Дом на Красной Глинке

[Bronzen]

Под катом - совершенно реальные истории, происходившие в бабушкином доме на Красной Глинке. Дом стоит и сейчас, бабушка там живет, все нормально, тащем-та. Как и с заводом, не столько страшно, сколько загадочно.

Во дворе, который сейчас у нас отобрали, были две бетонные плиты, примерно 2 на 4 каждая. Когда дед и бабка получили дом, от колонии, где оба работали, начальник строго-настрого запретил эти плиты трогать. Что под ними - никто не знал, но, учитывая, что рядом Сокольи Горы, в недрах которых полно всяких военных объектов и "холодильник" со стратегическим запасом, которые строили ЗК, слухи ходили разные. Я искала документы, хоть какие-то, так и не нашла. Ну так вот. Дед решил эти плиты все-таки сдолбить. И понеслась. Он калечился раза четыре, то лом отскочит от бетона, то еще что-то. В итоге плюнул, построил на плитах буробу-кладовку и летнюю кухню. Как-то раз приехал дядька в форме, прошел во двор. Осмотрел плиты. "Тебе, Кучум, сказали русским языком - не трогай, нет же, полез." Дед у меня был ерепенистый, что тот петух, спрашивает у дядьки - "А что там?". Тот говорит - колодцы. И, уже уезжать, в машину садится, через плечо - будет что, закажи поминальную. мы пальцем у виска чуть не покрутили, какая поминальная, о чем мужик вообще...

Вспомнились его слова сильно позже. Я стала старше, свинарник на первом этаже переоборудовали в жилую комнату, второй этаж остался мне. Иногда наезжали друзья. То, о чем расскажу ниже, слышала и видела не только я. Периодически по ночам в доме раздавались тяжелые шаги, кто-то в сапогах ходил по коридору, поднимался по моей лестнице. Иногда разговаривали, голоса сухие, четкие, как у военных. Камрад Юрик, оставшийся на ночь в этом самом коридоре, рассказывал, что видел мужика в шинели. Страшно не было вообще, явное ощущение, что мы все этим военным до лампочки. А вот с ЗК было уже жутковато. Ночью во двор, где скотина и те самые плиты, мы с бабушкой не ходили. Не ходили туда и собаки. Иногда принимались суматошно блеять козы. Пару раз слышались хриплые голоса, песни, которые дважды сидевший дед узнавал безошибочно.Один местный старожил рассказал, что, якобы, на месте плит - два колодца, в которых замуровали ЗК, живьем, после того, как они что-то строили в Сокольих. Дед иногда оставлял в летней кухне папиросы, стопарик водки, чифир заваривал.Если работал в том дворе, обычно просил:"Мужички, подсобите!"
Был у нас овчар Карат, породистый. Хозяин его бросил после того, как Карат сломал лапу, дед кобеля подобрал. Так вот, в том дворе покладистый и добрый овчар натурально зверел. Начинал скалить зубы, хрипеть, глаза загорались недобрым волчьим огнем. Мог часами стоять у плит и рычать. Однажды вечером вошел сквозь неплотно прикрытую калитку и задрал козу. Причем задрал жестоко, по-волчьи. После чего стал дичать на глазах. Как-то раз бабка поссорилась с дедом, пошла вечером коз доить, а Карат вошел во двор, непонятно, как - через забор он, калека, не прыгнет - и стал сквозь дырку возле щеколды на двери сарая на бабку смотреть и хрипеть. После этого отец его пристрелил, потому как козой дело могло не ограничиться.

Мне, по малолетству, сказали, что Карата сбила машина. Я очень плакала. Тут надо уточнить один момент. От самой Красной Глинки до бабушкиного дома около трех км по рельсам через частный сектор и ПРП от зоны. Так вот. После смерти Карата и по сей день я иногда вижу боковым зрением, как параллельно мне по кустам бредет собака. Ну, собака и собака, мало ли их там. Вот только Карат из-за вывернутой лапы очень специфически хромал. Ни с чем не спутаешь. В сумерках, если оглянуться, иногда видно, как горят зеленые глаза в кустах. Встречные собаки, которые с ПРП, резко уходят с моей дороги, иногда с визгом шарахаются в сторону. Бабка и отец рассказывают, что зимой в саду и около забора появляются крупные собачьи следы, которые, опять же, ни с чем не спутаешь... Карат и мертвый, похоже, несет службу.

А вот потом началось уже более странное. Дед умирал тяжело, проклял со зла бабку. Она у меня отважная, видела много. Ее ничем не проймешь. Но тут стала спать со светом. После смерти деда его любимое кресло отнесли в летнюю кухню, угол оставили пустым. И вот сразу после похорон кошка вдруг стала смотреть в этот угол и дико шипеть, а потом ушла. Совсем. Взяли еще кошку - то же самое. Через сорок дней бабушка проснулась от того, что не могла дышать - говорит, как навалилось что-то и душит, давит. Ну, грю же, она дама решительная, матом послала деда и дальше спать. Не тут-то было. Отвязался, только когда стала включать свет. Меня никогда не трогал, любил очень сильно, хоть и не родная. Сейчас, когда заселили чурок на второй этаж, у них там периодически то заболеет кто, то пожар вспыхнет, то лестница обвалилась. До них жили башкиры, семья - через месяц свинтили, как будто пятки салом намазали. Не любит дед чужих, чего уж там.

@темы: животные, своё, это случилось на самом деле, призраки и духи

---

Серый поток

[Roldo]

Грязь... Снова кругом эта мерзкая маслянистая грязь. Слякоть повсюду. Такое ощущение, что вся эта грязная жижа норовит затянуть тебя в огромную лужу, стоит тебе выйти за порог уютной квартиры. Даже краткие вылазки в магазин за бутылкой пива вызывают стойкое отвращение. Серые лужи с разводами таят в себе остатки льда: одно неловкое движение, и ты растянешься в мерзкой холодной воде на радость случайным прохожим. Такая уж у нас в городе весна.

Я вылез из мягкой теплоты с явной неохотой, обнаружив в доме полное отсутствие необходимых для моего скромного существования продуктов. Хлеб, макароны, растительное масло, какие-нибудь дешевые котлеты и пиво - вот из чего состоял нехитрый список покупок. Да-да, пиво, помогающее примирить свое настроение с постоянно и необузданно меняющейся погодой. Единственная вещь, которая доставляла хоть какие-то зачатки давно утерянной радости от собственного унылого существования в режиме компьютерного фриланса. В общем, моя история была довольно стандартной. И, угнетаемый мыслями о своей нерушимой стандартности, я накинул демисезонную куртку и отправился в ближайший магаз. Одет я был не по погоде - домашние треники, футболка и куртка с капюшоном. Понадеявшись на неожиданный для градусника "плюс", я выскочил на улицу практически в домашней одежде, что в итоге и сыграло со мной злую шутку.

На дверях магазина красовался новенький амбарный замок и маркером от руки написанная табличка - "Закрыто". Ни тебе объяснений, ни сроков открытия, ничего. Витиевато сматерившись, я осознал плачевность своего положения: следующий ближайшая ко мне торговая точка - небольшой сетевой минимарт - находился в паре кварталов, и топать туда поперек довольно промозглого ветра, в трениках и без шапки, мне крайне не хотелось. С другой стороны, возвращаться в квартиру за более теплой одеждой не хотелось вдвойне - жилище оставалось за моей спиной, а магазин вроде как был на линии следования. Если я сейчас проберусь через дворы, то окажусь как раз на заветном углу дома, где он находится. А там уж ладно - ну примут меня за прожженого алкоголика, да и хрен с ним. В это время в магазинах не так много покупателей, рабочий день всё-таки. И я двинулся вперед, брезгливо обходя по краю омерзительные озера из слякоти.

Сказать, что я чувствовал себя неуютно в этой перипетии почерневших сугробов и серых ручьев - значит не сказать ничего. Талый снег обнажал кое-где остатки жизнедеятельности бездомных животных, что еще более усугубляло мое положение. Нога ступала в редкие островки полусухого асфальта или сравнительного чистого наста, и я каждый раз невольно вздрагивал, если кроссовок начинал скользить по капризной поверхности. Мокрая грязь, казалось, сгущалась вокруг меня, так и норовя обляпать с ног до головы, и оказавшись в окруженном лужами тупике я лишь беспомощно огляделся, испытывая совершеннейшее расстройство. Неужели придется обходить? В эту же секунду в спину ударил такой порыв ледяного ветра, что я невольно подался вперед, чуть заступив в воду. Всплеск ударил вперед и окатил зазевавшегося в луже голубя. Вот уж кому наплевать на состояние наших дворов и вообще жилищно-коммунального хозяйства. Эти твари вальяжно прогуливались по лужам и чихать хотели на скапливающуюся повсюду грязь. Серым потоком они передвигались по радужным масляным ручьям в поисках какой-нибудь отрыжки, зовущейся у них пищей. Крысы крылатые...

Я уже хотел отвести взор от обрызганного мною голубя, как вдруг мне показалось, что во взгляде его круглого оранжевого глаза сквозит явное недовольство. Нет, определенно - птица смотрит на меня с неодобрением. Я поежился от таких мыслей, привыкший к полному безразличию голубей ко всему за исключением пищи и ее распространителей. По оперению пернатого медленно расплывалось темное пятно. "Ничего, почистится", - бросил было я в своей голове и попытался перешагнуть через широкий пролив, образованный лужей в проторенной автомобильной колее. Голубь всё еще пялился на меня. Чертыхнувшись, я напряг все силы и совершил прыжок по направлению к небольшому пространству сухой земли слева от себя, но не рассчитал силы не привыкших к спорту конечностей. Еще один громкий всплеск раздался во дворе, и по икрам на ногах ударили холодные брызги. Вот же дерьмо! Я дернулся вперед, хотя в этом уже не было никакого смысла, и благодаря этому усугубил своё положение - теперь моя правая нога залетела в достаточно глубокий снег. Резко выдернул кроссовок из мерзлой хляби, извергая негодование. Черт его знает, что могло таиться под снегом - а никак собачьи какашки. Тут позади меня раздалось негромкое, но отчетливое воркование.

- Ууууууууррр... - в этом звуке я явственно ощутил какую-то первобытную злобу, несмотря на то, что голубиная песнь по весне ассоциировалась у меня лишь с птичьими любовными похождениями. Я осторожно повернулся к луже и обнаружил, что голубь подошел чуть ближе и внимательно смотрит в мою сторону. Сглотнув, я махнул ногой в мокрой кроссовке, но птица и не думала пугаться. Издав еще что-то, странным образом похожее на голубиное рычание, пернатый пошагал по воде куда-то наперерез. Я вспомнил, что очень редко видел в своей жизни грязных голубей, несмотря на то, в каких условиях приходится существовать оным. Этот же представитель городской фауны теперь благодаря мне обрел несколько хорошо различимых грязных пятен на перьях, чему, судя по неожиданному поведению, был крайне недоволен. Ситуация могла бы показаться комичной, если бы я чувствовал себя нормально, но погода и грязь внесли свои коррективы. Забрызгав штаны до задней поверхности бедра, я к тому же влетел ногой в глубокий снег, а тут еще отчетливо проступило желание наведаться в укромный уголок и справить нужду. Вчерашнее пиво, подгоняемой сменой температуры с квартирного тепла на промозглый уличный холод, активно наполняло мочевой пузырь. Я дрожал на ветру, как осиновый лист.

Так, дрожа, я засеменил в сторону удачно попавшихся по левую руку металлических гаражных боксов. Там я надеялся почистить треники снегом, вытряхнуть лишнее из обуви, а также "излить душу" податливому снегу. Голубь, к моему недовольству, отправился в ту же сторону. И чего он забыл среди этих замызганных, старых гаражей? Приплясывая то ли от холода, то ли от переполненного пузыря, я обогнал птицу и, достав инструмент, принялся творить своё черное дело у стены первого же попавшегося бокса. Воровато поглядывая на окна близлежащих домов, я орошал проржавевшую стену, а голубь тем временем вышагивал в немного другую сторону. Здесь не чувствовались завывания ветров, и по окончании процесса я даже почувствовал некоторое блаженство. Затем я повернулся и принялся оглядывать свои штаны, заглядываясь на них сзади и оценивая масштабы трагедии.
- Уууууррррр... - голубь вновь издал свой гортанный возглас, и я обнаружил, что он вновь смотрит на меня, вперив оранжевый глаз. Холод вновь начал сковывать рёбра, я облизнул обветрившиеся губы. "Да пошел же ты..." - подумал я, но не решился на взмахи руками, настороженный таким странным поведением птицы. А та наконец закончила оглядывать меня и двинулась, к неожиданности, к пространству между гаражных простенков.

Грязный голубь пошел в закуток между гаражами, но зачем? Я заправил штаны и повернулся в его сторону. Серое тело скрылось за стенами боксов и пожелтевших снежных наносов - видимо не только я справлял здесь нужду долгими зимними днями. Я ждал, что голубь, как они это обычно делают, совершит променад туда-сюда и выйдет на открытое пространство, чтобы улететь или пособирать семечек, но тот не показывался. Я представил себе этот самый закуток - наверняка пространство шириной не более 30 сантиметров, заваленное дерьмом и пакетами с мусором, выброшенным нерадивыми жильцами, не желающими добираться до баков по этой всеобъемлющей слякоти. Что там могло понадобиться этой крысе с крыльями? Будь это ворона - еще куда бы ни шло, но я ни разу не видел, чтобы голуби забредали в такие закрытые пространства. Может, у него там гнездо? Да нет, я где-то читал, что эти сволочи на чердаках обитают... Я осторожными шагами двинулся к закутку. Сердце начинало биться всё отчетливей, а ноги становились ватными. Что пугало меня? Неожиданное поведение птицы? Отсутствие живой души вокруг этих мрачных темных строений? Или может это просто холод сковывает мое легко одетое тело? Я приоткрыл рот и застучали зубы. Вокруг меня точно творилось что-то странное...

Аккуратно заглянув внутрь пространства между боксами, я не обнаружил там голубя. Вместо этого стало понятно, что стены гаражей образуют небольшой коридор, сворачивающий налево, а судя по крышам, внутри есть площадка шириной где-то метр на метр.
- Эээй! - издал я сдавленным голосом, надеясь, что голубь вылетит наверх или выйдет куда-нибудь в поле зрения. Но этого не случилось.
Я медленно, сковываемый предчувствиями, сунул голову в простенок и попытался заглянуть вглубь этого коридора, но у меня не получалось так просто дотянуться до его конца. Ладонь легла на холодную жестяную поверхность, но я не ощущал этой мерзлоты. Зачем мне это? Не стоило ли плюнуть на злоключения уличного падальщика и отправиться наконец по своим делам? Но что это? Там, впереди, послышалось шуршание, как будто нечто елозило по снегу, передвигаемое туда и сюда внешней силой. Голубь решил раздербанить клювом пакет? Маловероятно. Копается в снегу? Но зачем?

Зачем? Этот вопрос всплыл у меня перед глазами единственным светлым пятном, в остальном, казалось, перед ними стало темнее. Я двинулся плечом вперед и к собственному недоумению оказался втиснувшимся боком в пространство между стенами гаражей. С невыносимо громким шорохом я двинулся вперед, но шуршание там за углом становилось лишь отчетливей. Сантиметр за сантиметром я принялся преодолевать расстояние, отделявшее меня от закутка между боксами, не чувствуя растекающейся внутри обуви воды, не ощущая уже мерзких запахов мусора и гнили... Я двигался вперед, ведомый лишь смутным чувством тревоги и желанием понять суть событий. Я определенно нигде не видел грязных голубей. Нет грязных голубей. Нет грязных... Я наконец добрался до своротки и с предельной осторожностью заглянул внутрь. Оранжевый глаз смотрел на меня безо всякого выражения. Голова голубя торчала из земли в центре этой площадки, а тело почти полностью погрузилось внутрь грязного снежного наста. С лязгом я залопнул рот и зубы ударились друг о друга. Что-то втянуло голубя в землю, на поверхности оставался лишь круг из перьев, по всей видимости облезших с тела птицы. Оранжевый глаз был выпучен, но этот взгляд уже казалось бы ничего не выражал.
- Рррррр... - раздалось из приоткрытого клюва, и тут голова птицы втянулась в землю с уже знакомым шуршанием.

Летя мокрыми ногами прямо по ледяным лужам, я не чувствовал ни ветра, ни сырости. Мне было наплевать на потоки грязи, обдающие меня от ушей до пяток. В голове сидела одна картина - грязное пятно на снегу между гаражами и кольцо из перьев вокруг него. И явственный всхлип, раздавшийся через секунду после того, как что-то в земле сожрало голубя. Слякоть поглотила его прямо на моих глазах.

Уже будучи дома, я решил никому не рассказывать об этом леденящем душу событии. Есть уже не хотелось, да и пива... еще решат, что вконец допился от одиночества в сети. Вместо этого я принялся штудировать интернетовскую литературу, содержащую информацию о городских голубях. Иногда я подходил к окну и смотрел на их серый поток, передвигающийся около лавочек у двери подъезда. Каждый раз мне казалось, что птицы поднимают головы и бросают в мою сторону едкие взгляды. Поежившись, я отходил вглубь квартиры и вновь углублялся в чтение. Вот этот вот фокус с птенцами голубей, которых якобы никто никогда не видел. Источники говорят, что люди просто не знают, где искать. Вот и птенцы на фотографиях - противные голые твари с мягкими клювами и выпученными оранжевыми глазами. Совсем как у того самого... Я вновь поежился. Правда ли всё, о чем пишут на форумах? Знают ли эти городские фотографы о том, о чем знаю я? Видел ли кто-нибудь откровенно грязных голубей? Не мокрых, а именно грязных.

"Птенцов можно иногда найти на чердаках обыкновенных пятиэтажек" - гласил очередной материал из Сети. Мне нужно было проверить. Не знаю, какая сила влекла меня тогда наверх, но я полез на чердак нашего многоквартирного дома. Полез в сумерках, вооружившись фонариком и кухонным ножом, неизвестно от чего. Я знал, что представители ведущих между собой давнюю промышленную войну провайдеров давно хранят ключ от чердака на перекладине лестницы, на него же и ведущей. Дрожа, я проник в прохладное помещение и осветил его ярким светодиодным лучом. Было тихо. Впереди меня маячило светлое пятно - это сквозь отверстие в крыше пробивались остатки вечернего света с улицы. Там же была видна белая наледь со снегом - видимо, он нападал еще раньше. Я двинулся вперед, выхватывая фонариком куски помещения тут и там, гравий предательски скрипел под ногами. Вокруг меня были видны различного рода провода и кабели, на полу кто-то умудрился оставить мусор, какие-то непонятные обломки и даже одноглазого пупса. "Всё как в триллерах" - пронеслась у меня мысль, когда я вглядывался в единственный оставшийся целым глаз засаленной куклы. Снова в памяти пронеслась эта немая сцена - затягиваемый в землю голубь с невидящим оранжевым оком. И тут в углу вновь послышалось шуршание.

Луч фонаря взмыл в сторону, откуда раздавался звук, и я с ужасом обнаружил, что снег на том конце чердака отчетливо шевелится, как будто что-то перемешивает его изнутри. Какое-то движение, писк, всхлипы... Я начинал дрожать крупной дрожью, на задеревеневших ногах переступая ближе к светлому пятну в освещаемой стороне. Снег искрился в луче и продолжал ходить ходуном. Теперь уже не внутрь, а изнутри него что-то пробивало себе дорогу, и я уже начинал догадываться, что. Но почему я? Почему именно мне открылась эта непостижимая находка, почему только я оказался достоин открытия этого мрачного и пугающего секрета? Фонарик в моей руке дрожал, но я явственно разглядел первые головы, проклюнувшиеся из снега и показавшиеся в пляшущем свете диодов. Это были птенцы. Голые, с какими-то совершенно безумными мордами, покрытые черными прожилками, появлялись они на свет из самой земли. Я остолбенел и продолжал лишь молча взирать на эту отвратительную картину. Вот уже и тела этих тварей показались, грязно-желтые, синеватые, но без единого следа маслянистой грязи и слякоти.
- Урррр...
Это меня прервало грозное воркование. Откуда-то из темноты вышел голубь, его оранжевый глаз смотрел на меня с подозрением. Это был уже другой голубь - видно было по оперению - но с таким же осмысленным взглядом, как и предыдущий. Затем из тьмы показался еще один. Подойдя к птенцам, он словно закрыл их от меня своим телом, и тоже вперил в мою сторону оранжевый глаз. Я отвел фонарь от новообразовавшегося гнезда и немного опустил луч света, не моргая глядя на первую птицу. А затем, неожиданно для себя, кивнул. И тогда клюв голубя раскрылся, чтобы издать нечто совсем не похожее на привычное нам воркование.

@темы: животные, своё, городские легенды

---

Истории с завода

[Bronzen]

Доброго, уважаемые сообщники! Пока выдалось свободное время, решила поделиться с вами историями, случившимися и случающимися на родном моем заводе. Кое-чему сама была свидетелем, остальное рассказывал не один человек, из старых работяг с большим опытом. Они все в это верят, а уж стоит оно того или нет – решать вам. Расположен завод под Самарой, возможно, кто-то даже узнает его.
В большинстве своем, цеховые призраки, которых обычно хватает на давно работающих предприятиях, это работяги, погибшие по своей или чужой халатности. Но бывают и необъяснимые исключения, с них и начнем.

1. Копыто.
С этой штукой я столкнулась, впервые придя работать на завод. Нужно немножко пояснить диспозицию, чтоб было понятнее. Итак, я работала в маленьком панельном модуле, вместе с бригадой из еще трех женщин. За станком. Напротив нас располагался основной цех и кузница – самое старое здание на всем заводе. Туалета в нашем модуле не было, бегали в кузницу.
Ночная смена, три часа ночи. Приспичило – воды мы пили очень много, благо, выдавали. Я тогда отличалась анемичной бледностью, выйдя из модуля, распустила волосы, длинные и темные. По ТБ с распущенными волосами работать нельзя, намотает на шпиндель - скальп снимет, потому собирала в хвост, голова уставала с непривычки.
Захожу в кузницу. Там темно, тусклые лампочки под потолком – и огонь из печки. Возле нее – кузнец, здоровый могутный дядя в летах. Я тогда не знала золотого правила – подходить к работникам молота так, чтобы они тебя сразу видели, ни в коем случае не со спины. Ну, и положила руку мужику на плечо… Как он шарахнулся!!! Одной рукой – за крест на груди, в другой – кочерга какая-то, замахнулся… Ну да, выше я писала, видок у меня тот еще был. Отпрянула от неожиданности, какой, блин, суеверный!
- …., …., …., - сказал кузнец. – Какого …., ….?
- В туалет бы мне, дяденька.
- А, новенькая, - расслабился. – Вон там.
И уже в спину:
- Только в среднюю не ходи.
В среднюю кабинку? Странно. Выглядел туалет – ну точь-в-точь Сайлент Хилл, ржавые потеки на стенах, бурый кафель, лампочка под потолком трещит, уписаешься без всякой минералки. Дверь средней кабинки закрыта на проволочку. Само собой, любопытство меня заело, раскрутила.
На первый взгляд – ничего особенного. Такая же буро-ржавая кабинка, как остальные. Но бросила взгляд на унитаз – он там такой, как раньше на вокзалах был, корыто в полу – и обомлела. Прямо посередине – четкий черный отпечаток козьего копыта, размером в пол-ладони. Копыто именно козье, я все детство пастушила у бабушки, узнала сходу. А над унитазом, за трубой, иконка – такая, как в машинах клеят. Иконка. В туалете завода. Быстренько захлопнула дверь, замотала, как было.
Кузнец потом рассказал, как-то раз взорвался у них баллон газовый. Просто так, безо всякой видимой причины. А стоял он возле туалета, там уголок есть темный. Никто от взрыва не пострадал, кроме стен, но вот сразу после этого и появился отпечаток. И с тех пор, стоит только кому ночью сходить по нужде именно в эту кабинку – хоть работу бросай. Все из рук валится, ломается, температура в печи прыгает… И так ровно сутки, потом само стихает. Батюшку хотели пригласить, только посмеялся, не хватало еще, мол, сортир освящать. Потому в ночную закрывают, от греха подальше.

Все остальные истории приключились уже на нынешнем месте работы, тот же завод, но другой цех.

2. Дядя Вадя.
Так вышло, что мне пришлось на неделю уйти на больничный. За это время случилась в нашем цеху и конкретно там, где я работаю, несчастье – погиб молодой электрик. Двадцать два года парню, только из армии. В обед зашла к слесарям – они с электриками вместе сидят – разговорились, и тут дядь Юра, самый старый из всех, грустно так говорит:
- А ведь Вадька-то предупреждал, не послушался Димок…
Дядя Вадя работал на заводе чуть ли не со дня его открытия. Электрик, мастер на все руки. Учитывая, что специфика завода напрямую связана с трансформаторами и прочими подстанциями, дядю Вадю очень ценили и уважали, у начальства он был в почете. На смену, рюмочки не приняв, не выходил, правда, смотрели на это сквозь пальцы.
И случилось так, что привезли новый автомат, импортный. Позвали дядю Вадю ставить. И в качестве стимула выдали бутылку импортного же вермута. В обед позвал дядя Вадя корешей на дегустацию, только сели, он вспомнил, что где-то что-то не обесточил, сорвался, даже не пригубив… И за стол больше не вернулся. Автомат оказался неисправен и получил дядя Вадя несколько ампер. Погиб мгновенно.
С тех самых пор все электрики знают – если в цеху тянет горелым мясом, где-то на линии неисправность, которая может стоить человеку жизни. Один не ходи и все по сто раз проверь. Что характерно, чуют этот запах только коллеги дяди Вади и никто больше. Верят они в примету свято. И вот в тот самый день, когда погиб Димок, его сменщик предупредил: аккуратно, паря, жареным тянет. Димок только рукой махнул.
А тут вызов на наш чертов форез. Пробивает где-то. Форез – это огромная ванна, с одной стороны – пост оператора, с другой – площадка, где расположены приборы. Когда на площадке кто-то есть, положено обесточить пульт управления, плюс загорается красная сигнальная лампа и контур размыкается. Пока на площадке человек, ток подать не получится. Как так вышло, что погасла аварийка, почему не обесточили пульт и не разомкнулся контур, выясняют до сих пор. Из-за ванны Димка с поста не видно было, оператор вернулся с обеда - пульт работает, сигналка не горит - ну и подал ток…
Правда, с этого дня форез наш барахлит нешуточно, почти месяц вокруг него с бубном пляшут, и поломки каждый раз разные. Мужики невесело шутят – Димок мстит, а по праздникам поминают уже двоих…

3. Глаз
Про этого товарища слышала и на обучении – матчасть, так сказать, и от наших газовщиц.
В цеху стоят газовые печи. Метан. В случае, если происходит выброс, утечка или другая неисправность, срабатывает датчик. Газовщик обязан: отключить горелку, дождаться, пока заработает датчик, свидетельствующий о том, что пламя погасло, включить дымоотсос и только после всего этого заглянуть в печь через специальный глазок, чтобы визуально убедиться в отсутствии пламени.
Несколько лет назад газовщик, парень, редкое исключение – обычно это женщины, работа – чисто синекура, для жен и любовниц, - увидав тревожный сигнал, нарушил инструкцию. Отключить-то горелку отключил, но не дождался, пока датчик подтвердит, что пламени нет – и сунулся посмотреть. А там – метановый хлопок. Взрыв, проще говоря. Снесло парню половину головы.
И с того дня, если заглянуть в глазок печи, можно увидеть, как с той стороны на тебя тоже смотрит глаз. Смотрит и моргает…

4.Подвал
Рядом с этой печью есть вход в подвал. Компрессорная. Там всегда темно. Слесаря говорят – никакими силами не могут там освещение провести. Горит, вышибает, искрит, что угодно, но темно и все тут. Мол, погиб там по пьянке слесарь, компрессор ремонтировали, сняли кожух, дальше мнения расходятся, не то голову разбил об острый край, не то током шарахнуло. Короче, погиб. И в темноте часто слышат мужики тяжелое сиплое дыхание и шаркающие шаги за спиной. А если споткнешься – мягкая рука поддержит за локоть, не давая упасть…

5. Наладчик.
Было дело, в ванной предварительной промывки заживо сварился наладчик. Делали цепь на линии, сорвался, упал. Ванна – кипяток, к тому же – с кислотами. Умер не сразу, поварился, свидетель говорит – доставали по кускам, а крики еще пару лет покоя не давали, тем, кто слышал. Самого его с тех пор не видят, но на ванной раз в месяц стабильно меняют датчики – сбоить начинают и все время показывают сто градусов, сколько и было в тот злополучный день в ванне…

6. Кто?
А вот это я видела и вижу своими глазами по сей день.
У нас на линии три поста. По номерам узлов, справа налево – тридцать пятый, тридцать восьмой и сороковой. На тридцать восьмом оператор, как правило, не сидит. Во-первых, прямо под ним агрегат и жутко вибрирует пол. Во-вторых, узлы прекрасно просматриваются с двух крайних постов. Так что обычно тот, кто дежурит на среднем, уходит поболтать на крайние.
Так вот, стала краем глаза замечать напротив ванны на этом посту человека. Сначала не обращала внимания, думала, девки наши, через несколько дней осенило – пост-то пустой. Поворачиваешь голову – быстрое смазанное движение вперед и – никого. Стала присматриваться, скашивая глаза. Вроде, высокий, бледный, в синей спецовке, короткие темные волосы, кто такой, бог его знает. Не страшно, и на том спасибо. Стоит себе и стоит, руки за спину. Как я. Днем ли, ночью, без разницы. Иногда видно в зеркалах, которые висят над постами, мелькает за головой.
Но после новогодних праздников, будучи не в настроении, я снова попыталась разглядеть странного товарища. И в этот раз, когда метнулся вперед, что-то меня смутило. Блик. Которого не должно быть, никаких отражающих поверхностей там нет. Дошло до меня, когда подняла руку, почесать мочку – на праздниках я повесила в левое ухо две серьги, металлические, отполировав их до блеска. Это что получается, я себя вижу? Ну да, все сходится. Говорят, появление двойника – не к добру, а совсем даже наоборот. Решила аккуратно поприставать к девкам, на предмет выяснения.
Они не удивились. Видят его все. И каждая описывает по-разному. Марина – как невысокую женщину с длинными темными волосами, Галя – как блондинку с яркими заколками. Надо ли говорить, как выглядят они сами? Поймала тетеньку из другой смены, она работает дольше всех. Тетя Надя только хитро прищурилась:
- Увидела? Не бойся, ничего не сделает. Эт наш типа домовой. Безобидный совсем. Кто видит, тот работать будет без проблем, показался, значит, признал. Только котиков не трогай.
Котиков? Ну да, шляются у нас по линии кот и кошка. И ведь правда, любят спать на том месте, где обычно стоит товарищ. Прям на голом полу дрыхнут, на железе, хотя обычно лезут на кресло или кучу ветоши. Тепло тут не при чем, пол одинаковой температуры на всей линии.

Если еще что-то узнаю, допишу. За ошибки не серчайте, только со смены приползла и записала, пока настроение есть.

@темы: своё, это случилось на самом деле, призраки и духи

---

Те, кто приходят в ночи

[Питер Меркель]

Человечество со дня своего рождения боится темноты. Мы обзавелись электрическим светом, портативными фонариками, свечами, мы не боимся темноты, мы называем страх перед неведомым, что прячется во тьме, скотофобией, но в каждом из нас глубоко внутри все еще живет наш далекий предок, в ужасе сжавшийся у костра в пещере, в страхе ждущий наступления спасительного рассвета.
Они приходят в ночи. Ночная смена – это особая сторона жизни. Нас легко узнать по мешкам под глазами, по шаркающей походке, по направлению, в котором мы движемся, когда вы идете на работу или учебы, – в метро мы всегда идем вам навстречу.
Ночная работа – тяжелое испытание для организма. Кто не верит – может залезть в любую медицинскую энциклопедию и посмотреть к чему ведет такое нарушение биоритмов: нарушения сна, потеря мышечного тонуса, избыточный вес, нарушение гормонального фона, ухудшение интеллектуальной деятельности – общий упадок организма.
Согласно законам большинства стран, нам положено доплачивать за вредность. Жалкие пять процентов, где-то больше, где-то меньше. И правда, зачем вообще нужны мы – ночные работники отелей, закусочных, метрополитена, уборщики, продавцы, полицейские, дежурные, охранники, телефонные операторы и многие другие?
Кому мы нужны? Мы ведь обслуживаем сами себя. У вас, у дневных людей, есть инстинкт, заставляющий вас забираться в свои теплые норки, лишь сверкающий шар покинет небосклон, и лишь осмелевшие от алкоголя или ослепленные любовью позволяют себе гулять по ночам, среди тех, кто осел в ней наркоманами, проститутками и бомжами.
Хотя и те исчезают с улиц в Час Самоубийц.
Неужели нельзя убраться на улицах и на вокзалах ранним утром? Разумеется, можно. Но ведь тогда вы увидите, что содержимое мусорных пакетов шевелится. Что содержимое ведер с грязной водой почему-то отдает красным. Что некоторые предметы уборщики не рискуют брать руками даже в перчатках.
Я не о шприцах и окурках, щедро усеивающих любое общественное место. Я о странных шкатулках, об украшениях из потемневшего серебра. О пальто, чья подкладка залита кровью. О документах, потерянных незадачливыми владельцами… или это все что от них осталось?
Кошельки, привлекательно блестящие пухлыми боками и так и шепчущие вам прямо в ухо «Возьми!». Записки, со странным содержанием, расклеенные по стенам…
Им досталась легкая работа.
Я работаю в хостеле. Моя работа – не пустить тех, кто приходит в ночи. Нет, не проституток и наркоманов. Не воров и дебоширов. Вы поймете, о чем я говорю, когда увидите ночных странников.
Они бывают разные. Соблазнительные красавицы, что наваливаются внушительным бюстом на стойку, и чуть хрипловатым полушепотом спрашивают, пущу ли я их переночевать. Бомжеватого вида люди без возраста, интересующиеся наличием свободных мест. Юноши, изображающие запоздавших разудалых гуляк. Кучки азиатов, увешанные устаревшей техникой и рюкзаками размером с них самих. Подростки, пытающиеся проскочить с другими через общую дверь.
Никто не пройдет мимо меня. Как бы эта детка сейчас ни пыталась утопить мой взгляд в свое декольте, я буду непреклонен. Не тыкайте мне в лицо распечатками чужих бронирований. Я знаю, что они фальшивые. Не вздыхайте и не хватайтесь за сердце, не изображайте усталость. Я знаю, что вы только что проснулись. И что у вас нет сердца.
Я узнаю их в любой оболочке. Пустой, мертвый взгляд, направленный в бездну внутри них. Трясущиеся от нетерпения руки. Звериные черты, проступающие сквозь человеческую оболочку. Запах разложения, идущий из ваших пастей, разверзнутых в нетерпении, открывает мне ваши истинные сущности. Без приглашения вы никто. И от меня вы его не получите.
Извините, сэр, ваша кредитная карта не работает. Разумеется, нет, ведь ты ее нашел на помойке, и она не на твое имя. Нет, простите, водительских прав недостаточно. Извините, остались комнаты только по триста евро за ночь. Прошу прощения, но мы полностью забронированы. Нет, свободных мест, к сожалению, совсем не осталось.
Вы будете вздыхать, всхлипывать, вы будете буквально скрести ногтями по моей стойке, а я, обливаясь холодным потом, буду слепо шарить взглядом по монитору.
Эти твари садятся в холле, пытаются подключиться к вайфаю при помощи давно устаревших и неработающих моделей телефонов. Они будут неумело курить бумагу у входа. Они будут пытаться забронировать номер при помощи выключенного ноутбука. Они будут пытаться говорить со мной на разных языках. Клясться, что опоздали на поезд, самолет, пароход, велорикшу… Я буду вежливо извиняться и говорить, что, к сожалению ничем не могу помочь.
Иногда они находят путь внутрь. Глупая юная девочка, очарованная симпатичным студентом из другой страны, который вылез из-под ближайшего моста. Веселый турист, ослепленный похотью, который тащит в номер модельной внешности девушку, родившуюся из его же тени и рекламного плаката в метро. Два друга, познакомившиеся в баре – один пожаловался, что ему негде переночевать, и второй отличился великодушием и предложил свой номер существу, выползшему из зеркала за барной стойкой.
Таких мы выписываем заранее. Сделать уже ничего нельзя. Приглашение получено. И даже если мы остановим его на входе , он все равно попадет в номер. Наутро горничная пополнит нашу коллекцию забытых вещей остатками багажа незадачливого туриста. Остальное они обычно забирают с собой. Хотя, иногда, несчастным везет и мы находим их умершими от остановки сердца. И это большое везение, уж поверьте мне.
Когда мы делаем обход – ставки повышаются. Твари уже на нашей территории – с чьего-то недальновидного разрешения. И тогда в одну руку мы берем тяжелый фонарик с почти что обжигающе яркими светодиодами. В надежде, что поймаем нечто в луч фонаря раньше, чем оно заметит нас. А в заднем кармане у нас книжечка, в основном состоящая из копий чьего-то неразборчивого рукописного текста. Иногда книжечка пополняется нашими заметками на полях. Иногда все очень просто: если слышишь плач из женского туалета – ни в коем случае никого не окликать, и, конечно, не открывать дверь. Просто выключить свет и запереть на замок. Временами – сложнее – когда видишь, как кто-то медленно топает по коридору и прислоняется к дверям, будто прислушиваясь. Тогда нужно обогнать его по пожарной лестнице и открыть дверь на нее. Он выйдет сам, а вот вернуться уже не сможет. А иногда, когда слышишь смех из пустой комнаты, лучше просто бежать.
Мы здесь, мы в ночи, чтобы не дать вас в обиду. Это мы остановим качели, что сами по себе качаются ночью во дворе. Это мы отгоним того, кто стучится по ночам в двери, с просьбами пустить. Это мы удалим отнимающее разум видео с интернет-портала. Это мы уничтожим забирающую жизни видеокассету. Это мы вернем в могилу домашнее животное, что стало себя странно вести. Мы не дадим родиться звуку без источника. Это мы проверим, заперты ли двери, ведущие в никуда.
Но, знаете, слишком высока цена, которую мы платим за вашу безопасность. Мы устаем. Нам надоело работать ночью. И что вы будете делать, когда некому будет хранить ваш сон? Кто поменяется со мной сменами?

@темы: сущности, не своё

---

Сэм

[Danny Ocean]

Я не могу описать вам, что я чувствую сейчас. То, что я испытываю, настолько оторвано от нормальной жизни, я почти убедил себя, что я окончательно сошел с ума.

Почти.

Моя жена, Беатрис, умерла во время родов. Она была красавицей, смешной, умной и упрямой. Женщина, чей смех был таким громким в ресторанах, была вызовом, и чей взгляд был настолько сильным, что у меня тряслись руки. Я потерял ее, как только она произвела на свет нашу дочь.

Сэм.

Конечно, я мог обвинять Сэм. За то, что забрала у меня то, что было однажды моим, как ничто другое быть не может. За то, что было таким искренне и совершенно непорочным. Но я не стал. Я знал, что Беатрис не захотела бы, чтобы я таил в себе обиду. Она не захотела бы, чтобы у нашего единственного ребенка была загублена жизнь из-за ненависти.

Но это не о горе. Не о физическом ударе, неожиданно нанесенным утратой чего-то, что ты любил, навсегда. Речь пойдет о кое-чем куда более мрачном.

Моя дочь была очень живым ребенка, все время носящимся и кричащим, взбирающимся и слезающим с игровой площадки – создающим беспорядок в детском саду. Так и на ее шестой день рождения, поездка с друзьями в кино оставила в ней столько накопленной энергии, что я едва мог угнаться за ней, когда она погружалась в толпу людей и исчезала на пешеходной дорожке. Она иногда оглядывалась назад сквозь море людей и кричала: «Папа, давай быстрее!» почти капризным тоном. Я не мог не любить ее.

Я пытался догнать ее, я действительно пытался. Она была так увлечена тем, что смотрела на меня, когда ее занесло на проезжую часть, и автобус не успел затормозить. Отвратительный хруст, и весь мир замолчал. Я качал ее истерзанное тело на руках, слишком ошеломленный, чтобы плакать, слишком раненый, чтобы двигаться. Единственное, что я мог чувствовать, - это теплая кровь, которая мягко сочилась сквозь мою одежду. В состоянии шока, в котором я пребывал, я мог думать только о том, как я смогу отстирать свои джинсы. Это звучит ужасно, я знаю, но потеря как эта вырывает у тебя все, что только есть, и оставляет тебе только голый мыслительный процесс, который и делает нас людьми.

Следующая неделя осталась смутным воспоминанием. Я не могу припомнить ни одной вещи в период между моими друзьями и близкими, выражающими их соболезнования, и моими всхлипывающими рыданиями, которые могли вырваться в любой момент, – хлопающаяся дверь, мягкое гудение холодильника или голоса, смеющиеся по радио.

Я пошел на ее похороны одетым во все черное. Говоря «одетым», я едва ли говорю об одежде, все мое существо было темным. Я не мог чувствовать или думать, и день продолжался, пока я делал все на автомате, как умирающий человек пытается держаться на плаву. Все хотели рассказать мне о Сэм, насколько идеальной она была, каким ангелочком она была, как будто я не знал. Как будто я не понимал, каким подарком была моя собственная дочь.

Один мужчина, стоящий поодаль от других, подошел ко мне и протянул мне большую кожаную книгу. Я предположил в ту минуту, что он был отцом одного из друзей Сэм, протягивающим мне альбом их совместных фотографий. Или может быть, я был слишком ошеломлен, чтобы даже осознать, насколько холодными были его руки, и что он ни разу не упомянул о моей дочери.

На целый месяц я пропал. Я пил, оставаясь один в нашей пустой квартире, смотрел старые сериалы – слишком ошеломленный, чтобы даже плакать. Только когда ко мне приезжала моя сестра, когда она держала меня за руку и разговаривала со мной, я начал выходить из своей скорлупы. Она сидела и слушала самые бессмысленные вещи, что я говорил, и мягко вытаскивала меня выйти из депрессии. Не полностью, но достаточно для того, чтобы я начал жить жизнью, которая почти стала снова настоящей.

И тогда я открыл книгу. Я решил вспомнить Сэм ради той радости, что она дарила мне, и приготовился заглянуть в прошлое из ее жизни, при этом не чувствуя себя несчастным.

Я открыл первую страницу. Это фактически был альбом, полный полароидных снимков моей взрослеющей дочери. Я наморщил лоб. Они были сделаны издалека, немного смазаны, и я был на паре из них.

Меня стало мутить, но я понадеялся, что следующие фото дадут какое-то объяснение. Я обдумал каждое оправдание тому, как этот человек получил эти фотографии, отчаявшись наблюдать моменты из жизни моей дочери, без чувства тревоги. Фото приближались все ближе и ближе к ее дню рождения. Я увидел тот день, когда я подарил ей маленький велосипед, как только ей исполнилось пять, что доказывают ее ободранные коленки. В этом альбоме было еще много страниц, которые, как я предположил, остались пустыми.

Но там была фотография ее перед походом в кино на шестой день рождения – я смог узнать розовый дождевик, который она выпросила надеть в тот день, и мои руки на ее плечах.

Фотографий аварии не было.

Наоборот, ее жизнь продолжилась в этой книге. Ее седьмой день рождения запечатлел фотографию меня и ее в саду, мы были полностью в краске – с огромным холстом на полу и очень неряшливым рисунком. Ее седьмой день рождения.

Ее седьмой день рождения.

Действительность, которую я видел, ошарашила меня, и я резко закрыл книгу. Я сел за кухонный стол, уставившись на кожаный альбом. Это должно быть какой-то садистский фотошоп, который, как я надеялся, был сделан, чтобы разыграть меня самым отвратительным образом. Я сказал, что я надеялся, потому что на самом деле я не мог поверить, что есть какое-то другое объяснение. Если оно вообще было.

Стиснув зубы, я решил, что мне нечего терять, и я продолжил смотреть.

Я не могу объяснить, какие эмоции я испытывал, но ничто не сможет тебя подготовить к чему-то как это.

Ее жизнь продолжалась, показывая, как у нее выпадают молочные зубы, ее первый день в школе. По мере того, как я листал страницы, я приходил в большее бешенство, и я стал замечать кое-что. Фотограф стал приближаться. Приближаться к ней. Она взрослела, не на каждом фото, но в целом я заметил, что фотограф все ближе и ближе. Становился смелее, наверное.

Она была красивой. Ослепительной. Подростком она стала похожа на свою маму, те же кудряшки и та же улыбка. Я тоже взрослел, но фотографий со мной было все меньше и меньше.

Ее шестнадцатый день рождения был странным. Компания ее друзей сидела на улице и пила что-то из маленьких пластиковых стаканчиков на пикнике. Но там был кто-то на заднем плане. Возле кустов в парке, где были сняты эти фотографии, стояла какая-то темная фигура. Вы бы не заметили ее, если бы не маленькая тень, которую она отбрасывала на траву.

Я на секунду отклонился назад и выдохнул. Это было так жутко. Я был так захвачен просмотром того, как моя маленькая девочка расчет, что я даже не задумался о том, как все это кончится. Моменты как этот настолько невероятны, что иногда ты полностью отрешаешься от них. Я почти почувствовал, что я смотрю, как сам читаю это, будто во сне или в программе по телевизору.

Я продолжил.

Темная фигура все четче появлялась на каждой фотографии. Я почти стал различать ее черты. Его присутствие стало господствующим, и когда я перевернул страницу, я ожидал, что он исчезнет. Но напротив, как и фотограф становился все ближе к ее восемнадцатилетию (каждый день рождения был отмечен подписью на снимке, сообщая «Еще один год.»), она уже была в месте, которое я не смог узнать.

На самом деле фотографии запечатлели ее в каком-то тускло освещенном доме. Ее лицо, искаженное страхом, было снято в разных и странных позициях. Иногда она была одета, как античная королева или как горничная, подметающая пол, фигура стала еще ближе к ней. Его ноги или руки появлялись на каждой. Не важно, как она была одета, на каждой из фотографий ее лицо было искажено болью и отчаянием. Это убивало меня. На ее лице были синяки. Она выглядела худой, даже болезненно худой.

Я не мог больше делать это.

Это было отвратительно. Просто отвратительно.

Моя девочка.

Я продолжил несмотря ни на что.

Последняя фотография, что я увидел, перед тем как закрыл книгу и поклялся больше никогда в жизни ее не открывать, была с ее восемнадцатилетия. Подпись гласила «Наконец!» неряшливым почерком.

Она смотрела прямо в объектив и плакала. Она была на коленях, одетая в черное вечернее платье, с яблоком во рту и связанными позади руками. Ее макияж потек из-за слез. Выглядело, как будто она просила меня, молила о помощи. Но я не мог помочь.

Я закрыл книгу и вышел из комнаты, все мое тело билось в рыданиях.

Я не мог позвонить в полицию, конечно же. Она была мертва.

Одна вещь не дает мне уснуть ночами, и это не содержание того, что я увидел.

Это то, что в этом альбоме было еще много страниц.

@темы: дети, рассказы, не своё

---

Майор со скучным лицом

[Danny Ocean]

Я, пожалуй, начну издалека, но тут многое придется объяснить подробно, чтобы лучше понять саму историю…
Кто-то в свое время запустил в обиход не правильное, на мой взгляд, мнение: будто «пехота долго не живет». Я сам – классический пехотинец, прошел три войны, но с мнением этим категорически не согласен. Потери, конечно, в пехоте были огромные, с этим спорить бессмысленно. Но концепция в корне, не правильная, точно говорю.
Постараюсь пояснить, что я имею в виду. С одной стороны, это утверждение вроде бы справедливо. С другой – следует обязательно сделать уточнение. Смотря какая пехота… Потому что ведь и танк на войне долго не живет, а с ним вместе и танкисты, и летчики, и саперы…
Смотря какая пехота. Понимаете, есть интересная закономерность. Если необстрелянный не погиб в первом же бою – а именно на такую ситуацию приходится огромный процент потерь, люди гибнут в первую очередь от неумения выжить – то он начинает понемногу учиться. Он уже соображает, как перебегать, как окапываться, как грамотно себя вести в уличном бою, и так далее, и так далее… Он становится обстрелянным, а такого убить гораздо сложнее, потому что он, квалифицировано, с полным правом можно сказать, делает свою работу, он и врага стремится положить, и самому уцелеть… Вот, примерно, так.
И, конечно же, были подразделения, заранее словно бы обреченные на гораздо большую смертность и гораздо больший шанс выжить, чем у других. Штрафбаты, например, штрафные роты. По сравнению с той самой обычной пехотой шансов у них было гораздо меньше, с их-то правилами…
Но я буду говорить об артиллерии. Точнее, об ИПТАП. Это расшифровывается так: истребительный противотанковый полк. То есть артиллерийская часть, специализирующаяся исключительно на истреблении танков и прочей бронетехники противника. Главная задача, стоявшая перед ними, была – охотиться на танки. Выбивать у врага танки.
Понимаете? Охотники за танками. А танк, как известно, не трактор. Танк может действовать пушечно-пулеметным огнем и маневром. Вот я, например, очень люблю романы Юрия Бондарева об артиллеристах – «Горячий снег», «Батальоны просят огня». Он же сам служил в артиллерии, вы знаете?
Он, конечно, настоящий фронтовик, герой, и романы у него отличные. Но тут опять-таки следует дополнить… Вот, если вы читали, вы наверняка согласитесь, что для бондаревских артиллеристов, хотя они не раз и танки останавливали прямой наводкой, это была не главная задача.
Просто получилось так, что танки вышли именно на них, и пришлось… Артиллерия у Бондарева – это общевойсковая артиллерия, выполняющая, в зависимости от ситуации, самые разные задачи.
А ИПТАП имел одну первоочередную задачу – охотиться за танками. То есть лупить прямой наводкой – в то время как танк изо всех сил старался, чтобы не пушка его подбила, а получилось совсем наоборот…
Короче, если называть вещи своими именами, иптаповцы были смертниками. Их, конечно, отличали. У них был на рукаве такой красивый черный ромб с перекрещенными пушечками, им платили деньги за каждый подбитый танк – официально, по правилам – и были свои нормы снабжения…
Но по сути-то своей они были чем-то вроде гладиаторов древнеримских. Кормят на убой, знатные дамы с ними спят, народишко чествует во всю глотку – но задача-то перед ними стоит одна, и немудреная: рано или поздно отдать концы на арене. Выпустят против тебя однажды не такого же головореза, а льва или буйвола – и поди его подбей…
А ведь есть еще такая смертоубийственная вещь, как ведение артиллерийской разведки. То есть – выявление артиллерийских позиций врага, других целей для свой артиллерии. И, самое опасное – корректировка огня.
Человек забирается куда-нибудь на верхотуру, непременно на верхотуру, как же иначе? И по телефону корректирует огонь своей артиллерии.
А на верхотуре он, легко догадаться, открыт всем видам огня. Любой опытный командир очень быстро соображает, что на участке его наступления работает корректировщик, отдает команду отыскать и подавить. И, будьте уверены, эту команду выполняют с особым тщанием и охотой…
Так вот, Капитан, про которого эта история, как раз и командовал артиллерийской разведкой ИПТАПа. Фамилию называть ни к чему, совершенно, назовем его с глубоким смыслом.., ага, Удальцовым. От слова «удаль». Получится очень многозначительный псевдоним, прекрасно передающий положение дел.
Он был удалой, лихой, и, мало того, страшно везучий. С сорок первого воевал в противотанковой артиллерии, за это время поучил целую кучу наград – вся грудь, как кольчуга – и, мало того, его ни разу не только не ранило, но даже не царапнуло. Из самых невероятных, безнадежных ситуаций выходил, как та птичка Феникс. Позиция разбита, все перепахано, по всему прошлому опыту и физическим законам не должно там остаться ничего живого – а вот Удальцов уцелел. Не в кустах отсиживаясь, ничего подобного – там сплошь и рядом попросту нет таких кустов, нет такого места, где можно безопасно отсидеться.
Нет уж, без дураков он воевал. Но был ужасно везучий. Его даже кое-кто втихомолку величал Заговоренным. И не каждый, кто это повторял, говорил так в шутку. Знаете, на войне всяческие суеверия, приметы и прочая антинаучная мистика расцветают пышным цветом. Смотришь на исконно неверующего человека – а он себе нательный крестик из консервной банки ладит. И так далее, тут столько можно порассказать…
Ну, и шептались: мол, заговоренный, слово такое знает, талисман имеет… Его, вы знаете, отчего-то не любили. То есть.., нельзя формулировать так «не любили». Нужно… Я даже не смогу сразу и подыскать нужное слово…
Понимаете ли, он был мужик не замкнутый, не дешевый, наоборот, веселый, компанейский, без той излишней, чуточку театральной навязчивости, что у других бывает.., всегда поможет, всегда приободрит, умел жить с людьми, нормально отношения строить… Казалось бы, к нему просто обязаны относиться с симпатией. А вот поди ж ты… С ним как-то… не сближались. Совершенно не было того, что можно обобщенно назвать «фронтовой дружбой». Вот он, свой, храбрый, заслуженный, открытый всем и каждому – а вокруг него вечно словно бы некое пустое пространство.., вроде нейтральной полосы на границе. Вот и со всеми он – и словно сам по себе, не то чтобы его сторонятся, нет, но он – особенный.
И отношение к нему такое.., особенное.
Примерно так, если вы понимаете, что я имею в виду… Так оно тогда выглядело. Между прочим, его по совокупности заслуг давно бы следовало представить к Герою, но командование, полное у меня впечатление, из-за того самого особого к нему отношения как-то не спешило. Рука, как бы выразиться, не поднималась писать представление, хотя, повторяю, по совокупности заслуг определенно следовало бы…
Он, по-моему, это отношение прекрасно чувствовал. Не давал понять, что чувствует, но по его поведению иногда становилось ясно, что просекает он это дело, что доходят до него и, нюансы, и общая картина…
И вот вся эта история однажды меж нами случилась.. Дело было зимой сорок четвертого, в самом конце года. Мы тогда стояли в одном небольшом городишке, ждали приказа выдвигаться.
Мне тогда было очень плохо. Нет, не в смысле здоровья. Мне поплохело душой, если можно так выразиться. Иные это называли – поплыл…
Удалось мне однажды вырваться в Москву, сопровождая одного генерала. И получилось у меня целых два дня полноценного отдыха дома, с женой и дочкой. Верно говорили некоторые, что лучше бы таких отпусков не было вовсе…
Дочке было четыре годика. Жена изнервничалась. Жилось им.., ну, сами понимаете, как. Война. Тяжело. Командирский аттестат проблем не решает…
И вот, вернувшись на позиции, я и поплыл. Что под этим следует понимать… Как бы; внятно…
Начинается с мыслей о смерти. Вообще-то на войне умеешь эти мысли подавить, притерпеться, но иногда накатывает и уже не отпускает. И нет ни сна, ни покоя, начинаешь этой тоской, этой болью переполняться. О чем бы ни подумал, мысли быстро сворачивают на одно: вот убьют, к чертовой матери, и не увидишь ты больше своих, и останутся они без тебя одни-одинешеньки… Как ни борешься, а растравляешь себя, все это превращается в навязчивую идею, чуть ли не в манию.
И вот это – самое скверное, по-моему, что может с военным человеком случиться на войне. Это и называлось – поплыл. Потому что депрессия углубляется, начинаешь осторожничать, думать не о том, как выполнить задачу, а о том, как бы уцелеть, не полезть лишний раз на рожон, увернуться от костлявой, проскользнуть как-нибудь эдак под ее косой, выжить…
Это, в свою очередь, не может не влиять на поведение…
А это скверно. Даже не тем, что окружающие видят, что с тобой творится. Становишься другим, не прежним. Если все это зайдет достаточно далеко, можешь однажды совершить в горячем желании уцелеть что-нибудь непоправимое: подвести других, сорвать задачу, струсить, смалодушничать, скурвиться, одним словом. Может кто-то погибнуть из-за тебя, из-за того, что ты одержим этой своей навязчивой идеей – а то и сам погибнешь очень скоро. Давно подмечено: когда человек падает духом, плывет, его по каким-то необъяснимым законам природы как раз и долбанет смерть раньше, чем остальных, выберет. Такой человек становится как бы отмеченным.
Я эти вещи наблюдал не единожды – касательно других. И вот теперь самого приперло. Прекрасно ведь понимал, что со мной творится, но не представлял, как мне из этого пикового положения вырваться. Несло меня куда-то, как щепку течением, и я уже вплотную подходил к той черте, за которой кончается плохо…
И вот тут Удальцов стал показывать мне особое внимание, определенно. Отношения у нас с ним были обычные, ровные – но с некоторых пор, ручаться можно, стал он вокруг меня виться. Как немецкая «рама» над позициями. Разговорчики вводил, пытался быть задушевным. А со мной было скверно…
И вот однажды, в доме, где я квартировал, состоялся» такой примерно разговор. Мы немного выпили, так, не особенно. Разговор как-то незаметно повернул на оставшихся дома родных, на жизнь и смерть. Ну, не сам повернул – это, обозревая прошедшие события, можно сказать с уверенностью: Удальцов его по этим рельсам направил.
Сначала шел обычный треп о том, что смерть в нашем возрасте – вещь преждевременная, обидная и не правильная. Не только потому, что для тебя самого все кончится – вдова останется, дети… Тебе-то уже все равно, а им с этим жить и бедовать в невзгодах… От такой беседы меня еще больше подминала вовсе уж нечеловеческая тоска.
Он не мог этого не видеть.
И вот в один прекрасный момент Удальцов нагнулся ко мне, понизил голос, глаза совершенно трезвые и непонятные. И говорит серьезным тоном:
– Слушай, комбат, а хочешь, я тебе помогу?
– Это как? – переспросил я. – И в чем?
Он продолжал:
– Как – дело второстепенное. Вопрос – в чем… Хочешь жить?
– Я, – отвечаю, – пока что и так живой…
– Вот именно, – говорит Удальцов. – Пока что. А что будет завтра, неизвестно. Вот прямо сейчас какая-нибудь крылатая сволочь разгрузится бомбами над городишком – ночь на дворе, но погода вполне летная. И – привет родным… Упадет бомба прямо сюда – и конец тебе…
Я усмехнулся:
– А тебе? Ты что, по своему везению опять уцелеешь?
Он ответил очень серьезно, глядя мне неотрывно прямо в глаза:
– В том-то и фокус, что уцелею. Достанут меня из-под развалин живого и целехонького…
Я был злой, взвинченный, понимал, что лечу куда-то в яму. И спросил весьма даже неприязненно:
– Слушай, говорю, – Удальцов… Болтают всякое. Но я привык полагаться на собственную голову… Вот скажи ты мне: ты что, и в самом деле слово такое знаешь? Имеешь талисман? Или тебя бабка-знахарка от смерти заговорила?
Он ухмыльнулся – улыбка была вроде бы беззаботная, веселая, но какая-то неприятная. И глаза при этом оставались совершенно не веселые, колючие. Смотрит мне в глаза и отвечает:
– Предположим, конечно, не бабка… Но мысли у тебя, комбат, идут в правильном направлении. Ага, заговорили… Хочешь, он и тебя заговорит?
– Кто?
– А какая тебе разница? Кто надо.
– Скажу тебе честно, – ответил я. – Мне на свете хреново жить и без таких дурацких шуток…
– Что тебе хреново, я это уже понял, – сказал Удальцов. – Понял даже, что тебе совсем хреново, уж извини. Что с тобой происходит, ты сам прекрасно понимаешь, и знаешь, чем это, как правило, кончается. Братской могилкой. Верно ведь? Ну вот, головенку повесил с таким видом, что сразу ясно: все ты и сам понимаешь… Давай выручу, комбат. Очень я к тебе отчего-то расположен, нет сил смотреть, как тебя ведет прямым ходом к дурацкой гибели… Чего тянуть кота за хвост? Пойдем…
– Куда?
– К тому человечку, который только и способен помочь твоей беде…
– Так он что же, здесь? – удивился я.
– А где ему быть? – говорит Удальцов. – Вовсе даже неподалеку…
– И что будет?
Он ухмыляется:
– А что может быть? Будет тебе в точности такое же везение, как мне. Выходить будешь невредимым из любых передряг, хоть сам противотанковой гранатой подрывайся. В этом конкретном случае или граната не взорвется, или отбросит тебя взрывной волной так хитро, что на тебе не останется ни царапинки… Посмотри на меня и припомнив все мое везение. Все мои случаи. Все до одного погибельные, неминучие… Тебе перечислять, или сам вспомнишь?
– Сам, – сказал я.
– Ну вот, положа руку на сердце – такая полоса везения есть что-то обыкновенное?
Я подумал и ответил честно, что думал:
– Что-то я не верю ни в бога, ни в черта, Удальцов. Но это твое везение и в самом деле какое-то ненормальное. Полное впечатление, что кто-то тебе ворожит…
Он прямо-таки осклабился:
– Умница ты у нас… Пойдем. Он и тебе точно также сворожит. И будешь ты у нас совершенно заговоренный, вроде меня. Я с тобой не шучу. Я тебе желаю только добра. Вижу, что с тобой происходит, ясно, что скоро ты гробанешься…
Тут он начал поглядывать на часы, казалось, заторопился. Словно подходил некий условленный час… Я сидел смурной и, откровенно, плыл уже вовсе жалостно…
– Ну, пошли, – говорит Удальцов. Встает, берется за шинель. – Точно тебе говорю, все будет в лучшем виде. Смерть тебя не коснется, что бы вокруг ни происходило. Можешь лезть прямо под косу. Хоть против пулемета вставай в пяти шагах. Все равно или пулеметчик смажет, или ленту перекосит, или кто-то успеет его, поганца, пристрелить… Домой вернешься целым и невредимым. Доченьку на руки возьмешь, приласкаешь, жена у тебя на шее повиснет, рыдая от счастья…
То ли от его слов, имевших некое гипнотизирующее действие, то ли от собственной тоски, я себе представил все это, как наяву – вот я поднимаюсь по лестнице, вхожу в квартиру, ко мне бегут жена и дочка – а я живой, я вернулся, нет больше войны… И мне стало так тоскливо, так остро захотелось выжить, что все внутри обожгло, словно огнем… Было даже не человеческое, а звериное, яростное желание жить… И я спросил:
– Ты не шутишь? В моем настроении не до шуток… Он уже надел шинель и сует мне мою:
– Давай-давай, поторапливайся. Сейчас сам убедишься, что шутками тут и не пахнет…
Я нашел шинель, нахлобучил шапку – и пошел за ним, как заведенный. Словно кто-то за меня переставлял мне ноги, отняв при этом и всякое желание сопротивляться, и собственную волю.
На улице было пакостно: ветер пронизывал до костей, поземка мела вдоль улочек. Ни единой живой души, только кое-где теплятся коптилки в окнах. Городок был небольшой, старый, домишки главным образом частные, строенные еще при царе Горохе. Близилось к полуночи. Очень неуютно было на улице…
Шли мы не особенно долго. Пришли к такому же частому домишку, как тот, где квартировал я.
Удальцов уверенно сунул руку в дырку в калитке, сноровисто поднял щеколду, пошел в дом без стука, как свой человек.
Я вошел за ним. В сенях запнулся обо что-то, чуть не упал. Потом прошел в горницу, там горела коптилка.
Ничего там особенного не было – обычная убогая мебелишка, на которую во время оккупации и немцы, надо полагать, не позарились. Стол стоял старый, потемневший. А за столом, освещенный коптилкой, сидел майор.
Этого майора я несколько раз видел в штабе полка. Не помню, какую он занимал должность – как они все там, сидел с бумагами. Самый обычный майор, даже не форсистый, как многие другие из штабных – в полевой гимнастерке, с орденской планочкой на груди и гвардейским значком (наша дивизия к тому времени стала гвардейской).
Лицо у него было скучное, обыкновенное донельзя, ничем не примечательное. Бывают люди, которых с первых же минут знакомства так и тянет окрестить «бесцветными». Они иногда потом могут оказаться и умными, и хитрыми, но большей частью первое впечатление и есть самое верное. Вот таким он и выглядел – сереньким. Все черты лица какие-то мелконькие – рот маленький, как говорила моя бабка, в куриную гузочку, губы узкие, нос невыразительный, глаза неопределенного цвета. Желчное какое-то выражение на лице, словно он давненько мается язвой или, того похуже, геморроем. Совершенно не военное лицо.
Война, конечно, не спрашивает и не отбирает по внешности, и форму вынуждены надевать самые разные люди, но это тот случай, когда его бухгалтерская физиономия ну никак не гармонировала с формой. Хотя никак нельзя сказать, будто она сидела на нем, как на корове седло. Наоборот, все пригнано, все по размеру, ладненько. Просто лицо никак с военной формой не сочетается, хоть тресни. Ему бы где-нибудь в ЖЭКе бумажки перебирать или насчетах щелкать…
Совершенно невоенный, бесцветный такой человечек, унылый, как промокашка. Но он у меня до сих пор перед глазами, в память впечатался…
Удальцов как-то сразу стушевался, отошел в уголочек, а там и вовсе вышел. Мне показалось, он этого типчика боялся. Даже ростом словно бы ниже стал, сутулился. Совершенно на себя не похож.
Коптилка светилась тускло, в углу топилась «буржуйка» – уже почти прогорела. Майор встал мне навстречу, воскликнул этак воодушевлено:
– Ну вот и прекрасно, что пришли, рад вас видеть…
И мне он показался фальшивым насквозь.
Оживился он, даже суетился чуточку, старался показать, что он мне действительно рад, всерьез – но никак у него не получалось лицом отразить чувства. Оно у него было словно бы ниточками на затылке зашито наглухо, так что не получалось нормальной человеческой мимики. Видел я похожее у обгоревшего танкиста, которого подштопали хорошие медики: кожа вроде бы нормальная, ни следа ожогов, но лицо совершенно неподвижное, как у статуи. Очень походил он на того танкиста.
– Садитесь, – говорит. – Вы правильно сделали, что пришли. Человеку в первую очередь нужно жить, а все остальное приложится. Самое главное для человека – жизнь…
Я сел, положил шапку на стол. В голове было совершеннейший сумбур, я уже немного опамятовался, и стало казаться, что это какой-то дурной розыгрыш. А он продолжает, обходительно, вкрадчиво:
– Я вашей беде могу помочь достаточно легко. Вот только сначала нужно обговорить некоторые неизбежные детали. Понимаете, мы с вами взрослые люди, нужно же соображать, что бесплатно на этом свете ничего не дается…
И тут меня, в моем раздрызганном состоянии чувств, как током ударило. В голову, когда услышал о какой-то плате, полезла совершеннейшая чушь: а вдруг это просто-напросто…
Он смеется одними губами, так, будто читает мои мысли. Также безжизненно смеется, не отражая это мимикой:
– Вот придумаете тоже! Ну при чем тут вражеские шпионы? Вы же взрослый человек, офицер, вторую войну топчете… Слышали вы когда-нибудь о шпионах, способных заговорить человека от насильственной смерти?
Я, точно, подумал в смятении: не шпион ли, часом? Плату ему подавай… Интересно, чем же платить офицеру с передка? А он продолжает:
– Клянусь вам чем угодно, со шпионами, как и с немцами, не имею ничего общего. Я свой. Для него свой, – кивнул он в ту сторону, куда на цыпочках ушел Удальцов. – А теперь и для вас тоже, если договоримся. Та плата, про которую я говорю, со шпионажем ничего общего не имеет. Снимите шинельку, вам, по-моему, жарко. Разговор у нас долгий…
Меня, в самом деле, бросило в жар, хотя буржуйка почти прогорела, а на дворе стояла натуральная зима. Снял я шинель, повесить вроде бы некуда, положил ее на колени. Все равно было жарко, душно, как в бане, я даже верхние пуговицы гимнастерки расстегнул…
И туг меня как кольнет что-то в ямку у ключицы… Острое что-то. Боль нешуточная…
Полез я туда машинально рукой и вытащил крестик на цепочке. Нет, я тогда был неверующий да и теперь.., не сказать, чтобы сознательно примкнувший к этому идеологическому течению. Жена, понимаете… Нет, и она была не особенно верующей. Просто… Да, наверное, тот случай, когда хуже не будет, рассуждала она. И определенно надоумил кто-то. Тогда для религии были сделаны определенные послабления, открылись новые церкви… Вот она и ходила за меня свечку ставить, плохо представляя, как это вообще делается. Ну, надоумили ее какие-то старухи из тамошнего актива, крестик всучили…
Она мне и надела. Я с ней спорить не стал – и не стал потом снимать. Так оно, знаете… Веришь не веришь, а – спокойнее. Я же рассказывал, как из консервных банок солдатики вырезали.
А мой был – настоящий, не знаю уж, были у них свои мастерские, или им кто-то помогал, но крестик был настоящий, штампованный из металла, с цепочкой…
Я его вытащил машинально, он и повис, на гимнастерке. Крестик меня и кольнул – встал горизонтально меж шеей и воротом, как распорка, оцарапал… Качество исполнения было плохое, вот уж точно – военного времени, на металле остались заусенцы…
И тут моего майора ка-ак перекосит!
Я и слова не подберу Понимаете, у него физиономия вдруг поехала, будто пластилин на огне. Стянулась на одну сторону, так что ухо оказалось чуть ли на месте носа, потом уши словно бы к подбородку съехали… Жутко было смотреть. И все это на моих глазах происходило с человеческим лицом.
Мяло его, корежило… Будто голова стала резиновой, и ее изнутри распяливают пальцами и так, и эдак…
У человека так не бывает. Невозможно.
Я так и охнул:
– Господи боже ты мой!
Так и произнес. Почему? Спросите что-нибудь полегче. По-моему, иные вроде бы давным-давно сгинувшие из обращения словечки в нас, оказывается, засели глубже, чем можно было думать.
Ну, там: «Бог ты мой!», «Боже упаси». Совсем не обязательно нужно быть верующим, я так думаю…
Тут его стало бить и корежить всего. Вскочил из-за стола, дергается, как током его бьет, уже весь как резиновая кукла, изнутри управляемая пальцами совершенно хаотично… Жуть – не приведи господи… Тьфу ты! Ну вот, видите? «Не приведи господи». Совершенно машинально, для красоты стиля…
В общем, зрелище было жуткое. Он корежился, дергался, временами превращался из человека непонятно во что – не дай бог во сне увидеть – потом опять как бы пытался собраться. Помню, как он визжал благим матом:
– Ты кого мне привел?
Вот именно, это был визг, да такой пронзительный, что уши не просто закладывало – сверлило.
Огонек коптилки плясал, казалось, у него не одна тень, а с полдюжины, все стены были в дергавшихся тенях, и по углам словно бы глаза зажглись, парами, живые такие огоньки, осмысленные…
И тут я вскочил, рванул оттуда, как-то сообразив подхватить шинель и шапку, не разбирая дороги, налетел в сенях на что-то твердое, оно развалилось, ногу ушиб, плечо, лоб, но боли не почувствовал, вывалился из дома, выскочил в ворота и припустил по улице что было мочи, и все время мне казалось, что в уши кто-то свистит и хохочет совершенно нелюдским образом. На улице стало чуточку легче, словно опамятовался. Но останавливаться и не подумал – лупил прямо к дому. И, знаете, все также посвистывал ветерок и мела поземка – но снег, вот честное слово, так и плясал вокруг меня, складывался в какие-то почти явственные фигуры, чуть ли не плотные, и они за руки хватали, а я сквозь них проламывался…
Ввалился к себе. Ординарец мой – хороший был парень, татарин, рассудительный, хваткий – спал уже. Вскинулся спросонья:
– Тревога?
Я, надо полагать, влетел, как бомба…
– Спи, говорю, ничего такого…
Он голову уронил и снова похрапывает. Нашел я свой неприкосновенный запас, хватил добрый стакан, и стало чуточку полегче. Гимнастерка распахнута, крестик висит наружу, за окном словно бы кто-то шипит и посвистывает…
Снял я автомат с крючка, положил его на колени и долго-долго сидел на табуреточке. В доме темно, хозяйка спит тихо, как мышка, Галим похрапывает, а за окном разгулялась непогода – так и лупит снежком по стеклу, и никак не могу отделаться от впечатления, что это не просто снег, а словно бы снежные лапы царапают – корявые, противные. И словно бы голоса, но ни словечка не разобрать, – а впрочем, в метель так бывает.
Допил я остаточки и понемногу задремал прямо так, на табуретке, привалившись к стене, с автоматом на коленях.
Утром меня Галим такого и нашел. Я ему соврал, будто ночью под окнами шлялись какие-то подозрительные типы, вот и решил на всякий пожарный покараулить. Он, по-моему, поверил – дело было в Западной Украине, а там по ночам могли шляться самые неприглядные субъекты.
Утро, как известно, вечера мудренее. Все я прекрасно помнил, но не испытывал ни особенного страха, ни тревоги – хотя и твердо знал, что все эти поганые чудеса мне не привиделись, а были наяву в том домишке.
Удальцова я потом, естественно, встретил очень быстро. Он на меня смотрел, как на чужого, незнакомого. Даже не подошел. А вот майор мне больше на глаза не попадался. Не станешь же специально болтаться по штабным помещениям, высматривать…
Ну, предположим, увидел бы я его? И что прикажете делать? Особистам сдавать? На каких основаниях?
Да, а между прочим, Удальцова убило где-то через недельку. Об этом было столько разговоров… Потому что, вспоминая его долгое фантастическое везение, смерть ему выпала даже нелепая какая-то – нарвались мы на немецкий авангард, они огрызнулись пару раз из самоходок, развернулись и ходу. Человек пять поранило, а вот Удальцову осколок голову разворотил начисто.
Совершенно такая смерть не гармонировала с полосой его невероятного везения…
А с меня все глупости как рукой сняло. Жил и воевал совершенно нормально – и в Маньчжурии тоже. Не то чтобы везло, как Удальцову, но дальше все было нормально… Мои соображения на этот счет? Ох, сложно…
Я все это видел своими глазами, это было, но, вот такое глупое чувство, я и сам себе временами не верю, поскольку тот случай вступает в противоречие с материалистическим мировоззрением… Я же говорю, трудно объяснить. Все это было, но лучше бы его не было – потому что больше нечего подобного не случалось.
Ну, если допустить вольный полет мысли…
Сдается мне, вы и сами прекрасно понимаете, что этот майор так называемый был из тех, кого не следует поминать к ночи. И разговор насчет платы, если вспомнить классику, должен был закончиться известно каким предложением. Давным-давно известно, что хотят эти… Гоголя перечитайте. И я так думаю, Удальцова он со злости снял с везения, как часового снимают с поста. Это – если фантазировать.
И вот что еще, коли уж мы углубились в безудержный полет фантазии. Если обсуждать отвлеченно, как над какой-нибудь научной проблемой, то, я бы сказал, типчик этот был не из главных.
Уж безусловно не сам. Понижете мою мысль?
Есть же такое выражение – «мелкий бес». Вот таким он и был – мелконьким… Как две копейки. Какой-нибудь ихний ефрейторишка, ха…
Но впечатлений, знаете ли, было… На всю оставшуюся жизнь.

Источник: Александр Бушков "НКВД: Война с неведомым"

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Таракан выживет, а ты - умрёшь

[.Джулс]

попалась мне на глаза статья, по прочтении которой у меня, честно, мурашки побежали по спине. И это реальное крипи, на мой взгляд. Если администрация сочтёт по-другому - вполне пойму.

"Таракан — совершенный организм». Так называется статья The Verge, посвящённая глобальному тараканьему заговору против человечества. Пользователь ЖЖ MAGURA_MAGU сделала свой перевод материала американского издания, вышедшего в цикле статей, «в которых сотрудники The Verge излагают свои в высшей степени субъективные взгляды на животный мир».

«Таракан, вне всяких сомнений, является последователем трактата Макиавелли «Государь»: ему проще и безопаснее, когда его боятся, чем когда любят. Как утверждает скандально известный флорентийский мыслитель, любовь переменчива, но страх перед наказанием остаётся постоянным. И уж конечно, мой страх перед тараканами непоколебим и стоек» — торжественно начинает свою оду таракану Лорен Граш.

«Попросту говоря, таракан всеми возможными способами доказывает, что он превосходит нас. Это насекомое из подотряда тараканов живет на Земле более 300 миллионов лет. Живет и вполне успешно всех переживает. Когда 65 миллионов лет назад на Землю плюхнулся астероид диаметром 10 километров, он уничтожил динозавров и почти все живое на нашей планете. А таракан остался. Для него ничего не значат ледниковые периоды и сдвиги континентов. Он все это видел — и еще многое увидит».

8 сверхспособностей отряда тараканообразных

1. Таракан — сам себе антисептик. В тканях насекомого обнаружены молекулы, обладающие антибактеральным действием. При эксперименте с фрагментами заражённой человеческой ткани образцы тараканьей плоти уничтожили почти сто процентов популяции золотистого стафилококка, никак не навредив человеческим клеткам.

2. Таракан может жить без головы. Правда, только в течение десяти дней, пока не начнёт погибать от обезвоживания. Нервные клетки таракана расположены по всему телу, поэтому голова, по сути служит насекомому лишь устрашающим аксессуаром, в который он ест. Её отсутствие никак не повлияет на качество этих последних десяти дней тараканьей жизни.

3. Таракан — это машина. Даже у его желудка есть зубы, с помощью которых он переработает любую субствнцию, которую придётся употребить в пищу за неимением действительно съедобной альтернативы. Это и дерево, и бетон. Многие его органы взаимозаменяемы на случай выхода из строя. Таракан, например, может нюхать усами и «слышать» поверхностью тела.

«Таракан может жить там, где он пожелает. Это насекомое предпочитает тропики и субтропики, но и в условиях Арктики оно тоже будет стойко держаться. Некоторые виды выдерживают температуру −120 градусов Цельсия. Они создают свой собственный антифриз, понижающий температуру, при которой замерзает тараканья кровь. Это препятствует формированию кристаллов льда в организме холоднокровного насекомого. А еду таракан может найти практически везде, потому что едой для него является практически всё. Они едят растения, мусор, нашу с вами еду. Они могут даже питаться клетками нашей кожи и фекальными массами. Понятно, что планета Земля — это тараканий мир, а мы в нём — просто гости».

4. Таракан фактически неуловим и от него невозможно скрыться. За одну секунду он успевает 25 раз поменять траекторию движения или пробежать расстояние, в 50 раз превышающее длину его тела. А в составе тараканьего глаза 2000 линз, что в две тысячи раз больше, чем у человеческого глаза.

5. Тараканы — чемпионы сверхскоростного размножения. У них некогда не будет демографических проблем, так как их самки способны откладывать до 2 млн яиц в год.

«Хотя мы — не более, чем обслуга таракана, эта тварь пристально следит за нами, стараясь сохранить своё превосходство. Небольшой отряд из тараканьего царства численностью 30 особей или около того получает задачу постоянно находиться рядом с человеком — скорее всего, чтобы неусыпно держать нас под контролем. Лидером этой группы является рыжий таракан прусак, в задачу которого входит вторжение в наши дома и постоянная слежка за нами сквозь стены. Будучи закалённым в боях воином, прусак понимает, насколько ценно численное превосходство. Если к вам в дом попадет всего одна самка рыжего таракана, она в течение года произведет на свет целую армию прусаков».

6. Таракан — идеальное биологическое оружие. Эти насекомые способны уничтожить конкурирующую популяцию, перенося смертельные заболевания вроде дизентерии или вирусного гепатита. Они даже делают это с устрашающими спецэффектами: благодаря особому секрету тела тараканы, когда их много, издают заметный запах мертвечины.

7. Тараканы больше не воспринимают яд. Они приспособились ко всем основным химикатам, которыми их травило человечество. Например, не замечать легендарный и уже не использующийся препарат ДДТ научились более половины тараканьих популяций.

8. Тараканы действительно способны пережить ядерную катастрофу. Только они не пострадали близ эпицентров взрывов в Хиросиме и Нагасаки.

Движущееся изображение таракана

источник: www.livejournal.com/magazine/1308926.html

@темы: ссылки, животные, не своё

---

Пиратская копия

[Скрёб-поскрёб]

Часы пробили шесть, и чуда, конечно же, не случилось.

Встреча состоялась в конце мая — через двадцать лет, день в день, ну или почти. Так же, как тогда, солнце клубком желтой шерсти ластилось к редким облакам, в распахнутые форточки веяло свежестью поздней весны, а из рекреации несло хлоркой и туалетами. И пятиэтажка напротив осталась прежней — подъезды настежь, заходи, располагайся. Но на этом сходства заканчивались. Потому что, конечно же, участники встречи изменились, и мало кто в лучшую сторону.

На несколько щемящих мгновений каждый вернулся ТУДА, но тут же упругое, не терпящее перемены мест слагаемых, время переписало уравнения как положено. Двадцать лет назад прозвенел последний звонок, и они смеющейся толпой вышли из актового зала, чтобы, транзитом через выпускные экзамены, начать взрослую жизнь у кого как получится.

Парты сдвинули торцами. Леся Зайцева и Неля Кербер разложили нарезку, расставили банки с корнишонами и оливками, Боря Коновал откупорил вино, а Вера Агапова каллиграфическим почерком написала на доске: «1981-1991. Добро пожаловать!». Полюбовалась, положила мелок и вытерла ладони о кепку Макса Царева, опрометчиво брошенную им на учительский стол. Царевич лениво ухмыльнулся.

Пластиковые стаканчики жалобно потрескивали в руках. Десятый «Б» собрался не в полном составе. Те самые, заядлые прогульщики отсутствовали на сей раз по уважительной причине, и за них выпили молча и не чокаясь. Взрослая жизнь кого-то уже отчислила по неуспеваемости, а кому-то пока выдала авансом: мешки под глазами, намеченные морщины и проседь в волосах. И никто ни в чем не преуспел; только Гарик Езарян, барыга и фарцовщик, пролез помощником к депутату госдумы, но он не явился, и за это выпили отдельно. Да еще Борька, он единственный приехал на авто, средненькой, но иномарке. Другие добирались на метро и маршруткой, а Паштет Селеднёв работал на районе, в ДЭЗе, и прибыл пешком, вразвалку.

Педсостав представляла географичка Белкина — она приняла «бэшек» второкурсницей заочного отделения, да еще подтянулся трудовик Сейпотапыч, но он больше не преподаватель труда, а пьющий пенсионер. Сейчас он тоже набрался, уложившись в норматив — полчаса, и нет-нет вскрикивал с пьяным отчаянием: «Парни!... Девчата!... Ну, за вас, мои дорогие! Здоровья вам, удачи вам! Не прохлопайте годы лучшие!» Ему деликатно не возражали: хуле, всё давно прохлопано.

Кому и было, чем похвастаться, так это Борьке, но он не стремился доминировать над одноклассниками. Никто и не в курсе, что поляну он накрыл за свои деньги, только Неле Кербер географичка шепнула на ухо: какой же Боря молодец, всех угощает. Накануне ночью Неля много думала про Борьку. Она читала на женском форуме темы о том, как через годы подростковая симпатия пробивает яркой искрой, и тогда, тогда… Что — тогда? У Нели разнылась верхняя губа. Погода испортится.

Трепались на отвлеченные темы, стараясь не спросить и не сказать лишнего. Пашка Селеднёв, по кличке «Человек-жопа», выделялся мутным жирным пятном, успешно подменяя филонящего Езаряна. Два десятилетия беспощадно его отрихтовали, оставив для узнавания глаза: выпуклые, пустые и отсвечивающие внутренней тупизной. В девяностые его отец был советником мэра, и Паша обладал депутатской неприкосновенностью в миниатюре. Он доводил учителей до слёз, издевался над младшими школьниками и, закинув ногу на ногу, отчитывал директрису за недостаточное к нему, Паше, почтение. С назначением нового градоначальника Селеднёв-старший скукожился до рядового гражданина, а затем и вовсе скоропостижно врезал дуба. Паша, лишившись всех привилегий, опустился до «командира сантехников» в ДЭЗе («менеджер старшего звена», с понтом сформулировал он). Помимо глаз, у Паши сохранилась имбецильская манера повторять за собеседником последнюю фразу. Он так задолбал всех самопиаром, что Царевич велел ему заткнуться, и Селеднёв, уставившись баран бараном, продублировал: «Заткнись, Паштет». Географичка Белкина поспешно вмешалась: ребятки, ребятки, чур не ссориться!

Неля Кербер ютилась на самом краю, и пофиг на предрассудки: замуж ей по-всякому не светит. Зато хоть локтем в ребра не отоварят, как Зайцеву, которая в туалете замывала брызнувший на юбку апельсиновый сок. Да и ей привычно на «камчатке», подальше от суеты. Паштет на географичку бычит (нашел себе жертву, герой), Дашка Пилатова с Юрцом Ивановым полусухое на брудершафт хлебают… Сейпотапыч косеет чем дальше тем хуже. Борька Коновал дает какое-то интервью, его так и обстреливают вопросами, а он всем отвечает и каждому успевает улыбнуться. О чем там речь — не поймешь, Неля начало пропустила. «Борьк, а исполни моё желание, а?» Боря кивал, что-то записывал в кожаный блокнот. Опа как. Попросить, что ли, у него, пусть губа болеть перестанет? Ха-ха.

Кому бы вообразилось, что этот рохля, растяпа и троечник, регулярно опиздюливавшийся от пацанов, через двадцать лет поведёт себя как душа компании! Неля перебирала в памяти эпизоды. Вот они с Коновалом — лохматым и в очках — пересиживают физру на скамейке для «справочников»… вот бредут домой за дневниками… вот томятся в очереди в поликлинике, провалявшись с гриппом по три недели…

Школьницей Неля была ни о чем, да и сейчас не красотка, но с возрастом набрала чисто женской привлекательности, да и Борька теперь аккуратно подстрижен и без очков. Интересно, контакты носит или лазер делал? Неля неосторожно закусила губу, изгоняя прочь дурацкие фантазии, и чуть не застонала вслух от боли. Ну, нравились они друг другу по-детски, ну перекинулись сегодня парой реплик — роли не играет. Мужчин она тихо, но жестоко ненавидит — есть повод, хотя и жаль, что так. Но… кто она, а кто Борька? Живет на Новинском бульваре, в сталинке, и рулит не то финансами, не то еще чем покруче. А, точно — желания исполняет! «Борьк, а моё? А у меня…»

Около восьми нарисовалась Юлька Султанова, и шестерёнки вечера завертелись вразнобой. Вскинув над головой тонкие руки, Султанова артистично исполнила на пороге короткий танец живота и воскликнула: «Привет всем, сегодня мы вместе!». Неля протерла глаза. Она надеялась, что этого не произойдет. Битых два часа надеялась. Она никогда не бывала в дурке и не состояла на учете в ПНД, но институтская подруга — профессиональный психиатр — предупреждала: симптомы, мать, налицо, глюканёт в самый неподходящий момент. Юльке ответил нестройный хор приветствий, аплодисменты и ехидное Дашкино замечание: «О, ну Султанова, ну как всегда — к третьему уроку!». В школе Юлька постоянно просыпала и опаздывала. Сначала потому, что отчим кирял и буянил, а Юльку выгонял на лестничную клетку, а после, став постарше, Султанова сама стала кирять и легко могла снять лифчик за бутылку пива.

Неля отодвинула стул и спряталась за спиной у Царевича.

— Ты че, Нельк? — полуобернувшись, спросил Макс. Как был флегматиком, так и остался. Разведенный, никому не нужный флегматик.
— Нормально… — пробормотала Неля. — Просто мне эта звезда в глаза светит!

Макс хмыкнул и долил ей вина.

«Хрен там, нормально!». Пока толклись у входа, никто про Султанову не упоминал, и вот тогда еще всё было нормально.

«Ну и чего ты приперлась, сучка?»

Не одна Неля Кербер задавалась этим вопросом: вся женская половина «Б» класса взвилась на дыбы. В свой неполный сорокет Султанова смотрелась на двадцать пять — тридцать, не более. С ее-то повадками! Она ж и алкашка, и потаскуха, и далее по списку. «Девочки» просроченного срока годности стремительно теряли остатки тщательно отполированной к вечеру красоты. Юлька переключила внимание на себя, будто тумблеры перекинула. Боря Коновал улыбался и откровенно радовался, что его оставили в покое. Неля приглядывалась к Султановой и так и этак, но видела именно то, что видела: Юльку Султанову, задорную, молодую, энергичную и светящуюся счастьем. «Мальчишки» — огрузневшие, с обрюзгшими лицами — лапали Юльку взглядами, и она купалась в лучах обожания. Агапова — главная Юлькина соперница по части ****ства — вполголоса прикололась, что Султанова переспала с дьяволом за вечную молодость.

«Комплимент» от Верки Султанова хладнокровно пропустила мимо ушей, она всегда так поступала с ненужной ей информацией. Расцеловала географичку — Людмила Ивановна, как здорово, что вы опять с нами! — нежно обняла трудовика и чмокнула по очереди всех одноклассников. Паша Селеднёв налил ей «штрафную». Юлька лихо проглотила «штраф», откинув со лба крупные светлые кудри. Тусклый и невеселый вечер быстро превращался в разнузданную попойку, и те, для кого Султанова успела побыть первой и безответной любовью, пили больше других. В эти минуты они верили, что прошлое разрешит вернуться, если задурить мозги спиртным. Громче всех о своих правах на Юльку заявлял Селеднёв, оттеснивший конкурентов рыхлыми, но широкими плечами. Юлька о чем-то щебетала; птицы за окном — и те примолкли.

Лишь Боря Коновал созерцал вакханалию, так же отстраненно улыбаясь чуть кривой улыбкой. Он словно говорил: «Всё будет ровно и параллельно, ребята». Выложив на парту огромный айфон, Боря включил музыку, и ностальгический саундтрек усилил иллюзию возврата.

Постепенно страсти улеглись настолько, что «ребята» стали замечать окружающий мир. Не досчитались Дашки Пилатовой и Лёхи Шульцмана: Галка Павленко, стоявшая со стаканом у окна, оповестила всех, что Шульцман и Пилатова подались в соседний дом, в третий подъезд. О, это было памятное место! В третьем подъезде подростки сводили знакомство с бухлом и куревом, гоняли на кассетнике «Модерн Токинг» и предавались другим порокам, за которые Султанову даже выгнали из школы, но потом взяли обратно под личную ответственность классной руководительницы. Там же, в третьем подъезде Гарик Езарян пробовал себя в «активных продажах», сбагривая неискушенным сверстникам импортный ширпортреб с браком.

Юрец Иванов, чей брудершафт с Дашкой не получил дальнейшего развития, пил теперь с трудовиком Сейпотапычем «за старые добрые времена». Сейпотапыч был уже в дрова, и не столько пил, сколько проливал на пол. Географичка Белкина, номинально играя роль хозяйки, потчевала гостей нехитрой снедью. У нее были добрые, кроткие и грустные глаза. Она лучше других знала, что прошлое обратно не принимает.

Солнце закатывалось за пятиэтажку напротив. Скоро начнет темнеть.

***

Неля задержалась до половины десятого. Ей хотелось быть уверенной, что на школьном дворе она не столкнется с Юлькой Султановой. Даже Селеднёв, век бы его не видеть, беспокоил ее меньше. Прежде у Султановой не водилось глупой привычки ошиваться поблизости от школы, но прежде — это прежде. Впрочем, оба слились задолго до того, как географичка с искренним сожалением объявила о завершении банкета. Мешаясь с запахами еды, плавал над партами запах дешевых, но очень чувственных Юлькиных духов, перебивающих даже хлорку. Единственный Юлькин талант — делать из себя конфетку при помощи дерьма. За душой ни копейки, работать не любила и не хотела, жила подачками от мужиков, свой гардероб и косметику обновляла на рынке. А всё равно мужики на нее облизывались…

Она прикрыла за собой дверь 27-го кабинета. Негромко пропела пружина замка…а, может, эта песня эхом донеслась из прошлого. ТОГДА, отхалтурив свою долю генеральной уборки, Неля в последний раз вышла из класса и услышала именно этот звук. На лестничном пролете она задержалась, и, взявшись за перила, осторожно наклонилась вперед, вглядываясь вниз, в полумглу. Ей почудился привкус крови во рту; она вновь стояла у раковины в женском туалете, и географичка Белкина помогала ей умываться, а по кафелю быстро-быстро стекали розовые струйки. Кровь капала с расквашенной губы, и десна тоже сильно кровила. Белкина утешала ее и спрашивала, не надо ли вызывать неотложку.

Белкина до сих пор не знает, и никто не знает, где и почему Неля упала, и от чего теперь ее мучают головные боли, и что ей снится по ночам. И только сама Неля могла бы рассказать, как надоело прикрашивать шрам на верхней губе помадой, и как часто у нее на помаду аллергия.

За обнесенной забором школьной территорией находилась автостоянка. Неля юркнула туда, отыскала Борькину машину. Ждала, репетируя про себя диалог. Борька что-то знает про сегодняшний вечер. Несильный ветер шуршал листьями деревьев над головой, мешая сосредоточиться.

Коновал вышел из школы минут через тридцать. На крыльце попрощался с Белкиной, пожал руку Сейпотапычу. Увидев Нелю, он прибавил шагу, улыбнулся.

— Ты меня ждешь? Помогал Белкиной убираться. Хорошая она, добрая тётка. Таким на роду написано жить в нищете. Я дал ей денег, сколько с собой было, но в ресторанах принимают «визу». Окажешь честь?

Неля не нашлась, что ответить, и Борис истолковал паузу как полусогласие.

— Понравилась тебе наша встреча?
— Похабень, — буркнула Неля.

Коновал приподнял бровь.

— Пожалуй, ты права. Нас нет больше — таких, какими мы друг друга помним. Сегодня каждый подвел какой-то личный итог и признал себя биологическим мусором.

Видя, что она не отвечает, он постарался раскрыть тему.

— Нам нет места там, в девяносто первом. А здесь, в настоящем… всё не такое. Мы в нем будто поддельные. Как лосины, которыми Езарян барыжил.
— Ага. Султанова их купила за пятерку, а они после стирки полиняли и сели на два размера.
— Про нас можно сказать то же самое.
— Но не про тебя. Прости, что спрашиваю… чем ты занимался двадцать лет?
— Да разным… — Борис пожал плечами. — Учился, работал по контракту в Штатах. Потом наследство получил, ну и живу, честно сказать, в свое удовольствие. А ты? Замужем? Если это не очень секрет…

Неля пропустила каверзный вопросец мимо ушей. У нее своих вопросов хватало.

— А всё это бла-бла-бла про исполнение желаний? У тебя бизнес такой, что ли? Ой, извини. Я ведь женщина, мне можно побыть любопытной. Тем более, твоя одноклассница…
— Это не то, что ты сказала, а… вроде хобби. Понимаешь… если желание не противоречит возможному в этом мире, оно сбывается. Я могу отчасти… хмм… способствовать этому. Конечно же, не любому желанию, а только самому заветному.
— А в блокнотик ты записывал заветные желания ребят и девчат?

Неле срочно понадобилось чем-нибудь занять руки, она нащупала в сумочке пачку сигарет и вытянула одну. Борис поднес ей зажигалку.

— Нечего там записывать. По-настоящему они ничего не хотят. Представляешь? Ни-че-го! Настолько устали от жизни и от самих себя, что даже захотеть ничего не могут. Разве что быстрого секса. Как, допустим, Человек-жопа. Неделю назад я приехал сюда, побродить по местам детства, и наткнулся на него. Повидался с детством, блин! Ну, мы поговорили, и он загадал желание. У меня были причины ему не отказать.

Неля недоверчиво покосилась на Борьку сквозь струю дыма.

— Так вы с ним вдвоем придумали вечер встречи? — спросила она.
— Боже, разумеется, нет! Селеднёв клинически не способен что-либо придумать. Слушай, а поедем, правда, где-нибудь посидим? Веришь, нет, а очень приятно тебя видеть.
— Подожди, я еще не всё спросила, — Неля помотала головой. — Давай про вечер.
— Идея целиком и полностью моя, воплощение тоже. Ты верно подметила, что получилась фигня. Но я хотел кое в чем убедиться… Видишь ли, мой дар… он изначально проявлял себя в другой форме. Я не мог управлять событиями, но в какой-то мере мог их видеть. Например, я смотрел на наших девчонок и видел, какими они станут. Кстати, потому я не женился: я видел своих подружек в старости.
— Вон чего… — протянула Неля. — То есть, в ресторан ты приглашаешь не меня, а древнюю бабульку… Послушай, а вот если желание не сбылось? Что это значит?
— Значит, оно подцензурное. Запрещено.

Во двор словно вошло что-то зловещее, нездешнее и остановилось неподалеку от беседующих. Неля торопливо затянулась, отгоняя это чувство, но оно никуда не делось. Ветер наверху завозился сильнее и как-то беспокойнее.

— Когда-то Юлька Султанова заявила: даже если мы встретимся через двадцать лет, я буду супер, а вы будете барахлом. Сегодня так и вышло. Приходит такая в Дольче Габана а ля Китайская республика, духи контрафактные, тушь поддельная, а сама — королева королевой, хоть и дешевка. Признавайся: ты руку приложил?

Борис смущенно пожал плечами.

— Юлька шла по жизни с этим слоганом, и он, пожалуй, прокатит за очень заветное желание. Короче… в один прекрасный день я почувствовал, что МОГУ. И мне подумалось о Юльке. Я ведь тоже был в нее влюблен. Захотелось что-нибудь для нее сделать. Мне что-то мешало… что-то непонятное, но сложное, но я пересилил. В тот момент я казался себе всемогущим…

Оглянувшись по сторонам, Неля убедилась, что рядом никого нет, а если и есть, то невидимый, и поманила Бориса пальцем. Он сделал полшага вперед.

— Этот «прекрасный день», в который ты осчастливил Султанову… дату его не припомнишь ли?
— А зачем?
— Очень важно.
— Ну, припомню. Летом две тысячи второго, я месяц, как сделал ручкой своему американскому боссу. Почему ты спрашиваешь?

Неля отшвырнула окурок.

— А просто дело в том, что в две тысячи втором, в августе, Султанова умерла. В бильярдной с мужиками попила палёной водочки и загнулась. Это точный факт, потому что я помогала ее хоронить. Как по-твоему, не это ли тебе мешало? — Борис захлопал глазами. — Ну и в каком качестве она сегодня к нам присоединилась? Призраком, дублем, или как там это называется? В одном я уверена: у нее не было сестры-близнеца. Боря, ты можешь это как-нибудь объяснить?

…Вечер потёк быстрее, как при ускоренном воспроизведении.

— Призраки не пьют и не едят, а мы все видели, как она… — ответил Борис машинально, будто не дойдя еще до сути вопроса.

Он нахмурился.

Неля ждала.

Внезапно резким движением Борис выхватил из кармана брелок и снял машину с сигнализации. Фары дважды мигнули.

— Садись, — велел он и отрывисто проговорил, почти силком запихивая Нелю на переднее сидение: — Только не ври, что тебе хочется чесать до остановки по району. Юлька еще где-то здесь.
— Что? Что? Что это было? — переспрашивала Неля, пока Борис запускал двигатель, снимался с ручника и закладывал руль вправо, к выезду с парковки. Всё это он проделал за несколько секунд, будто специально тренировался. — Что ты про нее знаешь?

Борис вывернул на дорогу и утопил педаль газа. Машина понеслась, оставляя сзади школу и забытую на доске надпись мелом: «1981-1991. Добро пожаловать!». Завтра ее сотрут дежурные. За окнами клубилась сухая майская пыль и потревоженный колесами пух тополей.
— Ничего не знаю… — пробурчал Борис. — Я умею совсем невинные вещи, корректировать события… я просто исполнял ее желание! Ничего слишком волшебного: веры в себя, оптимизма, ну и да… не пропить красоту. И однажды вновь всех затмить, как она и мечтала. А, оказалось, выдернул ее из мертвых. И это, выходит, не запрещено. Я ощущал, как она сопротивляется, а она… Да и я ли это сотворил?! Нель, а почему ты сразу ничего не сказала?
— А что я должна была сказать? — огрызнулась Неля. — Юлька мёртвая, держитесь от нее подальше? Или: ребят, за Юлькой косяк, она покойница! Заверещать? Ментам позвонить?
— Ты не ошибаешься?
— Нет, — отозвалась Неля. — То есть, я надеюсь, что сплю, но ошибок никаких. Там всё железно. Ее же не только я провожала, но и отчим, и соседи, и те мужики из бильярда… Вообще-то, я думала, что наконец-то рехнулась, и у меня видения. С того момента, как засекла ее — она за школу шмыгнула, втихаря. И потом кружила два часа. Словно стеснялась заходить…
— Правильно, — изумленно кивнул Борис. Он нервно тёр то подбородок, то переносицу. — Она наверняка стеснялась. Она понимала, что ей там не место. Она носила дешевые шмотки, пользовалась контрафактными духами, и сама в итоге стала пиратской копией. И… она должна была проверяться… не выдает ли ее что-то внешне. Господи… не вылезет ли синюшное пятно из-под рукава.

Неля поперхнулась.

Машина вылетела на магистраль, подрезав черный, пиратского вида джип-крузер. Тот яростно засигналил, и Борис вильнул в правый ряд, но тут же оторвался от «помехи». Крузер ушел в точку, успев выразить своё негодование вспышкой дальнего света.

— Черт, она могла вообще не помнить, что умерла! Она насколько-то была Юлькой, но не полностью… Но она понимала — что-то не так, пыталась разобраться. И, в конце концов, пошла туда, где были люди, которые ее знали.
— Но как такое может быть?!
— Понятия не имею. Это за пределами моих представлений. Говорю же — я не волшебник, и ни фига в этом не смыслю. У меня другой диапазон навыков. Я думаю, ее на несколько часов… отпустили.

Это прозвучало совсем дико.

— Но… ей ведь надо обратно, да? — взмолилась Неля. Теперь она поймала себя на мысли, что побоится войти в собственную квартиру. — Она ведь уже ушла, да?
— Я видел, как она ушла, — задумчиво подтвердил Борис. — Вместе с Селеднёвым. Ну, логично, че. У Паштета тоже было заветное желание. Он собирался ее трахнуть.
— Че-е-е-его?!!! — взвизгнула Неля.
— Именно что ты услышала, и никак иначе. Селеднёв озвучил мне открытым текстом, он же всегда базарил только о себе. Тогда-то я и подумал о вечере встречи… Но я же ни сном ни духом, что Юлька…
— Сейчас он с ней? — напряженно спросила Неля.
— Его счастье, если нет. Если он передумал. У Султановой должен быть какой-то отличительный знак ее… хм… статуса. Иначе ее назад не пустят.
— В смысле — знак?!
— Вот такой, — указательный палец Бориса прорезал в воздухе несколько линий, и Неля, впервые целиком осознав весь ужас ситуации, сообразила — это резекции от вскрытия. — И вопрос лишь в том, как быстро Паштет это обнаружит.

***

В ресторан они так и не попали. Неля уже и хотела согласиться, и убеждала себя так и по-другому… не смогла. Даже страх перед одинокой квартирой и ночными кошмарами не перевесил страха хотя бы ни к чему не обязывающих отношений с мужчиной. Он может до нее дотронуться, и она закричит. Это условный рефлекс, и это навсегда.

Всю последующую неделю Неля в панике шерстила новости по интернету, но ничего ОСОБЕННОГО там не упоминалось. По пути на работу она озиралась через плечо, не крадется ли за ней Султанова. Заодно она проверилась у психиатра и едва не разревелась от отчаяния, когда тот определенно заверил, что нервное расстройство у нее есть, но галлюцинациям она не подвержена.

Психиатр порекомендовал легкие успокоительные. Пустырник. «В баню пустырник», мрачно подумала она.

На восьмой день она получила в соцсети сообщение от Коновала.

«Как я сказал, так и было, — писал Борис. — На чердаке пятиэтажки нашли тело женщины, личность не установлена. Следак уверен, что труп уже побывал в морге. Кстати, опросили Шульцмана и Дашку, они там паслись час или полтора, но Селеднёва не видели, и женщину с ним — тоже. Этот отвратительный жлоб потащил Юльку именно на чердак, а не к себе домой, хотел сэкономить на кофе и коньяке. Ты же помнишь историю, как он повёз подругу на Черное море, а в гостинице вымогал у нее деньги за путевку? Здесь тот же вариант. Как ответственный сотрудник ДЭЗа, он имел доступ к ключам от технических помещений, и один из них захватил на вечеринку.

Сомневаюсь, что дело дошло до секса. Паштету надо было только стянуть с нее кофточку, а то и порвать — он же вечно строил из себя мачо. А дальше… не знаю, как, но он понял всё и сразу. И ломанулся с чердака, а там при выходе торчит из стены обрезок кабеля. Кабель пришелся ему в лицо. Не берусь оценивать, как ему это удалось, но Паштет собрал с пола ошметья левого глаза, вызвал лифт и доковылял до детской площадки. На его вой сбежалось полрайона.

Неля, мне вовсе не доставляет удовольствия излагать тебе подробности. Меня самого дважды вырвало, пока смотрел запись с мобильника: Паштет сидит на скамейке, в одной руке комкает свой глаз, а другой пытается застегнуть ширинку. Делаю это лишь потому, что теперь ты сможешь простить и жить дальше. Я ведь тогда видел, как Селеднёв приставал к тебе в раздевалке, зажал в угол, а ты вырывалась. И он столкнул тебя с лестницы. Я видел, но побоялся заступиться. Я понимал: папашка его отмажет; и ты это понимала. И ты никому не пожаловалась. Но все двадцать лет прожила с одним желанием: лишь бы он ответил за то, что поломал тебе судьбу.

Паштет преставился в больнице, и, стало быть, ответил. Я выполнил именно твоё желание, хотя Паштет не сомневался, что я ублажаю персонально его. Но, видимо, одно без другого невозможно. То же и с Юлькой: если одно, то и другое… но никогда меня про нее не спрашивай.

P.S. Может, всё-таки встретимся? Мы можем себе это позволить, мы ведь — живые.

P.P.S. Шрам тебя не портит».

Неля несколько часов придумывала ответ, выкурив полпачки ментоловых, которые после нового года безобразно подорожали. Вспомнила: «…в один прекрасный день я почувствовал, что МОГУ. И мне подумалось о Юльке». До какой же степени Борис остался одиноким по жизни, коль в прекрасный день и подумать не о ком было, кроме как о Султановой.

Потом она улеглась на диван, раскрыла ноут и набрала в окне диалога:

«А почему бы и нет?

P.S. Я не замужем».

Источник

---

Рикошет

[Скрёб-поскрёб]

В этом доме всегда мало света. Даже с наступлением сумерек, когда оживают тусклые лампочки. Мне не нравится их болезненное моргание, иногда я их разбиваю. Во тьме гораздо легче ориентироваться — меня ведут ощущения, какая-то внутренняя уверенность.

Вижу я в основном стены, потому что чаще всего смотрю на них, а люди меня не интересуют, хотя на них невозможно не наткнуться в этом скопище грязных комнатушек. Здесь много детей, они шумные и бестолковые, но я, бывает, наблюдаю за ними, когда взрослых нет поблизости. Некоторые дети, увидев меня, пугаются, многие игнорируют, как их родители. Возня детёнышей мне быстро надоедает, я не задерживаюсь рядом с ними.

В одной из квартир живёт женщина с двумя сыновьями, у неё пустые глаза и обвислые щёки. Оба её мальчика — один бледный, другой с желтоватой кожей — худы и молчаливы. Они редко играют с другими детьми, их наблюдательный пункт — на подоконнике, откуда они тоскливо обозревают окрестности. Кажется, телевизор им смотреть не позволено. Я так много о них знаю, потому что временами захожу к ним, как сегодня. Младший мальчик, жёлтый, робко мне улыбается, за что мать его ругает. Она притворяется, что злится на жёлтого мальчика, и я знаю — она не хочет меня видеть. Бледный мальчик забирает брата на кухню. Женщина открывает рот, глядя на меня, но ничего не говорит и стоит так какое-то время, её глаза снуют по мне, а руки мелко дрожат. Выхожу в подъезд, по пути случайно сталкивая чашку с края стола.

На последнем этаже живёт одинокий мужчина, который приходит домой раз в несколько дней. По не зависящей от меня причине я хочу ему навредить. Кажется, это моё единственное желание. Когда я встречаю его в подъезде, всё, что в моих силах — сверлить его взглядом. Он не обращает на меня никакого внимания и проходит в свою квартиру, где спрятана небольшая вещица, которая не даёт мне покоя.

Эту вещь принесла темноволосая девушка и оставила её в укромном месте. При этом она позвала меня. Именно её действия стали для меня отправной точкой существования в этом доме. Или существования вообще. И смысл его в том, чтобы мужчина с последнего этажа перестал дышать. По крайней мере, так сказала девушка. Я не могу её ослушаться, как не могу причинить никакого вреда мужчине. Из-за этого на меня накатывают волны неописуемой боли, от которой ничто не спасает. Небольшое облегчение приносит блуждание по квартирам. Когда я нахожусь рядом с людьми, боль немного утихает. Но поскольку люди мне не нравятся, я стараюсь смотреть на стены.

Во время очередного визита к женщине с рыбьим взглядом я застаю всё семейство за ужином. Жёлтый мальчик машет мне вилкой, его брат вздрагивает и шикает на него. Мать стеклянно смотрит сквозь меня и молча жуёт. Она ест прямо со стола, без тарелки. Мёртвый свет из-под пыльного абажура на кухне немилосердно показывает возраст женщины, но мне её не жаль. Издыхающая лампочка раздражает меня, я сжимаю её в руке, и несколько горячих игл впиваются мальчикам в кожу. Они с воплями вскакивают и начинают плакать, им больно. Мать, зажмурившись от вспышки, медленно открывает глаза и направляется к раковине за веником. Безмолвная, она идёт по осколкам, шлёпая босыми ступнями. Дети со страхом смотрят на неё, размазывая слёзы. Мне пора идти — мужчина с последнего этажа хлопает дверью в подъезде.

У меня не получается проскользнуть к нему — в его квартире находятся люди в золотом, пока они там, я не могу войти. Их изображения стоят у него на полке, иногда он смотрит на них, взмахивая перед собой рукой, и подолгу читает какую-то книгу. Я будто вижу всё это сквозь стену. Один человек, похожий на портрет на полке, постоянно его сопровождает, и когда я пытаюсь прикоснуться к мужчине, присутствие его спутника делает меня слабее настолько, что привычная боль многократно усиливается. Я не нахожу себе места и начинаю метаться по дому, распугивая кошек.

Я не веду счёт дням и не могу определить, сколько времени уже нахожусь здесь. Мне нужно выполнить желание темноволосой девушки, хотя она мне не хозяйка — я просто знаю это. Пару раз она приходила в дом и проникала в квартиру мужчины, проверяя, на месте ли оставленная ею вещица. Она злится, что у меня ничего не получается, но взять обратно сказанные тогда слова ей не по силам. И я не могу, да и не хочу, ей помочь.

Снова направляюсь в квартиру, где живут мальчики с белоглазой матерью. В последнее время я чувствую её мысленный зов. Вот и сейчас она монотонно бормочет что-то сыновьям, но в извергаемом ею словесном потоке я улавливаю адресованную мне мольбу. Странно. Из прихожей иду в ванную, откуда доносится шум воды и детский плач, прерываемый истеричными возгласами матери. Останавливаюсь у запертой двери и вижу, как женщина с обоими сыновьями сидит в ванне и одной рукой крепко держит старшего, бледного, за плечи. У шеи жёлтого мальчика она держит кухонный нож. Мне кажется, она смотрит прямо на меня, и когда наши взгляды встречаются, женщина судорожно вздыхает и чиркает ножом. Бледный мальчик заходится в крике и пытается вырваться, но женщина сильна и быстра. Нож вгрызается ещё в одно горло. Вода напополам с кровью переливается через край ванны, в которой тесно от троих.

Теперь мне понятно — она всегда меня видела. И то, что она сейчас делает — для меня. Но мне это не нужно, и я покидаю безумную мать, тщетно пытающуюся уложить на дно наполненной ванны маленькие тельца.

В квартире на последнем этаже во время уборки мужчина только что нашёл спрятанную вещицу, я это чувствую. Сначала он молча её разглядывает, потом аккуратно сжигает и долго что-то шепчет, поглядывая на портреты людей в золотом. Мне становится невыносимо плохо, хочется кричать, но я не могу издать ни звука, поэтому бью лампочки во всём доме. Мужчина дёргается, но не столько от моей выходки, сколько от внезапного грохота — к нему стучится темноволосая девушка, которая, как и я, ощутила, что он сделал, и тут же прибежала к нему. Они яростно ругаются через дверь, а я понимаю, что боль понемногу отпускает меня.

Хлопнув напоследок подъездной дверью, девушка со злостью шагает по двору. Я с лёгкостью расстаюсь с домом и следую за ней — это нетрудно, рядом с ней нет враждебных мне спутников. Теперь у меня новый смысл существования.

Автор: Оляна

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Старое пианино

[Скрёб-поскрёб]

Семье Парфеновых повезло купить квартиру в старом доме в приарбатском переулочке. Продавала старушка, которой на вид было больше ста лет, — ее лицо напоминало коричневый древесный гриб, ростом она была чуть выше письменного стола, а суставы на ее пальцах были настолько деформированы, что руки походили на сухие ветки старого дерева.

Вообще, квартиры в тех краях золотые, но старушка просила недорого — она понимала, что едва ли успеет все истратить, наследников у нее не было, и хотелось скорее получить деньги и напоследок «пожить» по-человечески.

Редкая удача, невероятная. Обычно таких старушонок пасут агенты-хищники или берут в оборот разнокалиберные мошенники, коими Москва полнится, а вот эта каким-то чудом осталась в свободном плавании. Дошла до приемного пункта объявлений некой газеты, продиктовала девушке-секретарю текст, и тем же вечером ей позвонили Парфеновы.

Это Парфенова-жена настояла «попробовать». А Парфенов-муж в чудеса (особенно в области московской недвижимости) не верил и подозревал, что его втянут в махинацию. Но старушкины документы проверили агент и юрист — все оказалось чисто. И сделка состоялась.

Старушка переехала жить к подруге, в новостройку в Бутово. Они обе были одиноки и собирались вместе предаться бесхитростному гедонизму — покупать дорогие продукты, ездить в театр на такси, а лето провести в пансионате на озере Сенеж. Все это она сама рассказала Парфеновым, пока юрист в последний раз вычитывала договор.

Старушка так торопилась переехать в новую жизнь, что половину вещей оставила за ненадобностью.

Квартира небольшая — две комнаты, — зато потолки высокие, подоконники широченные, соседи солидные. Парфеновы решили не делать ремонт — квартира была «с атмосферой», им это понравилось. Даже обои менять не стали — хотя на одной из стен обнаружилось большое и словно ржавое пятно. Супруги решили закрыть его старинным пианино, тоже оставшимся от прежней хозяйки. И шторы оставили, плюшевые, темно-бордовые. Наверное, непрактично это — такая ткань пыль копит, но Парфенова-жена наотрез отказалась менять плюш на жалюзи. Она была родом из небольшого приволжского городка, в Москве обосновалась не так давно и сразу же вышла замуж, как ей самой казалось, вполне удачно.

Все ей было в диковинку и все радовало — толпы, пробки, атмосфера вечной ярмарки и карнавала. «Как в театре», — прошептала она, оглаживая попахивающую лавандой ткань, и Парфенов-муж, умилившись ее бесхитростному восторгу, согласился оставить все как есть.

И комод остался старушкин, и дубовая кровать, и сундук, и даже вещи, его наполнявшие. Рука не поднялась у Парфеновой выкидывать все эти полуистлевшие кружева, примятые шляпки, хрустальные бусины.

В этом всем было что-то волшебное — иногда по вечерам новая хозяйка открывала сундук, перебирала «сокровища» и становилась девчонкой в ожидании чуда, хотя, во-первых, давно разменяла четвертый десяток лет, а во-вторых, в родном городке работала заведующей овощебазы, материлась не хуже портового грузчика и вообще слыла девушкой без сантиментов.

Старушкины вещи Парфеновым полюбились, но они никак не могли избавиться от запаха прежней хозяйки. И проветривали целыми днями, и освежители воздуха купили дорогие, и саше с сухими травами, и ароматические свечи. Иногда казалось, что они победили и дом обрел привычный и уютный аромат — квашеной капусты, борща, жасминовой туалетной воды Парфеновой-жены. Но каждую ночь им вновь и вновь приходилось признать: опять ничего не получилось. Почему-то по ночам квартира пахла совсем иначе. Как будто они, Парфеновы, были тут вообще ни при чем.

Отсыревшим деревом здесь пахло, немного плесенью, немного розовой водой, немного лавандой. Старушка любила лаванду — это Парфенова-жена заметила еще при генеральной уборке. Везде попадались засушенные веточки и бутоны, и все были вынесены ею на помойку.

— Знаешь, — однажды ночью прошептала Парфенова-жена, — ты сочтешь меня сумасшедшей… Но мне кажется, моя подушка пахнет ее волосами.

— Ну что за бред, — вздохнул Парфенов-муж, который злился на нее за то, что сначала не позволила вынести на помойку рухлядь и заменить ее на веселый пластик ИКЕИ, а потом сама же и жалуется. — Во-первых, и подушка, и наволочка — наши. Во-вторых, откуда ты вообще знаешь, как пахнут ее волосы? Я, например, уже даже забыл ее лицо.

Парфенов-муж соврал. На самом деле, он помнил странное старушкино лицо во всех подробностях — накануне она ему приснилась.

Жуткий был сон — будто бы проснулся Парфенов от невыносимой жажды, в глотке пересохло, рот суше пустыни и язык как наждак. Хотел встать с кровати и пойти в кухню за минералкой, но ничего не получилось — ни ногой, ни рукой пошевелить не смог, точно его парализовало. И дышать было тяжело, словно на груди кто-то сидел, душил.

Парфенов молча лежал, уставившись на очертания старинной люстры, и думал — должно быть, инсульт, какой ужас, мне всего сорок два. И только когда вдруг увидел над собой склонившуюся старуху, понял — это же сон. И сразу стало легче.

Парфенов был не из робкого десятка. С юности увлекался водным туризмом, проходил пороги пятой категории сложности, покорил белые воды Кавказа и Алтая и призраков не боялся. Люди-то страшнее, так всегда казалось Парфенову. Но склонившаяся над ним старуха человеком не была — эта мысль пришла ему в голову внезапно и совсем не вязалась с его представлениями о мире. Ему вдруг стало страшно как никогда в жизни. Как будто кто-то скрутил кишки ледяной пятерней.

Нет, старуха не выглядела как монстр из фильма ужасов — ни белых глаз у нее не было, ни запекшейся крови в волосах. И клейкая слюна не свисала мутноватой струйкой из уголка ее серой скукоженной губы. Но все-таки Парфенов смотрел на нее и сразу понимал — нежить. Наверное, дело во взгляде — он был пустым, как у мертвой рыбины. И зрачки узкие и неподвижные, несмотря на полумрак.

Он лежал ни жив ни мертв от страха, старуха же просто стояла над ним, будто бы рассматривала. А потом вдруг резко зазвонил будильник, Парфенова подбросило на кровати, он энергично потер кулаками глаза и выяснил, что никакого полумрака и тем более мертвой старухи вокруг нет, уже давно утро, из кухни пахнет блинами, жена напевает какую-то попсу.

Сердце его колотилось, он залпом выпил три стакана воды, поел блинов и успокоился. К полудню наваждение развеялось.

— Все это глупости, — сказал Парфенов жене. — Если хочешь, переедем в отель на пару недель. Наймем бригаду рабочих, и они тут все поменяют. Квартира будет как новенькая.

— Не знаю… — вздохнула та. — Жалко как-то… Я уже привыкла… Сундук… И пианино.

— Тогда прекрати надо мной издеваться, мне вставать в семь! — рявкнул Парфенов, отворачиваясь к стене.

Парфеновой же не спалось. В ее ушах звучала не существовавшая в реальности музыка, тихая и прекрасная. Как будто кто-то играл на пианино. Она энергично потерла ладонями уши, потом села на кровати, потом встала и подошла к окну, посмотрела вниз, на пустой и темный двор. Музыка никуда не делась, продолжала звучать в ее голове.

«Не буду читать на ночь, мозг не успевает переключиться на сон и выкидывает коленца», — решила она.

Почему-то ей захотелось пойти в другую комнату и посмотреть на пианино. Из коридора веяло холодом, наверное, Парфенов-муж опять забыл закрыть балконную дверь. Парфенова шла на цыпочках, затаив дыхание, словно боялась — то ли кому-то помешать, то ли обозначить свое присутствие. Она чувствовала себя одновременно героиней фильма ужасов и впечатлительной идиоткой.

Парфенов-муж видел приятный сон, что-то о пляже, теплом море и белых кораблях, когда вдруг истошный животный крик ворвался в его голову, как скифский завоеватель. Парфенов подпрыгнул в кровати и чуть собственное сердце от страха не вытошнил. Жены рядом не было. Он вскочил, бросился в гостиную. Парфенова сидела на полу, лицо ее было бледным, а губы дрожали.

— Какого хрена… — начал было он, но жена трясущейся рукой показала на старое пианино.

— Под ним кровь, кровь! Я на ней поскользнулась… Целая лужа крови, огромная лужа… У меня все тапочки в крови.

В тот момент она выглядела умалишенной. Парфенов включил свет. Разумеется, никакой крови на полу не было. Он подошел к жене и отвесил ей хлесткую пощечину — где-то читал, что так надо успокаивать истериков. Та замолчала и перестала трястись. Посмотрела на него пустым взглядом и тихо сказала:

— Я знаю, ты думаешь, что я сошла с ума… Но она была. Клянусь тебе, была кровь.

— Тебе просто приснилось… Идем в постель.

Парфенову было так трудно на нее не злиться, но он справился. Даже изобразил участие. Приобнял за плечи, помог встать, повел в спальню.

Парфенова повисла на его руке, носом уткнулась в плечо, шла на ощупь. «Дура-баба», — мрачно думал он.

На пороге спальни Парфенов остановился. Знакомое чувство ужаса ледяной пятерней сжало его сердце. Он чудом удержал в горле рвущийся наружу вопль. Понимал, что если закричит, то жена впрямь сойдет с ума и уже не оправится.

В кровати кто-то был.

Кто-то лежал в их кровати, свернувшись калачиком и отвернувшись к стене.

По подушке разметались седые волосы.

Парфенов потянулся к выключателю, как к пистолету. Стукнул по нему кулаком, и комнату залил оранжевый электрический свет.

Показалось.

Конечно, показалось.

Никаких старух, пустая остывшая кровать. Но сон все равно ушел безвозвратно.

До утра супруги не спали. Молча сидели в кухне, пили чай с шоколадкой и боялись друг на друга смотреть. Парфенов-муж вдруг подумал о том, что надо развестись. Эта женщина так и не стала ему родной. Не получилось у них того волшебного теплообмена, который в идеале наступает после фазы страсти. Страсть была, да. Но ее сменила пустота — пустота и привычка.

Парфенова-жена сидела напротив и почему-то понимала, о чем он думает. Странно, но ее это не печалило. Ей вдруг вспомнилось, как накануне она шла по Арбату и остановилась возле уличного музыканта, саксофониста. Остановилась не потому, что хотела послушать музыку, а потому что он посмотрел на нее так… как обычно смотрят не на женщин вроде Парфеновой, а на девушек из рекламы бюстгальтеров вандер-бра. И она тогда тоже посмотрела на него так. И так они какое-то время стояли друг напротив друга, а потом Парфенова смутилась, кинула в кофр от саксофона сторублевую бумажку и торопливо ушла. А потом весь вечер перечитывала «Мадам Бовари», такое настроение было.

Уйдет от нее муж, так и ничего страшного. Все-таки не в чукотской деревне, а в Москве живут, которая мужиками на любой вкус полнится. Вот только непонятно, как квартиру делить.

Когда окончательно рассвело, супруги немного успокоились и даже вполне мирно позавтракали оладушками. Они уже допивали чай, когда в дверь позвонили.

На пороге стояла незнакомая женщина.

— А вы кто? — спросила она Парфеновых.

— Мы здесь живем. Это вы кто? — возмутился Парфенов-муж.

— Да, мне соседи позвонили… Сказали, что сюда люди въехали… Но вообще, это какое-то недоразумение. Это моя квартира.

— Женщина, вы с ума сошли! — выпятив полную грудь, надвинулась на нее Парфенова-жена. — Мы эту квартиру купили, у нас и документы есть! И юрист их смотрел, так-то!

— Документы… — Женщина выглядела скорее растерянной, чем агрессивной. — Очень странно… Тут моя мама жила… Евгения Петровна Миллер. Ее убили месяц назад.

— Убили? — У Парфенова пересохли губы.

Он смотрел на женщину и не понимал, почему бы не взять и не захлопнуть перед ее носом дверь. Но почему-то не мог. Что-то ему мешало.

— Да, это ужасно, — вздохнула та. — Мама музыкантом была, играла в оркестре… А когда вышла на пенсию, стала преподавать. У нее пианино стояло, и к ней постоянно ходили ученики… Вот один и… застрелил ее. — Последние слова дались ей с трудом. — Там, на стене, осталось пятно… Наверное, думал, что раз она в хорошем доме живет, то и деньги у нее водятся.

— Застрелил… — прошептала Парфенова.

— Ну да… В гостиной… Кровь по всему полу была… Мама к восьмидесяти совсем сгорбилась, крошечной бабулькой была… Даже странно, что в ней оказалось столько крови… И потом я пыталась тут жить… Но не смогла… Мне все время казалось, что она здесь, рядом… Не в хорошем смысле, — женщина нервно хихикнула, — не так, как люди ощущают присутствие любимого умершего…

— Она играла на пианино, — мрачно подсказала Парфенова. — И вы слышали ее запах.

— Ну да, — удивленно согласилась женщина. — И мне начали сниться кошмары. Я вернулась к себе… А потом мне позвонили соседи и сказали, что в нашей квартире живут какие-то люди. И я решила проверить сама. Вы говорите, есть бумаги?

Парфеновы переглянулись.

— Надо позвонить адвокату, — без эмоций сказал Парфенов-муж.

— Да… Заодно он может подготовить бумаги для развода, — так же бесстрастно ответила Парфенова-жена.

Она все еще ощущала аромат лаванды, тонкий и горьковатый, а в ее ушах звучала незнакомая музыка, как будто бы кто-то лениво перебирал клавиши старого пианино.

Автор: Марьяна Романова

@темы: рассказы, старики и старухи, не своё

---

Мальчик-с-пальчик (новая старая сказка)

[Скрёб-поскрёб]

Эта жуткая история произошла в небольшом городишке на берегу Черного моря, в начале девяностых, и потом годами обсуждалась местными жителями, обрастая новыми подробностями.

Тихий курортный городок, с октября по май почти пустой, никаких новостей, и поэтому время плавится так медленно, что старожилам уже к сорока годам начинает казаться, что за их плечами — вечность. Да и в сезон городок не был похож на Ялту или Евпаторию, кишащие толпами, — здесь туристам можно было предложить только море и пляжи с сероватым песком, поэтому приезжали в основном мамы с маленькими детьми, да пенсионеры.

И вот в самый первый день лета, ранним утром, одна из местных жительниц зашла во двор соседки, чтобы попросить яиц. Долго звала, но та не отвечала, и, заметив, что дверь дома не заперта, визитерша с дежурным: «Есть кто живой?» ступила внутрь.

Потом она рассказывала следователю, что еще на пороге почувствовала слабость в коленях, что некое «шестое чувство» подсказало: что-то не так. «Есть кто живой?» — повторила она, проходя в гостиную, но никто ей не ответил, потому что на протяжении последних трех часов живых в доме не было. Зато были два мертвеца — спустя несколько минут женщина нашла их лежащими в собственной постели.

Она едва взглянула, и тут же сползла по стене, и потом ползком выбиралась на улицу, и ей казалось, что ее душит воротник. Это было так страшно. Кровь повсюду. Только спустя полчаса она догадалась позвонить в милицию, а до того ощущала себя попавшей в липкий кошмарный сон — сидела на траве у соседского дома, прислонившись к старой яблоне, и с места двинуться не могла.

Единственной версией следователей было предположение о случайности — о том, что некий маньяк-гастролер, ведомый не логикой, но голодом, забрел в первый попавшийся дом, открыв первую попавшуюся незапертую дверь. Крадущаяся в ветвях рысь не ищет духовного реванша — она просто чует пульсацию чужой крови и готовится к прыжку.

Супруги Черепановы жили бедно и незаметно, врагов у них не было, соседи отзывались о них с улыбкой. Они никогда не брали в долг, не жалили никого острым словом и не обладали чем-то хоть сколько-нибудь выдающимся, что могло встревожить чужую зависть. Прожили в браке тридцать лет и, вроде бы, любили друг друга — это была не любовь-страсть, но любовь, вызывающая желание отдавать и заботиться.

Таких людей, как они, обычно хоронят беспафосно, а на поминках много говорят о душе и небе. Таких не находят в окровавленной постели с выколотыми глазами.

Соседка долго потом пила валокордин, каждую ночь, засыпая, она видела мертвых Черепановых, из глаз которых торчат рукояти кухонных ножей. Черные пластмассовые рукояти вместо глаз и ручьи крови по щекам, на подушках, на стенах. Четыре кухонных ножа. Это было не ограбление, не пьяные посиделки с выплеском страстной злости, не холодная месть, а… не пойми что. Зверство, не имеющее мотива.

Однако, в который раз перебирая фотографии с места преступления, молодой следователь по фамилии Бухарин, которого прислали из областного центра, задумчиво морщил лоб и прикуривал очередную сигарету. Что-то не давало ему покоя, какая-то деталь — и он никак не мог сообразить, какая именно.

Бухарин был человеком внимательным и педантичным. Хорошая память, умение дробить картинку на миллион деталей когда-то помогали ему выиграть все возможные юношеские областные олимпиады по шахматам, а потом привели в профессию, которая влекла мрачной романтикой, но с годами все больше разочаровывала, потому что оказалась скроена не из загадок и многоходовок, а из тонн бумажной работы и формальных допросов участников кабацких драк. Что-то в этой истории было не так.

И вот однажды, неделя уже прошла, он вернулся на место преступления, аккуратно открыл перочинным ножиком все еще опечатанную дверь, вошел в комнату, которую еще не отмыли от побуревших пятен крови, сел на неудобный табурет, сосредоточился и осмотрелся.

У Черепановых было просто и чисто — самодельная деревянная мебель (хозяин дома немного столярничал), увядшие за эту неделю цветы на подоконнике, белые хлопковые шторы с вышивкой, старомодные бумажные обои «в рубчик», на стене — часы с кукушкой, давно переставшие звонить, и фотопортрет молоденькой Екатерины Черепановой. На портрете этом задумчивый взгляд Бухарина и задержался дольше.

Убитой было слегка за пятьдесят, но она явно не принадлежала к числу тех, кто «ягодка опять». Смуглое сероватое лицо, глубокие борозды на лбу, складки, ведущие от уголков губ к подбородку, рот скукожился и увял, и даже по обезображенному убийцей лицу можно было предположить, что Екатерина Черепанова жила в скорби. Бухарин вспомнил, что и соседи так о ней отзывались — незаметная, тихая, грустная, «ходит как тень», смотрит в пол, говорит мало, плакать — не плачет, но в глазах — какая-то тоска, а когда спросишь: «Что случилось?», она выдает отрепетированную легкомысленную улыбку и отвечает, что просто устала, трудный был день.

А вот девушка с фотографии, висевшей на стене, была совсем другой. Казалось, ей с трудом дается позирование — те жалкие несколько секунд, которые требуются фотокамере, чтобы зафиксировать чье-то лицо. У нее были веселые карие глаза, чуть вздернутая верхняя губа, кудрявая челка, веснушки, и вообще она выглядела как человек, который всегда готов к улыбке — дай только повод улыбнуться миру.

Соседи уверяли, что жизнь Черепановых тяжелой не назвали бы. Богачами те не были, но и не бедствовали никогда, детей не нажили, но и не выглядели сожалеющими. Почему же эти три десятка лет так безжалостно расправились с «легким дыханием» девушки и превратили смешливого ребенка в скорбную рано состарившуюся тень? Какой была жизнь Екатерины Черепановой, о чем она так напряженно годами грустила? Не было ли у нее тщательно оберегаемого секрета, который в итоге привел ее к такой страшной кончине?

Бухарин нерешительно подошел к лакированному трюмо. Если бы начальство узнало, чем он тут занимается, он потерял бы работу навсегда. Но что такое риск по сравнению с азартом охотника, взявшего след. Повернув латунный ключ, следователь присел на корточки перед распахнувшейся полкой и за несколько минут нашел именно то, на что втайне рассчитывал, — тоненький фотоальбом, вмещавший в себя несколько десятилетий чужой жизни.

Устроившись на подоконнике, Черепанов перелистывал страницу за страницей. Несколько черно-белых, немного пожелтевших от времени и небрежного обращения снимков. На них Черепановы совсем молодые, и глаза их светятся предвкушением бесконечности.

На одной фотографии Екатерина в шерстяном платке, брови подведены, смотрит слегка исподлобья, немного похожа на какую-нибудь кинокрасавицу из семидесятых в образе крестьянки. На другой — она уже старше, младенческий жирок ушел с ее щечек, острее обозначились скулы, но она все еще была легкой и веселой, как прохладное шампанское. И вот, наконец, почти на самой последней странице, Бухарин обнаружил странный снимок — Катя еще молоденькая, не больше тридцати, но уже напоминающая не шампанское, а тень. Резкий переход, как будто тумблер переключили. На этом снимке фото-архив прерывался — дальше в альбоме были только пустые страницы. Создавалось впечатление, что однажды все еще красивая Черепанова дала слово больше никогда не позировать фотографу — и сдержала его, потому что следующие ее портреты были уже посмертными, с рукоятями ножей, торчащими из окровавленных глазниц.

Немного посомневавшись, Бухарин все-таки осторожно вытянул из альбома последнюю фотографию.

Покинув дом Черепановых, он постучался к соседке — той самой, что обнаружила их тела. Та приняла его радушно — хотя, казалось бы, он пришел, чтобы напомнить о дне, который она вот уже неделю безуспешно пыталась вычеркнуть из памяти, отменить. Следователь списал это на обычную деревенскую жажду до новостей — когда вокруг годами ничего не происходит, только колышется нагретый крымским солнцем желейный воздух, да плещется море, уже давно воспринимаемое тривиальной декорацией, а не удивительным пространством; когда любого прохожего, спросившего, который час, воспринимаешь как потенциального почтового голубя.

Соседка пригласила гостя в дом, подала заваренный чабрец с мятой, предложила домашнюю булочку. Несколько дежурных реплик, и вот Бухарин выложил на стол старую фотографию.

— Вы говорили, что знали Екатерину Черепанову с самого детства. Посмотрите внимательно на этот снимок — можете вспомнить, какой это примерно был год? Сколько ей здесь лет?

Соседка ответила, не задумываясь:

— Я могу не примерно, а точно вспомнить! Прекрасно помню тот день, это было сразу после Катиного дня рождения, в мае. Ей исполнилось двадцать девять. Я же сама ей фотографа привела. У нас иногда работает на пляже фотограф, курортников снимает. Ну я не знала, что Кате подарить, вот и позвала его.

— Черепанова обрадовалась такому подарку? Что-то она не выглядит довольной на этой фотографии.

Соседка грустно вздохнула.

— Нет, она была рада… Или из вежливости благодарила. Катя очень деликатная была, каждое слово взвешивала. Ей нравилось, когда все вокруг довольны… Просто тот год у нее тяжелый очень был, врагу не пожелаешь.

У Бухарина вспотели ладони — он вдруг понял, что сейчас соседка скажет что-то очень важное. Не зря он столько вечеров провел над фотографиями, не зря не поленился лишний раз съездить к Черепановым домой.

— Почему трудный? Какое-то несчастье случилось?

— Ребенка она потеряла. — Соседка отерла увлажнившиеся глаза уголком кухонного полотенца. — Катя и Витя долго ведь о маленьком мечтали, да все не складывалось никак. Кате и гормоны кололи, и к бабкам она каким-то ездила, но все без толку. Уже, вроде бы, и смирились, и вдруг ее начинает тошнить по утрам. Она даже не верила долго, а когда поняла, что внутри малыш растет, — засветилась вся. Ходила по деревне как солнце, все ей улыбались, мы с девочками приходили полы ей мыть — знали, что врач велел беречься… Ну и кто его знает, что там пошло не так. То ли сама не уберегла, то ли судьба такая. Уже пришел срок рожать, все хорошо, воды отошли, схватки. Витя на «газике» повез ее рожать. Она на прощание в лоб меня поцеловала и сказала, что я ей как родная сестра и для ее сына тетей буду. Я так ждала ее с малышом, готовилась… А на следующее утро они с Витей вернулись мрачные и сразу шмыгнули в дом. Я сначала ничего не поняла, обиделась даже немного. Решила, что они не хотят малыша показывать, сглаза боятся. У нас тут многие боятся. Пошла к ним, стучала-стучала, но никто не открыл. И ставни задвинуты. И вечером света нет. Тут уж я встревожилась не на шутку, все-таки достучалась до Кати. Когда она на пороге появилась — даже не узнала ее. Лицо все какое-то темное, от слез опухшее, вместо глаз щелочки. «А где, — спрашиваю, — ребенок?» «А нет никакого ребенка, Зина, — отвечает она, и так в глаза смотрит, что хочется исчезнуть, прахом рассыпаться. — Мертвым он родился. Даже секундочки на свете белом не пожил. Врачи сказали, последние несколько дней уже мертвый был. И что я вообще должна радоваться, что он не начал гнить внутри, а то бы мне конец»…. И чуть ли не силой вытолкала меня. Да я и сама рада была уйти — растерялась очень. Так запертыми и просидели они несколько дней — мы уж волноваться начали. Но тут Катя нас с мужем сама позвала — поминки они устроили. «Катя, а где мальчика похоронили?» — спросила я. А она вздохнула грустно и ответила, что тела им не отдали в больнице. Мол, то, что родилось, человеком не считается, это зародыш, и что его хоронить. Такая история. После этого Катя изменилась очень. Она веселая была всегда хохотушка. А тут… Как тень ходила, все больше молчала и постарела очень быстро. Деток больше не было у них.

Следующим утром следователь Бухарин, ни на что особенно не рассчитывая, все же решил посетить родильное отделение местной больницы, где двадцать с лишним лет назад ныне покойная Катя Черепанова родила мертвого сына.

Санитарка походила на увеличенного в сотню раз гнома — деловитая, расторопная, хмурая, носатая, с бородавкой на лбу, из которой торчала закрученная седая волосина. Свалявшиеся волосы подвязаны выгоревшей на солнце, но некогда алой косынкой — не как реверанс собственной женственности, а просто машинальный утренний ритуал. Даже имя ее было сказочное, нездешнее — Ефросинья Елисеевна.

Подозрительно прищурившись, она по-птичьи вытянула шею и внимательно прочла каждое слово в удостоверении, которое показал ей Бухарин. Обычно сам факт наличия у него «красной корочки» завораживал людей, как взгляд удава капибару. Редко кто вникал в смысл, иногда это даже удивляло следователя, ведь он мог оказаться кем угодно — шарлатаном, мошенником, купившим поддельный документ.

Ефросинья же Елисеевна была въедливой — она даже достала из кармана несколько засаленного халата клочок бумаги и огрызок химического карандаша и аккуратно списала его имя. Держалась она уверенно, на улыбку отвечала только хмурым взглядом исподлобья, однако когда Бухарин пригласил ее в кафе на пляже — одно из немногих «приличных» заведений городка, работавших только в курортный сезон, — немного смягчилась и даже с застенчивой улыбкой посетовала, что ей совершенно нечего надеть.

В кафе она совсем застеснялась — накрахмаленных скатертей, салфеток, трогательно выложенных в форме лебедей, и официантов в белых рубахах, — в какой-то момент Бухарин даже пожалел, что пригласил ее именно сюда, в место, где она явно не сможет чувствовать себя расслабленной и свободной. Однако спустя четверть часа, которые они провели, обсуждая меню, погоду и курортников-хамов, бросающих окурки прямо в песок, Ефросинья Елисеевна расслабилась, откинулась в кресле, заказала рапанов в сырном соусе, пирожное «Картошка» и большую чашку кофе, сваренного на горячем песке. И разговор «о деле» первой начала она.

— Ладно, говорите, зачем позвали, — быстро расправившись с едой, потребовала она. — Я не в том возрасте, чтобы незнакомые мужчины кормили меня рапанами без серьезных на то причин. Да и даже когда была в том, что-то никто не кормил.

— Я вовсе не уверен, что вы сможете помочь, — улыбнулся Бухарин. Санитарка ему нравилась — было в ней что-то «настоящее», что с возрастом начинаешь различать и ценить, потому что в юности очаровывает чужая манерность, а потом глотком кислорода воспринимается, напротив, отсутствие масок. — Но вы единственный человек, который проработал в больнице столько лет. И мой единственный шанс.

— Память у меня хорошая, — подбодрила его напившаяся кофе собеседница. — Только вот никак в голову не возьму — зачем вам понадобился кто-то из такого далекого прошлого? Он, может, и умер уже — жизнь-то сейчас какая…

Следователь протянул ей фотографию Черепановой, ни на что особенно не надеясь. Расторопные смуглые пальцы с коротко остриженными ногтями схватили снимок. Движения Ефросиньи Елисеевны были по-обезьяньи быстрыми. И в очередной раз эта женщина-гном удивила Бухарина — едва взглянув на снимок, она с энергичным «пфффф!» возвела выцветшие глаза к сплетенному из сушеного тростника потолку кафе.

— Эту попробуй забудь — в кошмарном сне вернется.

— Что это значит? Вы уже узнали о ее смерти? Хотя, что я удивляюсь, здесь новости быстро расползаются.

— Далекая я от новостей, — пробасила Ефросинья Елисеевна. — Я ее саму помню. Даже помню, что Катериной звали. Как мучилась она, как страдала. И мужика ее помню — вот уж кто страшон. Глазки злые, губы сжаты вечно. Заставил ее ребеночка оставить, она все глаза выплакала.

— Что значит, оставить? — У Бухарина даже во рту пересохло, хотя только что он осушил огромный бокал домашнего лимонада. — Мне говорили, что она мертвого родила.

Санитарка криво усмехнулась и уставилась на белые барашки волн. И глаза у нее были цвета хмурого моря — темно-серые. Столь решительное отсутствие красоты или хотя бы миловидности часто делает женщин наблюдательными — особенно тех женщин, что родились в крошечных городках, не желающих подстраиваться под современные ритмы, малые планеты, где крутизна бедер и блеск глаз по-прежнему решают женскую судьбу. Ефросинья Елисеевна с годами одухотворила свою очевидную уродливость — ее мысли и то, как морщился ее лоб, когда она смотрела вдаль, делали ее лицо притягательным, его хотелось рассматривать, бесцельно, как произведение искусства.

— Это они так договорились врать знакомым, — наконец проговорила она. — Чтобы их не осуждали.

— Но… Я слышал, что Черепановы мечтали о ребенке! Столько лет ждали. С какой стати им было оставлять его в роддоме? Вы уверены, что именно об этой женщине говорите?

— Да уродец у них получился. Когда младенец закричал, даже врач отшатнулась. Сначала мы думали — недоношенный он, уж больно мал. Прям мальчик-с-пальчик. Но роженица, Катя, утверждала, что все в срок, и даже, мол, переходила она. А когда целиком вынули его, стало все ясно. Позвоночник у него был скрученный, горб на спине, ручки-ножки коротенькие, пальцы на одной руке срослись. И голова такая страшная — высоченный лоб и крошечное личико. Сперва посмотрели и креститься начали — машинально, все ведь атеистами были. Нам показалось, что у него вообще нет лица, только кожа натянута, и он этой кожей видит и чувствует нас. Очень неприятное ощущение — уж сколько лет прошло, а до сих пор мурашки по коже, если вспомню…. Но Катя, мать его, даже сначала не заметила, что урода на свет произвела. Наверное, боль и усталость заставили ее видеть иначе. Взяла его на руки, улыбалась, как будто бы ангел к ней явился, а не чудище из преисподней.

Следователь Бухарин обзвонил двенадцать гастролирующих цирков (а до того он и представить не мог, что бродячие цирки существуют в таком количестве), потратив на это почти целый рабочий день. Относились к нему настороженно — ни его должность, ни проблемы, которые он мог бы принести, не были достаточным аргументом, чтобы держаться хотя бы приветливо.

И вот в тринадцатый раз ему повезло: администратор с таким слабым голосом, словно он медленно и безнадежно умирал от чахотки, подтвердил: да, у нас работает лилипут стольких-то лет от роду, в паспорте которого местом рождения числится такой-то курортный городок.

— Чем же он занимается в труппе? — едва удержавшись от того, чтобы воскликнуть: «Бинго!», поинтересовался Бухарин.

И новая птица счастья уселась на его плечо:

— Он метатель ножей… Приходите и сами все увидите. Завтра мы даем представление в Евпатории.

Бухарин всего несколько раз в жизни выезжал за пределы полуострова, причем весьма неудачно. Один раз с первой женой в Мадрид (не повезло, все время дождило, и в первый же вечер у них украли кошелек), и еще раз — с нею же — в переполненную потными пьяными туристами Анталью, где он загрустил до такой степени, что спустя восемь дней и двадцать пять бутылок местного дрянного пива решил развестись, ибо невозможно. Словно невидимая пуповина связывала его с Крымом.

При этом в Евпатории он был считаные разы — не любил Бухарин этот город, грязноватый, многолюдный, шумный, омываемый мутным морем.

Он долго не мог найти передвижное шапито, несмотря на то, что приметными афишами был обклеен весь город. Странное место было выбрано для шатра: пустырь на окраине города, как будто бы труппа не сомневалась, что люди все равно сюда дойдут.

Билеты продавала мрачноватая толстуха, веки которой были усыпаны радужно переливающимися блестками, а сквозь толщу тонального крема просвечивала синева густой щетины. Она была огромная как идол с острова Пасхи — макушка Бухарина находилась на уровне ее подбородка. Он протянул деньги, но, прежде чем отдать билет, толстуха посмотрела прямо ему в глаза так ясно и пристально, как будто бы сканировала.

Это был странный цирк. В фойе вместо сахарной ваты, поролоновых носов, мягких игрушек и прочих идиотских сувениров продавали псевдовенецианские маски — искаженные в уродливых гримасах пластиковые лица, на которые даже неприятно было смотреть, не то чтобы стать их обладателем. Бухарин решил посмотреть все представление, а потом уже арестовать лилипута.

Первыми на арене появились гимнасты, которые разыграли сценку адюльтера — усатый прилизанный тип с мощным торсом, обтянутым серебряным трико, застал свою подружку, гибкую брюнетку в викторианских шароварах и с обнаженной грудью, в объятиях высокого бородача с выразительным фиолетовым шрамом на щеке. Потом все трое летали под куполом, перебрасывая друг друга, то сплетаясь в шестирукое и шестиногое божество, то разъединяясь.

Бухарин завороженно смотрел на голую грудь гимнастки и думал: «Ну как же им вообще разрешают такое, это же Евпатория, это же цирк, здесь же дети?» Но дальше произошло вообще нечто из ряда вон: в руках усача блеснула бутафорская сабля; одно точное движение — и девушка улетела куда-то за кулисы на длинном страховочном тросе, а ее отрубленная голова покатилась по арене, оставляя жирный темно-красный след.

Воцарившаяся тишина была такой монолитной и плотной, что хотелось выбежать вон; нарушил ее испуганный детский рев, все вскочили с мест, и Бухарин тоже.

Довольный конферансье с басовитым хохотком поднял голову за слипшиеся от крови волосы и показал толпе — только тогда все увидели, что голова ненастоящая, и даже выполнена не в жанре реализм. Резиновая, довольно старая и потрескавшаяся, с непропорционально огромными желтыми глазами и округленным ртом. Но все равно это было мерзко и жутко.

Часть зрителей покинула зал, конферансье это ничуть не смутило.

Появился дрессировщик крыс — теперь происходящее на арене могли видеть только первые ряды. Вынесли декорации — кукольный замок. Затем подъехали запряженные белыми пуделями крошечные кареты, из которых выбежали обыкновенные серые крысы — десятка, должно быть, два. Дрессированными они не выглядели. Их запустили в замок, врубили вальс из «Щелкунчика», крысы нервно заметались, и это должно было изображать бал. Одна крыса выбралась через окно и куда-то побежала во всю свою прыть — дрессировщик меланхолично направил на нее пневматический пистолет, надавил на курок, и серая тушка разлетелась на кусочки.

Тут уже у входа собралась толпа, кто-то воскликнул: «Безобразие!», ему вторили десятки голосов: «Это надо запретить!», «Я напишу в мэрию…», «Дождетесь — вас вообще подожгут!»

Кубарем выкатились клоуны в одинаковых терракотовых шароварах и с густо покрытыми белилами лицами. У одного на спине было вытатуировано улыбающееся лицо, у другого — плачущее. Они начали драться на огромных надувных дубинках с пищалками, выглядело это по-дилетантски и не смешно, но конферансье едва не падал на пол и утирал слезы замызганным рукавом фрака: до того ему было весело.

И вот наконец вышел метатель ножей — к этому времени Бухарин остался в шатре практически в одиночестве.

Он знал заранее, что увидит лилипута, но тот все равно оказался намного меньше ожидаемого. Настоящий мальчик-с-пальчик, только уже взрослый, с морщинами на высоком лбу и седыми волосами в клочкастой бороде.

Странно — обычно артисты не видят зрителей, воспринимают их как единую массу направленного внимания. Но едва оказавшись на сцене, метатель ножей посмотрел сразу на Бухарина — прямо в глаза ему, и тот в какой-то момент не выдержал, отвел взгляд. Как будто мальчик-с-пальчик знал, что сейчас произойдет: что именно сегодня его выследили и что именно этот человек пришел за ним. Он не пытался уклониться от этой новой своей участи, после выступления спокойно пошел за Бухариным, был сдержан и вежлив.

Дело закрыли быстро. Мальчик-с-пальчик не пытался ничего отрицать, от услуг адвоката отказался, а на суде преимущественно улыбался и молчал.

Автор: Марьяна Романова

@темы: рассказы, не своё

---

Утопленница

[Скрёб-поскрёб]

Однажды компания студентов из Ярославля наметила пикник с шашлыками. Подтекст мероприятия был формообразующим. Главному его организатору, третьекурснику Семенову, весь последний семестр нравилась первокурсница Алина, девушка крутобедрая, в полной мере осознающая свою красоту и довольно надменная. Во всяком случае, когда Семенов однажды пригласил ее в кафе, Алина посмотрела ему прямо в глаза и ответила: «хм», — причем эта хамоватая лаконичность могла нести в себе какой угодно смысл: от «с какой стати я должна идти непонятно куда и с кем попало» до «у тебя есть шанс, если темп замедлишь».

Вот Семенов и придумал — собрать небольшую веселую компанию, пригласить ее подруг, своих друзей, купить вина и мяса. С одной стороны, не свидание, с другой — есть шанс уснуть рядом в палатке, а там чем черт не шутит.

Собирались весело, кто-то взял гитару, кто-то — трехлитровую банку коньячного спирта, кто-то выпросил у отца автомобиль. Планов было много — петь шансон, жарить кур и всю ночь рассказывать страшные истории.

С погодой не повезло — с самого утра небо заволокло низкими мутноватыми облаками, к полудню начал моросить дождь. Но если тебе еще не исполнилось и двадцати пяти, угроза промочить ноги не значит ничего по сравнению с перспективой всю ночь смеяться с друзьями у костра.

Место выбрал Семен — когда-то эту поляну, в трех часах езды от города, показал ему отец. Рядом — лес, старые ели с мохнатыми темными ветками, неподалеку — крошечная деревенька с покосившимися бревенчатыми домами, небольшая полуразвалившаяся церквушка и старое кладбище.

Добрались быстро, разбили палатки, достали кастрюли с замаринованным мясом, и вдруг выяснилось, что никто не подумал о дровах. Семенов легкомысленно решил — лес же рядом, можно веток сухих наломать. Кто же знал, что моросящий дождь перейдет в серый ливень стеной.

В итоге все сидели в палатке, угрюмо нахохлившись, и кто-то из девчонок даже предложил вернуться, но тут выяснилось, что их единственный водитель уже успел глотнуть коньячного спирта. Пытались шутить и онемевшими от холода пальцами перебирать гитарные струны. Алина выглядела сердитой и на Семенова смотрела так, что мечты о сне в обнимку развеивались на глазах, как мираж.

Семенов понял, что, если он немедленно что-то не придумает, быть беде.

Он надвинул на лицо капюшон, положил во внутренний карман миниатюрный складной топорик, плотнее запахнул ветровку и, бросив друзьям: «Я сейчас!», выбрался из палатки. У него был план: добежать до деревни, попросить дров и теплый плед для Алины, вернуться победителем и получить в награду то, что большинство европейских сказок обещает за спасение принцессы.

Путь лежал через кладбище, которое выглядело заброшенным. За могилами никто не ухаживал — они заросли травой, простые деревянные кресты полусгнили и покосились.
Вдруг Семенов обратил внимание, что одна могила стоит не «в чистом поле», а под деревянным же навесом, тоже полуразвалившимся. Давным-давно кто-то решил защитить последнее ложе любимого человека от ветра и дождя и построил беседку, бесхитростную и неказистую, да, видимо, потом и сам помер. Или переехал куда-то. Семенов подошел ближе. На кресте была табличка «Аглая Тимофеева. Трагически погибла в возрасте восемнадцати лет». И больше ничего — ни портрета, ни дат.

Зачем-то он протянул руку и коснулся посиневшими от холода пальцами креста. Тот был сухим. Сухое дерево. И деревня далеко. Зато совсем близко — красивая замерзшая Алина и кастрюля с мясом. Раздумывал Семенов недолго. С одной стороны, ему было не по себе. Срубить крест с могилы — это все-таки не бранное слово на заборе написать. С другой — он воспитывался в атеистической семье, а еще обладал талантом быстро договариваться с собственной совестью. Мертвые — они живут в сердце, подумал Семенов. А если так, то могилы — это фетишизм. И даже если Бог существует, разве не он привел замерзшего Семенова к единственной сухой деревяшке в округе?

Он достал топорик, замахнулся и коротким точным ударом срубил крест. Потом отделил табличку, накромсал щепок, собрал их в полы. Получилось много.

Когда Семенов вернулся, его встретили аплодисментами, а у Алины (как ему показалось) заблестели глаза. Все начали спрашивать, откуда такое чудо, ведь он отсутствовал не более четверти часа, но Семенов счел благоразумным отшутиться и промолчать.

Шашлык показался им пищей богов. Ко всем вернулось хорошее настроение. Одна только Алина была непривычно молчалива, и Семенов уже готов был записать эту томную меланхолию на свой счет, когда она вдруг вскинула голову и, нахмурившись, сказала:

— Не по себе мне.

— Почему это? — спросил кто-то.

— Сама не пойму… Мне кажется, кто-то там стоит и на нас смотрит. — Она кивнула аккурат в сторону кладбища.

Конечно, все начали ее поддразнивать, кто-то даже надел на голову спальный мешок и утробно завыл, как привидение. А Семенов решил, что этот ее детский страх темноты — отличная возможность для нового тактического хода. Он уселся рядом, прошептал «не бойся» в русый завиток на ее виске и приобнял ее за плечо, и она даже не отстранилась, но, к досаде Семенова, в этой податливости не было ни страсти, ни даже тепла.

А следующим утром всю деревню разбудили истошные вопли.

Кричала старуха Потапова, отправившаяся спозаранку за грибами. Едва дойдя до кромки леса, она увидела палатку, а возле нее — красивую девушку, которая лежала прямо на земле и невидяще смотрела в прояснившееся небо. Волосы ее были длинными, мокрыми и спутанными, как у русалки. Не надо было иметь диплом реаниматолога, чтобы понять — девушка мертва.

В палатке обнаружились и другие, всего шесть человек. Все молодые, и у всех спокойные лица, а глаза открытые.

— Нечисть это, нечисть какая-то… — бормотала старуха Потапова, но никто не отнесся к ее словам всерьез.

Вызвали милицию и машину из морга, вечером того же дня провели вскрытие тел, и обнаружилось странное — все шестеро молодых людей утонули. В их легких была вода. При этом пятерых из них нашли в сухой палатке, да и водоемов поблизости не было.

А еще через день старуха Потапова обнаружила, что с кладбища исчез один из крестов. И не просто исчез — был разрублен на куски, только табличка и осталась.

Покоившаяся под толщей заросшей крапивой и лебедой серой земли Аглая Тимофеева, когда-то, в юности, подружкой ее была. Веселая девушка и красивая, была просватана в соседнюю деревню и мечтала родить сына, только вот судьба ее оказалась несчастливой — однажды в мае решила искупаться в еще холодной Волге, да и утопла. Ногу, наверное, свело.

Табличку старуха подобрала и аккуратно положила на могилку, в изголовье.

Автор: Марьяна Романова

@темы: рассказы, кладбища, места захоронений, не своё

---

Лицо из зеркального коридора

[Скрёб-поскрёб]

Наташе было двадцать восемь лет, а Марине — тридцать, обе считали, что в личной жизни им не везет, словно их прокляли, обе работали в скучных конторах секретаршами, обе мечтали удачно выйти замуж и променять офис как минимум на пеленки и борщи. А еще лучше на dolce vita за счет прекрасного принца, который будет каждую ночь практическим путем доказывать им, что точка G все-таки существует, а каждое утро уходить на работу, на прощание бросив: «Дорогая, деньги в тумбочке, купи себе что-нибудь красивое!» Однако вместо принцев обеим попадались, прости господи, мудаки и какие-то — кто жадина, кто пьяница, а кто и вовсе ночами напролет ставит пятерки с плюсом нимфеткам на сайте «Одноклассники».

Однажды в Сочельник Наташа предложила устроить ночь гаданий. Марина засомневалась — она носила на шее золотой православный крестик и точно знала, что церковь почитает ведовство за грех. А грешить впустую ей не хотелось. С другой стороны, Маринина принадлежность к православной традиции выражалась главным образом в том, что каждую Пасху она с удовольствием красила яйца луковой шелухой, а в Великий Пост меняла пельмени с мясом на пельмени с соевым мясом.

Грешила же она постоянно и со вкусом. И сквернословила (правда, ей хотелось верить, что у нее получается произносить слово «х…» с очаровательной богемной непринужденностью), и упоминала имя Бога всуе («Ах, боже мой, какие туфельки!»), завидовала замужним приятельницам («Что может делать этот роскошный мужик рядом с такой овцой?!»), а каждую субботнюю ночь испытывала необъяснимый, но такой по-человечески понятный порыв возлюбить какого-нибудь ближнего то на заднем сиденье его авто, то в отеле (если «ближний» был женат), то и вовсе в сортире ночного бара, куда они с Наташей часто выбирались, — это называлось у них «хоть немного расслабиться».

В общем, Марина согласилась.

Наташа приготовила все, что (как казалось ей самой) нужно для гадания. Красное вино, несколько коробок с замороженными пиццами, блок ментоловых сигарет, а также карты, свечи, зеркала и — на всякий случай — старые стоптанные тапочки, которые можно бросить за ворота, подражая девицам из далекого прошлого, по меркам которых обе, и Наташа, и Марина, давно были безнадежными старухами.

Сначала, как водится, выпили. Обсудили всех общих знакомых, посетовали на то, что эпиляция в салоне напротив опять подорожала на двести рублей, и что единственный приличный мужик из Наташиной конторы на прошлой неделе женился, и что в Москве не водятся клоны Джейсона Стетхема, и что «почти тридцать» — это, с одной стороны, не возраст, а с другой — начинают хрустеть суставы и седеть виски.

К гаданию приступили, когда обе были уже навеселе. В картах сразу запутались. Зато в кофейной гуще, которую вытряхнула на блюдечко Марина, явственно прорисовались очертания фаллоса.

— А он большой! — обрадовалась та.

— Ну да, умещается на блюдечке, — фыркнула Наташа.

А когда Наташа выплеснула воск в тазик с прохладной водой, получилась восковая туфелька.

— Может быть, это значит, что я выйду замуж за итальянца?

— А может быть, это значит, что в гололед ты сломаешь каблук?

Потеряв интерес к воску, девицы решили попробовать увидеть судьбу в зеркальном коридоре. Идея была Наташина, Марина же сначала сопротивлялась.

— Мне бабушка в детстве говорила, что нельзя долго смотреть в зеркальный коридор — увидишь за спиной мертвяка, который позовет тебя за собою.

Наташа решила гадать первой. Она закрылась в комнате и велела подруге ни под каким предлогом не входить, пока она сама не позовет. Марина налила себе зеленого чаю, открыла какой-то дурацкий журнал, прочитала статью о том, что массивные серьги с массивными бусами — это пошлость, а красить ногти на руках и ногах одним цветом — прошлый век. Наташи все не было.

Марина разогрела кусочек пиццы, выпила еще чаю, потом вина, потом (после второй бутылки сухого красного с ней часто такое случалось) написала SMS всем своим эксам: «Я совсем не соскучилась, а ты?»

Какой-то из них, обозначенный в записной книжке ее телефона как «Не брать трубку 9», даже ответил: «Я тоже».

У Марины было восемнадцать мужчин, которых она последовательно переименовала в «Не брать трубку» и уже успела забыть, кому какой номер присвоила. Наташа все не появлялась.

Небо начало светлеть.

Марина раздраженно посмотрела на часы. «Может быть, она спьяну уснула, а я тут, как идиотка, жду?»

Она решительно покинула кухню и остановившись перед дверью Наташиной спальни, постучала — сначала осторожно, потом все более настойчиво. И только потом решилась распахнуть дверь.

Позже Марина ругала себя за то, что была такой легкомысленной. Надо было позвонить в милицию, в «скорую», соседям, любому из списка «не брать трубку» — только чтобы не видеть того, что она увидела, зайдя в спальню подруги.

Наташа лежала на спине, раскинув руки, и лицо ее было перекошено гримасой такого первобытного ужаса, что у Марины встали дыбом мелкие волоски вдоль позвоночника. В комнате было холодно, пахло растопленным воском. Рядом с мертвой девушкой лежало разбитое зеркало.

Марина закричала.

Приехавшие позже врачи покачают головой — нет, ничего сделать было нельзя, оторвался тромб, все равно Наташу не успели бы спасти.

Гример из морга отказался работать с Наташиным лицом, и хоронили ее в закрытом гробу.

Автор: Марьяна Романова

@темы: зеркала, рассказы, не своё

---

Мертвые руки

[Скрёб-поскрёб]

Дело было в маленьком городке на востоке России.

Одну женщину наняли сиделкой к смертельно больной старушке. Та уже несколько лет не вставала с постели и даже не разговаривала — только смотрела побелевшими, как застиранная скатерть, глазами в потолок и ждала смерть, которая никак за нею не приходила.

Работа была нетрудная. Несколько раз в день разжать пальцами твердый серый рот и маленькими ложечками вливать в него йогурт и жидкий супчик, приносить судно, переворачивать старушку, которая весом была не тяжелее большой тряпичной куклы, и протирать ее желтую, будто восковую, кожу специальным лосьоном, чтобы не появлялись пролежни.

И вот однажды сиделка подошла к старушке и увидела, что глаза у той стали совсем белыми, как у мертвой птицы, рот открылся, а челюсть набок съехала.

Женщина позвонила в «скорую», хотя и понимала, что это уже не поможет. Так и вышло — усталая женщина в замызганном белом халате строго отчитала ее за вызов к мертвячке: «Вам в морг сразу звонить надо было. Правда, все равно они раньше завтрашнего утра не приедут, на улице метель. Вы ей платочком челюсть подвяжите и окна в комнате откройте, ничего с ней не случится».

Ночевать в одной квартире с мертвой старушкой не хотелось. Но как назло, родственники покойной уехали в областной центр и тоже должны были вернуться к утру.

Делать нечего — сиделка нашла в шкафу какой-то платок, ладонью закрыла мертвые глаза, стараясь при этом не смотреть в лицо старушки и думать о своем. О светлом будущем, например, и его пленительной частности, дальнобойщике по имени Иван, с которым она встречалась уже третий месяц, и дело шло к свадьбе.

Сиделка распахнула форточку, зачем-то прикрыла старушку тонким шерстяным одеялом и вышла, затворив за собою дверь.

Как ни странно, сморило ее довольно быстро, но сон был неглубоким, тревожным. Снились женщине какие-то портовые серые города, басовитые корабельные гудки, чайки, низко парящие над штормовым морем. Вдруг ей почудилось, что сквозь сон она слышит шаркающие шаги. Как будто бы кто-то ходит по коридору, медленно, словно с трудом.

Женщина села на кровати, протерла глаза, а потом, накинув на плечи халат, вышла в коридор.

И сразу увидела ее, старушку. Та прислонилась к стене, идти ей было трудно, колени подгибались. Направлялась, кажется, она в уборную.

Сиделка сначала даже не испугалась. Первой мыслью было: неужели врач ошиблась? Ужас-то какой, а она оставила бедную старуху с распахнутой форточкой, в мороз и метель. Да еще и платок так туго повязала, чуть не удушила. Правда, странно, что бабушка шла, — ведь последние два с половиной года она с кровати не поднималась. А вдруг упадет, шейку бедра сломает? Женщина бросилась вперед, поддержала старушку за локоть.

— Осторожнее, осторожнее, что же вы меня не позвали…

Старуху шатало. Она была еще более бледной, чем обычно, и глаза ее были закрыты.

И вдруг она прошептала, слабо и хрипло:

— Помоги мне… Руки…

Кажется, сиделка услышала ее голос впервые.

— Чем помочь? Давайте я вас в постель отведу. Может быть, чаю горячего с вареньем?

— Нет, руки… — монотонно повторила та. — Помоги мне, они не разгибаются. Разогни мне руки.

Только тогда сиделка и заметила, что руки старухи сложены на груди, как у мертвой.

— Сейчас, сейчас… — Но, прикоснувшись к ладоням старушки, она отдернула руки как от раскаленной сковороды.

Они были ледяными. И твердыми. Глаза привыкли к полумраку, женщина пригляделась и увидела на старухином лице фиолетовые пятна. В три прыжка она оказалась в своей комнате, плотно прикрыла дверь и задвинула ее письменным столом. Сердце колотилось, в голове шумело. Такого не может быть. Просто не может быть.

Но это было, было по-настоящему, мертвая старуха шла по коридору, осторожно и медленно, с закрытыми глазами и побелевшим лицом. Из-за двери донесся ее слабый голос:

— Почему ты ушла? Помоги мне. Руки не разгибаются… Разогни их… Выйди… Открой дверь….

Счет времени сиделка потеряла, но когда старуха затихла, за окном уже светало. Наконец женщина решилась выглянуть из комнаты. В коридоре — никого. Она медленно дошла до комнаты старухи, дверь в которую была плотно закрыта. Женщина не могла бы объяснить, что ею руководит. Почему она просто не уйдет из этой квартиры и не забудет о произошедшем.

Старуха лежала на кровати, руки сложены на груди, челюсть подвязана платком, на белых щеках — иней.

Только вот одеяло почему-то валялось на полу, скомканное.

Женщина дождалась машины из морга, а потом ушла и больше в тот дом никогда не возвращалась.

Автор: Марьяна Романова

@темы: рассказы, старики и старухи, не своё, мертвецы

---

Шаги в коридоре

[Скрёб-поскрёб]

— Привет, Ксю!

На экране появилось изображение комнаты моей подруги Даши. Сама она сидела на стуле у компьютерного стола и занималась маникюром.

— Привет. Ну как тебе первый день каникул? Определилась, где Новый год будешь встречать?

— Да ну, — фыркнула та. — Денис не зовет, а к Стасу сама не хочу идти. К вам, наверное, завалюсь — вот и всё. Или у тебя другие планы?

— Эх, да какие у меня планы, — только вздохнула я. — Дома с матерью.

В отличие от Даши, настоящей красавицы, блондинки с томными карими глазами, я всегда была серой мышью: жиденькие каштановые волосы, острый нос да еще и веснушки на щеках. Поэтому вовсе не странно, что очередной Новый год я провожу с мамой — удивительно, что у подруги на праздник нет подходящего кавалера.

— Мы даже елку не ставили, — тем временем продолжала Даша, — а папаня вообще работает тридцать первого до позднего вечера. Побуду с ним до курантов, а потом к тебе — всё равно ляжет спать. Устает он очень.

Дашина мама умерла много лет назад, рожая второго ребенка, который, впрочем, также долго не прожил, и они обитали вдвоем с отцом в стандартной «трешке». Я тоже выросла в неполной семье — только нас покинул папа. Нет, не погиб, просто ушел к другой женщине, когда я еще агукала и в пеленки писала. Эти утраты, казалось, роднили нас с Дашей еще со школы, где мы и сдружились. А потом оказалось, что и жили мы в соседних домах.

— Приходи, конечно, — улыбнулась я. — У меня, правда, тут скука смертная.

— Ничего страшного, Ксю, — будем пить шампанское и смотреть какие-нибудь мультики. Или дебильные огоньки по телику, если захочешь.

— Не захочу! Если только мама моя…

— Да уж, она вечно любит слушать всякое старье. Хотя, кто знает, какие мы будем к старости?

— Хватит тебе, — притворно возмутилась я, — ей еще до пенсии пахать и пахать!

— Ага, примерно как тебе до потери девственности! — засмеялась она.

Я тоже улыбнулась, сделав вид, что оценила шутку. В конце концов, Дашка — моя единственная близкая подруга, и ей дозволено больше, чем всем остальным.

— Подожди-ка, — вдруг прислушалась собеседница, — похоже, папаня пришел. Я сейчас — ужин надо разогреть ему.

Я действительно услышала хлопок двери и тихий звук шагов по коридору. Даша оторвалась от маникюра и, встав со стула, пропала из поля видимости, однако уже через пару минут вернулась.

— Быстро ты, — удивилась я, уже полезшая открывать новую серию любимого аниме.

— Да сразу спать лег, — объяснила Даша, снова принявшись наводить красоту, — устал, наверное, очень. У него бывает. Зашла в спальню — уже лежит на кровати под одеялом, пробубнил что-то непонятное и отрубился.

— Хорошо тебе, — вздохнула я, — как будто одна живешь.

— С мамой-то всё равно лучше было, — пожала плечами та.

— Это понятно…

На некоторое время мы погрузились в молчание, размышляя каждая о своем: я думала, как же это великолепно — жить одной, когда тебя никто не достает, и ты делаешь, что хочешь, а Даша, скорее всего, вспоминала мать. Внезапно наши мысли были прерваны звонком мобильника подруги. Та, сделав недовольное лицо, отложила пилочку и взяла сотовый в руки:

— Алло! Папа… — последовала пауза, в течение которой лицо подруги вытянулось от изумления. — Но как…

Видимо, разговор прервался, и она еще пару секунд с открытым ртом смотрела на телефон, после чего, понизив голос, обратилась ко мне:

— Ксюха… Это отец с проходной звонил — он задержался и только что выехал!

— Отец? Но разве он не в своей комнате?

— Я ничего не понимаю! — Даша перешла на шепот. — В его спальне кто-то лежит на кровати — я точно это видела!

— Почему ты отцу ничего не сказала? — я тоже стала разговаривать тихо.

— Сначала растерялась, а потом он трубку повесил! Ксю, что мне делать?

Было видно, что на Дашу накатывает паника — ее лицо побледнело, а руки затряслись.

— Позвони отцу на сотовый! — предложила я.

— Точно! Я как-то об этом не подумала, — с некоторым облегчением произнесла Даша и набрала номер. — Блин! Недоступен! Или телефон разрядился, или в метро уже.

— У кого-то еще есть ключи от квартиры?

— У бабушки только, но она в деревне живет. Господи! Сейчас, погоди!

Подруга снова сорвалась с места, и я услышала звуки передвигаемой мебели.

— На защелку дверь закрыла и тумбочку к ней подвинула, — объяснила Даша. — Лучше, чем ничего, — она внезапно замолкла и через пару секунд зашептала. — Ксюша! По-моему, он встал с кровати! Боже! Боже мой! Он снова ходит по коридору! Послушай!

В наступившей тишине я явственно различила тихие звуки шагов, раздававшихся по квартире.

— Может, это чья-то злая шутка? — предположила я. — Стас, например, мог сделать дубликат ключей, пока у тебя был.

Стас формально являлся парнем Даши, но все понимали, что он постепенно переходит в разряд «бывших». Возлюбленный до недавнего времени часто ночевал у нее и даже, бывало, жил по два-три дня.

— Точно! — подруга ухватилась за спасительную мысль. — Как же я об этом не подумала! Ну, сейчас он получит! Стас! — закричала она. — Хватит меня пугать, идиот! Совсем свихнулся что ли?

Но вместо ожидаемого смеха из-за двери раздались низкие утробные звуки.

— Ооооооооуууууууу! — как будто выла собака, но голос был гораздо грубее и ниже, чем даже у самого крупного пса.

Почему-то во мне сразу возникла уверенность, что существо могло быть кем угодно, но не человеком.

— Нет, это точно не Стас! — истерически вскрикнула Даша и схватила телефон. — Я звоню в полицию!

Подруга начала набирать номер и поднесла телефон к уху, как вдруг я явственно услышала сильный удар в дверь. Даша, подпрыгнув от страха, выронила телефон, и тот кубарем покатился под кровать.

— Блин! — завизжала она. — Кто бы ты ни был — уходи отсюда! Ксюша! Мне страшно!

— Быстрей ищи сотовый! — закричала я. — Даша, быстрее!

В коридоре опять раздались глухие звуки. Представьте, что вы услышали нечто среднее между громким гудением высоковольтной линии в безветренный день и воем волка или крупной собаки — и тогда, может быть, поймете, на что это было похоже. Снова раздался удар в дверь. Даша дрожащими руками шарила под кроватью.

— Ооооооооуууууууу! — вновь повторило существо.

— Дашка, я сейчас прибегу к тебе! — закричала я, уже готовая броситься к двери.

— Ксюха, нет! Не уходи! Я с ума сойду, если ты меня бросишь! Я нашла телефон! — она действительно вытащила мобильник из-под кровати. — Сейчас… Тут аккумулятор выпал…

Даша принялась лихорадочно собирать сотовый, после чего включила его. Снова удар — и дверь уже начала поддаваться. Подруга вдруг кинулась к окну и, открыв его, завопила, высунувшись на улицу:

— Помогите! Помогите кто-нибудь! Вызовите полицию!

А существо, тем временем, рвалось к ней в комнату и, судя по треску дерева, небезуспешно. Я вдруг поняла, что оно сломает дверь раньше, чем кто-либо доедет до дома подруги.

— Я попробую пододвинуть шкаф к проему! — крикнула Даша и скрылась из вида. — Может быть, это его задержит. Ксю… Аа!

Раздался грохот, подруга коротко взвизгнула, после чего я услышала звук упавшего предмета, и в комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим утробным ворчанием того, кто уже находился в ней. Я попыталась себя убедить, что всё могло закончиться хорошо, что это всего лишь шутка Стаса, но в глубине души понимала — ничего подобного не произошло.

— Даша! — позвала я тонким срывающимся голосом. — Ты здесь?

Ответом мне был резкий отрывистый рык, и чья-то тень мелькнула в поле зрения на секунду, после чего скрылась. Нервы не выдержали, и я закричала, вскочив с места, и понеслась в прихожую, быстро накинула куртку и обулась.

— Ксюша, ты чего? — удивленно спросила мама, выходя из кухни, где она мыла посуду. — Куда собралась?

— Даша! — только и смогла сказать я. — С Дашей что-то случилось!

Мать, заметив мое состояние, уже открыла рот, чтобы продолжить беседу, но я не могла ждать — рывком открыв дверь, я выбежала на площадку и стрелой полетела вниз по лестнице. Дорога до Дашиного дома обычно занимала минут пять, но сейчас, кажется, я добралась в три раза быстрее. К счастью, из подъезда как раз кто-то выходил, и я, проскользнув через домофон, уже стояла у квартиры подруги.

— Даша! — я тихо постучала в дверь — Даша!

В квартире раздались шаги, которые я сразу узнала — существо ступало тихо, но твердо, словно не особенно заботилось о скрытности. Нечто дошло до выхода и остановилось.

— Ооооооооуууууууу! — снова раздался этот странный и одновременно страшный звук.

От испуга я сделала шаг назад и вдруг услышала тихое поскребывание и щелчок замка. Кто-то открыл дверь Дашиной квартиры, и та отворилась на пару сантиметров. Я явственно увидела темный силуэт, стоящий за ней, и паника холодной волной охватила меня с ног до головы: я завизжала так, что крик, наверное, услышал весь район, и кинулась вниз. Только снаружи, отдышавшись, я вызвала полицию…

Дашу хоронили в закрытом гробу — что точно с ней случилось, мне не сказали, да и вряд ли я хотела это знать. Отец подруги через три месяца повесился в своей же квартире.

Но для меня самым страшным было вовсе не это: в тот день, вернувшись домой после допроса полицейских, вся в слезах, продрогшая, я обнаружила, что наш с подругой чат еще открыт, и мне поступило сообщение. «Я приду за тобой», — гласило оно. Сомнений в том, что его отправило то самое существо, убившее Дашу, не было.

С тех пор моя жизнь — это постоянный страх. Я убедила маму сменить квартиру — мы переехали на другой конец города. Никогда не пользуюсь программами с видеосвязью. Сплю только при свете, а на двери моей комнаты красуются три замка. Заставляю мать, когда та открывает дверь, с порога кричать, что это именно она. Кажется, окружающие считают меня чокнутой, но мне плевать.

Потому что оно придет за мной.

Рано или поздно.

Автор: Vsalik

@темы: рассказы, сущности, интернет, социальные сети, не своё

---

Утбурд средь бела дня

[Скрёб-поскрёб]

В минувшие выходные мы с мужем отправилась в гости к родителям, закрывающим дачный сезон, в деревню. Отдохнули отлично, и уже почти перед отъездом встретила я соседку из дома напротив, которая смутила мой разум ужасающей историей. Сразу отмечу, что женщина она взрослая (около 60-65 лет ей), трезвомыслящая и ничуть не впечатлительная. Она и покойников, бывало, в лесу находила (местные пьяницы, увы, могут замёрзнуть насмерть даже теплой весной), и кошмарами после подобного ничуть не мучилась. И вот тут подходит она ко мне и таинственным голосом спрашивает: «Вы же вечером, когда приехали, детский плач слышали?» Я начинаю припоминать, но особо ничего вспомнить не могу — приехали поздно уставшие, спать ужасно хотели, только вещи разгрузили и сразу в кровать, какое там к тишине осенней деревни прислушиваться, не до романтики.

— Нет, — говорю. — Если и слышали — то не запомнили.

Ну, она вздохнула так, как груз с плеч упал, аж глаза как-то веселее стали, и плечи расправились. А я увидела эту перемену в ней и давай приставать — что это так, подходила как собака побитая, а тут такую мелочь спросила и как гора с плеч? Она мялась, мялась и рассказала мне вот что. Далее, в традициях этого сайта, от первого лица.

«Собралась я на неделе на болото за брусникой — всё равно грибов в этом году нет, так хоть ягоды набрать. Встала утром пораньше, да и пошла. А на пути к болоту у нас просека малинная, там много зверья пасётся постоянно, поэтому я ничуть не удивилась, услышав у подхода к ней душераздирающий плач. Стон такой, полный боли и отчаяния, как немного подросший младенец ревёт. Думаю — заяц в капкан попался. Они, бедняги, если их поймать, могут так истошно орать, словно человек кричит — иной раз, кажется, в деревне слышно будет. Ну, я и думаю, попался косой, так хоть пойду, посмотрю где.

Подошла я к просеке, звук рядом совсем, а понять ничего не могу — даже не чуется толком, откуда он исходит, как будто со всех сторон сразу. И тут смотрю — лежит дерево, у него корни выворочены, а под ними, в такой ложбинке с лужей, что-то тёмное шевелится.

Шевелится, шевелится так активно, я ещё подошла, смотрю с интересом, и тут меня осенило — это ж ребёнок! Вот он-то и плачет и тонет в этой воде, как будто личико внизу, только затылок да спинку видно. Весь перепачкался в грязи, чёрный, ничего не разглядеть. И, слава Богу, у меня ума хватило руки к нему протянуть, хотя я уже подошла и склонилась над ним почти. Потому что, когда я подошла вплотную, до меня дошло — как же он плачет, если у него рот в воде? А тут он взял и развернулся. Лицом ко мне. И в глаза посмотрел — а у него и не глаза, а я не знаю что даже — ненависть сплошная там. Лицо, хотя тьфу, какое лицо, мордочка у него вся перекошена, так и исходит злобой, а рот открывает жалобно и плачет, плачет надрывно, аж сердце сжимается. Я так и застыла, и расстояния у меня от него — чуть. Смотрю и понимаю, что не в грязи он вовсе, а просто сам тёмный, кожа небольшими такими светлыми пятнами, но преимущественно — цвета некроза. Не как у трупа, а как когда у живого человека плоть гниёт.

Мне казалось, мы так вечность с ним друг на друга смотрели, он плакал, а я стояла, открыв рот. На самом деле, конечно, там, может, и двух секунд не прошло. А потом он снова перевернулся на живот, встал на ручки, эдак их согнув в локтях и чуть в стороны расставив, и начал медленно на меня ползти. Что у него там с ногами, я даже не разглядела, да вроде ног не было, а как обрубок какой, или это они так вместе срослись, не углядела. Начал он на меня ползти, голову задрал, морда перекошена, уже до ноги почти моей дополз — я как деру и дала! Сама не знаю, как убежала, себя не помнила, один раз оглянулась — этот «ребёнок» за мной на приличной скорости чешет, через поваленные деревья, как змея проскальзывает! Я давай молиться, за крестик схватилась, плачу, да так я перепугалась, что не помню и как молилась, и, может, даже и молитвы ни одной до конца не дочитала — в общем, прибежала домой и очухалась только вечером. Всю ночь со светом сидела, заснуть пыталась, всё лицо его перед глазами стояло, исполненное злобой. Страшно было — жуть. Утром в церковь пошла, помолилась, свечек домой купила, всё со свечкой обошла, успокоилась, в ночь на пятницу уже нормально заснула, и даже никаких кошмаров не снилось.

А вот в ночь на субботу сижу уже поздно вечером, смотрю телевизор — и тут звук какой-то посторонний. Выключила передачу, прислушалась и чуть не умерла от ужаса. Плачет. Ребёнок плачет. Под окном у меня в палисаднике. Младенчик маму жалобно зовёт, только знаю я уже этот плач, этот почти человеческий голос. Обмерла вся, думаю — если это существо посреди белого дня на меня набросилось, то теперь-то уж ночью! Всё, можно смело к смерти готовиться, в дом ему попасть не проблема. Я уже начала с жизнью прощаться, слышу уже, как он по стене скребёт, к окну поднимается — и тут мотор, фары, тварь эта аж со стуком от стены отлепилась — а это вы приехали! Младенец этот чёрный хныкнул пару раз под окном, да и успокоился. Потому я и перепугалась и пошла вас спрашивать, не слышали ли вы — вдруг он к вам теперь привяжется. Ну, не слышали, и слава Богу».

Автор: Pzpl

@темы: дети, рассказы, сущности, не своё

---

Лесничество

[Скрёб-поскрёб]

Было это в 2011 году. Я конник, человек, буквально больной лошадьми, влюбленный в них с детства. В то время моя лошадь, рысачка Зимушка, стояла под Киевом в лесничестве. Нас была целая компания: кони, их владельцы и куча любителей, которые приезжали по выходным, чтобы почистить-поухаживать за лошадками в обмен на обучение верховой езде.

Хотовский лес. Вот город, цивилизация, частный сектор, и вдруг все, как по линейке, обрывается, начинается дубрава. Летом, даже в самую жару, там всегда было прохладно. Само лесничество расположено в низине, возле торфяного озера. Честно говоря, на спутниковой карте выглядит страшновато, как черный провал посреди леса. Когда-то здесь была торфоразработка, со временем ямы заполнились водой.

Для конюшни не совсем удачное место, очень влажно, в кирпичной постройке была постоянная борьба с плесенью и сыростью. Вроде и лужок был недалеко, но тоже никакой, под ногами чавкало, росла мята с осокой, поэтому лошадей пасти гоняли наверх, к садовому хозяйству. Долго мы были в том месте, поэтому объездила я его вдоль и поперек и верхом, и на велике, и на мотоцикле. Лес знатный, с мощными грабами и дубами, местами вперемешку со старыми соснами. Но всегда мне казалось неприятным само лесничество. Вот ездишь по лесу, везде хорошо, славно. А спустишься в низину, и как-то не по себе, хочется домой или хотя бы наверх. Особенно страшно было возвращаться по темноте. Идти немного, полтора километра до остановки, но пока выберешься из ямы, семь потов сойдет. Ладно толпой, все друг перед другом храбрятся, шутят, но одной жутковато. И часто птица кричала какая-то по вечерам, тонко, противно, будто женщина или ребенок то плачет, то кричит.

Ездила я туда пять лет, зимой и летом, бывало, и на ночь оставалась. Конечно, слышала всякое: и шорохи, и крики странные, и тени непонятные видела. Но лес ведь. Птицы всякие, да и любители бухнуть по выходным лазят, от них всяких криков и изречений наслушаешься.

В тот вечер я ехала одна, возвращалась с лошадью с пастбища. Август, часов восемь вечера, уже темнело. Кобыла тихонько топала по лесу, гордо неся свой набитый травяной мешок. А я просто расслабилась, радуясь лесу и спокойствию. Преодолели нелюбимый затяжной спуск, до конюшни оставалось немного.

Вдруг Зима резко присела, вскинула голову, захрапела, чуть развернулась на задних ногах. Я не поняла толком, что ее могло напугать — ничего особенного вокруг. Да и вообще лошадь-танк, очень спокойная, не боится ни машин, ни собак, лес этот знает прекрасно.

И тут я увидела Это. От подножья горки, почти преодолев спуск, бежал к нам человек. Мужская фигура в темной просторной одежде, как будто в спортивном костюме. Человек очень тяжело дышал, со свистом и шипением, с противным нутренным хрипом. А выше плеч ничего не было. Вот есть силуэт человека, четко видно ноги, руки, корпус. А головы не видно. Ну нет ее, и все. Сзади просто фон леса.

Я не успела толком это воспринять и перепугаться, только подумала, что Глеваха (местная психушка) по мне плачет. Лошадь рванула с места галопом. Она никогда так не бегала.

Я потеряла одно стремя, со всей дури вцепилась в гриву, выпучив глаза. Перед конюшней был поворот с большой песчаной площадкой. Там, на повороте, рискнула обернуться, а Он бежал рядом, но на корпус-полтора позади лошади.

Мы влетели в открытые ворота, а мужик как бежал прямо, так и скрылся в лесу. Кобыла как мячик запрыгнула в денник и забилась в угол. А я врубила свет по всей территории, схватила какую-то трубу, заставила себя пойти и закрыть ворота. Потом расседлала Зимку, водила ее в руках возле конюшни, чтоб успокоить дыхание. К воротам подходить боялась, меня трясло. Я твердила скороговорку: «Показалось, показалось, просто мужик вечером тренировался, в сумерках не видно лица...»

Конечно, домой я не пошла в тот вечер. В дом к леснику тоже идти не было смысла, он и так фестивалил каждый вечер, иногда ловил чертей по двору и вряд ли сказал бы что полезное. Постелила себе тюки сена, попоны, так и прождала до утра.

Мысли были мрачные. Думала о том, что лесной спуск очень крутой, по нему и шагом-то ходить трудно, не смог бы нормальный человек по нему быстро бежать совсем как по ровной поверхности. Когда лошадь несется карьером (быстрый галоп), никакой спринтер ее не догонит. Учитывая, что абсолютный рекорд резвости лошади 70 км/час (ладно, моя не даст 70, ну 50-60, тем более на короткой дистанции), а длина шага 6-7 метров, физически не смог бы человек догнать нас возле ворот. А от конца горки до поворота ровно 230 метров. Специально на карте смотрела потом.

В сумерках я четко видела очертания человека. Лицо обязательно было бы заметно, хотя бы в виде светлого пятна. Когда я обернулась, мужик почти сбежал вниз, при этом хрипел. А за пару секунд до этого мы шагали в тишине, только листья тихонько шуршали под копытами. Уж конечно невозможно было бы не услышать, как кто-то бежит по лесу и пыхтит, как драная гармошка.
И куда он дальше побежал — непонятно. Вот прямо в лес, не меняя направления движения, не мешкая. А с той стороны ров идет вдоль леса, небольшой, но все-таки ров. Что у него, глаза на ногах волшебные? Или он умный самый? Впечатление было такое, что кто-то появился ниоткуда, очень быстро пробежался и пропал. Боюсь даже предположить, кто это был.

Конечно, после этого случая я стала очень бояться. Старалась побыстрее закончить работу и уходила до темноты. Подгадывала так, чтоб ходить с кем-нибудь. Немного успокоилась, когда съехала на другую базу.

Автор: Donovani

@темы: животные, рассказы, сущности, мистические и аномальные места, не своё

---

Костиница

[Скрёб-поскрёб]

Сначала я не заметил, что не так в этом слове. Потом заметил, но решил — глупая ошибка. Потом обратил внимание, что названия гостиницы нет, а слово это написано с большой буквы, и, видимо, это и есть название.

Вы молоды и легки на подъем? Вы не сторонник дорогого комфорта и пафоса, предпочитаете низкие цены и душевную атмосферу? Мы ждем Вас в нашей уютной Костинице!
В честь открытия всем клиентам до конца зимы скидка 50 процентов!

Я искал в яндексе хостел — только на пару дней, покататься на лыжах. Какая Европа, когда в соседнем краевом центре есть отличные трассы любого уровня сложности практически в черте города? Мой уровень — красные трассы, так, к слову. Экипировка у меня осталась с прошлого года, когда отец еще с радостью спонсировал все мои увлечения, а в этом году я с родителями был слегка в ссоре, и средства пришлось выкраивать самому. Я потратился на мази для лыж, и поэтому меня ждали плацкарт, доширак и хостел.

Экономия была мне в новинку, и хотелось испить новый опыт до дна, так что фотографии на сайтах я рассматривал внимательно. Чем дольше рассматривал, тем сильнее убеждался, что существенной разницы между хостелами нет. И тут это название нелепое.

Весь сайт был — одна страница, здесь же и контакты, и карта, и три фотографии: холл со стойкой администратора и этажеркой, набитой настольными играми, туалет с явно новой, хотя и не вычурной сантехникой, спальня с двухэтажными кроватями. Кровати указывали на хостел, и я решил позвонить. Заинтересовала меня не только скидка в полцены, но и звонкоголосая тян, взявшая трубку.

— Ой! — сказала она, — Здравствуйте!

— Привет. У вас там и вправду «Костиница»? — я постарался выделить это «К», — все из костей, как в той церкви, в Чехии?

Сказав это, я тут же усомнился, что церковь с костями действительно в Чехии, а вдруг в какой другой стране, и я уже выставил себя идиотом? Но тян смущенно засмеялась и, видимо, вспомнив свою роль, начала тарабанить:

— Добрый день! Мы открылись осенью, и поэтому до конца зимы скидка на все услуги 50 процентов! У нас есть номера на двоих, на четверых и на восемь человек! «Костиница» располагается в уютном жилом районе, рядом автобусная остановка! Хорошая звукоизоляция, можно слушать музыку ночью! А в Чехии разве не Костница?.. — последнюю фразу тян пролепетала совершенно другим тоном, я не смог не умилиться.

Дальше я выяснил, что Костиница-таки хостел, а не гостиница, что скелет у них действительно есть, на кухне, что тян немножко скучно, потому что сейчас мало постояльцев, завтра вот съезжают, и никого, что работает их там четверо, еще две девушки и парень, что от хостела можно пройти два квартала — и будет автобус без пересадок до горнолыжного комплекса, что есть утюги, микроволновка, холодильник и чайники, и бесплатные кофе, заварка и сахар, а за 100 рублей — самодельные блинчики с покупным вареньем.

Электронного бронирования и системы предоплаты пока не было, но Вероника-тян поклялась, что кровать в двухместном номере уже моя — приезжай, плати, спи, ешь блинчики. Цена кровати — 300 рублей за ночь и кость.

Что?

Кость.

— Это хозяин придумал, — извиняющимся тоном пояснила Вероника. — С каждого постояльца — кость, ну это у меня тут программка на компьютере, кликните мышкой, и все...

Хостел, понятно, был средний, но мне хотелось на эту девочку посмотреть. От вокзала добирался с пересадкой, с лыжами-то и баулом, погода была — тепло и слякоть, я волновался за покатушки, хотя на сайте фан-парка и заверяли, что автоматическая система снегообразования осечек не дает. В общем, настроение было так себе. Табличка на подъезде жилого дома была ожидаемо черной, слово «Костиница» была набрано ожидаемо псевдоготическим шрифтом. И еще косточки стилизованные по краям, ужас.

Подъезд был как подъезд, обычный жилой дом, на каждом этаже от лифта в обе стороны шел коридорчик, в который выходили двери квартир, по две с каждой стороны. На третьем этаже (в лифт я не влез, шел так) один коридорчик был отгорожен железной дверью с такой же табличкой «Костиница», что и внизу. Дверь была открыта, и с порога мне улыбалось милейшее создание — крохотная, метра полтора, не больше, глазастая девушка с каштановыми хвостиками, как оказалось — Вероника-тян.

Сразу же выяснилось, что ее манера смущаться и лепетать распространяется не только на телефонные разговоры. Покраснев, попросила меня разуться на коврике, предложила тапочки. Пока я пристраивал к стене свои вещи, сбегала включить чайник, показала мне туалет, потом устроилась на высоком барном табурете за своей стойкой и с видимым удовольствием принялась играть в серьезного администратора. Едва не высунув язычок от усердия, внесла мои данные в анкету, приняла деньги, выбила чек на крохотном кассовом аппарате и выдала кучу сертификатов на скидки в разные заведения города. Я пока оглядывался в холле. Хозяин хостела, очевидно, собирался сделать его тематическим, но пока все это казалось мишурой, случайно наброшенной на стены и расставленной по углам: дешевые магнитики в виде скелетов на сейфе, куда Вероника спрятала деньги, фотографии черепов, распечатанные на принтере, в простых черных рамочках... Да и скелет в кухне, видимый из холла, явно раньше украшал кабинет биологии в какой-то школе. Убрать все это вместе со стойкой — и будет обычная квартира, из которой вынесли часть мебели, и занесли другую, слегка неуместную, как эта этажерка. Но, в принципе, ничего. Хорошие кресла в холле, тяжелые темные шторы, настоящие деревянные двери, не фанера. Нормально для двух ночевок.

— А теперь выбирайте кость! — я уже забыл об этой ее «программке». Сразу почувствовал себя неуютно — неловко от того, что она продолжала поддерживать этот дурацкий имидж хостела. Чересчур много их уже было вокруг, этих костей.

На мониторе, который Вероника развернула ко мне, на белом фоне изображен был скелет человека, очень подробный, справа сверху был таймер, отсчитывающий секунды, под ним кнопка «Выбрать кость», ниже — пустое окошко.

— Я уже запустила таймер, кликайте на кнопку, а то время выйдет, и выберется, какая попадется! — Вероника аж подпрыгивала от азарта. Я не видел никакой разницы между случайным выбором при нажатии на кнопку и случайным выбором по окончании таймера, просто хотелось скорее закончить эту надоевшую игру.

«Выбрать кость»

В окошке в правом нижнем углу экрана появилась надпись: «Os femoris, бедренная кость — крупнейшая из трубчатых костей...» — и дальше шли строчки текста. На скелете одна из бедренных костей подсветилась синим цветом. Понятно, какое-то пособие по анатомии для студентов-медиков.

— О-о-о! — уважительно протянула администратор-тян, — Крупнейшая! А прошлый постоялец выбрал os occipitale! — тут же похвасталась она чем-то непонятным, и мгновенно покраснела, словно боялась, что я сейчас умру от зависти к прошлому постояльцу. Пора было все это заканчивать.

— Вероника, вы мне номер покажите, ладно? Я вымотался как собака, — усталость и правда наваливалась рекордными темпами.

— Блинчиков не хотите? — она, кажется, искренне расстроилась.

— А давайте на завтрак блинчики? Можно?

Оказалось, можно, и я потащил свои вещи за ней по коридору. Тащить, собственно, и не пришлось — Вероника открыла первую же дверь, за которой обнаружилась комнатка с окном, двумя застеленными полуторными кроватями, тумбочками, столами, плакатами на стенах, еще чем-то... удивительно жилого вида была комната, но я уже не мог рассматривать обстановку, в сон меня волокло неудержимо. Вероника пожелала мне доброй ночи и прикрыла за собой дверь. Я бросил баул и куртку на одну из кроватей, сам упал на другую — как был, в джинсах — и мгновенно отрубился.

***

Мне показалось, я проснулся от того, что у меня начало сводить ногу. Еще не свело, но вот-вот. Какое-то напряжение. В общем, что-то не так было с ногой. Я отметил, что в окне светло, а значит, уже совсем не раннее утро, и потянулся к ноге, чтобы размять руками мышцы. Вот тут-то все и случилось.

Я все равно не смогу описать, какая это была боль. Это была волна огня и огромной тяжести, навалившаяся на меня, прокатившаяся по всему телу. Из легких выбило воздух, и я подавился языком, пытаясь заорать. Я дернулся, и меня прошило снова. Вот точное слово — я будто лежал под лапкой швейной машинки, и огромная игла прошивала меня снизу вверх и обратно. Я замер и заскулил, прикусив руку. Я не мог сесть или встать, это понятно, я не мог даже сползти с кровати. Телефон мой остался в кармане куртки, вне досягаемости. Какое-то время я потратил на крики о помощи. Бестолку. На тумбочке возле кровати стояла ваза с сухими цветами, я дотянулся до нее и швырнул в окно, получив еще один приступ боли. Ваза разбилась, окно — нет. Боль и страх подхлестнули меня, я схватил за ручку верхний выдвижной ящик тумбочки, одним движением вырвал его, швырнул в окно и заорал. Наружу посыпались осколки, а меня словно подцепило рыболовным крючком и дернуло в какой-то кипяток, где крутило в беспамятстве, казалось, вечность.

***

Ящик упал под ноги кому-то из жильцов, и люди ломанулись в квартиру с разбитым окном. Входная дверь была заботливо распахнута настежь. Там они нашли меня и вызвали мне скорую. При осмотре врач не нашел никаких повреждений, но и привести меня в чувство не смог, и те же люди, что вызвали мне помощь, погрузили меня на носилки и спустили в машину.

Только в больнице, разрезая на мне джинсы, санитар обратил внимание, что правая нога заметно холоднее левой. А врач, едва ощупав мое бедро, отправил меня на рентген, а оттуда — на операционный стол.

Я представляю себе бригаду врачей (а там собрался почти весь персонал), которые, разрезав неповрежденную кожу, увидели воочию то, что показал рентген — у меня не было кости. Под целыми джинсами, под нетронутой кожей, кость — os femoris — была извлечена из суставных сумок и отделена от сухожилий мышц, после чего просто исчезла. Сократившиеся мышцы пережали сосуды и нервы, что и окунуло меня в этот болезненный ад и заставило ногу похолодеть.

Мне говорили, что в операционной почти минуту стояла полная тишина, пока кто-то не заорал «Фотоаппарат!!!» Меня фотографировали, снимали на видео, резали дальше и снова снимали целых четыре часа. За это время успели приехать и врачи из других больниц, и полицейские, которым главврач пытался втолковать, что в происшествии невозможного. Потом меня чуть не зашили. От растерянности. Потому что — что делать? По сосудам идет кровь, от колена и ниже конечность, как бы, цела... Судьбу ноги моей решало множество человек. Проснулся я уже без нее.

Первые дни мне было так страшно, так жутко от всей этой истории, что я даже думать не мог о своей ноге, и хорошо, что я ее такую, безкостную, не видел. Потом пришла в голову мысль спросить — а куда дели-то мою ногу? Но от этой мысли стало так тошно, что любопытство сдохло на корню. Приехали мои родители — отец, который пару месяцев назад назвал меня слюнтяем, плакал в коридоре за стеклянной дверью и держал меня за руки во время расспросов. Сначала меня расспрашивали люди в форме, потом — люди в гражданском, которые, в отличие от полицейских, не обращали внимания на больничный режим. Отец пытал их о том, как идет следствие, и по крохам полученной информации складывалось впечатление, что они в тупике. Мы все в тупике.

Не было такого хостела. По данному адресу располагалась жилая квартира, состоящая из двух объединенных соседних квартир, чьи хозяева, срочно вернувшиеся из турпоездки, обнаружили пропажу части мебели и разбитое окно в спальне сыновей. Никаких скелетов, сейфов и этажерок. Адрес сайта я, разумеется, не вспомнил, в истории браузера на моем ноуте никакой Костиницы не нашли. Звонок с моего мобильного шел на телефон той квартиры. Никого, похожего на Веронику, соседи не видели, равно как и табличек с псевдоготическим шрифтом. Отпечатки пальцев только мои.

Посмотреть, что пишут обо мне в прессе, я рискнул только дома, через три недели после ампутации. Ничего не было. Квартира была выставлена на продажу. Письма от друзей сыпались десятками, я просматривал их, но не отвечал. Спать боялся, поэтому спал днем, ночью сидел в кровати (чаще лежал) с планшетом, слушал музыку и просматривал колонки новостей. Это письмо пришло часа в три утра.

Добрый вечер!
К сожалению, вынуждены Вас проинформировать о задолженности. Будучи гостем Костиницы и оплатив одноместное размещение в двухместном номере, Вы использовали вторую кровать, положив на нее грязные вещи.
Стоимость использования второй кровати — одна кость.
Кроме того, Вы разбили вазу и окно.
Стоимость вазы — одна кость.
Стоимость окна — одна кость.
Пожалуйста, трижды нажмите кнопку «Выбрать кость», чтобы определить способ оплаты. По истечении 30 секунд способ оплаты будет определен автоматически.

Несколько секунд я пытался вытолкнуть хоть один звук сквозь судорожно сжавшееся горло, но вышел только сип. Ну же! Схватил кружку с чаем и швырнул ее в стену — в соседней комнате должна была бдеть ночная сиделка, еще через коридор и две стены — спальня родителей. Швырнул в стену мобильный. Мне показалось, я услышал топот, но в ушах клокотал шум, заслоняя все звуки. В руках оставался только планшет, и я швырнул его, в последнюю секунду увидев, как на подробном изображении скелета под текстом в нескольких местах что-то подсветилось синим.

Я, наконец, смог вдохнуть и заорал, но сон навалился на меня безумной тяжестью, голова сама ткнулась в подушку, и я так и не успел понять, бежал ли кто-то ко мне на помощь, и мог ли кто-то мне помочь.

Источник

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Мигающие окна

[Скрёб-поскрёб]

Это тема стара, как сам Волгоград, но как говорится, новое - это хорошо забытое старое.

Есть надежда, что подписчики из этого славного города вспомнят эту мрачную историю (хотя с первого взгляда в ней ничего крипового нет) и внесут наконец ясность - что там сейчас творится с этими таинственными окнами.

Все началось с одного треда на дваче. Расследование тянулось долго, вот вкратце, что стало известно: Волгоград. Краснознаменская 7. 11 этаж. Два окна мигают на протяжении пяти лет. Окна начинают мигать в 22:00. Каждый день.

Первоначально это заметил анон по прозвищу МедикПараноик (далее МП). Сначала его это не сильно волновало, но в итоге он не выдержал, и создал тему на анонимном форуме, прикрепив видео. МП стал снимать видео каждую ночь. Кто-то предполагал что там проблемы с проводкой, кто-то считал что это прибор имитирующий присутствие человека, некоторые предполагали что окнами мигал друг МП.

Так же МП отметил, что утром окна зашторены. Денег на бинокль/телескоп у него не было.

Однажды, в окне ему удалось разглядеть силуэт, о чем он немедленно сообщил на форум, прикрепив видео.

При внимательном просмотре оказалось что на видео заметен силуэт, который вероятнее всего фотографировал что-то из окна.

Параллельно с этими событиями к дому сходил другой участник форума. Он скинул пару фотографий, и подтвердил что окна мигают.

В итоге пользователи убедили МП сходить в тот дом. При первой попытке его не пропустила вахтерша. Во второй раз, используя объявление о сдачи квартиры в аренду, он проник в дом. Как говорит сам МП, только на 11-ом в коридоре висела камера (Он осмотрел весь дом с 5-ого по 15-ый). Так же в коридоре стоял велосипед типа «Орленок». Там были две двери. Сначала он решил позвонить в левую, под номером 22. Дверь открыла женщина лет 30-ти с прогенией. Как сказала сама женщина, свет мигает не у неё, и о соседях она ничего не знает.

Парень отошел к балкону, немного подождал, и подошел к другой двери. Номера нет, выглядит странно. Как утверждает МП, он подумал что она открыта. Определив, что номер квартиры 23, он позвонил в неё (Звонок возможно был с видеокамерой). На этом начался контакт (Тут МП передает дословно диалог):

- Здравствуйте.
- Здрасти. Вам кого?
- Это у вас в квартире окно мигает?
- Что значит окно мигает? Как окно может мигать?
- Ну в смысле свет в окне.
- А, ну да у меня.
- А что, почему оно мигает?
- Да это… проводка коротит… с розеткой чё-то.
- Чё три года? Не мешает?
- А кому она мешает?
- Нуу, вам. Вам она не мешает?
- Нет.
- Я просто хотел узнать, может помощь нужна или типа того.
- Нет.

Контакт закончился.

Сам МП говорит, что судя по голосу владелец квартиры мужик лет 40-50. Голос прокуренный и пропитый. Когда он говорил о проводке, он отвечал с короткими паузами. Так человек разговаривает, когда думает что бы соврать.

Парень попытался узнать у вахтерши о владельце квартиры, но она сказала что сведения о жильцах не выдает. Этой ночью окна не мигали.

Однако следующей ночью все возобновилось

Как говорит сам МедикПараноик, после его тредов окна стали мигать с другой периодичностью.

Сам МП сейчас живет в Санкт-Петербурге, но его друг утверждает что окна до сих пор мигают.

14-ого Мая 2013-ого года некто ЛифтерКун, по чистой случайности находившийся в доме в момент создания очередной темы про окна, сделал несколько фотографий и даже позвонил в дверь, но ему никто не открыл.

Так же ЛифтерКун сказал что окна по ночам до сих пор горят, и что ночью он, с кем-нибудь может сходить в эту квартиру. После этого он пропал, и больше не отписывался в темах об окнах.

15-ого Мая появился НаискосокКун, вбросил фото, и сказал что сходит этой или следующей ночью сходит на крышу другого дома, откуда можно наблюдать нужные окна. Позже, он сообщил что пойдет завтра.

Однако больше он в теме не отписывался. Пропал, аналогично ЛифтерКуну.

В этот же день появился еще один парень, друг которого видел мигающие окна буквально на днях. Он кинул два фото, и сказал что придет в другой день, и в указанное время.

И он пропал.

В последней теме, 25-ого Мая, один участник утверждал что окна до сих пор мигают. С тех пор нет никаких новостей.

@темы: видео, рассказы, это случилось на самом деле, не своё

---

Архив сообщества

[Скрёб-поскрёб]

Привет.
Для всех, кто жить не может без отличнейших историй из этого сообщества, а так же не без соответствующих пожеланий со стороны некоторых юзеров, я заказала архив "Крипипасты". И нам его сделали.
Теперь вы можете унести его с собой куда угодно, даже туда, где нет интернета, мобильной связи и доступа к @дневникам, а значит — нет ни малейшей возможности позвать на помощь, когда они придут за вами.
Но вы читайте, не отвлекайтесь.
Тщательно проверено на отсутствие смертельных файлов™

Архив за период с 07 июля 2011 по 13 декабря 2015
СКАЧАТЬ
Вес: 33 МБ

запись создана: 24.08.2013 в 21:09

Вопрос: Качаешь?

1. Качаю, спасибо!		240	(100%)
Всего:		240

@темы: архив сообщества