, да и речь не о том. Достаточно будет упомянуть, что он не имел возможности видеться с собственным ребенком, а к чужим детям он относился с большой добротой. В детдоме его все любили - и работники, и воспитанники.

И вот осматривал он как-то одну безрукую девчушку, которая подхватила насморк.

Померил температуру, закапал в нос глазолина и сказал:

- Ну вот, починили тебе носик. Не ходи сегодня на уроки, иди выспись хорошенько, и все пройдет.

В ответ девчушка помолчала и шепотом спросила:

- Николай Васильевич, а можно, я в больничном крыле останусь? Я правда себя плохо чувствую...

- Зачем? - удивился Николай Васильевич. - Почему не хочешь в спальню вернуться?

- Там Андрей... - сказала девчушка и, не ответив, расплакалась.

- Что такое? Он тебя обижает? - встревожился врач.

- Он говорит, что съест меня, - проревела девочка.

- Да брось, он это всем говорит. Шутит просто...

- Нет, не шутит! - взвилась девочка, уже почти в истерике. - Не шутит! Все так думают, а он уже тетю Лизу и тетю Настю съел, теперь и меня съест!


Николай Васильевич насилу успокоил юную пациентку и отвел ее в спальню. Конечно, он принял эту историю за обычные детские страхи, но решил поговорить с Андреем - нечего запугивать своих одногруппниц.

О чем говорили Николай Васильевич и Андрей, никто не знает. Но закончился их разговор тем, что на Николай Васильич убрал пластилиновую голову с полки. Заметив ее пропажу, Андрей ударился в рев и начал требовать вернуть ее обратно. Мальчик довел себя до такой истерики, что чуть не потерял сознание, но добродушный обычно Николай Васильевич упорно отказывался вернуть ему голову. Андрюша успокоился лишь тогда, когда учительница рисования выдала ему пачку пластилина для изготовления новой головы.

- Что ж вы творите, Николай Васильевич, - упрекнула она старшего врача. - Смотрите, до чего ребенка довели!

- А он до чего других доводит? - неожиданно вскипел Николай Васильич. - Его этой "головы" младшие детки боятся, потом приходят ко мне жаловаться. Пугает она их. Раз уж Андрею так нужна эта голова, пусть держит ее где-нибудь у себя, а не на видном месте.

Андрей не стал строить из себя обиженного художника, чье творение сняли с выставки. Он просто забрал голову к себе в комнату и поставил там на прикроватном столике.

А учительница по рисованию все никак не могла успокоиться. Возмущенная поведением главврача, она собиралась еще раз сделать ему выговор, да не успела.

Потому что Николай Васильевич пропал.

Пропал точно так же, как Лиза и Настя, совершенно непонятным образом. Вечером собрал все вещи, отправился домой. Запер кабинет, попрощался со сторожем (который, кстати, тоже потом пропал, если вы помните). Дома его так и не дождались.

Через пару дней нагрянула в детдом милиция, настроенная уже серьезнее, чем раньше. Три человека исчезли без следа за такой короткий срок, шутка ли!

Персонал ничего толком сказать не мог. Сами все были растеряны и напуганы.

Пока разбирались с Николаем Васильичем, всплыла еще одна пропажа. Безрукая девчушка, которую пугала пластилиновая голова, тоже исчезла…

А дальше понеслась. Не буду заново расписывать мороку с каждой новой пропажей, и так отчетов накатали на пару километов. Когда всплывало наименование этого детдома, у нас в отдлении уже никто не удивлялся. Даже пошучивали мрачно - мол, гляди ж ты, постоянный клиент намечается.

Но вернемся к Степану и Вадиму Рудольфовичу.

После Николая Васильевича история начала расплываться. Сведения становились все более неясными, а эмоциональность рассказчиков зашкаливала. Междометий было больше, чем информации, как сказал Вадим Рудольфович. Численность называли разную, последовательность тем более. Труднее всего было понять, сколько же исчезло детей. Большинство их пропаж начальство списывало на побеги, которые в детдоме случались нередко. Единственное, в чем был уверен каждый - все пропавшие были так или иначе связаны с Андреем. Если ты с ним дружишь или враждуешь - ты обречен. "Пропадешь без вести" или "сбежишь", называйте, как угодно. Суть одна: больше тебя никто и никогда не увидит.

Об этом говорили неохотно. Рассказчики, похоже, сами не были уверены (или не хотели верить), что виновником всех исчезновений был несчастный ребенок с синдромом Тричера-Коллинза, покойный ныне Андрей.

Последний год жизни он уже не имел ни друзей, ни врагов. Андрей вызывал только страх. Что персонал, что воспитанники по возможности избегали общения с Андреем. О нем даже за глаза старались не говорить, словно его и вовсе не существовало.

Несколько рассказчиков вскользь упомянули, что у многих тогда зашевелились мысли об убийстве. Напрямую, конечно, об этом не говорили (особенно при Андрее) - но смерти ему желали все. Ненависть и жажда мести тут были ни при чем. Такие чувства могут возникнуть по отношению к людям, а Андрея больше не воспринимали, как человека. Для всех, кто знал его достаточно близко, он был воплощением некой жуткой, затаившейся опасности, непонятной и неведомой, но вызывающей ужас.

Именно этот ужас и мешал злоумышленникам совершить убийство. Видать, не атрофировался таки у людей древний инстинкт, "шестое чувство", доставшееся нам в наследство от суеверных предков. Он подсказывал каждому из обитателей детдома - Андрея лучше не трогать. Будто то страшное, непостижимое нечто могло потерять все ограничения со смертью своего хозяина. Вырваться на волю и поглотить весь дом. Или даже весь мир.

В общем, концы трагической развязки практически затерялись среди разрозненных версий. Да и Степану с Вадимом это мутное дело уже поперек глотки стояло. Шансов узнать что-то о пропавших людях становилось все меньше. От нелепых сплетен уже тошнило. Хотелось сдаться.

Да вот не повезло нашим следакам выйти на ту врачиху, которая первой в кладовку прибежала. Она-то и пересказала им последние внятные слова уборщицы.

Пока ехала милиция, врачиха ее все выспрашивала, что же та "натворила" и зачем "зарубила Андюшку". Не прекращая плакать, уборщица ответила:

- Венечка-то мой (сторож детдома) позавчера домой не вернулся. Я поняла сразу, что уже и не вернется. Но продолжала надеяться - мало ли, выпил, загулял, бывало такое. А вчера по спальням убиралась и слышу вдруг Венечки голос! Звал он, понимаешь, звал, и жалобно так, у меня прямо сердце прихватило. Сама думаю, господи, откуда ж мне его слышать, черт повел что ли. Прислушиваюсь - а голос-то прямо из тумбочки! Ну той, что возле Андреевой кровати стоит. Ушам своим не верю, а голос все слышится. Я тумбочку открыла, вижу - голова эта проклятая стоит. Вся ссохлась уже, пылью облепилась. Вот из этой головы Веня и звал.

Плакал, просил выпустить его. А вслед за ним, господи помилуй, слышу Варвары Михайловны голос. Тоже плачет, стонет, кричит - выпустите, выпустите. А там и голос Николая Васильича услышала. И Лизы, и Настюши тоже… всех. Понимаешь, всех! Все оттуда кричали: пожалуйста, кто-нибудь, помогите, выпустите. Я простояла с минуту ровно каменная, а потом как брошусь вон из комнаты. Ночью все уснуть не могла. Только засыпать начинаю - голоса слышу, как они на помощь зовут, как стонут из головы этой. А сегодня утром Андрея увидела, вспомнила, как Венечка ему все конфеты таскал… и… не знаю. Поняла, что не надо ему жить. Пускай меня убийцей назовут, пускай посадят. Мне теперь все равно, мне саму будто бы убили. Все Венин голос слышу, все мерещится мне эта голова пластилиновая…

Вот так и закончилось расследование. Больше из детдома никто не пропадал - во всяком случае, бесследно. В конце 2000-х заведение закрыли.

А куда девалась пластилиновая голова после смерти Андрея, никто не знает…

Автор: Ki Krestovsky

@темы: дети, безумие, предметы и вещи, городские легенды, не своё

---

Шкаф

[Скрёб-поскрёб]

Как бы я ни старался описать случай, который произошел со мной около двух лет назад, вы мне не поверите, да я и сам поднял бы на смех человека, который такое рассказывает.

До свадьбы мне частенько доводилось оставаться у родителей нынешней супруги, с которыми она на то время жила. Люди они очень хорошие, но все же оставаться мне не нравилось, по одной простой причине — я боюсь темноты. Дома я постоянно сплю при включенном свете, ну или же компьютере, главное — не оставаться один на один с тьмой. Нынешняя супруга еще тогда пыталась мне доказать, что в темноте нет ничего страшного, но увы, ничего у неё не вышло. Поначалу, засыпая в одной кровати с ней, я чувствовал, как страх отступал: вроде не один, чего же бояться? Но вот однажды он вернулся и осадком сидит до сих пор внутри меня.

Обычный день обычного, не помню какого, месяца. Я приехал к своей будущей супруге в гости, хотел забрать к себе, но так получилось, что остался у неё. Пожелав спокойной ночи родителям, мы с Юлей направились к ней в спальню, сил не было настолько, что мы сразу завалились спать. На удивление, я вырубился довольно быстро. Но по какой-то причине проснулся среди ночи. На часах было 2:11, как сейчас помню. Отложив телефон, я попытался уснуть. Увы, не получалось, хоть тресни. Рядом мирно посапывала Юля, а я, укутавшись одеялом, перепуганными глазами водил по комнате.

Глаза привыкли к темноте, мне начало казаться, что, действительно, чего тут бояться: комната, кровать, окно, шкаф. Шкаф. Взгляд упал именно на него. Вроде все нормально, но дверь приоткрыта. Хотя мне казалось, что Юля её закрывала. Я тогда не стал себя накручивать, отвернулся лицом к стене и попытался снова уснуть. Уже начал дремать, как меня из сна выдернул скрип, будто гвоздем по школьной доске царапают.

Я не спеша обернулся: дверь шкафа была открыта наполовину. Сердце начало биться с утроенной силой, про себя я шептал: «Саня, ты себя накручиваешь, просто петли старые, вот дверь сама и открылась». Но не тут-то было. Снова скрип, и при мне дверь открылась почти полностью. Ноги задрожали. И тут из-за двери показалась голова, я не мог разглядеть лица, да и не хотел, единственное, что запомнил перед тем, как с головой нырнул под одеяло и начал читать «Отче наш» — это необычайно длинную, сантиметров тридцать, шею, и длинные волосы на голове. Даже не помню, как вырубился.

Утром меня разбудила поцелуем Юля. Я как ошпаренный подорвался и начал истерически осматривать комнату. Первое, что обрадовало — дневной свет, падающий из окна, второе — шкаф был закрыт. Стоит ли говорить, как я был рад, да недолго. Когда Юля открыла злополучный шкаф, то оказалось, что внутри всё вверх дном. Вот тогда я по-настоящему испугался.

Прошло много времени, но страх никуда не делся, я боюсь темноты, а с тех пор и открытых в ночи шкафов.

@темы: рассказы, сущности, предметы и вещи, не своё

---

[Скрёб-поскрёб]

@темы: ссылки

---

[Danny Ocean]

@темы: дети, кино и мультфильмы, сущности, старики и старухи, не своё

---

Ноги

[Скрёб-поскрёб]

Мне 21 год, аспирант, живу в Москве. Не так давно стал часто ездить на дачу, так как ее наконец достроили. Вокруг одни старики живут — СНТ строилось для ветеранов войны, участки раздали именно им, а из тех, кому раздали, в живых уже почти не осталось никого. И их дети уже тоже внуков нянчат, но осенью детей там почти нет — школа и все такое. Только старики и остаются. Меня там полюбили местные, так как руки из правильного места, и помочь не отказываюсь. За это мне таскают вкусненькое вроде домашних блинов или свежих овощей с огородов (свой не имею, ибо лень им заниматься, растет только лук и хрен). Еще грибы собирать люблю, самые обычные — съедобные, ну и ягоды с орехами в лесу. Вообще, лес люблю, наверное, из-за него и езжу на дачу.

Так вот, началось все с того, что этой осенью было какое-то крупное спортивное событие, а у деда (ну не то чтобы деда — мужику лет 60, но пьет так много, что выглядит как дед) по соседству местная шпана бутылкой сбила спутниковую тарелку. А я как раз собрался в лес идти — нож в карман, платок на лицо, кепка, сапоги, штаны — видок, конечно, тот еще. Но лучше выглядеть как диванный Рембо в глухом лесу, чем вернуться с полной задницей клещей и без живого места от комаров. Дорога в лес мимо участка деда как раз проходит, и пока я шел мимо, дед этот меня взглядом провожал, и уже когда я почти прошел мимо забора, окликнул. Взгляд у него, к слову, был замутненый, видать, пил опять. Я подошел, спросил, что у него. А он замялся весь — неудобно, видимо, было, но все же попросил глянуть тарелку. Жалко, конечно, было, ведь если утром не дойти, все богатства у дороги сметут, придется вглубь леса идти, а погода была к дождю. Но не подводить же так деда, сосед все же...

Мудохались мы с этой тарелкой долго — для тех, кто не знает, процедура эта сильно нервы выматывает. Но в итоге телевизор у него заработал, дед прямо просиял. Приглашал выпить с ним, но с такими людьми пить — печени жить недолго. Отказался под предлогом, что в лес успеть надо. Тут дед лысину почесал и заговорщицки так говорит:

— Задержал я тебя, понимаю. Соберут сейчас все там. Давай, чтоб ты там не плутал, я тебе подкину местечко — оно ближе к путям, но там грибов всегда хватает. Сам туда хожу уже много лет, всегда ухожу с полной корзиной.

Отказываться я, понятное дело, не стал. Дед мне карту нарисовал быстренько тропинками. Место было и правда недалеко от железной дороги, только в овраге глубоком. Тут надо сказать, что лес у нас представляет из себя нечто в форме груши, кромку которой отрезает железная дорога. Это не тайга, так что заблудиться не страшно — рано или поздно просто дойдешь до края леса. Уже было часа два дня, и я решил, что пойду прямо сейчас, не возвращаясь домой.

Комары уже проснулись, так что дорога выдалась не самой приятной, и я шел сквозь лес довольно быстрым шагом. Когда я прошел где-то треть пути, услышал раскат грома. И да, совсем забыл сказать — бзик у меня такой есть: таскаю с собой нетбук всегда. У него симка есть 4G, и можно просто из любого места посидеть в Интернете или еще чего поделать. Смартфона у меня нет, да и денег на него жалко, так что ходить с нетбуком мне было удобно. Если бы не эта моя привычка, я не писал бы сейчас этот текст.

В общем, стал я думать, как бы скорее добраться до места. Тут я заметил, что карта, которую дед нарисовал, малость странная: почти прямая линия от того места, где вход в лес из СНТ, а прямо перед тем местом, где я стою, линия делает крюк, огибая где-то километр. Я подумал, что дед, видать, сам так ходит, ибо там, может, спуск или дерево упало, но я-то могу и напрямую идти. Ну и поперся, как дурак, прямо.

Сначала пропали комары. Обычно перед дождем их становится больше, но вот сейчас они просто исчезли. Видимо, в этой области леса сухо было, и я бы не заметил их исчезновения, если бы еще не стало очень тихо. Вроде бы листва шуршит, как обычно, и птицы переругиваются, но вдалеке. А там, где я иду, полная тишина. Даже наушники снял — всё равно.

И тут смотрю — просвет впереди. До путей еще идти и идти, так что полянка, наверное. Я обрадовался, так как зашел довольно далеко, и была хорошая вероятность собрать на поляне клубники. Выйдя на поляну, я первым делом увидел кирпичный фундамент не пойми чего. Просто довольно старые каменные блоки, неровные, сваленные в кучу более-менее прямоугольной формы. Все это обильно поросло травой, но форма виднелась через траву отчетливо. Будь я в другом настроении или сложи я все факты, как складываю сейчас — может быть, повернулся и ушел бы, но нет, надо было залезть внутрь и посмотреть, что там. А там оказался люк из дерева, практически полностью сгнивший — он закрывал дырку в фундаменте, уходящую, по-видимому, глубоко. Я хотел было его открыть, но как только взялся приподнимать люк, он сломался пополам, упав вниз. И вот тут я не на шутку испугался, так как, во-первых, летели остатки люка как-то необычно долго, а во вторых, грохнулись они в воду, но недостаточно глубокую, чтобы заглушить падение. Звук падения был очень громким, и я невольно отскочил от люка, тут же осознав всю ту ситуацию, в которой нахожусь. Я один посреди леса, скоро начнется дождь, вокруг никого — если и были грибники, все уже повернули домой. А тут такой громкий звук. Почему-то сразу показалось, что на меня смотрят из леса, причем не один, а сотня глаз сразу. Показалось, что вся поляна уставилась на меня. Пару секунд я боялся двигаться, но наваждение быстро прошло, и я уже не мог понять, что на меня нашло. Казалось, я был на грани панической атаки на пустом месте. Я заглянул вниз — и вот тут я вконец готов был побежать сквозь весь этот лес назад...

Из глубокой темноты на меня смотрели два глаза, которые никак не могли принадлежать человеку, так как располагались слишком далеко друг от друга. Я не мог оторвать взгляд от них и весь оцепенел от страха, но тут раздался еще один раскат грома, и я, не оглядываясь, рванул из леса. Я никогда в жизни так не бегал, наверное. Бежал, забыв обо всем — о дожде, о том, что сам не знаю, куда бегу, о ветках, которые только чудом не выкололи мне глаза. Выбежал я не так уж и далеко от своего СНТ, но пешком в дождь идти было совсем противно. Все еще не отпускал липкий страх, но дорога и дома рядом успокаивали. В сторону леса не хотелось даже смотреть, но чувство было такое, будто сам лес за мной пристально следит.

Дойдя до дома, я закрыл за собой дверь, включил свет во всем доме и просто упал без сил на кровать, провалившись в сон моментально. Снилась мне какая-то больная ерунда, из которой я запомнил только клацающие где-то рядом зубы в два ряда и нечто похожее на вывернутую наизнанку голову собаки, летевшую за мной медленно, но настигавшую меня, как бы быстро я ни бежал.

Разбудил меня стук в дверь часов в десять следующего дня. На пороге был тот самый дед, весь красный — то ли от вчерашней ночи с собутыльниками, то ли еще от чего-то. Видимо, мой вид все выдал, но деду явно стало легче, когда дверь открылась.

— Ты уж прости, дурака старого... — начал было он, но запнулся, изменившись в лице, будто вспомнив о чем-то.

— Ладно, пойду я, — сказал он после неловкой паузы.

Хотелось спросить у него хоть что-то, но я так и не смог придумать, что — как только проиграл в голове события вчерашнего дня, тут же понял, что все это выглядит так, будто бы мне просто стало страшно в лесу,и я дал деру на пустом месте. С другой стороны, дед все же пришел. Легко, конечно, было убеждать себя, что все в порядке, когда на дворе уже утро и вокруг люди.

В тот день я решил уехать подальше и еще долго не возвращаться, но меня ждал неприятный сюрприз — нетбука, который я таскал с собой, нигде не было. Видимо, я его обронил, пока бежал, может, даже в тот самый момент, когда рванул. Ну и чёрт с ним, подумал я. Даже если бы у меня хватило смелости опять вернутся в лес после вчерашнего, нетбука там не найти никогда в жизни.

На этом бы все могло и закончиться, но нет. Как только я вернулся домой, я понял, что не могу зайти ни в один из своих аккаунтов. «В Контакте» был заблокирован, парочка форумов выдавала, что пользователь забанен, и единственное место, куда я смог войти, был IRC, но на моих обычных каналах было пусто. Подумав о том, что от компа стоит отойти, я позвонил своей девушке и договорился с ней о встрече в одном довольно уютном месте. Через пару часов мы уже сидели вместе и пили кофе.

— Тебя какие-то придурки «В Контакте» взломали, пока ты на даче был, — пожаловалась мне она.

— Гадости какие-то написали?

— Не то чтобы... Я сначала подумала, ты шутишь, а потом поняла, что это какой-то больной придурок пишет, — она замялась.

— Что писал-то? — почему-то мне стало сильно не по себе.

— Про ноги спрашивал. Я его спрашиваю, кто он, и что он делает на твоей странице, — а он все про ноги, ноги...

— Про ноги?

— Ну да.

Она показала мне свой смартфон с историей сообщений. Видно было, что на последние сообщения она не отвечала, потому все они сложились кучей: «Мне бы ноги, как у всех», «Ноги бы мне», «Так ноги болят. Я одну уже уложил, а вторая кричит», «Тяжело без ног, скоро до живота дойдет», «ТЫ ШЛЮХА ШЛЮХА ШЛЮХА ШЛЮХА», «Не кормить их ногами», и еще с десяток таких бредовых сообщений.

Я почувствовал, как бледнею, и постарался резко увести разговор в сторону. А на следующий день я смог зайти в почту — аккаунт удалось восстановить, потому что телефон к нему был привязан. В почтовом ящике была куча писем со сломанной кодировкой, которые ни один онлайн-конвертер не перевел. Я пролистал несколько страниц этих писем, прежде чем дошел до нормальных писем. Последним из них было автоматически составленное письмо от администрации одного из форумов:

«Сообщаем вам, что ваш аккаунт был заблокирован за публикацию изображений со сценами жестокости и насилия».

Я решил написать администраторам этого форума письмо, обьяснив все взломом и попросив показать посты, за которые меня забанили, но администрация не ответила. Тогда я завел фиктивный аккаунт и поспрашивал знакомых завсегдатаев форума о том, не видели ли они что-то странное в последнее время от моего старого аккаунта. Один из них мне и выложил примерно такое:

«Ну да, ты в «Болталке» такое запостил, меня чуть не вырвало. Комната какая-то раздолбанная, по колено заполненная кишками всякими с каким-то дерьмом, и посередине жижа лежит из гнили, одни глаза только целые, и кости проглядывают. А на другой фотографии просто небо, будто со дна могилы. Еще и написал там муть всякую в несколько постов, и все про ноги чьи-то».

В этот же день моя девушка попала в больницу — упала с лестницы и сломала ноги. Врачи говорят, что все обошлось, а то могла бы без ног остаться — а так три перелома. А вечером кто-то прислал мне письмо на почту. Текста в письме не было, была указана лишь тема: «Ноги отдай». После этого я просидел некоторое время без Интернета, выжидая, пока аккумулятор потерянного нетбука точно не разрядится.

@темы: сущности, мистические и аномальные места, интернет, социальные сети, не своё

---

Семейный праздник

[Скрёб-поскрёб]

Я не люблю семейные праздники. А сильнее всех остальных я не люблю свой день рождения.

Каждый год происходит одно и то же.

Первыми меня, само собой, поздравляют родители. Ну, как сказать, поздравляют.

Мама встречает меня на кухне не воплями, а жалкой попыткой улыбнуться, а папа, пьяный уже с утра, крепко жмёт руку и заводит музыку. Так я понимаю, что минул ещё год.

Музыкальный вкус у папы отвратительный, но спорить с ним бесполезно: дверь квартиры он не откроет даже полиции, а лишь проорёт что-нибудь о том, что у его сынули сегодня день рождения, а все несогласные могут отправляться по известному адресу. Это касательно посторонних. С домашними всё проще: если я или мать попросим убавить звук, он схватит за грудки, подышит перегаром в лицо и ответит, что раз в год рабочий человек может расслабиться, тем более по важному поводу.

Поэтому мы и не спорим, а отвратительные песни о «воровской доле» звучат на весь подъезд. В такие моменты мне немного жаль бабушек, живущих поблизости от нас. Ну, тех из них, кому не повезло дожить до ежегодной вакханалии.

Ближе к полудню подтянутся первые родственники.

Из года в год первыми приезжают тётя Света и дядя Боря — оба слоноподобные, с громовыми голосами. Потрясая складками жира и массивными животами, они протискиваются в мою комнату и принимаются орать о своей великой любви ко мне.

Честно говоря, я даже не представляю, по чьей линии они приходятся нам роднёй, но спрашивать я не хочу, потому что это наверняка вызовет лютую обиду с их стороны.

Потискав меня, люди-слоны удаляются на кухню, чтобы поболтать с моими родителями.

К грохоту музыки добавляется хохот. За много лет я научился различать смех всех четверых: мама кудахчет, словно гордящаяся свежеснесённым яйцом курочка, папа скорее даже не смеётся, а орёт, вытягивая гласные в бесконечно долгие ноты. Тётя Света смеётся беззвучно, но при этом сучит руками и стучит ладонями по столешнице. Дядя Боря хохочет во всю мощь своих прокуренных лёгких, так громко, что стёкла в серванте трясутся и жалобно дребезжат. Думаю, то же самое происходит и у соседей снизу, сверху и в боковых квартирах.

Во время кухонных посиделок распивается первая бутылка водки.

Следующим всегда приезжает Святослав Михалыч. Он — творческий человек. Вроде бы артист в каком-то небольшом провинциальном театре. Поздравляет всегда долго, нудно и торжественно, с мхатовскими паузами, заламывая руки и старательно играя интонациями. Как и предыдущие гости, он заявляется без подарка для меня, но при этом с бутылкой дешёвого коньяка. Ставя её на стол, он всегда произносит: «Вот…презентовали мне восхищённые поклонники. Ну, а я, так сказать, уж вам её не пожалел».

Это ложь, потому что я знаю, что он покупает этот коньяк в ближайшем магазине, за углом.

Впрочем, всем плевать. Компания удаляется на кухню, и к хохоту, хихиканью и кудахтанью добавляется зычный бас Святослава Михалыча. В соседних квартирах люди, безусловно, получают наслаждение, слушая вольный пересказ бородатых анекдотов про театры.

Бутылка коньяка отправляется вслед за бутылкой водки.

Последними к нашим посиделками добавляются мамина троюродная сестра тётя Люба с выводком своих детей. Их много, и они даже не утруждают себя приветствием. Тётя Люба сразу же отправляется на кухню, где визгливо требует «приветственную» стопку коньяку и так же визгливо смеётся.

Её дети в это время толпой насекомых разбегаются по квартире, и от них нигде нет спасенья. Они топают по полу. Прыгают с мебели, приземляясь на пятки. Кричат, стараясь переорать гремящий на весь дом шансон. Они носятся по квартире и трогают, трогают, трогают всё подряд своими маленькими ручками, стараясь открутить, оторвать, украсть как можно больше трофеев, чтобы оттащить их в свой скудный на игрушки дом. Я изо всех сил стараюсь не забывать, что они всего лишь дети, но подкатывающую к горлу ярость сдерживать очень сложно. Впрочем, я справляюсь каждый год.

Взрослая часть гостей последний раз курит на балконе, и настаёт время жора.

Семейство, шутя и толкая друг друга, рассаживается за столом, на котором уже с самого утра расставлена нехитрая закуска. Меня сажают на «почётное место» во главе стола, с которого открывается вид на все ждущие своего часа бутылки и снедь: водка, коньяк, символическая бутылка вина, несколько салатиков, маринованная капуста и солёные огурцы. Пакет сока, смущённо приютившийся рядом с блюдом картофельного пюре. Разговоры прекращаются на несколько минут, пока все спешат набить животы угощением, а затем возникают вновь. Обсуждается политика, половая жизнь именинника, вспоминаются грехи всех отсутствующих родственников. Водка льётся рекой.

После примерно третьего тоста дети тёти Любы убегают из-за стола, чтобы продолжить своё разрушительное веселье. Кто-то подходит к магнитофону и делает орущий из колонок шансон ещё громче. Разговаривать становится труднее, все собравшиеся дерут глотку, чтобы быть услышанными. Одновременно.

Особо слабонервные жильцы в этот момент начинают молиться. Те, кому есть куда уйти — уходят. Кому пойти некуда — терпят.

Святослава Михалыча внезапно начинает интересовать, не гей ли я, потому что водку не пью. Папа и дядя Боря некоторое время сомневаются, на чью сторону встать в разгорающейся ссоре, но всё же принимают сторону дорогого гостя. Я поддаюсь и выпиваю. Под одобрительный рёв семейства начинается драка — папа всё же вспоминает, что я его сын.

Драка заканчивается быстро, обходится даже без разбитых носов. Я встаю из-за стола и иду в прихожую — я знаю, что в кармане куртки дяди Бори лежит пачка крепких сигарет и зажигалка. Я выхожу на кухню, уже слыша, как в комнате родня принимается напевать какую-то песню. Думаю, я успею покурить так, чтобы никто не заметил.

Резкий запах на кухне бьёт в нос, но я не обращаю на него внимания. Дети смотрят на меня не то что виновато, но со страхом, словно нашкодили где-то и теперь боятся, что я их разоблачу. Мне нет до них никакого дела. Я зажимаю сигарету губами и направляюсь к окну, чтобы открыть форточку. Чиркаю зажигалкой. И над старенькой газовой плитой расцветает огненный цветок.

Я подсознательно жду громкого звука, но его нет, напротив, все звуки исчезают. Первыми пропадают детские визги. Я успеваю даже на миг задуматься, больно ли им.

Мне не больно. Мне становится хорошо. А когда, наконец, замолкает шансон — ещё лучше. Я с улыбкой слушаю, как замолкает бас дяди Бори где-то в комнате. Он, вроде бы, ругается матом. Это от испуга — он каждый раз пугается.

Я закрываю глаза, а затем медленно открываю. И мир вокруг раздваивается. И я вижу то, что было тогда, несколько моих пятнадцатых юбилеев назад: пламя, освобождённое из газовой трубы, с рёвом мчится по квартире — детская шалость обернулась гибелью множества людей. Вспыхивают обои, занавески, мебель. Если я опущу взгляд, то смогу разглядеть, как пылаю я сам. Одновременно с этим я вижу то, что стало с нашей квартирой за прошедшие годы: нет рамы в кухонном окне, нет мебели, следы копоти и сажи повсюду.

И я с облегчением вздыхаю, когда чувствую, что начинаю растворяться в тишине.

Мне немного жаль всех тех людей, которые живут в соседних квартирах, ведь жить по соседству с проклятыми местами всегда непросто. Впрочем, их ждёт ещё триста шестьдесят четыре дня спокойствия.

До следующего года. Когда мне снова будет пятнадцать.

Автор: Black-White

@темы: рассказы, призраки и духи, мистические и аномальные места, не своё