[Astra.]

@темы: картинки, животные, больницы, лечебницы, поликлиники

---

Хижина с призраками

[Скрёб-поскрёб]

Тётка Сьюки протянула тощую чёрную руку и принялась помешивать в горшке, который кипел перед ней на медленном огне. Её иссушённое тело ритмично покачивалось вслед за движениями руки.

— Старый Матапха давно помер и сгинул, — прогудела она. — Бойтесь старого Матапху, дети. О Господь! Да! Мертвец погубит вас, дети.

— Накладывай рагу и не болтай лишнего, — раздражённо урезонил её Эз. — Мертвец не может никому навредить.

— Ты бывал в местах и вниз, и вверх по реке, — пробубнила карга. — Ты видел города, и ты знаешь обычаи белых. Белый не станет помогать тебе, когда однажды старый Матапха прибредёт к твоему окну и посмотрит на тебя своими жгучими глазами.

Оробевшие слушатели беспокойно заёрзали. Эз саркастически рассмеялся, вгляделся в серьёзные чёрные лица, озарённые светом огня, и присвистнул. Он извлёк из брюк бутылку и сделал приличный глоток. Прочие завистливо посмотрели на него, но он убрал бутылку, не предложив никому выпить.

— Как это Матапха может причинять людям боль, если он подох и сгинул, тётка Сьюки?

— Ты не сможешь убить мертвеца, — забубнила старая негритянка. — Хоть стреляй в него из пистолета, хоть расчленяй бритвой. Старому Матапхе всё едино. Топай в хижину с призраками на болото худу, если желаешь повстречаться с ним. Старый Матапха жил там задолго до войны. Старый Матапха приехал со старой родины, когда моя бабуля была ещё маленькой девочкой. Да, о Господи! Старый Матапха никогда не был рабом — он был колдуном и занимался чёрной магией худу1. Старый Матапха умер и почивает в глубоком болоте. Его народ ел людей на старой родине, и старый Матапха тоже — он ел детей, пока был жив.

Старый Матапха всё ещё бродит ночью по болоту, охотясь за человеческим мясом. Ни один человек не знает, где лежат кости Матапхи, но спуститесь к болоту худу, и услышите его: услышите, как шуршат его ноги по травянистым кочкам. Вы услышите, как чмокают его губы в темноте, увидите его жгучие глаза. И после этого вы уже больше ничего не увидите, ничего не услышите — хруст-хруст костей в темноте. Но дикие кабаны слышат. Болотные гадюки слышат: хруп-хруп ваших костей в темноте. Старый Матапха грызёт косточки во мраке.

Эз вызывающе рассмеялся и вновь извлёк свою бутылку. Ароматное рагу было вычерпано из горшка и пошло по рукам. Эз поел и приложился к выпивке. Он откинулся на спинку сиденья и лениво вслушался в тихий гул разговора. В легенды негров, которые собрались у перекрёстка на болоте, чтобы попировать и пообщаться без присутствия белых. Он пил и слушал до тех пор, пока рокот постепенно не угас и лица не стерлись и не слились в тёплый дрейфующий туман.

...Эз медленно пришёл в себя. Он сел и протёр глаза. Его мозг был словно в тумане и раздрае после опьянения, и пары спиртного всё ещё не выветрились.

— Боже, как я сюда попал? Должно быть, кто-то притащил меня.

Он находился в помещении, интерьер которого был слишком тёмен, чтобы можно было разобрать детали. Дверь, видимо, была закрыта, так как он не мог разобрать в чёрной массе, которая была стеной, ничего похожего на проём. Слабый звёздный свет сочился из двух окон.

— Что это?

Мгновение напряженной тишины, затем облегчённый вздох.

— Да это просто усталый ветер плачет среди деревьев. Кажется, я припоминаю, как поднялся и направился в город. Всё было как в тумане. Я, должно быть, долго шёл, сбивая ноги.

Он неуверенно поднялся и набрёл на какой-то предмет обстановки.

— Проклятье, я что, каким-то образом оказался в чьём-то доме?

Он возвысил голос.

— Эй, там!

Стены гулко повторили его крик в пустоте. Дрожа, он съёжился.

— Господи, что за звуки? — Он непроизвольно вздрогнул. — Мне не нравится, как ко мне эхом возвращается мой собственный голос. Словно кто-то передразнивает меня. Где я, в конце концов?

Он поплёлся к ближайшему окну и выглянул. Перед его взором оказалась непроглядная тьма. Над головой в вышине мерцало несколько звёзд. Близко — подать рукой — вскинулись высокие деревья, соединённые между собой бесформенной массой — испанским мхом. Чёрные расплывчатые гиганты во мраке. Сквозь их туманно колышущиеся ветви мерцали звёзды, красные и злые. Казалось, они вибрируют своей собственной жизнью.

— Словно кошки мне подмигивают, — пробормотал Эз. — Красные глаза. — Он вздрогнул. — Я не хочу думать о красных глазах. Старуха, тётка Сьюки, всегда говорит о Матапхе. Человек жив — он жив. Человек мёртв — он мёртв. Где это я?

Он поскрёб подбородок и сморщил лоб в глубокой задумчивости.

— Должно быть, сейчас под утро. Мне потребовалось бы много времени, чтобы добраться сюда, если, конечно, это где-то на окраине города. Пусть час на то, чтобы проспаться, может быть, больше. Да, примерно к утру. Где я?

Он напряг глаза, глядя в окно.

— Вроде я больше не пьян. Может, я впадаю в чрезмерную панику? Но мне это не нравится. Эта штука выжала из меня весь виски.

Ветер завыл сквозь верхушки деревьев, и Эз опознал слабый едкий запах.

— Гнилое дерево и протухшая вода! Господи, на развилке я принял влево вместо того, чтобы идти вправо. Это болото худу!

Дрожа, он отпрянул назад. На его лбу начал выступать пот.

— Две дороги пересекаются там, где мы разожгли огонь. Одна идёт в город, другая — вглубь болот, куда никто не ходит, кроме белых охотников. Почему они позволили мне отправиться в город пьяным? Я выпил слишком много виски, чтобы разобраться, по какой дороге идти. Я выбрал не тот путь.

Он огляделся, его глаза уже привыкли к тусклому свету. Паутина пятнала стены и потолок, толстый слой пыли покрывал пол и скамейку, о которую он споткнулся.

— Хижина с призраками, — прошептал он.

Эз медленно отступил от окна, и его глаза поискали и нашли закрытую дверь.

— Бруса, запирающего дверь, нет, но что можно использовать, чтобы заблокировать её?

Сильная дрожь сотрясла его плечи.

— Я уверен, тётка Сьюки говорила правду. Старый Матапха был людоедом при жизни, так что он останется людоедом и после. Я слышал рассказы стариков о ходячих мертвецах на старой родине... Что это?

Был ли это ветер, вопящий сквозь деревья болота?

— И считается… — Он вытер со лба холодный пот. — Что человек умирает, но тело его не гниёт, если он знает колдовство худу.

Был ли это ветер, что свистит сквозь травянистые кочки, или крадущиеся шаги, говорящие о приближении вампира?

— Господи боже, смилуйся над моей душой! — Хриплый шёпот Эза казался ирреальным и напряжённым.

Что-то прошуршало по травянистому холмику. Вот шаги по твёрдой земле. Оставайся мёртвым, старый Матапха, возвращайся обратно в ад, туда, где твоё место!

За хижиной в непроглядном мраке ветер возопил сквозь замшелые ветви. Страх крался по жилам Эза, словно лёд, заставляя тело неметь.

— Оставайся мёртвым, старый Матапха, сгинь от меня!

Эз чувствовал, как медленно нарастающий ужас охватывает его. Он уже утратил чувствительность рук и ног, а онемение росло и росло. Глазные яблоки, казалось, сейчас лопнут. Холодный пот лил ручьём.

Вне хижины — абсолютный ужас, внутри хижины — абсолютный страх.

— Оставайся мёртвым, старый Матапха, оставайся мёртвым!

Два больших пылающих ока сверкнули в окне. Эз попытался завопить, но его кровь застыла, и рот лишь немо зиял.


— Убит на прошлой неделе, может, во время того дрянного празднества, а может, упился до смерти. — Двое белых стояли над бесформенной грудой в заброшенной хижине.

— Да, думаю, это негр. Нельзя точно сказать, кем он был. Видите, как дикие свиньи обглодали добела его кости, даже сожрали костный мозг?

— Да. Эй! — Это последний крикнул дрожащему негру, который осторожно подошёл к двери и смотрел внутрь.

— Бог мой, если ты так сильно боишься хижины с призраками средь бела дня, мне не хотелось бы нанимать тебя таскать наши стволы ночью. Это просто кости какого-то бродяги, который помер здесь и был сожран дикими свиньями.

— Да, господин, да, господин, — согласился, дрожа, негр, но если бы эти двое повнимательней прислушались, они бы услышали обращённое к себе испуганное и сардоническое бормотание:

— Дверь была закрыта, когда мы подошли. Наверняка дикие свиньи закрывают дверь после того, как сожрут человека.

Автор: Роберт Говард, 1969

@темы: рассказы, не своё, мертвецы

---

Длинный список

[Скрёб-поскрёб]

Когда Мелиссе исполнилось четырнадцать, отец продал ее варщику по кличке Дизель за два фунта метамфетамина и убитый «реднековский Феррари» — Понтиак Файрберд.

Днем Дизель держал Мелиссу в трейлере, прикованной к ржавому дровяному ящику, оставив ей банку воды и коробку хлопьев, в то время как сам работал в лаборатории позади прицепа, превращая толченые таблетки судафеда и эфедрина в стеклянные осколки мета.

Вечером Дизель, покачиваясь, открывал входную дверь, заполняя крошечный трейлер зловонием жженых химикатов, напоминавшим кошачьи ссаки, и освобождал девочку, чтобы та смогла приготовить ему ужин, помыть посуду и прибраться в жилище.
А когда опускалась ночь, наполняя округу кваканьем жаб и стрекотом сверчков, Мелисса до крови прокусывала свой кулачок, пытаясь заглушить крики боли, задыхаясь от запаха химикатов и пота лежавшего на ней мужчины.

Два месяца спустя бойскауты нашли ее обнаженное тело в дренажной канаве в лесополосе недалеко от Юрики, Калифорния, точнее увидели бледные, вывернутые конечности, торчащие из грязной сточной воды. Хотя дело официально было поручено детективу МакЛинни, детектив Стандлер присутствовал на месте преступления в качестве ассистента. Стандлер же и помогал вытаскивать ее останки из канализационной воды и мусора. Как только тело высвободилось из грязи, голова откинулась в сторону, и большие, незрячие глаза уставились прямо на детектива. На мгновение Стандлер готов был поклясться, что увидел вспышку жизни в них, хотя по ее серому, раздувшемуся лицу было понятно, что девочка мертва давным-давно.

Стандлер (теперь уже экс-детектив Стандлер, отпущен под залог, находится в ожидании суда за убийство) глубже вжался в сиденье своего автомобиля. Он припарковался перед загородным домом начальника департамента полиции, ожидая, когда жирный ублюдок наконец вернется с работы домой.

Стандлер отхлебывал виски прямо из горлышка, запивая его уже нагревшимся Будвайзером, и думал о том, как можно позволить жить тому, кто сотворил подобное с четырнадцатилетней девочкой. Найдется ли хоть кто-нибудь, способный понять подобных ублюдков? Способных пожалеть их?

Не нашелся никто. Никто не пожалел это дерьмо по кличке Дизель. Две недели оплаченного административного отпуска — это то, что получил Стандлер после того как разрядил свой служебный револьвер прямо в рожу больного извращенца.

Улов был шикарный: подпольная лаборатория, килограммы мета и целый арсенал оружия. Весь отдел ходил на ушах от радости, и, кроме официального отпуска, Стандлеру закатили нехилую вечеринку, на которую прибыли почти все офицеры департамента.
Когда в комиссии по расследованию спросили, что привело его на территорию за пределами собственной юрисдикции, к тому же в дикую безлюдную глушь, он ответил просто: «Наводка информатора».

А что он должен был ответить? Что призрак подсказал ему, где искать? Что маленькая мертвая девочка вернулась из могилы и рассказала ему все? Рассказать о том, что однажды случилось в темный, предрассветный час в его спальне, когда он проснулся в той сумеречной зоне между состояниями «пьян в стельку» и «убийственное похмелье», весь в липком поту, его жена громко храпела рядом, стены комнаты вращались бешеной каруселью, а сердце угрожало проломить грудную клетку? И там была она: хрупкая, маленькая девочка у изножья его кровати, тощая фигурка в белой рубашке с подолом, окрашенным темно-малиновыми полосами.

Первый раз увидев ее, он перепугался до крика, но горящее, пересохшее горло издало лишь скрипучее карканье. Однако этого хватило, чтобы разбудить жену.

«Что?.. Что случилось?»

Стандлер сморгнул опухшими от алкоголя веками. Вокруг только темнота. Девочка исчезла. Никого не было.

«Ничего, дорогая, ничего, спи. Мне просто приснился кошмар».

«Окей».

Жена перевернулась на другой бок и немедленно захрапела снова. Стандлер лежал без сна, пока рассвет не окрасил комнату в бледно-серые тона. Его тело затекло и покалывало, но единственное, что его волновало — это что же он, черт побери, видел, и не так ли сходят с ума?

В следующий раз появление девочки Стандлер воспринял уже гораздо спокойнее.

Он дважды быстро сморгнул в надежде, что ее призрачные очертания растают, как в прошлый раз. Но она не исчезла. Она осталась на месте, глядя на него своими холодными глазами, посаженными глубоко в темных глазницах. Он недоумевал. Неужели это бледная фигурка была реальной?

И тогда она быстро подошла к нему, ее синюшные губы раскрылись, и она начала говорить. Он чувствовал запах могилы в ее дыхании, а она все шептала ему на ухо о той ночи, когда отец продал ее Дизелю.

Это произошло глубоко в глуши Южного Гумбольдта, за горами Альберпойнт и Блоксберг, в месте, у которого даже нет официального названия, на границе округа Тринити, где зимы снежные, а холодные летние утренники закаляют склоны холмов инеем.

Небо было черным, шел проливной дождь. Ее отец был пьян и, грубо схватив за руку, поволок через грязный двор. Девочка была напугана, но больше ее расстроило то, что брызги грязи из-под тяжелых дэннеровских башмаков ее отца заляпали все ее платье. Ее мать умерла тремя неделями ранее.

Отец втолкнул ее в трейлер Дизеля.

«Мокрощелка твоя», — буркнул отец пожилому, бородатому мужчине в засаленном комбинезоне.

Дизель шагнула вперед и стиснул ее лицо мозолистой ладонью, с тыльной стороны покрытой седеющими волосками, ворочая ее голову из стороны в сторону, словно осматривая товар на рынке.

«А она хорошенькая».

«Как скажешь», — ухмыльнулся отец. «У нее странные глаза и хреновые зубы. Но готовит она действительно хорошо, и убирает. Она чертовски здорово управляется со шваброй».

«О, да», — усмехнулся бородач.

Запаяные пакеты с метом перешли из рук в руки.

«Она будет управляться. Она все будет делать красиво».

А два месяца спустя она была мертва, и выброшена за ненадобностью, как мешок мусора.

Больные ублюдки! Как он мог позволить им жить?

…И никто не жалел Дизеля. Никто не оплакивал его.

Они закатили Стандлеру вечеринку.

Он был героем.

Тогда.

Во второй раз все было иначе. Он отстранен, скорее всего, будет уволен. Нет работы. Нет пенсии. Есть уголовное дело.

Стандлер отхлебнул еще виски, и поднял лежащий на сиденье между ног пистолет. Старая добрая Беретта, подарок его отца. Стандлер баюкал в руке тяжелый, холодный металл, ожидая, когда же к симпатичному пригородному домику наконец прибудет хозяин — бывший босс Стандлера, эта жирная свинья. Интересно, кто первый обнаружит труп на ухоженной лужайке перед домом, жена босса? А может его детишки-тинэйджеры?

Вечер был теплый, Стандлер опустил окно, и шум автомобилей на 101-й мягко напевал в ушах.

Стандлер думал о Гамлете.

Он прослушал курс английской литературы в колледже, когда изучал уголовное право, вынашивая идею поступить на юридический факультет и стать адвокатом, но Шарлотта забеременела, он бросил учебу и стал работать в полиции, чтобы обеспечить семью. И все только ради того, чтобы Шарлотта на седьмом месяце родила мертвого мальчика и навсегда потеряла возможность зачать снова.

«Гамлет». История о призраке отца принца датского навсегда засела в его памяти. Стоя на вершине замковой стены, призрак отца взывает к принцу, чтобы отомстить за свое убийство.

«Настал тот час, когда я должен пламени геены предать себя на муку!»

Стандлер всегда недоумевал: разве Гамлет безумен? О, нет, это будет означать, что они все сошли с ума. Горацио, Марцелл, Бернардо, они все его видели. Они не могли одновременно лишиться рассудка! Это должно было быть правдой. Призрак являлся на самом деле.

Когда во второй раз девочка попросила Стандлера убить, все пошло совсем не так гладко, как в случае с Дизелем.

«Мой отец», — прошептала она. «Убей его».

И как он мог отказать? Тот, кто действует как конченный мерзавец, продавая собственную дочь, безусловно, заслуживает смерти. Девочка описала машину, в которой он будет, фунт мета Стандлер найдет в багажнике, а Глок папаша всегда держал под сиденьем.

Стандлер ждал в Ред Лайон Хотел на Бродвее, точно там, где указала ему маленькая девочка. И, как по часам, автомобиль вкатился на стоянку. Детектив почувствовал приятное удовлетворение при виде недоумения на лице незнакомца, когда дуло 38-го оказалось прямо перед его глазами. Стандлер не дал ему ни шанса произнести хоть слово.
Только вот не было мета в багажнике, не было и ствола под сиденьем. Да и вовсе не отцом Мелиссы оказался убитый мужчина. По крайней мере, так сказали следователи. Они утверждали, что это был всего лишь бизнесмен из Санта-Розы.

Но Мелисса пришла к Стандлеру на следующую ночь, мерцающая и мертвенно-бледная в лунном свете, и рассказала ему все. Нет, это был ее отец! Они лгут! Все они! Лживые негодяи, шептала девочка ему своими бледно-синими губами, и сладкое могильное дыхание касалось его щеки. Они пытаются скрыть правду. Это был заговор, и они его уволили, потому что начальник полиции тоже замешан в этом.

Вот почему начальник полиции был следующим. Вот почему Стандлер сидел в своей машине возле его дома, наслаждаясь тяжестью оружия в руке. Он должен был убить своего старого босса, этого сукиного сына, грязного ублюдка, крышующего винтовых барыг.

И были еще.

Их очень много, шептал хрупкий призрак. У нее есть список.

Его жена была одной из них. Грязная шлюха-наркоманка, за дозу раздвигавшая ноги даже перед его коллегами из департамента. Маленькая девочка рассказала ему об этом в тот предрассветный час, когда землю накрывает тишина и холод, и сердце его билось так, словно собиралось выскочить из груди.

Да, их очень много. Целый список. И это очень длинный список.

Автор: HumboldtLycanthrope

@темы: безумие, рассказы, призраки и духи, не своё

---

Впечатлило

[Алонсо Кехана]

@темы: видео, рассказы, не своё, мертвецы

---

[Astra.]

@темы: картинки

---

Запретное искусство

[Скрёб-поскрёб]

— Эй, друг, погоди-ка!

В такие моменты о-очень жалеешь, что не взял с собой наушники. Я притормозил и внутренне напрягся. Наверняка, какие-нибудь гопари, которых хлебом не корми — дай докопаться до человека в плаще и с забранными в хвостик волосами. Кровь прямо-таки вскипела. Вот пусть только скажут хоть что-то — хавальники разнесу! Настроение у меня было и так паршивее некуда. Чернейшее настроение. Относительное душевное спокойствие было перечёркнуто одной-единственной случайной встречей. С кем? С Юлькой, разумеется. Со дня как она мне толсто так намекнула, мол, у таких как я — ни единого шанса, я думать-то о ней спокойно не могу, не то что видеть — прям внутри всё переворачивается! Честное слово, будто из меня кто куски вырывает вживую. И чего я такой чувствительный?! Ненавижу себя порой за это... Встретил вот её пять минут назад: идёт с какими-то блядского вида девицами и мажорно-педерастическими пацанчиками, улыбается, «Привет!» мне говорит... Вот как после такого мир не посереет?!

Хоть снова разворачивайся и иди обратно на кладбище. Мне только кладбище в последнее время успокоение и приносит. Сам не знаю, почему. Особенно старая его часть. Там тихо, посетителей почти не бывает, могилы все древние, большинство заброшены. Памятники советские, металлические, со звёздами. Проржавели до дыр. А на самих могилах деревья растут. Есть в этом что-то эдакое, умиротворяющее, что ли. Я поначалу стремался сюда ходить, считал, что уподобляюсь всяким несовершеннолетним готам и недосатанистам. А потом подумал: а какого хера, собственно? Что нравится, то и буду делать. Как там Кроули писал? «Твори, что желаешь — вот и весь Закон»? Вот то-то и оно!

— Погоди, говорю, друг! — на гопницкие оклики не очень похоже. Те обычно говорят: «слышь, братишка».

Спокойно, Жека, спокойно!

Я остановился и развернулся, готовый к любому развитию событий.

А это, оказывается, вовсе и не гопы. У стены магазина за небольшим столиком с разложенными на нём книгами не первой свежести стоял плохо одетый мужичонка неопределённого возраста. По виду натуральный бомж. По запаху — тоже. Я его, кстати, иногда видел слоняющимся по городу. Наверное, собирал пивные банки в надежде заработать на пузырёк настойки боярышника. А сейчас вон книги вздумал продавать. Видать, кто-то домашнюю библиотеку подчистил, выкинул откровенную макулатуру, а этот нашёл и торгует. Тоже мне, букинист! Чего ему от меня надо? Сигарету будет просить или деньги. Ни хрена не получит.

— Книжицу купить не желаешь?

Я постарался изобразить на лице брезгливость и помотал головой.

Бомж вдруг вылез из-за столика и в два шага оказался возле меня. Да ещё и за рукав схватил.

— Не пожалеешь! — вкрадчиво сказал он. Я чуть не сблевнул: от него шла страшная вонь, а уж изо рта смердело — хоть святых выноси, как говорится.

— Отцепись! — сказал я.

Бомж выпустил мой рукав, посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся. Во рту не было ни одного целого зуба — одни только безобразные бурые пеньки. Почему-то я не развернулся и не удалился быстрым шагом, а спросил:

— Ну?

Букинист отступил назад, к импровизированному прилавку, и кивком пригласил подойти. Я чувствовал лёгкое любопытство. Конечно, вряд ли этот маргинальный элемент предложит нечто стоящее, но и вреда никакого явно не причинит. Поэтому я послушался и подошёл. Торговец наклонился к картонной коробке, стоящей у его ног, долго рылся в её недрах и наконец извлёк коричневый безликий том.

— Погляди-ка! — Он протянул книгу.

Я взял том в руки, тотчас ощутив, что мне вручили что-то по-настоящему старое и наверняка весьма ценное. Ни на обложке, ни на переплёте не было ничего: ни буквицы, ни рисунка, ни клейма. Я аккуратно перевернул пахнущую плесенью обложку и прочитал: «Некромантия. Запретное искусство». Это явно была не та халтура, что выставлена в любом книжном магазине на полке «Магия и эзотерика». Я наугад перевернул несколько страниц, увидев изображения пентаклей и гексаграмм, а еще пару литографий, изображающих то ли привидений, то ли поднявшихся из гробов мертвецов в саванах.

— Ну так как, студент?

Блин, я понял, что хочу эту книгу! Прям вожделею.

— Сколько?

— А сколько дашь! — Улыбка книготорговца стала ещё шире.

Я пошарил в кармане, нащупал мятую купюру и извлёк на свет божий. Это оказались пятьсот рублей. Я протянул их старику-букинисту.

— Хватит?

— Конечно! — хмыкнул тот, взял деньги и показал глазами на книгу. — Твоя!

Я аккуратно завернул покупку в полиэтиленовый пакет и отправился домой. Мысли мои крутились, как шестерёнки арифмометра, высчитывая, какой может быть реальная стоимость книги. Я в книжном антиквариате смыслю мало, но цены на подобные вещи обычно начинаются тысяч от десяти. (Это я точно знаю: заходил как-то в соответствующий раздел одного Интернет-магазина.) А тут — почти даром. Похоже, мироздание пожелало загладить вину за болезненную встречу.

***

Вернувшись в комнату студенческого общежития, я скинул тяжёлые высокие ботинки, толстовку с надписью BURZUM, улёгся прямо в уличных джинсах на кровать и принялся листать новое приобретение. Автором сего любопытного опуса был некий «г-н Л. Принн». Ниже названия значилось: «пер. с немецкаго», а в самом низу стояло: «С.-Петербургъ. Типография Гроффа». Фамилии переводчика, равно как и года издания, не было. Интересно, сколько же этой книге лет? Сто? Сто пятьдесят? Вряд ли больше...

Я аккуратно перевернул титульный и взялся за первое, поверхностное, изучение. Похоже, книга и впрямь содержала в себе квинтэссенцию всего, что связано с общением с миром мёртвых: от относительно безопасных ритуалов вызывания духов недавно умерших до насильственного вселения призванной демонической сущности в мёртвое тело.

Это весьма приблизительное знакомство с книгой возбудило меня до чрезвычайности. Несмотря на физическую усталость от прогулки, я не мог сидеть или лежать спокойно, а потому принялся расхаживать по комнате взад и вперёд, предаваясь разным мыслям, пока не ощутил, что проголодался. Готовить было лень, поэтому я ограничился завариванием двух порций лапши быстрого приготовления, наскоро закинул эту лапшу в желудок, налил большую кружку чая и вновь взялся за чтение. Теперь уже стараясь вникнуть в детали.

Вступление я читать не стал, а сразу перешёл к изучению практик. Первая же пара страниц дала понять, что даже простейший ритуал требует тщательной подготовки и точности в деталях. Это внушало доверие. Каждая прочитанная строчка внушала: это работает! Поверь, укрепись духом и попробуй!.. Звучит, блин, как лозунг для начинающих предпринимателей...

И сразу же скажу: да, я верю в магию! Нет, неправильно выразился. Надо так: я знаю, что магия существует. Пару раз попробовал кое-что из ЛаВея, и у меня получилось. Иногда я ловлю себя на мысли, что с Юлькой тоже можно было попробовать что-нибудь такое, но всякий раз вспоминаю, что любой приворот делает одного из двух людей несчастным, а чаще всего — обоих. Мне этого не хочется. Пусть уж из нас двоих несчастным буду один я.

Да и вся эта любовная магия — так, баловство одно. Некромантия же — совсем другое дело. Это нечто, это вещь! Уровень на порядок выше. Выше некромантии только умение вызывать демонов и повелевать ими. Но то высший пилотаж. Мне до него как до Пекина раком. Впрочем, как говорит народная мудрость, курочка по зёрнышку... Как далеко можно зайти, начав с малого? Одному богу известно. И наверняка дьяволу.

Поэтому я, как прилежный студент, решил идти последовательно, от простого к сложному. Хы! Аж самому смешно стало. «Прилежный студент»! Надо же о себе так сказать! Сессию-то последнюю я завалил начисто. Парни давно уж по домам разъехались, я один парюсь в общаге в середине июня. Что ж, тем лучше: полное одиночество — верный спутник мага.

Одиночество... Иногда оно меня всерьёз напрягает. Наверное, у парня к двадцати годам должны быть друзья. И подруга... Нет, про подруг пока не будем. А вот друзья... Странно, но за три года проживания в общежитии мы с парнями так и не стали настоящими друзьями. Так, соседи по комнате, которые вместе готовят, вместе учат, вместе пьют пиво, смотрят телик, но — не более. Им неинтересно моё увлечение оккультизмом. Они не слушают депрессив-блэк и «Книгу Закона» не читают. А люди, с которыми мы тусуемся в фойе университета, вместо того, чтоб сидеть на парах, они — приятели, в чём-то — единомышленники, но не друзья, нет. И, если честно, я нисколько не страдаю от подобного положения вещей. Наверное потому, что путь Тьмы — это всегда путь одиночества.

Ох ты ж, блин, как пафосно сказал-то!

В общем, я сосредоточился на изучении книги. Первым, самым элементарным из описанных ритуалов, было вызывание духа недавно умершего человека. Что ж, пойдём от простого к сложному. Итак, что для этого нужно? Я взял ручку, листок бумаги и принялся выписывать. Ага! Первое, записал я, подготовка к обряду должна занимать девять дней...

***

Путь чёрного мага тернист и извилист.

Нельзя мыться и менять одежду. Блин, почти в середине июня это чертовски сложно. Про стирку вроде бы ничего не говорилось, поэтому она, родимая, немного выручала. Если носки постирать вечером, перед сном, то к утру они успевают высохнуть. Трусы — почти успевают. А голова уже через пять дней начала чесаться так, словно в ней самозародились полчища вшей.

Ещё мне нельзя было есть соль. С выполнением этого пункта особых проблем тоже не возникло, хотя, признаюсь, под конец мне удавалось проглотить несолёную пищу с огромным трудом. Прямо-таки запихивал её в себя. Очень уж она мерзкая.

Третье. Надо надеть на себя что-то из одежды покойника, а лучше всего — обмотаться саваном. Вот с этим у меня возникла проблема. Ну где я найду то, что было надето на мертвеца?! Напротив этого пункта мне пришлось, увы, поставить прочерк. К счастью, ниже была сноска, в которой безымянный переводчик указал, что можно обойти это затруднение, заказав в церкви панихиду по самому себе. С этим было проще: на следующий же день после покупки книги я отправился в ближайшую церквушку и сунул бабке в окошечке записку с собственным именем, сказав, за упокой, мол. Ну, ещё две свечки купил.

Четвёртое: в ночь совершения ритуала требовалось пролить кровь какого-нибудь животного. Я подумал, что самое простое — поймать и убить голубя. Его не жалко. И вон их сколько толчётся! И во дворах, и на улицах, и возле помоек. Поэтому я начал сыпать хлебные крошки во дворе общаги, в укромном уголке, где меня не спалят, когда я буду ловить будущую жертву.

Пятое. Чтоб призрак явился, требуется произнести заклинание. Точнее, несколько: чтоб призвать духа, чтоб заставить его говорить и чтоб отправить обратно. Слова надо было произносить наизусть, без запинок, и я рьяно взялся заучивать, вместо того, чтоб готовиться к пересдаче. (Оба экзамена я, тем не менее, пересдал. Можно сказать, на халяву. На «удовлетворительно», конечно).

А главным требованием была необходимость пребывать в скорби в течение всех дней подготовки. Так и написано: «...лишь безрадостность пустоты и прикосновение к сферам отчаяния, темные мысли, образы смерти и умирания, наполнение мраком каждого момента своей заканчивающейся жизни, почитание ночи способны подготовить тебя, дерзнувший, к переходу в царство теней и к возвращению обратно». Ну, что-что, а уж лелеять в себе душевный мрак и отчаяние я умел мастерски. Девять дней воздух комнаты пропитывался звуками NOCTURNAL DEPRESSION, XASTHUR и, конечно же, BURZUM «Filosofem». И, разумеется, я постоянно думал о Юльке, порой так морально выворачивая себя наизнанку, что начинал ловить кайф от собственных депрессняков.

И ещё каждый день я ходил на кладбище. Только теперь не ради обретения подобия душевной гармонии, а исключительно в рамках задуманного дела. Во-первых, я выбрал безопасный путь, которым смогу прийти сюда ночью, не привлекая внимания праздно шатающейся гопоты и полиции. Во-вторых — и это было для меня главным — я должен был выбрать, чью душу попробую призвать из мира мёртвых. После длительных блужданий передо мной вырос гранитный памятник, с которого смотрела фотография очень симпатичной улыбающейся молодой женщины с густыми вьющимися волосами. Едва увидев её, я сказал себе: «Стоп, Жека! Вот то, что надо!» Выяснилось, что звали её Еленой, и умерла она в возрасте всего тридцати двух лет, и случилось это чуть более года назад. Я начал размышлять, что именно с ней случилось. Автокатастрофа? Лейкемия? Тяжёлые роды? Убийство? Какой-то несчастный случай? Вариантов было много. Я подумал, что если мне удастся призвать её дух, я сумею узнать и причину смерти. Потом я стал представлять, в каком виде предстанет передо мной её призрак. А вдруг призраки погибших предстают перед некромантом в том виде, в каком находилось тело в момент смерти? Если это была гибель в автомобильной аварии, мне бы не очень хотелось увидеть нечто изломанное, окровавленное, с размозжённым черепом и вытекшими глазами... От этих мыслей меня передёргивало, но каждый раз я напоминал себе, что избрал нелёгкий путь: в книге господина Принна описывались и куда более жуткие ритуалы, связанные с воскрешением полуразложившихся трупов. Их я, между прочим, тоже планировал освоить, а значит, отвращению и страху в моей душе делать нечего.

***

Девятый день истёк, солнце только что скрылось за горизонтом.

Ясное июньское небо усеяно звёздами, а я стою один-одинёшенек посреди кладбища в полной тишине и сгущающейся темноте. Я весь в чёрном (впрочем, я почти всегда в чёрном) с большой спортивной сумкой через плечо. В ней всё, что нужно для проведения обряда: церковные свечи, кухонный нож, пойманный с большим трудом голубь и электрический светильник на батарейках — на всякий случай.
Я ощущаю, что ночью на кладбище страшновато. Лёгкий холодок пробегает по спине от осознания того, что ты — единственный живой среди сотен могил. Но об этом я тоже читал. Страх — чувство, что будет сопровождать вставшего на путь чёрной магии на протяжении всей его жизни. И могущество истинного мага во многом зависит от его умения подчинить свой страх. Вот я и подчиняю.

Я стою напротив могилы Елены и готовлюсь вызвать из небытия её дух. Могила находится на краю грунтовой дороги, а значит, у меня достаточно места, чтобы начертить остриём ножа круг, вписать в него гексаграмму и необходимые знаки. Круг защитит меня, если явившийся на зов призрак будет разгневан этим. Ну, или если вместо призрака погибшей женщины явится нечто иное... Хотя, скажу честно, от мысли об этом ином меня передёргивает. Я втыкаю в вершину каждого луча гексаграммы по церковной свечке и пытаюсь зажечь их при помощи зажигалки. Получается не сразу: свечи норовят потухнуть при малейшем дуновении ветерка. В конце концов, вокруг меня загораются семь зыбких огоньков, и приходит время умертвить жертвенное животное.

Я никогда никого не убивал, за исключением мух, комаров и тараканов. Ну, ещё утопил в унитазе пару мышей. Я не уверен, что смогу. И всё же без жертвы ритуал не может быть исполнен. Надо постараться умертвить птицу как можно быстрее, без мучений. Я извлекаю голубя, прижимаю к земле и приставляю к шее нож. Голубь, похоже, ничего не подозревает. Тем лучше. Я, как могу, унимаю дрожь в руке, делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание и двумя резкими пилящими движениями отделяю птичью голову от тела. Мне кажется, несчастный птах даже не понял, что уже мёртв. Я, превозмогая брезгливость, сжимаю его безголовую тушку обеими руками, переворачиваю шеей вниз и, слегка сдавливая, окропляю кровью могильный холмик. После чего отбрасываю голубиное тело в сторону. Оно отвратительно бьёт крыльями и кувыркается в кладбищенской пыли. Очень хочется вымыть руки и вообще помыться.

Но заниматься гигиеническими процедурами пока не время. Наступает самый важный момент: я должен произнести призывающее заклинание. Судорожно перебираю в памяти слова и понимаю, что вроде бы всё запомнил правильно. Набираю в грудь воздух и начинаю, стараясь придать голосу властность:

— Вызываю и выкликаю из могилы земной, из доски гробовой! От пелен савана, от гвоздей с крышки гроба, от цветов, что в гробу, от венка, что на лбу, от монет откупных, от червей земляных, от веревок с рук, от веревок с ног, от иконки на груди, от последнего пути, от посмертной свечи! — собственный голос звучит омерзительно тонко, как у подростка, и до невозможности нелепо, но я продолжаю. — С глаз пятаки упадут, холодные ноги придут по моему выкрику, по моему вызову. К кругу зову, зазываю, с кладбища приглашаю. Иди ко мне, раба Елена! Гроб без окон, гроб без дверей, среди людей и не среди людей. Сюда, сюда, я жду тебя!!! Отпустите её, силы сна, хоть на час, хоть на полчаса, хоть на минуточку. Слово и дело. Аминь.

Я произношу заклинание до конца и задуваю свечи.

Я вижу потусторонний зеленоватый туман, сочащийся из земли. Вот он, клубясь, поднимается вверх, сгущается и превращается в зыбкую женскую фигуру. Но всё это лишь в моём воображении. На деле же не происходит ровным счётом ничего.

Ничего.

Я вдруг начинаю чувствовать себя полным дураком. Идиотом, каких поискать. Понимание собственной глупости и наивности накрывает меня с головой. Бог мой, как можно быть таким лохом?! Уверовать в то, что написано в купленной у бомжа книжке! Книга хоть и старинная, но не средневековый же гримуар, и, почти наверняка, в начале прошлого века была такой же макулатурой, как и все эти современные пособия по магии, коими заставлены полки книжных магазинов. Макулатурой она и осталась. Ну, разве что макулатурой букинистической. Ведь с самого начала где-то внутри червячок здравого смысла настойчиво шептал: брось заниматься этой ерундой! Хватит скорбеть! Хватит давиться гречкой и макаронами, сваренными без соли! Но нет! Разве желание подчинить себе сверхъестественные силы и постичь тайны потустороннего бытия будет слушать голос презренного разума?! Разве умудрённые сединами алхимики не отмахивались от робкой критики рассудка, когда мешали в колбе собственные кровь и сперму в надежде получить гомункулуса?!

Я чувствую внутри полнейшее опустошение. Я опускаюсь на корточки, извлекаю из сумки светильник и включаю его. Он горит неярким белым светом, и мне с ним чуточку веселее. В голове ни единой хорошей мысли. Я понимаю, что надо уходить с кладбища, возвращаться в общежитие, а наутро — ехать на вокзал и электричкой — в родительский дом. Смотреть телевизор, сидеть в Интернете, играть в «Panzar», смотреть новинки кино, снятые дёргающимися камерами мобильников в зрительных залах, а когда родичи на работе — дрочить на фильмы, где сисястых тёлок дерут в жопу дюжие негры. И окучивать картошку.

Едва я думаю про картошку, как прямо передо мной слышится звук, будто кто-то переворачивает землю лопатой. Мне кажется, будто почва подо мной слегка вздрагивает, а затем ровный, очень знакомый голос произносит прямо надо мной:

— Привет! Хочешь меня?

Это Юлькин голос. Вот тут мне становится страшно. По-настоящему. Сердце на мгновение останавливается, а потом начинает биться с такой силой, будто готово проломить грудину. В ушах словно шумит прибой. Я замираю. В голове вихрем несутся строки из книги, что, пробуждая мёртвых, некромант должен быть готов испытать ужас и ни в коем случае не поддаваться ему и не покидать защитного круга.

Я стискиваю в кулак волю и медленно, очень медленно, поднимаю взгляд.

В трёх шагах от себя, за границей круга, по ту сторону могильной оградки, я вижу сведённые вместе голени, бёдра с прижатыми к ним ладонями, тёмный треугольник лобковых волос... Передо мной совершенно обнажённая девушка, стоящая по стойке смирно. Я подхватываю светильник и рывком поднимаюсь на ноги, выставив его перед собой на вытянутой руке. Мне хочется верить, что призраки и прочие выходцы с той стороны боятся электрического света. Девушка никуда не исчезает, зато теперь я могу рассмотреть её. Она совсем не похожа на ту, что выгравирована на граните, но я узнаю её сразу, несмотря на то, что никогда не видел голой. Это Юлька. Но не настоящая, живая Юлька, а будто её восковая копия. Она стоит неподвижно, чёрные кругляшки глаз, не моргая, смотрят на меня, рот приоткрыт. А ещё она очень бледная, почти белая, и к коже прилипли комья земли. Разве к духам липнет земля?

— Привет! Хочешь меня? — Губы её не шевелятся, слова исходят откуда-то изнутри.

— Назовись, дух! — требую я.

Голос предательски дрожит и того и гляди «даст петуха». Тем не менее, заклинание я произношу от начала до конца.

Призрак (или кто бы это ни был) не реагирует. Стоит, смотрит. Только теперь ещё и слегка покачивается из стороны в сторону, как маятник.

— Привет! Хочешь меня? — доносится откуда-то из-за спины.

Я разворачиваюсь. Там ещё один Юлькин двойник. Такой же неподвижный. Ноги вместе, ладони прижаты к бёдрам, спина прямая, смотрит прямо — и в никуда, рот приоткрыт. Тело испачкано землёй.

— Сгинь! — слово само срывается с языка.

— Хочешь меня? — говорит призрак.

Надежда только на круг: я начертил его по всем правилам, и ни один выходец с того света не должен пересечь проведённую остриём ножа линию.

Слышу шорох земли. Метрах в трёх от первой «девушки» могильный бугорок вспучивается, почва осыпается, и над поверхностью появляется что-то округлое, тянущееся вверх, как росток. Тусклого света электрической лампы достаточно, чтоб понять — это ещё одна «Юлька». Вскоре и она встаёт над чужой могилой в полный рост и говорит:

— Привет! Хочешь меня?

Разум затуманен ужасом, но до меня всё же доходит: это не призраки — это суккубы. Мой ритуал почему-то призвал к жизни не душу умершей женщины, а этих дьяволиц, принявших облик объекта моих вожделений.

Земля шуршит и слева, и справа, и позади меня, и передо мной. Демонические создания лезут наружу, как грибы при ускоренной перемотке киноплёнки. Я окружён частоколом обнажённых женских тел.

— Хочешьменяхочешьменяхочешьменя, — звучат какофонией их голоса.

Мне не выстоять здесь до рассвета. Силы оставят меня задолго до утренней зари. Я упаду, и они накинутся на меня, как вурдалаки на Хому Брута. Вспомнив про Хому, я машинально вспоминаю, что я крещёный. А над крещёным человеком никакая нечисть не властна!

Воодушевлённый этой мыслью, я набираю воздуха и начинаю осенять суккубов крестными знамениями.

— Именем Господа нашего, Иисуса Христа, повелеваю вам, нечистые духи: убирайтесь прочь! — Голос дрожит, а рука трясётся.

Шлюхи Сатаны не реагируют. Одни стоят смирно, другие слегка раскачиваются.

— Хочешьменяхочешьменяхочешьменя...

Я в отчаянии. Я пытаюсь вспомнить слова какой-нибудь простенькой молитвы, но загвоздка в том, что я никогда и не знал слов ни одной.
И вдруг дьяволицы враз замолкают, а откуда-то сзади накатывает волна зловония. Я уверен, что это либо чей-то полуразложившийся труп, случайно поднятый моей магией, либо сам Люцифер. Я не хочу оборачиваться, истово внушая самому себе, что через круг он, наверное, не переступит, а там, за чертой, пусть себе бродит и смердит. Ну а если переступит... Чья-то рука ложится на плечо. Я замираю. Мне очень хочется сжаться в точку и исчезнуть.

— Что, струхнул малость? — Голос вновь кажется мне знакомым. Мертвецы так не говорят, поэтому я становлюсь чуть смелее и оборачиваюсь.

Передо мной некто, видом и запахом и впрямь напоминающий ожившего покойника, но я сразу узнаю того самого бомжа, что продал мне книгу. Беззубый рот растянут в улыбку.

— На Христа Ему наплевать, — говорит старик. — Ему на всех богов плевать. Он их знать не знает.

Он?

В голове столько вопросов, что они толкутся, мешая друг другу, и я не могу задать ни одного. Только стою, растерянно открыв рот.

— Ты думаешь, это ты сюда пришёл? Нет, это Он тебя заприметил и привёл. А книга... книга так, ерунда! Как прикорм для рыб. Видишь ли, ты Ему стал нужен.

Я ничего не понимаю из его слов и только спрашиваю:

— Кто... вы?

Старик не отвечает, продолжая вещать своё:

— Когда-то Он был совсем маленьким, вот таким. — Бомж показывает мне указательный палец. — Он укусил меня, я растил Его и лелеял. Давно это было!.. Понимаешь, Его надо кормить, да... А ест Он людей. Мёртвых людей и живых. Это Его добыча, да. А добычу надо приманить... Вот Он и читает мысли, угадывает желания... Вот так, да... Но Он ещё мал, Ему нужна помощь. Когда-то у меня были ясные мысли, а теперь — нет, в мозгах будто черви завелись... Ему нужен кто-то молодой, вроде тебя, с чистым умом... Понимаешь, студент?

Я молчу. Речь бомжа бессвязна, как монологи героев Лавкрафта.

— Хочешь Его увидеть? — спрашивает старик.

Я мотаю головой. Кем бы он ни был, видит бог, мне совсем не хочется на него смотреть. Но за меня, похоже, всё давно решили... Бомж обхватывает обеими руками мою голову и, прежде чем я успеваю что-то понять, приникает к моим губам своей вонючей пастью. Я чувствую, как раздвигая челюсти, в рот лезет что-то твёрдое и извивающееся. А потом оно кусает меня за кончик языка. Боль придает мне сил, я толкаю старика в грудь, и он падает навзничь. На мгновение мне кажется, что у того изо рта вместо языка торчит что-то длинное, членистое и извивающееся, будто огромная личинка.

Я вне себя от ужаса и отвращения. Пытаюсь вызвать рвоту, но изо рта тянется только ниточка вязкой слюны вперемешку с кровью из прокушенного языка. Язык тем временем стремительно немеет — похоже, мерзкий урод впрыснул мне какой-то яд. Онемение охватывает щёки и нижнюю челюсть. Я уже не могу произнести ни слова. Похоже, ещё чуть-чуть — и я не смогу дышать.

Мне никогда не было так страшно. Слёзы катятся из глаз, застилая взор. Силы оставляют меня, ноги подгибаются, и я опускаюсь на четвереньки.

А затем начинает происходить нечто совсем странное: окружающие предметы вдруг утрачивают чёткость очертаний, становятся зыбкими и прозрачными. Все, кроме проклятых суккубов. Эти стоят как ни в чём не бывало. Наверное, я умираю.

Ограды, кресты, памятники, деревья, звёзды на небе, даже валяющийся в двух шагах бомж исчезают. Земля подо мной тоже исчезает, я повис над бездной, и внутри всё сжимается, как у человека, стоящего на краю пропасти. Я пытаюсь вцепиться в разверзшуюся пустоту и ощущаю под пальцами почву. Значит, я никуда не падаю — я просто стал видеть сквозь материю. И я смотрю...

Я смотрю на псевдоЮльку, ту, что явилась первой. У неё нет ступней, вместо них — огромное белёсое змееподобное тело, уходящее глубоко под землю. Оно омерзительно пульсирует, словно внутри перекатываются какие-то комки. (Беглый взгляд говорит, что такое же тело у каждой из явившихся передо мной сущностей.) Я скольжу взором вдоль этого тела и наконец вижу Его...

Он чудовищен и одновременно великолепен. Он извивается спиралью и уходит далеко вглубь земных недр. Его лицо обращено вверх, а то, что я принял за змееподобные тела суккубов — не более чем многочисленные отростки, обрамляющие Его лицо, подобно тому, как щупальца обрамляют рот гидры. У Него нет глаз, но я чувствую, что Он смотрит на меня, и душа наполняется благоговением перед Его величием.

А потом онемение проходит, и мир приобретает прежние очертания. И лишь концы Его щупалец, принявшие облик женских тел, по-прежнему торчат из кладбищенской земли.

— Видел? Видел Его? — ухмыляется бомж. Он опять стоит совсем рядом.

У меня нет сил ему отвечать. Всё, что я могу — лишь едва кивнуть головой.

Улыбка исчезает с лица моего собеседника, оно вдруг становится чрезвычайно серьёзным.

— Что ж, тогда я закончил! — говорит он.

Он отходит на несколько шагов и начинает раздеваться. Я не понимаю его действий и, честно говоря, не хочу понимать. Просто смотрю. Старик скидывает с себя ветхие смердящие одежды. Его тощее грязное тело белеет под звёздами точно так же, как тела... этих.
Он поворачивается ко мне спиной, подходит вплотную к одному из Юлькиных двойников, выпрямляется, как солдат на построении, и произносит что-то вроде: «Я готов». То, что происходит дальше, повергает меня в подлинный ужас. «Юлька» начинает расти вверх, одновременно теряя всякое сходство с человеком: тело будто раздувается, сглаживаются выпуклости и впадины, и вот над землёй уже вздымается высокое, как столб, и толстое, как сорокалетний тополь, щупальце. Затем мне кажется, что щупальце «раскалывается» вдоль и половинки отпадают друг от друга. На самом деле то открывается пасть, полная кривых зубов-крючьев. Щупальце изгибается вопросительным знаком, челюсти аккуратно, почти нежно, смыкаются на теле несчастного бомжа. А потом оно вновь распрямляется и в мгновение ока уходит вниз. Я вижу, как босые ноги старика, агонизирующе подёргиваясь, описывают в воздухе дугу и исчезают под землёй. Ни крика, ни стона.

Это зрелище меня добивает. Я чувствую омерзительную дурноту и невероятную слабость. В ушах писк, в желудке тошнота, перед глазами цветные мельтешащие мухи. Я по-прежнему стою на четвереньках, но руки подламываются, и я падаю лицом в пыль.

Через секунду я прихожу в себя (во всяком случае, мне так кажется). Кладбище пустынно. Я один. Лежу в самом центре начерченного магического круга. Кое-как встаю и делаю несколько ковыляющих шагов. Со стороны я, должно быть, сам неотличим от ожившего мертвеца.

Под ногами — тёмная кучка тряпья. Это всё, что осталось от таинственного бомжа. Бедный старик! А может, вовсе и не старик? Кто знает, не бремя ли служения своему (моему) Господину преждевременно состарило его? Странно, но почему-то я очень мало опечален его смертью. Словно всё было так, как должно быть. Слиться со своим Повелителем, стать частью Его плоти — это ли не мечта любого жреца?! Вот он и стал пищей своего (моего) Божества.

***
Интересно, почему в мыслях я называю Его моим Божеством?..

Автор: Пётр Перминов

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

[Astra.]

@темы: картинки

---

Mind Eraser 3000

[Скрёб-поскрёб]

Attention: гибель животных.

Когда я, продирая глаза и почёсывая задницу под трусами, открыл дверь, на пороге стоял Коля.

— Бли-ин, ты чего в такую рань?

— Так десять часов уже, — Коля неловко стащил с носа очки и протёр их подолом рубашки, после чего снова водрузил на положенное место.

— Суббота, Коля! Нормальные люди... А, да ладно. Заходи. Случилось чего? Тебя последнее время не видать совсем, — стоя перед зеркалом в прихожей, я оттянул нижнее веко и уставился на мелкую сетку вен, покрывающую белок. Да, хорошо вчера посидели.

Коля стащил растоптанные кроссовки, и мы пошли на кухню. Я щёлкнул кнопкой чайника и, склонившись над горой посуды в раковине, стал умываться. Коля сел на край табуретки, щелчком отправил в полёт заблудившегося на столе таракана и сказал:

— Вообще-то да. Случилось. Я тебе хочу одну штуку рассказать, закачаешься. Только сначала... — он вытащил из кармана плеер и, размотав наушники, протянул их мне. — На, послушай.

— Что там? — я запихал в уши «вакуумные» затычки, а Коля нажал на плеере кнопку.

Сначала было только едва слышное шипение. Затем звук стал нарастать — это был просто какой-то ритмический шум, а не музыка, как я ожидал. Что-то типа пульсаций, постепенно ускоряющихся, причём в правом ухе гудело медленно, низко, как гудит трансформатор в сырую погоду, а в левом пиликало, как какая-нибудь китайская детская игрушка с рынка. Некоторое время назад, вспомнил я, были популярны в интернете такие «цифровые наркотики» — очередное кидалово. Я для интереса скачал с торрентов пак и послушал парочку, где-то в самой глубине души ещё немного надеясь: ну а вдруг сработает? Не сработало, конечно, но звуки были похожие. Звук в наушниках тем временем стих, и я вытащил затычки.

— Ну и что это было? — я воззрился на друга.

— Расскажи, что слышал? — в его глазах за толстыми стёклами светилось любопытство.

— Ну, звук такой, волнами. Пульсирует. На двух частотах. В чём прикол? Типа, — я припомнил, что писали про это в сети, — звук имитирует волны, которые излучает мозг?

— Да не-е, — он махнул рукой. — Никаких бинауральных волн. Это всё херня, тут совсем другое. Хотя... я с начала рассказывать буду, длинная история. Чайку заваришь?

Я заглянул в жестяную банку.

— У меня только «Нескафе» остался, будешь?

— Давай.

Я сходил в комнату, накинул ту футболку, что казалась наиболее чистой, и натянул джинсы. На кухне Коля опорожнил переполненную пепельницу и устроился с ногами на жёстком угловом диване, коптя «Винстоном». Наспех настрогав бутербродов из чего было (в холодильнике нашёлся сервелат и заветренный сыр), я сел на освободившуюся табуретку и поставил на скатерть чашки с кофе. Затем посмотрел на Николая.

Он был какой-то не такой. То есть, конечно, он всегда был слегка не от мира сего, ещё со школы: железячник, программист, червь книжный... На последнее прозвище он обижался, зато ему нравилось, если его называли нердом. Неплохой парень, в общем говоря. С ним хоть поговорить всегда есть о чём. Никто из нас никогда этого вслух не произносил, но мы были, что называется, друзьями.

А сегодня он был ещё более странный, чем всегда. Лицо каменное, речь... отрывистая, хотя вообще-то он тот ещё мямля. Волосы взлохмаченные. И глаза какие-то... не такие, короче.

Я тоже закурил, и он стал рассказывать.

Рассказывал он свою дикую историю долго, пускаясь в подробности, голосом почти механическим. Курил одну сигарету за другой. А мне первая же обожгла пальцы, потому что я про неё почти сразу забыл. Не верить или не принимать всерьёз его слова совершенно не получалось. И чем дальше он говорил, тем сильнее меня одолевала жуть. Вдобавок от его рассказа (да и от вчерашней попойки) начала кружиться голова. Я смотрел на него, слушал и изредка машинально отхлёбывал свой остывший кофе.

Я не знаю, кто будет читать этот файл. Но знаю, зачем пишу. Моего друга, Николая Олеговича Пикулина, одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения, надо остановить. Во что бы то ни стало. Я хотел бы пересказать его историю целиком, но на это у меня уже нет времени, мысли путаются. Я напишу кратко. Должен успеть. Остальное додумайте сами.

Эта история началась полгода назад, когда Коля приобрёл на «Амазоне» у какого-то американца очередную игрушку. Вся его небольшая съёмная квартира была уставлена игрушками, моделями, фигурками, ещё чёрт-те чем. По стенам стояли стеллажи с дисками, мангой и книгами. На стене, поверх советско-хрущевского ковра висело дорогущее стимпанк-ружьё, а на антресолях хранилась коллекция футуристических бластеров. Я уже говорил, что он был нердом.

В этот раз он за пару виртуальных баксов купил с доставкой пластмассовый бластер, или излучатель, или как там его. Короче, футуристического вида хреновина MADE IN CHINA, работающая на батарейках, умеющая мигать лампочками сквозь прозрачные участки корпуса и издавать звуки «пиу-пиу». У меня был похожий в детстве. Да у всех такой был, наверное.

На коробке с Колюшиным приобретением, довольно помятой, крупными буквами значилось: «MIND ERASER 3000», а стоила игрушка довольно дорого для такой бросовый ерунды, потому что к ней прилагалась легенда. Предыдущий владелец клялся и божился, что если из этой штуки выстрелить в человека, то он сойдёт с ума. Да-да. Только пользоваться бластером всё равно нельзя, потому что стреляющий тоже рехнётся, как и все остальные в радиусе десяти метров.

Нет, Коля не был идиотом. Он не поверил. Но он любил хорошие истории, а переизбыток прочтённой и просмотренной научной фантастики давал о себе знать. Поэтому, получив на почте «Mind Eraser», он стал его «исследовать».

Да, это оказалась обыкновенная, дешёвая пластиковая игрушка. Сделана она была, правда, не в Китае: на крышке отсека для батареек стояло клеймо с надписью «Фабрика» без указания страны-производителя. Вторая странность заключалась в микросхеме размером с почтовую марку, к которой шли из рук вон плохо припаянные проводки от батареек — раскрутив корпус, Коля внимательно её осмотрел... и ничего не понял.

Я должен обратить ваше внимание: если он, отличник электротехнического факультета, на сдаче диплома которого стоя аплодировала вся коллегия, не смог разобраться в устройстве детской игрушки — это очень, очень странно. Но вы, наверное, уже поняли, что вся эта история... Чёрт, как же кружится голова. Мутит. Я буду лаконичен. Должен записать быстро.

Коля снова собрал бластер и решил провести серию испытаний. Следующие месяцы он посвятил экспериментам. Жертвами его становились в основном кошки. А также несколько собак, крысы, мыши, хомяки, аквариумные рыбки, тараканы и паук-птицеяд. И, как я теперь подозреваю, кто-нибудь из соседей или живущих в углу его двора у теплотрассы бомжей. На всех них он испытывал действие бластера. И проклятая штуковина работала в точности так, как говорил продавший её человек.

Сначала он просто стрелял в живность из игрушки, зажмурившись и заткнув берушами уши. Позднее он вычислил, что мигающие в «стволе» светодиоды не дают никакого эффекта, что действие вообще не направленное, а поражающий эффект оказывает издаваемый звук. Он вынул микросхему и крошечный динамик и поместил их в другой корпус. Из своей ванной комнаты он оборудовал что-то вроде студии звукозаписи, обив стены поглощающими звук панелями и разместив под потолком коробочку с микросхемой. Включалась она дистанционно.

Какой звук издаёт маленький динамик, Коля так и не узнал. Естественно. Он ловил кошек на улицах, подманивая их кусочками колбасы. Стал постоянным клиентом всех окрестных зоомагов. Он самозабвенно экспериментировал, а у глухой задней стены его пятиэтажки росло замаскированное под клумбу кладбище жертв эксперимента. Человек увлекающийся, он с головой отдался своему новому хобби: понять принцип действия загадочной микросхемы, которая работать просто не могла. Не должна была. Но работала, да ещё как!

Он стал одержим.

Парень постепенно осунулся, в глазах появился нездоровый блеск, а под ними — тёмные мешки. Такое, в общем-то, уже случалось, когда он всерьёз залипал на какую-нибудь игру. На четвёртый месяц экспериментов его бросила Наташка. Она была неплохой девчонкой, Коля влюбился в неё ещё на первом курсе и к шестому сумел-таки добиться взаимности. Но иметь в парнях такого маньяка, как мой друг, оказалось для неё слишком тяжёлым испытанием. Да, чёрт возьми, и я прекрасно её понимаю! В общем, закатив последнюю истерику понуро молчавшему Николаю, она хлопнула дверью и ушла.

Больше ничто не отвлекало его от исследований.

Вы хотите знать, что случалось с животными, услышавшими сигнал? Они спятили, все до единого. Кошки, мышки, рыбки. Сошли с ума. Рехнулись. Совершенно обезумели. Кто-то после этого подыхал сам, некоторых приходилось душить или усыплять. Нашему гению уже было всё равно. На насекомых импульс не действовал. Коля объяснял мне что-то про ганглии. Про перенаправление нейронных связей. Не помню. Слишком сложно, а мне всё труднее соображать и формулировать. Проще говоря, раз услышанный, адский звук менял что-то в голове животного. Не мгновенно — это как бы распространялось по всему мозгу из того центра, который отвечает за слух, от нейрона к нейрону, что-то в нём переключая. Не вирус, не опухоль, скорее программа.

Каждая тварь сошла с ума на свой лад. Животные погибали, откусывая себе лапы и отрывая хвосты, разбивая головы об стены. Рыбки бились о гальку в аквариуме. Кошки дико выли, а многие, наоборот, впадали в ступор и отказывались есть. Другие ходили с пустыми глазами по квартире, шатаясь, натыкаясь на стены и предметы, гадя под себя. Как-то раз кошка заживо сожрала другую, причём последняя мурчала и жмурилась от удовольствия, пока не умерла.

Слушая, как сидящий напротив человек со спокойным, даже каким-то ожесточённым лицом описывает мне всё то, что он сделал, я буквально физически ощущал, как седеют мои волосы. Сколько было этих животных?

Понимаете, я думал, что хорошо его знаю.

Ха-ха.

И вот каким-то образом перепаяв ведущие к динамику проводки, он сумел переключить аудиовыход микросхемки на входной каскад звуковой карты навороченного компьютера, центра его маленькой личной Вселенной. Сколько часов машинного времени, сколько труда воспалённого мозга ушло на декодирование сигнала, я не представляю. Но Коля — парень неглупый, совсем неглупый. И очень упорный. Он получил сигнал в чистом виде. Набор импульсов, частот и длин волн. Он не был звукорежиссёром, зато был математиком — и этого хватило с лихвой. Он понял принцип действия. Полученный «сигнал безумия» (на самом-то деле очень простой, по его словам) он разложил на составляющие, сделал стереоскопическим, усилил, очистил от посторонних шумов, что давала некачественно спаянная схема «Майнд Ирэйзера 3000», закольцевал. И перегнал в MP3.

Эксперименты продолжились.

Вы ведь уже всё поняли? Надеюсь. Потому что мне всё труднее печатать. Я всё чаще забываю, как выглядит нужная мне буква. Мозг человека... Он гораздо больше. Чем у собаки даже. И процесс «нейрокристаллизации», как назвал его мой друг, идёт гораздо дольше. Это слово я сумел набрать только с пятого раза.

К концу его рассказа чуть побаливавшую с похмелья голову разрывала на части мигрень. В некоторые моменты я словно отключался забывая что за человек сидит напротив с таким холодным изучающим взглядом. Иногда я не понимаю где нахожусь. Пару раз мне начинало казаться словно я куда то лечу или падаю потом очертания предметов снова проступали перед глазами. вот только часть названий этих предметов я совсем забыл а попытки вспомнить были мучительны. В левом ухе не прекращался пронзительный писк. Мне было всё хуже и хуже. С каждой минутой. Картинка плывёт у меня перед глазами и какие то мушки мушки. Долго печатать не смогу. Мне страшно. Мне очень очень очень страшно. Кажется я обмочился.

что со мной будет? я стану слабоумным дебилом? или пооткусываю себе все пальцы весело хохоча? вырву глаза как в ужастиках? прыгну из окна?

я мог бы биться башкой о стены собственно я пытался отчаяние ужас кажется процесс уже не остановить но остановить можно его обязательно нужно мне уже поздно рыпатся хочется вскочит закричат бежат бежат проч отсуда далико прочь от падступаюшего безумия и этих грязных вонючих теней облипляющих со всех сторон но куда я побегу в больницу? ха ха можно можно убижать из сваего дома даже из города сваево но из сваево черепа не убежишь от себя не скроешься как ни рвись бесполезно я заперт тут хаха заперт в темноте с чудовишем которое жрет мои мозги заперт заперт

што такое страх перед безумием? вы представляете што это такое? я не хочу пишу это а клавиши ускользают из под палцев и палзут грязные тени застилая сознание не знаю, как ишо это описать я не хочу нужно боротся я пытался решат в уме задачки но сейчас не могу ни одной придумат нетошто решить повторяю алфавит от конца к началу нужно сопротивляца должно помоч думат! думат!!! пишу это и понимаю што плачу как дифчонка какже без меня мама теперь што ей делат с сыном дебилом в каляске по парку возить? лушше бы я просто умер буду печатат пака смагу вы далжны знат должны панят я нихачу схадит сума как фсе эти кощки

а знаетешто он сказал мне хаха когда я спрасил зачем? што говорю я один из твоих икспримэнтоф? проста так другу дал послушат блиа свою запис, ди джей иобаный? Нееет гаварит непроста наташа ушла отменя гаварит а вет ты знал как я ее лублю и што говорю причом здес я зашто ты самной эта зделал свиня убица мраз хаха гварит хаха ана ушла ктибе и язнаю вы трахалис зачем ей книжный чэрв ана прекрасна ана багиня ей нужен курутой как ты ана ушла ктебе коля брызгаит слуной а ты говориш мне штоты другдруг это правда онправда тоист она да ка мне хаха хахаха гворю прасти коля нинада так коля разссарапал сибе вес лоб бию пагалавэ непамагет плачу плачу он зказал я сука и заэто вот имне вот ей он пазвнил дал паслушат это нийрокрист неирокри сделал тоже самаэ а я сука а я нихачу

хачудуматьно всиозабваю слова забыват веши пжалстаненадо незнать как сказал штосука я и што все штовсем датпослушат радио интирнэт што всеитак идиоты хуже нибудит хаха он зказал хаха многамногараз а галава тяжеле нипнимаю зобыл какзавут ево миня его остановит ая сука сука это сабака это помню сука сабака и я сука тогда я собака вотхарашшо нададумат надаписать и думат хаха я собака гав я собака гав он зказал ноташа бластер и я собака все сайдут хочица спат харашо сссабака сссабаки гварят гав я гав я гав гав

гав

@темы: безумие, рассказы, предметы и вещи, SCP: рассказы, не своё

---

Тс-с-с…

[Питер Меркель]

– Димочка, ну тут же сказано, что направо. – Оксана робко протянула мужу атлас с развернутым поверх карты письмом. – Неужто дед обмануть захотел бы?
Мятая инструкция, лежащая на «Автодорогах Алтая», была написана крупным неровным почерком, с орфографией третьеклассника, но сомнений не оставляла. «От Малово Уткина по грунтовке до развилки 30 верст, далше на право просекой, не заплутаете», – писал Семен Акимович на допотопном тетрадном листочке в клетку, что умиляло жену особенно.
Оксана демонстративно провела ровным наманикюренным ногтем по строчкам письма, затем сдвинула листок и нашла местонахождение «Фрилэндера» на карте. Примерное местонахождение, конечно, потому что автомобильный GPS-навигатор уже километров сорок не мог сообщить ничего вразумительного.
– Вот же, все сходится… вроде бы. Сворачивай, Димочка, нам туда.
Дмитрий смачно выругался. Негромко, сквозь зубы, но жена все равно вскинула брови, хлопнув его по правой руке.
– Дурак, разбудишь же… – и украдкой обернулась на заднее сиденье, где мирно посапывали утомленные путешествием дети.
Мужчина не отреагировал. Вцепившись в руль, он продолжал смотреть на развилку, все еще не решаясь. Налево уводила грунтовка. Не бог весть какая, почти утонувшая в таежной земле, но все же наезженная. Направо же, как было указано в письме деда, вела совсем проселочная, со стоящей меж колеями высокой травой.
– Ну, дед, забрался к черту на рога, а мы ищи теперь, – тихо, чтобы не проснулись Артем и Машка, пробубнил мужчина. – Посадим машину на брюхо, как выбираться будем? Даже аварийку не вызвать, телефоны уже час не ловят…
– Димочка, перестань. – Оксана нагнулась к мужу, поцеловала в щетинистую щеку. – Вижу, что дорога дикая, но у нас ведь настоящий танк, ты же сам говорил…
– Говорил, говорил… – решившись, Дмитрий выкрутил руль, пуская «Лендровер» направо. По днищу зашептала трава, по правому борту хлестнула ветка. – Да кто ж мог знать, что в такие кулички придется ехать?..
– Димочка, мне чего, опять тебя убеждать? – Жена уставилась в карту, продолжая сверяться с письмом. – Лучше меня знаешь, какой он уже старый. Если в этом году не навестишь, отдаст дед богу душу, даже правнуков не повидает…
– Да знаю я… – машина зарычала, переползая кочку. «Ровер» тряхнуло, и Машка сонно залепетала во сне, заворочавшись под ремнем безопасности. – Но знай, Ксанка, что если бы не твоя забота о моем деде, то…
– Знаю, милый. – Женщина ласково погладила мужа по запястью. Взглянула в зеркало, оправила светлую прядку. – И ты хорошо знаешь, какую награду получишь за свою доброту. – Она улыбнулась хищно и развратно, но Дмитрий проигнорировал, не отвлекаясь от дороги. – Зато посмотри, красота-то какая! В каких Турциях мы подобное увидим?
Джип медленно, как солдат по минному полю, катился вперед. Теперь ветки шуршали по крыше и стеклам постоянно. Временами они даже смыкались над головой в подобие тоннеля, что было видно через люк в крыше.
За бортом природа изнывала от июльской жары, листья берез скукоживались, сосны и ели устало опускали лапы. Но внутри исправно работал кондиционер, превращая семейное путешествие в беззаботную экскурсию.
– Хотели бы на сибирскую природу посмотреть, поехали бы в «Белокуриху» или «Катунь», там красот не меньше. И одновременно сервис, заметь. – Дима достал из подстаканника под рукой бутылку минералки, протянул жене, та открутила крышку. Глотнув воды, водитель покачал головой, покосился на Оксану. – Заболеют дети вдруг, куда кидаться? Голубиной почтой медицинский вертолет?
– Типун тебе на язык! – отмахнулась она, забирая бутылку и допивая последнюю пару глотков. – Так о детях говорить! Все нормально будет, не нагоняй ужасов. Отдохнем пару дней, повидаем деда твоего, комаров покормим, и обратно…
– Ох, Ксанка, только ради детей и тебя…
Первым проснулся Артемка. Потянулся во весь рост, не достав руками до крыши салона, сладко зевнул. Уселся поудобнее, потер щеки, выглянул в окно.
– Ма, мы уже приехали?
– Нет, Темочка, еще чуть-чуть…
От громкого разговора глаза открыла и Машка. Почти взрослым движением помассировала переносицу, вынула из кармана на переднем сиденье бутылку с водой. Еще не до конца избавившись ото сна, сунула в уши крошечные наушники плеера. Будучи всего на пару лет старше брата, девочка изо всех сил старалась казаться взрослее и деловитее.
– Долго еще ехать?
В отличие от Артема, ее вопрос адресовался отцу, что тот понял, даже не оборачиваясь.
– Километров двадцать, если у прадеда вашего маразм не наступил.
– Димка, зараза! – Оксана снова хлопнула мужа по предплечью. – Скоро приедем, доченька, последняя развилка пройдена. Дальше только по прямой…
– Ой, белка! – вдруг радостно крикнул Артем, прилипая к стеклу. – Вон, смотрите, белка! Давайте остановимся, я сфотаю, а?
Беззвучно фыркнув, его сестра демонстративно отвернулась к своему окну и включила музыку. Причем так громко, что ритмы «Токио Отель» пробивались через наушники.
– Еще пофотографируешь, сладенький мой, – мягко, но решительно отрезала Оксана. – Уверена, что у деда этих белок вокруг дома целая тысяча. И ежей, и еще много кого…
– Ну ла-а-адно… – мальчишка все скашивал глаза, взглядом провожая прыгавшую по веткам зверушку.
– Раз уж все проснулись, то и нам с музыкой веселее будет. – Дмитрий с улыбкой взглянул на дочь в зеркало заднего вида, включая магнитолу.
Салон наполнили сочные гитарные запилы «Мановара». Артемка радостно затряс головой, подражая лохматым металлистам, а Оксана недовольно скривилась.
– Опять ты со своим роком?
– А что нам, мужикам, – продолжал улыбаться Дмитрий, подмигнув отражению сына, – Аллегрову, что ли, слушать?
Под тяжелую мелодичную балладу джип выкатился из леса, и теперь ахнули все четверо. Перед широким внедорожником лежали крутобокие холмы, поросшие дикими травами, со всех сторон плато обступал почти не потревоженный человеком лес. Дикая тайга, пугающая и прекрасная одновременно.
Над холмами гудели стрекозы и шмели, над северной опушкой пролетела птица.
От неожиданности Дмитрий даже остановил «Фрилэндер», нависая над рулем. В открывшейся красоте чувствовалось что-то дикое, первородное, отчего впечатления начинали покрываться неуютным серым налетом.
– Вот что я говорила! – с победной усмешкой хлопнула в ладоши Оксана. – Вот где красотища-то! А то все Анталия, Шарм-эль-Шейх… В Сибири живем, а такое великолепие только по телевизору и видели!
– Ух ты, класс… – протянул Артемка, а его сестра торопливо осмотрелась и снова уткнулась в яркий девчачий журнал.
– Вот, Димочка, а ты переживал. – Оксана погладила мужа по руке. – Смотри, какая дорога хорошая!
Дорога и правда выглядела идеально – извилистая лента, петлявшая среди холмов и исчезавшая на гребне дальнего. Так и манила.
– Ну, покатили, первопроходцы! – кивнул Дмитрий.
Он хотел добавить, что в такой красивой дороге наверняка скрывается подвох, вроде камня, укутанного травой, но решил не нагнетать.
Турбодизель «Ровера» заурчал, как сытый кот, и машина мягко рванулась вперед. Оксана, не успевшая схватиться за поручень, вскрикнула, тряся правой рукой.
– Черт, Димка, нельзя аккуратнее?! – Могучий голос Эрика Адамса, певшего о битвах и древних богах, заставлял ее повышать голос. – Ноготь сломала из-за тебя, балбеса! Аж до крови, ты только глянь…
– Тихо, Ксанка, не ругайся при детях. – Крутя руль, Дмитрий улыбался с легким злорадством. – Дорога хорошая, сама же сказала… Пластырь в бардачке возьми.
Артемка, все еще приклеившийся к стеклу, к разговору родителей все же прислушивался, хитрец. Хохотнул, уловив игривое настроение отца, но Оксана резко повернулась, грозя ему окровавленным пальцем.
– А ну, цыть, Артем Дмитриевич! Над матерью он смеяться вздумал… Играйся в свою приставку, скоро приедем.
Мальчишка послушно уткнулся в портативную «Соньку», надевая наушники. Машину раскачивало и подбрасывало на ухабах, что заставило взрослых тоже пристегнуться. Оксана кое-как залепила обломанный ноготь пластырем.
Дмитрий, вертя головой и выглядывая возможные преграды на дороге, при этом внимательно осматривал и холмы, и удаляющуюся опушку. Вот же глушь…
Честно говоря, если бы не настырность Ксанки, он бы к деду не поехал. Даже несмотря на девяносто дедовских лет, его бы сюда и на волоке не затащили. Деньги посылать в помощь – это он готов хоть каждый месяц, но тащиться через пол-Сибири…
Как только старик вообще умудрился их отыскать? Без Интернета, сотовой или телефонной связи, справочников и компьютерных каталогов. Простым письмом, как полсотни лет назад написанным обслюнявленным карандашом. Молодец дедок, упорный. Ему ведь небось пришлось до почтовой станции в Малое Уткино пешком топать. Или на телеге? Хотя чего сравнивать – тут жизнь иначе течет, медленнее, заторможеннее.
Однако гармонии или плавности в душе Дмитрий отчего-то не ощущал. Внутри салона грохотал о храбрости и чести солист «Мановара», пробивались через наушники детей вопли готичного Билла Каулитца и взрывы компьютерной игры, а снаружи – и отчего-то Дима был в этом полностью уверен – стояла тишина.
Нет, не так – тишина царила снаружи, возмущаясь ревом пятицилиндрового движка. От этого становилось не по себе, как если бы в музее или библиотеке вдруг начали вопить в полный голос.
Дорога все-таки оказалась с подвохом. Не камень и не бревно подсунула, но в очередной ложбине их вдруг встретил рыхлый грунт, куда джип умудрился сесть сразу обоими задними колесами. «Ровер» тряхнуло, и если бы не ремни безопасности, все четверо пассажиров приложились бы головами о крышу.
– Приехали, б… – он в последний момент проглотил мат.
– Что случилось, Димочка? – бледная Оксана выглядела перепуганной, будто джип обстреляли из автоматов. – Дети, вы в порядке?
С детьми все было нормально, но оба вынули наушники, с интересом посматривая наружу. Артемка опять прислонился лицом к стеклу, оставляя на нем слюнявые пятна.
– Яма, вот что случилось. От лужи осталась или ручья… – Димке хотелось ругаться, но он сдерживал себя, поглядывая в зеркало на округлившиеся глаза детей. – Ничего, выскочим, у нас же танк…
– А может, к деду твоему сходить? – Пальцы жены схватили его за предплечье. Рукав легкой рубахи был закатан, и Дмитрий с удовольствием ощутил ее прикосновение к обнаженной коже. – Судя по всему, тут рукой подать, а у него трактор должен быть!
– Ксанка, какой тут трактор? Ты соляру для него сюда вертолетом доставлять будешь? – он усмехнулся, бравурно подмигнув детям в зеркало. – В лучшем случае у него телега и лошадка, вот что я думаю. А у нас тут полторы сотни лошадок, хоть и не первой свежести, – он ласково похлопал по приборной панели, – выберемся…
И переключил передачу.
Двигатель заревел, из выхлопной трубы ударил грязный дымок, колеса принялись подминать траву и ссохшуюся глину. Рычащую машину повело в сторону, потом в другую и, когда Оксана уже была готова снова схватить мужа за руку, вдруг рвануло вперед, возвращая на дорогу.
– Умеют же буржуи технику делать! Не то что танки в сорок пятом! – захохотал Дмитрий.
Он вдруг почувствовал, что занервничал, словно джип угодил не в обычную яму, а в болотную трясину, где должен был остаться навсегда.
– Ах ты, моя радость!
Наклонился, жарко целуя руль и невольно нажав на подушку клаксона. В воздухе раскатился протяжный сигнал. Артемка нервно засмеялся, а Машка неожиданно подалась вперед, протискиваясь между передними сиденьями. Девчонка смотрела куда-то вперед и вверх через лобовое стекло, невоспитанно тыча пальцем.
– Смотрите, дед!
Взрослые подняли глаза. Слева по гребню холма к машине действительно бежал человек. Старик, как и сказала Машка. В выгоревшей армейской гимнастерке, широких льняных штанах и нелепой шляпе, закрывавшей лицо. Из-под соломенных полей виднелась лишь седая борода, развевавшаяся на ветру. Бежал прытко, неожиданно быстро и ловко для девяностолетнего, размахивая руками и припрыгивая.
– Дедок-то твой пока на тот свет не собирается, – негромко подколола Оксана, наклоняясь к мужу. – Смотри, как скачет, он и тебе фору в забеге даст…
Не дожидаясь, пока мотор заглохнет, отстегнула ремень, открыла дверь. В салон тут же ворвался летний зной и жужжание сотен насекомых над лесными травами. Выскользнув из машины, женщина обошла капот, прикрываясь ладонью от палящего солнца.
– Дедушка! – Артемка выскочил следом, не дожидаясь разрешения. Сестра осталась внутри, равнодушно наблюдая за приближающимся стариком.
Дед спустился с холма, все еще размахивая руками. Видно, рад родню повидать, раз так припустил. Наверное, услышал автомобильный гудок, вот навстречу и выскочил. Заглушив мотор, Дмитрий вышел из машины вслед за женой, чуть не задохнувшись от навалившейся жары.
Артемка помчался старику навстречу.
Именно в этот момент что-то в походке и движениях деда заставило Оксану насторожиться. Глупость, конечно, но она вдруг испугалась. Чего именно, сказать не могла, но было в старческом беге что-то неестественное, пугающее.
Сам Димка про своего деда по отцовской линии не распространялся, да и вовсе помнил его смутно. За всю жизнь и общались-то считаные разы, тот вроде всегда отшельником слыл. А тут вдруг это странное ощущение…
– Семен Акимович! – заставив себя вытряхнуть из головы колкие мысли, Оксана замахала рукой, стараясь, чтобы выглядело приветливо. – Здравствуйте!
Зной продолжал опутывать их липким саваном, в ушах поселился назойливый гул шмелей и мошкары.
– Артемка, опшикался бы, а то закусают, – запоздало бросил мужчина вслед сыну, но тот уже не слышал.
А затем дед повел себя странно, чего подспудно Оксана и ожидала. Остановился в десятке шагов от джипа, устало склонился, упираясь руками в колени, стал дышать надрывно и громко. И вдруг приложил руку к лицу, спрятав узловатые пальцы под полем шляпы.
– Тс-с-с, родненькие, тише… не надо шуметь…
Оксана нахмурилась, покосившись на мужа. А тот взгляда не заметил, зашагав навстречу родственнику, распахнул объятия:
– Дед! Здравствуй, родной! Ну, чего ты на жару выскочил, мы бы сами добрались, тут же по прямой…
К старику подскочил Артемка, но вдруг встал столбом, заметив, что дед не спешит подхватывать правнука на руки.
– Здравствуй, здравствуй, внучок. – Семен Акимович перевел дух, пошел навстречу.
Теперь Оксана могла хорошо рассмотреть его лицо – морщинистое и дочерна загорелое, беззубую улыбку, неуверенную и тусклую. Проходя мимо правнука, старик все же остановился, наклонясь и трепля мальчишку по белобрысой макушке:
– А ты, наверное, Артемка, правнук мой?
– Ага, – только и выдавил малец, не очень понимая, как себя вести. – Здравствуй, дедушка.
– Здравствуй, богатырь. – Дед Семен улыбнулся, на этот раз по-настоящему, протянул ребенку узкую сухую ладонь. Мальчик пожал, неуверенно обернувшись на отца. – И сколько же годочков тебе, пострел?
– Девять… скоро.
– Совсем взрослый! Ну, и ты здравствуй, Димочка…
Они наконец встретились, обняв друг друга, и на сердце Оксаны отлегло. Наверное, это все стресс и жара. В конце концов, Димка ее больше сотни километров от Барнаула отмерил, а еще от Новосиба сколько ехали… Дороги качеством не радовали, угасающие алтайские деревни тоже, вот и накопилось.
– Сколько ж мы не виделись-то? – дед Семен отодвинул внука на вытянутых руках, разглядывая с нескрываемым восторгом. – Я же тебя последний раз видел во-о-от такусеньким…
– Да ладно тебе!
Оксана вздохнула. Сейчас начнутся разговоры о том, что виделись они на похоронах тетки в Бийске и было это двадцать лет назад. И что Димке тогда было чуть за семнадцать, и что не помнят уже ничего оба, и что время течет как вода…
Она нырнула в салон, забрала с приборной доски солнцезащитные очки. Захлопнула дверь, чтобы не напускать внутрь июльское пекло, выразительно глянула на дочь. Та все поняла без слов, плеер сняла, из машины вышла.
– Ох ты, красавица! – дед Семен повернулся к показавшейся из-за джипа девочке. – Вот, значит, какая ты у меня, Машенька.
– Привет, дедушка, – даже не пытаясь изображать восторг или щенячью радость, Машка выбралась по высокой траве на дорогу, обняла деда. Сдержанно, как считала уместным. – Рада тебя видеть.
– Вы ж мои красивые, – он вертел головой, отчего смешная соломенная шляпа хлопала полями. – Ну, вот и сбылась мечта, посмотрел на вас, родненькие… Ах, Димка, спасибо тебе, что приехали. А это, надо полагать, супруга твоя?
Он прищурился, внимательно изучая Оксану. Посмотрел на детей, словно ища сходства с матерью, остался доволен увиденным. Шагнул навстречу, протягивая руку.
– Семен, – представился он, приподнимая шляпу.
– Оксана, – она сняла очки и пожала сухую, но все еще сильную руку. Хорошо, видно, деду жилось на натурпродуктах, раз столько энергии сохранить сумел. – Спасибо, что пригласили.
Димка, стоящий сейчас за спиной родственника, скорчил ей смешную гримасу, но дед Семен как будто увидел, с улыбкой повернулся к внуку:
– Да ладно тебе, сорванец! Неужто не знаю, что для вас, городских, сюда добраться – как море переплыть. Ничего, не обижен, – все еще не выпуская руки Оксаны, он вдруг подмигнул ей. Задорно и лукаво, как ее муж обычно подмигивал детям. – Неволить не буду. Пару дней погостите, а там сами решайте, уезжать или до снега оставаться. – И вдруг повторил, отчего Оксану бросило в холод, несмотря на душную, давящую жару: – Только шуметь не нужно. – Выпустил ее ладонь, с видом знатока осмотрел «Лендровер». – Знатная машина. В наши годы таких не делали. Импортная небось?
Оксана кивнула, все еще чувствуя бегущие по спине мурашки. Машка откровенно скучала, разглядывая кружащих над лесом птиц, Артемка изучал иссиня-черного жука, найденного у дороги.
– Прибуксовали немного, – вдруг сказала Оксана, удивившись тому, что голос дрогнул. Она откашлялась, торопливо надевая очки.
– Пришлось поурчать, дед, не серчай…
Тот кивнул, оборачиваясь к внуку.
– Ну так пешочком бы… У меня ж лошадь, выдернули бы драндулет ваш.
Оксана выразительно взглянула на мужа поверх очков – я же, мол, говорила. Тот демонстративно отвернулся, покачал головой.
– Да драндулет этот сам кого хочешь выдернет, вот я и решил…
– Ну и славно, – отрезал дед, хотя ничего славного в их необычной встрече Оксана пока не наблюдала. – А чего это мы на дороге-то? Неправильно. Вы давайте в машину свою садитесь да за мной потихонечку катите. Где ямы на дороге, я покажу, чтобы не прибуксовывать больше. А то у меня ведь уже и обед готов…
Артемка, упустивший жука, вприпрыжку вернулся в джип. Машка пробиралась через придорожную траву с плохо скрываемым раздражением. Дмитрий, возвращаясь за руль, все еще разглядывал деда, которого не видел столько лет. А еще ехать не хотел, тоже мне… Оксана села в машину.
Теперь Семен был значительно больше похож на старого деда, чем в своем марафонском забеге со склона. Шел перед «Фрилэндером» неспешно, приволакивая левую ногу, лениво отмахивался от одолевающей мошки. Немалое ее количество, кстати, успело просочиться и в джип. Теперь мошка зудела, бестолково стучась в стекла, а радостный Артемка давил насекомых ногтем.
Оксана, вынув из бардачка репеллент, несколько раз пшикнула в воздух.
– Ну что, рада, сердобольная ты моя?
– Еще бы! И ты рад, просто себя со стороны не видишь.
– Ты посмотри… – Дмитрий вывернул руль, ориентируясь на знаки старика. – И не изменился дед-то. А ведь почти двадцать лет прошло…
– А ты хорош, – она смешно надула щеки. – Родной, чего на жару выскочил? – И натянуто рассмеялась, прикрывая рот ладошкой.
– Ты чего, солнышко?
Улыбку сдуло с ее лица.
– Странный он у тебя какой-то. – Почему-то ей было комфортно, что сейчас муж не видит скрытых очками глаз. – Так необычно встретил… Шума он, смотрите-ка, не любит.
– Ксанка, ты чего? Доживешь до его лет, на тебя посмотрю.
– Ой, можно подумать… Ты у меня уже по утрам ворчишь, как старикан.
– Перестань, – он отнял руку от рычага передач, положил на ее затянутое в джинсу колено. – Мы просто устали…
Вслед за дедом джип поднялся на холм, с которого открывался вид на дом Семена. До него, как оказалось, и вправду было рукой подать – в следующей ложбинке.
Невысокий бревенчатый сруб в один этаж и чердак, покрытый советских времен шифером, ключ с питьевой водой во дворике. К дому был пристроен массивный сарай, в котором Семен содержал скотину. Обнесено хозяйство было редкой и покосившейся изгородью в две жердины. По двору на длинной цепи бегала собака, но лая не было слышно за шумом двигателя.
– А чем он тут вообще живет? – спросила Оксана, когда муж осторожно спускал машину с холма вслед за стариком. – Егерь, что ли?
– Предлагали ему лесником стать, оклад получать, да он отказался. Я маленький тогда был, еще при Союзе. Но фактически он лесником и оказался. После смерти бабушки живет тут отшельником, за лесом приглядывает. Ему из соседних колхозов всегда продукты привозили, дров помогали заготовить. Я денег посылал пару раз. А хозяйство свое, вон, смотри, коровы… Темыч, смотри, буренки на поляне.
Артем опять приник к окну, за которым и правда стали заметны две коровы, мирно пасущиеся в сотне шагов от дома. За ними виднелась дюжина коз, выискивающих что-то в высокой траве. Мальчишка радостно охнул, не отрывая от животных взгляда. Затем увидел собаку, и глаза его вовсе засияли.
Маня за собой, Семен проложил машине курс, предложив остановиться за сараем.
Подскочил пес – не то лайка, не то овчарка, – и тут же выяснилось, что никакой привязи нет. Еще выяснилось, что лаять сторож не любит – вывалив язык, молча бегал вокруг машины, обнюхивая подножки и колеса. Артем с мольбой посмотрел на отца, испрашивая разрешения выйти. Тот приоткрыл окно, высунулся.
– Дед, а пес твой не кусучий? А то даже не привязан…
– Да ну что ты. Потому и не привязан, что умница и послушный. Выходите, не бойтесь!
По щелчку пальца псина вернулась к хозяину и уселась подле ноги. Еще раз с завистью осмотрев джип, тот провел рукой по горячему переднему крылу.
– Пойдемте, хорошие, в дом, – пригласил он, когда мотор умолк, а семья с легкой опаской покинула «Лендровер». – В избе хорошо, настоящее дерево, это вам не бетон. В избе зимой тепло, как в шубе, а в зной прохладно. Идемте, хорошие мои, я покажу, где с дороги умыться.
– А можно собачку погладить? – набрался смелости Артем.
– Конечно, можно, – широко улыбнулся дед. – Это, Артемка, Буран, настоящий сторожевой пес и мой друг…
– Чего же твой сторож на нас не лаял, когда машину увидел? – Дмитрий ласково похлопал деда по плечу, демонстрируя беззлобность вопроса.
– Не может он лаять, болезный… – Нагнувшись, Семен ловко задрал вверх длинную песью морду.
– Артемка, иди-ка в дом за сестрой, потом с собачкой поиграешь… – Дмитрий сглотнул комок, подавив непрошеное отвращение. Дети послушно исчезли в сенях. – Дед, это кто его так?
– Волки, Димка… – Старик погладил жуткий шрам, тянувшийся вдоль всего собачьего горла. – Он еще щенком, почитай, был. С тех пор у меня Буран тихоня. Но умный. Да, друг ты мой лохматый?
Он смело потрепал пса по макушке и ушам, отчего тот яростно замолотил по пыльной земле пушистым хвостом.
Оксана выразительно взглянула на мужа, на вместительный багажник машины, подняла брови. Провожая взглядом исчезающую в сенцах жену, Дмитрий полез забирать из машины сумку с гостинцами.
Внутри вправду оказалось прохладно, будто работал кондиционер. И это несмотря на растопленную, пусть и несильно, печь. Стол, как Семен сказал еще в поле, уже ожидал гостей. Нельзя было сказать, что он ломился от угощений, но на нем усматривалось много интересного.
Виднелись вареные куриные яйца, домашний творог, хлеб, сыр и масло, вяленое мясо. И это уже не говоря о натуральной горе зелени, помидоров и огурцов, а также нескольких крынках с квасом, прикрытых марлей. Стояла среди них и бутылка с прозрачной темно-коричневой жидкостью – пузатая, с высоким горлышком, как в кино.
– Ну и мы не с пустыми руками, – искоса разглядывая яства, Оксана полезла в спортивную сумку, которую муж водрузил на скамью у дверей. – Вот вам свитер, носки теплые шерстяные…
Дед рассматривал подарки с довольной улыбкой, то и дело оборачиваясь к внуку и довольно причмокивая. Дети в углу толкались, пытаясь совладать с примитивным жестяным умывальником, каких Оксана не видела уже лет десять.
– Вот шоколад, вот сок. Натуральный, хороший, самый дорогой. – Дмитрий помог жене вынимать подарки. – Водочка, тоже премиумная. А это коньяк. Грузинский, настоящий, друг из Украины привез, у нас-то и не найти теперь. А это наволочки… ты не спорь, в хозяйстве все сгодится! – он поднял палец, не позволив деду возразить. – Вот, держи, это Ксанка моя настояла их взять. Как и одежду… А это от меня лично. Знал, что у тебя тут связь не ловит, ну и подумал, что хоть радиоприемник пригодится.
– Ой, да зачем он мне?..
– Ты что это, дед, дареному коню в зубы смотришь? – скованно улыбнулся Дмитрий, заметив замешательство жены.
– Нет, конечно, родной…
– Вот и бери. Он на солнечных батарейках, будешь новости или музыку слушать.
– Дак я же не потому, что незачем, просто тишину я люблю… – Однако по глазам деда, не по возрасту молодым и лукавым, Оксана видела, что подарки пришлись по душе. – Ну да ладно, чего это мы?.. Мойте руки, за стол садитесь. С дальней дороги ведь, проголодались поди!
И правда. Оксана, постучав снизу по увесистому штырьку умывальника и сполоснув руки, вдруг почувствовала лютый, какой-то совершенно неуемный голод. Казалось, половину выставленного на стол умяла бы в один подход. У нее зашумело в животе, и Семен понимающе покачал головой.
– Говорил же!
Он снял шляпу, повесив на деревянный гвоздь в стене, и Оксана только сейчас вспомнила, что все еще в темных очках. Убрала их в карман, чувствуя неловкость. Она вообще ощущала ее все сильнее – подумать только, какие глупости полезли ей в голову при первой встрече!
Расселись за столом. Семен во главе – напротив двери, Оксана по левую руку, Димка – по правую. Машка села с отцом, напротив Артема, уже потащившего в рот кусок сыра. Затем мальчик поймал взгляд деда – пристальный, увесистый, и положил сыр обратно, вытирая пальцы о штанину. Оксана одернула его, постаравшись сделать это незаметно.
– Спасибо лесу, – негромко сказал Семен Акимович, кладя перед собой морщинистые руки, – солнцу и всем светлым силам, что наделяют нас жизнью. Пусть не оскудеет этот стол и будут счастливы сидящие за ним.
Затем он с важным и неторопливым видом сунул в рот ярко-зеленый стебелек лука, и гости по какому-то беззвучному сигналу поняли, что теперь можно приступать. Дмитрий, взглядом испросив у деда разрешения, откупорил бутыль и наполнил три стопочки. Машка налила себе и брату квасу.
Пробуя мягкий, совершенно без сивушного привкуса самогон, Оксана рассматривала дом. Было не очень светло, электричество в избе отсутствовало, но грамотно размещенные окна давали достаточно света.
Комнат было две. Побольше, где они сейчас и пировали, со столом, стульями и рабочими верстаками старика. И поменьше, где виднелась кровать и платяные шкафы. Белобокая русская печь разместилась на стыке комнат, обогревая сразу весь дом.
– Уютно у вас, – честно созналась Оксана, чувствуя, как алкоголь мягко окутывает сознание.
– Спасибо на добром слове, – улыбнулся старик, закусывая подсоленным яйцом. – Стараюсь чистоту держать. Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Если я в глуши живу, это еще не значит, что в закромах ничего не держу.
Он подмигнул Артемке, протянув ему сочную редиску, и мальчишка улыбнулся в ответ.
Было в этом движении что-то теплое, отцовское, но Оксана вдруг опешила. Потому что вдруг снова увидела перед глазами что-то серое, гнетущее, будто и не в прохладной светлой избе сидели. Это все самогон, ух, крепок… Стараясь не захмелеть прежде времени, она принялась торопливо сооружать себе бутерброд.
– Как же я рад, Димка, что вы приехали, – чуть разомлевший старик наклонился, поцеловал покрасневшего внука в щеку. – Прямо слов не нахожу. Вы сейчас покушайте и отдыхать ложитесь с дороги. Мне в лес сходить нужно, проведать кое-что. Меду принесу свежего и сока березового. А как вернусь, покажу вам хозяйство свое. Хочешь, Машенька, на козочек или квохтушек моих посмотреть?
Девочка вежливо кивнула, но Дмитрий только сейчас рассмотрел шнур одного из наушников, спрятанного под ее каштановой копной. Нахмурился, но дочь специально не смотрела в его сторону.
– Ну, Оксана, давай еще по одной, и на «ты» уже перейдем, а то мне даже неловко…
За столом провели еще не меньше получаса. Зелень, которую в детей в городе было силой не впихнуть, исчезала с космической скоростью. Не избежал этой участи даже творог, который дома они ели исключительно из банок, напичканных химией.
– Ну, пора мне. – Разрумянившийся Семен встал из-за стола. – Оксаночка, приберешь тут? Что портится, в подпол снеси, вон люк. Остальное на верстак составь да прикрой тряпицей, хорошо?
– Конечно, дедушка Семен! – Оксана, дома предпочитавшая некрепкие ликеры, от самогона разомлела еще сильнее старика, улыбаясь счастливо и глупо. – Вы… ты не волнуйся, иди по делам своим.
– И славно. – Дед прошаркал к двери, снял шляпу с гвоздя. – А завтра утром козленочка заколем, мясца пожарим на углях. М-м-м, вкуснотища будет, обещаю.
– Зачем козленка? – Дмитрий встрепенулся, обнаружив, к счастью, что дети пропустили весть об убийстве зверушки мимо ушей. – Мы с собой свинины привезли, отличное мясо, чистая вырезка. У нас же холодильники в машине, прямо сегодня на ужин и пожарим. И шампуры имеются, и мангал раскладной.
– Ну что ж, – дед крякнул, удивляясь чудесам прогресса. Пригладил седой ус. – Давайте и вашего угощения отведаем. Туалет за домом, найдете. И, Дима, если куришь вдруг, то во дворе, а то я бросил. – Поклонился всем и вышел, аккуратно притворив скрипучую дверку.
– Пап, а мы скоро домой? – тут же спросила Машка.
– Маша! – гневно протянула Оксана, прихлопнув по столу ладонью.
– Ты чего, доча? – примирительно показав жене открытую ладонь, Дмитрий попробовал сгладить ситуацию. – Мы же только приехали. Отдохнем тут до субботы, а потом и домой. В лес сходим, грибов наберем, ягод…
– Скучно тут, – нахохлилась дочь, осматриваясь без интереса. – У меня в плеере батарейка скоро сядет, так я вообще взвою.
– От машины зарядим плеер твой, не переживай. – Димке было неловко баловать Машку, но и доводить дело до ссоры он не хотел. – Идите с Артемкой погуляйте. Далеко только не отходите и от мошек обрызгаться не забудьте.
– Ну почему опять мне за ним приглядывать?
– Маша, не спорь с отцом. – Оксана сдвинула брови, с любопытством изучая пораненный палец. – Артемка, слушайся сестру, далеко не ходите.
– Ладно, ма.
Дети вышли из-за стола, прихватив по огурцу. И куда в них только лезет, улыбнулся сытый до отвала Дмитрий.
– Ну что, пожарим мясца к его возвращению? – двигаться не хотелось, все тело охватила сладкая лень. – Вернется, а мы его угостим, как положено.
– Отличная идея, – она улыбнулась, пересаживаясь на дедово место и кладя руку на колено мужа. – А как ты думаешь, где он нас спать положит?
– На печи, – хмыкнул Димка. Было так хорошо, что даже о сексе мыслей не возникало.
– А может, у него тут сеновал есть? Должен же быть? Мы тогда с тобой как в кино…
Она потянулась к нему, и Дмитрий ответил поцелуем. Нечасто ему приходилось замечать, что его жена все еще чертовски привлекательна, даже несмотря на неумолимый возраст.
– Хватит, Ксанка, не балуйся, – он с улыбкой оторвался от ее губ. – Пойдем во двор, селяночка, поможешь мне шашлыки делать.
– Пойдем, добрый молодец. – Оксана не удержалась, провела рукой по его набухшим штанам. – Ух ты, кто у нас тут?..
Димка позволил ей довести игру до конца. С опаской поглядывая на дверь, из-за которой в любой момент могли появиться дети, они усмирили плоть прямо на верстаке. Жадно, до изнурения долго, с надрывом и страстью, которой не испытывали уже пару лет. Кончили одновременно, чего вообще не случалось уже лет шесть. Оборвав всхлип, Оксана устало повалилась на спину, чуть не своротив на пол инструменты деда.
– О боже… я люблю тебя, милый…
– А я тебя, радость моя…
Чувствуя дрожь в коленях, он выскользнул из ее ласковых рук, направился к дверям. Сколько прошло времени? Полчаса? Он взглянул на мобильный телефон, в этой глухомани превратившийся в простой будильник. Ого, почти двадцать минут! Не врут, значит, про воздух деревенский.
Дмитрий улыбнулся собственной силе – такого с ним не бывало уже давно. Хорошо все-таки, что дети не вернулись. Он уже почти не жалел, что супруга убедила его поехать.
Сполоснув лицо под опустевшим умывальником, Дима шагнул к дверям. И только сейчас рассмотрел массивные железные засовы, какие и на подводных лодках-то не всегда увидишь.
– Опа, ты глянь… Это от кого ж он тут на такие замки закрывается? – Заглянув в соседнюю комнату, он увидел, что искал, – над старенькой панцирной кроватью висело короткое охотничье ружье.
– Димочка, ты сам подумай, – натянув джинсы и оправив блузку, Оксана принялась убирать со стола, как велел дед. – Это ж не дача, он тут круглый год. А если медведи или волки? У него, поди, и ружье имеется…
– Имеется, имеется… – Дмитрий задумчиво почесал подбородок, провел рукой по вспотевшему ежику темных волос и вышел в сени. – Чего ж тогда забор нормальный не поставит?
Снаружи было тихо, пасторально тихо и тепло. Вечерело, солнце медленно катилось к закату. В километре от дома шумел кронами лес, где-то каркала ворона, жужжали мухи. Тело, получившее все, о чем могло мечтать, постанывало медовым голосом, ноги еще подгибались, в ушах пульсировало.
На крыльце Дмитрий потянулся, полной грудью вдыхая пряный запах трав. Как в раю…
Он неспешно прогулялся до машины. Осторожно подогнал джип задом ко двору, чтобы удобнее было разгружать. Открыв багажник, выставил в тень сарая две сумки-холодильника – одну с мясом, другую с ящиком «Гролша». Вернулся на переднее сиденье, настраивая трек-лист. Набросав на подключенном плеере список любимых песен, врубил громко, хоть и не на полную мощь.
Из открытой машины в сторону дома ударил плотный поток рок-музыки. Даже вполсилы сабвуфер в багажнике и прокачанные динамики джипа выдавали чрезвычайно приятный и громкий звук.
Помотав головой в ритм песне, Дмитрий ударил по струнам невидимой гитары, подняв несуществующий гриф вертикально. Побаловавшись до припева, начал собирать мангал. Выставил рядом заранее припасенный в Новоалтайске мешок с древесным углем. Под грохот металла и не заметил, как из избы вышла Оксана.
– Димка, ну ты чего? Дед же просил без шума!
– Так ушел он… – Дима с улыбкой притянул к себе жену, наблюдая, как с опушки рванула ввысь птичья стая. – Вернется Семен Акимович, выключу. А пока пусть поиграет. Или ты еще захотела? – это не было бравадой, он действительно мог повторить, причем прямо сейчас.
– Пусти, дурак. – Оксана с улыбкой вырвалась из объятий. – Я еще со стола не прибрала. Детей не видел?
– Видел, они на коров пошли смотреть. – Он махнул рукой в сторону пасущейся живности. – Не заблудятся, музыку же слышно. Да и Буран за ними приглядывает…
Оксана прищурилась, всматриваясь в вершину соседнего холма, выставила руку козырьком. Убедившись, что детские силуэты и собака действительно видны недалеко от стада, вернулась в дом.
А потом прибежал дед.
На этот раз первым его заметил внук, от неожиданности выронив легкую металлическую ножку, которую пристегивал к коробу мангала. Железяка ударилась о землю, стукнула по ноге, но он даже не обратил на это внимания.
Дед бежал с севера, от лесной опушки, за которую ходил по делам. Как и в момент их первой встречи, Семен Акимович размахивал руками и неловко приседал на одну ногу. Но при этом не только не замедлял бега, но еще и что-то кричал на ходу.
Зрелище было настолько неестественным, что Дмитрий вдруг почувствовал, как недавний обед просится наружу. Он сдержал позыв, опустил каркас мангала на землю, обошел джип, прикрываясь от солнца рукой. Дом и бегущего старика теперь разделяли не больше трехсот шагов. Эрик Адамс громогласно гремел над уединенной избушкой, восхваляя боевое братство.
Наверное, из-за самогона Димка не сразу сообразил, чего дед вообще махал руками. Только когда тот преодолел еще шагов сто пятьдесят, внук запоздало сунулся к рулю и выключил музыку. И вдруг обмер, даже задержав дыхание.
Потому что из-за грохота рок-музыки не слышал, как уже не первую минуту беснуется за дощатой стеной скотного сарая населяющая его живность. Теперь он различал лихорадочные удары десятков куриных крыльев, истеричное квохтанье целого птичьего хора, раздраженное тяжелое хрюканье свиней.
Спрыгнув с водительского сиденья, Димка с тревогой повернулся к холму, по которому гуляли дети, прикрылся от солнца рукой… И вдруг понял, что в этом нет необходимости. Рассеянно глянул вверх, где еще минуту назад по нежно-голубой глади катился румяный блин солнца. Несколько секунд разглядывал низкие серые облака, затянувшие небосвод без единого просвета. И в следующую секунду до его слуха донеслось, как громко и перепуганно ревет Артемка.
Одним прыжком обогнув машину, Дмитрий бросился к холму. Застыл, чуть не споткнувшись, снова опешил, пораженный открывшейся картиной. К избе бежали все разом – и две буренки, старавшиеся держаться бок о бок. И небольшое стадо коз, сбившееся в кучу. И дети, позади которых, ласково, но строго подталкивая их носом, вертелся Буран.
– Димка?.. – Оксана снова показалась на пороге, вытирая мокрые руки стареньким рушником. Голос ее дрогнул. – Что-то случилось?
Она глянула на вмиг потемневшее небо, нахмурилась, еще не до конца поверив глазам. А затем, тоже услышав плач Артема, отбросила тряпку и слетела с крыльца.
Родители встретили детей, пока Буран загонял коров и коз в открытые ворота вместительного сарая. Покосившись на взрослых, пес убедился, что его подопечные в надежных руках, и снова занялся своим делом.
Оксана, забыв о стоимости джинсов, упала перед сыном на колени в пыльную траву, охватила его голову ладонями:
– Господи, Артемка, что случилось?! Поранился? Змея цапнула? Миленький, не молчи, покажи ранку. – Она вертела его светловолосую головенку, теребила пряди, оттягивала ворот майки. – Машка, ух я тебе!.. Просила же присмотреть за братом! Все бы тебе игрушки твои!
– Да нормально с ним все… – Маша старалась сохранять наигранное спокойствие, хотя Дмитрий видел, что девочке тоже не по себе. Лицо ее было бледным, она нервно покручивала прядку волос. – Просто перепугался. Когда небо затянуло, Буран нас, как овец, в одну кучу сгреб и к избе потащил. Да вы не думайте, он не кусался… – в подтверждение она даже протянула отцу загорелую руку. – А Темка перепугался, вот и заревел…
Дмитрий, стоявший за спиной жены, только сейчас вспомнил про деда и обернулся.
Семен как раз добежал до избы и теперь стоял, устало опираясь на угол сруба. Казалось, старика вот-вот хватит удар. Хлопнув себя по лбу, Димка бросился через двор, судорожно вспоминая, что в автомобильной аптечке есть для сердца.
В сарае стало спокойнее – видать, Буран поработал. Но свиньи все еще продолжали хрюкать, и теперь к какофонии присоединилось мычание коров. Это отнюдь не помогло Артему успокоиться, и мальчишка заревел с пущей силой, крепко вцепившись в мать.
– Я… – старик никак не мог перевести дыхание, выстреливая слова сухо и невнятно. – Я… же… просил…
– Вот, дед, положи под язык! – на бегу чуть не рассыпав аптечку, Дмитрий принялся пихать ему валидол. – Возьми сразу две, на тебя же смотреть страшно! Сейчас воды принесу!..
– Нет! – вдруг отрезал Семен так властно, что Дмитрий застыл как вкопанный, выронив упаковку с таблетками. – Все в дом! Быстро, пока не стемнело. Быстрее, родненькие…
– Чего это? – только и сумел спросить внук. Медленно, будто во сне, присел, нащупывая выпавшие лекарства. – Непогода, что ли, идет?
– Непогода, ага, она самая… – Доковыляв до сарая, Семен убедился, что Буран постарался на славу. Закрыл ворота, бросил в петли длинную жердь. – Идите в избу! Быстрее!
– Ксанка, веди детей в дом… – растерянно подтвердил слова деда Дмитрий. – Я сейчас…
Все так же заторможенно, не совсем отдавая себе отчета в своих действиях, он принялся складывать в багажник сумки и мангал. Запер багажную дверь, вынул ключи, захлопнул водительскую. Обернулся, заметив, как дед ковыляет вокруг избы, запирая оконные ставни.
Буран крутился у его ног, время от времени поворачиваясь в сторону леса и настороженно поднимая уши. Отчего-то эта картина – старик и собака, готовящиеся к непогоде, – вызвала в душе Дмитрия приступ настоящей тоски. Тоски и еще чего-то гнетущего, готового перерасти в страх…
Помотав головой, он обошел «Лендровер». Небо, как и предсказывал Семен, действительно темнело прямо на глазах. Тучи стали плотнее, гуще, насыщеннее, опустились к самым верхушкам деревьев. Насекомые, еще пять минут назад беззаботно кружившие над лугами и холмами, попрятались, как и птицы.
– Дед, помочь чем?
– В дом, Димка! – тот исчез за углом, грохоча ставнями. – Иди в дом. Только не…
Дальше Дмитрий уже не слышал, потому что зашел в сени.
Оксана сидела за пустым обеденным столом, прижимая к себе сына и что-то нашептывая ему. Артемка почти совсем успокоился, но все еще всхлипывал, утирая слезы. Машка заняла крохотный табурет у печки и снова слушала плеер. Было темно, и с каждым новым закрытым снаружи окном тьма становилась все более мрачной. Включив сотовый, Дима поднял его над головой.
– Что там? – Вопрос жены долетел через недобрый гул в ушах.
– Непогода… – пробормотал Дмитрий, машинально вытирая ноги о коврик. – Кажется, будет дождь…
Через пару минут вернулся и дед. Буран, ловко проскочивший в приоткрытую дверь, светлым пятном улегся под столом, поджав хвост. Семен плотно притворил дверь, а затем осторожно, чтобы не бряцать железом, опустил все три засова. Зажег керосинку, стоявшую неподалеку, и комната наполнилась неровным светом, по стенам запрыгали страшные угловатые тени.
– Что происходит, дед? – негромко спросил Дмитрий, все еще стоявший посреди горницы.
Вместо ответа Семен вдруг обернулся к внуку, прижимая к губам тонкий палец.
– Тс-с, – прошипел старик и устало уселся на лавку, чуть не подмяв сумку с гостинцами.
И отчего-то вдруг стало так безрадостно и неуютно, что Оксана даже обмерла. Потому что когда на дом надвигается даже самая дикая буря, никто не призывает к тишине…
– Димочка, что случилось? Мне страшно… – прошептала она, даже не задумавшись, что ее настроение может передаться сыну.
– Я не знаю. – Дмитрий посмотрел жене в глаза, в которых поблескивала влага. – Дед, не хочешь объясниться?
– Нет, внучок, не хочу… – Положив шляпу на сумку, тот потирал лицо ладонями. – Вы просто тише будьте, ладно? И все скоро закончится. Я же просил, по-человечески просил не шуметь…
– Да ты спятил, что ли, на тишине своей?! – Димка вспыхнул. Не стоило так говорить, но обстановка вынудила. – Уедем мы, вот и будешь в тишине и темени сидеть, ясно?
– Тише, внучок, не шуми… – устало попросил старик. Протянул руку, поманив пальцами – давай, мол, раз предлагал.
Дмитрий сообразил, что все еще сжимает в руке упаковку таблеток. Передал Семену Акимовичу, и тот с хрустом выколотил из пачки сразу две таблетки. Сунул под язык. Морщинистое старческое лицо в полумраке казалось изрезанным бритвой времени, измочаленным и высушенным, словно изюм.
– Почему так темно, ма? – разобрал Дмитрий вопрос Артема.
Услышал его и дед. Тяжело поднялся, пересек горницу, стараясь не глядеть на внука. Расставил по столу несколько свечек, запалил. Стало чуть уютнее, хотя покоя не принесло.
Дмитрий прислушался.
– Ну и где твоя буря? – Избу окружала тишина, по черепице не барабанили дождевые струи, в дымоходе не задувал ветер. – Мы чего в доме попрятались?
– Надо так… – Семен сел на свое место во главе стола, опустил глаза. – Ты прости, внук, что так вышло. Я уж и забыл, какие вы, городские, шумные бываете. Не рассчитал…
– Вы о чем это, Семен Акимович? – Оксана побледнела, что в свете лампы и свечей было заметно особенно четко. – Чего это вы не рассчитали? – Она старалась говорить спокойно, чтобы Артемка у нее на коленях не расплакался снова.
Семен только махнул рукой. То ли не мог объяснить, то ли посчитал излишним.
– Знаешь, дед… – проговорил Дмитрий. – Спасибо, конечно, за гостеприимство и стол… Но мы, пожалуй, поедем. Дождя, я слышу, нет, дорогу не размоет. А если и размоет, у нас же танк…
Лицо старика вытянулось.
– Нет, – просипел он таким голосом, что Оксане чуть не стало дурно. – Не выходите из избы! Утром уедете. Да, утром. А сейчас давайте спать ложиться, хорошо? Отдохнем, а с рассветом позавтракаем, и я вас провожу…
– Спать? Дедушка, ты прости, конечно… но тебе бы врачу показаться. – Дмитрий не испытывал ни малейших угрызений совести за свои жестокие слова. Теперь он снова жалел, что поддался на уговоры жены и поехал на Алтай. – На часах шести нет…
Он подошел к закрытому ставнями окну, попытался выглянуть в щель. Ничего не было видно – либо ставни закрывались очень плотно, либо в шесть июльских часов на улице наступила кромешная темнота. Низкий свод избы начал давить, внутри сразу стало убого и некомфортно…
– Что за черт, не видно ничего… Ксанка, вставай, мы уезжаем.
– Нет! – повторил старик, привставая с места, и протянул к Дмитрию костлявую руку. Не прокричал – прошипел, то ли умоляюще, то ли с плохо скрытой угрозой. – Не выходить!..
– Бедняга, – прошептала Оксана, осторожно прикрывая Артему уши и отворачивая от обезумевшего прадеда.
Старик сидел за столом, все еще раскрыв беззубый рот, вытаращив глаза, нацелив палец на дверь.
– И ради всего светлого, тише… Если пересидим, то…
– Хватит пугать моих детей! – не удержался Дмитрий. Закричал громко, наплевав, что Артемка опять заревел, а Машка вздрогнула и выдернула наушники из ушей. – Если ты сейчас же не…
Снаружи по избе ударил рев такой силы, что у Димы заболели барабанные перепонки.
Он успел увидеть, как обреченно закрыл глаза дед, как схватилась за сердце Оксана, как прижалась к печи Машка. А потом вдруг потерял равновесие и тяжело упал на пол, отбив себе зад. Казалось, рев опутал, окружил дом, проник в каждую щель, заставив посуду жалобно задрожать, а подвешенные под потолком сковородки закачаться. Прижав уши и оскалившись, Буран заполз под стул Семена.
– Это… это что было?!
Дмитрий чувствовал, что кровь отлила от его лица, но не мог ничего поделать с испугом. Дикое зверье он видел только в зоопарках мира, а из-за решетки даже рык льва не кажется грозным.
– Мама! – закричал Артемка, кидаясь Оксане на шею. – Мама, что это?! Я боюсь!
– Папочка! – Машка оказалась на полу рядом с отцом, схватила его за предплечье. – Господи боже, что это?!
– Тише, мои хорошие, только тише… – почти застонал Семен, вставая из-за стола. Поднял разведенные в стороны руки, будто сгонял в кучу неразумных гусей. – Не кричите, прошу, только хуже будет…
Осознав, что подошедшее к дому зверье может услышать их вопли, первой сориентировалась Оксана. Мягко заткнула Артемке ладонью рот, что-то зашептала на ухо.
И в наступившей тишине Дмитрий разобрал, что за ближайшим окном кто-то есть. Кто-то большой. Кто-то, подступивший прямо к стене избы, трущийся о нее своей тушей…
– Это что, медведь? – тихо, одними губами спросил он старика, отказываясь верить, что они угодили в ту самую нелепую ситуацию, какие только по телевизору и показывают.
– А? – Во влажных глазах деда Семена что-то промелькнуло. Нерешительность, страх? – Да, внучок, медведь… Если не шуметь, успокоится и уйдет…
Дмитрий поднялся с пола, мягко отцепил от себя дрожащую дочь, усадил на табурет. Теперь плакала и она, уже не стараясь казаться взрослой. Дима подсел к столу, придвинулся к деду.
– Ты рехнулся? Чего ждать? Он же твою скотину порвет на колбасу… У тебя патроны к ружью есть? Есть, конечно, чего я спрашиваю!.. Надо отпугнуть. Это ж не шатун весенний, испугается и уйдет…
Под стулом негромко зарычал Буран, хищно прижавший уши.
– Нет, внучок, не уйдет, – едва различимо ответил старик. – И скотину не тронет. Надо просто выждать…
– Димочка, мне плохо, – одними губами проартикулировала Оксана, но в полумраке комнаты муж не заметил. – Меня сейчас стошнит…
Тема плакал, все еще уткнувшись в ее ладонь, Машка сама зажимала себе рот.
– У меня пистолет в машине. – Дмитрий сжал кулаки. – Завалить не поможет, но отпугнуть сумеем. Ты с ружьем, я с пистолетом…
– Ты же обещал не брать?! – встрепенулась Оксана. – Обещал же!
– Тихо, твою мать… – шикнул на нее Дима, собирая в кучу разбегавшиеся мысли. – Чтобы я свою семью в лес повез, и без оружия?.. Взял я, взял, и что теперь, разведешься со мной?
– Зачем ты так? – теперь тихонечко заплакала и жена, зарывшись лицом в волосы сына.
– Нельзя сидеть просто так! – Димка схватил деда за рукав. – Давай ружье!
– Нет, внучок. – Отдышавшись, Семен Акимович был теперь спокоен, будто они обсуждали осеннюю заготовку сена. – Не поможет это. Только разозлим…
– Ну?.. – неожиданная догадка вспыхнула в мозгу Дмитрия, вдруг забрав из тела всю силу, заставив его обмякнуть на лавке. – Ты чего-то не хочешь говорить, верно?
Старик только покачал седой головой, взлохматил волосы. Теперь было видно, что ему действительно очень много лет. Усталых, полных одиночества лет.
– Ну, старик, ты у меня ответишь… потом.
Димка встал, стараясь не шуметь. Подумать только, а ведь теперь они все вели себя как подпольные мыши, не издавая ни одного лишнего звука, даже захлебываясь слезами.
– Ты тут можешь помирать, но свою семью я увожу! – Он по-хозяйски прошел в спальню и снял со стены старенькую двустволку. Проверив стволы, обнаружил в них два патрона. – Машина почти у дома… Я выхожу, отгоняю медведя выстрелами, потом все прыгаем в джип, и он уже ничего нам не сделает. Всем ясно?
Они закивали вразнобой, кроме Семена, все так же опустившего руки.
– Не ходи, внучок. Погибнешь…
– Хватит детей пугать! – Дмитрий сказал это уверенно и решительно, хоть по плечам и позвоночнику вновь прокатился мертвецкий холод. – Отпирай засовы.
Старик не сдвинулся с места, и он сам шагнул к двери. Взялся рукой за первый засов и замер.
Кто-то большой все еще был снаружи, это чувствовалось каким-то необъяснимым образом. Об этом говорили волоски на загривке, поднявшиеся, словно шерсть на Буране. Большой был там, наматывая круги вокруг избы, принюхиваясь, пытаясь заглянуть внутрь. Кто-то, пришедший из леса на громкий шум городских приезжих…
– Оксана, возьми детей за руки. Я выхожу, будьте готовы! – жарко прошептал Димка, и тут снаружи грохнуло.
С лязгом, скрежетом и тяжелым ударом о землю. Дмитрий замер, так и не отодвинув запор, и вдруг решил, что ему нужно в туалет. Прямо сейчас, иначе он напрудит в легкие летние штаны за триста долларов.
– Что это было? – первой спохватилась Оксана, и муж расслышал, что у нее стучат зубы. Пламя свечей качнулось, будто по комнате пробежал сквозняк. – Дедушка, что это было?
– Танк это ваш был… – тихо ответил тот, и теперь Дмитрию пришлось поверить в образ, который он старательно гнал от себя.
Ладонь, которой мужчина сжимал приклад ружья, вспотела, в горле пересохло. Он обернулся, ненавидящим взглядом уставившись на деда. Что бы ни было там, снаружи, оно с легкостью перевернуло двухтонный «Лендровер Фрилэндер». А может быть, и не перевернуло, а просто подняло в воздух и с силой швырнуло об утрамбованную землю двора.
– Это не медведь… – сказал Дима, и по судороге, исказившей морщинистое лицо деда, понял, что попал в точку. – Это ведь не медведь, да?
В наступившей тишине старик медленно, словно во сне, покачал головой. Седые пряди скрывали подслеповатые глаза, но Дмитрий знал, что в них сейчас стоят слезы.
– Папочка, сделай что-нибудь… Пожалуйста… – Машка, впившаяся пальцами в край кирпичной печи, до крови закусила губу.
– Димочка, не надо, – одновременно с ней прошептала Оксана.
Артемка еще вздрагивал, неслышно рыдая в ее плечо, Буран тихонечко рычал под столом.
В два шага Димка приблизился к деду. Ружье, которое он держал в руках, нацелилось на старика.
– Отвечай, что там? Отвечай, дед… – он покачал головой. – На кону здоровье моей семьи, я на все готов.
– Хозяин. – Голос Семена Акимовича был похож на треск свечки, готовой угаснуть. – Из леса. Кормилец и защитник. Мы давно уживаемся. Главное, не шуметь.
– Это животное? – не отводя от родственника стволов, Дмитрий наклонился вперед, стискивая зубы.
– Тебе лучше и не знать, внучок…
Застонав, Дима без сил упал на лавку. Ружье с глухим стуком ударило по столешнице, и снаружи незамедлительно донеслось рычание. Глухое, протяжное, долгое. Так рычат львы, которых в зоопарках сажают за решетку.
– Во что ты втянул мою семью, глупый старик? – Дмитрий обхватил голову руками, вцепившись пальцами в волосы.
– Это и моя семья, – прошептал Семен, и Дима едва сдержался, чтобы не ударить его по губам. – Если не шуметь, он уйдет к рассвету… Обещаю.
Дмитрий распрямился, оглядел присутствующих так, будто только что очнулся ото сна.
– Ну. Уж. Нет, – громко произнес он, вставая.
В этот момент ставня за спиной Оксаны отлетела – с деревянным хрустом, лязгом выдранных гвоздей, треском бьющегося стекла и скрежетом сминаемого засова из кованого двадцатимиллиметрового прутка. Отлетела в один миг, будто сделанная из картона, а ворвавшийся в избу ветер мгновенно убил все шесть свечек, погрузив комнату во тьму.
Все произошло очень быстро, Оксана даже не успела понять, что случилось. Начала поворачиваться, еще крепче прижимая к себе Артема, привстала и открыла рот в неудержимом крике, а за спиной уже зияла дыра. Что-то снаружи вырвало ставни вместе со всеми замками и оконной рамой. И теперь проем занимало нечто серое, большое, похожее на оживший туман.
Дед не пошевелился. Может, ждал чего-то, а может, просто не успел. Буран тявкнул, клацнув зубами, Машка заверещала в полный голос, Артемка поднял заплаканные глаза. Оксана продолжала вставать, а ее муж нащупывал на столе ружье.
Теперь стало ясно, что у дверей все еще горит лампа, поэтому полной темноты не получилось. В ее блеклом свете было видно, как из пролома к женщине и мальчику потянулось что-то змееподобное, длинное, размытое.
А потом время вдруг ускорилось, и Дмитрий увидел себя словно со стороны.
Как метнулся к жене, одним беспощадным и болезненным рывком отшвыривая ее в сторону. Как вздернул ружье, даже не задумавшись, что никогда из таких не стрелял. Как прицелился в нечто , занявшее весь оконный проем, и спустил курки.
В тесной комнате грохнули два выстрела, почти слившиеся в один. Заложило уши, окружаюшее пространство окутал сизый пороховой дым. Хозяин за окном заревел, звуковой волной сбив мужчину с ног, а туманное щупальце мигом втянулось обратно, исчезнув в проломе.
– Дыра, папа! Дыра! Нужно заделать дыру!
Дмитрий пришел в себя, сидя за столом. Над плечом, дергая за рукав рубахи, надрывалась Машка:
– Папочка, очнись!
Он осмотрелся, будто лунатик. Оксана лежала у печи в дальнем углу, прикрывая собой Артема. Буран выглядывал из спальни, по-прежнему скалясь. Семен так и сидел, сгорбившись, на хозяйском месте, сцепив перед собой старческие артритные пальцы. Перед Дмитрием покоилось разряженное ружье, из стволов которого еще сочился дымок.
Дима вскочил, невзирая на гул в ушах и боль в спине. Оттолкнул дочь. Подхватил тяжелый самодельный стол, будто тот был сделан из фанеры. С рычанием навалился, переворачивая его набок. Машка не обиделась – умничка. Она, казалось, осталась последней в этом помещении, кто сохранил хоть каплю рассудка. Принялась помогать, толкая громадину стола к пролому.
Навалившись на нее вдвоем, отец и дочь заслонили пролом.
– Гвозди! – крикнул Димка, обернувшись к верстаку.
– А поможет? – негромко подал голос дед, но его не услышали.
Машка скакнула к инструментам, в потемках нашаривая тяжелую банку и молоток. А потом Дмитрий начал колотить. Остервенело, уже не задумываясь над тем, что шумит или попадает себе по ногтям. Вбил сорок, а может быть, пятьдесят железных штырей, плотно пригвоздив стол к выбитому оконному проему.
И повалился навзничь без сил, ничего уже не соображая.
– Димочка, попей, тебе нужно попить… – Голос Ксанки долетал издалека, словно они общались по старинной междугородней связи. – Давай, любимый, попей.
Он осознал, что полулежит на полу. Молоток все еще покоился в его пальцах, кровавые мозоли болели, как укусы сотни пчел. Кто-то зажег пару свечей, в комнате стало светлее. В губы тыкалась холодная крынка с квасом.
Заставив себя открыть рот, Дмитрий сделал глоток, еще один. Затем забрал у жены горшок, выпил почти до дна. Желудок забунтовал, чуть не выплеснув обратно, но Дима убедил его удержаться.
– Оно… ушло? – прошептал он.
– Нет, – спокойно ответил Семен. Теперь, когда стол выдернули у него прямо из-под рук, дед сидел почти в центре комнаты, положив руки на колени. – Ты снова нашумел… не думаю, что теперь Хозяин так просто успокоится.
Дмитрий заставил себя встать. Тяжело, оставляя на досках пола кровавые разводы.
Заметил, что Артемка, не выдержав, потерял сознание и его уложили на печь. Машка заняла свое прежнее место, снова воткнув в уши наушники и бездумно уставившись вдаль невидящим взглядом. Оксана все хлопотала над мужем, влажным полотенцем протирая раны.
Тот подошел к старику, навис над ним:
– Говори… Все говори, как есть. Даже если патронов не найду, я из тебя вот этими руками правду вытрясу!
Семен Акимович поднял голову, откинул со лба длинные волосы.
– Так сказал же уже все. Шуметь не нужно было. Откуда мне, глупому, было знать, что вы такие? Громкие, с музыкой, с трактором, а не машиной? Откуда было знать, что вы приедете в незнакомое место, чтобы вести себя как дома?
Дима ударил деда. Несильно, открытой ладонью, перепачкав морщинистое лицо кровью. Сам не зная почему. То ли от злости на тупость старика, то ли потому, что тот был прав…
Семен Акимович удар принял важно, только голова на сухонькой шее мотнулась. Потер щеку, кивнул, будто одобряя поступок внука.
– И что, ты с этим под боком уже двадцать лет живешь? – Дмитрий не говорил с родственником – цедил слова сквозь зубы.
– А чего не жить-то? – тихо ответил тот. – При Хозяине всего в достатке. И скотина не болеет, и людям здоровье. Нужно только законы уважать. Чужие. Крысам, Димка, при человеке тоже неплохо живется. И сытно, и вольготно – главное, не попадаться.
– Да что ж ты молчал-то, сволочь?..
– А ты бы поверил?
– Ты нас всех такому риску подверг…
– Нет, внук, – плечи старика развернулись, он сел на стуле ровно. – Это вы сами, мои хорошие. Меня слушать не захотели. Но уйти в землю сырую, правнуков не повидав, я не мог…
– Выпускай коров. Пусть этот твой хозяин, – Димка сплюнул прямо на пол, – жрет буренек и проваливает в лес, кем бы ни был.
– Нет, родной, не выйдет. – Старик медленно, степенно покачал головой. – Он мою скотину без разбора не дерет. Иногда забирает, но меру знает. Когда долго не приходит, я сам в лес животину веду – то козочку, то свинку…
– Какая же ты сволочь… – прошипела Оксана, и Семен перевел взгляд на женщину. Удивленный взгляд, испуганный, будто и не ждал ее тут увидеть.
– Знаю, что не поймете. Убедить и не пытаюсь…
– Ты можешь с ним договориться, – вдруг отчеканил Дмитрий. Не хотел, но в заколоченное окно взглянул, словно оттуда опять могло рвануться что-то змеиное, похожее на струю дыма. – Значит, узнаешь, чего ему надо. Извиниться, что шумели? Я могу. Но хочу знать, как спасти семью и выбраться отсюда. Ты слышишь меня, старик?
– Ну вот, я уже и не дед тебе, а старик… – Семен Акимович потер ладони о штанины, как будто руки испачкал. – Слышу, Димка, слышу. Но последний раз говорю: пересидим до утра, Хозяин сам уйдет, он с полуднем не дружит. А дальше я уж как-нить грехи ваши замолю…
– Грехи?!
Димкина челюсть отвисла, и он неожиданно для всех захохотал. Заразительно, громко, волнами. Принялся лупить себя по бедрам, не обращая внимания на подсыхающие мозоли, которые опять закровоточили. Сгибался от смеха пополам, разгибался и ловил воздух широко открытым ртом – и снова хохотал, пока из глаз не брызнули слезы.
А затем истерика вдруг ушла, как не бывало.
Схватив старика за левое плечо, он рывком подхватил того со стула, поднимая в воздух. Из спальни тут же выступил ощетинившийся Буран, теперь скалившийся совсем иначе.
– А ну, отзови псину, пока оба целы, – проговорил Дима на ухо деду. Голос его изменился, стал чужим. – Пусть только дернется, я тебя этим молотком по стене размажу… – Он шустро наклонился и подхватил брошенный инструмент.

Продолжение в комментах

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Документы, поднятые из Марианской впадины

[Скрёб-поскрёб]

Я пишу это, потому что имею привычку забывать обо всём, а то, что я сегодня услышал, важно. Важно не для меня — моё время и время почти всех, кто пока что жив и действует на Земле, скоро выйдет, но, быть может, кому-то, где-то это будет полезно, или ценно, или ещё что. Как закончу — запаяю листы в трубу, залью воском и кину в обрыв. Возможно, кто-то когда-нибудь это прочитает и сделает выводы. Если ему, конечно, дадут их сделать.

Мне следовало бы начать с начала, но я, честно говоря, не уверен, когда начал подступать конец света. Может, он готовился долгие годы до финала; может, всё сразу произошло. Мрачно всё было — воздух грелся, моря остывали; бензина мало, а народа много; может быть, всё уже разваливалось веками, но люди этого не замечали. Самым ярким первым воспоминанием у меня и у других было крушение «Disney Magic». Думаю, именно тогда люди потихоньку осознали, что всё может быть хуже, чем кажется.

«Disney Magic» — здоровенный круизный лайнер, из тех, что обычно кружат вокруг островов и всё такое. Как-то раз в новостях поднялся галдёж, как этот самый лайнер просто затонул недалеко от причала. Странно, что долго не было видеорепортажей. Были просто фото, где корабль плывёт себе целёхонек, но ни одной картинки самой катастрофы. А потом откуда-то взялась эта кассета, и её показали по новостям. Наверное, не догадались заранее отсмотреть.

Корабль плыл себе, быстро и уверенно, вокруг него лодочки и яхты сновали, вполне себе мечта курортника — а потом внезапно встал. Просто с маху остановился, как будто налетел на гору. Видно было, как полетели вперёд люди на палубе, как обвалился всякий хлам с бортов: мерзкая картина. Вот он так стоит несколько секунд, а потом вода за кормой вспенилась. Ну все подумали, что это движки заводятся… А потом поднялась эта рука.

Не уверен, что это была именно рука, но явно какая-то конечность, и было в ней метров тридцать. Она протянулась вдоль борта корабля и … просто вскрыла его. Словно пакет чипсов по шву, а внутри люди бегают, вопят… жутко было. Потом видно, как что-то выдернулось из воды, огромный костистый силуэт полез в щель, потом у него на спине что-то взорвалось, а оператор поднял камеру, чтобы посмотреть на пролетевшие мимо истребители. И тут плёнка кончается.

Я просто сидел и смотрел в телевизор, я был в шоке и еле заметил выступление президента, когда он объявлял чрезвычайное положение. Прошло дня два или три, пока ТВ не оказалось полностью под колпаком правительства. А может неделя, не знаю точно. Интернет нагнули потом, но так или иначе вскоре везде было только «сохраняйте спокойствие, всё под контролем». Самое странное — жизнь некоторое время не менялась. Приходили платёжки, надо было ходить на работу, на учёбу и так далее. Просто появилось больше перепуганных людей и странных слухов.

Потом до нас дошли сведения, что эвакуируют уже целые города, что была чума, восстание, теракт или ещё какой кошмар. Брат, живущий на юге, передал, что их эвакуируют от огромного лесного пожара. Странно, сказал он, огонь очень странно двигается. Лезет прямо на деревья, стремится к бензину и вообще идёт неровно. А потом он поклялся, что видел огненного мужика ростом метров шесть, что он шёл и всё вокруг пожирал. На этом звонок оборвался, и после этого я брата уже не слышал.

Так что ситуация становилась хуже и хуже. Эвакуировали всех подряд, никакой надёжной связи больше не было, так что сложно сказать, насколько всё было плохо. Всё же ходили слухи, и слухи были стрёмные. Реальный бред о зомби на юге, вспышках массовых убийств на востоке, о том, что побережье океана в одном месте ожило и пожирает людей, секта, которая вопила о втором пришествии и приносила людей в жертву, чтобы его отсрочить… я начал от людей отдаляться, хотел того самого блаженного неведения. Может, потому и выжил, если теперь подумать.

Как-то раз я проснулся, а на окне были пятна крови. Пятна были снаружи, а внизу творилась полная херня… Вопли, лязг, выстрелы и запах палёной проводки. Я спрятался. И мне этого не стыдно. Трупы остались там, не похороненные. А я спрятался в доме почти на неделю, хотя шум стих гораздо раньше. На пятый день сдохло электричество, не было ни газа, ни воды. Когда припасов стало не хватать, я высунулся из дому и увидел, что западной стороны мира больше нет.

Не знаю вообще, как такое получилось, но в десяти метрах к западу от моего дома теперь обрыв, и дна у него не видно. Другую сторону обрыва тоже не видно, так что западная сторона мира для меня теперь, по сути, потеряна. Пригородный район вокруг напоминал поле боя, везде кровь и обломки, вскрытые дома… трупов не было, чему я до сих пор удивляюсь. Я пошарахался, поискал еду по домам, а потом вернулся.

Давно уже так живу, даже не знаю уже сколько. Может быть, годы и годы, может несколько месяцев, тут не поймёшь. Иногда солнце стоит на одном месте так долго, что кажется, должно бы несколько дней уже пройти. Иногда облака накатывают, и вытянутой руки не видно. И вокруг … бродит что-то. Я бегу, едва заслышав шум, но мне кажется, что они размером с человека и любят металл. Твари поменьше иногда копаются в мусоре, я обхожу их стороной. Как-то раз выползла тварюшка, на вид как клоп, но размером с кошку. Поглядела на меня и крикнула «СТОЙ!» без малейшего акцента. Я потом несколько дней из дому не выходил.

Иногда сверху проплывают твари-пузыри. У них насекомые ноги на брюшках и на вид они как личинки, но у них со всех сторон есть глаза. Когда приземляются — жрут всё, что найдут, но в основном они летают высоко. Когда я нашёл раненого, одна такая пролетала мимо. Раненый был весь порезанный и был похож на спецназовца из кинофильмов, но его боевой костюм (или как его там) был порван в лохмотья.

Он сказал, что охотился на того пузыря, но на его напали. Не сказал, кто именно напал, но сам он был уже на последнем издыхании. Я скормил ему фасоли из консервы и напоил водой, так что он немного оклемался. Спросил, кто я такой, в порядке ли я и всё такое. Он был слегка в шоке, когда я ему сказал, что западной стороны мира больше нет. Он сказал мне, что сторона есть, просто её переместили, хотя я так и не понял, как это. Я его подлечил и спрашивал, кто он такой, но он отмалчивался. Наконец он сказал:

— Нахер всё это, толку теперь от их приказов, — и рассказал мне кое-что.

Он сказал, что работал на какой-то фонд, который отчасти тюрьма, а отчасти исследовательский центр. Сказал, что он один из тех агентов, которые искали всякие странности и не давали им вредить людям. Я сказал, что у него отлично получалось, он поржал. Сказал, что что-то случилось и несколько этих странностей убежали одновременно, и фонд потерял контроль над ситуацией. Он сказал, что это называется «Ситуация класса GH-0 'Мёртвый парник'».

Я спросил его, что это значит. Он смотрел на меня довольно долго, а потом продолжил. Сказал, что это когда все на земле умирают, но сама земля в порядке и условия на ней подходят для жизни. Я спросил, что от этого толку, если все и так мертвы, а он только улыбнулся странно. Я спросил его, есть ли ещё живые на земле, он сказал «да, но рассредоточенные и под контролем». Потом я сидел и переваривал услышанное, а раненый поднялся, потянулся и принялся осматривать порезы. Он надевал ботинки, когда я спросил его — а что же дальше?

Он сказал, что надо сделать «перезагрузку». Что у них есть технология, чтобы почти всё воссоздать, а людей сделать не так-то и сложно. Что надо провести зачистку и захватить все странности, заново отстроить и населить города. Это долго, очень долго, но в конце концов всё будет как раньше. Сказал, что даже воспоминания можно воссоздать. Я сидел просто в шоке, пока он ходил и одевался, как будто ничего и не произошло. Я сказал ему, что он сбрендил и люди не могут просто так всё забыть, что всё это нельзя смести одним махом. Он остановился, поглядел на меня, улыбнулся, а потом сказал:

— Почему нет? Раньше делали, а теперь вдруг не получится?

Не знаю, в своём ли он был уме, или нет, но я думаю, он не сумасшедший. Уходя, он сказал что-то о затоплении моего дома. Прошу вас, не дайте им отмести нас в сторону. Не дайте им нас спрятать. Ищите, вы ведь сможете найти. Должны же ведь быть люди, которые что-то оставили за собой. Пусть гибель мира будет не напрасной. Помните нас.

@темы: рассказы, искажения времени и пространства, SCP: рассказы, не своё

---

Э. А. По "Сфинкс"

[Скрёб-поскрёб]

В то время, когда в Нью-Йорке свирепствовала ужасная эпидемия холеры, я воспользовался приглашением одного из моих родственников провести недельку-другую в его уединенном, изящно обставленном коттедже на берегу Гудзона. Здесь мы располагали всеми возможными летними развлечениями: могли бродить по лесам, кататься на лодке, удить рыбу и купаться, а также рисовать, заниматься музыкой и чтением; и мы недурно провели бы время, если бы не ужасные известия, которые поступали каждое утро из густонаселенного города. Не проходило дня, чтобы мы не узнали о смерти кого-нибудь из знакомых. И так как эпидемия усиливалась, то мы ежедневно ожидали сообщения о гибели кого-нибудь из друзей. Под конец мы с трепетом и страхом встречали каждого вестника. Самый ветер с юга, казалось, был насыщен смертью. Мысль о страшном бедствии, постигшем огромный город, целиком завладела мною. Я не мог ни думать, ни говорить о чем-либо другом, а во сне меня преследовали кошмары. Хотя у моего хозяина был более спокойный нрав, он тоже упал духом, но всячески старался ободрить меня. Его широкий философский ум никогда не поддавался влиянию воображения. Ужасные события действовали на него удручающе, но он не боялся порождаемых ими призраков.

Его попытки рассеять овладевшее мною необычайно подавленное настроение не увенчались успехом главным образом из-за нескольких книг, найденных мною в его библиотеке. Содержание их было таково, что могло вызвать к жизни ростки наследственных суеверий, таившихся в моей душе. Я читал эти книги без ведома моего друга, и он часто не мог уяснить себе источника мрачных образов, угнетавших мою фантазию.

Любимой темой моих разговоров была распространенная в народе вера в приметы — вера, которую я в то время готов был защищать чуть ли не серьезно, — и между нами возникали долгие и оживленные споры; мой друг доказывал, что подобные верования не имеют под собой никакой почвы, я же утверждал, что столь широко распространенное, стихийно возникшее в народе чувство содержит в себе долю истины и заслуживает большого внимания.

Дело в том, что вскоре после моего приезда на дачу со мною самим произошел случай до того необъяснимый и полный такого зловещего смысла, что мне простительно было принять его за предзнаменование. Я был так поражен и напуган, что решился рассказать о нем моему другу только спустя несколько дней.

Однажды под вечер — день был необычайно жаркий — я сидел с книгой в руках у окна, из которого открывался широкий вид на реку и отдаленный холм, — он был обращен ко мне стороной, на которой оползень уничтожил почти все деревья. Я уже давно отвлекся от раскрытой передо мной книги и мысленно перенесся в повергнутый в отчаяние и опустошенный эпидемией город. Подняв глаза, я взглянул на обнаженный склон холма и увидел нечто страшное: какое-то отвратительное чудовище очень быстро спускалось с вершины холма и затем исчезло в густом лесу у его подножья. Увидев чудовище, я в первую минуту не мог поверить своим глазам и усомнился в здравом состоянии моего рассудка: лишь спустя несколько минут мне удалось убедить себя, что я не сошел с ума и что это мне не приснилось. Но если я опишу это чудовище, которое успел отлично рассмотреть и за которым наблюдал все время, пока оно спускалось с холма, то боюсь, что моим читателям будет не так легко поверить мне.

Сравнивая размеры этого существа с диаметром огромных деревьев, мимо которых оно двигалось — нескольких лесных гигантов, уцелевших после оползня, — я решил, что оно намного больше, чем любой современный линейный корабль. Я говорю «линейный корабль», ибо тело чудовища напоминало по своей форме семидесятичетырехпушечное судно. Пасть животного помещалась на конце хобота футов в шестьдесят или семьдесят длиною, который был приблизительно такой же толщины, как туловище слона. У основания хобота чернела густая масса щетинистых косматых волос — больше, чем можно было бы собрать с двух десятков буйволов. Из нее торчали, загибаясь вниз и в стороны, два блестящих клыка, подобных кабаньим, только несравненно больших размеров. По обеим сторонам хобота, прикрывая его, находились два выступающих вперед прямых гигантских рога в виде призмы совершенной формы, футов в тридцать-сорок длиною; казалось, они были из чистого хрусталя, и в них отражались, переливаясь всеми цветами радуги, лучи заходящего солнца. Туловище имело форму клина, верхушка которого была обращена к земле. Оно было снабжено двумя парами расположенных друг над другом крыльев, густо покрытых металлическими пластинками в форме чешуи, диаметром в десять-двенадцать футов, причем каждое крыло имело в длину около ста ярдов. Я заметил, что верхние и нижние ряды крыльев соединены крепкой цепью. Но главную особенность этого страшного существа представляло изображение черепа, занимавшего почти всю грудь; оно резко выделялось на темном фоне туловища своим ярким белым цветом, словно было тщательно нарисовано художником. С чувством неописуемого ужаса и недоумения смотрел я на чудовище — особенно на зловещее изображение черепа на его груди; и мною с такой силой овладело предчувствие надвигающейся беды, что его невозможно было подавить никакими усилиями разума. Вдруг чудовище разинуло огромную пасть и испустило вопль — такой громкий и полный такой невыразимой скорби, что он прозвучал в моих ушах похоронным звоном; и, когда чудовище исчезло в лесу у подножья холма, я без сознания повалился на пол.

Когда я очнулся, моим первым побуждением было, конечно, рассказать своему другу обо всем, что я видел и слышал, но вряд ли я смогу объяснить чувство отвращения, которое затем удержало меня от этого.

Наконец, однажды вечером, спустя три-четыре дня после этого происшествия, мы сидели вместе в той самой комнате, откуда я увидел чудовище: я на том же кресле у окна, а мой друг около меня на диване. Совпадение места и времени побудило меня рассказать ему о странном явлении. Выслушав меня до конца, он сначала громко расхохотался, а затем принял весьма серьезный вид, как будто не сомневаясь в моем умопомешательстве. В эту минуту я снова отчетливо увидел вдали чудовище и с криком ужаса указал на него своему другу. Он с интересом взглянул в ту сторону, но уверял, что ничего не видит, хотя я подробно описывал ему путь, совершаемый животным, спускавшимся с оголенного склона холма.

Я был страшно взволнован, так как считал, что это видение — или предвестник моей смерти, или, что еще хуже, первый симптом начинающегося сумасшествия. В ужасе откинулся я на спинку кресла и закрыл лицо руками. Когда я отнял их, видение уже исчезло.

Однако мой хозяин несколько успокоился и принялся очень серьезно расспрашивать меня о внешнем виде фантастического существа. Когда я обстоятельно описал его, он глубоко вздохнул, точно избавившись от какой-то невыносимой тяжести, и со спокойствием, которое показалось мне просто жестоким, вернулся к прерванному разговору о различных вопросах умозрительной философии. Я вспоминаю, между прочим, как он с особенной настойчивостью утверждал, что главным источником ошибок при любых исследованиях является склонность человека придавать недостаточное или чрезмерное значение исследуемому предмету в зависимости от расстояния до этого предмета, причем это расстояние очень часто определяется неверно.

— Например, — сказал он, — для того, чтобы правильно определить влияние, которое оказывает широкое распространение демократических принципов на человечество, нельзя не принять в расчет отдаленность эпохи, когда этот процесс может завершиться. Но укажите мне хотя бы одного писателя, пишущего на тему об общественном устройстве, который считал бы это обстоятельство достойным внимания.

Тут он на минуту умолк, встал, подошел к книжному шкафу и вынул элементарный курс естественной истории. Затем, предложив мне поменяться местами, так как у окна ему легче было разбирать мелкий шрифт книги, он уселся в кресло и, открыв учебник, продолжал тем же тоном:

— Если бы вы не описали мне чудовище так подробно, я, пожалуй, никогда не смог бы вам объяснить это явление. Но прежде всего позвольте прочесть вам из этого учебника описание бабочки, принадлежащей к семейству сфинксов, или бражников — отряд чешуекрылых, класс насекомых. Вот оно:

«Две пары перепончатых крыльев бабочки покрыты мелкими цветными чешуйками, отливающими металлическим блеском; жевательный аппарат имеет вид свернутого хоботка, образованного вытянутыми в длину челюстями, по бокам которого находятся зачатки жвал и изогнутые щупики; нижние крылья скреплены с верхними крепким волоском; усики имеют вид удлиненных призматических отростков; брюшко заостренное. Сфинкс Мертвая Голова является иногда предметом суеверного ужаса среди простого народа вследствие издаваемого им скорбного звука и изображения черепа на груди».

Тут он закрыл книгу и наклонился к окну в той же позе, в какой я сидел в ту минуту, когда увидел «чудовище».

— Ага, вот и оно! — воскликнул он. — Оно опять поднимается по склону холма и, признаюсь, выглядит довольно-таки странно. Однако оно вовсе не так огромно и находится не так далеко, как вы вообразили. Дело в том, что оно взбирается по нити, протянутой пауком вдоль окна, и длина «чудовища», мне кажется, равна примерно одной шестнадцатой доле пяди, а расстояние от него до моего зрачка также составляет около одной шестнадцатой доли пяди.

@темы: животные, рассказы, сущности, не своё

---

В бараке

[Скрёб-поскрёб]

Дед по матери мне рассказывал следующую историю. В шестидесятые он включился в большую стройку — вырубали лес на южной оконечности города и застраивали там новый квартал с «хрущевками». Для строителей, которые приехали из других городов, и тех, кто не хотел отлучаться от рабочего места, построили временные бараки. Дед тоже ночевал в этих бараках, хотя мог ехать домой — но ему нравилась атмосфера стройки, вечерние пьяные посиделки с мужиками, игра в карты. Сначала всё было нормально, а потом куда-то пропали двое собутыльников из его барака. Вечером они легли спать вместе со всеми, а утром их на местах не было, хотя всё их барахло осталось. Сначала все просто ждали, когда они вернутся, но когда прошла пара дней, а они не явились хотя бы за одеждой и документами, прораб обратился в милицию. Те стали расследовать, допрашивали строителей, но так ничего и не сумели выяснить. Деда тоже допрашивали, но он не был близко знаком с пропавшими и не имел понятия, куда они могли уйти.

А к осени с дедом приключилось следующее. Уже были холода, стройка остановилась, все получили причитающиеся им деньги и уехали — дед там оставался одним из последних: его друзей обсчитали по оплате, и он выступал перед начальством за них, был свидетелем того, что они действительно присутствовали на стройке в означенные дни. В общем, в бараке остались всего двое, дед и ещё какой-то малознакомый ему строитель. Посменно они по одному разу за ночь вставали, чтобы подкинуть дров в буржуйку. Ну, дед встал в свой черед, разжег огонь, лег. Только ему что-то не спалось — он целый час на топчане ворочался, но уснуть не смог. А потом слышит — под топчаном что-то скребется, вроде как кошка или мышь. Но в бараке-то животных не было! Дед смотрит под топчан — ничего. Опять лёг — опять скребётся. Опять смотрит, фонарем светит — ничего. Дед сходил на улицу справить нужду, вернулся, лёг. Только начал дремать, как его кто-то попытался за ногу с топчана стащить. Дед в шоке вскочил, проинспектировал весь барак — пусто, буржуйка горит, сосед по бараку мирно дрыхнет в дальнем углу... Дед снова лёг. Удивился, конечно, но особо не испугался — он ведь такой весь атеист-коммунист-материалист. Даже когда эту историю мне рассказывал, постоянно подчеркивал своё несерьёзное отношение к происходившему, шутил, говорил, что всё могло присниться, а он позже принял события сна за реальность.

В общем, в эту ночь нормально уснуть деду не удалось. Как только он засыпал, невидимое нечто дергало его за ногу — один раз он даже с топчана грохнулся. Под утро уже попривык, просыпался, подбирал ногу, переворачивался на другой бок и дальше засыпал. Под утро, когда уже было светло, опять проснулся, но на этот раз не из-за того, что его за ногу тащат, а снова услышал снова какую-то возню под топчаном. Немного подождал, думая, что сейчас всё стихнет, но звуки продолжались. Тогда дед перевернулся на топчане и посмотрел вниз, чтобы опять подглядеть под кровать... и вот тут-то перепугался по-настоящему. Из-под топчана торчала блондинистая голова одного из тех самых работяг, которые пропали летом. Дед стремглав выбежал на улицу, там долго приходил в себя. Когда вернулся обратно в барак, естественно, никакого строителя под топчаном не было.

После этого он уже в бараке не ночевал. Тех пропавших, кстати, так и не нашли — а если и нашли, то дед об этом не знал.

@темы: рассказы, призраки и духи, не своё

---

Отдых у озера

[Скрёб-поскрёб]

Неподалеку от нашего города на 4-м километре по шоссе есть озеро с ручейком, куда летом любят ходить купаться те, кому городской пляж у реки не нравится. Это популярное место для родителей с детьми, потому что озеро углубляется постепенно, без обрывов, и шансов случайно утонуть во время купания мало, да и дно озера приятное — не илистое, а песок.

В середине 80-х на исходе лета в ясный солнечный день компания молодых людей поехала на пикник возле озера. Взяли с собой мангал, мясо, пиво, ракетки и мяч для бадминтона, магнитофон на батарейке — в общем, собрались культурно отдохнуть. Приехали на своём «москвиче» и обрадовались, что нет детворы, которая бы им мешала. Расположились, поплескались, стали жарить шашлыки, включили музыку — всё шло по плану.

В какой-то момент одна из девушек обратила внимание друзей на то, что с противоположной стороны озера из леса вышла компания из четырёх людей и направилась к берегу. Тут уточню, что озеро у нас узкое, но длинное, и самое популярное место для купания располагается на одной из его оконечностей, расположенной близко к грунтовой дороге. Поэтому с этой точки противоположный берег был расположен довольно далеко, и подробных деталей внешностей этих людей отдыхающие не рассмотрели. Двое из них были небольшого роста, как дети, а остальные двое повыше.

Сначала прибытие новых людей никого не обеспокоило — на отдых у озера ни у кого монополии нет, тем более что новая компания вроде решила расположиться подальше от них, чтобы не мешать. Немного озадачивало лишь то, почему эти четверо вышли из леса с той стороны, где никакой дороги нет и в помине.

Прошло около десяти минут, и молодые люди заметили ещё одну странность в поведении новоприбывших. Во-первых, они расположились у берега на самом неудобном для купания месте, где не было песка, а только трава и кусты, а на дне песок был перемешан с почвой, поэтому вместо купания получалось форменное обмазывание грязью. Во-вторых, они там ничего не делали, а неподвижно сидели рядом друг с другом и смотрели в сторону отдыхающей молодежи. Девушки потихоньку начали ощущать мурашки на коже, парни особенно не тревожились — численно их было больше, в случае неприятностей могли задавить противников количеством.

А потом все четверо одновременно поднялись и полезли в воду. Не стали раздеваться, ничего — просто вошли в воду и стали то ли идти по дну, то ли плыть, пока все не исчезли под водой. Следившие за ними в изумлении парни и девушки ждали, когда они вынырнут, но незнакомцы так и не выплыли. Кстати, рябь по озеру от их вхождения в воду не пошла — поверхность воды оставалась гладкой.

Тут уж на том берегу перепугались абсолютно все. Компания быстренько собрала вещи и уехала обратно в город.

Как оказалось, за всё время в этом озере утонуло как раз четыре человека. Двое из них были детьми.

@темы: рассказы, призраки и духи, не своё

---

С. Кинг "Тот, кто хочет выжить"

[Скрёб-поскрёб]

Рано или поздно в процессе обучения у каждого студента-медика возникает вопрос — какой силы травматический шок может вынести пациент? Разные преподаватели отвечают на этот вопрос по-разному, но, как правило, ответ всегда сводится к новому вопросу: «Насколько сильно пациент стремится выжить?»

------

26 ЯНВАРЯ

Два дня прошло с тех пор, как шторм вынес меня на берег. Этим утром я обошел весь остров. Впрочем, остров — это сильно сказано. Он имеет сто девяносто шагов в ширину в самом широком месте и двести шестьдесят семь шагов в длину, от одного конца до другого.

Насколько я мог заметить, здесь нет ничего пригодного для еды.

Меня зовут Ричард Пайн. Это мой дневник. Если меня найдут (когда?), я достаточно легко смогу его уничтожить. У меня нет недостатка в спичках. В спичках и в героине. И того и другого навалом. Ни ради того, ни ради другого не стоило сюда попадать, ха-ха. Итак, я буду писать. Так или иначе, это поможет скоротать время.

Если уж я собрался рассказать всю правду — а почему бы и нет? Уж времени-то у меня хватит! — то я должен начать с того, что я, Ричард Пинцетти, родился в нью-йоркской Маленькой Италии. Мой отец приехал из Старого Света. Я хотел стать хирургом. Мой отец смеялся, называл меня сумасшедшим и говорил, чтобы я принес ему еще один стаканчик вина. Он умер от рака, когда ему было сорок шесть. Я был рад этому.

В школе я играл в футбол. И, черт возьми, я был лучшим футболистом из всех, кто когда-либо в ней учился. Защитник. Последние два года я играл за сборную города. Я ненавидел футбол. Но если ты из итальяшек и хочешь ходить в колледж, спорт — это единственный твой шанс. И я играл и получал свое спортивное образование.

В колледже, пока мои сверстники получали академическое образование, я играл в футбол. Будущий медик. Отец умер за шесть недель до моего окончания. Это было здорово. Неужели вы думаете, что мне хотелось выйти на сцену для получения диплома и увидеть внизу эту жирную свинью? Как по-вашему, нужен рыбе зонтик? Я вступил в студенческую организацию. Она была не из лучших, раз уж туда попал человек с фамилией Пинцетти, но все-таки это было что-то.

Почему я это пишу? Все это почти забавно. Нет, я беру свои слова обратно. Это действительно забавно. Великий доктор Пайн, сидящий на скале в пижамных штанах и футболке, сидящий на острове длиной в один плевок и пишущий историю своей жизни. Я голоден! Но это неважно. Я буду писать эту чертову историю, раз мне так хочется. Во всяком случае, это поможет мне не думать о еде.

Я сменил фамилию на Пайн еще до того, как я пошел в медицинский колледж. Мать сказала, что я разбиваю ее сердце. О каком сердце шла речь? На следующий день после того, как старик отправился в могилу, она уже вертелась вокруг еврея-бакалейщика, живущего в конце квартала. Для человека, так дорожащего своей фамилией, она чертовски поторопилась сменить ее на Штейнбруннер.

Хирургия была единственной моей мечтой. Еще со школы. Даже тогда я надевал перчатки перед каждой игрой и всегда отмачивал руки после. Если хочешь быть хирургом, надо заботиться о своих руках. Некоторые парни дразнили меня за это, называли меня цыплячьим дерьмом. Я никогда не дрался с ними. Игра в футбол и так уже была достаточным риском. Но были и другие способы. Больше всех мне досаждал Хоу Плоцки, здоровенный, тупой, прыщавый верзила. У меня было немного денег. Я знал кое-кого, кое с кем поддерживал отношения. Это необходимо, когда болтаешься по улицам. Любая задница знает, как умереть. Вопрос в том, как выжить, если вы понимаете, что я имею ввиду. Ну я и заплатил самому здоровому парню во всей школе, Рикки Брацци, десять долларов за то, что он заткнул пасть Хоу Плоцки. Я заплачу тебе по доллару за каждый его зуб, который ты мне принесешь, — сказал я ему. Рикки принес мне три зуба, завернутых в бумажную салфетку. Он повредил себе костяшки двух пальцев, пока трудился на Хоу, так что вы видите, как это могло быть опасно для моих рук.

В медицинском колледже, пока другие сосунки ходили в лохмотьях и пытались зубрить в промежутках между обслуживанием столиков в кафе, продажей галстуков и натиранием полов, я жил вполне прилично. Футбольный, баскетбольный тотализатор, азартные игры. Я поддерживал хорошие отношения со старыми друзьями. Так что в колледже мне было неплохо.

Но по-настоящему мне повезло, только когда я начал проходить практику. Я работал в одном из самых больших госпиталей Нью-Йорка. Сначала это были только рецептурные бланки. Я продавал стопочку из ста бланков одному из своих друзей, а он подделывал подписи сорока или пятидесяти врачей по образцам почерка, которые продавал ему тоже я. Парень продавал бланки на улице по десять-двадцать долларов за штуку. Всегда находилась масса кретинов, готовых купить их.

Вскоре я обнаружил, как плохо контролируется склад медикаментов. Никто никогда не знал, сколько лекарств поступает на склад и сколько уходит с него. Были люди, которые гребли наркотики обеими руками. Но не я. Я всегда был осторожен. Я никогда не попадал впросак, до тех пор пока не расслабился и пока удача не изменила мне. Но я еще встану на ноги. Мне всегда это удавалось.

Пока больше не могу писать. Рука устала, и карандаш затупился. Не знаю, почему я беспокоюсь. Наверняка кто-нибудь вскоре подберет меня.

27 ЯНВАРЯ

Лодку отнесло течением прошлой ночью, она затонула в десяти футах от северной оконечности острова. Где взять трос? Так или иначе дно напоминает швейцарский сыр после того, как лодка налетела на риф. Я уже забрал с нее все, что того стоило. Четыре галлона воды. Набор для шитья. Аптечку. Блокнот, в котором я пишу и который был предназначен для роли судового журнала. Смех да и только. Где вы слышали о спасательной шлюпке, на которой не было бы ни грамма ЕДЫ? Последняя запись была сделана 8 августа 1970 года. Да, еще два ножа, один тупой, другой очень острый, и гибрид ложки с вилкой. Я воспользуюсь ими, когда буду ужинать этим вечером. Жареная скала. Ха-ха. Ну что ж, по крайней мере я смог заточить карандаш.

Когда я выберусь с этой запачканной птичьим дерьмом скалы, я первым делом как следует разберусь с транспортной компанией, подам на них в суд. Только ради этого стоит жить. А я собираюсь жить. Я собираюсь выбраться отсюда. Так что не заблуждайтесь на этот счет. Я собираюсь выбраться.

(позже)

Когда я составлял свой инвентарный список, я забыл упомянуть о двух килограммах чистейшего героина, около трехсот пятидесяти тысяч долларов по нью-йоркским уличным ценам. Здесь он не стоит ни черта. Ну разве это не забавно? Ха-ха!

28 ЯНВАРЯ

Ну что ж, я поел, если только можно назвать это едой. На одну из скал в центре острова уселась чайка. Скалы там столпились в беспорядке, так что получилось нечто вроде горного хребта, сплошь покрытого птичьим дерьмом. Я нашел кусок камня, который удобно лег мне в руку, и подобрался к ней настолько близко, насколько осмелился. Она торчала там на скале и смотрела на меня своими блестящими черными глазами. Странно, что урчание моего живота не спугнуло ее.

Я бросил камень так сильно, как только мог, и попал ей в бок. Она громко вскрикнула и попыталась улететь, но я перебил ей правое крыло. Я понесся за ней, а она запрыгала от меня. Я видел, как кровь струйкой стекала по белым перьям. Чертова птица задала мне жару. Когда я оказался на другой стороне центральной скалы, моя нога застряла между двумя камнями, и я чуть не сломал себе лодыжку.

Наконец она начала понемногу сдавать, и я настиг ее на восточной стороне острова. Она пыталась добраться до воды и уплыть. Я схватил ее за хвост, а она повернула голову и долбанула меня клювом. Тогда я схватил ее одной рукой за ногу, а второй взялся за ее несчастную шею и свернул ее. Звук ломающейся шеи доставил мне глубокое удовлетворение. Кушать подано, сударь. Ха! Ха!

Я отнес ее в свой «лагерь». Но еще до того, как ощипать и выпотрошить ее, я смазал йодом рваную рану от ее клюва. На птицах чертова уйма микробов, только инфекции мне сейчас и не хватало.

С чайкой все прошло отлично. Я, к сожалению, не мог приготовить ее. Ни одной веточки, ни одной волнами прибитой доски на всем острове, да и лодка затонула. Так что пришлось есть ее сырой. Желудок тотчас же захотел извергнуть ее. Я посочувствовал ему, но не мог ему этого позволить. Я стал считать в обратном направлении, до тех пор пока приступ тошноты не прошел. Это помогает почти всегда.

Можете представить себе, что эта дрянь чуть не сломала мне щиколотку, да еще и клюнула меня. Если завтра я поймаю еще одну, надо будет ее помучить. Этой я позволил умереть слишком легко. Даже когда я пишу, я могу посмотреть вниз и увидеть на песке ее отрезанную голову. Несмотря на то, что ее черные глаза уже покрылись тусклой пленкой смерти, она словно бы усмехается мне.

Интересно, у чаек есть хоть какие-нибудь мозги?

Съедобны ли они?

29 ЯНВАРЯ

Сегодня никакой жратвы. Одна чайка села недалеко от верхушки каменной глыбы, но улетела, прежде чем я успел «передать ей точный пас вперед», ха-ха! Начала отрастать борода. Чертовски чешется. Если чайка вернется и я поймаю ее, вырежу ей глаза, прежде чем прикончить.

Я был классным хирургом, доложу я вам. Они запретили мне практиковать. Правда, забавно: все они занимаются этим, но превращаются в таких ханжей, когда кто-нибудь попадется. Знали бы вы, как меня вздрючили.

Я так натерпелся за время своих приключений в роли практиканта, что наконец открыл свою собственную практику на Парк Авеню. И все это без помощи богатого папочки или высокого покровителя, как это сделало столько моих «коллег». Когда практика моя закончилась, мой папаша уже девять лет лежал на кладбище для бедняков. Мать умерла за год до того, как у меня отобрали лицензию.

Это было чертовски скверное положение. Я сотрудничал с полудюжиной фармацевтов с Ист-сайда, с двумя крупными поставщиками лекарств и по крайней мере с двадцатью другими врачами. Я посылал пациентов к ним, а они ко мне. Я делал операции и прописывал им необходимые обезболивающие средства. Не все операции были так уж необходимы, но ни одну из них я не сделал против воли больного. И никогда у меня не было пациента, который посмотрел бы на рецептурный бланк и сказал бы: «Мне это не нужно». Ну, например, я им делал операцию на щитовидной железе в 1970 году, и они принимали обезболивающие еще в течение пяти или десяти лет, если я им советовал это. Иногда я так и делал. И вы понимаете, что не я один. Они могли себе позволить приобрести такую привычку. Ну а иногда пациенту плохо спалось после небольшого хирургического вмешательства. Или он становился слегка нервным после приема диетических пилюль. Или либриума. Все это можно было легко поправить. Раз и готово! Если бы они не получили это от меня, они получили бы это от кого-нибудь другого.

Затем налоговая служба наведалась к Лоуэнталю. К этому козлу. Они пригрозили ему пятью годами, и он им продал полдюжины имен. Они понаблюдали за мной немного, а когда они завалились, то на мне висело на срок побольше пяти лет. Там было еще несколько дел, в том числе и рецептурные бланки, которыми я по старинке продолжал промышлять. Забавно: мне это было на хрен не нужно, я занимался этим по привычке. Трудно отвыкнуть от лишней ложечки сахара.

Ну что ж, я кое-кого знал. Я дернул за кое-какие нити. Парочку людей я бросил на съедение волкам. Ни один из них, впрочем не был мне симпатичен. Каждый из них, по правде говоря, был порядочным сукиным сыном.

Боже, как я голоден.

30 ЯНВАРЯ

Чаек сегодня нет. Напоминает таблички на тележках разносчиков. ПОМИДОРОВ СЕГОДНЯ НЕТ. Я зашел по грудь в воду, сжимая в руке острый нож. Я простоял под палящим солнцем на одном месте в полной неподвижности четыре часа. Два раза я думал, что хлопнусь в обморок, но начал считать наоборот до тех пор, пока не пришел в себя. За все это время я не видел ни одной рыбины. Ни одной.

31 ЯНВАРЯ

Убил еще одну чайку, точно так же, как и первую. Был слишком голоден, чтобы помучить ее, как собирался. Я выпотрошил и съел ее. Потом выдавил из кишок всю дрянь и съел их. Странно чувствовать, как жизненные силы возвращаются. А я уж было немного испугался. Когда я лежал в тени здоровенной центральной скалы, мне показалось, что я слышу голоса. Моя мать. Мой отец. Моя бывшая жена. А хуже всех тот китаец, который продал мне героин в Сайгоне. Он шепелявил, может быть, потому, что у него был частично отрезан язык.

«Ну же, давай», — раздался его голос из пустоты. «Давай, попробуй самую малость. Ты и думать тогда забудешь про голод. Это замечательная штука...» Но я никогда не принимал никакой гадости, даже снотворных таблеток.

Лоуэнталь покончил жизнь самоубийством, я не рассказывал вам об этом? Этот козел. Он повесился в том, что раньше было его кабинетом. Как мне кажется, он оказал миру большую услугу.

Я хотел снова стать практикующим врачом. Кое-кто, с кем я перемолвился словечком, сказал мне, что это можно устроить, но что это будет стоит очень больших денег. Больше, чем ты можешь себе представить. У меня в сейфе лежало сорок тысяч долларов. Я решил, что надо попытать счастья и пустить их в ход. А потом удвоить или утроить сумму.

Я пошел на встречу с Ронни Ханелли. Мы с Ронни играли в колледже в футбол. Когда его младший брат решил податься в интерны, я помог ему подыскать местечко. Сам Ронни учился на юриста, ну не смех? В квартале, где мы вместе росли, мы называли его Ронни-Громила. Он судил все игры с мячом и клюшкой и хоккей. Если тебе не нравились его свистки, у тебя был выбор: держать рот на замке или грызть костяшки. Пуэрториканцы звали его Ронни-Макаронник. Это задевало его. И этот парень пошел в школу, а потом в юридический колледж и с полпинка сдал свой экзамен на адвоката, и открыл лавку в нашей окраине, прямо напротив бара. Закрываю глаза и вижу, как он рассекает по кварталу на своем белом «Континентале». Самый крупный делец в городе.

Я знал, что у Ронни для меня что-то найдется. «Это опасно», — сказал он. «Но ты всегда сможешь о себе позаботиться. А если дело выгорит я тебя познакомлю с двумя парнями, один из них госуполномоченный».

Он назвал мне два имени. Генри Ли Цу, здоровенный китаец и Солом Нго, вьетнамец. Нго был химиком. За солидный куш он проверял товар китайца. Китаец время от времени выкидывал номера. Заключались они в том, что пластиковые пакеты бывали набиты тальком, порошком для чистки раковин, крахмалом. Ронни сказал, что однажды за свои штучки ему придется расплатиться жизнью.

1 ФЕВРАЛЯ

Пролетал самолет. Прямо над островом. Я попытался взобраться на скалу и подать ему знак. Нога попала в расщелину. В ту самую чертову расщелину, в которую я угодил в тот день, когда убил свою первую птицу. Я сломал лодыжку. Двойной перелом. Словно выстрел раздался. Боль была невероятная. Я вскрикнул и потерял равновесие. Я замахал руками как сумасшедший, но не удержался, упал, ударился головой и потерял сознание. Я очнулся только в сумерках. Из раны на голове вытекло немного крови. Лодыжка распухла как автомобильная шина, и вдобавок я получил серьезный солнечный ожог. Я подумал, что если солнце посветило бы еще часок, я весь бы пошел волдырями.

Притащившись сюда, я провел остаток ночи ежась от холода и плача от боли и досады. Я продезинфицировал рану на голове, прямо над правой височной долей, и перевязал ее так хорошо, как только мог. Просто поверхностное повреждение кожи и небольшое сотрясение, мне кажется. Но моя лодыжка... Тяжелый перелом в двух, а, может быть, и в трех местах.

Как я теперь буду гоняться за птицами?

Наверняка должен быть поисковый самолет, который ищет оставшихся в живых пассажиров «Калласа». Шторм, возможно, отнес шлюпку на много миль от того места, где он затонул. Они могут сюда и не добраться.

Боже, как болит лодыжка.

2 ФЕВРАЛЯ

Я сделал знак на небольшом участке побережья на южной стороне острова, недалеко от того места, где затонула шлюпка. На это мне потребовался целый день, несколько раз я делал перерывы и отдыхал в тени. Но все равно я дважды терял сознание. На глазок я потерял примерно двадцать пять фунтов веса, в основном от обезвоживания организма. Но зато сейчас с того места, где я сижу, я могу видеть написанные мной за этот день буквы. Темные скалы на белом песке образуют ПОМОГИТЕ, каждая буква в четыре фута высотой. Следующий самолет обязательно заметит меня.

Если только он прилетит, этот следующий самолет.

Нога болит постоянно. Она распухла еще сильнее, и вокруг места перелома появилось зловещее пятно. Похоже, пятно растет, после тугой перевязки рубашкой боль немного утихает, но все же она настолько сильна, что я скорее падаю в обморок, чем засыпаю.

Я начал думать о том, что, возможно, потребуется ампутация.

3 ФЕВРАЛЯ

Лодыжка распухла еще больше, и пятно продолжает расти. Если понадобится операция, я думаю, что смогу ее провести. У меня есть спички, чтобы простерилизовать острый нож, есть иголка и нитки из набора для шитья. Рубашку я разорву на бинты.

У меня даже есть два кило «обезболивающего», хотя и немного не той разновидности, которую я обычно прописывал своим больным. Но они бы принимали его, если б смогли бы достать. Готов держать пари. Все эти престарелые дамы с синими волосами готовы вдыхать дезодорант, если есть надежда, что это поможет им взбодриться. Будьте уверены!

4 ФЕВРАЛЯ

Я решился на ампутацию ноги. Ничего не ел четыре дня. Если я буду дальше тянуть, то возрастет риск того, что во время операции я потеряю сознание от голода и шока и истеку кровью. А как бы мне не было скверно, я все еще хочу жить. Я помню, о чем рассказывал нам Мокридж на занятиях по анатомии. Старый Моки, так мы его называли. Рано или поздно, — говорил он, в процессе обучения у каждого студента-медика возникает вопрос: какой силы травматический шок может вынести человек? И он щелкал пальцем по анатомической таблице, указывая на печень, почки, сердце, селезенку, кишечник. Как правило, джентльмены, — говорил он, — ответ всегда сводится к новому вопросу: насколько сильно человек стремится выжить?

Я думаю, что смогу провести операцию успешно.

Я действительно так думаю. Полагаю, что я пишу для того, чтобы оттянуть неизбежное. Но мне пришло в голову, что я не закончил рассказ о том, как я оказался здесь. Возможно, мне стоит сделать это на случай, если операция пройдет неудачно. Это займет несколько минут, и я уверен, что еще будет достаточно светло для операции, тем более что на моих часах только девять часов девять минут утра. Ха!

Я полетел в Сайгон под видом туриста. Это звучит странно? Напрасно. Все еще находятся тысячи людей, которые приезжают в эту страну несмотря на затеянную Никсоном войну. В конце концов, есть же люди, которые ходят смотреть на обломки разбитых машин и петушиные бои.

Мой китайский друг дал мне товар. Я отвез его к Нго, который заявил, что это товар очень высокого качества. Он сказал мне, что Ли Цу выкинул один из своих номеров четыре месяца назад, и что его жена взлетела на воздух, повернув ключ зажигания своего «Опеля». С тех пор штучки не повторялись.

Я оставался в Сайгоне в течение трех недель. Я заказал себе место на туристическом лайнере «Каллас», который должен был отвезти меня в Сан-Франциско. Первая каюта. Подняться с товаром на борт не составило никакой проблемы. Нго подкупил двух таможенников, которые лишь бегло просмотрели мои чемоданы. Товар лежал в пакете, на который они даже и не взглянули.

«Миновать американскую таможню будет значительно труднее», — сказал мне Нго. «Но это уже ваши проблемы».

Я не собирался провозить товар через американскую таможню. Ранни Ханелли нанял ныряльщика, который должен был исполнить одну чертовски трудную работенку за три тысячи долларов. Я должен был встретиться с ним (думаю, что это должно было произойти два дня назад) в Сан-Франциско в ночлежке под названием «Отель Сент-Реджис». План заключался в том, что товар должен был быть помещен в герметичную банку. К ней был прикреплен хронометр и пакетик с красной краской. Как раз перед тем, как судно входило в док, банка должна была быть выброшена за борт.

Я как раз подыскивал поваренка или стюарда, который не отказался бы от небольшой суммы наличными и который был бы достаточно сообразителен — или достаточно глуп — чтобы не болтать потом попусту, но «Каллас» затонул.

Не знаю как и не знаю почему. Штормило, но корабль, казалось, вполне сносно справлялся с качкой. Около восьми часов вечера двадцать третьего числа где-то под палубой произошел взрыв. Я в это время был в кают-компании. «Каллас» немедленно начал накреняться на левый борт.

Люди вопили и носились туда и сюда. Бутылки в баре падали с полок и вдребезги разбивались об пол. С нижней палубы пришел, шатаясь, человек. Рубашка его сгорела, кожа подрумянилась. По громкоговорителю объявили, чтобы люди шли к спасательным шлюпкам, к которым они были приписаны во время инструктажа в начале круиза. Пассажиры продолжали бестолково носиться. Очень немногие из них побеспокоились о том, чтобы показаться на инструктаже. Я же не просто показался, я пришел рано, чтобы быть в первом ряду и все видеть. Я всегда уделяю самое пристальное внимание тому, что непосредственно касается моей шкуры.

Я спустился в свою каюту, взял пакеты с героином и положил каждый из них в отдельный карман. Затем я направился к спасательной шлюпке 8. Пока я поднимался по лестнице на главную палубу, раздалось еще два взрыва и судно накренилось еще сильнее.

Наверху царил хаос. Я увидел, как мимо меня пробежала отчаянно визжащая женщина с ребенком на руках, набирая скорость на скользкой, опрокидывающейся палубе. Она ударилась о перила и вылетела за борт. Я видел, как она сделала в воздухе два сальто и начала делать третье, но в этот момент я потерял ее из виду.

Человек в белой одежде повара, с ужасно обожженным лицом и руками, натыкался то на один то на другой предмет и кричал: «ПОМОГИТЕ МНЕ! Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ! ПОМОГИТЕ! Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ!»

Паника была почти всеобщей: она передалась от пассажиров команде, как заразная болезнь. Надо еще отметить, что время, прошедшее от первого взрыва до момента полного затопления «Калласа» составляло едва ли около двадцати минут. Вокруг некоторых спасательных шлюпок сгрудились толпы визжащих пассажиров, а некоторые были абсолютно свободны. Моя, расположенная на накренившемся борту, была почти пуста. Рядом с ней не было никого, кроме меня и простого моряка с угреватым мертвенно-бледным лицом.

«Давай спустим это чертово корыто на воду», — сказал он, бешено вращая глазами. «Проклятая мыльница идет прямо на дно».

Механизм для спуска спасательной шлюпки достаточно прост, но со своей бестолковой нервозностью он умудрился запутать спусковые канаты со своей стороны. Лодка пролетела вниз шесть футов и повисла, причем нос оказался двумя футами ниже, чем корма.

Я шел ему на помощь, когда он начал вопить. Ему удалось распутать узел, но одновременно его рука попала в блок. Жужжащая веревка дымилась на его ладони, сдирая кожу, и через мгновение он оказался за бортом.

Я бросил вниз веревочную лестницу, быстро спустился к ней и отцепил лодку от провисших канатов. Затем я стал грести, когда-то я делал это ради удовольствия во время пребывания на дачах друзей, а сейчас я делал это ради спасения своей жизни. Я знал, что если мне не удастся отплыть достаточно далеко от места, где затонет «Каллас», то он утащит меня за собой.

Через пять минут он ушел под воду. Мне не удалось полностью выплыть из зоны образования воронки. Мне пришлось бешено грести, чтобы хотя бы оставаться на одном месте. «Каллас» затонул очень быстро. За перила на носу корабля все еще цеплялись какие-то люди и жутко вопили. Они были похожи на стадо обезьян.

Шторм усилился. Я потерял одно весло, но сумел сохранить второе. Ту ночь я провел как в бреду. Сначала я вычерпывал воду, а потом хватал весло и бешено греб до тех пор, пока нос не зарывался в очередную волну.

Перед восходом двадцать четвертого числа волны стали нарастать у меня за спиной. Лодка ринулась вперед. Это было кошмарно, но в то же время радостно возбуждало. Внезапно доски затрещали у меня под ногами, но прежде чем лодка затонула, ее выбросило на эту спасительную груду скал. Я даже не знаю, где я, абсолютно никаких идей на этот счет. Я не очень-то силен в навигации, ха-ха!

Но я знаю, что я должен делать. Это последний выход, но, думаю, мне удастся проскочить. Разве не удавалось мне это всегда? Сейчас творят такие чудеса с протезами. Так что я неплохо проживу и с одной ногой.

Время узнать, так ли я хорош, как мне кажется. Удачи тебе, парень.

5 ФЕВРАЛЯ

Сделал.

Больше всего меня беспокоила боль. Я могу переносить боль, но мне казалось, что в моем ослабленном состоянии сочетание голода и боли заставит меня потерять сознание, прежде чем я успею закончить.

Но героин очень помог.

Я открыл один из пакетов и втянул носом две здоровенных щепотки, высыпанные на плоский камень. Сначала правая ноздря, потом левая. Я словно вдохнул в себя восхитительный холод, от которого онемело все тело с головы до ног. Я вдохнул героин сразу же после того, как закончил запись в дневнике. Это было в девять сорок пять. В следующий раз, когда я посмотрел на часы, тень уже сдвинулась, и я оказался частично на солнце. Было двенадцать сорок пять. Я отрубился. Никогда не думал, что это так прекрасно. Не могу понять, почему я так презирал это раньше. Боль, ужас, страдания... все исчезло, осталось лишь спокойное блаженное состояние.

В этом состоянии я и проводил операцию.

Боль все-таки была, особенно, в самом начале операции. Но я смотрел на нее как бы со стороны, словно это была чужая боль. Она беспокоила меня, но в то же время и интересовала. Можете понять это? Если вы когда-нибудь принимали сильный аналог морфина, возможно и можете. Он не просто снимает боль. Он меняет сознание. Ясность, спокойствие. Я понимаю, почему люди садятся на него, хотя «садиться» — это, пожалуй, слишком сильно сказано теми, кто никогда, разумеется, не пробовал, что это такое.

Примерно на середине боль стала возвращаться ко мне. Я был близок к обмороку. Я с тоской посмотрел на открытый пакет с белым порошком, но усилием воли заставил себя отвернуться. Если я приму еще, я наверняка истеку кровью, как если бы я потерял сознание. Начал считать наоборот от сотни.

Потеря крови могла сыграть критическую роль. Как хирург, я прекрасно это понимал. Ни одной лишней капли не должно было быть пролито. Если у пациента начинается кровотечение во время операции в госпитале, вы можете восполнить потерю крови. У меня такой возможности не было. То, что было потеряно — а к концу операции песок у меня под ногой был черным — могло быть возобновлено за счет внутренних ресурсов организма. У меня не было никакого оборудования, никаких инструментов.

Я начал операцию ровно в двенадцать сорок пять. Закончил в час пятьдесят, и немедленно принял новую дозу героина, гораздо больше, чем предыдущая. Я погрузился в туманный мир, где не было боли, и пробыл там почти до пяти часов. Когда я очнулся, солнце приближалось к горизонту, расстилая передо мной золотую дорожку на голубой воде. Я никогда не видел ничего более красивого... вся боль была лишь платой за это мгновение. Через час я принял еще немного, чтобы в полной мере насладиться закатом.

После того как стемнело я...

Я...

Подождите. Говорил ли я вам о том, что ничего не ел в течение четырех дней? И что единственной вещью, которая могла помочь мне восстановить иссякающие жизненные силы, было мое собственное тело? Более того, не повторял ли я вам снова и снова, что выживание зависит от нашей решимости выжить? Отчаянной решимости? Я не буду оправдываться тем, что на моем месте вы бы сделали то же самое. Во-первых, вы, скорее всего, не хирург. Даже если вы примерно знаете, как проводится ампутация, вы могли бы выполнить ее так скверно, что вскоре бы все равно умерли от потери крови. И даже если бы вы пережили операцию и травматический шок, мысль об этом никогда не пришла бы в вашу забитую предрассудками голову. Неважно. Никто об этом не узнает. Последним моим делом на этом острове, перед тем как я его покину, будет уничтожение этого дневника.

Я был очень осторожен.

Я помыл ее тщательно, перед тем как съесть.

7 ФЕВРАЛЯ

Культя сильно болела, время от времени боль становилась почти невыносимой. Но, по-моему, подкожный зуд, свидетельствующий о начале выздоровления, был еще хуже. Я вспоминал в тот день всех своих пациентов, которые лопотали мне, что не могут выносить ужасный, неотскребаемый зуд заштопанной плоти. А я улыбался и говорил им, что завтра им будет лучше, думая про себя, какими же хныкалками, слизняками, неблагодарными маменькиными сынками они оказались. Теперь я понимаю их. Несколько раз я почти уже собирался содрать повязку с культи и начать скрести ее, впиваясь пальцами в мягкую сырую плоть, раздирая корки, выпуская кровь на песок. Все, что угодно, все, что угодно, лишь бы отделаться от этого невыносимого зуда.

В такие минуты я считал наоборот начиная с сотни и нюхал героин.

Не знаю, сколько я всего принял, но почти все время после операции я был словно одеревеневшим. Подавляет голод. Я едва ли знаю о том, что я вообще могу есть. Слабое, отдаленное урчание в животе, и это все. Можно легко не обращать на него внимания. Однако, этого делать нельзя. В героине нет калорий. Я проверял свой запас энергии, ползая с места на место. Он иссякает.

Боже, я надеюсь, нет, но... может понадобиться еще одна операция.

(позже)

Еще один самолет пролетел над островом. Слишком высоко, чтобы от него мог быть какой-то толк. Все, что я мог видеть, это оставляемый им след. И тем не менее я махал. Махал и кричал ему. Когда он улетел, я заплакал.

Уже стемнело, и ничего не видно вокруг. Еда. Я начал думать о всякой еде. Чесночный хлеб. Улитки. Омар. Сочные бараньи ребра. Первосортные яблоки. Жареный цыпленок. Огромный кусок торта и тарелка домашнего ванильного мороженого. Семга, копченая ветчина с ананасом. Колечки лука. Луковый соус с жареной картошкой охлажденный чай долгими долгими глотками французское жаркое пальчики оближешь.

Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь, девяносто шесть, девяносто пять, девяносто четыре...

БожеБожеБоже...

8 ФЕВРАЛЯ

Еще одна чайка села на скалу сегодня. Жирная, огромная. Я сидел в тени скалы, на месте, которое я называю своим лагерем, положив на камень свою культю. Как только я увидел чайку, у меня тотчас же выделилась слюна, как у собаки Павлова. Я сидел и пускал слюнки, как маленький ребенок. Как маленький ребенок.

Я подобрал достаточно большой и удобно легший в руку кусок скалы и начал ползти к ней. У меня почти не было надежды. Но я должен был попытаться. Если я поймаю ее, то с такой наглой и жирной птицей я смогу отсрочить вторую операцию на неопределенно долгое время. Я пополз. Моя культя билась о камни, и боль от ударов отдавалась во всем теле. Я ждал, когда же она улетит.

Она не улетала. Она важно расхаживала туда и сюда, выпятив грудь, как какой-нибудь генерал авиации, делающий смотр войскам. Время от времени она поглядывала на меня своими маленькими отвратительными глазками, и я застывал в неподвижности и начинал считать наоборот, до тех пор пока она вновь не начинала расхаживать. Каждый раз, когда она взмахивала крыльями, я леденел. У меня продолжали течь слюни. Я ничего не мог с собой поделать. Как маленький ребенок.

Не знаю, как долго я подкрадывался к ней. Час? Два? И чем ближе я подкрадывался, тем сильнее билось мое сердце и тем соблазнительнее выглядела чайка. Мне даже показалось, что она дразнит меня, и когда я приближусь к ней на расстояние броска, она улетит. Руки и ноги начали дрожать. Во рту пересохло. Культя адски болела. Мне показалось, что у меня начались ломки. Но так быстро? Ведь я принимал героин меньше недели!

Не имеет значения. Я нуждаюсь в нем. И там еще много осталось, много. Если мне надо будет позднее пройти курс лечения, когда я вернусь в Штаты, я выберу лучшую клинику в Калифорнии и сделаю это с улыбкой. Так что сейчас это не проблема, не так ли?

Когда я приблизился на расстояние броска, я не стал швырять камень. У меня появилась болезненная уверенность в том, что я промахнусь. Надо было подобраться поближе. И я продолжал ползти с камнем в руках, запрокинув голову, и пот стекал ручьями с моего изнуренного тела. Зубы у меня начали гнить, говорил ли я вам об этом? Если бы я был суеверным человеком, я бы решил, что это потому, что я съел...

Я снова остановился. Теперь я подобрался к ней ближе, чем к любой из предыдущих чаек. Но я все никак не мог решиться. Я сжимал камень так, что пальцы мои начали болеть, но не мог швырнуть его. Потому что я совершенно точно знал, что ждет меня, если я промахнусь.

Плевать, если я использую весь товар! Я ускользну от них. Я буду кататься как сыр в масле всю свою оставшуюся жизнь! Долгую, долгую жизнь!

Я думаю, я бы подобрался с камнем прямо к ней, если бы она наконец не снялась со скалы. Я бы подполз и придушил бы ее. Но она расправила крылья и взлетела. Я закричал, вскочил на колени и бросил камень со всей силой, на которую был способен. И я попал!

Птица издала придушенный вскрик и свалилась на другой стороне скалы. Бормоча и смеясь, уже не предохраняя свою культю от ударов, я вполз на вершину и стал спускаться с другой стороны. Я потерял равновесие и ударился головой. Я не заметил этого тогда, несмотря на то что заработал приличную шишку. Все, о чем я мог думать тогда, была птица, и как я подбил ее. Фантастический успех, попал прямо в крыло!

Она ковыляла к берегу, волоча за собой сломанное крыло. Брюшко было все в крови. Я полз за ней так быстро, как только мог, но она двигалась быстрее меня. Гонка калек! Ха! Ха! Я поймал бы ее — дистанция между нами сокращалась — если бы не руки. Они могут мне снова понадобиться. Но несмотря на все предосторожности, когда мы достигли берега, ладони были изранены. Кроме того я разбил часы об острый угол скалы.

Чайка шлепнулась в воду, омерзительно крича, и я попытался схватить ее. В руке у меня оказалась горстка хвостовых перьев. Потом я упал, наглотался воды и чуть не захлебнулся.

Я пополз дальше. Я даже попытался плыть за ней. Повязка слетела с культи. Я начал тонуть. Мне едва удалось выбраться на берег, дрожа от изнеможения, обезумев от боли, плача, крича и проклиная чертову птицу. Она болталась на воде еще довольно долго, все дальше и дальше отплывая от берега. Кажется, я даже начал умолять ее вернуться. Но в тот момент, когда она доплыла до рифа, она, по-моему, была уже мертва.

Это несправедливо.

У меня ушел почти час на то, чтобы вернуться к лагерю. Я принял большую дозу героина, но даже и после этого я был чертовски зол на чайку. Если мне не суждено было поймать ее, зачем же было меня так дразнить? Почему она просто не улетела?

9 февраля.

Я ампутировал свою левую ногу и перевязал культю брюками. В течение всей операции я пускал слюни. Пускал слюни. Точно так же, как когда я увидел чайку. Безнадежно пускал слюни. Но я заставил себя подождать до вечера. Я считал в обратном направлении начиная со ста.. двадцать или тридцать раз! Ха! Ха!

И тогда...

Я постоянно повторял себе: холодное жареное мясо. Холодное жареное мясо. Холодное жареное мясо.

11 ФЕВРАЛЯ (?)

Дождь последние два дня. И сильный ветер. Мне удалось отодвинуть несколько глыб от центральной скалы, так что образовалась нора, в которую я мог залезть. Нашел маленького паука. Сжал его между пальцами, прежде чем он успел убежать, и съел. Очень вкусный. Сочный. Подумал, что глыбы надо мной могут свалиться прямо мне на голову. Ну и пусть.

Переждал шторм в каменной норе. Может быть, дождь шел и три дня, а не два. А может и один. Но мне показалось, что за это время дважды успело стемнеть. Мне нравится отрубаться. Не чувствуешь ни боли, ни зуда. Я знаю, что выживу. Не может быть, чтобы человек пережил такое напрасно.

Когда я был ребенком я ходил в церковь, где служил коротышка-священник, любивший распространяться об аде и смертных грехах. Это был его настоящий конек. Нельзя искупить смертный грех, — такова была его точка зрения. Мне он приснился прошлой ночью. Отец Хэйли в черной рясе, с усиками под носом. Он угрожающе тряс пальцем и говорил: «Тебе должно быть стыдно, Ричард Пинцетти... смертный грех... ты проклят, мальчик... проклят навеки...»

Я захохотал над ним. Если это не ад, то что же тогда ад? И единственный смертный грех — это когда ты сдаешься.

Половину времени я провожу под героином. В оставшееся время я чувствую зуд и боль в культях, которая еще усиливается от сырости.

Но я не сдамся. Клянусь. Ни за что не сдамся. Не может быть, чтобы все это было зря.

12 ФЕВРАЛЯ

Снова выглянуло солнце, прекрасный день. Надеюсь, что сейчас мои дружки отмораживают себе задницы.

Этот день был удачным для меня, удачным, насколько это вообще возможно на этом острове. Лихорадка, которой я страдал во время плохой погоды, похоже, спала. Я чувствовал себя слабым и дрожал, когда я выполз из своего убежища, но полежав на горячем песке два или три часа, я вновь почувствовал себя почти человеком.

Дополз до южной части острова и нашел там несколько прибитых штормом деревяшек, в том числе и несколько досок от моей спасательной шлюпки. Некоторые из них были покрыты водорослями. Я отскреб их и съел. Мерзость ужасная. Вроде того, как ешь синтетическую занавеску. Но этим днем я чувствовал себя значительно лучше.

Я вытащил все деревяшки на берег, как можно дальше от воды, чтобы они просушились. У меня же до сих пор сохранилась банка с неотсыревающими спичками. Я разведу сигнальный костер, на тот случай, если меня будут искать. Если нет, то на нем я смогу приготовить пищу. А сейчас я собираюсь поспать.

13 ФЕВРАЛЯ

Нашел краба. Убил его и поджарил на небольшом костре. Этим вечером я почти поверил в Бога.

14 ФЕВ

Только этим утром заметил, что штормом смыло большинство камней, составлявших мой призыв о помощи. Но шторм закончился... три дня назад? Неужели я все это время был так одурманен? Надо разобраться с этим, снизить дозу. Что если корабль пройдет мимо, когда я буду в отрубе?

Я заново выложил буквы, но это отняло у меня целый день, и сейчас я чувствую себя изнуренным. Искал крабов в том месте, где поймал предыдущего, но ничего не нашел. Порезал руки о камни, из которых составлял буквы, но тут же продезинфицировал раны йодом, несмотря на всю свою усталость. Я должен заботиться о своих руках. Должен, несмотря ни на что.

15 ФЕВ

Чайка села на верхушку скалы. Улетела раньше, чем я подкрался на расстояние броска. Я мысленно отправил ее в ад, где она будет вечно выклевывать глаза отца Хэйли.

Ха! Ха!

Ха! Ха!

Ха

17 ФЕВ (?)

Отнял правую ногу до колена, но потерял много крови.

Боль нарастает, несмотря на героин. Человек пожиже давно бы умер от травматического шока. Позвольте мне ответить вопросом на вопрос: насколько сильно пациент стремится выжить? Насколько сильно пациент хочет жить?

Руки дрожат. Если они подведут меня, со мной покончено. Они не имеют права подвести меня. Никакого права. Я заботился о них всю свою жизнь. Холил их. Так что пусть лучше и не пытаются. Или им придется пожалеть об этом.

По крайней мере я не голоден. Одна из досок, оставшихся от шлюпки, треснула посередине. Один конец получился острым. Я насадил на него... У меня текли слюни, но я заставил себя подождать. А затем начал думать о... мясе, которое мы жарили большими кусками на решетке. У Уилла Хаммерсмита на Лонг Айленде был участок с решеткой, на которой можно было зажарить целую свинью. Мы сидели на веранде в сумерках с доверху наполненными стаканами в руках и разговаривали о хирургии, о гольфе или о чем-нибудь другом. И ветерок доносил до нас сладкий запах жареной свинины. Сладкий запах жареной свинины, черт возьми.

ФЕВ (?)

Отнял другую ногу у колена. Весь день клонит в сон. «Доктор, эта операция была необходима?» Хаха. Руки трясутся, как у старика. Ненавижу их. Кровь под ногтями. Сволочи. Помнишь этот муляж в медицинском колледже с прозрачным желудком? Я чувствую себя, как он. Но только я не хочу ничего рассматривать. Ни так ни этак. Помню, старина Дом обычно говорил там. Приближался к вам на углу улицы, пританцовывая в своем клубном пиджаке. И вы спрашивали: ну что, Дом, как у тебя с ней все прошло? И Дом отвечал: ни так ни этак. Старина Дом. Надо мне было остаться в своем квартале, среди старых дружков.

Но я уверен, что при правильном лечении и с хорошими протезами я буду как новенький. Я смогу вернуться сюда и рассказать людям: «Вот. Где это. Случилось».

Хахаха!

23 ФЕВРАЛЯ (?)

Нашел дохлую рыбу. Гнилую и вонючую. Съел ее тем не менее. Хотелось сблевать, но я не позволил себе. Я выживу. Закаты так прекрасны.

ФЕВРАЛЬ

Не могу решиться, но должен это сделать. Но как я смогу остановить кровь из бедренной артерии? На этом уровне она огромна, как туннель.

Должен это сделать. Любым способом. Я пометил линию надреза на бедре, эта часть еще достаточно мясиста. Я провел линию вот этим самым карандашом.

Хорошо бы слюни перестали течь.

ФЕ

Ты... заслуживаешь... перерыв... сегодня... скорооо... встанешь и пойдешь... в «Макдональдс»... две отбивных... соус... салат... соленые огурцы... лук... на... булочке... с кунжутными семенами...

Ля... ляля... трааляля...

ФЕВР

Посмотрел сегодня на свое отражение в воде. Обтянутый кожей череп. Интересно, сошел ли я с ума? Должно быть. Я превратился в монстра, в урода. Ниже паха ничего не осталось. Голова, прикрепленная к туловищу, которое тащится по песку на локтях. Настоящий урод. Краб. Краб в отрубе. Кстати, не так ли они себя сами теперь называют? Эй парень я несчастный краб не дашь ли мне цент.

Хахахаха

Говорят, что человек — это то, что он ест. Ну что ж, если так, то я НИСКОЛЬКО НЕ ИЗМЕНИЛСЯ! Боже мой травматический шок травматический шок НИКАКОГО ТРАВМАТИЧЕСКОГО ШОКА НЕ СУЩЕСТВУЕТ

ХА

ФЕ/40?

Видел во сне своего отца. Когда он напивался, то не мог выговорить ни слова по-английски. Впрочем, ему и нечего было выговаривать. Чертов мудак. Я так был рад уйти из твоего дома папочка ты чертов мудак. Я знал, что сделаю это. И я ушел от тебя, так ведь? Ушел на руках.

Но им уже больше нечего отрезать. Вчера я отрезал уши.

левая рука моет правую и пусть твоя левая рука не знает о том что делает правая раз два три четыре пять вышел зайчик погулять

хахаха.

Какая разница. одна рука или другая. мясо хорошее хорошая еда спасибо тебе Боже ты добр к нам всегда.

у пальцев вкус пальцев ничего особенного

@темы: безумие, рассказы, не своё

---

Звонок из сна

[Скрёб-поскрёб]

Задумывались ли вы когда-нибудь, что сон может быть больше, чем просто сон? Что во сне можно попасть в реальное место, увидеть настоящие события и разговаривать с настоящими людьми? Я вот задумывался. Причиной тому несколько странных снов, о которых, собственно, хочу рассказать. Если вкратце — несколько раз я ложился спать в одном месте, а просыпался в другом. Правда, длился каждый такой «прыжок» очень недолго.

В первый раз всё было очень быстро и неинтересно. Я лег спать в гостях, задремал и вдруг понял, что лежу в своей постели у себя дома. От удивления я вскочил на кровати, стал оглядывать комнату. Однако ничего необычного не обнаружилось — обычная комната. Я решил — мол, ничего себе, приснилось, что я в гости ходил и лег там спать. И тут...

Да, я проснулся. В гостях, там, где и должен был быть.

Конечно, можно сказать, что всё это был просто реалистичный сон. Я тогда так и решил, хотя заснуть в тот вечер еще долго не мог. Только внутри осталось какое-то неприятное чувство, как будто я знал, что на самом деле обманываю себя.

Второй случай был гораздо интереснее. Случился он где-то полгода назад. В тот день я встал очень рано и всё утро мотался по делам. Где-то в обед я вернулся домой жутко уставшим и решил прилечь подремать. Очень быстро я провалился в глубокий сон. Внезапно у меня началось осознанное сновидение (ОС). Здесь надо сделать ремарку, что ОСами я не увлекаюсь и не стремлюсь их специально вызывать. Тем не менее, ОСы меня почему-то очень любят и частенько снятся без какого-либо приглашения, так что я неплохо в них ориентируюсь. Ну, раз уж мне начал сниться ОС, то надо получить от этого какое-то удовольствие.

Те, кто занимается такими снами, наверное, знают — чтобы не разрушить сновидение, мысль о том, что это сон, надо держать на самой границе сознания. С одной стороны, чтобы мозг не начал слишком офигевать от происходящего и не разбудил тебя, а с другой — чтобы не забыть о том, что это сон, и не скатиться в обычное бессознательное и бесконтрольное сновидение. Как я уже сказал, ОСы посещают меня достаточно часто, и я со временем как-то естественно научился этому искусству равновесия.

Ну так вот: мне снилось, что я хожу по чьей-то квартире (довольно совковой, но уютной). Необычным было то, что смотрел я на это в искаженных цветах и перспективе, как будто смотрел через линзу. Почему-то пришло в голову сравнение с подачей сигнала в неправильной кодировке на видеовход телевизора. Такое было со мной в первый раз, и я с любопытством «балансировал», наблюдая за сном и исследуя квартиру. Такая искаженная картина была ещё несколько минут, а потом вдруг резко произошла «настройка»? и меня выкинуло из сна. И я оказался в той самой квартире.

Сказать, что я испугался — не сказать ничего. Я сразу же проверил всеми известными способами, что это не сон, оглядел руки, попробовал посчитать в уме и всё такое. Стал оглядываться в поисках книги (надежный тест, как мне говорили), но, похоже, обитатель этой квартиры не слишком жаловал чтение. По крайней мере, в той комнате, где я стоял, книг не было, а «стенка» была забита всякими безделушками и барахлом.

Я пошел в соседнюю комнату. Мне уже было понятно, что это не сон и я каким-то образом оказался запертым в чужой квартире. Самым логичным объяснением был вариант, что меня накачали какой-то дурью, пока я спал, похитили и отвезли сюда. Интересно только, кому я нужен? Мои родственники небогатые, ни в каком криминале я не замешан...

Внезапно мне стало плохо и резко потемнело в глазах. Голова начала кружиться. Вернее, лучше будет сказать, что мою голову засунули во включенную центрифугу стиральной машинки. И это не преувеличение, я говорю в буквальном смысле. Было чувство, как будто я всплываю из большой глубины через толщу воды. И я открыл глаза... у себя дома!

Конечно, и в тот раз я в конце концов убедил себя, что это был просто реалистичный сон. Но, тем не менее, после этого случая я часто стал задумываться, как можно было бы доказать, что это не сон, если такое произойдет еще раз. Забрать что-то «оттуда» я не мог — это мне было почему-то интуитивно понятно. Оставались два глобальных способа. Во-первых, можно попробовать как-то взаимодействовать с внешним миром. Во-вторых, можно получить какую-то информацию, которую во сне получить невозможно.

Первый способ весомее, но у него масса недостатков. К примеру, мне сразу пришло в голову зайти в Интернет и создать тему на форуме или написать самому себе сообщение в «Контакте». Но, к примеру, в той квартире, в которой я был, компьютера не было, а даже если бы и был, то за те 30 секунд, которые у меня были, я не смог бы разобраться в чужом компьютере, залезть в Интернет и сделать что-то осмысленное.

Немного подумав, я решил, что гораздо проще и надежнее воспользоваться обычным телефоном — просто звякнуть самому себе на мобилку. Почти беспроигрышный вариант, хотя и тут меня терзали сомнения. Вдруг я перемещаюсь не только в пространстве, но и во времени? И, к примеру, позвоню самому себе в далеком прошлом?.. После этого я долго переживал, вспоминая обо всех пропущенных звонках с неизвестных номеров и всех «извините, ошибся номером» за много лет, с 10-го класса, когда родители подарили мне мой первый телефон (к слову, с тех пор я ни разу не менял номер).

Второй способ с получением информации был гораздо привлекательнее. Взять хоть вид из окна. Чтобы его запомнить, нужна буквально секунда, в отличие от использования Интернета или телефона. А если удастся найти это место в реальности, то это будет однозначное доказательство. Однако как это сделать на практике? Место, на которое выходили окна той квартиры, где я уже побывал, я запомнил хорошо. Но вот как его найти? Даже свой небольшой город я знаю не настолько хорошо, чтобы на сто процентов гарантировать, что место, которое я видел, не находится не где-то в нём. Что уж говорить про остальные города...

Теперь, собственно, про третий, последний случай. Произошел он месяца полтора назад. После него я с некоторым разочарованием стал уверен, что всё события, которые я описал раньше, были просто снами.

По крайней мере, так я считал до сегодняшнего дня.

Я ещё не упоминал, что живу с девушкой (съехались мы совсем недавно). Иногда раз в пару недель она ездит домой к маме, а я остаюсь один, как в старые добрые времена. Так случилось и в тот день. В пятницу она уехала домой после работы, и я просидел один за компьютером до поздней ночи, потом лёг спать.

Утром я проснулся от звука открывающейся двери. Вошла моя девушка, мы сказали друг другу «привет», она пошла на кухню разбирать пакеты с едой (её мать всегда нагружает свою доченьку кучей разных продуктов). Я сонный выполз из постели и присоединился к ней на кухне — поставил чайник, сел болтать о том, как вчера день прошел и обо всём прочем. Однако что-то не давало мне покоя. Дело в том, что на ночь я всегда закрываю дверь на цепочку. А то, как я делал это вчера, мне особенно запомнилось. Так как же она вошла? Я как бы между делом поинтересовался, не была ли закрыта цепочка, на что девушка удивленно ответила, что нет. Я кивнул, но в голове уже вертелось одно объяснение. Не знаю, возможно, это признак шизофрении, но первое, что я тогда подумал — что всё это сон. И лёг я вчера не здесь. Второе, что всплыло у меня в голове — это мой старый план проверки.

Я пошёл в зал, но быстро понял, что не знаю, где мой телефон. Я крикнул своей девущке:

— Дорогая, можно я с твоего телефона позвоню?

— Да, конечно!

Она влетела в зал, дала свой телефон и начала шутливо интересоваться, не любовнице ли я собрался звонить, и шутить на эту тему, преувеличенно пытаясь заглянуть мне через плечо, чтобы посмотреть, кому я звоню. Однако по моему лицу она быстро поняла, что мне надо сделать какой-то серьезный звонок, и ретировалась на кухню, продолжать разбирать продукты.

Я открыл список вызовов в телефоне. На самом верху был мой номер, что неудивительно, так как это был телефон моей девушки. Я нажал на него и поднес трубку к уху. Пошли длинные гудки. Я стал вертеться на месте, прислушиваясь, не вибрирует ли где мой телефон, чувствуя себя при этом полным идиотом. Внезапно на том конце подняли трубку. Жизнерадостный голос сказал что-то вроде:

— Привет, любимая, как дела?

Я застыл на месте, потом быстро выпалил:

— Привет. Это я. Звоню тебе из сна, как мы договаривались.

На том конце повисло удивленное молчание.

И всё. Это последнее, что я помню.

Конечно, я проснулся у себя дома... один. Дверь была закрыта на цепочку изнутри. В телефоне не было новых вызовов. Я позвонил своей девушке — она сказала, что только собирается назад и будет где-то во второй половине дня. Похоже, что всё это был просто сон. Никаких доказательств. Прямой эксперимент по проверке провалился.

Как я уже сказал, с тех пор прошло месяца полтора. На этой неделе моя девушка в очередной раз уезжала к родителям. Я на этот раз тоже собрался в гости к своему другу, который давно меня звал к себе. Живёт он в другом городе, так что ехать к нему пришлось с ночёвкой. Впрочем, для него это не проблема, так как живёт он один в просторной «двушке», которая досталась ему по наследству. Мы погуляли по городу, вечером выпили немного пивка. На следующий день я уже собрался домой и шёл на автовокзал, когда зазвонил телефон. Я вытащил его из кармана и увидел, что это звонит моя девушка — должно быть, вернулась раньше меня и интересуется, когда я приеду. Я взял трубку, поприветствовал её и услышал фразу: «Привет. Это я. Звоню тебе из сна, как мы договаривались».

Ну что тут можно вообще сказать в принципе?! Я мгновенно в деталях вспомнил свой старый сон. Вспомнил всё, что происходило до него. На том конце раздался щелчок, и пошли короткие гудки. Хотя, даже если бы трубку не повесили, я все равно бы не смог выдавить из себя ни слова. Я простоял на том месте где-то час (по внутренним ощущениям), не зная, что делать. В конце концов, немного походив по улице, я решил, что не буду возвращаться сегодня домой. Перезванивать я тоже не стал. Не потому, что боялся разговора с самим собой (блин, у меня какое-то деление на ноль в голове, когда я пытаюсь об этом думать), а чтобы не пугать свою девушку. Да и вообще, мне почему-то не хочется ей пока всё это рассказывать.

В общем, пошлявшись по улицам, я решил вернуться к своему другу. Сказал ему, что не успел на автобус, пробормотал какие-то извинения и попросил разрешения остаться переночевать еще на одну ночь. Он, кажется, не слишком поверил, но возражать не стал — наверное, решил, что я поссорился со своей девушкой или что-то в этом роде. Мы посидели еще, болтая, как и вчера, но на этот раз разговор не клеился. Где-то часа два назад он сказал, что ему завтра надо рано вставать на работу и пошел к себе спать. А я остался один с ноутбуком и с вами. Что делать завтра, я еще не решил.

@темы: сновидения, рассказы, телефон, искажения времени и пространства, не своё

---

Игры памяти

[Скрёб-поскрёб]

Началось всё в 2000 году. Я попала в страшную аварию — из четверых, кто находился в машине, выжила только я, отделалась легким сотрясением мозга. Вот тут и начались странности: я абсолютно не помнила, кто были те люди, которые находились со мной в машине, как я в ней оказалась и что я делала на другом конце города, где до этого я была всего пару раз, и то проездом.

Случай этот стал постепенно забываться: я была молодой и решила не заморачиваться, убедив себя, что в машине я оказалась совершенно случайно (скажу сразу, что я не пью и не употребляю наркотики). Но через какое-то время я поняла, что с моей памятью что-то не так. В разговорах с родственниками и друзьями стали обнажаться нестыковки. Например, я точно знаю, что я уезжала и прожила год в Краснодаре, а мать и сестра говорят, что я была там всего три месяца. Когда умирал мой отец,я была в командировке, а сестра говорит, что мы вместе везли его на «скорой» в больницу. Спрашиваю подругу, как дела у нашего знакомого и у его брата-близнеца — а она смотрит на меня, как на идиотку, и утверждает, что он один в семье. Встречаю знакомую женщину, интересуюсь, как здоровье её собаки, и опять недоуменный взгляд: собака здорова, а я прекрасно помню, что ее кавказцу ампутировали переднюю лапу — было очень жалко смотреть, как красивый сильный пес нелепо прыгает по двору. И таких случаев много — причем я помню все ярко во всех подробностях. Но спорить бессмысленно: все утверждают другое.

Конечно, все это можно списать на травму головы, но есть кое-что еще. У меня на предплечье достаточно большой шрам — откуда он, я не знаю, а родственники не помнят. Когда я решила сделать татуировку, мастер сказал, глядя на шрам, что такие следы остаются, когда наколки выводят кислотой. То есть, получается, шрам есть, а татуировку никто не помнит.

Это касается и учебы. В школе я изучала английский — судя по аттестату, знала на отлично, а сейчас не дотяну даже до первого класса. Имею диплом бухгалтера-экономиста, но для меня это темный лес — зато у меня неслабые познания в медицине, по крайней мере, в теории. Понятия не имею, откуда я знаю названия инструментов и прекрасно знаю строение внутренних органов.

Мама говорит, что до 14 лет я профессионально занималась танцами. Можно было бы поверить, растяжка у меня до сих пор хорошая — но абсолютно отсутствует слух. Был четвёртый разряд по шахматам — а теперь я только и знаю, как ходят фигуры. И таких вот нестыковок много — все не напишешь. Я уже и не стараюсь спорить, а если понимаю, что говорю что-то не то, то перевожу в шутку, чтобы не сочли за сумасшедшую. Мне просто интересно знать, что со мной происходит, связано ли это с аварией — и какие сюрпризы мне еще преподнесет моя память.

Автор: Евгеника

@темы: параллельные миры, рассказы, не своё

---

Дворовая игра

[araraz]

Мне и моей младшей сестре посчастливилось застать в детстве то счастливое время, когда компьютеров еще не было и все забавы ребенку приходилось искать вне стен квартиры.

Вика и другие девчонки ее возраста зачастую играли во дворе в кукол, магазин, парикмахерскую. Я в это время вместе со своими товарищами лазил по гаражам и деревьям, исследовал чердаки и подвалы на своей улице, жег солярку на пристани и выкладывал камнями рельсы ближайшей железной дороги. Пацаном я был бравым и безрассудным, едва ли преувеличу, если скажу, что бывали моменты, когда я находился на волосок от смерти. Благо есть в нашем мире какие-то силы, которые оберегают детей, в этом я не единожды убеждался и в дальнейшем.

Лето было наилучшим периодом года. Дворовая компания у нас и так была немаленькой, а в свободное от школы время сюда к родственникам приезжало еще почти столько же ребятни, и становилось весело как никогда. Мы переставали делиться на девчачьи и мальчишечьи компании, всем табором ходили на пляж, бегали за молочными коктейлями в гастроном, играли во всевозможные игры.

Днем мы чаще всего скрывались от солнца в подъезде или дворовой беседке, коротая время за «Монополией» или картами. Когда жара спадала, принимались играть в «казаков-разбойников» и «зомби». Последняя игра представляла собой усовершенствованные нами салки, когда водящий сперва ловил одного человека, потом они вместе открывали охоту за другими и так далее, пока в конечном итоге не оставался один «живой». Ему в следующем раунде доставался кусочек мела, им он рисовал на асфальте черты, через каждую из которых «зомби» не могли переступать по десять секунд. Особое удовольствие доставляло быстро делать по нескольку параллельных линий, тем самым вынуждая преследователей не тратить время на подсчеты, а бежать в обход.

Но самое великолепное времяпрепровождение ждало нас каждый вечер, когда садилось солнце, и мы начинали играть в прятки. Наш двор, окутанный темнотой, был идеальным местом для этой забавы. С одной стороны условную игровую территорию ограждал наш пятиэтажный г-образный дом, обеспечивающий двору единственное освещение в лице лампочек над подъездными дверями. С другой стороны находился обнесенный кованой изгородью заброшенный детский сад, в то время пустовавший и ожидавший перемещения районного суда. Возле бывшего детсада возвышался пригорок, обильно заросший деревьями и кустарником.

В самом дворе можно было найти палисадники с чуть менее богатой, чем на пригорке, флорой, детскую площадку с беседкой, столбы с веревками, где неизменно сушилось чье-то белье, три ржавых гаража, между которыми зияли две заманчивые, но всем известные щели, глубокий наружный вход в подвал, пару высоких валунов и многое другое. Одним словом, мест для прятанья было предостаточно и постоянно находились новые.

Мне тогда было девять лет, Вике – пять. В один из поздних июльских вечеров наша дружная компания традиционно развлекалась игрой в прятки. Очередной водящий, уткнувшись лицом в стену дома, начал отсчет, а остальные игроки, смеясь и предвкушая первосортный стелс-экшен, рассыпались по темноте. Мне пришло в голову спрятаться под автомобиль, стоящий на проезжей части двора. Лежа на нагретом асфальте, я немного погодя услышал несколько победных «Дыр-дыра, сам за себя!» и то, как пару игроков водящий в свою очередь «задырдырил».

Потом вдалеке вдруг послышался Викин плач. Услышав его, я подумал, что Вику либо обидели, либо она упала, ударилась или что-то в этом роде. В любом случае нужно было пойти узнать, что стряслось. Я вылез из-под машины, подошел к дому и окликнул сестру. Водящий бесцеремонно «задырдырил» меня и вместе с другими ребятами, ожидавшими окончания раунда, сказал мне, что они видели, как плачущая Вика побежала домой. Я пошел следом за ней, хоть и знал, что мне могло здорово влететь от родителей за то, что не уследил.

Когда я открыл дверь квартиры, ко мне вышла взволнованная мать и стала расспрашивать, что случилось на улице. Я честно ответил ей, что не знаю: мы всем двором играли в прятки, я и сестра спрятались в разных местах, потом я услышал, как она заплакала, и так далее.

Вика сидела в кухне и, всхлипывая, пила молоко. Успокоившись, она сперва отказывалась отвечать на наши с матерью вопросы, потом сказала лишь: «Я испугалась». Больше мы не смогли ничего из нее вытянуть. Признаться, я не придал Викиным словам никакого значения, поскольку в детстве она боялась всего на свете: иллюстраций насекомых в детской энциклопедии, рекламу «шипучего Целаскона», красную рожицу, нарисованную кем-то на соседнем доме, подаренную маминой подругой игрушечную обезьяну и кучу других вещей. Я решил, что сестру напугала очередная глупость вроде этих. «Ну и сиди себе дома, мне меньше забот», – подумал я.

Было вообще удивительно, что Вика играла с нами в прятки, «казаков-разбойников» и прочие подвижные игры. Пряталась она плохо, бегала медленно, водить ее никогда не заставляли, а ловили только в крайнем случае. Она даже правил ни одной игры толком не знала. Может, участвовала просто ради того, чтобы влиться в компанию.

Я пошел играть дальше и, надо сказать, отлично провел тогда время. Мне не единожды пригодилась ранее найденная под машиной нычка, которую никто, к счастью, не заметил. Также я часто прятался в кустах на склоне вышеупомянутого пригорка. Однажды ко мне сверху тихо спустился Сашка Матвеев – мальчишка, который приезжал сюда летом к дедушке с бабушкой, – и сообщил, что нашел потрясающую нычку за пригорком, по-видимому, возле ограды заброшенного детсада. Я уже было полез наверх вместе с ним, чтобы собственнолично увидеть расхваленную находку, но потом заметил, что водившая девчонка направилась снизу рассматривать игровую площадку, и посчитал, что этот момент стоило использовать. Поэтому я покинул Сашку и помчался избавлять себя от участи водящего в следующем раунде, а потом как-то забыл о рассказанном мне секрете, поскольку и без него было чем разнообразить игру.

Я, например, придумал прятаться в тени деревьев и, будучи невидимым для находящихся на свету людей, спокойно стоять там и следить за чужим перемещением. А мой сосед по подъезду Димка Лыткин, вынесший из дома советский металлический фонарик, в один из раундов включил его и сбегал положил на землю за массивными валунами, потом вернулся и попросил всех спрятаться в одном и том же месте в противоположной части двора. Результат всецело оправдал его ожидания: водящий, заметив свет фонарика, твердым шагом направился к валунам, и не успел он до них дойти, как больше двадцати человек коллективно подбежали к стене дома и каждый прокричал «Дыр-дыра, сам за себя!», тем самым вынудив несчастного водить еще раз. Сейчас я, конечно, понимаю, что это был попросту обман ради обмана, но тогда мы искренне посчитали Димку гением тактики.

В общем, в тот раз мы повеселились от души и играли допоздна, пока большинство из нас не были загнаны взрослыми домой. У меня на приятные жизненные моменты, пусть даже давнопрошедшие, память очень хорошая.

Это было тринадцать лет назад. Сестра в этом году окончила школу, я через год буду оканчивать ВУЗ. На днях Вика ловко поймала паука, ползшего по кухонному столу, и выкинула его в окно. Я отметил, что когда-то она до смерти боялась даже нарисованных пауков, не говоря уже о настоящих, и мы разговорились с ней, вспомнив всю ту ерунду, что пугала ее в детстве. Разговор, как вы поняли, дошел и до вышеописанного случая, после которого сестра напрочь перестала с нами играть. Услышав мой вопрос о том злополучном дне, Вика рассмеялась и охотно поделилась давней тайной. Вот только мне, когда она начала говорить, стало не до смеха – по коже у меня побежали мурашки.

Вика рассказала, что она тогда в кои-то веки хорошо спряталась, а именно тоже в кустах на склоне пригорка. И через некоторое время сверху точно так же на четвереньках спустился Сашка Матвеев. Сев рядом с ней, он сказал, что нашел за пригорком красивую куклу, которую хотел бы ей подарить. Родители строго запрещали нам брать что-то у чужих, поэтому Вика ответила, что ей ничего не нужно. Сашка начал настойчиво уговаривать ее пойти наверх, чуть ли не хватая за руку. Вика разозлилась и сказала ему, чтобы он отстал. Услышав это, Матвеев, по ее словам, скорчил жуткую раздосадовано-враждебную гримасу и вдруг принялся с остервенением жрать траву, буквально вырывать с комками земли и запихивать себе в рот. Мою сестру его поведение, разумеется, испугало, она заплакала и попросила Сашку уйти. И он на удивление ушел, точнее как-то своеобразно попятился и, не отрывая от Вики злобного взгляда, скрылся на темном пригорке, откуда и появился.

Почему Викин рассказ напугал меня спустя столько лет? Матвеев, может, и был пацаном со странностями – я точно сказать этого не могу, поскольку в свое время общался с ним очень мало. Вот только это не он в тот вечер поочередно посетил нас с сестрой, под разными предлогами приглашая пойти что-то посмотреть в кромешной темноте за пригорком. Потому что я с абсолютной, стопроцентной точностью помню, что именно Сашка «задырдырил» меня возле дома, когда я вылез из-под машины и пошел разбираться, почему заплакала Вика. И что бы это ни прилезало тогда сверху, я-то уже почти последовал за «этим», если бы не мое порывистое решение побежать к дому.

Автор: Gallows Bird

@темы: дети, сущности, не своё

---

Харанка

[Шо]

Среди причин, по которым Артём не покидал пост штатного журналиста газеты «Энский Вестник», можно было выделить две основных: любовь к журналистике как искусству и отсутствие каких-либо альтернатив в самом Энске. В более крупные города он не рвался совершенно намеренно, справедливо полагая, что никому там не понадобится. Да и вряд ли бы там прижился после сонного Энска, в который все новости приходили с опозданием.

Сам «Вестник» представлял собой печатное издание в шесть листов на бумаге нехорошего качества, выходившее раз в две недели. Самые крупные новости, как водится, помещались на первом листе, аккурат под крупно набранным названием. Последнюю часть газеты занимали объявления, некрологи и поздравления. И в серединной части можно было найти произведения Артёма, который буквально из пальца умудрялся высасывать сюжеты. И, что греха таить — иногда немного привирал. Ну, как немного… Энск был тихим городом, мирно дрейфовавшим где-то на отшибе горизонта событий. И, чтобы немного встряхнуть его безмятежное бытие, Артём сочинял новости с кричащими заголовками.

«Заспиртованная мышь укусила ученика!» Далее следовало две колонки материала о собственно мыши, которая так некстати ожила на уроке биологии и, выпрыгнув из поллитровой банки, прокусила палец некого И. шестнадцати лет от роду. Был проведён ряд мероприятий по спасению жизни пострадавшего, а мышь незамедлительно поймали и сожгли. Горела, говорят, отлично — как факел, — ибо проспиртована была буквально насквозь.

«В доме висельника была найдена кукла из зубов!» Артём цеплялся порой за сюжеты, действительно имевшие место. Был такой, действительно, один из множества здешних пьяниц, который жил в доме на отшибе. Сам Энск состоял преимущественно из кирпичных домов в три или пять этажей, но на окраинах ещё встречались деревенские дома на одну семью. В таком-то доме и нашли свисавшего с чердачных стропил покойника, который в силу собственной ненужности как при жизни, так и после смерти, провисел там никак не меньше полугода. Зимой замёрз и висел там, наверняка весь покрывшись инеем, а как пришла весна, а за ней и лето, и крыша нагрелась, заявил о себе дурным запахом. Артём, отличавшийся крайней степенью любопытства в сочетании с назойливостью, побывал и там. Сделал несколько фотографий, однако главред в печать их не пропустил, и расстроенный Артём приукрасил текст как мог, особенно расстаравшись в описании прибитой к тем же стропилам куколки из дерюги, которая была якобы набита всамделишными человеческими зубами.

Само собой, все жители Энска знали, а если не знали, то как минимум подозревали о том, что материалы, подписанные «Мазуровым А.» содержат в себе немного правды, однако самозабвенно обсуждали новые материалы. Самые преданные фанаты делали подборки из наиболее жутко получившихся историй. Из них затем вырастали целые папки, ходившие из рук в руки. А плодовитый автор Артём строчил ещё.

Однако была у него мечта, как у почти каждого человека. И Артём был в состоянии её исполнить, чего себе мог позволить уже не каждый. А мечтал он дать такой материал, который обеспечил бы ему кресло главного редактора, например. А это уже — возможность вывести «Вестник» на более качественный уровень. Скажем, бумагу получше, да страниц побольше. Возможно даже с цветными фотографиями. В этом месте Артём с тоской вспоминал кадры с висельником.

Но с обычными выдумками материал мечты никак не сочетался. И в округе ничего, — вот беда, — не происходило. Так что жил Артём в ожидании, когда же подвернётся Тот Самый сюжет, который обеспечит ему билетик в более или менее удовлетворительное будущее.

Но время шло, Энск и его окрестности продолжали спать, и ничего увлекательнее пьяной поножовщины у магазинчика «24/7» здесь не происходило. Артём рыскал по друзьям и их знакомым, собирал всевозможные сплетни и слухи, пытаясь уцепиться хоть за что-то. На Пулитцеровскую премию рассчитывать не приходилось, Артём, хоть и тот ещё выдумщик, не был лишён вполне себе реалистичного взгляда на мир. И среди подвластной его взгляду обыденной реальности наконец подвернулось кое-что подходящее.

* * *

Детский дом стоял в паре десятков километров от границы Энска, чуть в отдалении от шоссе. Нужно было свернуть на грунтовую дорогу, где после дождей всегда скапливалась вода в колеях и ямах. После десяти минут тряски, вызывающей слабость даже в самых подготовленных желудках, лес расступался и открывал взгляду низенький бетонный забор, поставленный больше для обозначения границы территории, нежели как препятствие. За ним тянулся закатанный в давно растрескавшийся асфальт дворик (пучки зелёного сорняка произрастали из трещин густыми щётками) и полоска вытоптанного газона с качелями и косой каруселью. Чуть поодаль располагались три парника и огород. Калитка была приоткрыта — жест, обозначающий здесь не гостеприимство, а скорее безразличие к тому, что всякий может войти и выйти. И побитая непогодой табличка с надписью «Детский дом № 14». Никакая там не «Радость» или «Солнышко».

Артём прямо так и написал затем в свой черновик.

«Никто не обратил внимания на подъехавший к самым воротам автомобиль. Никто не выглянул из окон, чтобы приветствовать гостей. Апатия. Безразличие. Покорное смирение перед завтрашним днём и надежда на то, что он не будет хуже, чем предыдущий.

Дом № 14 имеет значительное сходство с давно заброшенным бараком, нежели жилым помещением, где играют и учатся дети. Сложенный из серых панелей, он слепо щурится зашторенными окнами, которые даже в этот солнечный день кажутся глухими и тёмными. Не удивлюсь, если последних несколько лет сюда не ступала нога человека и дом давно пустует».

Хлопнув дверью старенькой шестёрки, Артём огляделся по сторонам, испытывая некоторую растерянность. Написать о проблемах детского учреждения, которое финансировалось из неведомых источников и явно недостаточно, судя по всеобщей ветхости — дело благое, но… Он ожидал увидеть хотя бы пяток играющих во дворе или там пропалывающих огород детей, пусть даже курящих на крыльце воспитателей. Но никак не глухую пустоту, нарушаемую только звуками окружающего леса.

Давно проржавевшие петли калитки взвизгнули на частоте, неприемлемой для человеческого уха. Поморщившись, Артём вошёл во двор и решительно направился прямо к крыльцу. Мысленно он переваривал полученные на ходу впечатления в удобоваримый текст, который затем оживёт на бумаге.

Хруст песка на асфальте. Шорох травы. Хлопает оторванный край плёнки на парнике. Раскрошенные ступени крыльца и перила, до блеска выглаженные тысячами прикосновений. На перилах что-то ярко блестит, пуская в глаза солнечных зайчиков.

Артём пощурился и, подойдя ближе, нашёл источник блеска — пару крупных осколков бутылочного стекла. Одно было коричневым, возможно от пива. Другое зелёным — источником послужила бутыль от воды минеральной, столовой. Он поднял коричневое стёклышко и зачем-то поглядел сквозь него на солнце, рискуя обжечь сетчатку.

— Не твоё — не трогай, — угрюмо просипел чей-то голос. Вздрогнув, Артём едва не выронил стекляшку. Сквозь прутья перил на него недобро смотрел ребёнок — казённая короткая стрижка, вылинявшая от солнца и множества стирок футболка. Царапина на носу. Подтянувшись, он с ловкостью мартышки сгрёб оба стекла в руку и вновь спрыгнул обратно на асфальт.

— Не буду, — покаялся Артём. Дом оказался не таким уж заброшенным — по крайней мере по своему наполнению. Вид-то у него по-прежнему был ветхий.

Мальчик не ответил. Тщательно протерев оба стёклышка полой футболки, он сунул их в карман тренировочных штанов и уставился на Артёма в оба глаза.

— Я Артём, — поспешил представиться тот. — Представитель газеты «Энский Вестник». Буду писать материал об этом доме.

Обитатель дома номер четырнадцать моргнул. Личность Артёма у него явного интереса не вызвала. Не спеша он вновь извлёк из кармана зелёное стекло и посмотрел сквозь него на Артёма. Тот предстал для него в виде зелёном и оттого, наверное, смешном, потому что мальчик вдруг растянул губы в не очень красивой улыбке и сменил гнев на милость.

— Ладно, пиши. Меня Василий зовут. Только через коричневое стекло смотреть больше не надо, а то насмотришься разного.

— Проводишь меня к кому-нибудь из старших? — попросил Артём, оглядывая Василия и стремительно удерживая в памяти первые впечатления от его появления. И не удержался от вопроса.

— И почему нельзя смотреть через коричневое стекло?

Василий ответил не сразу. Обстоятельно уложил своё сокровище обратно в карман, затем прокашлялся и, обогнув крыльцо, направился к дверям дома. Заговорил он, только когда открыл дверь и сделал шаг внутрь.

— Потому что через коричневое стекло показывает некоторые вещи. А зелёное показывает всё так, как оно есть.

Пришлось удовлетвориться именно этим объяснением.

* * *

«Официально Зоя Львовна числится как старший воспитатель, однако де-факто она выполняет все виды работ, которые успевает сделать в течение дня, ведь штат работников в доме сильно ограничен. Вот и приходится брать на себя дополнительные обязанности за зарплату в четыре тысячи — деньги, которых не хватает даже на оплату коммунальных платежей.

«Если не я — то кто?» — вздыхая, говорит Зоя Львовна о своей работе».

Здесь Артём вынужденно приукрасил действительность, потому что Зоя Львовна в действительности встретила его яростным ураганом и натиском, одновременно требуя ответа за скудное финансирование и извиняясь за непрезентабельную внешность как самого дома, так и его воспитанников.

— На вон гляди, так и пизданёшься, прости Господи, костей не соберёшь, — подцепив ногой пласт вытоптанного до коричневой основы линолеума, пояснила Зоя Львовна. — Так вот гвоздями по краю прибьём, только не держит ни хрена. Алёна Никитична давеча чуть нос себе не разбила, запнулась о край…

Артём черкнул в блокноте пару строк карандашом. Холл осветили, одна за другой, несколько вспышек фотоаппарата.

За пару часов Зоя Львовна провела для Артёма небольшую экскурсию по обоим этажам учреждения. Сводила в подвал, показала лужу стоячей воды на полу, которая натекла из труб. Дальше повела на кухню, насквозь пропахшую варёной капустой и тряпками. Следом — учебный класс, комнаты детей (детей здесь было на удивление немного). Комната отдыха. Везде — разруха и запустение. И дети, бледные и нездоровые на вид, подозрительно тихие — то ли в честь приезда Артёма, то ли не было у них сил на шумные игры. Для себя Артём всегда представлял детдомовцев более… подвижными, всё же дети есть дети. Но с этими что-то было не то.

— А здесь вот помидоры, капустку себе вырастим, картошку, — гордо завершила Зоя Львовна, демонстрируя Артёму последнюю достопримечательность. — В лесу грибы и ягоды по осени собираем. Но не хватает, конечно. Чтоб вы сгнили там все, сволочи проклятые.

Она погрозила в небо кулаком.

* * *

На ночь Артёму предложили место в одной из пустующих спален. Штопаное бельё, сквозняки, дующие из щелей в окнах. Скрипучая кровать с панцирной сеткой, как в больнице. Подумав немного, он не стал снимать футболку, чтобы хоть немного сохранить тепло, и, укутавшись в тонкое одеяло, принялся прощёлкивать сделанные за день на «мыльницу» фотографии. С безжалостной точностью аппарат запечатлел штукатурку, слезающую со стен мокрыми пластами, обруганный Зоей Львовной кусок линолеума в коридоре и опасную трещину в потолке актового зала, который нынче использовался больше как склад. И конечно фотографии воспитанников. Дети, дети и ещё раз дети — количеством всего около тридцати. Каждый ребёнок худой и бледный, каждый со взрослой тоской в глазах. И каждый — со своей маленькой причудой.

Помимо Василия и его подручных стёкол, состоялось также знакомство с Никитой, Машей, Аней, Вячеславом… Одна мастерила кукол из сухих куриных костей и травы, другая каждый прошедший день отмечала точкой на стене за кроватью. Артём постеснялся спросить, что будет, когда стена закончится. Были дети, которые собирали отбитые ручки от чашек и другие, которые могли часами следить за полётом птиц. Артём пролистал фотографии от конца к началу, потом обратно, пока не заметил кое-что.

На практически каждой фотографии на заднем плане можно было увидеть девочку.

У девочки не было лица.

* * *

У девочки не было лица, и в первый миг Артём принял это за дефект фотографии — возможно, девочка шевельнулась в этот момент и дешёвая «мыльница» смазала черты? Но просмотрев фотографии ещё раз, он был вынужден признать, что фотоаппарат тут ни при чём. Лица не было. Руки, ноги, ситцевое платье в горошек, всё понятно, но гладкая кожа там, где на голове у людей находятся естественные отверстия, это уже было нездорово.

В комнате будто бы стало холоднее, чем прежде. Поёжившись, Артём замотался в куцее одеяло так плотно, как мог, и постарался уснуть, заодно выкинув из сознания зловещих девочек. Постепенно он переключился на мысли о пишущейся статье, и с тем уснул.

* *

— Зоя Львовна, а сколько всего детей живёт в доме? — спросил Артём утром.

— Двадцать восемь, — ответила женщина, — ты ж вчера их всех видел. Вот они, все здесь, никого не пропустила.

— А девочка у вас тут такая есть? Маленькая, в платье… с довольно невыразительным лицом, — в описании Артём замялся, но потом сумел выкрутиться, — но в целом запоминающаяся внешность.

Зоя Львовна посмотрела на него странно.

— Коричневое стекло? — вздохнула она наконец. Артём в первый миг обрадовался, мол, она поняла, о ком речь. Потом озадачился.

— Ну... да, брал осколок. На солнце поглядел. Не надо было?

— Не надо было, — отозвалась Зоя Львовна эхом, и на глазах постарела тут же. — Приметила она тебя, вот не сообразила я, старая… отвадить тебя нужно было сразу. С другой стороны, лишние руки нам не помешают. В огородчике. Линолеум тот же прибить.

— Кто приметил-то? — заулыбался Артём. — Какие руки? Вы чего, в самом деле? Я конечно искренне надеюсь на то, что после моей статьи…

— Харанка её имя, — точно не слыша, продолжала воспитательница, — лица на ней нет. Увидел её — пиши пропало. Домой не вернёшься.

— Да как это не вернусь-то, — занервничал Артём, — вот сейчас пойду, в машину сяду и поеду. Спасибо вам, конечно, за гостеприимство…

И сделал шаг назад, сообразив вдруг, что Зоя Львовна с большой долей вероятности попросту сошла с ума. Возраст, работа нервная, обстановка опять же — детишки один другого страннее.

— Всегда она здесь была и всегда будет. Дом-то здесь когда построили, наперекосяк всё с первых дней шло. А потом закрыли, — монотонно продолжала она свой рассказ, — но того, что случилось, не воротить. Ты в зелёное-то стекло посмотри, когда обратно пойдёшь. И всё понятно станет.

Артём не нашёл, что ответить на это. И направился к выходу.

* * *

Два стеклянных осколка лежали на перилах крыльца, отбрасывая весёлые солнечные брызги. Владельца их нигде видно не было. На всякий случай оглядевшись, Артём взял двумя пальцами зелёное стёклышко и, вздохнув, поднёс к глазу.

В залитом зелёным светом мире всё было хорошо и ладно, за исключением большой проломленной ямы в прогнивших досках крыльца. Артём, чувствуя слабость в коленях, шагнул вперёд и заглянул осторожно.

Там лежал он сам, с нехорошо свёрнутой набок шеей. Бумага из блокнота рассыпалась веером вокруг. Вокруг помутневших глаз роились мухи.

Артём выронил осколок и отшатнулся. В сущности, стекло больше не было нужно, чтобы понимать, как всё на самом деле.

На крыше припаркованной за воротами машины сидела Харанка, девочка без лица. Но Артёма она явно видела без всякого труда, и весело помахала ему рукой.

@темы: дети, рассказы, призраки и духи, не своё

---

Кладбище Марливек

[Питер Меркель]

Длинная трубка из гудской глины, набитая добрым голландским табаком, тихо попыхивает и без устали пускает кольца в теплом воздухе комнаты.
Комната наполнена чудесными ароматами, выдающими присутствие печенья с маслом, крутых яиц, сала, чая и земляничного варенья.
Улица сера и безмолвна, муслиновые шторы пропускают сквозь свое сито подвижные и неподвижные тени, но меня это не волнует; улице я предпочитаю свой садик, который вызовет зависть у любого геометра, — это четкий прямоугольник, заключенные в строгие стены и перерезанный ровными тропинками, проложенными по шпагату.
Кончающаяся осень лишила его последних тайн, но три ели и одна лиственница хранят зеленое богатство, ведь эти упрямые деревья заключила пакт с зимой.
Мой сосед, преподобный отец Хигби, говорит, что я счастливый человек, поскольку я живу в одиночестве.
Я согласен с Хигби, когда сижу перед аппетитно накрытым столом, ощущаю спиной метание саламандры в очаге и тону в ватных клубах трубочного дыма.
На улице царит ночь, тротуары обледенели; мимо шествует церковный староста мистер Бислоп. Он поскальзывается и падает.
Я смеюсь, отпиваю глоток чая и чувствую себя на верху блаженства — я не люблю мистера Бислопа.
Честно сказать, я никого не люблю. Я — старый холостяк-эгоист и мои желания — закон. Но если я и делаю исключение в своем полном равнодушии к роду человеческому, то оно касается только Пиффи. Рост у Пиффи равен шести футам, но он худ, как нитка; головка у него крохотная и словно продырявлена заплывшими свиными глазками и смешным круглым ротиком. Не буду говорить о носе, ибо у меня не хватает слов, чтобы описать эту пуговку розовой плоти, криво торчащую между глазами и этим ротиком.
На Пиффи всегда надет редингот немыслимой длины и невероятный жилет, на котором я однажды пересчитал пуговицы — их было ровно пятнадцать, и походили они на присоски осьминога.
Когда идет дождь или стоит холод, он прикрывает тело желтым плащом, похожим на будку из ткани.
У Пиффи длинные конические пальцы, которыми он извлекает из всех предметов противные протяжные звуки. Мне кажется, что эти предметы должны испытывать боль от его постукиваний, хотя люди отказывают предметам в способности ощущать.
Мой единственный друг — о! какое смелое слово — довольно часто занимает у меня деньги, не очень большие, но никогда их не возвращает. Я не злюсь на него, поскольку обязан ему странными и весьма яркими переживаниями. Пиффи истинный охотник за тайнами и делится со мной своими потрясающими открытиями. Благодаря ему я познакомился с Человеком Дождя, а вернее, с бродячим зонтиком, огромным зонтом из зеленой хлопковой ткани, который в одиночестве прогуливается по пустырям Патни Коммонс, и никто его не держит в руке.
— Если кто-то по случайности или из храбрости спрячется под ним, то навсегда исчезнет в земле, — утверждал Пиффи.
Однажды вечером, когда я следовал за одиноким зонтиком, нищенка попросила у меня денег.
— Дам тебе полкроны, если посмотришь, что находится под этим зонтиком, и расскажешь мне.
Она бросилась исполнять мое пожелание. Немного воды и песка взметнулась с поверхности земли, а Человек Дождя продолжил путь по Патни Коммонс в полном одиночестве. Я был весьма доволен, поскольку опыт доказал, что моя вера в Пиффи основывается на солидных фактах.
В другой раз он привел меня к большой, абсолютно гладкой стене, окружающей парк Бриклейерс.
— Видите, на этой стене нет ни окон, ни дверей. Однако иногда в ней возникает квадратное окошко.
И однажды вечером я действительно увидел, как оно поблескивает тусклым красноватым светом, но приблизиться и заглянуть в него не осмелился.
— И правильно сделали, — объявил Пиффи, — иначе вам бы отрезало голову.
В то утро я испытывал невероятное чувство счастья, когда три резких удара сотрясли оконное стекло и на муслиновых занавесях заколебалась огромная тень.
— А! Пиффи, — воскликнул я, — заходите, выпейте чаю и отведайте вкуснейшего печенья.
Его палец нарисовал в воздухе арабески и указал в определенном направлении — Пиффи предпочел выпить стаканчик моего доброго выдержанного шерри, хотя я скуп на него.
Но я был в отличном настроении и наполнил два стакана этим добрым напитком.
— А теперь расскажите мне что-нибудь, — попросил я.
Пиффи забарабанил по столешнице.
— Я ничего не рассказываю, я трогаю вещи пальцем. Я отвезу вас на Марливекское кладбище.
Стакан задрожал у меня в руке.
— Ах! Пиффи, — вскричал я, — неужели правда, но такого быть не может! Вспомните о нашей прогулке в Вормвуд Скраббз… Его там не оказалось.
— Его там уже не оказалось, — поправил меня Пиффи мрачным голосом.
— Будь по-вашему. Мы дошли почти до конца Паддингтона, а вечер был преотвратный. Я тогда сильно простудился, а кладбище…
— Исчезло незадолго до нашего прихода, уверен в этом, поскольку видел огромную черную и пустую равнину.
— К которой мне не хотелось приближаться. Это походило на зияющую бездну. Кто знает, что это за кладбище!
— Кто знает! — мечтательно повторил Пиффи. — Но сегодня оно не ускользнет от меня с привычной легкостью. Ибо я отправлюсь на него днем.
— И я наконец его увижу? — осведомился я.
— Даже войдете, — торжественно пообещал мой приятель. — Я не дам ему возможности укрыться под землей, как кроту, или взлететь в воздух, как птице. Нет, нет, Марливекское кладбище у меня в руках!
Саламандра за моей спиной мурлыкала, как кошка; на горячей тарелке грудой высилось жаркое, а вино играло, как авантюрин, вспыхивая крохотными солнцами; плащ Пиффи блестел, как брюхо улитки.
Моя трубка запыхтела: «Оставайся… оставайся».
— Пошли, — нетерпеливо сказал Пиффи. — Нам предстоит довольно долгая дорога. К счастью, нас сегодня подвезет трамвай.
Мы сели в трамвай на мерзкой поперечной улочке Бермондси, которую я знал, но на которой никогда не видел трамвайных путей. Вагончик был грязный, и его тащила пара лошадей, что весьма меня удивило. Я поделился сомнениями с Пиффи.
— По специальному разрешению олдермена Чипперната, — заявил он и потребовал у кондуктора два билета до Марливека.
Это был престраннейший тип, и я опять обратился к Пиффи.
Он яростно закивал головой.
— Что вы думаете о единороге или золотистой жужелице? — спросил он. — Но лучше сделать вид, что мы его не замечаем, никогда не знаешь, как держаться с такими личностями.
Кондуктор взял у нас деньги, плюнул на них и засунул в рот, потом, забыв о лошадях, уселся на перила платформы и принялся терзать свой нос, вытягивая его словно хобот.
Трамвай катил с приличной скоростью, но я не мог понять, каким маршрутом он шел.
Он пересек Мерилбон, а через мгновение понесся вдоль Клэпхэм-роуд.
Я узнал Марбл-Арч, Сент-Пол, а через несколько секунд грязные набережные Лаймхауза. Мне кажется, что я даже заметил почтовый фургон перед мэрией Кенсингтона в момент, когда мы въехали во двор Чаринг-Кросс, хотя их разделяют целых двенадцать миль. Пиффи не обращал внимания на столь удивительные вещи; он извлек из кармана горсть монет и бросал их по одной в окошечко кондуктору, а тот ловил из желтыми зубами.
Вдруг он прекратил свои дурацкие игры и воскликнул:
— Вот мы и на верном пути!
Этот верный путь был огромным глинистым пустырем противного желтого цвета, по которому с глухим шумом били грозовые капли. Горизонт тонул в туманах и дымке, но нигде я не видел и следа жилья.
Кондуктор прекратил обезьяньи ужимки и занялся лошадьми и вожжами; я заметил, что ошибся, — в его облике не было ничего странного, это был угрюмый желтолицый человечишко.
Он несколько раз обернулся к нам, жалуясь на желудок и печень и спрашивая, действительно ли пилюли Меррибингл соответствуют газетной рекламе. В этот момент, хотя ничто не указывало на это, мне показалось, что мы находимся где-то в Слутерсхилле. Я сказал об этом Пиффи. Он развлекался тем, что щелкал орехи, которые доставал из кармана плаща. Пиффи пожал плечами.
— Не все ли равно, Слутерсхилл или Земля Ван-Дамена? Главное, что мы ухватили Марливекское кладбище!
— Приехали! — вдруг закричал кондуктор. — Вагон дальше не пойдет, не опоздайте к отъезду.
— Другого трамвая нет? — спросил я.
Он сурово посмотрел на меня и принялся загибать пальцы.
— Ровно через сто два года, к тому же надо учитывать полную луну, — сказал он. — Поспешите, мы поговорим о пилюлях Меррибингл на обратном пути.
Пиффи уже вышагивал по каменистой тропинке между двумя ручьями, наполненными ревущей водой.
— Ага! — завопил он. — Вот оно!
Перед нами высилась громадная серо-стальная стена с острыми наконечниками по верху. Из-за нее торчали вершины хвойных деревьев. Я даже различил на фоне туч тени гигантских крестов.
— В окрестностях есть лишь одна таверна; считается хорошим тоном остановиться там и что-нибудь заказать. Успокойтесь, напитки здесь отменные, а пища вкусна и обильна.
Я заметил узкий высокий дом, одиноко торчащий на глинистой равнине. Словно кусок, вырезанный из квартала домов и оставленный здесь, чтобы разжечь аппетит камнееда. Пиффи толкнул дверь, и мы оказались в высоком светлом помещении, где от горящих в очаге поленьев и угля гуляли волны тепла. Стены были покрыты странными, но великолепными фресками серебристо-серого цвета; на одной из них я узнал, как мне показалось, «Остров Смерти» Беклина и сообщил об этом спутнику.
Он скривился о отрицательно покачал головой.
— Ну нет, милый друг, просто растрескалась штукатурка, а остальное довершили улитки, которыми буквально кишит эта местность. Но не отрицаю, что и улитки наделены душой художника, отнюдь!
Я перевел взгляд со странных миражей и в восхищении оглядел буфет и стойку. Здесь, сверкая всеми цветами радуги, стояли напитки с четырех сторон света.
— Есть сыр, говядина, холодная баранина, соленая семга, копченый окорок и бананы в сиропе! — воскликнул Пиффи. — Но я удовольствуюсь грогом с пряностями. Эй!.. Кто-нибудь!
Человек возник словно из-под земли.
Он был невысок, не более пяти футов, кругленький, толстенький, лоснящийся. Его торчащее брюхо внушало доверие, но лысый круглый череп, на котором светились зеленые глаза, был отталкивающе противен.
— Ах! Господа, — сказал он девичьим голоском, — добро пожаловать. Я подам все, что пожелаете!
Он говорил, открывая огромный черный рот с тусклыми клыками.
Я выпил ледяного кюммеля, датского шерри-бренди, голландской имбирной с добавкой зеленой мяты.
— Сейчас или никогда, — шепнул мне на ухо Пиффи. — Пора пройтись по кладбищу. Решетчатые ворота в двадцати шагах отсюда.
— А вы?
Он покачал головой.
— Невозможно. Я предпочитаю этот превосходный грог.
Я в одиночестве оказался под дождем перед величественной решеткой с погребальными надписями.
Мое внимание привлек раскачивающийся шнур звонка, и я прочел табличку с рельефными буквами:
ПОЗВОНИТЕ ТРИ РАЗА СТОРОЖУ
Я дернул три раза за шнур и услышал вдали, в кладбищенской тиши, звук колокола.
Один, два, три.
К решетке выпрыгнул белый кролик с красными глазами, уселся столбиком, потер мордочку, посмотрел на меня и ускакал прочь.
Больше никто не появился, и я снова дернул за шнур три раза.
Решетка заскрипела и распахнулась, словно под дыханием ветра; появился одноногий бентамский петух, пригладил перья, угрожающе ткнул клювом в мою сторону и исчез.
— Ну ладно, обойдусь без сторожа, ведь решетка открыта, — проворчал я.
Я оказался на обширной зеленой лужайке, окруженной могильными и огромными памятниками.
— Хорошо населенное кладбище, — сказал я себе под нос, — но оно не очень отличается от тех, что я уже видел. Однако вон тот бронзовый проходимец, который виднеется сквозь ветви ив, совсем необычен.
Мой взгляд привлекла тяжелая зеленоватая статуя, вдвое превышавшая рост человека; фигура держала в руке чудовищного размера песочные часы и опиралась на могильную плиту.
— Ты не очень красив, но велик и силен и должен прилично весить.
Не знаю, какие катаклизмы или скрытная работа непогоды искалечили лицо символического хранителя мавзолея, но скульптура производила ужасающее впечатление — ее изъеденное серой зеленью лицо отвратительно скалилось.
Я прочел на плите: «Семейство Пебблстоун».
— Должно быть, Пебблстоуны обладали мошной, набитой золотом, чтобы позволить себе такое могильное чудище, — сказал я и уселся на край плиты, чтобы выкурить трубку, ибо воздух был холодным и влажным.
Передо мной, ограничивая лужайку, высилась настоящая изгородь из стел и пузатых камней, за ними проглядывала ледяная поверхность — мне показалось, что там тянулось детское кладбище.
— Здесь набито постояльцами, как нигде! — воскликнул я и с громадным наслаждением раскурил трубку.
В это мгновение кто-то коснулся моей спины.
Я повернулся и с удивлением отметил, что бронзовая статуя находилась куда ближе ко мне, чем я думал.
Кроме того, бронзовый человек держал в руке чудовищный серп, хотя до этого в ней были песочные часы.
И тут я вспомнил, что серп всегда сопровождает песочные часы, и упрекнул себя в невнимательности. Я повернулся спиной к статуе и вновь поразился.
Стена стел и камней сдвинулась вправо и перекрывала путь к входной решетке; детское кладбище, как медленное бледное море, колыхалось, смещаясь к выходу с кладбища.
Я вскочил на ноги и с ужасом заметил, что с опасностью для жизни задел железный серп.
— Черт подери, — сказал я себе, видя, что лезвие было острым, как бритва, — такие игрушки нельзя оставлять в руках людей, даже если они из бронзы.
Я направился к выходу, но теперь понял, что зрение не обмануло меня, — стелы и камни возвышались на моем пути, детское кладбище яростно пыталось преградить мне путь отступления. Оно ползло со все большей скоростью в мою сторону.
Я бросился бежать и подскочил к решетке в то мгновение, когда обломок колонны из красного мрамора бросился передо мной на землю, словно огромный безголовый питон. Я чудом увернулся от него и выскочил за решетку — она захлопнулась за моей спиной с яростным щелканьем. Я обернулся и увидел странного бронзового гиганта, который одной рукой вцепился в решетку, а другой с беспощадной яростью потрясал серпом.
В несколько прыжков я оказался на крыльце таверны.
Дверь была закрыта, я принялся стучать в нее, призывая Пиффи.
За стеклом возник лунный череп, и зеленые глаза трактирщика пронзили меня.
— Он уже ушел! — фальцетом проблеял он.
— Я хочу войти!
— Вы не войдете! — завопил он. — Убирайтесь!
— Ну уж нет, не уйду, пока не выскажу все, что думаю о вашем поганом кладбище, — с внезапной яростью крикнул я.
Он усмехнулся и вдруг состроил мне нос.
— Что скажут, если узнают, что его сторожит белый кролик?
— Бе… белый кролик? — Он отвратительно икнул, и взгляд его помутнел.
— А что скажут об одноногом бентамском петухе?
Его круглое лицо побледнело и прижалось к стеклу.
— Скажите… — с усилием проговорил я. — Если я суну под дверь двадцать фунтов, могу я рассчитывать на…
— Шиш, грязный поганец!
— Сто фунтов!
— Нет!
Лунный череп распух от ярости и отчаяния.
— Оставьте кладбище в покое, — взревел он, — иначе оно не оставит в покое вас… вы поняли меня?
И стекло почернело.
Вдали проревела пронзительная сирена; я увидел трамвайный вагончик ярдах в ста, кондуктор яростно размахивал руками.
— Отправляемся! Отправляемся!
Я уехал без Пиффи.
Вагон качался и переваливался с боку на бок, как шлюп во время бури, желудок мой взбунтовался от приступа неожиданной морской болезни; я все еще боролся с нею, когда меня без особых церемоний выбросили на мостовую неподалеку от пожарной башни Олдгейта рядом с лавчонкой торговки каштанами, которая обозвала меня пьяницей, хулиганом и прочими, менее приятными прозвищами.
* * *
Я так и не встретился с Пиффи и весьма сожалею об этом, ведь за ним остался должок — я ожидаю объяснений по поводу Марливекского кладбища.
Пришла зима, и я укрылся в своем теплом и приятном доме; я мечтал вернуть себе былое спокойствие, когда несчастья обрушились на меня.
Я курил трубку и наслаждался отличным пуншем, оканчивая чтение занимательной книжки, когда в саду поднялся непривычный шум.
Глухие медленные стуки, словно там работали мостильщики укладывающие на место булыжники мостовой.
Небо было закрыто низкими тучами, но иногда в просветах появлялась луна.
Я прижался лицом к стеклу и вдруг увидел. Как посреди газона, которым очень горжусь, возникла красная стела. Я узнал ее… Это была колонна, разбившаяся у моих ног у выхода с Марливекского кладбища!
Стела неуклюже раскачивалась, как пьяный моряк, но гнусная штука была не одна — вокруг нее вырастали и странными медузами скользили небольшие плиты детского кладбища.
Не страх возобладал во мне, а гнев. Я любил строгий порядок сада, и кровь моя закипела, когда я увидел, что на него напали эти мраморные чудища.
У меня есть крупнокалиберный револьвер и мощные пули. Он шесть раз рявкнул в ночной тиши, и видение рассеялось. Но утром газон мой был истерзан, лиственница вырвана с корнем, ели разбиты в щепки, а весь сад усеивали обломки розового гранита.
Кроме того, мне пришлось унижаться, чтобы мой сосед Хигби не подал жалобу за ночной шум.
* * *
Как-то я заметил Пиффи. На нем был новый плащ и широкополая шляпа. Я бросился к нему, но он ужом скользнул в толпе и исчез за углом, а меня едва не сшиб проезжающий кеб.
Демон!.. Я понял, откуда на него внезапно свалилось богатство, — он соблазнился предложением отвратительного человечка с голым черепом и оставил меня в качестве жертвы таинственному мерзавцу и его сообщникам.
Я забыл о прелестях дома, отправился на поиски моего неверного приятеля и во второй раз заметил его, когда он входил в кондитерскую на Беттерси-роуд. Я схватил его за край плаща.
Одежда разорвалась с сухим треском, в моих руках остался огромный лоскут, но Пиффи исчез, и я больше никогда не видел его.
* * *
Однажды, в канун Нового года, когда я собирался опустить шторы, то заметил в полумраке вечера, как над изгородью сада промелькнул тонкий предмет, я узнал страшный серп. Он время от времени задевал черепицы конька и вдруг растаял.
Через мгновение из-за изгороди на меня глянуло сумрачное лицо — то был бронзовый истукан.
И тут я увидел его глаза — два огромных глаза цвета жидкого янтаря, два хищных зрачка, сверливших ночь.
* * *
Все кончено.
Он в доме.
Дверь разлетелась в куски, как от удара быка, кирпичи обвалились.
Ступеньки лестницы застонали и полопались, как сухостой. Вдруг шум прекратился — в доме воцарился странный и ужасный покой.
Что это? Клик… клак… клик… клак… Железо, ударяющееся о камень…
…О! он затачивает свой серп…

Автор: Жан Рэй

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, кладбища, места захоронений, не своё

---

АСМР

[fashion lemur]

Все, что я вам сейчас расскажу -- это чистая правда в той части, где речь идет обо мне, и "за что купил -- за то продаю" в части, где я рассказываю о других людях.

Несколько месяцев назад я подсел на АСМР-видео. АСМР называют "мозговым оргазмом" -- это приятные ощущения вроде мурашек, которые возникают при восприятии определенных раздражителей -- тихих звуков и т.д. Многим людям это помогает бороться с бессонницей, что касается меня, я с их помощью борюсь с рабочим днем. АСМР-видео я включаю фоном во второй половине рабочего дня, когда стресс уже накопился, а наиболее срочная и ответственная часть работы уже сделана. АСМР-видео при воздействии на меня дают любопытный побочный эффект: я становлюсь добрым. Обычно при исполнении служебных обязанностей я бываю равнодушным, раздраженным, мрачным, язвительным или просто сатаной. Так что для меня быть добрым -- это самая настоящая легкая степень изменения личности.

А теперь собственно история, которая произошла не со мной. Совершенно случайно мне попалось несколько англоязычных крипипаст об АСМР. Их соль сводилась к тому, что люди засыпали после просмотра АСМР-видео, впадали в сомнамбулизм и в этом состоянии пытались покончить с собой. Эти истории не очень пугали, кроме одной.

Некто Rejdi (затрудняюсь сказать, как это читается, гендерную принадлежность тоже не угадываю) пишет, что находится после ночного просмотра АСМР-ролика у себя дома, и там происходит нечто странное. Кроме нее (него) дома никого нет. Кажется, после просмотра прошло нереально много времени. Ничего не происходит, не меняется, только с одинаковыми интервалами мимо окна проезжают машины. Окно, кстати, открыто. Очень холодно, но автор сабжа не может подняться и закрыть окно или что-то не себя набросить. "Просто не может, и все". Автор плачет и просит сказать, что предпринять, чтобы это закончилось.

Вот такие пироги, котятки.

Прим.: АСМР все равно люблю и смотреть буду!

@темы: видео, безумие, своё, файлы смерти, искажения времени и пространства, интернет, социальные сети