Они мучили вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память
— А главное… — сказала Лидия Петровна, протискивая громоздкий зад между кроватью и стеллажом, жестом иллюзиониста отдернула сиреневую занавеску и поманила Гену Рысеева. Парень послушно приблизился, и по ногам резануло сквозняком. За окнами, за золотыми кронами рощицы виднелся живописный пруд, окаймленное бетоном, подернутое легкое рябью зеркало с опрокинутыми облаками, дрейфующими по водной глади.
Лидия Петровна смотрела снизу вверх, оценивала реакцию возможного жильца. Собранные на макушке волосы натянули скальп, и на старушечьей физиономии зафиксировалось легкая озадаченность. От нее исходил пряный аромат яблок и корицы, и вся она была как пирог, сдобной и мучной.
— Купавенский пруд, — тоном экскурсовода произнесла женщина. — Вырыт в восемнадцатом веке. На том берегу — отсюда не видать — стоял дворец царицы Елизаветы. Сам Растрелли проектировал. А сейчас — кинотеатр «Владивосток». Вы же тоже вроде в кинотеатре работаете?
— Ага. В «Пяти звездах» на Павелецкой.
читать дальше— Да это же доплюнуть можно! — расцвела Лидия Петровна. — С Марксистской на Таганскую, а там, через остановку — на зеленую ветку.
Рысеев кивнул, вновь оглядел комнату. Кровать, тренога с гладильной доской, полки, тумба. В блеклых лучах октябрьского солнца кружились пылинки.
— Получается, — Рысеев потеребил светлую бородку, которая, как он надеялся, делала его старше и солиднее, — четырнадцать тысяч плюс счетчики?
— Дешевле в Перово не сыщете, — затараторила хозяйка. — До метро рукой подать, парк, пляж опять-таки. Я вам, как своему, месячный депозит на две части поделю.
— Тогда, — Рысеев улыбнулся, — будем составлять договор?
В коридоре его внимание снова привлекла запертая дверь. К светло-коричневому полотну из ДСП крепилась дешевая картинка с 3D эффектом: весьма упитанный тигр отдыхал в зарослях бамбука.
— А это Митеньки апартаменты, — ласково сообщила Лидия Петровна и зашелестела бумагами. — С весны арендует, довольный. Правда, он сейчас у родителей гостит в Казани, так что вы, Геннадий, временно на хозяйстве.
Заполнив договор и внеся предоплату, счастливо звеня ключами от первой своей столичной квартиры, Гена Рысеев отправился в Лобню за вещами. Дима Сомов переехал из Харькова полгода назад, но уже сменил мягкое украинское «гаканье» на протяжный московский акцент. У друга Рысеев безвозмездно квартировал в течение месяца.
— Я больше не бомж! — воскликнул Рысеев и вручил Диме бутылку коньяка.
Сомов махнул рукой, и на ладони материализовались рюмки. Зарабатывал он, показывая фокусы.
Товарищи отметили, закусывая алкоголь лимоном и макаронами по-флотски. В Перово Рысеев ехал хмельной и счастливый. Поболтал с мамой, маршируя от станции. С непривычки заблудился среди берез и новостроек. Вон она, угловая двенадцатиэтажка. Опрятный двор, чистый подъезд. И все вызывает эйфорию, даже предвыборная агитация в лифте.
Дома (какое приятное слово!) он включил на ноутбуке «Раммштайн», нагрел воду и принял душ, подпевая Линдеманну. Душевую кабину и кафель не мешало бы отскоблить от грибка. Слив оказался забит, пена достигла щиколоток, и Рысеев, повозившись, вынул целую пробку волос, больше похожих на собачью шерсть. Брезгливо швырнул в унитаз.
Распаренный, он варил кофе и изучал содержимое ящиков. Тарелки, вилки, ложки, сахар, соль. Чашка с размашистой надписью «Митенька». К холодильнику был приклеен магнит — широко улыбающийся рыжий пес. Рысеев отворил дверцы, и из морозного нутра дохнуло несвежим. Прокисла уха в крапчатой кастрюльке. Он поколебался и заткнул посудину крышкой. Пусть сосед сам разбирается со своими продуктами.
Сквозь гремящий индастриал раздался скрип. Стук, точно дверная ручка ударила о стену. Рысеев застыл, удивленный. Затем быстро вышел в коридор. Входная дверь и дверь Митеньки были заперты. Переливались желтые глаза трехмерного тигра. Рысеев пожал плечами: почудилось.
На следующий день он встал выспавшийся и полный сил. Не смог найти зубную щетку, хотя точно помнил, что помещал ее на туалетную полку вчера. Время поджимало, и он почистил зубы пальцем. Позавтракал хлопьями и выскочил в холодное, затянутое сизым туманом утро. Морось висела в воздухе, с пруда дул промозглый ветер, и деревья призывно качали спутанными ветвями.
Яркий мазок выделялся на влажном асфальте в полуметре от Рысеева. Он уставился, огорошенный, на зубную щетку, голубую, совсем как его. Запрокинул голову, отыскал пятый этаж. Окна, естественно, были закрыты. Никто не швырялся из пустой квартиры приспособлениями для гигиены. Мало ли в Москве голубых щеток?
В кинотеатр он прибыл за двадцать минут до начала рабочего дня. Показывали «Крым», «Кингсман», «Оно». Рысеев проверял билеты и указывал зрителям их места. К вечеру ему казалось, что он пропах карамелью и выучил наизусть реплики Пеннивайза. Он был солидарен с Сомовым: работа — не бей лежачего. Но в будущем парень надеялся заиметь уютное кресло в каком-нибудь офисе. Все же дипломированный бухгалтер.
* * *
Чемоданы, не распакованные вчера, оказались перевернутыми, одежда вывалилась на ковер.
— Как я так умудрился? — спросил он в тишине. И решил, что опрокинул свое добро, торопясь утром. Он убрал джинсы и свитера обратно в чемоданы, поужинал гречневой кашей и прыгнул на кровать с ноутбуком. От фильмов тошнило, он врубил музыкальные клипы и бесцельно скролил новостную ленту.
Надежды окрыляли, тревоги душили. Появится ли у него, лимиты́, девушка тут? А деньги — будет их хватать? И мама — справится ли одна?..
Серая тень прошла в зоне расфокуса за монитором. Рысеев вздрогнул. Взор переместился на дверной проем. Свет из комнаты проникал в коридор, но не разгонял полумрак. Вешалка, увенчанная бейсболкой, напоминала огородное чучело. Крупные цветы на обоях собирались в гротескные фигуры.
«Глаза устали», — понял Рысеев.
Захлопнул ноут. Зевнул. Пора баиньки.
Он пробудился ночью и резко сел. Комната вращалась, зыбко изгибались стены. Рысеев заморгал, пытаясь устаканить мир. В дверях — высокий, до притолоки — стоял человек, длинные руки были разведены в стороны, словно для объятий.
Рысеев потер веки и выдохнул облегченно. Это темнота слоится, сгущается и разжижается из-за тусклого мерцания за занавесками. В квартире нет никого.
И все же что-то его разбудило. Звук, будто в коридоре ходили.
Или ползали.
Ругая себя за малодушие, Рысеев поковылял в ванную. Сквозняк обдувал икры. Тигр следил, прячась за бамбуковыми стеблями. Повинуясь порыву, парень подошел к картинке и покрутил ручку — поцарапанный алюминиевый набалдашник. Заперто. Как иначе? Повеяло запахом мокрой шерсти, грязной псины. Рысеев отпрянул инстинктивно. Может, забывчивый Митенька оставил в комнате продукты, и они испортились?
В ванной заворчали разбуянившиеся трубы. Рысеев поежился и ругнулся.
* * *
Рабочий день подходил к концу. На экране отважные касл-рокские подростки уничтожали дьявольского клоуна. Рысеев рассеянно водил взором по залу, пока не уперся в шевелящийся объект справа от себя. За последними возбужденно перешептывающимися рядами возвышалось нечто длинное и неправильное, силуэт с перекрученными лапами и вздымающейся грудной клеткой, огородное пугало, болотная коряга, трепещущее на октябрьском ветру дерево. Корпус фонарика заскользил в мгновенно вспотевших пальцах. Луч ковырнул темноту.
— Да что со мной? — раздраженно поинтересовался Рысеев.
* * *
Вечером он брезгливо изучал собственные джинсы, распятые на постели буквой «V», и прижимал к уху мобильник. Ответили после седьмого гудка.
— Лидия Петровна? Это Геннадий. — Он разгладил штанину механически. — Вы были сегодня у меня?
— Нет, — щелчки в динамике, — я предупреждаю о визите.
— В таком случае... — Он замешкался.
— Что произошло?
— Я думаю, кто-то трогал мои вещи. Штаны вывернуты наизнанку. И кофты, хотя я не доставал их из чемодана. И уха съедена.
— Подожди, заинька, — раздалось в трубке, Рысеев не сразу понял, что фраза предназначена кому-то третьему. — Простите, моя внучка... Так что там съели, вы говорите? Вашу уху?
— Не мою. В холодильнике стояла кастрюля с прокисшей ухой. Ее съели или вылили. Кастрюля пуста.
— Это невозможно, — судя по голосу, хозяйка улыбалась. — Ключи есть только у меня, у вас и у Митеньки.
— А Митенька не мог вернуться?
— Вы бы его увидели, так?
— Так, но...
— У вас ничего не пропало? Деньги, паспорт?
— Все на месте.
— Должно быть, вы сами... — она кашлянула, — вылили суп и забыли об этом.
— Уху, а не суп, — зачем-то исправил он.
Ему приснилась рыжеволосая девочка с лицом юной актрисы из экранизации Кинга. Они держались за руки, и Рысеев все переживал, что его подружка несовершеннолетняя.
Утром комнату будто завесили паутиной. Тусклое солнце едва высвечивало чемоданы в углах. Парень мазнул ладонью по торсу и взвился. На белой постели, на желтой майке отпечатались следы собачьих лап. Точно грязная дворняга наматывала круги, пока он дрых, а потом стояла всеми четырьмя культяпками на его груди и... и что? Нюхала его?
Дважды Рысеев обежал квартиру, и оба раза утыкался в запертую комнату, в желтоглазого тигра.
Это не имело никакого смысла, но на простынях, на ткани футболки вырисовывались темно-коричневые отпечатки.
«Ты запачкался сам», — убеждал рационализм.
— Черта с два, — процедил Рысеев.
В субботу он пригласил к себе Сомова.
Друг посидел на корточках под дурацким тигром и вынес вердикт:
— Проще пареной репы. Шпилька есть?
— Откуда?
— А скрепка?
— Есть!
Кончик скрепки погрузился в замочную скважину.
— А запереть сможешь?
— Запрем, не бойся. Только... что ты там хочешь увидеть?
— Не знаю, блин. Но, Димка, я клянусь, сегодня ночью в коридоре снова кто-то шаркал.
— Угу. То есть твой сосед прячется неделю, чтобы разыграть человека, с которым он не знаком?
— Наверное, нет. Но мне не помешает убедиться. Иначе...
«Иначе я свихнусь», — не договорил он.
Замок щелкнул, Сомов выпрямился и сказал:
— Если за дверью будет стоять Митенька, я обделаюсь.
Дверь скрипнула. Рысеев уже слышал этот звук. Когда мыл голову, тужился на унитазе, когда спал...
В комнате царил полумрак.
— Ну и запашок, — сморщился Сомов. — Как в собачьем приюте.
Сквозь носки Рысеев почувствовал, что ковер мокрый. Мокрый, липкий и вонючий. Стены в отведенной ему комнате драпировали новые обои с геометрическим орнаментом, здесь же обои были старыми, изодранными в лохмотья у плинтусов. Словно пес чесал когти. Занавески практически не пропускали свет, но коридорной люстры хватило, чтобы заметить отпечатки пальцев на внутренней поверхности дверного полотна. А еще царапины на нижней части двери.
— Съезжал бы ты отсюда, приятель, — прокомментировал Сомов.
Они вращали головами в сумерках. Никаких личных вещей, техники, сувениров, книг. Вообще ничего, кроме кровати, застеленной серой простыней в пятнах гнили. Рысеев поймал себя на мысли, что его не удивили бы растущие на смятых подушках грибы.
— Пойдем-ка, — велел Сомов.
На пороге странной комнаты Рысеев спросил:
— Замок открывается и закрывается изнутри?
Сомов подтвердил. Орудуя скрепкой, он вдруг рассмеялся:
— Я считал, это у меня срач.
«Не больно ты веселился в апартаментах Митеньки», — подумал Рысеев.
— И что мне делать?
— Ничего. Это всего лишь загаженная комната. Ты в ней не живешь.
— В ней никто не живет. И ты сам сказал, что съехал бы на моем месте.
— Я погорячился. Плохая новость: у тебя крайне неаккуратный сосед. Хорошая: ты всегда можешь свалить. Но сначала дождись его и желательно сфотографируй. Ужасно любопытно посмотреть на Митеньку.
Через два часа, закрывая за другом входную дверь, Рысеев подумал, пьяно икнув:
«Мы не проверили под кроватью».
Длинные края простыни. За ними легко схорониться.
— Ну, хорош! — взъярился парень. — Я тут один! Совершенно один, так?
Тигр взирал из-за бамбука.
Ночью ветер атаковал стеклопакеты. Густой туман двигался между зданиями, как сонмища призраков, а в дебрях по бокам шоссе Энтузиастов что-то корчилось и ползало: между корней, по мху, по заиндевелой седой траве.
Рысеев проснулся с гадким привкусом во рту и взмыленным лицом, словно его щеки и лоб лизала псина.
Прогуливаясь бесцельно по улицам, погруженный в раздумья, он заприметил у метро лимонного цвета курточку, старушечьи букли. Заторопился, позвал. Лидия Петровна то ли имела проблемы со слухом, то ли притворялась. Нагнать ее удалось в сквере.
— Геннадий, — сладко заулыбалась хозяйка. Зубы у нее были желтые, в пятнах, будто в жженном сахаре. — Воздухом подышать вышли?
Рядом мамаши катили коляски, щебетала детвора. За подстриженными кустами и лысеющими деревьями возвышались в дымке дома.
— Лидия Петровна, из комнаты соседа запах идет неприятный. Как бы там не сгнило чего.
— Быть того не может! — всплеснула пухлыми ручками женщина, — Митенька у нас щепетильный. Он проконтролировал бы, уезжая.
Вспомнилась серая простыня на зловонной кровати и измаранные обои.
— И все же. Вы бы заскочили. Убедились.
— Не стану же я в его комнату вламываться, — возразила хозяйка. — Денек погодьте, цикл закончится, вернется Митенька.
— Какой цикл?
Лидия Петровна проигнорировала вопрос. Она замерла, уставившись под ноги, сделалась вялой, точно впала в транс. Рысеев проследил за ее взглядом, покосился на зарешеченный водосток. К прутьям прилипли пятипалые листья. В глубине плескалась вода, замурованная река Нищенка.
— Лидия Петровна?
Он подумал о клоуне, прячущемся в канализации. Но ведь то штат Мэн, к тому же — вымысел.
— Журчит, — проговорила женщина, таинственно улыбнувшись. Склонила голову к плечу. — В августе-то затопило нас. У железнодорожной платформы хорду строили. Трубу повредили, бестолочи. Тут, на Плющево, потоп был. Подвалы залило, норы разные. Пока Мосводоканал не очухался. И вылезло всякое.
Рысеев начинал подозревать, что у его хозяйки старческий маразм. Это бы объяснило некоторые моменты. Он прочистил горло и переспросил:
— Так вы зайдете?
— Не сомневайтесь, Геннадий. Надо проконтролировать. Обязательно.
Туман маскировал прохожих, превращал их в бесформенные пятна, плоть от плоти серого морока. На панно, украшающем станцию Перово, конь с головой льва и змеей вместо хвоста, зверь Апокалипсиса, щерил огнедышащую пасть. Возле Знаменской церкви, где императрица Елизавета венчалась с графом Алексеем Разумовским, одноногий калека монотонно стучал костылями по тротуару.
Зеленые лавочки, площадки для воркаута, супермаркет «Пятерочка» — там, где были прежде дремучие леса и непроходимые болота.
Забившись под одеяло, включив свет везде, кроме комнаты Митеньки, Рысеев загуглил «Перово», но попадалась либо жизнерадостная реклама жилья, либо какая-то чушь про дом самоубийц и колдуна Брюса.
Свернувшись калачиком, внимая гудению в трубах, он думал о пустой комнате за стеной.
Проснулся он в темноте, окоченевший. Часы показывали половину третьего ночи. Рысеев намеревался укутаться потеплее и поспеть вернуться в радостный сон о море. Но мочевой пузырь вынудил плестись к унитазу.
Запах яблок, корицы и крупного животного витал в воздухе.
«Что-то мои нервы совсем расшатались», — подумал Рысеев.
На обратном пути он нехотя покосился в глубину коридора. Лужица света, натекшего из комнаты, защищала от непроницаемой тьмы. Он разглядел картинку. Тигр теперь взирал не прямо, а чуть скосив желтые буркалы. Сместив морду. Потому что дверь была приотворена, и в узкой полоске между полотном и вертикальным брусом бурлил мрак.
Рысеев метнулся в свою комнату, грохнул дверью.
Попятился к дальней стене, захлебываясь ледяным страхом. Желудок скрутило, сердце болезненно колотилось.
«Стоп! — воззвал он к логике. — Я же не проверял, действительно ли Димка запер ту долбаную конуру. Это сквозняк откупорил ее. Вот и все объяснение».
Обозленный на себя за панический побег, он распахнул оконные створки и вдохнул полной грудью. Ветер сдул с тумбы салфетки. Сердце постепенно утихомиривалось.
Рысеев уперся ладонями в подоконник, рассматривая пейзаж. Укутанные в дымку здания, беспокойные кроны деревьев, пруд, над которым, словно пар над супницей, клубился туман.
Фонарь, напоминающий сверху двухголового тролля, бросал на асфальт сдвоенные кольца. Нечто серое пронеслось по освещенному пятачку и скрылось в кустах. Так быстро, что одинокий свидетель не успел различить детали. А потом раздался тихий свист, и Рысеев узнал лимонную курточку хозяйки. Она стояла во дворе и посвистывала: ни дать ни взять собачница, выгуливающая пса. Но почему ночью? И почему под его окнами?
Снова серое пятно юркнуло в поле зрения. Исчезло под замшелым козырьком подъезда.
«Это не собака», — чувствуя на языке привкус меди, подумал Рысеев.
Лимонная курточка вошла в подъезд за своим питомцем.
Она что, поднимается сюда?
Рысеев захлопнул окно. Порыв ветра распахнул комнатную дверь. Он вообразил, как едет, дребезжа, лифт, и хозяйка теребит грязную шерсть животины.
Вместо того, чтобы достойно встретить чуднýю женщину, поговорить, он кинулся в кровать и натянул до подбородка одеяло. Из-под полуприкрытых век уставился на дверной проем, а неописуемый ужас терзал нутро. Лязгнул замок, незваные гости вошли в квартиру.
По коридору просеменило что-то большое, горбатое, что-то…
Митенька.
Убралось в боковую комнату.
Массивная фигура Лидии Петровны заслонила обзор. Рысеев смежил веки, осознавая, что это сумасшествие.
— Вы спите?
Хотел бы он спать. И не здесь, а как минимум в Лобне, на Димкиной раскладушке.
— Вы спите? — Голос прозвучал ближе.
Старуха вторглась в его спальню.
«Да вскочи ты, — взмолился Рысеев, — устрой скандал, вышвырни ее и завтра же убирайся сам».
Он лежал, зажмурившись, сжав под одеялом кулаки.
Матрас заскрипел и продавился. Она что, села на кровать? Или…
— Вы спите? — прошипела Лидия Петровна, и он распахнул глаза.
Старуха нависала над ним, грязные сапожки упирались в постель. Ноги она держала прямыми, при этом согнувшись в пояснице и вплотную склонив к квартиранту кривящиеся губы. Поза, достойная акробатов.
— Какого…
— Он не спит! — то ли запричитала, то ли заулюлюкала женщина и отпрыгнула, вмигочутившись на полу.
Бахнул о стену алюминиевый кругляш дверной ручки. Рысеев барахтался, пытаясь сбросить одеяло.
— Вы не бойтесь, — сказала Лидия Петровна с придыханием, — Волглый вам не сделает больно. Если не сопротивляться, не сделает.
Крик застрял в горле, когда Рысеев увидел соседа. Серую, перекрученную, словно древесные корни, тварь, всю состоящую из обрубков собачьих лап, из замусоленных хвостов, из голов безродных дворняг, в чьих скалящихся пастях увязли прелые листья и мертвые мотыльки. Существо должно было смердеть трупами, но все, что ощутил Рысеев, — запах промокшей шерсти, канализации, осени. Оно шло, отталкиваясь многочисленными конечностями, и морды болтались под брюхом, как вымя, а слюна сочилась с клыков. Из нагромождения дохлятины на ошеломленного Рысеева глядело человеческое лицо, тронутое гниением лицо квартиранта. Раззявленный рот пророс гроздью когтистых собачьих лап, а в пустой глазнице извивался, лакая воздух, шершавый красный язык.
Но тот, кого хозяйка назвала Волглым, хоронился за мешаниной морд и лап.
И он первый вцепился в Рысеева.
* * *
— Купавенский пруд, — нахваливала хозяйка, словно не слышала настойчивой трели. — Настоящее украшение Перово! На северном берегу, на улице Лазо, раньше стоял дворец царицы Елизаветы, его проектировал...
— Простите, — вежливо прервал Саша Фирсов, — вам звонят.
По лицу Лидии Петровны, как по водной глади, пробежала рябь. Она закряхтела и потопала в коридор. Саша вертелся, глазея на осенний парк снаружи, на высотки, на спешащих пешеходов.
«И до университета рукой подать», — прикидывал он.
Из прихожей донеслись голоса.
— Я же вам уже говорила...
Хозяйке перечил скрытый дерматиновыми дверями молодой человек.
— Но его родители понятия не имеют, где он.
— Извините, это не моя забота — следить за перемещением бывших квартирантов.
— Я знаю, но...
— Ваш друг съехал, не предупредив. Я считаю, такое поведение недопустимо.
«Козлов везде хватает», — подумал Саша.
— А второй жилец? — не унимался визитер. — Я могу с ним поговорить?
— Он выселился недавно. Развел антисанитарию и дал деру. Хотите — поищите в Казани. А теперь извините, у меня клиенты.
Лидия Петровна хряснула щеколдой сильнее, чем было необходимо.
Саша отлепился от подоконника.
— Итак, на чем мы остановились? — часто моргая, спросила женщина.
— На цене. Четырнадцать тысяч, верно?
— Лучшая цена в Перово.
— Что ж. Меня устраивает.
В коридоре он задержал взгляд на запертых дверях с прикрепленной к ним картиной — желтоглазым тигром среди стеблей бамбука.
— А это комната Геночки, — ласково сказала хозяйка.
Лидия Петровна смотрела снизу вверх, оценивала реакцию возможного жильца. Собранные на макушке волосы натянули скальп, и на старушечьей физиономии зафиксировалось легкая озадаченность. От нее исходил пряный аромат яблок и корицы, и вся она была как пирог, сдобной и мучной.
— Купавенский пруд, — тоном экскурсовода произнесла женщина. — Вырыт в восемнадцатом веке. На том берегу — отсюда не видать — стоял дворец царицы Елизаветы. Сам Растрелли проектировал. А сейчас — кинотеатр «Владивосток». Вы же тоже вроде в кинотеатре работаете?
— Ага. В «Пяти звездах» на Павелецкой.
читать дальше— Да это же доплюнуть можно! — расцвела Лидия Петровна. — С Марксистской на Таганскую, а там, через остановку — на зеленую ветку.
Рысеев кивнул, вновь оглядел комнату. Кровать, тренога с гладильной доской, полки, тумба. В блеклых лучах октябрьского солнца кружились пылинки.
— Получается, — Рысеев потеребил светлую бородку, которая, как он надеялся, делала его старше и солиднее, — четырнадцать тысяч плюс счетчики?
— Дешевле в Перово не сыщете, — затараторила хозяйка. — До метро рукой подать, парк, пляж опять-таки. Я вам, как своему, месячный депозит на две части поделю.
— Тогда, — Рысеев улыбнулся, — будем составлять договор?
В коридоре его внимание снова привлекла запертая дверь. К светло-коричневому полотну из ДСП крепилась дешевая картинка с 3D эффектом: весьма упитанный тигр отдыхал в зарослях бамбука.
— А это Митеньки апартаменты, — ласково сообщила Лидия Петровна и зашелестела бумагами. — С весны арендует, довольный. Правда, он сейчас у родителей гостит в Казани, так что вы, Геннадий, временно на хозяйстве.
Заполнив договор и внеся предоплату, счастливо звеня ключами от первой своей столичной квартиры, Гена Рысеев отправился в Лобню за вещами. Дима Сомов переехал из Харькова полгода назад, но уже сменил мягкое украинское «гаканье» на протяжный московский акцент. У друга Рысеев безвозмездно квартировал в течение месяца.
— Я больше не бомж! — воскликнул Рысеев и вручил Диме бутылку коньяка.
Сомов махнул рукой, и на ладони материализовались рюмки. Зарабатывал он, показывая фокусы.
Товарищи отметили, закусывая алкоголь лимоном и макаронами по-флотски. В Перово Рысеев ехал хмельной и счастливый. Поболтал с мамой, маршируя от станции. С непривычки заблудился среди берез и новостроек. Вон она, угловая двенадцатиэтажка. Опрятный двор, чистый подъезд. И все вызывает эйфорию, даже предвыборная агитация в лифте.
Дома (какое приятное слово!) он включил на ноутбуке «Раммштайн», нагрел воду и принял душ, подпевая Линдеманну. Душевую кабину и кафель не мешало бы отскоблить от грибка. Слив оказался забит, пена достигла щиколоток, и Рысеев, повозившись, вынул целую пробку волос, больше похожих на собачью шерсть. Брезгливо швырнул в унитаз.
Распаренный, он варил кофе и изучал содержимое ящиков. Тарелки, вилки, ложки, сахар, соль. Чашка с размашистой надписью «Митенька». К холодильнику был приклеен магнит — широко улыбающийся рыжий пес. Рысеев отворил дверцы, и из морозного нутра дохнуло несвежим. Прокисла уха в крапчатой кастрюльке. Он поколебался и заткнул посудину крышкой. Пусть сосед сам разбирается со своими продуктами.
Сквозь гремящий индастриал раздался скрип. Стук, точно дверная ручка ударила о стену. Рысеев застыл, удивленный. Затем быстро вышел в коридор. Входная дверь и дверь Митеньки были заперты. Переливались желтые глаза трехмерного тигра. Рысеев пожал плечами: почудилось.
На следующий день он встал выспавшийся и полный сил. Не смог найти зубную щетку, хотя точно помнил, что помещал ее на туалетную полку вчера. Время поджимало, и он почистил зубы пальцем. Позавтракал хлопьями и выскочил в холодное, затянутое сизым туманом утро. Морось висела в воздухе, с пруда дул промозглый ветер, и деревья призывно качали спутанными ветвями.
Яркий мазок выделялся на влажном асфальте в полуметре от Рысеева. Он уставился, огорошенный, на зубную щетку, голубую, совсем как его. Запрокинул голову, отыскал пятый этаж. Окна, естественно, были закрыты. Никто не швырялся из пустой квартиры приспособлениями для гигиены. Мало ли в Москве голубых щеток?
В кинотеатр он прибыл за двадцать минут до начала рабочего дня. Показывали «Крым», «Кингсман», «Оно». Рысеев проверял билеты и указывал зрителям их места. К вечеру ему казалось, что он пропах карамелью и выучил наизусть реплики Пеннивайза. Он был солидарен с Сомовым: работа — не бей лежачего. Но в будущем парень надеялся заиметь уютное кресло в каком-нибудь офисе. Все же дипломированный бухгалтер.
* * *
Чемоданы, не распакованные вчера, оказались перевернутыми, одежда вывалилась на ковер.
— Как я так умудрился? — спросил он в тишине. И решил, что опрокинул свое добро, торопясь утром. Он убрал джинсы и свитера обратно в чемоданы, поужинал гречневой кашей и прыгнул на кровать с ноутбуком. От фильмов тошнило, он врубил музыкальные клипы и бесцельно скролил новостную ленту.
Надежды окрыляли, тревоги душили. Появится ли у него, лимиты́, девушка тут? А деньги — будет их хватать? И мама — справится ли одна?..
Серая тень прошла в зоне расфокуса за монитором. Рысеев вздрогнул. Взор переместился на дверной проем. Свет из комнаты проникал в коридор, но не разгонял полумрак. Вешалка, увенчанная бейсболкой, напоминала огородное чучело. Крупные цветы на обоях собирались в гротескные фигуры.
«Глаза устали», — понял Рысеев.
Захлопнул ноут. Зевнул. Пора баиньки.
Он пробудился ночью и резко сел. Комната вращалась, зыбко изгибались стены. Рысеев заморгал, пытаясь устаканить мир. В дверях — высокий, до притолоки — стоял человек, длинные руки были разведены в стороны, словно для объятий.
Рысеев потер веки и выдохнул облегченно. Это темнота слоится, сгущается и разжижается из-за тусклого мерцания за занавесками. В квартире нет никого.
И все же что-то его разбудило. Звук, будто в коридоре ходили.
Или ползали.
Ругая себя за малодушие, Рысеев поковылял в ванную. Сквозняк обдувал икры. Тигр следил, прячась за бамбуковыми стеблями. Повинуясь порыву, парень подошел к картинке и покрутил ручку — поцарапанный алюминиевый набалдашник. Заперто. Как иначе? Повеяло запахом мокрой шерсти, грязной псины. Рысеев отпрянул инстинктивно. Может, забывчивый Митенька оставил в комнате продукты, и они испортились?
В ванной заворчали разбуянившиеся трубы. Рысеев поежился и ругнулся.
* * *
Рабочий день подходил к концу. На экране отважные касл-рокские подростки уничтожали дьявольского клоуна. Рысеев рассеянно водил взором по залу, пока не уперся в шевелящийся объект справа от себя. За последними возбужденно перешептывающимися рядами возвышалось нечто длинное и неправильное, силуэт с перекрученными лапами и вздымающейся грудной клеткой, огородное пугало, болотная коряга, трепещущее на октябрьском ветру дерево. Корпус фонарика заскользил в мгновенно вспотевших пальцах. Луч ковырнул темноту.
— Да что со мной? — раздраженно поинтересовался Рысеев.
* * *
Вечером он брезгливо изучал собственные джинсы, распятые на постели буквой «V», и прижимал к уху мобильник. Ответили после седьмого гудка.
— Лидия Петровна? Это Геннадий. — Он разгладил штанину механически. — Вы были сегодня у меня?
— Нет, — щелчки в динамике, — я предупреждаю о визите.
— В таком случае... — Он замешкался.
— Что произошло?
— Я думаю, кто-то трогал мои вещи. Штаны вывернуты наизнанку. И кофты, хотя я не доставал их из чемодана. И уха съедена.
— Подожди, заинька, — раздалось в трубке, Рысеев не сразу понял, что фраза предназначена кому-то третьему. — Простите, моя внучка... Так что там съели, вы говорите? Вашу уху?
— Не мою. В холодильнике стояла кастрюля с прокисшей ухой. Ее съели или вылили. Кастрюля пуста.
— Это невозможно, — судя по голосу, хозяйка улыбалась. — Ключи есть только у меня, у вас и у Митеньки.
— А Митенька не мог вернуться?
— Вы бы его увидели, так?
— Так, но...
— У вас ничего не пропало? Деньги, паспорт?
— Все на месте.
— Должно быть, вы сами... — она кашлянула, — вылили суп и забыли об этом.
— Уху, а не суп, — зачем-то исправил он.
Ему приснилась рыжеволосая девочка с лицом юной актрисы из экранизации Кинга. Они держались за руки, и Рысеев все переживал, что его подружка несовершеннолетняя.
Утром комнату будто завесили паутиной. Тусклое солнце едва высвечивало чемоданы в углах. Парень мазнул ладонью по торсу и взвился. На белой постели, на желтой майке отпечатались следы собачьих лап. Точно грязная дворняга наматывала круги, пока он дрых, а потом стояла всеми четырьмя культяпками на его груди и... и что? Нюхала его?
Дважды Рысеев обежал квартиру, и оба раза утыкался в запертую комнату, в желтоглазого тигра.
Это не имело никакого смысла, но на простынях, на ткани футболки вырисовывались темно-коричневые отпечатки.
«Ты запачкался сам», — убеждал рационализм.
— Черта с два, — процедил Рысеев.
В субботу он пригласил к себе Сомова.
Друг посидел на корточках под дурацким тигром и вынес вердикт:
— Проще пареной репы. Шпилька есть?
— Откуда?
— А скрепка?
— Есть!
Кончик скрепки погрузился в замочную скважину.
— А запереть сможешь?
— Запрем, не бойся. Только... что ты там хочешь увидеть?
— Не знаю, блин. Но, Димка, я клянусь, сегодня ночью в коридоре снова кто-то шаркал.
— Угу. То есть твой сосед прячется неделю, чтобы разыграть человека, с которым он не знаком?
— Наверное, нет. Но мне не помешает убедиться. Иначе...
«Иначе я свихнусь», — не договорил он.
Замок щелкнул, Сомов выпрямился и сказал:
— Если за дверью будет стоять Митенька, я обделаюсь.
Дверь скрипнула. Рысеев уже слышал этот звук. Когда мыл голову, тужился на унитазе, когда спал...
В комнате царил полумрак.
— Ну и запашок, — сморщился Сомов. — Как в собачьем приюте.
Сквозь носки Рысеев почувствовал, что ковер мокрый. Мокрый, липкий и вонючий. Стены в отведенной ему комнате драпировали новые обои с геометрическим орнаментом, здесь же обои были старыми, изодранными в лохмотья у плинтусов. Словно пес чесал когти. Занавески практически не пропускали свет, но коридорной люстры хватило, чтобы заметить отпечатки пальцев на внутренней поверхности дверного полотна. А еще царапины на нижней части двери.
— Съезжал бы ты отсюда, приятель, — прокомментировал Сомов.
Они вращали головами в сумерках. Никаких личных вещей, техники, сувениров, книг. Вообще ничего, кроме кровати, застеленной серой простыней в пятнах гнили. Рысеев поймал себя на мысли, что его не удивили бы растущие на смятых подушках грибы.
— Пойдем-ка, — велел Сомов.
На пороге странной комнаты Рысеев спросил:
— Замок открывается и закрывается изнутри?
Сомов подтвердил. Орудуя скрепкой, он вдруг рассмеялся:
— Я считал, это у меня срач.
«Не больно ты веселился в апартаментах Митеньки», — подумал Рысеев.
— И что мне делать?
— Ничего. Это всего лишь загаженная комната. Ты в ней не живешь.
— В ней никто не живет. И ты сам сказал, что съехал бы на моем месте.
— Я погорячился. Плохая новость: у тебя крайне неаккуратный сосед. Хорошая: ты всегда можешь свалить. Но сначала дождись его и желательно сфотографируй. Ужасно любопытно посмотреть на Митеньку.
Через два часа, закрывая за другом входную дверь, Рысеев подумал, пьяно икнув:
«Мы не проверили под кроватью».
Длинные края простыни. За ними легко схорониться.
— Ну, хорош! — взъярился парень. — Я тут один! Совершенно один, так?
Тигр взирал из-за бамбука.
Ночью ветер атаковал стеклопакеты. Густой туман двигался между зданиями, как сонмища призраков, а в дебрях по бокам шоссе Энтузиастов что-то корчилось и ползало: между корней, по мху, по заиндевелой седой траве.
Рысеев проснулся с гадким привкусом во рту и взмыленным лицом, словно его щеки и лоб лизала псина.
Прогуливаясь бесцельно по улицам, погруженный в раздумья, он заприметил у метро лимонного цвета курточку, старушечьи букли. Заторопился, позвал. Лидия Петровна то ли имела проблемы со слухом, то ли притворялась. Нагнать ее удалось в сквере.
— Геннадий, — сладко заулыбалась хозяйка. Зубы у нее были желтые, в пятнах, будто в жженном сахаре. — Воздухом подышать вышли?
Рядом мамаши катили коляски, щебетала детвора. За подстриженными кустами и лысеющими деревьями возвышались в дымке дома.
— Лидия Петровна, из комнаты соседа запах идет неприятный. Как бы там не сгнило чего.
— Быть того не может! — всплеснула пухлыми ручками женщина, — Митенька у нас щепетильный. Он проконтролировал бы, уезжая.
Вспомнилась серая простыня на зловонной кровати и измаранные обои.
— И все же. Вы бы заскочили. Убедились.
— Не стану же я в его комнату вламываться, — возразила хозяйка. — Денек погодьте, цикл закончится, вернется Митенька.
— Какой цикл?
Лидия Петровна проигнорировала вопрос. Она замерла, уставившись под ноги, сделалась вялой, точно впала в транс. Рысеев проследил за ее взглядом, покосился на зарешеченный водосток. К прутьям прилипли пятипалые листья. В глубине плескалась вода, замурованная река Нищенка.
— Лидия Петровна?
Он подумал о клоуне, прячущемся в канализации. Но ведь то штат Мэн, к тому же — вымысел.
— Журчит, — проговорила женщина, таинственно улыбнувшись. Склонила голову к плечу. — В августе-то затопило нас. У железнодорожной платформы хорду строили. Трубу повредили, бестолочи. Тут, на Плющево, потоп был. Подвалы залило, норы разные. Пока Мосводоканал не очухался. И вылезло всякое.
Рысеев начинал подозревать, что у его хозяйки старческий маразм. Это бы объяснило некоторые моменты. Он прочистил горло и переспросил:
— Так вы зайдете?
— Не сомневайтесь, Геннадий. Надо проконтролировать. Обязательно.
Туман маскировал прохожих, превращал их в бесформенные пятна, плоть от плоти серого морока. На панно, украшающем станцию Перово, конь с головой льва и змеей вместо хвоста, зверь Апокалипсиса, щерил огнедышащую пасть. Возле Знаменской церкви, где императрица Елизавета венчалась с графом Алексеем Разумовским, одноногий калека монотонно стучал костылями по тротуару.
Зеленые лавочки, площадки для воркаута, супермаркет «Пятерочка» — там, где были прежде дремучие леса и непроходимые болота.
Забившись под одеяло, включив свет везде, кроме комнаты Митеньки, Рысеев загуглил «Перово», но попадалась либо жизнерадостная реклама жилья, либо какая-то чушь про дом самоубийц и колдуна Брюса.
Свернувшись калачиком, внимая гудению в трубах, он думал о пустой комнате за стеной.
Проснулся он в темноте, окоченевший. Часы показывали половину третьего ночи. Рысеев намеревался укутаться потеплее и поспеть вернуться в радостный сон о море. Но мочевой пузырь вынудил плестись к унитазу.
Запах яблок, корицы и крупного животного витал в воздухе.
«Что-то мои нервы совсем расшатались», — подумал Рысеев.
На обратном пути он нехотя покосился в глубину коридора. Лужица света, натекшего из комнаты, защищала от непроницаемой тьмы. Он разглядел картинку. Тигр теперь взирал не прямо, а чуть скосив желтые буркалы. Сместив морду. Потому что дверь была приотворена, и в узкой полоске между полотном и вертикальным брусом бурлил мрак.
Рысеев метнулся в свою комнату, грохнул дверью.
Попятился к дальней стене, захлебываясь ледяным страхом. Желудок скрутило, сердце болезненно колотилось.
«Стоп! — воззвал он к логике. — Я же не проверял, действительно ли Димка запер ту долбаную конуру. Это сквозняк откупорил ее. Вот и все объяснение».
Обозленный на себя за панический побег, он распахнул оконные створки и вдохнул полной грудью. Ветер сдул с тумбы салфетки. Сердце постепенно утихомиривалось.
Рысеев уперся ладонями в подоконник, рассматривая пейзаж. Укутанные в дымку здания, беспокойные кроны деревьев, пруд, над которым, словно пар над супницей, клубился туман.
Фонарь, напоминающий сверху двухголового тролля, бросал на асфальт сдвоенные кольца. Нечто серое пронеслось по освещенному пятачку и скрылось в кустах. Так быстро, что одинокий свидетель не успел различить детали. А потом раздался тихий свист, и Рысеев узнал лимонную курточку хозяйки. Она стояла во дворе и посвистывала: ни дать ни взять собачница, выгуливающая пса. Но почему ночью? И почему под его окнами?
Снова серое пятно юркнуло в поле зрения. Исчезло под замшелым козырьком подъезда.
«Это не собака», — чувствуя на языке привкус меди, подумал Рысеев.
Лимонная курточка вошла в подъезд за своим питомцем.
Она что, поднимается сюда?
Рысеев захлопнул окно. Порыв ветра распахнул комнатную дверь. Он вообразил, как едет, дребезжа, лифт, и хозяйка теребит грязную шерсть животины.
Вместо того, чтобы достойно встретить чуднýю женщину, поговорить, он кинулся в кровать и натянул до подбородка одеяло. Из-под полуприкрытых век уставился на дверной проем, а неописуемый ужас терзал нутро. Лязгнул замок, незваные гости вошли в квартиру.
По коридору просеменило что-то большое, горбатое, что-то…
Митенька.
Убралось в боковую комнату.
Массивная фигура Лидии Петровны заслонила обзор. Рысеев смежил веки, осознавая, что это сумасшествие.
— Вы спите?
Хотел бы он спать. И не здесь, а как минимум в Лобне, на Димкиной раскладушке.
— Вы спите? — Голос прозвучал ближе.
Старуха вторглась в его спальню.
«Да вскочи ты, — взмолился Рысеев, — устрой скандал, вышвырни ее и завтра же убирайся сам».
Он лежал, зажмурившись, сжав под одеялом кулаки.
Матрас заскрипел и продавился. Она что, села на кровать? Или…
— Вы спите? — прошипела Лидия Петровна, и он распахнул глаза.
Старуха нависала над ним, грязные сапожки упирались в постель. Ноги она держала прямыми, при этом согнувшись в пояснице и вплотную склонив к квартиранту кривящиеся губы. Поза, достойная акробатов.
— Какого…
— Он не спит! — то ли запричитала, то ли заулюлюкала женщина и отпрыгнула, вмигочутившись на полу.
Бахнул о стену алюминиевый кругляш дверной ручки. Рысеев барахтался, пытаясь сбросить одеяло.
— Вы не бойтесь, — сказала Лидия Петровна с придыханием, — Волглый вам не сделает больно. Если не сопротивляться, не сделает.
Крик застрял в горле, когда Рысеев увидел соседа. Серую, перекрученную, словно древесные корни, тварь, всю состоящую из обрубков собачьих лап, из замусоленных хвостов, из голов безродных дворняг, в чьих скалящихся пастях увязли прелые листья и мертвые мотыльки. Существо должно было смердеть трупами, но все, что ощутил Рысеев, — запах промокшей шерсти, канализации, осени. Оно шло, отталкиваясь многочисленными конечностями, и морды болтались под брюхом, как вымя, а слюна сочилась с клыков. Из нагромождения дохлятины на ошеломленного Рысеева глядело человеческое лицо, тронутое гниением лицо квартиранта. Раззявленный рот пророс гроздью когтистых собачьих лап, а в пустой глазнице извивался, лакая воздух, шершавый красный язык.
Но тот, кого хозяйка назвала Волглым, хоронился за мешаниной морд и лап.
И он первый вцепился в Рысеева.
* * *
— Купавенский пруд, — нахваливала хозяйка, словно не слышала настойчивой трели. — Настоящее украшение Перово! На северном берегу, на улице Лазо, раньше стоял дворец царицы Елизаветы, его проектировал...
— Простите, — вежливо прервал Саша Фирсов, — вам звонят.
По лицу Лидии Петровны, как по водной глади, пробежала рябь. Она закряхтела и потопала в коридор. Саша вертелся, глазея на осенний парк снаружи, на высотки, на спешащих пешеходов.
«И до университета рукой подать», — прикидывал он.
Из прихожей донеслись голоса.
— Я же вам уже говорила...
Хозяйке перечил скрытый дерматиновыми дверями молодой человек.
— Но его родители понятия не имеют, где он.
— Извините, это не моя забота — следить за перемещением бывших квартирантов.
— Я знаю, но...
— Ваш друг съехал, не предупредив. Я считаю, такое поведение недопустимо.
«Козлов везде хватает», — подумал Саша.
— А второй жилец? — не унимался визитер. — Я могу с ним поговорить?
— Он выселился недавно. Развел антисанитарию и дал деру. Хотите — поищите в Казани. А теперь извините, у меня клиенты.
Лидия Петровна хряснула щеколдой сильнее, чем было необходимо.
Саша отлепился от подоконника.
— Итак, на чем мы остановились? — часто моргая, спросила женщина.
— На цене. Четырнадцать тысяч, верно?
— Лучшая цена в Перово.
— Что ж. Меня устраивает.
В коридоре он задержал взгляд на запертых дверях с прикрепленной к ним картиной — желтоглазым тигром среди стеблей бамбука.
— А это комната Геночки, — ласково сказала хозяйка.
Автор: Максим Кабир
@темы: рассказы, сущности, старики и старухи, не своё
ла от
