Король зомби

[эстерс]

vmir.su/interesting/misc/76196-zhutkiy-kospley-...

@темы: картинки, ссылки, не своё

---

Richard Luong

[эстерс]

@темы: картинки, не своё

---

Stefan Koidl

[эстерс]

Иллюстрации потаенных страхов, от которых невозможно оторвать взгляд…



interesnoznat.com/interesno/illyustracii-potaen...

@темы: картинки, ссылки, не своё

---

Дэвид Гриннэл. ТРЯПКА

[Мэлис Крэш]

Ничего бы, наверное, не произошло, если бы весна так никогда и не наступила. Зимой не случилось ничего необычного, и так бы все и тянулось, вероятнее всего, пока погода оставалась холодной и миссис Хиддингботтом не выключала отопление.

Однако вполне можно допустить, что миссис Хиддингботтом оказалась виновата в том, что произошло. Не то чтобы были какие-то основания подозревать ее в злом умысле, но просто она обладала двумя недостатками, которые присущи практически всем хозяйкам дешевых гостиниц, — она была слегка воровата и не слишком чистоплотна.

Ей не стоило так спешить и отключать батареи в самом начале марта. Ведь март — обманчивый месяц, и миссис Хиддингботтом должна была догадаться, что за коротким потеплением снова наступит холодная погода. Хотя постороннему человеку трудно было бы искать какую-либо причинно-следственную связь случившегося с невнимательностью миссис Хиддингботтом во время уборки, которую та производила осенью, в ноябре. Но, вероятно, ей не следовало забывать ту тряпку за батареей в одной из комнат на третьем этаже.

Тряпка, естественно, была грязной после уборки, но дело даже не в этом. Ведь протирка мебели не требует идеально чистой тряпки. Хотя… Кто знает? Не стоило, наверное, брать для этого тряпку с засохшей кровью от куска мяса, который лежал на ней.

Но что поделаешь? Миссис Хиддингботтом была забывчивой и не слишком умной пожилой вдовой и вполне соответствовала дому, в котором держала меблированные комнаты, — мрачному зданию из серого кирпича в пригороде Нью-Йорка, полвека назад считавшемуся элитным пригородным домом. Теперь же здесь селились одинокие неудачники из провинции, пытающиеся найти в большом городе свое место под солнцем.

Итак, в том, что миссис Хиддингботтом забыла старую грязную тряпку за батареей, не было ничего удивительного.

Но с этого все и началось.

Мистеру Трепаниди, который снимал эту комнату, следовало бы прибраться, однако он всегда был слишком усталым и занятым: целый день работал на заводе, и, когда возвращался в свое жилище, сил у него хватало лишь на то, чтобы просмотреть страницы спорта и комиксов в вечерних газетах.

Батарея, за которой лежала тряпка, была паровой, что также достаточно необычно. Но дом-то старый, и эту допотопную систему отопления владелец установил много-много лет назад. В декабре из батареи закапало, и на полу рядом с тряпкой образовалась лужица. Кроме того, из неисправного вентиля сочился пар. Вентиль давно следовало бы починить, но, поскольку батарея умудрялась оставаться горячей, миссис Хиддингботтом не удосужилась сделать это. Ну и вдобавок хозяйка не переносила сквозняков, поэтому зимой окна почти не открывались, и днем, когда Трепаниди был на работе, в комнате становилось очень жарко.

Трудно сказать, что является причиной химической реакции. Некоторые ученые склонны думать, что жизнь — это физический процесс, который невозможно воспроизвести в лабораторных условиях. Каждый знает, что некоторые химические вещества притягиваются к источнику тепла, а другие к свету, и эти вещества необязательно органические. «Тропизм» — научный термин, который используется в том случае, когда вы верите в гипотезу, что живая материя — вещество с большим количеством тропизмов, а неживая имеет очень малое количество тропизмов или не имеет их вовсе. Правда, это только лишь один взгляд на природу вещей. Ведь тепло, влага и компоненты жира были единственными составляющими при зарождении жизни в каком-нибудь кайнозойском болоте несколько миллиардов лет назад.

Что, однако, вполне могло бы быть правдой, если бы весна так и не пришла. Потому что миссис Хиддингботтом однажды утром в начале марта выключила батареи. Но к вечеру снова похолодало, как в феврале. Миссис Хиддингботтом, будучи ленивой женщиной, решила не включать батареи до следующего утра, а после действовать в зависимости от погоды и жалоб жильцов.

Как бы то ни было, Трепаниди был найден мертвым на следующее утро. Миссис Хиддингботтом постучалась к нему, потому что он не спустился к завтраку, и, не получив ответа, вошла в комнату. Жилец лежал в постели, посиневший и холодный, будто был задушен во сне.

Поднялся страшный шум, но толком ничего выяснить не удалось. Несколько усталых детективов обшарили комнату вдоль и поперек, назадавали массу глупых вопросов, составили несколько протоколов и затем передали дело на откуп следователю и похоронной команде. Трепаниди не имел родственников, значит, никому не было дела, жив он или мертв; не имел бедняга также ни друзей, ни врагов, поэтому можно исключить и случайных посетителей. Вероятно, решили все, он сам случайно задохнулся под одеялом. Конечно, тело было необычайно холодным в тот момент, когда миссис Хиддингботтом обнаружила его, но кому придет в голову обсуждать такую мелочь?

Нашли, правда, жирное пятно на простыне, такие же пятна на полу и немного плесени на лице умершего. Но никого этот факт абсолютно не взволновал.

Немногочисленные пожитки мистера Трепаниди передали его сводной сестре из Бруклина, которую, по всей видимости, случившееся не слишком потрясло. Миссис Хиддингботтом, как положено, денек походила в черном, а затем дала объявление о сдаче комнаты. Она все же произвела там небольшую уборку, но тряпка осталась на прежнем месте, поскольку миссис Хиддингботтом не удосужилась заглянуть за батарею.

В следующую неделю погода оставалась холодной, и в доме поддерживалось тепло.

Новым жильцом комнаты на третьем этаже стал нервный молодой человек откуда-то из северных штатов. Он питал большие иллюзии относительно жизни и общества. Нью-Йорк представлялся ему идеальным местом, чтобы начать новую жизнь.

После четырех дней пребывания в городе молодой человек — звали его Стормблоу — стал еще более нервным. Он целыми ночами курил сигарету за сигаретой лежа в постели, чего миссис Хиддингботтом не одобряла, поскольку это означало пепел на полу и пятна на мебели (хотя их и так было предостаточно), но не стала ничего предпринимать.

Когда в очередной раз потеплело, миссис Хиддингботтом оставила батареи включенными, поскольку не собиралась обманываться дважды. В результате чего в комнатах стало невыносимо жарко — ведь окна по-прежнему оставались закрытыми. На следующий день хозяйка отключила батареи, потому что в помещении были настоящие тропики.

Но мартовская погода изменчива, и около девяти вечера похолодало. Миссис Хиддингботтом, собираясь ложиться спать, решила, что если утром снова станет тепло, никто не будет жаловаться. Что могло или же не могло быть правдой, но, в сущности, значения не имело.

Стормблоу явился домой около десяти, открыл окно, разделся, положил пачку сигарет и пепельницу на пол рядом с кроватью, выключил свет, лег в кровать и закурил, выпуская дым вверх в темноту. Докурив одну сигарету, он тут же вынул другую и прикурил ее, а окурок бросил в стоявшую на полу пепельницу.

(Тепловое притяжение, несомненно, является той химической силой, которую никто не может отрицать наверняка!)

Стормблоу послышалось что-то вроде шлепка, однако он не обратил на это внимания. Ночью в доме постоянно раздавались какие-то звуки. Тихий неясный свист он приписал мыши. Потянулся за новой сигаретой. Нашарил в темноте пачку, достал сигарету, прикурил и опустил руку вниз, чтобы затушить окурок в пепельнице.

Он прижал окурок к чему-то влажному, напоминающему использованный носовой платок. Раздался шипящий звук, и что-то обернулось вокруг его запястья. Стормблоу быстро отдернул руку, но что-то вцепилось в нее мертвой хваткой. Стормблоу попытался стряхнуть это…

Тряпка за батареей остывала, по мере того как воздух в комнате холодел. А вокруг не было ничего, что могло бы послужить источником тепла. ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ЛЕЖАЩЕГО В КРОВАТИ ЧЕЛОВЕКА. И тряпка накрыла его лицо — излучающую тепло кожу и дымящуюся сигарету.

Миссис Хиддингботтом разбудила сирена пожарной машины — большая часть третьего этажа выгорела полностью.

Ни у кого не вызвало сомнений, что причиной пожара послужила привычка молодого человека курить в постели. Миссис Хиддингботтом получила страховку и купила новый дом, продав старый за бесценок одной вдове, которая тоже хотела заняться гостиничным бизнесом.

@темы: рассказы, предметы и вещи, не своё

---

Лето (Эл Саррантонио)

[Скрёб-поскрёб]

Этот день был прекрасен, как будто в него уместилось все лето. Сухой жар поднимался из трещин на тротуарах и, слегка мерцая, колыхал растущую в них коричневую траву. В застывшем воздухе висела тишина, солнце светило раскаленной монетой с бледного безоблачного неба, неподвижные зеленые листья, иссушенные и обожженные, томились от безветрия.

Вращающиеся оконные вентиляторы гнали раскаленный воздух с улицы в комнаты. Газеты шуршали страницами на кухонных столах, пока над ними пролетал искусственный ветерок, да так и замирали, горячие, никем не прочитанные. Тарелки, оставшиеся после завтрака, были позабыты на столе, тарелки с несъеденным обедом (скукожившийся черный хлеб, пожухлые листья салата, сухая, как бумага, клякса горчицы) стояли рядом. Утренний кофе, заваренный в двух кружках, от дневной жары все еще был тепловат.

— Фух, Мейбл, ну и жарища. — Джордж Мэдоус сидел в кресле, развалившись, как наевшийся до отвала человек. Рубашка и брюки его были расстегнуты, но не из-за переедания, а из-за жары.

Мейбл, его жена, лежавшая без сил на соседнем диване в халате с узором из пожухлых подсолнухов, которые в вялом диссонансе сливались с потертыми маргаритками на обивке дивана, попыталась что-то сказать и не смогла. Продолжая слабо обмахивать себя журналом в правой руке, она сделала еще одну попытку.

— Обычная… жара, — удалось вымолвить ей хриплым голосом, после чего она закрыла глаза, чтобы предотвратить дальнейшие замечания.

— Да, — слабо произнес Джордж, тоже закрывая глаза. Он всегда вставлял последнее слово и сейчас не смог промолчать. Собравшись с силами, он добавил то, что Мейбл и так было прекрасно известно: — По радио сказали, что может стать еще жарче.


Трое двенадцатилетних парней ненавидели лето.

Так было не всегда. Когда-то лето принадлежало им. С первого дня каникул до той минуты, когда снова раздавался жуткий школьный звонок, они распоряжались летом, как его хозяева. Были бейсбол, и теннис, и минигольф, и игра в шарики в горячей пыли. Была охота на бабочек, и были монархи с оранжево-черными крыльями, огромные, как птеродактили, и почти столь же неуловимые. Были походы к секретному озеру с кувшином, были капли озерной воды и микроскоп Лема для рассматривания живущих в них амеб. Они плескались с утра до самого вечера, и на закате из озера выползали раскисшие от воды существа, сморщенные, как изюм, чтобы обсохнуть и отдохнуть в последних лучах солнца. По ночам был телескоп Монка, огромная сухая холодная луна, проплывающая через окуляр, как рябой воздушный шарик, и Сатурн, висящий молчаливо и величественно внутри золотого кольца. Были ночевки во дворе, и была палатка Шепа, освещенная изнутри, но не светлячками, а фонариками мальчиков, читающих комиксы. Был запах «Стерно» и теста для оладий на следующее утро. Был металлический привкус теплой воды в скаутских флягах.

Лето было их временем, временем вдали от учебников и грозящих пальцев родителей, временем мальчишек. И в этом году оно началось так же, как всегда: тетради в черно-белых обложках засунуты подальше, карандаши заброшены под кровати в комки пыли, школьные формы спрятаны в самую глубину гардеробов.

А потом хватаешь промасленную, пахнущую кожей бейсбольную перчатку и айда на двор! В начале лета было всё: грязные кеды, короткие штаны, росистое утро, уступающее место свежей дневной жаре, вечерние грозы, распугивающие игроков теплыми и большими, размером с игральный кубик, каплями, неожиданная прохлада, заставляющая зябко поеживаться. Озеро, еще озеро и еще больше озера; ночная прохлада; резкий холодный вкус мороженого и колы из бутылки в ведерке со льдом, горячая сосиска, источающая пар из-под кучки тушеной капусты. Кино в автокинотеатре из грузовичка дяди Джеда, в котором двое прятались под брезентом. Утром, днем и вечером это было лето.

Настоящее лето.

Пока что-то… не начало меняться…

Первым это заметил Шеп, когда они сидели в домике на дереве днем где-то в середине августа. Они как раз закончили меняться карточками с бейсболистами и взялись спорить, сколько карточек (только парных!) нужно прицепить к спицам велосипеда, чтобы они начали трещать, при этом продолжая другой спор о том, кто из девчонок красивее, Маргарет О’Херн или Энджи Бернстайн, когда Шеп вдруг поднял голову и принюхался, точь-в-точь как собака. Нога, просунутая в одну из многочисленных дыр в полу, прекратила качаться, как маятник, и замерла.

— Ты чего? — спросил Лем, а Монк, нахмурившись, оторвался от нового выпуска «Склепа ужасов».

— Выключай мозг, Шеп, — недовольно буркнул Монк. — Сейчас лето.

— Только из-за того, что ты не хочешь говорить о девчонках, или о волосатых ногах, или о… — начал было Лем, но осекся, когда посмотрел на лицо Шепа.

— Что-то не так, — промолвил Шеп, оставаясь в позе пойнтера, почуявшего дичь.

Лем хохотнул, но тут же замолчал, увидев серьезные глаза Шепа. Шепотом он произнес:

— Что значит «не так»?

Шеп, не шевелясь, сказал:

— Разве ты не чувствуешь?

Монк, решительно тряхнув головой, вернулся к комиксу, но на лице Лема появилось озабоченное выражение. Шеп никогда не ошибался в таких вещах.

— Я… ничего не чувствую… — еле слышно промолвил Лем.

Лениво, не отрывая взгляда от «Склепа ужасов», Монк пихнул ногой кед, и тот упал на голень Лема. Комок рыжей грязи отвалился от рифленой подошвы и стек по его голой ноге.

— Ну что, чувствуешь что-нибудь, Лемник?

— Тихо! — резко произнес Шеп, и это была не просьба.

Двое других мальчиков замолчали, и Монк наконец сел, без труда найдя задом самую большую дырку в полу, которую они называли — разумеется! — «сортир». Нечто вроде легкого шипения, что-то похожее на жуткий стрекочущий звук, который издают цикады, прошелестело мимо его уха и скользнуло по щеке, хотя ни единое дуновение ветра не шелохнуло горячий утренний воздух.

— Что это?..

— Становится жарче, — просто сказал Шеп.

— Может, открылась Адская пещера? — засмеялся Монк, но никто его не поддержал.


Днем было слишком жарко, чтобы купаться. Так продолжалось и следующие три дня. Они покинули кривобокий домик на дереве, изготовленный из досок разного размера и кое-как сколоченных разрисованных оранжевых ящиков, и переместились в подвал Монка, где было сыро, но прохладно.

Еще никогда не бывало настолько жарко, чтобы нельзя было сходить на озеро.

Никогда.

Они перечитали всю коллекцию комиксов Монка, покрывшихся плесенью от долгого хранения в подвале. Из досок, слишком плохих даже для домика на дереве, Монк соорудил в углу лабораторный столик, и они принялись возиться с химическим набором, чтобы сделать такие штуки, которые сначала желтые, а потом становятся красными, и другие, из которых дым идет. Они поиграли с рогатой антенной старинного телевизора, огромного деревянного ящика с крошечным, размером с книгу, черно-белым экраном, и настроили канал фильмов про чудовищ. Какое-то время сквозь полосы и снежок на экране они наблюдали за тем, как человек с планеты Икс буйствует в шотландских болотах. Потом Монк принес миску винограда. Часть ягод они съели, а остальными принялись стрелять друг в друга, кладя их в рот и хлопая по щекам, чтобы виноградинки вылетали, как снаряды из пушки.

Но все это время они невольно косились на окна подвала, за которыми был свет и была жара.

— Может, нам все равно пойти искупаться? — наконец предложил Монк на второй день.

Пройдя полдороги до секретного озера, истекая потом и задыхаясь, они повернули обратно. Солнце на небе сделалось еще горячее и даже как будто больше.

Вернувшись в подвал, поиграли в дартс, потом выстроили рядами пластмассовых солдатиков и посбивали их стеклянными шариками и резинками.

Пока Лем и Шеп разговаривали о запахе пота из-под мышек и о бритье, Монк сидел насупившись.

И каждую минуту в течение этих трех дней их взгляды устремлялись на окна подвала высоко под потолком, наполненные светом и закрытые, чтобы не пропускать летнюю жару.


В ту ночь они взяли на секретное озеро телескоп Монка, палатку Шепа и радио отца Лема.

Радио транслировало музыку и рассуждения о жаре. Воздух был сухим и горячим, как в духовке. С безоблачного неба усмехалась Луна, наклонившаяся под каким-то странным углом, а через некоторое время в темноте появились и звезды, но в раскаленном воздухе они казались далекими и тусклыми. Телескопом они так и не воспользовались. Мальчики немного поплавали, но за эти три дня вода в озерце так нагрелась, что сделалась похожей на теплый чай. Внутри палатки было так же жарко, как снаружи, и, пытаясь заснуть, они долго беспокойно ворочались. Когда решили почитать комиксы, фонарики быстро потускнели, а потом и вовсе погасли.

В темноте Лем попытался снова заговорить о Маргарет О’Херн с Энджи Бернстайн и о том, как Шеп тоже запишется в их легкоатлетическую команду, когда осенью они перейдут в среднюю школу, но Монк велел ему заткнуться.

Потом совершенно неожиданно Шеп произнес:

— Что думаете об Адской пещере?

— А что пещера? — фыркнул Монк. — Думаешь, она правда ведет в ад?

— Так говорят.

Лем, помолчав, сказал:

— Думаешь, из-за нее жара не заканчивается?..

— Хотел бы я знать, — ответил Шеп.

— Ты что, и впрямь думаешь… — начал Лем.

— Спи! — прервал его Монк.


Утром стало еще жарче.

Над деревьями поднялось солнце цвета топленого масла. Монк поставил маленькую сковородку на две банки «Стерно», но никто не хотел есть, поэтому он даже не стал готовить завтрак. Воду из фляг вылили, потому что на вкус она была, как жидкий алюминий.

Жара усиливалась.

«Сегодня на градусниках девяносто девять градусов, — щебетало радио, — и кто знает, что будет завтра? Напомню, что ночью температура опустилась всего до восьмидесяти девяти. Надеюсь, ваши вентиляторы работают на всю мощность или у вас под рукой есть холодильник, куда можно засунуть голову!»

Далее диктор поведал, что бюро погоды не известно, почему установилась такая жара.

— Как это им не известно? — удивился Шеп. — Разве они не должны этого знать?

И словно в ответ жизнерадостный голос из радио произнес: «Судя по всему, друзья, эта жара не связана с погодой! Если верить метеорологическим показателям, сейчас должно быть около восьмидесяти с половиной градусов тепла с умеренной влажностью! Как вам такое?»

— Как вам такое! — презрительно скривился Монк.

Радиоголос, снова как будто в ответ, прощебетал перед самым началом рекламы: «Друзья, только представьте, а что если прохладно уже никогда не станет?»

Шеп посмотрел на друзей, и лицо его вдруг сделалось мрачным.

— Может быть, он и прав, — промолвил он.


Дождя не было следующие несколько дней. Темные грозовые облака собирались на западе, обещая прохладу и влагу, но, надвигаясь, разваливались на части и растворялись, как дым из трубки в высоком голубом небе. Трава из ярко-зеленой стала грязно-коричневой, ровные прямоугольные газоны за одну ночь изменили цвет и умерли. В городе немногие оснащенные системами кондиционирования воздуха заведения (универмаг «Фербер» и магазин «Полезные мелочи» с новеньким кондиционером, угнездившимся над входной дверью и поливающим входящих посетителей теплой водой из плохо установленного конденсатора) были забиты людьми, которые ничего не покупали, а лишь бродили, как зомби, между стеллажами, ища прохлады. Температура перевалила за сотню днем и по ночам опускалась градусов на десять. На дорогах брошенные машины с открытыми капотами и недовольно шипящими радиаторами приткнулись к тротуарам, напоминая доисторических рептилий. Похожие на бронтозавров пустые автобусы замерли без движения на остановках, зевая распахнутыми дверями на пустые белые скамейки.

Птицы перестали петь, утром было жарко, как в полдень. Собаки тяжело дышали в будках. Комары исчезли, а мухи неподвижно висели на оконных сетках. Пауки не выползали из темных уголков.

Вода из холодных кранов исходила паром.

Температура поднялась еще выше.


Трое двенадцатилетних парней совершили еще одно паломничество к секретному озеру. Им до смерти надоел подвал Монка, они поставили все опыты, перечисленные в руководстве химического набора, и даже по глупости начали наобум смешивать реактивы, пока из очередной кучки не повалил рыжий удушливый дым, от которого им пришлось убегать наверх. Все равно в подвале было уже слишком жарко, хоть с закрытыми окнами, хоть с открытыми. Холодильник на кухне Монка гудел, как недовольный робот, его дверь распахнули, чтобы хоть немного остудить воздух. Молоко прокисло, и его неприятный запах смешался с кислой вонью гниющих овощей. В раковине громоздилась гора немытой посуды. Радио жужжало надоедливым насекомым. Родители Монка уехали в «Полезные мелочи» остудиться кондиционером.

«…и даже жарче. Температурные рекорды побиты не только в Соединенных Штатах, но также в Европе и Азии… — вещало радио, хотя голос ведущего звучал уже не так жизнерадостно, почти устало. — Местные власти убедительно просят всех склонных к тепловым ударам…»

Монк с Шепом собрали все продукты, которые нашли, взяли палатку Шепа, которая валялась, кое-как свернутая, в углу, и отправились на озеро.

«Уже зафиксировано сорок смертельных случаев…» — трагическим голосом сообщило радио, прежде чем за ними захлопнулась дверь.


Это было все равно что идти по печи в хлебопекарне. Жару источали не только земля и воздух, но и все, что было вокруг. Они чувствовали ее ступнями через подошвы кедов, коленями, веками. Волосы на их головах стали горячими. В воздухе не было ни капли влаги.

Шеп посмотрел на солнце, и глаза сразу же заболели.

— Мне все равно, насколько теплая вода, — сказал Монк. — Хуже не будет.

Было. Добравшись до озера и начав раздеваться, они увидели, что от воды поднимается пар, в ней плавают мертвые рыбы, похожие на плоские пластиковые игрушки.

— Ну и ладно, — сказал Монк, ступил в воду и взвыл.

С ужасом на лице он повернулся к друзьям и показал им покрасневшую ногу.

— Тут правда горячо! — воскликнул он.

Лем сел на землю и взялся руками за голову.

Монк дрожащими руками начал снова натягивать на себя одежду.

Шеп убежденно сказал:

— Кто-то украл наше лето. Мы пойдем в Адскую пещеру и вернем его.


— А? — произнес слабый голос у кухонного стола. Джордж Мэдоус смотрел на пар, поднимающийся над наполовину пустой чашкой кофе. Кофе он налил себе полтора часа назад, но тот все еще не остыл.

Он поднял руку, чтобы взять чашку, посмотрел на оставшееся на столе пятно пота и снова опустил руку.

— Мейбл? — позвал он сухим скрипучим голосом. Вентилятора слышно не было, и, когда Джордж Мэдоус с трудом повернул голову, он увидел, что халат жены выглядит так, будто он тает вместе с ней, впитываясь в диван. Ее правая рука все еще сжимала журнал, но теперь замерла неподвижно, глаза будто остекленели. Дыхание почти прекратилось.

— Боже… — выдохнул он, закрывая глаза и вставляя последнее слово, хотя она ничего не сказала. — Стало еще жарче…


Трое двенадцатилетних парней стояли перед укрепленным гниющими бревнами входом в пещеру. С ними была ржавая красная тележка Монка, наполненная, как фургон пионеров Запада, всякими нужными и полезными вещами: радио; два фонарика с новыми батарейками (работал один из них); три пачки овсяных хлопьев; шесть комиксов (без повторов); большой термос чая со льдом; четыре жестяные банки теплой крем-соды; моток веревки для сушки белья, украденный со двора матери Лема; крысоловка, из-за которой они по дороге долго смеялись («А что, если там крысы будут?» — настаивал Лем. «Может, сразу гориллы?» — возражал Шеп. В конце концов Шеп устал спорить и просто бросил крысоловку на общую кучу); игрушечный пистолет; кухонный нож с поломанной ручкой; распятие; Библия. Последние два предмета добавил Шеп, сказав: «Мы же будем спускаться туда» и не пожелав слушать возражений. Вошли.

В пещере было темно и, по сравнению с открытым пространством, почти прохладно, но, чем дальше они шли, тем становилось темнее и жарче. Тела мальчиков покрылись потом, но они не замечали этого. Им встретился поворот налево, за ним крутой подъем, на котором не оказалось ничего интересного, а потом они вышли к обрыву, окружившему их настоящей темнотой и заставившему остановиться.

Лем, тащивший тележку, порылся в куче вещей, достал неработающий фонарь, потом раскопал исправный и вручил его Шепу.

Включив фонарь, Шеп обвел лучом лица друзей.

— Что, струсили? — спросил он.

— Может, останемся здесь на ночь? — предложил Лем.

Шеп взглянул на часы, посветив фонариком на руку.

— Сейчас только два часа дня!

Посмотрев назад, они увидели круто уходящий вниз склон, на дне которого лежал круг света, казавшийся горячим и далеким.

— Я есть хочу, — сказал Монк.

— Позже, — отрубил Шеп и направил луч вперед. Перед ними были темнота и почти отвесный спуск. Монк и Лем пошли вперед вслед за лучом.


После двадцати минут спуска, которые показались им бесконечными, черная ручка тележки выскользнула из потной руки Лема. Тележка с грохотом понеслась вниз.

— Берегись! — крикнул он. Монк с Шепом едва успели отпрыгнуть в стороны, пропуская тележку.

Какое-то время раздавался удаляющийся в земные недра грохот, потом он стих, и снова наступила тишина.

— Зачем ты сказал, чтобы мы отошли? — накинулся на Лема Шеп. — Мы же могли остановить ее!

— Ничего, мы ее найдем, — вставил Монк.

— Извините… — промямлил Лем.

— Ладно. Монк прав. — Луч фонаря снова устремился вперед, и они продолжили спуск.


Прошло два часа. Лему хотелось пить, а Монку — сделать привал, но Шеп упрямо шагал вперед Теперь здесь было, пожалуй, даже жарче, чем снаружи, и Лем, тяжело дыша, наконец робко спросил:

— Думаешь, мы почти… там?

— Ты хочешь сказать, в аду? — ответил Шеп и добавил: — Если мы там, то у нас больше нет распятия, и защищаться нам нечем. Оно уехало в тележке. Монк фыркнул. Шеп раздраженно направил луч фонарика на него, и в ту же секунду свет потух.

— О-о-о, — захныкал Лем.

— Тихо, — приказал Шеп. — Наверно, батарейка отошла.

Они услышали, как он в темноте потряс фонариком, но тот не загорелся.

— Может, крышка ослабла…

Они услышали металлический щелчок и звук рассыпавшихся по полу частей фонарика.

— Ну вот! — протянул Монк.

— Помогите собрать! — приказал Шеп, но теперь в его голосе звучали нотки отчаяния.

— Я слышу крыс! — вдруг воскликнул Лем, и все замерли.

Что-то быстро проскользнуло и зашуршало в темноте перед ними.

— Опускайтесь, давайте фонарик собирать, — сказал Шеп, и несколько минут слышалось только испуганное дыхание, хлопанье и шуршание ладоней по земле.

— Нашел стекло! — неожиданно воскликнул Шеп.

— А вот отражатель, — прибавил Монк.

— А что, если тут крысы ползают? — испуганно произнес Лем, но Шеп не обратил внимания на его слова.

— Осталось найти крышку и одну батарейку. Вторая осталась внутри.

— Нашел батарейку! — раздался через пару секунд ликующий голос Монка.

— А я не могу найти крышку, — упавшим голосом отозвался Шеп.

— Говорю вам, тут крысы! — едва сдерживая слезы, пролепетал Лем.

— Тоже не нахожу крышку! — сказал Монк.

Темнота снова наполнилась шуршанием рук и тяжелым дыханием.

Неожиданная вспышка света ослепила их, погасла и ослепила снова.

— Крышка не нужна… Могу пальцем придержать, — сообщил Шеп.

Держа фонарь двумя руками, он навел луч света на друзей. Монк все еще шарил руками по земле, а Лем стоял с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене.

Луч упал вниз, побегал по камням и замер на красном пластиковом кружочке.

— Крышка! — завопил Монк, бросаясь к ней.

— Дай мне! — сказал ему Шеп.

Опять сделалось темно, послышалось сопение, и через миг снова вспыхнул свет.

Друзья стояли, переводя дух.

Через минуту их дыхание успокоилось.

Но шуршащий звук не прекратился.

— Крысы! — закричал Лем и взвизгнул.

Луч фонарика опустился вниз и выхватил из темноты лежащую на боку искореженную красную тележку, коробку хлопьев с прогрызенным углом и длинную жирную серо-бурую крысу, которая, принюхиваясь, засовывала усатую морду в крысоловку.

Раздалось громкое «клац!», от которого луч фонаря дрогнул, и Шеп в темноте позади услышал нервный смешок Лема.

— Видали?


На ночлег остановились через два часа. Если верить часам Шепа, было десять. Фонарик снова погас, на этот раз из-за батареек, но Шеп переставил в него батарейки из второго, неработающего фонаря. Они устали, хотели есть, пить и изнывали от жары. Тележка была на ходу, но теперь при каждом повороте передних колес издавала громкий скрип. Ручка у нее погнулась, но Лему удалось ее выправить. Они нашли все, что в ней было, кроме одной банки шипучки, которую Монк благополучно раздавил ногой, как только они двинулись в путь. Теперь Монк источал сильный запах крем-соды, и друзья то и дело над ним подтрунивали.

— Нам на завтра батарейки понадобятся, — с серьезным видом произнес Шеп. Он нашел большое ровное место, где они смогли остановиться, что-то вроде уступа на склоне, за которым не было ничего, кроме пустоты.

Стояла плотная липкая жара, и они чувствовали, что жар поднимается снизу.

— А что будет, когда батарейки сядут? — поинтересовался Лем.

— Нужно экономить, — ответил ему Шеп.

— Но что будет..?

— Не бойся, — сказал Шеп, и в ту же секунду Монк прикрикнул:

— Да заткнись ты, Лем!

В темноте они ели, пили теплую шипучку и чай, в котором не осталось льда, и прислушивались. Но слушать было нечего. Ни крыс, ни гудения огня, ни капающей воды — ничего. Только неощутимый ухом звук нарастающей жары.

— Надеюсь, мы уже близко, — сказал Лем. — Я домой хочу.

— А что ты будешь дома делать? — отозвался Шеп. — Если мы не найдем чего-то здесь…

Остальное осталось недосказанным.

Они сели в тесный кружок вокруг фонарика, как вокруг костра.

Шеп со смешком сказал:

— Эй, а мы ведь так и недоговорили об Энджи Бернстайн!

Лем тоже рассмеялся.

— И о том, как у тебя подмышки воняют.

— И о твоих усах! — не растерялся Шеп.

Монк молчал.

— Эй, Монк, — повернулся к нему Шеп. — Ты уже брился?

— А бе-одорантом брызгался? Ты пахнешь, как крем-сода, но еще ты воняешь, как лошадь.

Монк изобразил сонный храп.

— Эй, Монк…

Храп прекратился.

— Отстаньте.

Лем засмеялся:

— Мальчик — крем-сода!

— Мальчик — лошадиная задница! — подхватил Шеп.

Монк ничего не ответил и вскоре захрапел по-настоящему.


Шеп разбудил их в семь по своим часам.

Сначала он не мог двигаться. Было трудно дышать и так жарко, что ему показалось, будто над ним повис паровой утюг. Он понимал, что так жарко быть не должно. Он почувствовал это, почувствовал запах и вкус жары точно так же, как почувствовал их в домике на дереве.

— Сегодня мы должны найти конец, — мрачно произнес он.

Поели и попили в темноте, как вчера вечером. Теперь они не разговаривали. Лем задыхался, он судорожными короткими вдохами глотал воздух.

— Мы… как будто… в… барбекю… — прохрипел он. — Невозможно… дышать…

Включили радио. По всем волнам раздавалось только шипение, пока вдруг не возникла местная радиостанция. Они услышали голос того же самого диктора, только теперь в нем от веселья не осталось и следа.

— …сто десять градусов сегодня, дорогие слушатели, — сказал он. — И это первое сентября! Местные пруды высохли, вчера три часа не было электричества. Это происходит повсюду. Ледники тают, а в Австралии, где сейчас конец зимы, вчера температура поднялась до отметки девяносто девять градусов…

Они выключили радио.

— Идем, — сказал Шеп.


Через полчаса заплакал Лем.

— Я больше не могу! — прохныкал он. — Пошли домой. Я хочу поплавать в озере, хочу готовиться к школе. Хочу осенние каталоги посмотреть, и чтобы ночью холодно было!

— Уже мало осталось, — невозмутимо произнес Шеп, хотя ему тоже было трудно дышать. — Мы должны это сделать, Лем. Если у нас получится, может, мы вернем все, как было.

Шеп навел луч фонаря на Монка, который молча тащился впереди.

Свет фонаря начал слабеть, когда они добрались до огромного завала из камней. Не обращая внимания на помеху, Шеп в тускнеющем луче фонаря снял крышку батарейного отсека радио и вытащил батарейки.

Они не подошли по размеру, поэтому он вставил их обратно и включил радио, оставив его шипеть фоном. Свет фонарика, дрогнув, погас, потом снова загорелся.

— Скорее! — закричал Шеп. — Проверьте с боков, можно ли здесь пройти!

Лем послушно бросился влево, но Монк не двинулся с места. Шеп нетерпеливо протиснулся мимо него, щелкая кнопкой фонарика и извлекая из него драгоценные желтые лучи.

— Здесь прохода нет, — коротко сообщил с левой стороны Лем.

Шеп, мигая фонарем, отчаянно водил рукой по краю завала, надеясь найти дыру, провал, лаз.

— Ничего… — задыхаясь, слабо произнес он и направил последний луч на Монка. — Может, тут есть трещина? Может, получится обрушить эту стену?

— Здесь нет трещины, — ровным голосом промолвил Монк. — И мы не сможем ее обрушить. — Неожиданно его ноги подкосились, и он плюхнулся на каменный пол пещеры.

Шеп выключил фонарь, включил и стал водить слабым, оранжевым, как тыква, лучом по всему завалу.

— Должна быть…

— Нет никакой Адской пещеры, — таким же лишенным интонации голосом произнес Монк. — Это сказка. Мой отец рассказывал ее мне, когда мне было семь лет. Это обычная шахта, которая выработалась, а потом обвалилась.

— Но…

— Это все из-за меня, — безвольным голосом прохрипел Монк. — Жара, бесконечное лето. Это из-за меня.

— Что? — удивился Шеп и подошел к нему. Лем с другой стороны сел на пол.

— Это все я… — повторил Монк.

Лем заплакал, замяукал, как раненый котенок, и снова погас свет. В темноте Шеп принялся щелкать фонариком.

— Я! — яростно воскликнул Монк.

Шеп еще раз нажал на кнопку, фонарик на миг загорелся, как гаснущая свеча, озарив призрачным светом лицо Монка, после чего опять погас.

— Я не хотел, чтобы оно закончилось, — раздался из темноты монотонный шепот Монка. — Я хотел, чтобы оно никогда не заканчивалось.

— Чтобы не заканчивалось что? — растерянно спросил Шеп.

— Это лето, — со вздохом просопел Монк. — Которое мы проводили вместе. Я не хотел, чтобы мы… менялись. Ведь мы менялись. Мы разговаривали о девчонках, а не о бейсбольных карточках, о волосатых ногах, а не о комиксах про монстров, о том, как воняют подмышки, а не об озере и телескопе. Раньше мы все делали вместе, а теперь и это начало меняться. Вот поступили бы мы в среднюю школу, ты захотел бы встречаться с Энджи Бернстайн, а ты занялся бы легкой атлетикой. Потом стал бы встречаться с Маргарет О’Херн, а карточки и комиксы засунул бы в чулан вместе с шариками, палаткой, фляжкой и сачком. Химический набор пылился бы в углу подвала. Я видел, что так будет. Все начало меняться, а я этого не хотел.

— Но как?.. — спросил Шеп.

В кромешной темноте он почти услышал, как Монк пожал плечами, а потом шмыгнул носом.

— Не знаю, как я это сделал. Я просто очень хотел. Каждую ночь, когда ложился спать, думал об этом. Каждый день молился. Каждый раз, когда вы с Лемом начинали говорить о девчонках, о волосатых ногах и о бритье, я молился все громче. А потом это как-то случилось. И я не смог все вернуть, как было…

Лем вскрикнул и начал тихо подвывать скрипучим голосом.

Стало еще жарче, а потом еще жарче. Радио, до сих пор работавшее, исторгло приглушенный звук статического разряда и замолчало.

В душной, тесной, невыносимо жаркой пещере фонарь последний раз брызнул тусклым светом, озарив заплаканное лицо Монка.

— Простите меня… — прошептал он.


— Мейбл? — прокаркал Мэдоус.

Он уже почти не мог говорить. Слова с трудом пробивались сквозь раскаленный воздух, который стал еще жарче. Его жена лежала без движения на диване, ее высохшая рука свесилась с края и касалась пальцами упавшего на пол журнала. Халат ее уже окончательно слился с обивкой дивана, как будто растворился в ней. Вентилятор в окне остановился. Небо сияло. Клубы пара поднимались с пола, из подвала, с земли. Сознание Джорджа вяло отметило запах дыма и огня.

— Мейбл? — позвал он, хотя уже не чувствовал под собой кресла. Он ощущал себя легким, как хлопья пепла, поднимающиеся над костром.

Глаза его нагрелись так, что перестали видеть.

Он сделал последний хриплый глоток обжигающего воздуха, когда мир вокруг него превратился в огонь и бушующее пламя.

И даже сейчас он не смог удержаться и вставил последнее слово. Выпуская из легких остатки воздуха, он надтреснутым шепотом произнес, хотя его уже некому было услышать:

— Да. Совсем жарко.

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Крипота со Снача

[Скрёб-поскрёб]

Шёл я утром на работу, в центре мухосранска. Впереди мужик стоит и тётка (ну представьте себе обычную, полную тётку) не пенсионного возраста на вид, но волосы были седые. Почти когда поравнялся с ними, она резко перестаёт разговаривать и прям мне в лицо стала смотреть. Я боковым зрением вижу, что продолжает смотреть, одновременно с этим выгибаясь вдруг и знатно так удивился. Прошёл чуть дальше, оборачиваюсь, а она так и смотрит, изогнувшись буквой Г (спиной назад), я естественно подумал, что поехавшая какая-то и дальше себе пошёл. Дико для меня это было.

Дело было на вокзале того же мухосранска. Стою там, людей уже почти нет и баба какая-то пьяная плетется. И как начала сама с собой орать: "ДА ОТЪЕ%#ИСЬ ТЫ УЖЕ ОТ МЕНЯ! Я ТЕБЯ УЖЕ УБИЛА, СЛЫШИШЬ? УБИЛА! СУКА, СВОЛОЧЬ!", плюхнулась на асфальт и продолжила это прочитать, рыдая. Тут я вообще не удивился, подумал, что белочку поймала.

Вспомнил, друг рассказывал. Шли они (одноклассник и другой парень) вечером зимой со школы с кружка. Видят - бабка незнакомая сидит на обочине. Ну они подумали, что она упала. Подошли, говорят: "Вам помочь?". А бабка: "Ну помогите, если душенька лишняя". Ну они и свалили оттуда. Хотя может бабка просто прикалывалась, не знаю.

У нас в центре городе ходит двухметровый мужик, весь во всяких пальто, похож на мешок. На голове пакет обмотанный проволокой, в руках палка, слепой наверное. Криповый очень. Еще тоже по центру часто бегает парень лет 20, всегда хихикает и улыбается, просит деньги доехать до детдома. При виде детей прикрывает рот и хихикает, и говорит, что ненавидит мальчиков (сквозь смех). Часто его встречаю.

Живу в Ростове. Однажды, поздно вечером, я шел по Гвардейскому переулку. Людей было мало, но впереди была какая-то девушка(шла мне навстречу). Я еще издалека заметил, что с ней что-то не так - она шла как зомби, пошатываясь, у нее было тощее телосложение, как-то неестественно вывернута нога, перекошена линия плеч. Когда я прошел мимо нее, я увидел что у нее бессмысленно открыт рот, глаза смотрят в никуда и она протяжно тихо стонала на манер зомби из Халф-Лайфа. При всем при этом она была хорошо одета и с чистенькой сумочкой. Мой друг тоже видел эту девушку и тоже на Гвардейском. Она дико жуткая, один-в-один как зараженная из фильмов про зомби.

Жил в нашем доме на 5 этаже алкоголик, жил один, постоянно буянил, хату громил, с балкона бутылками кидался в прохожих, но никак не могли на него управу найти, вот если как говорится, ударит ребенка бутылкой тогда и приходите, а пока это хулиганство просто. Ну так вот, стучится однажды это тело к нам в квартиру ночью, открывает батя, этот синяк весь трясется и говорит что "там это... за мной пришла, под раковиной сидит". Ну батя пошел с ним, тот тычет под раковину, говорит, вот она сидит баба, выгони ее, выгони, она за мной пришла. А там разумеется пусто. Ну батя репу почесал, сказал ему идти проспаться и ушел. В общем в итоге этот синяк ночью повесился на ручке на ремне. Такие дела.

На остановке в районе местного военкомата и дома моей на данный момент бывшей тян тоже около пяти лет назад приметил паренька, который как-то странно машет руками. Первый раз я просто подумал, что он под чем-то и просит прикурить. Но потом стал снова и снова его замечать в том районе и у соседних остановок, причём его жесты не менялись, а ходил он кругами практически. Как-то слышал в автобусе, что он таким стал после того как его какие-то гопники избили. Самое интересное, что совсем недавно видел такого же типа в районе ж/д вокзала, который километрах в четырёх от описанного выше места находится и издалека даже решил, что это он и есть, но вблизи увидел, что лицо совсем другое. А сегодня уже ближе к первому месту увидел полноватого мужика невысокого роста, который остекленевшим взглядом смотрел в никуда и махал кому-то рукой. Мде.

Как-то дед мой шел по лесу, увидел шалаш, а в шалаше кости, не человеческие скорее всего, но крупные. Ничего казалось бы необычного, лес, животные умирают, естественно. Но почему они были в шалаше? Почему они лежали в кучке? Было несколько черепов разных животных. Дело было это в 1984 если что. Но это еще и не все, через год в деревне объявился какой-то монах, грязный, в лаптях, с седой бородой и огромным нательным крестом. Сказал, что его сюда послали какие-то нуждающиеся души, мол черт у вас в лесу поселился, животных мучает и изводит, накормите мол, а как пруф привел то, что в лесу кости, логово это. Это рассказал сосед моему деду, тут дед и охренел. Монаха этого больше не видели, а дед больше в лес не ходит.

Вот вам стори, как-то услышал ее от машиниста и его помощника, пока они курили, я просто стоял рядом, ждал пока прибудет поезд с моими друзьями и слушал их историю:
- Савву знаешь? (машинист)
- Да (помощник)
- Вот он в среду ехал, на 40-ом дед стоит, весь в черном, руки раскинул и стоит, ну он с Антохой вышел, сказал деду, мол иди, не мешай. Дед вообще не реагирует. Потом смотрят, а он без глаз стоит, выколоты, удивились сильно. Знаешь, это еще и ночью было же, страшно им стало, попытались деда в первый вагон усадить, так он ни в какую, вообще ни в какую, как к земле приделанный стоит. Ну сообщили диспетчеру как есть, а он им, мол столкните его в обочину, сейчас мы за ним приедем, тут быстрее будет, ремонтники привезут его сюда к нам. И пусть остается Антоха с ним, мало ли, оказывайте ему помощь. Савва пусть ведет до первой. А лучше пусть останется и проводник какой, хрен знает что там с дедом. Деда вообще никак не столнуть, каменный, ну потом короче...
- Ладно, давай там расскажу уже... (машинист)

Я как-то ехал в электричке и увидел мужика, который сидел в серой куртке, серых штанах, серой шапке, серых ботинках. Ну, мало ли как человек оделся, но когда я вышел на станции, он тоже вышел. Подошел ко мне почему-то и спросил, почему так холодно, если сейчас ЛЕТО ПО ЮЖНОМУ ЦИКЛУ. я удивился и сказал: " Простите, что?"
Он посмотрел на меня такими расстроенными глазами, будто я ему сказал, что началась война. Я переспросил его, но он сказал, что он очень замерз и спросил где погреться. Я указал на кафе возле станции. Он развернулся и ушел. Но когда проходил через турникет, он приложил свою большой палец и прошел, при чем, он сделал это так непринужденно, как если бы вы разблокировали телефон. Я проследил за ним, увидел как он зашел в кафе, сел около окна и стал вертеть в руках какую-то невидимую штуку. Он именно вертел что-то, но в руках его ничего не было, я подумал, что он все же просто поехавший и пошел по своим делам. Наверное, мне стоило предложить ему помощь и пообщаться, но к сожалению, я стеснительный.

Я шёл около леса в глуши околодеревенской, это глубокая весна была , и тут сзади появился человек, одетый как карикатурный шпион времен холодной войны (тренч, рубашка с галстуком, шляпа, даже, удивительно, туфли).
Он спросил меня как добраться до города, в этом конечно ничего странного, и я уж сбросил из разума все странности самого образа, но когда я ему ответил про примерное положение ближайшего ПГТ, он задал ещё один вопрос.
Я не помню, как это точно звучало, но что-то типа "Ты помнишь, кто ты?"
Причём это не звучало как-то безумно из его уст, он будто задал такой же вопрос как "который час?" легко и непринуждённо.
Я думал, что ответить или спросить в ответ, но он развернулся и пошел в ту же сторону, откуда, судя по всему, пришёл.
Это при том, что ПГТ находится как раз по моему маршруту впереди. Это очень странно, как мне кажется. У меня впечатление что матрица даёт сбой , а теории заговора не так и бредовы.

Вышел покурить вечером, уже темно было. Смотрю мужик пьяный или ушибленный встает окровавленный, ну я прохожу мимо. Потом оборачиваюсь, вроде ковыляет. Дальше иду, но думаю, нет, щас упадет замерзнет(очень холодный день был), умрет. Может скорую вызову или на крайняк в подъезд пущу. Поворачиваюсь - нет мужика нигде, улица пустая вообще, шел он медленно очень, не мог ускакать за секунд 40. Все посмотрел под лестницами, в кустах. Нигде нет, лужа крови есть, а мужика нет.

Гуляли с другом по городу днем в будний день, в школе еще учились, каникулы фигли. Улицы пустынные, никого нет, еще и день знойный был. И вдруг дождь начинается, прям такой крепкий, ливень. Мы с другом побежали под козырек какого-то магазина. Пока бежали сильно промокли. Стоим под козырьком и смотрим, идет дедуля, в какой-то советской одежде, ухоженный, с рюкзачком рыбацким в белой хлопковой кепке. Идет под дождем спокойной. Мы сначала не поняли, что с ним не так, просто за ним наблюдали, а потом друг на друга безумными глазами посмотрели. Этот дедуля не намокал. Вся его одежда была сухая, а он шел под ливнем.

Катался на велосипеде по городу (мухосранск 70к). Проезжал мимо каких-то гаражей (жестяные самострои) и увидел, как на дороге валяется катушка от магнитофонной кассеты с лентой, идущей куда-то за гараж. Катушка не лежала, а двигалась, как будто кто-то тянул ленту. Потом промелькнула мысль, что что-то здесь не так, крутанул педали и свалил подальше. Скорее всего, это был педофил.

У одной знакомой среди ночи зазвонил телефон. Она взяла трубку и на том конце провода услышала голос женщины, которая сказала такую фразу "Ты что ещё жива? Имей ввиду, до утра не доживешь". На это телефонный разговор окончился.

Живу и работаю ночным продавцом в мелком городишке, скорее даже пгт на крайнем севере. Места гиблые и богом забытые. Полно историй о пропавших людях в окрестных лесах и всякой чертовщине. Возможно как-нибудь напрягу местных и старожилов на предмет подобных баек, но это, уже совсем другая история. Откровенной крипоты кроме общей атмосферы, нет. Иду я на работу в 9 вечера через пустые улицы провинциального мухосранска, ряды хрущёвок, разваленные бараки, ну ты понел. Небольшой магазинчик при хлебопекарне, находится фактически за чертой города, дальше - только поля и леса. Что тоже заставляет меня давануть кирпич. И есть у меня, несколько постоянных клиентов, о которых я и хочу рассказать.
Весёлый хач. Приходит часто, довольно дружелюбный. Очень плохо говорит по-русски. Несколько раз пытался мне что-то рассказывать, но я нихрена не понял из его тарабарщины. Очень любит сладкое. Он постоянно покупает пирожные, и пьёт чай, чтоб не соврать, ложками с 6 сахара. Не знаю почему, но этот момент меня напрягает. Может он просто весёлый сладкоежка...Но я то знаю, что он - жук-инопланетянин.
Чипполино. Прозван так мной за абсолютно круглую форму головы, и любовь к луковому хлебу. В противовес к хачу всегда серьёзен и молчалив. Приходит каждую(!) ночь, и покупает два батона с луком. Всегда расплачивается подрасчет. Очень мутный и странный тип.
Каланча. Именно из-за этого ублюдка, я начал держать под прилавком здоровенный кухонный нож. Каланчей прозван за огромный рост навскидку, явно больше двух метров и худобу. Всегда носит ветровки и пуховик с плотно надвинутыми капюшонами, его лица я не смог рассмотреть ни разу. Приходит также каждую ночь. Абсолютно молча заходит, молча несколько минут оглядывает товар, и также молча уходит. Он ещё ни разу ничего не купил, анон. Ни разу. Пару раз я порывался с ним заговорить и выяснить, какого собственно хрена ему надо. Может он что-то специфическое ищет, мало ли. Мои вопросы он игнорировал, и молча уходил. В общем, как-то так.

Недавно стоял на остановке, ждал автобус в универ. Вдруг ко мне подвалил мужик лет 50-55 с длинными сальными волосами и в очках, вылитый Градский, но похудее. Не смотря на сальные волосы выглядел норм, одет хорошо. Подвалил он почему то именно ко мне и стал задавать вопросы, а какой сейчас год? А какой это город? Я зачем то ему ответил, вдруг у него склероз или маразм какой нибудь, а его родственники потеряли. Тут он задумчиво замолчал, а потом стал выдавать какую то адовую речь что он ГАРРИ ГУДИНИ. Что он знает способ перемещения во времени оказался в 2018 в моем мухосранске и не может вернутся в своё время. На резонный вопрос откуда он знает русский, он ответил что он полиглот и уже побывал и пожил в разных временах и местах и в России не первый раз лол. Дальше он стал спрашивать чем тут занимаются люди, куда я еду, что происходит сейчас? Я тогда знатно удивился, но приехал мой автобус и я уехал.

Помню в старой квартире за стенкой жила довольно странная пожилая пара. Стоял однажды, смотрел на свои окна и кого-то ждал у подъезда. Заметил краем глаза, что какая-то злобная бабка глядит на меня из окна. Стал смотреть на нее, думал, может подумает, что я ебнутый какой-то, и уйдёт. Нет. И так я очень часто её палил. Однажды стою, замечаю снова её, иногда поглядываю на их окно, через какое-то время она отошла и пришёл дед, стал смотреть на меня, а минут через пять она опять его сменила, но пришла уже с кружкой чая. Это чего так сильно надо ждать, чтобы прям чаю нельзя отойти попить было? Никаких стремных звуков с их стороны не доносилось, лично не видел, потому что вход к ним был с другого подъезда, но стена смежная. Ещё помню у них были на окне несколько крестов сделанных из ягод рябины приклеенных на скотч. Даже гуглил в свое время что-то на счёт этого. Гугл пишет, что рябина способна отогнать от человека призраков смерти и вернуть его в наш мир, а ягоды клались на окно как оберег.

Этим летом средь бела дня иду по центру города, уже почти дошел до своего двора, вижу - впереди меня идет какой-то карлан (реально, ростом где-то 155), лет 36, и что-то сам себе под нос говорит. Я его обгоняю, он как только со мной взглядами пересекся, так прибавил голоса и я одновременно услышал что он там бормочет. А он говорил сам себе так боевито что мол А ВОТ ПРИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ-ТО ЖИЛИ, А СЕЙЧАС ВОТ ХРЕНОВО ВСЕ и т д и т п. Все бы ничего, но этот карлан пошел за мной! Я иду - он следом, я перехожу дорогу - он за мной. Я захожу в арку двора - и он тоже! И все громче так ВОТ РАНЬШЕ-ТО МЫ ЖИЛИ-ТО А СЕЙЧАС БАРДАК! И тоном таким ностальгично-возмущающимся. Я решительно ускорил шаг, и он внезапно отстал и вышел из двора.

Соседка пожилой человек за 80 лет, сейчас уже по-видимому ее нет в живых, она давно cъехала с дома. Никакими причудами, когда жила она не славилась, была обычной пожилой бабушкой, но один раз когда мы отъезжали с отцом на машине со двора, то я увидел как соседка вышла на порог подъезда брежневки и начала биться головой об столб, я подумал эпилепсия или что-то в этом роде. Сказал отцу, чтобы он притормозил и посмотрел на то, что происходит, но отец сказал, что ничего странного не заметил и реально даже как будто ничего не заметил, хотя буквально в трех шагах бабка в конвульсиях билась головой(!). Отец быстро отъехал и все, я потом ничего не спрашивал, как-то странно было, самое парадоксальное в увиденном, что соседка потом как ни в чем не бывало была здорова и даже насколько знаю не лечилась на тот момент.

Года четыре назад, начинал бегать летом, рано утром. А у нас там была на окраине практически реставрация от музея, старые то ли фрески, то ли скульптуры, в общем каменщики все это латали днём, а утром все было накрыто тканью.
Получалось что с дороги ( она была повыше) мне открывался полный вид каждый день на это. Было пасмурно и тихо, моросил дождь, и тут эта ткань начала подниматься, оттуда вышел в одних плавках мужик и спокойным шагом пошёл куда ему надо.
Понимаю там бомж или алкаш, но мужик был абсолютно ухоженным, чистая кожа, подкачан основательно.

Ехали мы на дачу, которая под Нижним Новгородом, было темно уже, стоял туман, и тут резко перед машиной появился силуэт мужичка, который голосовал. Мы остановились с батей, мужик представился Петрушкой (странно для мужика, которому на вид лет 40), и что он из дачного кооператива Звездный. Мы с батей даже о таком никогда не слышали, но вообщем сели и поехали, потому что мужик сказал, что ему тут до местного села доехать, у него там сын. В 30 км, было действительно местное село, но оно было практически заброшено, в нем никто не живет из молодежи практически. Как раз нам было это по пути, наша дача была дальше этого населенного пункта. Надо отметить, что от мужика веяло каким-то перегноем, сам он был грязный, будто его вымазали в грязи и одели в зловонную одежду. Доехали, мужик вышел, поблагодарил, и дал нам в знак благодарности череп осла. Мы дико удивились, а батя даже прикрикнул матом на него, и отбросил череп, потому как Петрушка протянул его именно ему. Батя дал по газам, и мы помчались на дачу. И вот тут мы в двойне охренели, потому что проехав около километра, этот Петрушка опять голосовал. Мы проехали, и больше его не видели, но сошлись с батей на том, что это был черт.

Мы сидели в компьютерном клубе на ночь и на нас приходил смотреть некий чел. Просто стоял и смотрел на нас через окно. Ему было пофиг, какая на улице погода, дождь, мороз или снег. Стоял, смотрел и не двигался. Обычно он где-то 3 часа так мог стоять и смотреть. С виду вроде нормальный такой, одет не плохо. Однажды мы пожаловались на него администратору клуба. Попросили нас на ночь не закрывать. Сам администратор с нами не сидел всю ночь, он домой уходил спать, а нас тупо в клубе закрывал, потом утром открывал. Нас то много, а он один. Хотели выйти и люлей ему дать. В общем вышли, а он убежал. Бежал надо сказать довольно быстро, мы его не догнали. Однажды мы решили по городу пройтись, поискать где он обитает, может случайно на него наткнёмся. В итоге нашли. Оказалось что он дурачок, что-то там с отставанием развития у него. А смотрел он якобы на нас из-за того что просто не мог понять что это за штуки (компьютеры) и что мы за ними делаем.

Как-то в нашем мухосранске появилась одна странная парочка. Мужик и женщина. Ходили они оба в одинаковой одежде. Сами они были довольно худые (даже щёки впалые), а одежда безразмерная на них была. Как минимум размера на 2-3 больше чем нужно. К примеру какие-нибудь серые свитера с свисающими рукавами. Штаны они обычно какой-то бечёвкой подпоясывали. Не сказать что сами они чуханы. Вроде мытые, мужик всегда гладко выбрит, баба причёсана, волосы в хвост собраны. Они просто ходили среди людей, но ничего не говорили. Хотя многие считали их сектантами типа адвентистов седьмого дня или Аум Сенрикё. Жили они (это я потом уже выяснил) на окраине города в частном доме. В магазине покупали только ряд товаров: яйца, гречку, манку и пшено. Иногда покупали кагор. Вот так вот они ходили год, никого не трогали, а потом начали происходить странные вещи. Вот к примеру они тихо как обычно идут и проходят мимо людей. И вдруг кто-нибудь один из них подскочит ни с того ни с сего к человеку. Причём совершенно к рандомному, будь то мужчина, женщина, ребёнок, молдаванин, не важно. И как начнёт нести выбранному человеку дичь наподобие вот такой: "И сгинешь ты в гиене огненной, сука е%?ная, тварь, чёрт! Ждёт смерть тебя настолько мучительная, что ты сам ох&$шь от всего, что тебе уготовано!" Ну и всё вот в таком роде. Причём реально и к детям приставали. И вот однажды они так подвалили к местному бандюгану, а он со своей бабой на прогулке был. Ну он им фэйсы тогда знатно разнёс. Однако через две недели того бандита и его пассию нашли задушенными. Причём им обоим после смерти вырезали половые органы. А эта странная парочка "сектантов" с тех пор пропала.

Ехал в электричке как-то и подсел мужик, это было в 2004, выглядел как-то странно, весь взъерошенный, немного как-то бомжеватого вида, острижен лысо. Ну мало ли, пьянчуга, думал я. Ну мы ехали, а электричка была пустая, а ехать долго, ну мы с ним как-то так разговорились, он мне рассказал, что он с Глизериновой (хз, что это означает, но я запомнил) планеты. Мол, планета была вся повержена какой-то чумой, и побороть это не возможно было, потому что у каждой планеты есть своя болезнь, что бы очищаться. Но у его расы были телепорталы, и он один из немногих выживших. Он хотел на другую, но по ошибке попал на нашу, а топливо используется какое-то вещество, которое у нас еще не скоро придумают и вообще мы совершенно не развиты в отличии от его. Он еще пару раз посмеялся над тем, что мы используем нефть как топливо, и сказал что через лет 100 вода у нас иссякнет, ведь вода - самый ценный и важный элемент жизни. Раньше делали целые планеты, гораздо больше Земли под водоемы, что бы черпать из них воду. Когда мы вышли, на конечной, он сказал мне отвернуться - я вообще так внимательно его слушал, что был готов делать что угодно. И так, я отвернулся, и потом тут же повернулся, а его не было. Вот так вот, вот вам и настоящий пришелец. Так же он мне еще пару вещей рассказал, что вся трагедия у него произошла когда у нас был 17 век, и все это время он здесь живет, ведь технологии позволяют ему жить в 500-700 раз больше чем нам. И ждет он, что когда-нибудь у нас найдут этот элемент, что бы он мог дальше путешествовать. Так же он, помню, сказал, что все похожи друг на друга, что все жители обитаемых планет - более или менее похожи на людей. И есть три стадии цивилизаций:
1) до освоения космоса
2) освоения космоса, как у нас
3) агрессивность, захват других планет и галактик
4) мирное сосуществование-наивысшая категория цивилизации

@темы: безумие, рассказы, это случилось на самом деле, старики и старухи, не своё

---

Арка

[Скрёб-поскрёб]

Не скажу, что разгадал тайну нашей арки, но есть у меня одна догадка. Может быть, она и вам покажется интересной. Этому мрачному переходу сквозь жилой дом можно было бы придумать какое-нибудь зловещее название. Например, Проклятая арка... или Арка мертвецов.

Хотя нет: и то и другое годится только для детских страшилок. Всё-таки не зря, наверное, это место называли просто аркой. Через неё почти никто из местных не ходил. Плохая это была примета. Жильцы дома не ленились переться в обход. Особенно вечерами. Бабки болтали невесть что. Да ладно бабки! Интеллигентные, казалось бы, люди пересказывали друг другу всякие бредни. И мой собственный дед, который жил в этом самом доме, верил, что арка эта «сатанинская».

Дом тот построили в 1939 году. И говорят, что всякая чертовщина начала твориться почти сразу: однажды кто-то из горожан встретил в той арке солдата. Половина лица его была в ожогах. Одна рука была в бинтах. Гимнастёрка вся просалена. Солдат курил папиросу и был такой довольный, такой улыбчивый, будто его не беспокоили раны.

Горожанин от удивления открыл рот. Откуда в маленьком тупиковом городишке взяться солдату? Почему он такой, будто с войны?.. Стал тот мужик всем рассказывать про эту встречу, но никто ему не верил. А через год началась война. Много ребят из нашего города призвали на фронт и много в наш город потом приходило похоронок. История эта у нас известна всем. Даже те, кто про арку не знает, хоть раз слышали о «раненом солдате».

А вот история посвежее: шла тётя Женя из магазина. Сумки тяжёлые. Ноги уже не молодые. Срезала через арку, а ей навстречу бежит Костя — Тамаркин сын из соседнего дома. Взмыленный весь, рюкзак за спиной больше, чем он сам. «Здравствуйте!», — крикнул он на бегу тёте Жене. «Здравствуй», — ответила тётя Женя, думая о своём. Вышла она из арки, и тут её чуть удар не хватил.

Мальчика-то похоронили полмесяца назад. Он же утонул в пруду на карьере в конце сентября! Тётя Женя чуть на асфальт не села, когда это вспомнила.

«А может и не он был» — «Он, он! С кем можно перепутать? Он один такой худой, маленький, с веснушками был».

Дошли эти слухи до матери, которая и так убивалась горем. И стала она в эту арку ходить. Придёт и стоит там по нескольку часов. Совсем с ума сошла... Её муж когда узнал, то оттащил домой со скандалом. Больше она не выходила. Полугода не прошло, как сама умерла. Говорят, всегда была слаба сердцем. Говорят, говорят... Всякое болтают.

А тут бабка Надя следующим летом пошла. Она никогда слухам не верила. Заворачивает бабка в арку и видит знакомую фигуру в темноте. Женщина стоит, всхлипывает. Бабка Надя остановилась и не поймёт. Не может такого быть!

«Тамара, это ты?», — спрашивает. «Я, баб Надь», — ей отвечают. «А чего ты тут?», — еле прохрипела бабка, во рту у неё от ужаса пересохло. «Сына жду... Костеньку», — ответила женщина.

Бабка развернулась и побежала быстро, как только могла. До вечера она потом ходила по квартирам, рассказывала соседям. И на следующий день все болтали, что в арке покойница Тамара стояла, сына ждала.

«Так что же они там всё никак не встретятся?» — «А как им встретиться? Мальчик-то в хорошее место попал, а Тамара нет. Она же на себя руки наложила!».

Да с чего они это взяли-то?!

«А Федька её ничего. Уже другую домой привёл».

Тьфу! Слушать противно.

Я в детстве тоже верил, что арка эта нехорошая. Выйдем с пацанами в футбол играть. Положим камни, будто это ворота. Если мяч улетит в арку, то «сам за ним и иди», а идти страшно...

А когда я поступил на первый курс, то сделался упрямым скептиком и материалистом. В людях меня стало раздражать любое проявление суеверий или религиозности.

Подтрунивал я теперь над дедом каждый раз как приходил. Он мне дверь открывал и сразу спрашивал:

— Через арку шёл?

— Через арку! — отвечал я.

— Дурак! — ругался дед и оглядывал меня всего, будто смотрел, не принёс ли я на себе чёрта.

Дед мой был часто небрит. Ходил в длинной тельняшке. Голова у него была вся белая, но шевелюра сохранилась густая. Когда я был маленьким, дед мне много историй про арку рассказывал. А когда и похабные анекдоты. Бывало, что и под гитару матерные песни пел. Бабушка лупила его полотенцем по лицу, чтобы он «не портил ребёнка».

Одиноко стало деду, когда бабушка умерла. Любил он её сильно. Трогательной стариковской любовью.

— Дед, ну вот ты мне объясни: в арке, как ты говоришь, покойники появляются. А солдат тут при чём? Войны ещё тогда не было. Значит, и умереть он ещё не мог, — дразнил я старика. Бывало, мне самому хотелось поспорить с дедом, если он долго не рассказывал мне своих чудаческих историй. — Ты думаешь, это они? А это не они вовсе, — серьёзно ответил дед. — А кто? — смеялся я. — Бесы, — шептал мне дед. — Ты кота видел? — Какого кота? — Который на решётке лежит.

Дед имел ввиду вентиляционную решётку в арке. Была она в стене, в специальном углублении, будто окно. И правда, частенько там лежал серый кот с чёрным пятном вокруг глаза.

— Ну и что кот? — спрашивал я. — Бес! — отвечал дед и зачем-то указывал пальцем в пол. — Когда я был молодой, как ты сейчас, тут рядом с домом столовая была. И там этого кота подкармливали. А в арке он лежал, грелся. — Коты столько не живут, дед, — напомнил я, будто не понимая, куда он клонит. — Вот он и сдох! Очень давно. Я его сам похоронил. Вон там, где сейчас площадка стоит, — старик кивнул на окно. — Дед, что ты мне тут кино пересказываешь? Видел я этот фильм про ожившего кота, — говорил я, жалея, что завёл этот разговор. — Другой это кот. — Это бес в кота превращается. И солдат тот был не солдат. Он чего улыбался? Радовался, что скоро война много людских жизней унесёт. От этого бесам радостно. Вот и кот — чертёнок, то маленький лежит, а то дряхлый, облезлый... Ты ему хвост потрогай. Кончик хвоста у него сломан. И у того... у живого кота хвост был сломан. Теперь он только в этой арке и сидит. Почему же он по улице не гуляет по-твоему? — Ты откуда это знаешь, если сам через арку никогда не ходишь? — спросил я. Дед мне на этот вопрос не ответил, только в шутку пригрозил, что перепишет завещание.

Я значился наследником на его квартиру. Такому имуществу не позавидуешь: дом старый. Потолок на кухне провис. В стену гвоздь не забьёшь — песок сыплется. Все жильцы мечтали из этого дома переселиться. Дед часто писал в администрацию, и ему в ответ только обещали. Так и не дождался он квартиры. Не дожил до переселения в новостройку два года.

И вот однажды ранней весной... Деда уже не было, а дом ещё стоял... Я по привычке шёл через арку. Было там сыро и грязно. Вижу: валяется в луже красная перчатка. Женская, из плотной ткани. Я её подобрал, отряхнул от воды и положил на вентиляционную решётку, так, чтобы хозяйка сразу увидела, если будет искать.

Потом вышел из арки и свернул на улицу. А мне навстречу идёт дама средних лет. В чёрном пальто. Одну руку она держала в кармане, другой сжимала ручку сумочки, которая висела у неё на плече. И сразу мне в глаза бросилась её красная перчатка. Точно такая же, какую я минуту назад поднял из лужи.

— Вы перчатку ищете? — спросил я её. — Она там, в арке на вентиляции лежит. — Что? — дама остановилась и внимательно посмотрела на меня. Вид у неё был озадаченный. — Вы перчатку потеряли? — засомневался я.

Дама вынула руку из кармана пальто. И на второй руке у неё была красная перчатка.

— Нет, вот мои перчатки, — сказала она, сняла их с рук и внимательно на них посмотрела будто убеждаясь, что они на месте. Потом женщина посмотрела на меня с подозрением: а не нужно ли мне от неё чего?.. Я поспешил извиниться. Дама пробормотала что-то себе под нос и пошла дальше.

Я посмотрел ей вслед. Свои перчатки она надевать не стала, а сунула их в карман. И одна из этих перчаток так опасно свесилась... Как я и ожидал, женщина свернула в арку.

«Не теряла она свою перчатку. Но вот сейчас точно потеряет», — подумал тогда я.

И тут родилась в моей голове догадка, которой можно объяснить и мой случай и все эти жуткие истории. Может быть, время в этой арке течёт по-другому? Вдруг там... как это назвать... трещина в реальности? Вот и встречаются там иногда люди из разных времён. Все они были никакие не бесы и не мертвецы, а живые, настоящие! И кот этот: самый обычный кот. Ходил в арку, пока был живой, а оказывался здесь «в будущем». А солдат тот чего улыбался: рад был, что домой живой вернулся.

Но это всё так — мои догадки. Теперь уже не проверить. Дом тот снесли пару лет назад, а место, где он стоял, заросло бурьяном. Больше о покойниках никто не рассказывает, и кота того я больше ни разу не видел.

Автор: Влад Райбер

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, искажения времени и пространства, городские легенды, не своё

---

Лифт

[Скрёб-поскрёб]

Лифт — это большая фанерная коробка, которая ездит вверх-вниз, а тащит ее специальный стальной трос. Говорят, что этот принцип придумали еще в Древнем Египте. И верно, в Древнем Египте придумали много разного дерьма, которое потом либо пронесли через века, либо забыли.

Одно очевидно: лифт — порождение черных сил. Потому что никто, например, не знает, что в нем находится внутри в то время, когда пустой лифт едет между этажами.

Вы можете привести аналогию со шкафом. Но все не так, нет. Шкаф — это коробка из ДСП, а в ней висят ваши шмотки.

Лифт — не то. Лифт большую часть времени пуст.

Или не пуст?

И откуда и куда он идет?

И что внутри, когда там нет вас? Недаром, наверное, в правилах пользования лифтом запрещено пускать туда маленьких детей без сопровождения родителей.

Не просто так это все, будьте уверены. Не просто так.

«При входе в кабину с ребенком — взрослые люди должны входить первыми, при выходе — ребенка необходимо пропустить вперед». Правильно, потому что ребенок может остаться один в лифте, если двери вдруг закроются. Никогда ведь не знаешь, что на уме у лифта.

А когда ребенок останется в кабине — что с ним случится? И кто там может появиться в отсутствие взрослых?

И еще: «При перевозке на лифте ребенка с коляской необходимо ребенка взять на руки. При перевозке в лифте собак их необходимо держать за ошейник или на руках».

Собаки — они чуют. Они вообще не любят ездить в лифте, как и кошки. Делают это только вместе с нами, и — с большой неохотой.

Дети, кошки и собаки — все, кто не утратил природный нюх на скрытое зло.


1.

Я нажал оплавленную кнопку вызова и постоял, слушая поскрипывание в шахте и читая сопутствующие надписи: «Рэп это кал», «Король и Шут», «Лера из 108-й квартиры, я тебя люблю». Лера из сто восьмой квартиры была редкая малолетняя гопница, она яростно дразнила всех соседей с балкона: «Соседка — дура!», «Дядька с пятого этажа — козел!», потому что ее папа был правозащитник и постоянный кандидат в постоянные депутаты. Их, как убогих, никто не трогал, никто на них по-настоящему не обижался. Они еще и питались раздельно… Что взять с людей?

Я думал про дуру Леру, когда двери лифта отворились и изнутри спросили:

— А доедем?

— Доедем, — уверенно сказал я и шагнул внутрь, под желтый свет замызганной пластиковой лампы.

— Шесть человек, — предостерег кто-то. — Застрянем.

— Ребенок! Тут ребенок!

— А он что, не весит ничего, ребенок?

— А вы молчите!

В лифте и в самом деле в нарушение всех правил ехали шестеро. Я, мужик с рукой в гипсе, его жена (или сожительница, или сестра, или теща — хрен их разберет, по возрасту непонятно), еще мужик весьма опасного вида, с синими от татуировок руками, маленький пацан-школьник лет двенадцати и раввин. В любом другом случае я бы удивился, но раввин и в самом деле жил в нашем доме на пятом этаже — купил некогда две смежные квартиры, отгородив вход в свои пенаты. Когда у меня произошел обрыв на телефоне — именно на уровне раввина, на отгороженной территории, телефонные мужики долго не могли застать его дома, а потом с трудом добились разрешения войти. Получая из моих рук мзду за труды, старший телефонный мужик заметил, ничтоже сумняшеся:

— Провод-то тебе жиды перегрызли!

Я промолчал, хотя думал примерно так же.

И вот теперь раввин стоял в кабинке, весь в черном, с пейсами, в широкополой шляпе, с какими-то полотенцами, свисающими по бокам… Его присутствие придавало происходящему оттенок идиотизма, хотя, если бы на его месте был обычный православный поп, к примеру, вряд ли этого идиотизма получилось бы меньше. Поп, пожалуй, даже занял бы больше места, потому что православные попы люди дородные, одетые в рясы, увешанные крестами и цепями…

Лифт сотрясался, за стенками что-то привычно постукивало. В новых кабинах обычно стоит реле — если народу больше, чем положено, вернее, если вес превышен, лифт никуда не поедет, хоть ты головой о стенки бейся. Этот — ехал, хотя и в нарушение инструкций. И, что немаловажно, не застрял, не оборвался, но прибыл по месту назначения.

Куда — это уже другой вопрос.


2.

Жизнь нелегка, если вы ездите в лифте. Нет, вы можете соврать разное: типа, познакомились в лифте с девушкой, или что еще, или всякое такое… Я не знаю ни одного человека, который бы так познакомился с девушкой. Это кино. Голливуд, господа. В лифте девушку можно теоретически (снова кино, но бывает, бывает) трахнуть, но познакомиться — никогда. Вот застрять с кучей баб, когда ты едешь домой из пивбара, — это да. Это часто. И начинаешь прыгать, переминаться с ноги на ногу, а потом писаешь в щелку, попросив баб отвернуться. Радует одно: им такое сделать нельзя, если они тоже едут, скажем, из пивбара. Только на пол.

Поэтому девушка в лифте, застрявшем на полчаса, — объект для приставания.

На час — объект секса. Да, бывает такое, я готов противоречить сам себе. Из области сказок, но — бывает.

На два — общие проблемы с мочеиспусканием. Не берем в расчет случаи, когда вы съели в кафе биточки в сметане и салат «оливье». Это ужас, об этом лучше не думать…

На три… На четыре…

Но я отвлекся. Больше, наверное, не буду.

Вероятно, входя в лифт, нужно здороваться с теми, кто уже находится там. Я и поздоровался со всеми, кто набился в кабину: с мужиком с рукой в гипсе, с его женой (или сожительницей, или сестрой, или тещей — хрен их разберет, по возрасту непонятно), и еще с мужиком весьма опасного вида, с синими от татуировок руками, и с маленьким пацаном-школьником лет двенадцати, и с раввином. Более идиотский набор трудно было бы найти, а он случился…

Так вышло.

Я нажал оплавленную кнопку первого этажа, и лифт тронулся.

Собственно, мужику с наколками я был даже благодарен. Именно он стоял у дверей, и именно он, когда лифт приехал и двери открылись, громко сказал:

— Офуеть!

— Вы что… — начала было тетка, но тут же заткнулась, потому что снаружи в кабину брызнули солнечные лучи. Сама кабина стояла, погрузившись чуть выше металлической рейки порожка в желтый мелкий песок — он сыпался сейчас внутрь. Вокруг не было ничего похожего на первый этаж нашей десятиэтажки: ни лестничных пролетов, ни покореженных почтовых ящиков на первом этаже, ни обшитой вагонкой квартирной двери на моем пятом… Солнце, песок и какие-то чахлые бурые растения, совсем засохшие с виду.

— Офуеть, — повторил мужик, и я был ему благодарен, потому что, если бы сам увидел это первым, точно бы тронулся головой.

— Не понял, — сказал гипсовый. — Что это?

— Подъезда нет, — растерянно произнес пацан-школьник.

— Вижу, что нет, — сказал мужик с наколками. — Куда он делся, вот в чем жопа. Где мы?

Он решительно шагнул наружу, и я увидел, как его ноги в белых кроссовках «Спранди» утонули в песке. Не обращая на это внимания, мужик отошел чуть подальше, и только сейчас я сообразил, что кабина стоит в небольшой воронке метров этак семь в диаметре. Мужик взобрался по склону, огляделся и отчетливо произнес:

— Вот это, Слава, ты попал.

— Что там? — крикнул загипсованный. — Скажите же, что видно?

— Иди да погляди, — буркнул мужик с наколками. Надо понимать, его и звали Славой.

— Не выходите, — предостерег раввин, — а если двери закроются?

Наверное, все живо представили себе, как двери закрываются, лифт исчезает, а неосторожно покинувший кабину остается в пустыне — один-одинешенек среди песчаных дюн. Я почувствовал, какое пекло снаружи — сейчас тамошняя жара осторожно вползала внутрь, заполняя, словно вода, тесное пространство кабинки. Татуированный, видать, услыхал про двери и, съехав со склона, шустро потрусил к лифту.

— А ты кнопку держи, — сказал он. — Во, которая двери блокирует.

— Постойте, — сказала тетка. — Кнопка! Вот же кнопка вызова лифтера!

— Ты либо дура? — спросил мужик с наколками, оглядывая ее с брезгливым любопытством. — Ты снаружи была? Какой, нах, лифтер?

Стоя прямо возле щитка с кнопками, я молча нажал кнопку вызова. Если бы ничего не произошло, я бы не удивился, но дело-то все в том, что далеко-далеко, словно сквозь вату, задребезжал звонок.

— Видите?! — взвизгнула женщина. — Видите?!

— Але! — закричал раввин, нагнувшись к покореженной решетке динамика. — Але! Лифтер? Мы тут застряли, але! Третий подъезд!

— Кто застрял? Ты застрял? — спросил татуированный Слава. В динамике что-то щелкнуло, зашипело.

— Не все ли равно, — пожал плечами раввин. — Слушайте, слушайте.

Мы все внимательно слушали. Я обратил внимание, что все пассажиры боятся даже ногу выставить за территорию кабины — так напугал их загипсованный.

— Не работает, — сказал Слава и сплюнул на пол.

— Не хамите! Насвинячите, а нам тут стоять! — вскинулась тетка.

— Может, по телефону позвонить? — спросил пацан.

— Чего?

— По телефону. Ну, по мобильному…

— У меня нету, — сказал Слава. — От него в башке рак, я в газете читал. У меня только пейджер.

У остальных, кроме пацана, телефоны были. Я достал свой из внутреннего кармана куртки, открыл крышечку. Мобильник работал, показывал три черточки.

— Работает, — подтвердила тетка. — Звоните же, мужчины!

— Куда?

— В милицию. В МЧС. В городскую администрацию!…

— Я другу позвоню, — буркнул я и нашел в справочнике телефон Лелика. Лелик не отвечал, был заблокирован или находился вне зоны доступа. Тогда я набрал еще троих — с тем же результатом. Мертвый голос робота-оператора наводил ужас: если бы мобильник просто не работал или отсутствовал уверенный прием, это еще куда ни шло. Но получалось, что связь есть, а дозвониться — никак не выходит…

— Дай, — сказал Слава и выкрутил у меня из руки мобилу. Как-то быстро, сноровисто, буквально двумя пальцами. Я промолчал, а он потыкал пальцем в кнопки и нажал вызов.

Долгие гудки, и снова никто не берет трубку.

— А я вот в МЧС звонить пробовал, но трубку не берут… — неуверенно сказал загипсованный.

— И что? Только батарейки сажать да деньги зазря тратить, — сказала тетка, отобрала у него мобильник и стала сама тыкать по клавиатуре.

— Туда, кажется, бесплатно… — заметил загипсованный.

— Лучше я дозвонюсь до Людки, наведу шухеру. Пусть выйдет на площадку и вызовет лифт, а там разберемся, — сказала ему тетка.

— И если он придет? — тихо спросил молчавший до сих пор раввин.

— Чего-о-о?…

— А если наш лифт придет по вызову? И нас там нет?

— Позвольте, а мы-то где?! — возмутился загипсованный, а тетка враз пошла пятнами.

— Я, например, не представляю, — скорбно пожал плечами раввин. — Позвольте…

Он протиснулся между мной и мужиком с наколками, который по-прежнему держал в руке мою «моторолу», и вышел наружу. Там он достал мобильник — модный и, судя по виду, довольно дорогой, и стал аккуратно нащелкивать чей-то номер.

Безрезультатно.

Я поспешно уткнул палец в черную кнопку со стрелками, чтобы дверь не закрылась, а пацан на всякий случай подпер створку ногой. Он вообще держался молодцом, хотя был довольно маленький. Не ревел, не болтал, не спрашивал глупостей, только смотрел зачарованно на присутствующих, как будто рассчитывая, что сейчас взрослые все исправят и он наконец сможет пойти домой — ведь мама заждалась, а он опаздывает, заболтался с Васькой из 6-го «Б», пропустил автобус, ждал его полчаса, а теперь вот застрял в лифте…

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Андрей.

— А я — Костя.

Он пожал мою руку. Татуированный Слава глумливо хмыкнул:

— Гм… И то верно, сидим тут, а до сих пор за знакомство не накинули.

— А разве есть? — с интересом вклинился загипсованный. Тетка тут же принялась дергать его за руку, шипя: «Антибиотики же! Врач не велел!» Вместо ответа Слава извлек из внутреннего кармана куртки бутылку азербайджанского коньяка — дешевенького, московского розлива, однако пить можно — я не раз пил.

— Поскольку начислить некуда, будем, нах, из ствола, — сказал он, толстым потрескавшимся ногтем сдирая с бутылки черную пластиковую шапочку, под которой была пробка. — А зовут меня Вячеслав Ильницкий. За знакомство.

Сделав несколько больших глотков, он передал бутылку мне.

— Константин, — сказал я.

Коньяк оказался теплый, противный, но пришелся очень кстати.

— Эй, синагога! — крикнул Ильницкий. — Давай сюда, что ты там ходишь?

Раввин появился из-за кабины, остановился перед входом. По крупному носу стекали капли пота.

— Ничего нет, — сказал он.

— А я что? Я ж уже смотрел, — напомнил Ильницкий.— Пустыня, нах, Каракумы. И посередке — мы. Как будто с самолета сбросили. А еще заметил штуку?

— Сверху нет троса, — сказал раввин.

— Ишь ты, глазастый! — поразился Ильницкий. — А что это означает?

— Не могу даже предположить.

— Вот и я, — признался Ильницкий. — Понятно, что ни хрена не понятно… Заходи, не стой перед хатой, выпей вон коньячку. Меня Вячеслав звать.

— Аркадий Борисович, — отрекомендовался раввин. Коньяка он пить не стал, что явно не понравилось Ильницкому, а вот загипсованный, несмотря на то что тетка сильно пихала его в бок, отхлебнул прилично и, подышав в локоток, выдохнул:

— Анатолий. А это — Марина. Супруга.

— Вот и познакомились, нах, — подвел итог Ильницкий, забирая бутылку у загипсованного Анатолия. Он аккуратно закупорил ее и убрал обратно, буркнув: — Пригодится еще.

— Послушайте, так что же нам теперь делать? — поинтересовался Анатолий. — Я ровным счетом ничего не понимаю. Пустыня какая-то нелепая… Так не бывает. Может, мы все спим? Газ какой-нибудь пустили, вот нам и блазнится.

— Кто газ пустил?

— Ну… террористы. Чеченские боевики.

— Нужен ты им, газ в тебя пускать, — махнул рукой Ильницкий. — Кстати, вы бы вошли внутрь-то, от греха подальше.

Я заметил, что в первый раз он обратился к раввину «эй, синагога!», а теперь вот — на «вы». Раввин тем временем поспешно шагнул в кабину, хотя я продолжал давить на черный прямоугольник со стрелками, а пацан по-прежнему держал дверь ногой. Ильницкий это заметил и закивал:

— Вот-вот, молодец, малый. Короче, если кому наружу приспичит — поссать, нах, или там окрестности осмотреть — другой сидит тут и тормозит ногами двери, чтоб не закрылись. Хотя не знаю, поможет ли это…

— Что вы имеете в виду? — спросила притихшая тетка Марина, от которой я все время ожидал истерики, но пока она держалась ничего.

— Как мы сюда попали? Непонятно. Может, перенеслись, как в этом… в телепатации.

— В телепортации, — поправил пацан Андрей.

— Один хрен. Потому упирайся ногами, не упирайся…

— Что же нам делать? Мне на работу… — начал было Анатолий, но умолк, сообразив, что его работа волнует присутствующих в самой незначительной степени. Ильницкий, который уже получался в лифте за главного, неторопливо достал пачку «Тройки» и закурил. Кабина наполнилась тяжелым дымом.

— Вот же написано, не курить! — забарабанила тетка Марина ногтем по черной табличке с правилами.

— Это для нормальных лифтов, — возразил я. — А тут, извините, не пойми что. Я тоже закурю.

За компанию подымил и Анатолий, не обращая внимания на злобные взгляды супруги. Пацан тоже, кажется, хотел стрельнуть сигаретку, но постеснялся. Раввин демонстративно вышел наружу — стоял рядом с порожком, смотрел по сторонам.

— Что там? — окликнул Анатолий.

— Абсолютно ничего. Ни одного движения, ни животных, ни насекомых, ни птиц. Песок.

— Что мы сидим, как дураки, нах, паримся… — пробормотал Ильницкий и, бросив, бычок, принялся раздеваться. Он заголился до пояса, аккуратно сложив вещи стопочкой в углу и усевшись на них. Я думал, что он весь будет расписной, но нет, только на груди красовалась расплывчатая татуировка типа «Вот что нас губит» — с картами, голой женщиной и бутылкой вина.

Разделся и я.

Анатолий не решился, а раввин и тетка Марина — и подавно, лишь пацан скинул куртку и остался в футболке.

— Попить бы, — робко сказала тетка Марина.

— Нету, — отрезал Ильницкий. — Только коньяк.

— Когда человек знает, что нет воды, всегда очень хочется пить,— заметил раввин, продолжавший наблюдения. — Надо бы выйти посмотреть, что там, в самом деле, вокруг. Да боязно…

Тут у кого-то запищал телефон, запиликала полифоническая «Бесаме мучо». Все начали переглядываться: телефон оказался у Марины. Она достала его из сумочки и, демонстративно отвернувшись к стенке, сказала:

— Слушаю.

Помолчала несколько секунд и без всякого перехода страшно заорала:

— Людка? Людка? Людка!!! Нет, нет, не-е-е-ет! — И кулем сползла вдоль стены.

Телефон с тихим стуком упал на пол. Пацан подобрал, подержал на ладони и отдал его загипсованному Анатолию. Тот испуганно, точно змею, взял трубку и осторожно сказал в нее: «Алле, аллё!» Послушал, послушал, улыбнулся застенчиво:

— Молчат в трубку-то.

Перевел взгляд на жену, затем присел на корточки рядом с ней, положил ее голову себе на колени и спросил в некотором недоумении:

— Что же ты кричишь, Марина? Зачем ты кричала? Что случилось, что ты так кричала? Что с тобой, Марина, что с тобой, что с тобой?

Тетка Марина не отвечала. Анатолий сидел как будто в трансе — баюкая жену, как если бы она спала. Дышал часто и неуверенно и вдруг напрягся, сморщил лицо, вздрогнул всем телом и — обмяк. Отключился.

— Что это с ними? — спросил пацан, и голос его заметно дрожал.

— Да почем я знаю, — огрызнулся я. — Узнали что-то такое, отчего в осадок выпали. Ничего, полежат, придут в себя. Ты возьми их телефон, вдруг перезвонят, узнаем хоть, что случилось…

Ильницкий шагнул к тетке Марине, наклонился, посмотрел на нее внимательно, зачем-то оттянул веко и поглядел в глаз, после приложил два пальца к шее — туда, где обычно ясно и четко стучит пульс. Потом сделал то же самое с загипсованным Анатолием. Задумался на минутку, а потом сказал мне:

— Костян, давай на выход!

Стоять здесь, в тесной кабине, где становилось все жарче и жарче, мне надоело. Снаружи было страшно, но и внутри вовсе не весело…

— А давай! — согласился я и спросил: — А что, кстати, с теткой Мариной, как думаешь?

— Обморок. Полежит да придет в себя, ничего с ней не станется. Толстая больно, вот кровь ей в голову и ударила. И муж у нее тоже оказался впечатлительный… Но мы не об них, а вот обо что: я с первого раза тут толком ничего не рассмотрел — глянул, вижу пустыня Каракумы и тут же назад. А теперь нужно оглядеться повнимательней, — сказал Ильницкий. На выходе обернулся: — Пацан, ты тут самый надежный… ну вот и вы, Аркадий Борисыч… держите двери и кнопку на всякий случай. Мы далеко отходить не станем, тем более если ничего интересного не увидим, нах. Пока нас нету, прикиньте лучше по карманам, есть ли у нас что-нибудь пожрать. А то одним коньяком сыт не будешь… — На плечи накинь чего, обгоришь. — Это Ильницкий сказал уже мне, и я послушно накинул майку. Сам он, впрочем, ничего надевать не стал.

Помогая друг другу, мы не без труда поднялись наверх по осыпающемуся краю воронки, в центре которой стоял лифт. Я огляделся, и только теперь мне стало по-настоящему жутко. Да, я отказывался верить в то, что лифт попал в некое неизвестное и непонятное место, потому что видел кабину и то, что открывалось из ее дверей. Но в голову лезли разумные, логичные объяснения: террористы с газами, сон, какой-то природный катаклизм, может, и необычный, но тем не менее вполне земной и в конце концов объяснимый… А тут — от края до края желто-коричневая пустыня, легкий горячий ветерок над ней, сухие ползучие травинки, и ничего больше. Самое страшное — ничего. Хотя…

— Вячеслав, — сказал я.

— А? — Ильницкий обернулся, он задумчиво разглядывал что-то у себя под ногами, весь погруженный в какие-то тягостные размышления.

— Смотрите.

Я ткнул рукой в сторону солнца, нависшего над горизонтом. Смотреть против света было трудно, все расплывалось, но какая-то черная штучка вдалеке, среди бесконечного песка, явно присутствовала.

— Что за хрень? — оживился Ильницкий. — Да, торчит что-то… Может, колодец? Ты прикинь, парень, мы ж тут без жратвы и неделю продержимся. А то и больше. А вот без воды…

— Неделю? — глупо переспросил я. Ильницкий вытер ладонью пот с лица и покачал головой:

— От же ж дураки. Ты что, ничего не соображаешь? Никто не знает, где мы. Как отсюда выбраться — я не знаю, и никто не знает. Мы тут надолго, а может, и навсегда. Главное сейчас — не усраться со страху, нах, а пытаться что-то предпринять…


3.

Черная штучка практически не приближалась, хотя мы шли уже почти полчаса. Может быть, это такой пустынный оптический эффект, но лично мне казалось, что она даже отдаляется.

— Ты чем промышляешь, Костян? — спросил Ильницкий. Он шагал впереди меня, и я отчетливо видел на его спине рваный шрам, наверное от ножа.

— Я? В газете, спортивный корреспондент. А вы?

— А я специалист, нах. По связям с общественностью.

Ильницкий коротко хохотнул. Соврал, понятное дело.

— Я вот тут думаю, — продолжал он, — чего дальше делать и как оно вообще происходит. Прикинь, Константин: а что если мы все померли?

— То есть? И это — ад?

— Почему сразу ад? Может, рай, нах. Может, чистилище, нах. Всяко может. Лифт этот, скажем, оборвался или сгорел, вот мы тут и очутились.

— А почему мне тогда жарко? И как это я умер и пью коньяк? — возразил я, остановившись на секунду, чтобы вытряхнуть из туфли хоть немного песка. Ильницкий прошел еще немного, потом подождал, пока я догоню, и сказал устало:

— Пошли, Константин. Все равно заняться больше нечем.

— Попить бы…

— Вот там и попьем, если это колодец.

Еще через сорок минут штучка наконец начала приближаться, и Ильницкий с неким даже восхищением в голосе крикнул:

— Твою мать, да это ж лифт!

В самом деле, это была кабина лифта, стоявшая, чуть накренившись, среди песка и утонувшая в нем примерно на четверть. Если наша торчала посреди воронки, то эта, напротив, на небольшом холмике. Мы ускорили шаг и вскоре были уже рядом.

— Мужики! — крикнул Ильницкий, когда мы оказались метрах в двадцати, и сделал мне знак остановиться. — Мужики! Здорово!

Никто из лифта (он был развернут к нам задом) не появлялся.

— Давно, похоже, стоит, вон как песком занесло… — указал я.

— Может, буря была как раз до нас.

И тут я споткнулся и упал лицом вниз. Падать было мягко, все же песок, и я тут же поднялся. Отряхиваясь, услыхал, как Ильницкий цокнул языком и сказал:

— Один есть.

Я думал, это он про меня, но оказалось — про скелет, о который я, собственно, и споткнулся. Скелет лежал, засыпанный песком практически полностью, и сейчас Ильницкий выволок его на свет божий.

— Пошли в лифте посмотрим, — буркнул он.

В лифте мы нашли еще двоих — судя по остаткам одежды, женщину и мужчину. Оба сидели у задней стенки. Это были даже не скелеты, а мумии — тонкая твердая кожа, обтянувшая кости, осыпавшиеся пряди волос… Меня передернуло, когда я подумал, что мы все можем кончить так же.

Обыскать бы их надо, — сказал Ильницкий.

— Я не могу.

— Зато я могу. Посмотри вон тогда в пакете, что там валяется, а я — по карманам.

В пакете я нашел то, чего найти никак не ожидал, — пластиковую полуторалитровую бутыль с минеральной водой «Родник» и радиоприемник «Vitek», который не работал. Вернее, ничего не ловил, хотя индикатор батареек показывал почти полный заряд.

Ильницкий не нашел ничего, только разряженный мобильник «сименс» и документы, которые бросил тут же, не читая. Когда я потянулся к паспорту, он отшвырнул его ногой в сторону.

— Чего лезешь, нах? Не знаем — и не знаем, меньше головной боли. Пусть лежат. Пошли обратно, хоть воды добыли, и то хорошо. Про скелеты ни слова. Пустая кабина была, и все дела.

Помолчал и выдавил из себя:

— И еще, Костян, я не уверен, что вообще потребуется вода. У нас подозрительно быстро образовались два жмура. Если я не ошибся. Но я в таких делах не ошибаюсь.

Машинально передвигая ноги, я следом за Ильницким добрался до нашей кабины. Там было тихо, тетка Марина с супругом пребывали в полном покое. Пацан держал двери, а раввин, закрыв глаза, молился.


4.

— Как вы долго! — воскликнул пацан. — Мы с Аркадием Борисычем уже думали, не случилось ли что. Телефон не звонил ни разу. Тетка Марина с мужем все еще спят, и Аркадий Борисыч беспокоить их не велел…

— Там еще один лифт, — перебил пацана Ильницкий, обессиленно опускаясь на песок в тени от кабины. — Пустой. Если кто и был, ушел народ.

— Значит, можно же куда-то уйти? — обрадовался мальчишка.

— Мы немного воды нашли, — сказал я, избегая ответа.

— Но как же люди ушли, а воду бросили? — с сомнением спросил раввин.

— Черт их знает! — сердито отрезал Ильницкий. — Пейте по глотку, не больше! Эй, постреленок, покрути приемник, вдруг чего поймаешь.

Пацан попил и стал заниматься радио, но на всех волнах был только «белый шум». Иногда что-то потрескивало, один раз громко запищало… Раввин возился с бутылкой.

— Произведено почти четыре года назад, — заметил он вдруг.

— И что из этого следует? — ехидно поинтересовался Ильницкий.

— Просто констатирую.

Тут Ильницкий удивил меня. Потянувшись, он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Я тут роман в журнале читал. Летел народ в самолете и прилетел невесть куда. А вот чем кончилось, не помню… Хреново как-то кончилось, по-моему. Там писатель-то французский сочинил, если бы наш, тогда бы спаслись, нах.

— Это вы к чему? — подозрительно спросил пацан.

— Это я к тому, что неспроста такое придумано. Народ, наверное, давно думал, что будет, если попадешь в какое-то странное и непонятное ни хрена место. Книжки писал.

И тут снова зазвонил мобильник.

— Да, Нохим, это я. Нет, не приду. Сегодня точно не приду. И кто бы мне сказал, приду ли я завтра… — сказал раввин в трубку, не услышал ответа, потряс мобильник, постучал трубкой о стенку кабинки и, осознав, что связь прервалась, дал отбой, после чего устроился в углу кабинки, закрыл глаза и стал сосредоточенно молиться.

Ильницкий поглядел на него внимательно и зло, отвел взгляд.

Я вспотел от страха. Мы никуда не можем дозвониться, а вот до нас дозванивается кто ни лень. И после звонка… Я внимательно осмотрел раввина: дышит — грудь вздымается, молится — губы шевелятся. Уф, жив.

— Однако не выключить ли мне мобильник — от греха подальше?

— Решено. Выключаю.

В этот миг я бросил взгляд на тетку Марину и увидел, что она показывает мне язык. Сморгнул, пригляделся, нет, померещилось: она лежит без движения уже пару часов, или сколько там прошло времени. Хотелось бы думать, что она в обморок откинулась. Но Ильницкий говорит, что она — жмур, а проверять, так ли это, меня не тянет совершенно.

На мгновение мне вдруг представилось, что я тоже умер, что солнце и песок выпили из меня всю жидкость и я лежу теперь, словно мумии в том, втором лифте… И потом кто-нибудь придет, точно так же, как мы с татуированным Славой, и будет трогать нас, обыскивать, а я буду лежать и все чувствовать, не в силах пошевельнуться…

В голове замутилось, я прикрыл глаза, а когда открыл их — было темно, достаточно прохладно, а над головой чернело усыпанное разнокалиберными звездами небо. Вечер. Или ночь…

— Проснулся? — спросил кто-то, услыхав, наверное, как я заворочался. Это был Ильницкий. Он подал мне бутылку с водой, которой уже заметно поубавилось.

— Хлебни спросонья…

— Спасибо, — сказал я, возвращая сосуд. — Что нового?

— Нового? Да вот щас пивка холодненького возьмем, и на футбол.

— Нехорошо шутите, — мертвенным голосом заметил раввин.

— А связи так и нет? — спросил я.

— Нет. Никуда не дозвониться. Да и нам никто больше не звонит, — со злобой сказал Ильницкий. — И радио… Парень крутил-вертел, только шорох стоит. Уснул, так и не поймал ничего. Я на кнопку вызова жал, лифтера опять хотел вызвать — и ведь звенит же! Звенит, падла, где-то! Я уже и на кабину залез, посмотрел, чего там. А там — ни хрена. Куски троса аккуратненько так срезаны, нах, и все. Чума, бля! Вот мне тут Аркадий Борисыч вкручивает про демонов — мол, это их происки. А вокруг, как мы и думали, — ад.

— А где демоны?

— Мало ли… Может, я демон. Может, ты. Может, вон, Борисыч. Или эти вот супруги…

При этих словах я машинально поглядел в угол, где загипсованный Анатолий по-прежнему держал голову тетки Марины на коленях. Внешний вид обоих заметно ухудшился и действительно наводил на мысли о демонах. Муж и жена сильно поусохли и слегка видоизменились, так что мне некстати вспомнились мумии из лифта неподалеку.

И хотя мертвечиной не пахло, я все одно захотел на воздух — поднялся, пока еще плохо ориентируясь в темноте, и тут Ильницкий поймал меня за руку.

— Я с тобой. На пацана не наступи, он поперек двери спит, чтоб не закрылась. Хорошо ему… Не понимает, в какую дрянь мы вляпались…

Мы выбрались на «обочину» кратера, там оказалось посветлее и было не так уж и страшно: пугающая пустыня растворилась во мраке, и стало казаться, что снаружи обычная, только очень темная ночь.

Я расстегнул штаны и постоял, тужась, — ничего не получалось, наверное, организм не хотел расходовать драгоценную жидкость.

— Не ссытся? — понимающе спросил Ильницкий. Я хорошо видел его силуэт, глаза привыкали к темноте. Вот щелкнула зажигалка, осветив на мгновение худое лицо. — Правильно, береги водичку. Мы еще пить ее станем, эту мочу, если дела плохо пойдут. Правда, пить ее вроде как нельзя, в книжках пишут, но что пивши, что не пивши, все равно сдохнешь… А братан мой — пил, им приходилось в Туркменистане. Ладно, я вот что тебе хочу сказать… Слушай сюда.

Он подошел вплотную, так что я чувствовал жар от огонька сигареты и видел, как этот самый огонек отражается в его глазах.

— Слушай сюда, Костян, — повторил он. — Сидеть тут толку никакого нету, согласен? И даже опасно. Все, кто сидел в лифте и рядом с ним, ну ты сам видел, что с ними сделалось…

— Видел, — кивнул я.

— Потому надо валить, нах. Ты мужик вроде толковый, хоть и молодой, с жидом я корешиться не желаю, а жмурам нашим уже ничто не поможет. Зато пацана возьмем обязательно, в случае чего — пригодится.

— Зачем? — не понял я.

— Затем что ни пить, ни жрать у нас нету. А я, как бы тебя это ни удивляло, подыхать не хочу. Много раз мог подохнуть, а не подох. Куча народу хотела, чтоб я подох, а я не подох. Пацана мне жалко, ты не думай, опять же — вдруг выберемся, тогда жив и цел останется…

До меня дошло, и где-то в желудке сразу же распрямилась тошная острая пружина, но я буквально перехватил ее руками у самого горла, потому что рвота — это ненужная потеря жидкости. В пустыне это — смерть.

Ильницкий слышал, как я давлюсь, и даже поддержал за локоть.

— Понял, вижу… А без этого никак, Константин. Не хочешь же ты, как те… Так что пора нам двигать отсюда: ты, я и Андрюха.

Я кивнул, хотя Ильницкий, этого, конечно, видеть не мог. Надо идти. Я очень не хотел умирать, очень не хотел лежать здесь, высохший, твердый, осыпающийся чешуйками мертвой кожи. Я не хотел думать о том, зачем с нами пойдет пацан. В самом деле, здесь ведь он наверняка умрет, он маленький, ему труднее остальных. А так есть шанс…

— Идешь? — спросил Ильницкий. — Если не идешь, лучше молчи, крик не поднимай. Придушу, нах.

— Иду.

— Правильно, Костян. Правильно! — Он похлопал меня по плечу. — Закуришь?

— Не хочу. Жарко, — прохрипел я.

— Теперь слушай дальше, раз мы теперь товарищи. Пока ты валялся в отключке, я по сторонам смотрел. И видал знаешь кого?

— Кого?

— Птиц видал. Птиц, нах. Большие такие летели, черные. Высоко, правда, но это не важно, важно, в какую сторону летели. Я приметил, по кабине по нашей. А птицы летят куда? К воде. Или от воды, но все равно лучше иметь какое-то направление, чем просто по пустыне топать, нах… Согласен?

— Согласен.

— Тогда пошли обратно, тихо будим пацана и валим.

Мы забрали воду и коньяк. Пацана Ильницкий отвел «пописать» и объяснил, что идем, дескать, на разведку. Пацан обрадовался…

Внутри лифта было тихо-тихо, раввин сидел как каменный. И я не рискнул проверить, дышит ли он.

Во всяком случае, когда мы двинулись в ночь, он не сказал ни-че-го.


5.

Солнце встало в пять утра с небольшим — слава богу, мой «Романсон» исправно тикал. Мы шли бок о бок — я, Ильницкий, пацан.

— Ты в каком классе-то? — спрашивал Ильницкий.

— В шестом.

— Ну и как оно в школе?

— Нормально! Только мама волнуется сейчас, куда я делся… А все как в книжке, правда?! Раз — и очутились в другом мире.

— В другом мире, думаешь? А если это наш мир, Каракумы какие-нибудь?

— Может быть… — вздохнул пацан. — Тогда мы выйдем к нефтяным вышкам или к чабанам каким-нибудь. Вот было бы здорово!

— Что же, может, и выйдем. — Ильницкий оглянулся на меня.

Я молча ковылял, стараясь думать только о том, что это вон там за кустик, сколько до него шагов, нельзя ли его погрызть, пососать… Кустик оказался обычным, нам такие попадались уже несколько раз: несколько уродливо изломанных веточек, торчащих из песка, без листьев, без капельки сока. Недавно я видел жука. Вернее, маленькую многоногую тварь с жесткими крыльями, сложенными на спине, и угрожающе поднятыми игольчатыми лапами, он перебежал мне дорогу и тут же быстро зарылся в песок. Я порадовался, что здесь все-таки кто-то живет и что я так и не снял туфли — мало ли, тяпнет за ногу какая-нибудь ядовитая сволочь.

Ильницкий вкручивал пацану про пустыню — кажется, он в самом деле что-то знал. Сидел, что ли, в Средней Азии? Или строил там что-то? Я так и не мог разобраться в Ильницком: то ли он был из блатных, то ли просто поживший и многое повидавший мужик, то ли закидоны у него были кучерявые и удачно проявились, когда мы застряли в лифте…

Я поймал себя на мысли, что думаю о раввине.

Был ли он жив, когда мы уходили? Понимал ли, что остается один? Догадывался ли, что мы уносим воду?

Но теперь уж что… И я шагал, автоматически отсчитывая десятки и сотни метров, пока мы опять не наткнулись на лифт.

Кабина лежала на боку. Это была старая, очень старая кабина — с деревянной дверцей, которую вошедший сам за собой закрывал. Внутри — два скелета, один в остатках розового шифона, второй — в военной форме. Отогнав пацана в сторону, Ильницкий залез внутрь и через минуту копошения изумленно произнес:

— От же ж, нах! Гляди!

В поднятой руке он держал наган.

— А патронов нет, — сообщил он, покрутив барабан. — И в карманах нет. Зачем он его таскал, нах?!

— Офицер?

— Вертухай… Синие петлицы. Небось со Сталина еще тут валяются с бабой своей.

— Может, просто попутчица, — предположил я.

— Хер там. Торт вон был, коробка валяется… Бутылки из-под шампанского… Эх, хорошо кончил вертухай, нах! С бабой, с тортом и бухаловом.

Выбравшись из кабины, Ильницкий спрыгнул на песок и хотел уже забросить наган подальше, но увидел, как пацан смотрит на оружие горящими глазами, и сунул ему:

— Держи.

— Спасибо, дядь Слава!

Знал бы ты… Ишь, дядь Славой уже заделался. Со мной пацан почти и не разговаривал уже, да и я-то в основном молчал, неинтересно ему со мной было, получается. С Ильницким всяко интереснее.

— Посидим тут в теньке,— предложил Ильницкии.

Посидели. Выпили воды. Ее оставалось примерно четверть бутылки: газ давно вышел, и была вода на вкус крайне противная.

— Вы птиц больше не видели? — спросил я, устало вытянув ноги. Солнце стояло прямо над головой, и тени, о которой говорил Ильницкии, по сути, вовсе не было.

— Птиц? Не видел. Но направление четко держим.

— А что за птицы? Орлы? — спросил пацан.

— Большие, черные. Высоко летели, не разглядел, — сказал Ильницкий.

Пацан подумал и неожиданно испугался:

— Дядь Слава, а как же остальные?!

— Что?

— Мы же воду забрали, еду…

— А-а… Не, у еврея там еще вода была и булки какие-то. Заныкал, нах, — объяснил Ильницкии.

Пацан, кажется, поверил.

Мы подремали минут двадцать, потом я решительно сказал:

— Если заснем, зажаримся. Давайте уж лучше идти. В движении оно как-то прохладнее.

— Ну, пошли, — согласился Ильницкии.

В пути он вновь принялся рассуждать насчет ада, разумно, впрочем, не переводя разговор в плоскость окружающего, чтобы не пугать пацана.

— Прикинь, Константин: если ад есть, то туда кто попадает?

— Грешники, — буркнул я.

— Вот. То есть те, кто при жизни грешил, на дьявола работал, нах. А в аду главный кто?

— Дьявол.

— Вот. То есть с какой это стати он своим людям будет там устраивать козу на возу? В котле варить, на сковородках жарить? Они вроде как ему отслужили исправно, теперь на отдых пора. Вот и получается: ад — это рай для тех, кто при жизни грешил. Иначе дьявол, выходит, сам на бога работает?

— Получается, что так. Хотя мне, собственно, наплевать, я атеист.

— И ты небось тоже в бога не веришь? — наклонился Ильницкий к пацану. Тот помотал головой. — С одной стороны, верно все. Где тот бог? Кто видал? С другой — мало ли, по жизни осторожнее надо быть, ее, жизни той, всего ничего, кот нассал, а потом что? Может, потом вся самая жизнь и начинается, а мы ее заранее сами себе изгадили.

Ильницкий умолк и шел дальше, глубоко задумавшись. До тех пор, пока не увидел птиц.

— Вон! Вон они!!! — заорал он, подпрыгивая и размахивая руками.

Птицы в самом деле летели чуть правее нас, параллельно. Птиц было две: судя по всему, здоровенные, но на таком расстоянии можно и ошибиться. Двигались они странно, скачками, вверх-вниз, и довольно быстро исчезли за горизонтом.

— Убедились?! Убедились, нах?! — ликовал Ильницкий. — К воде идем! Опять в ту сторону летели!

Птицы обрадовали и меня: я, если честно, до сего момента не очень в них и верил, полагал, что Ильницкому причудилось от жары. Теперь и у меня появилась цель. Может быть, мы доберемся до нее еще сегодня. Может — ночью. Но скоро, скоро…

И я зашагал быстрее.

В это время раздался телефонный звонок. Пацан в недоумении вытащил из кармана мобильник, прихваченный у загипсованного Анатолия, послушал, послушал и вдруг истошно завопил:

— Мама? Мама? Это я! Мама, это я! — кричал он. — Алле, аллё! Мама, аллё!!

Видимо, связь прервалась почти что сразу, потому что мальчишка бросил телефон, сел на песок и заплакал.


6.

— Пацан совсем плох, далеко не пройдет, только мучается зря, — шептал Ильницкий.

Мы лежали у очередной кабины, глядя, как солнце садится в песчаное море; с другой стороны кабины, в тени, стонал спящий мальчонка.

По моим часам мы шли третий день — считая с момента, когда мы покинули наш лифт. Пацан в самом деле был плох, и я понимал, что он не пройдет и километра. Минеральная вода кончилась уже давно, но в одной из кабин мы нашли канистру, в которой плескалось граммов триста. Всего кабин попалось четыре: в трех — скелеты, одна — пустая. Та, возле которой мы сидели, была странная — без двери, большая, деревянная, с дорогим ковровым покрытием и зеркалами внутри. Кажется, такие лифты ставили в европейских отелях, они двигались без остановок и назывались «патерностер» — то ли потому, что все боялись в них ездить и молились, то ли по какой другой причине. Читал где-то, да. В «патерностере» сидел очень старый, рассыпавшийся скелет в одежде католического священника. Я полистал молитвенник (латынь!) и бросил его в песок.

Ильницкий за время пути выстроил хитрую теорию о том, что пустыня вокруг нас — своего рода чистилище, вернее сказать, его подраздел. Есть чистилища для тех, кто гибнет в автокатастрофах, в самолетах, кто тонет, а у нас — для пассажиров лифтов. Он, кажется, окончательно уверился, что наш лифт то ли оторвался, то ли сгорел и все в нем погибли. Мы снова пробовали звонить и снова никуда не дозвонились, ни на городские, ни на мобильные номера. И все же телефон я пока не выбросил. Почему — не знаю.

— Пацан наш кончается, нах,— повторил Ильницкий.

Он высох, почернел; наверное, и я выглядел примерно так же, а то и хуже, потому что он был мужик, что и говорить, покрепче, пожилистей. Я же о спорте только писал, а занимался им разве что на компьютере, когда играл в ФИФА и футбольные менеджеры.

— Что предлагаешь? — спросил я.

— А что тут предлагать? Ты сиди, а я отойду.

Он поднялся и, тяжело скрипя песком, обошел кабину.

Я закрыл уши ладонями, полежал так немного, потом открыл. И услышал бульканье.

У Ильницкого, оказывается, был с собой нож. Большой старый складной нож с желтыми пластмассовыми накладками, на которых было выдавлено «Тында», «ст. Лена», «БАМ», изображены шишки и железнодорожное полотно, убегающее вдаль.

Сейчас нож лежал на песке, рядом сидел на корточках Ильницкий и зажимал ладонями рану на шее пацана.

— Давай, — сказал он добродушно, приветливо, словно заботливый хозяин. И я сразу понял, что делать.

Я никогда не думал, что горячая, соленая кровь может так утолять жажду. Я пил и пил, глотал густую жидкость, удивляясь, сколько же в меня может влезть, пока не оттолкнул Ильницкий.

— Хорош, нах, — сказал он. — Мне оставь.

К утру мы прошли, наверное, столько, сколько за пару дней до того. Слева приметили еще одну кабину, но с молчаливого согласия не пошли в ту сторону — все равно почти ничего полезного до сих пор не находили. Я зачем-то забрал с собой наган пацана, и он теперь тяжело бил меня по ноге. По спине ерзал узел с мясом, которое решено было с восходом нарезать полосками и завялить. Пить снова было нечего, но после мучительной жажды, которую я так долго испытывал и наконец утолил, пить пока что и не хотелось.

Местность малозаметно, но менялась. Появились кустики — не чета давешним, уже примелькавшимся: высотою примерно по пояс, покрытые длинными сизыми колючками. Несколько раз вдалеке пробегали какие-то зверьки, может быть ящерицы, поднимая за собой шлейф песчаной пыли. О том, чтобы поймать их, не стоило и думать — слишком уж быстро двигались, да и с пищей у нас пока проблем не было.

Плотно позавтракав под одним из колючих кустов, мы отдохнули, после чего снова двинулись в путь, потому что чувствовали в себе силы идти даже днем, в жару. Жара, к слову, немного спала.

— Скоро уже придем, — бормотал Ильницкий. — Совсем скоро, чует сердце мое.

— А что дальше будем делать? — спросил я. — Найдем воду, а потом?

— Где вода — там и еда. А там видно будет. Может, мы в самом деле в Каракумах.

Я видел по его лицу, что Ильницкий не слишком верит в то, что говорит, а вот мне очень хотелось верить — в окруженный зеленью оазис, в приветливых нефтяников и хлопкоробов, в баранью тушу, что жарят возле юрты…

Поэтому мы снова двинулись вперед.

Холм первым увидел Ильницкий, потому что я смотрел под ноги. Это был именно холм, возвышающийся над пустыней и появившийся словно бы из ниоткуда, из жаркого марева, плывущего над песком. Даже издалека видна была покрывшая его бурая растительность, и Ильницкий закричал хриплым, страшным голосом:

— Вода! Вода, нах! Вода!

И тут противно и громко запищал пейджер Ильницкого.

Ильницкий, уже на бегу, выхватил его из кармана, кинул куда подальше и неудержимо ломанулся вперед.

Я тоже побежал, но потом забуксовал в песке и упал, а Ильницкий продолжал бежать, пока тоже не упал, грудью на колючий куст. Когда я, вначале на четвереньках, а затем еле-еле поднявшись на ноги, добрался до него, он лежал навзничь и выковыривал из себя колючки.

— Ломанулся, как олень, — виновато сказал он. — Видал деревья? Вода! Вода там!

Он ладонями стер кровь с лица, точнее, размазал ее по физиономии.

— Бросай ты к черту этот мешок.

Но я не бросил.

По мере приближения холм вырастал перед нами, и получалось, что он значительно больше и выше, нежели нам казалось. По его крутым склонам вились бурые лианы, опутывая выступы скал, топорщились странные растения, напоминающие большие ананасы с кожистыми красными листьями. Над вершиной вились черные птицы. Возле самого холма в песке лежала, протянув вперед истлевшие руки, мумия. Мы даже не стали ее рассматривать, только Ильницкий отметил походя:

— На самом финише почти — сдох…

Цепляясь за лианы, мы полезли вверх.

— Давай, Костян! — подбадривал Ильницкий. — Щас к воде придем… И никаких больше лифтов! У меня друг так помер: здоровенный был мужик, не болел никогда, а тут сел в лифт, а приехал с восьмого на первый уже мертвым… Сердце. Что он там такое увидал, в лифте этом? Я и сам стараюсь особо не ездить, вот съездил в кои веки, и где я теперь?

А когда деревья расступились, мы увидели озеро.

Вода в нем была густой и черной, потому что это была не вода.

Вокруг озера, на камнях и стволах упавших деревьев, сидели птицы: они были черными и чешуйчатыми, они щелкали зубами и сосали хоботками жидкую черноту, потому что это были не птицы.

Я устало разогнулся: по спине шлепнул мешок с вяленым мясом. Может, пригодится? — подумал я.

И тут зазвонил мой мобильник.

Я машинально открыл «моторолу». SMS-сообщение:

«Вы подошли к порогу отключения. Срочно пополните счет. В случае неуплаты ваш телефон будет выключен».


7.

Лифты бывают разные.

Есть очень хорошие, мудрые лифты: если ты сел в него на четырнадцатом этаже, то никто не остановит тебя до первого. Есть лифты демократичные, откликающиеся на каждый зов, стоит только пассажиру на площадке нажать соответствующую кнопку: четырнадцатый — тринадцатый — двенадцатый — одиннадцатый — десятый — девятый — восьмой — шестой… Правильно, я пропустил седьмой — потому что вы читали этот список невнимательно, а нужно читать внимательно, ибо что же я перед вами тут распинаюсь, рассказывая эту историю?! Читайте внимательно, повторяем отсчет: девятый — восьмой — седьмой (пропущенный) — шестой — пятый — четвертый — третий — второй — первый…

И вы полагаете, что все закончилось?

Приехали вниз?

Однако лифт не всегда останавливается там, где вы желаете. Я думаю, в вашей жизни тому достаточно примеров. Но он останавливается, и по большей части — в более-менее пристойных местах.

Да что я, в конце концов. Может, начать историю сначала?

Только не думайте, что, если я все это вам рассказываю, я — жив.

Автор: Бурносов Юрий Николаевич

@темы: параллельные миры, рассказы, предметы и вещи, искажения времени и пространства, не своё

---

Пустой мир

[Скрёб-поскрёб]

Пожалуйста воздержитесь от объяснений вроде: «Ты просто ударился головой и у тебя были галлюцинации». Растолковать произошедшее именно так я и сам могу. К слову, хоть я и терял сознание, но головой не ударялся. Только плечо оказалось вывихнутым и ноги немного пострадали.

После той аварии я довольно быстро оправился. Физически! Покоя мне не даёт только увиденное. Необъяснимое. Осталось слишком много вопросов. Я верю в то, что видел другой мир. Был там. Нет, не в загробном, где свет в конце тоннеля. Это было что-то иное. Я назвал его Пустой мир. Бледная копия нашей реальности...

Время, проведённое там я помню отчётливо. Сны не бывают такими детальными и последовательными. Я старался запоминать все явления и феномены физиологии, которые видел вокруг. Нарочно ничего не додумывал.

Это произошло несколько месяцев назад, в день, когда я вернулся из командировки. Пробыл три дня в Беларуси. Я работаю в фирме, которая занимается поставкой печатного оборудования для пластиковых карт. Часто мотаюсь по выставкам технологий.

Как только я прилетел в Москву, то сразу для себя решил, что на электричке не поеду — совсем от них отвык, избаловался комфортом. Вызвал себе такси, пусть и дорого ехать в родное Подмосковье.

Мне попался особенный человек. Молодой, бритоголовый. Таксист до мозга костей. Одна за другой в салоне звучали песни про дорогу, про водителей, про автомобили. Как у него мозги не спеклись слушать такое целый день? Зато сам он был молчаливый. Дежурных вопросов не задавал, на жизнь не жаловался. Ехал себе и ехал. Это я в таксистах ценю.
Ехали мы быстро. Утром из Москвы на выезд пробок не бывает. Когда за окном мелькнула стела моего родного города, я уже начал представлять, как обниму жену и наконец-то приму ванну. Помню, в ту минуту в салоне играла особенно придурковатая песня, про мужика, которого все вокруг уговаривали купить машину, а он купил себе самокат.

И вдруг мир будто выдернули из розетки! Да, именно так. Разом погасли все приборы в салоне, исчез свет фар на улице. Смолкла музыка, и шум мотора утих, но машина продолжала ехать с той же скоростью. Только и слышно было, как колёса шаркают по асфальту. Мы неслись по пустой дороге! Не веря своим глазам, я оглянулся на таксиста. Хотел знать, видит ли он то, что вижу я. Но мой водитель... лежал лицом на руле.
Прежде чем я осознал, насколько плохи дела, и успел что-то предпринять, всё вокруг окончательно погасло. Я будто провалился в чёрную дыру. Ни звуков, ни ощущений. А потом исчез и я сам.

Не знаю сколько времени прошло, прежде чем я очнулся. С той минуты я совсем потерял ощущение времени. Перед глазами была сероватая пустота. Нельзя было назвать это небом. Даже в пасмурный день небо не бывает таким однородным. Это была пустота — всюду одинаковая.

Я лежал на асфальте. Очень чистом, гладком асфальте. Я что, вывалился из такси?.. У меня ничего не болело. Наоборот, я ощущал себя легче, чем обычно. Никакого напряжения в мышцах. Я сел, осмотрел свои руки. Всё было в порядке. Даже пальто не испачкалось. Убедившись, что цел, я огляделся. Дорога без единой машины. Дома на месте, но почти все окна были открыты нараспашку. Так мне сначала показалось... Позже я понял, что в большинстве квартир окон просто нет. Кое-где недоставало форточек, а где-то была только одна рама со стеклом.

А какими странными были деревья! Это были даже не деревья, а стволы с редкими, особо толстыми сучками. Выглядели они не так, будто их обкорнали бензопилами, а словно «недорисованными». Сучья на концах были размыты, будто смазаны, как на некачественной фотографии.

Я тёр глаза, думал, мне это мерещится, но рассмотреть концы сучков так и не смог. Никаких тоненьких веточек, а уж тем более листвы на деревьях не было. Куда девалась опавшая листва? Боже, на аллее даже травы не было! Только земля. Твёрдая, гладкая...
Я поднялся на ноги и побрёл прямо по пустынному шоссе. Аллеи я сторонился. Пугали меня эти неестественные пейзажи.

Стоит ли говорить, что и людей вокруг не было? Нет, я тогда не думал, что началась атомная война или что весь город разом эвакуировали. Я сразу понял, что это место, хотя и похоже на мой город, но это не он. Это была другая реальность. Сроду не интересовался такими вещами, но сразу понял, что к чему.

Чуть позже я впервые услышал «шум сверху». Упругий и объёмный. Он был не громкий, но от него у меня внутри всё завибрировало. За время моего пребывания в Пустом мире я ещё несколько раз слышал эти звуки. То мне казалось, что это гул после взрыва, то протяжный трубный рёв, то просто гром.

Была у этого явления одна особенность — оно лишало тот мир всех остальных звуков. За секунду до «шума сверху» я переставал слышать собственные шаги. Один раз во время «шума» я щёлкнул пальцами над ухом и ничего не услышал…

Так вот, когда впервые раздался «шум сверху», я свернул с дороги. Тревожно стало находиться на открытом пространстве. Хотелось спрятаться куда-нибудь под крышу.
Я узнал улицу. Это был район новостроек, где высятся новенькие семнадцатиэтажки. Тогда я заметил, что у домов не только не хватает окон, но ещё и нет дверей.

На первом этаже многоэтажки, у входа бездверного магазина стояли ножки от урны, но самой урны не было. Внутри были пустые стеллажи. Я не заходил внутрь, только постоял у порога.

Боялся ли я? Мне было неуютно, однако я не паниковал. Надеялся, что всё это сон, и будто знал, что всё это скоро закончится. Я даже испытывал некоторое любопытство и старался изучить и запомнить как можно больше.

Пройдя вдоль пустых магазинов, я свернул в арку и вошёл внутрь двора. Здесь была детская площадка: рама от качелей без качелей и ещё пара игровых конструкций, где не хватало подвижных деталей. Хотя горка была целая и скамейки тоже.

Тогда я подумал, что Пустой мир лишён именно подвижных составных частей. Но понял, что это не так, когда осматривал парковку. Там была пара машин, те, что годами стоят во дворах. Старые, проржавелые, на спущенных шинах. У них всё было на месте: двери, колёса и стёкла.

Если вы воспринимаете мою историю всерьёз, то подумайте, почему Пустой мир был лишён некоторых предметов. В этом кроется загадка природы того места. Вы подумайте, а после я выскажу собственное предположение...

Я крикнул «Эй!» на весь двор, не надеясь, что мне кто-то ответит. Лишь хотел услышать, как здесь работает эхо. Мой голос отразился от стен и растаял в пустоте. Всё так же, как в нашей реальности.

Потом я зашёл в подъезд. Здесь не хватало дверок у большинства почтовых ящиков. Но кое-где они были. У лестницы чернели два пустых проёма вместо лифтов. Ни дверей, ни кабин — пустые шахты.

Я пошёл вверх по лестнице... Особенно интересно было то, что в закрытом помещении не было темно, хотя ни одна лампа не горела. Окна в подъезде были на своих местах, а двери в квартирах нет. Стояли дверные косяки, торчали штырьки петель, и больше ничего.
Я обошёл пару квартир. Не знаю, зачем я это делал и что искал. Наверное, просто бессознательно блуждал, чтобы хоть как-то унять тревогу.

Обстановка в обеих квартирах была примерно одинаковая: стояли столы, но не было стульев. Выключатели без кнопок, настенные часы без стрелок, краны без вентилей, шкафчики без дверок. В тумбочках только нижние выдвижные ящики...

Нашёл я в одной из квартир странный предмет. Это была гитара. Простая акустическая. Только полупрозрачная. Сквозь неё было видно угол, в котором она стояла. Я тронул её пальцем — не мираж ли это? Гитара упала на пол с характерным звуком и рассыпалась на несколько частей.

Тут сверху снова послышался тот самый шум. Он застал меня врасплох. Я вздрогнул, и в голове у меня пронеслась мысль: «А какого чёрта я тут делаю?». Я вдруг по-настоящему испугался. Стал себе накручивать, что навсегда застряну в этом Пустом мире.
Под лестницей того дома я нашёл ржавый газовый ключ и взял его с собой. Нет, я не думал, что придётся от кого-то отбиваться. Просто с куском железа в руке чувствуешь себя увереннее.

Выйдя на улицу, я бессознательно побрёл на север в старую часть города. Меня тянуло к дому. Хотя я и понимал, что никого там не увижу. Это был пустой, ненастоящий город, где, похоже, никого не было, кроме меня.

Когда я шёл по главной улице, которую у нас называют «бродвеем», то заметил ещё одно интересное явление. Окружающие меня невысокие дома вдруг озарило жёлтым солнечным светом, но небо при этом оставалось неизменным. Всё та же серая пустота. Никаких ярких пятен. Непонятно откуда брался свет. Неужели как-то просачивался из нашего мира?

Потом случились странности с газовым ключом. Он стал мягкий, как пластилин, и смялся в моей руке. Я поднял его перед глазами, чтобы рассмотреть, а он прогнулся, будто резиновый.

Странно. Он же был твёрдый, холодный… Как такое могло произойти? Я бросил ключ на землю. Он шмякнулся с чавкающим звуком, и на руке у меня остался серебристый след.
В голове моей стало туманить. Теперь мне было трудно о чём-то думать. Я часто моргал глазами. Меня клонило в сон.

В очередной раз прокатился «шум сверху». Я остановился передохнуть у гостиницы, которая закрылась лет пятнадцать назад. Были у этой гостиницы, кстати, и старые окна в деревянных рамах, и заколоченные двери.

Я никак не мог прийти в себя. Дышать становилось всё труднее. И вдруг я услышал голоса. Мужские голоса где-то совсем рядом. Я прислушивался, не чудится ли мне... И точно: вышли из-за угла трое мужчин. Один молодой — лет двадцати пяти, двое других примерно моего возраста. Все были одеты в камуфляжные спецовки, как у рыбаков или у охотников. У всех на ногах были берцы. Шли они, пересекая улицу, на меня не смотрели. Это были люди. Живые, настоящие люди. Город на их фоне казался бледнее нужного, как выцветший снимок. А я до этой минуты и не замечал, какими блёклыми были цвета в том мире!

Я хотел окликнуть компанию, но вдруг понял, что не могу произнести ни звука. Губы едва шевелились. Я даже шеей не мог повернуть! Попытался сделать шаг — ноги будто увязли в трясине. Руки не сгибались в локтях. Я застыл как статуя посреди улицы.
И тут один из тех людей, тот, что был помоложе, заметил меня. Он остановил других мужчин и указал на меня рукой.

«Смотрите!» — воскликнул он. Двое других не сильно удивились. Один просто кивнул, другой сказал «Ага». Я заметил, что самый старший из них держит в руках смотанный трос с какими-то железяками. Я не очень разбираюсь в этом, но мне подумалось, что это у него альпинистское снаряжение.

Я пытался сказать, что мне нужна помощь, но не мог. Двое мужчин развернулись и пошли дальше, остался только молодой. Он сначала просто смотрел на меня, а потом начал приближаться.

«Да не трогай ты его! Сам «всплывёт» скоро», — крикнул ему издали один из мужиков.
Молодой не послушал и подошёл ко мне почти вплотную.
«Перчатки надень!», — крикнул ему второй.

«Да знаю я!», — раздражённо отмахнулся молодой. Сначала он достал из кармана очки, надел их и внимательно осмотрел моё лицо. Я только беспомощно шевелил губами.
Бормоча что-то себе под нос, парень вынул из кармана простую хозяйственную перчатку, надел её руку и смахнул меня из того мира. Именно так! Лишь слегка коснулся моей щеки и я улетел в темноту...

Очнулся я в машине в ту минуту, когда спасатель отстёгивал мне ремень безопасности. Всё тело взвыло от боли, и я застонал. В Пустом мире я ничего такого не чувствовал… Оказалось, что машина вылетела в кювет на хорошей скорости, сбив ограждение.
Следующие несколько дней я провёл в больнице. У меня было время осмыслить всё произошедшее. Конечно, мне хватило ума не рассказывать об этом всем подряд, чтобы не отправили потом ещё и в другую клинику.

Итак, что я сам думаю о том, что со мной произошло? Скорее всего, тот Пустой мир — лишь отражение нашей реальности.

Всё, что я видел: дома, деревья, машины — двойники реальных предметов. Почему не хватало дверей и окон и многого другого? Я думаю, что в том мире создаются копии только тех вещей, которые долгое время остаются без движения. Двери и окна без конца открывают и закрывают, машины перемещаются с места на место, ветви деревьев и трава колышутся от ветра.

Именно поэтому двери и окна, которые давно не открывали, машины, что давно стоят на парковках имеют отражения в Пустом мире. Он как вода в пруду — гладкая, как зеркало, но стоит только кинуть камень...

Чтобы двойник предмета появился в том мире, должно пройти некоторое время. «Свежие копии» хрупкие и прозрачные. Помните гитару, которую я случайно разбил?
А ещё копии привязаны к своим «оригиналам». Тому доказательство — газовый ключ, который я нашёл под лестницей. Когда я его забрал, он недолго оставался стабильным и металл скоро потерял свои свойства...

К слову, неделю спустя я зашёл в тот дом посмотреть... Да, ржавый газовый ключ и правда лежал под лестницей. Верите? Тот самый ключ с пятнами ржавчины. Сколько он там валялся? Может, несколько месяцев?

Непонятно мне только, как я попал в Пустой мир и как туда попали те трое мужчин? Кто они были? Простые люди? Может, учёные, которые изучают другие миры, а нас в эти дела не посвящают? Понятия не имею и гадать не буду.

Что означали слова «он сам всплывёт»? Такие случаи для них не редкость? И почему я будто окаменел, когда те трое появились на улице? Почему ко мне нельзя было прикасаться без перчатки? Ответы на эти вопросы, возможно, я никогда не узнаю.
Также мне не ясна природа тех трубных звуков сверху. И почему солнечный свет проникает в Пустой мир?

Пока лежал в больнице, я несколько раз попытался заговорить об этом с водителем такси. Он пострадал сильнее. Крепко ударился лбом, сломал рёбра. Кстати, в аварию мы попали, потому что у него стало плохо с сердцем. Почему?.. И почему я отключился ещё до аварии?
Ничего мой таксист не смог мне рассказать. У него стёрлись почти все воспоминания о том дне. Помнил только то, как принял вызов и ехал в аэропорт. Моё лицо было ему не знакомо. Правда, потом водитель сказал, что вспомнил меня. Думаю, что соврал.

Мало кому я рассказывал эту историю. Не к лицу сорокалетнему мужику говорить о всяких аномальных штучках. Однажды всё-таки решился рассказать жене, и она мне поверила. В моём психическом здоровье не усомнилась.

Почти никак то происшествие не отразилось на моей жизни, разве что... После той аварии я больше не вижу обычных снов. И, пусть очень редко — один-два раза в месяц, но мне снится тот мир. Тот пустой город, его улицы, будто выжженный парк, где как столбы стоят стволы деревьев. Вижу во сне городское кладбище, дубликаты могильных плит... Слышу во сне те самые трубные звуки. А иногда в том мире идёт дождь, разрушая «свежие копии» застоявшихся во дворах машин.

Я пытался найти в интернете что-то похожее на мою историю, но ничего не отыскал. И до сих пор у меня больше вопросов, чем ответов. Вот и решил подробно описать своё путешествие в Пустой мир. Может быть, у вас есть своё мнение на этот счёт?

Автор: Влад Райбер

@темы: параллельные миры, рассказы, мистические и аномальные места, искажения времени и пространства, не своё

---

По-моему, довольно криповые трейлеры (кроме первого, он так, до кучи)

[selena_sky]

@темы: видео, сущности, игры (в том числе компьютерные)

---

Алекс Андреев

[эстерс]

scp 407



scp 352


scp 093

@темы: картинки, SCP, не своё

---

Alex Konstad

[эстерс]

@темы: картинки, не своё

---

Guillem H. Pongiluppi

[эстерс]

@темы: картинки, не своё

---

Папины рассказы: Обряд

[Sugizo Edogava]

С грустью сообщаю, что рассказы всё. Больше папенька прозу не писал, потому что он вообще-то драматург и если кто-то еще хочет ознакомиться с его творчеством и почитать пьес-сказок для детей (очень рекомендую "Волшебную книгу" и "Как Настенька чуть кикиморой не стала") - милости прошу в любой поисковик). И да простит меня сообщество за маленькую рекламу). А сегодня выкладываю последний рассказ под названием

Обряд
В начале шестидесятых я с двумя девчонками инженерами-геодезистками был командирован в глухое таежное село. Поселили нас в старом доме главного электрика совхоза, в старинном, крепком еще пятистенке, ставшем тесным для растущей семьи. Новый просторный дом был построен недалеко от старого, стоило только перейти двор и огород.
Через некоторое время я стал замечать, что мои геодезистки не горят желанием оставаться дома, а рвутся на работы в кишащую гнусом тайгу. И еще я заметил, что мои таежные напарницы какие-то квелые и плохо выспавшиеся. Скоро эта загадка разрешилась: как-то ночью девушки разбудили меня, чем-то очень напуганные.
- Слышишь? - шептали они.
Я честно прислушался к ночной тишине. Из подпола доносились какие-то непонятные звуки. Девушки рассказали мне, что оставаясь дома, они стали замечать под полом какой-то шум.
- А иногда оно там ворчит и ругается.
- Как ругается? По матерному? - усмехнулся я.
- Не понять. Но ясно, что оно там чем-то недовольно.
- Да кто оно-то?
- Откуда мы знаем! Вот опять! Слышишь?
Я прислушался. Да, в подполе действительно что-то происходило. Но стоило мне поднять крышку, как все утихло.
Девчонки отказались идти в свою комнату и улеглись в моей, на свободной кровати. Свет гасить не разрешили. Однако бессонница последних дней быстро сморила их, и они уснули, уверенные в моей надежной защите. Мой же сон ко мне не шел. Я все думал о загадочном шуме, да и электрический свет мешал мне уснуть.
Так как девчонки уже крепко спали, я решил свет погасить, но не успел: в ночной тишине явственно послышался скрип лестницы, ведущей из подпола. Я весь напрягся и уставился на западню. Электрический свет резал мне глаза, мешая смотреть. Я прикрыл лицо ладонью, защищаясь от палящего света лампочки, и увидел, как крышка подпола, дрогнув, стала медленно приподниматься. Под ней, в темной щели, ничего не было видно - прямо мне в лицо смотрела зияющая пустота! Пошарив под кроватью, я сжал в руке кеду, и, не целясь, запустил ею в черноту подвала.
Крышка с грохотом упала на свое место, и я... проснулся. Солнце светило мне прямо в лицо... а на пороге стояла хозяйка Марья Степановна.
- Вот как! - сказала она, - Днем с огнем спят. Зачитались, выходит, за полночь и свет забыли погасить, - она щелкнула выключателем.
И все: от ночных кошмаров остались только сбитые на полу половики, кеда, почему-то валяющаяся посреди комнаты, да девчонки, сопящие на соседней койке.
А эти-то что тут делают? - строго спросила старуха. - Ишь, бесстыдницы! Своего места им, что ли, нет?
- Страшно, Марь Степановна. Боятся они одни в комнате...
- Кого это они боятся?
- Того, кто в подполе живет.
Я думал, что Марья Степановна удивится моим словам, но удивляться пришлось мне.
- А чего его бояться? Он у нас безобидный.
- Кто это - он?
- Домовой, кто же еще. Не думаешь же ты, что я там жениха прячу?
Я так не думал.
- Вы его не бойтесь, - продолжала старуха. - Он тут уже больше ста лет - с тех пор как дед дом поставил. Конечно, не дело это - жить ему отдельно от хозяев. Вот он и сердится, колобродит. Ну, да ничего - ни от вас, ни от него оттого не убудет...
- Но он же спать мешает! - возмутились девчонки.
- А вы его не слушайте. А если шибко расходится, поругайте его.
- Как?
- Построже, - и она сказала - как.
- Нет, мы так не можем, - смутились девочки.
- Ну так ты скажи, - обратилась старуха ко мне. - Морока с вами, с городскими. Ладно, я что-нибудь придумаю. Да и то, наше это дело, семейное, нам и разбираться.
И Марья Степановна вышла из избы.

* * *
На другой день была суббота. Еще с вечера я заметил, как Марья Степановна ходила по деревне, о чем-то договариваясь с соседями, шепталась со старухами, что-то втолковывала своей невестке.
- Вам бы все не верить! Не слушаете старших-то! - говорила она. - Ты только подумай, каково ему теперь одному? Без хозяев?
- Да что, мама, народ-то смешить? - робко возражала ей невестка.
- Умные смеяться не будут. А дураки - пущай! Им, как известно, законы не писаны.
- Да делайте вы что хотите, мама!
- Вот и ладно, - обрадовалась старуха. - А то не мне же на старости лет нагишом бегать.
- Ой, да вы что? - испуганно заойкала невестка...
Перед сном старуха появилась в нашем «общежитии» и то ли попросила, то ли приказала:
- Вы, ребята, вот чего - переночуйте-ка ныне на сеновале. Я уж вам там и постелила. Завтра у нас воскресенье, так вы поспите подольше, сколько влезет...
Однако слышанное мной накануне подняло меня с постели ни свет ни заря. Я устроился у дверцы сеновала и приготовился наблюдать.
Первой появилась Марья Степановна. Она величественно прошествовала из нового дома в старый, и через какое-то время из трубы старого дома пошел дымок. Затопив печь в старом доме, старуха проследовала в новый. Тут же на крыльцо его, ежась от утренней прохлады, вышла ее невестка в длинной, до самых пят, белой ночной рубахе. С минуту она в
нерешительности постояла на крыльце и, махнув рукой, с какой-то обреченностью пошла в огород. Там, встав за баней, она, стеснительно озираясь, сбросила с себя рубаху и предстала миру совершенно нагой. Затем, как в бреду, видимо от стеснения, она пошла вокруг построек нового своего дома, останавливаясь по углам и что-то шепча. Легкий утренний ветерок доносил до моего слуха отдельные фразы:
- У двора железный тын... Ни лютый зверь... ни лихой человек, ни леший, а только ты, дедушка...
Все, больше ничего не разобрал. Таинственность обряда, красота женского тела слились во что-то мистическое, пленительное, языческое. Нездешняя женщина с каждым шагом набиралась от природы первобытной силы и величия. Она обходила дозором свой дом, свой очаг, выкрикивая в небо что-то дерзкое, непристойное, колдовское...
Но вот языческая богиня обошла свои владения и, опять оказавшись за баней, вдруг вся ссутулилась, засуетилась и, быстро накинув на тело рубаху, неграциозными скачками помчалась к дому.
Я соскользнул с сеновала и, прильнув к окну, незаметно следил за тем, что старуха делала в старом доме. Я видел, как она шуровала в русской печи кочергой, собирая прогоревшие уголья в печурку, затем достала из- под печки чугунок, а из комода - большое полотенце; сгребла с печурки в чугунок угли и, накинув на горшок полотенце, произнесла, обращаясь в тишину дома:
- Милости просим, дедушка-домовой, к нам на новое жилье.
Взяв горшок, она пошла к новому дому. Но пошла не двором, как ходила всегда до этого, а улицей. Дойдя до ворот нового дома, старуха постучалась в калитку, а внуки на ее стук широко растворили перед ней ворота. Посреди двора ее ждала невестка с хлебом-солью.
- Рады ли хозяева гостям? - спросила старуха.
- Рады, - ответила ей невестка и неловко поклонилась. - Милости просим, дедушка, к нам на новое житье.
И старуха степенно пронесла чугунок в новый дом.
Что там было дальше, не знаю, не видел, но шум в подполе с того утра прекратился. Мы еще почти месяц жили у добрых хозяев. Я уж и забыл про это приключение, когда перед отъездом, прощаясь и благодаря хозяев, не без усмешки спросил:
- А что, домовой-то прижился на новом месте?
- Прижился, - ответила мне Марья Степановна. - Конечно, бывает, порой расшалится, но невестка на него шумнёт - он и притихнет. Видно, признал в ней хозяйку. А вот хозяина обижает. Не может простить, что тот его у ворот не встретил.

(с) Владимир Илюхов

@темы: своё, сущности, заброшенные дома и недострой

---

Папины рассказы: Ночной гость

[Sugizo Edogava]

Ночной гость

Дед мой, Иван Николаевич, все свои зубы потерял еще в Первую мировую. Произошло это так: рядом с ним разорвался снаряд. Его контузило и прямо в окопе завалило землей. Потом была газовая атака, унесшая много солдатских жизней. Но дед, засыпанный толстым слоем земли, остался жив, хотя и нашли, и откопали его не сразу. Контузия была глубокой, и его, не приходящего в сознание, отправили в госпиталь в «Сам-Петроград». Там еще несколько суток он был в забытьи, а придя в себя, как-то бессонной ночью вытащил по одному все свои зубы и по ранжиру разложил их на прикроватной тумбочке, на утро показав врачам только голые десны.
- Что же ты, солдатик, с собой сотворил! - ужаснулись медики.
- Да они шатались и вырвались легко, как лук из грядки, - успокоил их дед.
- Так что же? Мы бы их тебе подлечили. А теперь тебе всю жизнь придется беззубому маяться, а какие твои годы!
Годы у деда были действительно невелики - двадцать с небольшим. Но пугала его не потеря зубов, а продолжающаяся война. С ужасом думал он о выздоровлении, предстоящей службе, возможных новых ранениях. Соседи по палате успокаивали его, просыпавшегося по ночам с криком:
- Успокойся, Иван. Какая теперь тебе, беззубому, война? Чем ты сухари в окопе грызть будешь?
Но военные чиновники рассудили иначе:
- Годен к строевой! Пока даем тебе месячный отпуск, поезжай домой на поправку, а потом на фронт, верой и правдой служить царю и Отечеству!
Но царю послужить уже не пришлось - шел 1917 год. В родную деревню дед привез весть об его отречении, можно сказать, из гущи событий - из «Сам-Петрограда».
Дома дед стал быстро поправляться. Но по ночам кошмары продолжали мучить его. Постоянно снился ему один и тот же сон: как рядом рвется снаряд, как заваливает его тяжелой землей, как санитары, пытаясь его откопать, всаживают в его грудь лопату, а потом хоронят, приняв за мертвого. С криком дед просыпался и, открыв глаза, подолгу приходил в себя, вглядываясь в темноту ночи, казавшуюся ему темнотой могилы...
Но время шло. Приближалась Пасха, а с окончанием Светлой Седмицы заканчивался и дедов отпуск. И вот как-то на страстной неделе, а точнее, как вспоминала бабушка моя Евдокия Матвеевна, в ночь с Великой Пятницы на Великую Субботу, отправилась она с детьми в церковь. Дед, хвативший на фронте не только газов, но и порядочную порцию агитации, на церковные службы не ходил и поста порядком не соблюдал:
- Пост больного, как и молитва пьяного, Богом не принимается, - говорил он.
Поэтому-то он и остался дома один. Походил по двору, проведал скотину и пошел в избу. И только он переступил порог, как сгустились над ним сумерки, и напала на него сладкая и невесомая дрема. Едва добравшись до постели, он уснул. А когда проснулся, то услышал, что над селом погребально звонит колокол. По этому звону он понял, что насту-пила Великая Суббота - дед даже пение «надгробного трисвятого» слышал, хотя как это могло быть, он понять не мог: церковь стояла на другом краю их большого села. И еще дед понял, что проспал почти всю ночь без своих кошмарных сновидений. При этом он чувствовал себя легко, как-то необычайно хорошо. Но он все равно боялся открыть глаза, боялся встретиться взглядом с мраком ночи. Так он некоторое время и лежал, слушая колокольный звон и неведомо каким образом доносившееся до его слуха церковное пение. Но вот, в последний раз ударив, колокол умолк: видимо, плащаницу, обнеся кругом храма, возложили на место. Наступила вязкая тишина, только было слышно, как тикали на стене ходики. И в этой тишине дед ясно услышал тихий голос. Дед открыл глаза. Мрака не было: неясный колеблющийся свет озарял дом. Дед сел в постели и увидел: за кухонным столом в свете церковной свечи сидел старец в белых одеждах и сам весь белый, как мукой осыпанный. Лицом старец был чист и светел.
- Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем, - дочитал старец по книге, раскрытой перед ним, и поднял взгляд на деда. - Что же ты, раб Божий, к службе не ходишь? - строго, но ласково спросил он. - Оттого-то и страх на тебя нападает, что ты про Бога забываешь; не о душе своей радеешь, а о теле. Иисус о теле ли своем думал, когда страсти от мира сего терпел? О теле твоем Господь заботится, а ты позаботься о душе...
Что было дальше, дед не помнил - сон ли, явь ли?.. Только когда бабушка вернулась из церкви, она обнаружила его стоящим у ворот, разутого и раздетого. Бабушка испугалась, запричитала, дети заголосили: простое ли дело - тятьку домой на поправку прислали, а он - мало ему фронтовых болячек - еще того и гляди простуду схватит, по весеннему-то насту босиком бегая!
В дом дед возвращался с опаской, что-то бормоча про старца, про свечу, про книгу. Однако в избе было темно и пусто. Розоватый рассвет едва пробивался сквозь низкие окна. Но и этого неясного света хватило, чтобы увидеть на столе капли застывшего желтого воска и маленькую, в пол- ладони величиной, иконку в дешевом окладе из цвет-ной фольги. Раньше в доме ее вроде не было. Икона была с образом Святого Николая Чудотворца, Николы Угодника, как всегда называла его бабушка. Дед, едва взглянув на иконку, сразу узнал в образе святого своего ночного гостя...
С этой иконкой дед уходил на все войны: гражданскую, финскую, Великую Отечественную. На последнюю, в отличие от двух предыдущих, уходил добровольцем, так как года его уже были не призывные. И ни разу, в каких бы передрягах ему ни приходилось бывать, его не ранило, даже легко. Под ним падали убитые лошади, рядом гибли друзья и товарищи, а он всегда выходил из ада, устроенного людьми, живым и невредимым. И всегда у него на груди была та иконка, аккуратно зашитая бабушкой в маленький холщовый мешочек.

(с)Владимир Илюхов

@темы: сновидения, своё, это случилось на самом деле

---

Папины рассказы: Шишига

[Sugizo Edogava]

Шишига

В детстве от бабушки своей Евдокии Матвеевны услышал я историю, свидетелем которой она была в молодости. Жила тогда моя бабушка в большом селе под Арзамасом. Село раскинулось по берегам речки Коваксы и небольшого болотистого озерца Плес. Несмотря на полноводность впадающей в него реки, озерцо это никогда не переполнялось водой и не выходило из своих берегов. При этом ни один ручеек не вытекал из него. Местные жители считали озеро провалом - водоемом без дна, говорили всем приезжим, что их озерцо подземной рекой связано с самой Волгой. Один рыбак, поймав однажды в озере полутораметровую щуку, вдел ей в жабру серебряную серьгу и опять выпустил в Плес. И никто из местных жителей не удивился, когда из губернской газеты узнали, что другой рыбак поймал эту щуку, отмеченную этой серьгой, в Волге.
Над удивительным озером стояли бани. Но поодиночке местные жители мыться в них опасались. Тем более поздно вечером: боялись шишиг. Шишигами в тех краях называли русалок, беспутных водяных девок. Говорили, что когда стемнеет, они выходили на берег, подкарауливали и влюбляли в себя деревенских парней, сидящих ли с удочкой на берегу, парящихся ли в бане в неурочный час. Как иначе можно было бы объяснить, что вдруг какой-нибудь молодой человек начинал грустить, чахнуть, а в один прекрасный день бросался вниз головой с невысокого озерного бережка в студеную воду и камнем шел на дно, не пытаясь даже бороться за свою молодую жизнь. Старики говорили, что не иначе как шишига поманила его к себе в подводное царство. И ищи его после этого, не ищи - не сыщешь ни живого, ни мертвого...

Жил в том селе парень Семен. Был он у отца с матерью старшим из трех сыновей. Как-то в банный день припозднился он с делами и пошел в баньку один, когда все домашние уже помылись. Ушел - и нет. Час нет, другой. Мать забеспокоилась, хотела посылать за ним братьев, глядь - сам идет. Пришел, все смотрят, а он как не в себе. На вопросы отвечает невпопад, сам себе улыбается. Дальше - больше. Стали за ним замечать, чего раньше не водилось: полюбил Семен одиночество, рыбалку и в баню стал ходить исключительно в позднее времечко и один. Мать подговаривала братьев последить за ним - не шишига ли его околдовала? Да те только смеялись ей в ответ:
- Революция открыла нам глаза на всякие поповские сказки!
Так и тянулись месяцы, как вдруг однажды Семен привел в дом девку. Девка была на сносях.
- Вот, - сказал Семен оторопевшим родителям, - это жена моя. Скрывать своих отношений мы уже не можем, скоро у нас будет дитё. Как хотите, а жить мы теперь будем вместе.
Что тут делать? Не гнать же их из дома!
Да и не те теперь времена.
Но что за девка? Откуда взялась? Сын только и сказал, что познакомился с районе, куда ездил учиться на курсы трактористов.
Девка была ладной, красивой: волосы до пят, синие бездонные, как Плес, глаза и лицом - хоть картину пиши. Но не без странностей. Ходить в лес по грибы - по ягоды не любила. А уж не это ли любимое занятие деревенских баб? Не умела ни прясть, ни ткать, иголку в руках держала неловко. Зато работу, связанную с водой, делала бегом: белье ли полоскать, ведра ли таскать, лодки ли смолить и конопатить. И мужа пристрастила к воде. Только их все и видели - то на реке, то на озере. Все вместе, все рядышком - любо-мило смотреть. Так свекровка - мать и смирилась со своевольством сына: чего ей еще надо - были бы молодые счастливы!
Только сердце матери нет-нет да и замрет от холодной невесткиной красоты. И точно - не ошиблось материнское сердце. Миловалась невестка с сыном, глаз с него не сводила до тех пор, пока у них дочка не родилась, Аннушка. После ее рождения как чужая стала невестка и мужу, и семье, и родной доченьке. День ли, ночь ли - вдруг соберется и уйдет к озеру. Сядет на бережку и часами, как васнецовская Алёнушка, на воду смотрит. Грудного ребенка кормить забывает. Свекровь с ней и добром говорила, и голос повышала - та молчит в ответ, словно воды в рот набрала. А как-то однажды и говорит:
- Окрестите нашу дочку, мама.
- Да я не против, - отвечает ей свекровь.- Только это нынче не принято. Как бы власти на Сеню не осерчали - он ведь передовик.
- А вы тихо окрестите. Не хочу, чтобы и она, как я, на воду засматривалась.
К чему такое сказала - поди пойми.
Однако в ближайшее воскресенье дед с бабкой повезли внучку в Арзамас крестить. Родители, как положено, остались ждать дома. А когда вернулись к вечеру, смотрят - а Семен посреди горницы без памяти лежит. Стали его водой отливать, спрашивать:
- Жена, - говорит, - ушла. В озеро. Пошла за водой и не вернулась. Бросился искать, а на берегу только ведра, коромысло да вся её одёжа.
- Утопла, значит! - заголосила свекровь.
Так вот стала Аннушка сиротой: мать пропала, родной отец совсем забыл про дочь. Выросла девочка на руках у бабушки да у теток с их детишками. Выросла до того похожей на мать, что бабушка пугаться стала: а вдруг и в ней русалочья кровь заговорит? Но Анна только видом да статью пошла в мать, а не характером. Росла она веселой, ласковой. Восьмилетку закончила на “отлично”, комсомолочкой была боевой. И ничего- то она в жизни не боялась, кроме озера. В баньку на озерном берегу водили чуть ли не силком, стыдили, как маленькую.
Отец за последние семнадцать лет опустился ниже некуда - напрочь пропил человеческий образ. И все рассказывал всем о своей жене-русалке. Конечно, такие разговоры не всем нравились. Кто-то жалел мужика, кто-то над ним посмеивался, а кто-то видел в этом непорядок. Приехал как-то из района молодой уполномоченный и строго предупредил пьяницу, что если тот будет и дальше разводить суеверия, то придется с ним беседовать по-другому и в другом месте.
Тут и начала Аннушка хлопотать за горемыку - отца. Дошла до того самого уполномоченного, а он, увидев перед собой такую красавицу, напрочь потерял голову. Отца оставили в покое, а уполномоченный зачастил в гости: и ездит и ездит, и ходит и ходит к Анне - замуж ее зовет. Опостылел он ей хуже горькой редьки! Довел девчонку до такого отчаяния, что однажды на каком-то колхозном празднике вырвалась она из его цепких рук и на глазах у всей деревни кинулась в озеро - только ее и видели! Никто даже ахнуть не успел. Не успели просохнуть бабушкины слезы по любимой внученьке, как в том же озере сгинул и ее сын Семен, Аннушкин отец.
На том бы, наверное, можно было поставить точку в этой истории. Но прибежала как-то бабушка домой и стала собираться в дорогу.
- Куда вы, мама? - спрашивает невестка.
- В Горький поеду, внученьку Аннушку проведать.
И рассказала бабка, как вышла к ней из озера старшая невестка и велела ехать в Горький на такую- то улицу, явиться в такой-то дом. Там, дескать, живет ее внучка. Что она жива - здорова, давно замужем и просит бабушку приехать и помочь ей управиться с детками. И о Семене просила озерная девка не беспокоиться: она сама за ним следит, ему хорошо с ней.
Дети не смогли переспорить старуху, сами отвезли ее в город, чтобы та на месте убедилась, что не ждет ее там никто, никакая Аннушка. Но только первый же горьковчанин указал им нужную улицу, и уж сами они без труда нашли необходимый им дом. Более того, у ворот стояла, словно давно ждала их приезда, красавица Аннушка, улыбаясь дядьям и бабушке.
- А мужем у Аннушки был известный на всю Волгу бригадир рыбацкой артели, орденоносец, - закончила свой рассказ бабушка моя Евдокия Матвеевна. - Очень он был удачливым рыбаком. И не мудрено! Ведь теща-то у него - русалка, шишига.

(с)Владимир Илюхов

@темы: своё, сущности

---

Стивен Кинг очень полезный писатель

[эстерс]

Благодаря нему я понял, что:
- путешествие во времени - не лучшая идея;
- спасать убитого президента - не лучшая идея;
- искать убийцу в парке развлечений - не лучшая идея;
- заселятся в номер с призраками - не лучшая идея;
- оставаться в отеле на зиму - не лучшая идея;
- дразнить дурнушек - не лучшая идея;
- пожимать руку кандидату в президенты - не лучшая идея;
- сближаться с приговоренным к смертной казни - не лучшая идея;
- закапывать кого-то на старом индейском кладбище - не лучшая идея;
- хорошо стрелять в альтернативной реальности - не лучшая идея;
- гнаться за человеком в черном - не лучшая идея;
- спорить с Кокни Шутером- не лучшая идея;
- иметь мобильник - не лучшая идея;
- сходить в магазин с ребенком в туман - не лучшая идея.


Кинг научил бояться:
- клоунов;
- собак;
- религиозных фанатиков;
- кандидатов в президенты;
- дохлых кошек;
- мертвых людей;
- старых индейских кладбищ;
- подсобок в старых закусочных;
- машин;
- школьников;
- сильно пьющих родителей;
- цыган;
- человека в черном;
- бурь;
- небольших городков в штате Мэн;
- умереть во время ядерной войны;
- выжить после ядерной войны;
- сгореть заживо;
- сатану.

Короче отличный писатель.
pikabu.ru/story/stiven_king_ochen_poleznyiy_pis...

@темы: не своё

---

Папины рассказы: Доматерился + Ключ

[Sugizo Edogava]

Доматерился

Как-то осенью набрал я полную корзину грибов и сижу на станции - поезд жду. Народ вокруг тоже с грибами: кто бутерброд с колбаской жует, кто яичко лупит, кто газетку читает, а кто и просто в небо смотрит - известно, доходы у всех разные. Тут один мужик газетку сложил и ехидно говорит:
- А президент указ издал, чтоб с этого года город Новгород Великим называть.
- А что бы ему сразу не издать указ о том, что Великий Новгород - еще и Господин Великий Новгород? - отозвался тот, что в небо смотрел.
- Захотел! Все сразу! А что он в будущем году делать-то будет?
- Эх! - раздался чей-то пьяненький голос. - Все в игрушки играет. А людям жить не на что! Хоть душу черту продавай! Ох, я бы продал, да не знаю, куда покупатель-то запропастился...
- Гляди, не болтай! - строго оборвала его старушка. - Этот покупатель всегда рядом. Вот у нас в доме один мужчина сильно забедовал. По специальности его сократили, за что другое возьмется - все впустую. «С меня, - говорит, - не подоходный налог надо высчитывать, а расходный, вот тогда бюджет сразу пополнится». А мать его успокаивает: «Ничего, терпи - перемогнемся. Я вон пенсию скоро получу. Будет и на нашей улице праздник!» Да на голодных детей глядя, где же его наберешься, терпения-то?
Вот тут у него вдруг эта способность и обнаружилась. Стал он вдруг вроде экстрасенса. Кого если матюкнет, так тому через время - беда. Раньше-то, при нормальной жизни, он мужик тихий был, слова плохого от него никогда не услышишь, а тут костерит всех подряд - и правительство, и президента...
- Так это через него президент из болячек не вылезает? - опять съехидничал мужик с газетой.
- А кто его знает, - старушка утерла платочком губы. - Думаю, президенту от всех нас крепко достается. Никакой организм такого не выдержит. Ну, не о том речь... Стали люди мужика-то нашего стороной обходить: боялись, как бы он их недобрым словом не зацепил. А он свою выгоду и понял. И обратился к одному бизнесмену; известно, те без таких услуг работать не могут. Так и так, мол, изведу любого твоего противника, только деньги плати. И никакой суд вины не найдет. «Ладно, - говорит бизнесмен, только сначала покажи свое умение вот на этих вот ребятах, очень они мне поперек дороги стоят». Мужик дело свое сделал просто: встал на обочине и проголосовал, когда те, неугодные, мимо проезжали. А такие разве остановятся? Если и подвезут, так только на тот свет. Ну, он вслед машине и матюкнулся. Много чего пожелал. Те-то до конца переулка только и добрались - хотели на зеленый свет успеть, да под большую машину заехали. Из кабины-то их частями доставали. Ясно, что бизнесмен матерщинника-то нашего на постоянную работу принял. И зажил тот припеваючи. Теперь его только по имени-отчеству величали. А мамаша от него съехала. Стала жить у одинокой старушки да все в церковь ходила, за сына Бога молила, чтоб наставил да простил.
А тут матерщиннику пришло время сына женить. И невесту нашел - дочь бизнесмена, хозяина своего. А тут перед самой свадьбой снится ему сон: будто сватом у него вроде как не бизнесмен, а сам нечистый. Дает он будто бы в приданое и дом, и дачу, и машину, и слугу лучшего своего. А слуга, рожа черная, идти в услужение к человеку не хочет. «Хоть убейте, - кричит, - а не пойду!» Тогда хозяин велел:
- А тащите-ка его на кумову кровать!
Слуга испугался и тут же согласие дал.
Тут мужик-то наш вроде как спрашивает:
- А что это, сват, у тебя за кровать такая?
- А вот, - отвечает сват, - изволь посмотреть.
И открывает дверь, а там такой жар пахнул, что страшнее представить нельзя...
Проснулся мужик весь в поту. Молодых в церкви венчали, а он во время венчания все огнем горел да по сторонам озирался, на иконы глаза боялся поднять. А как домой вернулись, говорит:
- Я полежу немного, устал, а вы гуляйте.
Ну, свадьба гуляет, а родителя все нет. Хватились, а он лежит на диванчике черный как головешка. И главное, костюм на нем целешенек, а человек в том костюме - сгорел...
За синим лесом загудел тепловоз. Старушка быстро повязала платок, ухватилась за корзину и сказала:
- Так что погодите, милые, душу продавать, еще грибы вон не перевелись. Перемогнемся...

Ключ
Как давно я не был в Москве? Лет десять. То некогда было, а теперь не на что. Но тут представился случай, а приткнуться некуда - всех московских друзей порастерял. Рылся, рылся в записной книжке, терзал, терзал телефон - нет мне приюта. На последней страничке, уже на корочке, наткнулся на забытое имя: Сергей Шустов. Сам не помню, по какому случаю я его тут записал. Дружны мы с ним никогда не были. Сергей всегда сильно поддавал, а я от таких держался подальше. Ему еще 27-ми не было, а выглядел на все сорок. Художник! От этого вечно злой, раздраженный, неопрятный. Уехал он из Вологды, я и думать о нем забыл. Набираю номер, а сам думаю: «Жив ли?» Однако дозвонился, спрашиваю:
- Такого-то помнишь?
- Как же, как же! - отвечает. - Приезжай, жду с нетерпением!
Взял я бутылку, закуски, поехал, нашел дом, квартиру, звоню в дверь. Открывает мне пышущий здоровьем и оптимизмом мужик.
- Здесь, - спрашиваю, - Сергей Шустов живет?
А мужик меня облапил и гогочет:
- Да ты что, старик? Не узнал?
- Милости просим! - приглашает меня его жена Катя, - как раз к ужину.
Раздели меня, умыли, за стол посадили. А я на Серегу смотрю, глазам не верю: ведь бич бичом был! И на тебе! Такой здоровяк!
Тут я про бутылку вспомнил. А Сергей говорит:
- Ну, зачем это? Что у нас гостя принять нечем? Только извини, старик, компанию я тебе не составлю. Будешь пить ее один.
- Да пропади она пропадом! - отвечаю. - А вот что с тобой стало? Прости, конечно, за бестактный вопрос. Закодировался, что ли?
- Ага, - смеется Сергей. - Закодировался. Теперь у меня такой код - никто его не взломает.
- А по какой системе? Кто лекарь?
- Мой лекарь? - Сергей перестал смеяться и посерьезнел. - Мой лекарь - мой Ангел хранитель!
- Кто это? - выпучил я на него глаза.
А случилось вот что. Лет семь назад, как обычно, после хорошего заработка, запил Сергей по-черному. Катя в очередной раз перебралась жить к матери, а Сергей все из дома потащил. И уже до чертиков надираться стал. А так как дома они его больше всего беспокоили, то брал он пузырь и шел на «пленэр». Сядет где-нибудь в парке на поляночке и дует, если нет стакана, прямо из горлышка. Причем садился всегда в центр полянки, чтобы чертенята из-за кустов не могли до него добраться. Клюкнет Сергей и сразу видит, как они из-за кустов поросячьи рожи высовывают, ветками трясут, но к нему, на чистое место, не лезут: то ли солнышка, то ли ветерка, а может, и полуразрушенной церковки боятся. На ее стены очень Сергей надеялся. Когда садился на полянке, спокойно поворачивался к ней спиной, почему-то точно знал - из-за церкви свинорылые к нему не полезут.
Только как-то сидит Сергей на своей полянке. Стакан пропустил, другой. Сидит да посмеивается над чертенятами, видя, как те по кустам шастают, а к нему сунуться не решаются. И вдруг за спиной слышит какую- то возню! Повернулся - мать моя! - что за дело? Два вроде как человека у церковки друг с другом борются. Смотрит на них Сергей и удивляется: борьба у них идет не на шутку, а без шума - ни тебе охов, ни тебе ахов. А тумаков друг другу отвешивают таких, что простой человек от них давно бы окочурился. А еще похожи эти двое друг на друга как родные братья и ростом, и статью, и лицом, а при том совсем разные. Один светлый весь, а другой - темный. И не одеждой, не цветом волос, а какой-то сутью. Как два пятна - черное и белое. И еще одно понял Сергей: дерутся они за него. Как понял, объяснить до сих пор не может, а только понял. Может, потому, что то один, то другой из дерущихся кричали Сергею:
- Ключ! Дай мне ключ!
И дальше бой идет. Да такой бой, что даже чертенята в кустах притихли, попрятались.
«Какой, думает Сергей, им от меня ключ нужен? Если от квартиры, то там уже и брать нечего, все пропито». Порылся он у себя в карманах - никаких других ключей нет. Вытянул он перед собой руки:
- Какой вам ключ? - кричит.
- Этот! Этот! - отвечают ему сражающиеся.
Глядит Сергей, а в руках у него ключ. «Что за ключ? Откуда он взялся?» - думает Сергей, а сам решает, кому из борющихся этот ключ отдать - светлому или темному?
А те уже за горло друг друга держат, а свободные руки к нему тянут. Посмотрел Сергей на темного, представил ключ в его руках, и сердце ему словно морозом сковало. А глянул на светлого, и сразу потеплело на душе.
Кинул Сергей ключ светлому человеку.
Тут сразу черный пропал с глаз долой, как и не было его. А светлый тяжело опустился на траву и говорит Сергею:
- Сделал ты свой выбор, теперь крепись. Ведь ключ этот от твоей души, и теперь он будет у меня, твоего Ангела- хранителя.
- А тот черный кто был? - спросил Сергей.
Промолчал Ангел, а Сергей подумал: «Что, дурак, спрашиваю? И без того ясно». Вслух все же спросил:
- Что ж, вы за каждого человека так бьетесь?
- За каждого.
- Даже за таких пропащих, как я?
- Особенно за таких.
А стоит ли?
- Как не стоит? Ведь вы, люди, созданы по образу и подобию Божьему, а цены себе порой не знаете. Ведь для Бога вы все дороги.
- А те, что дьяволу ключи отдают?
- А за тех у нас борьба вовсе не прекращается.
Тут, - закончил свой рассказ Сергей, - я потерял сознание. Не отрубился, как бывало от из-лишне выпитого, а отключился на минуту. Очнулся тут же, если судить по солнцу, только был уже совершенно один и абсолютно трезвый. И ни тебе проклятого синдрома, ни желания похмелиться абсолютно не было! Вот с тех пор я этой заразы в рот не беру: зачем, думаю, бесов тешить?

(с)Владимир Илюхов

@темы: сновидения, своё, сущности

---

Первозданный хаос

[эстерс]

Перед дверью Наташка внезапно замялась.
- Может, в другой раз, а?
Санёк мысленно чертыхнулся.
Хорошо же всё начиналось! И девица симпатичная, и на чай сама позвала. И вдруг такой от ворот поворот. В самом прямом смысле.
- Что, щепотку заварки пожалела? - Санёк скорчил жалобную гримасу, в попытке обратить всё в шутку.
- Да не жалко мне чаю, - смутилась Наташка. - Просто... ну... бардак у меня там катастрофический. Не хотела тебя пугать.
- Подумаешь, бардак! Это ты мой гараж не видела! И ещё у меня носки дырявые. Хочешь, покажу? И, типа, будем квиты.
- Ну, если носки... - девушка помялась в дверях ещё немного, но всё же посторонилась, разрешая пройти.

Бардак в однокомнатной квартирке и правда был знатный. Но не ужас-ужас-ужас. Так, мелочи жизни. В углу обои отклеились, на кресле коробка из-под пиццы валяется, на столе в углу - батарея грязных чашек.
- Ладно, осваивайся, а я чайник поставлю, - решила Наташка. - Можешь телек включить. Только под диван не смотри, там первозданный хаос! А в кладовке вообще хтонический ужас!
В кладовку Санёк, конечно, не полез, а вот под диван заглянул. Нашёл теннисный мячик, карандаш и пару конфетных фантиков, один из которых на верёвочке... Это что, получается, тут кошка есть? И куда она спряталась?
Санёк подхватил верёвочку и медленно, нарочито шурша, потащил фантик по полу.
- Кис-кис-кис...
В поддиванной темноте зажглись два зелёных глаза.
- Кис-кис!
Из темноты вынырнула когтистая лапа, ловко сграбастала игрушку и потянула на себя.
- Нет, друг! - хмыкнул Санёк. Уступать он не собирался. Больно хотелось посмотреть на кошака. Судя по размерам лапы - здоровая должна быть зверюга. Мейн-кун, не иначе. - Иди-ка сюда!
Фантик дёрнуло с удвоенной силой. Теперь за него тянули сразу две огромных лапы. Санёк тоже не сдавался. И тут из-под дивана вынырнуло щупальце - чёрное, длинное и склизкое. Резко хлестнуло Санька по ноге, цапнуло игрушку и втянулось обратно. Охотник на котиков от неожиданности даже верёвку выпустил.
Снова заглядывать под диван он не рискнул. Там рычало, скреблось и, кажется, глодало фантик вместе с верёвкой. Нога в месте удара ныла и чесалась.
- Присаживайся, - Наташка с двумя ароматно дымящимися чашками возникла в дверях.
- Это... слушай... - замялся Санёк, опасливо косясь на диван. - Я тут... Мне позвонили. В общем, идти пора. Извини. В другой раз, может...
- Ладно, - покорно вздохнула Наташка, наблюдая, как парень натягивает ботинки. И едва за ним закрылась дверь, грозно крикнула: - Хаос!
Из-под дивана высунулись все пять лап, три щупальца, хвост и два любопытных глаза на гибких стебельках.
- Хаос, ну сколько можно? - гневно вопросила Наташка. - Пятый мужик за месяц! Пятый, Хаос! Тебе должно быть стыдно!
Хаос виновато муркнул и втянулся в своё логово. Через мгновение оттуда вылетел изрядно обслюнявленный фантик.
Хтонический Ужас выполз из кладовки и, заботливо урча, потёрся об Наташкины колени. Она рассеянно почесала его за пятым глазом и в очередной раз пообещала себе назначать свидания только на нейтральной территории.
© Шашкова Екатерина

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Папины рассказы: Танина свадьба + Соседи

[Sugizo Edogava]

Танина свадьба

Каких только историй порой не наслушаешься сидя у теплой печки в деревенской избе. Дороги развезло, деваться некуда. Пошел бы на огород гряды копать, да за окнами снежком пробрасывает.
- Сиди уж! - говорит мне хозяйка. Она хлопочет у печки. В избе парко, окна запотели, без того непогожий день кажется темнее вечера.
- Чего ты в потьмах читаешь, - опять заводит разговор хозяйка. – Гляди, так и глаза испортишь.
Читать действительно темновато, но запалять электричество среди бела дня не хочется, за вечер надоест.
- Я не читаю, так сижу, думаю.
- Чего думаешь? Как бы чего сочинить? А вот я тебе историю сейчас расскажу, и сочинять не надо…
Я бросил на лавку под окном тулуп, подушку, улегся и приготовился слушать:
- Я пока не овдовела, - начала хозяйка, - со старшей дочкой жила. А теперь вот младшей помогаю внуков растить. Старшая-то дочка у меня живет на Урале в большой семье. И мы там всю жизнь прожили. Это младшая сюда забралась, в эти болота. Тоже, наверное, судьба... Была у нее там подружка Таня. Жила Таня сиротой. Родители ее куда-то подевались, уехали в город лучшей жизни искать, бросили ребенка на тетку да так и не вернулись. Так тетка и тянула и племянницу и два двора. Здорова была. Говорила:
- Вырастет Танька, замуж выйдет, будет в отчем доме жить.
Так и вышло. Таньке еще и пятнадцати не исполнилось, перешла в родительский дом жить. Не то, что с теткой не ужилась, а такая самостоятельная была. Жила правильно, без баловства. В школе хорошо училась, в техникум готовилась. За ней один мальчишка ухаживал. Все вместе: у дома встретит, до школы проводит, так же из школы до крыльца доведет. Только люди-то порой не то видят. И не то беда, что ребята друг к другу привязались, а беда, что про них говорить стали не хорошо. Таня первая таких разговоров застеснялась. Другая бы в глаза всем плюнула, а она – нет, к тетке опять жить пошла, чтобы разговоры эти прекратить. Тетка же все поняла, да еще и присоветовала:
- С парнем своим будь поаккуратнее. Его не сегодня-завтра в армию заберут, а там мало ли чего…. Вот уж, даст Бог, отслужит, тогда делайте что хотите.
И ведь как в воду смотрела: забрали парнишку в армию и отправили прямиком в горячую точку. Через год вернулся Танин жених домой. Да только не своими ногами пришел, а в железном ящике привезли. Хоронили всем селом – все выли, не только отец с матерью. Ладно…. Прошло время. Жизнь страшнее и страшнее сюжеты показывает. Стало свое забываться. А Таня раньше-то, как жив ее парень был, все стеснялась своих чувств к нему, а тут перестала стесняться. И все хоть молчком, а на его могилку так и бежит. Сидит там часами, по нем тоскует. Как-то спросили ее:
Зачем ты, девка, так себя обрекаешь? Живой о живом думать должен.
А она и отвечает:
- А он жив. Просто вы его не видите. Велит он мне за него замуж идти. Да я не знаю, как быть: вроде не время, вот уж после Поста…
И не поймешь ее – с виду здоровая, веселая даже, а тут платье подвенечное шить начала. Конечно, по уму-то к врачу ее надо было. Да как подумают, что ведь не просто в больницу, а сумасшедший дом сдавать, и пожалеют. Вот и дожалелись: сшила Таня платье и день свадьбы назначила. Подружек позвала, его родителей. Все увидели – дело не простое. За стол сели, не знают, кому за «скорой» бежать. Сидят пока, вроде как караулят, что будет. А Таня смеется:
- Свадьба ведь у нас! Давайте, поздравляйте! Нет, погодите, жениха дождемся. Или я сама сейчас за ним схожу, а потом все в церковь пойдем…
Вышла Таня из горницы в свою комнату – все ждут. А ее нет и нет. Ладно, подождали, да разошлись. Только сначала порешили точно – завтра вызовут из района врача какого требуется. Все разошлись, а тетка ждет. Дома посидела. В танину избу сходила – нет ее. Так всю ночь и проходила, все ждала – вот-вот вернется. А утром уж народ крикнула, кинулись искать. И нашли мертвую – на его могиле лежала. Так и похоронили ее рядом с ним, в подвенечном платье. На том свете поженились.

Дослушал я историю хозяйки и плюнул в сердцах:
- Тьфу, пропасть! Итак погода малорадостная, а тут еще и история - жуть.
Хозяйка смеется:
- А ты что хотел? Ладно, слезай с лавки.
И она ставит на стол котелок с вареной рассыпчатой картошкой.


Соседи

Эту историю рассказал мне мой приятель, коллега. Сидели мы как-то с ним на кухне, выпивали и товарищ поведал мне историю настолько неправдоподобную, что я и про водку забыл.
Было это в конце 60-х или в начале 70-х. Был мой приятель тогда совсем молод, только что закончил техникум, и звали его тогда просто Сережей, а не как теперь - Сергеем Сергеичем. Приехал он в наш город по распределению, выплатили ему аванс, подъемные, и почувствовал он себя очень богатым человеком. А так как к кутежам его душа никогда не лежала, то захотелось ему снять квартирку. Сердобольные сослуживцы из отдела, те, что любят обстоятельных молодых людей, быстро нашли ему адресок – отдельный домик на берегу реки и недалеко от работы.
Домик был из комнаты, кухни, коридорчика и удобств. Хозяйка брала умеренно, заверяла его, что будет он в доме полноправным хозяином, так как сама она живет в новой квартире у дочки при внуках. Сергею это пришлось по душе. Огорчало одно: в окошко его комнаты виден был двухэтажный восьмиквартирный дом старой постройки, который мало того, что заслонял живописный вид на реку, но и стоял так близко, что солнце, как понял Сергей, будет отсутствовать в его комнате практически круглосуточно.
… Уже сгущались сумерки, когда Сережа, вооруженный тазом с водой и тряпками, домывал окно своей комнаты. Потом он тер стекло газетой и наблюдал за веселой свадьбой, что игралась в доме напротив. В одной из восьми квартир наяривала гармонь, и ярче, чем в других окнах, горел свет. На крыльцо подъезда то и дело выскакивали разгоряченные гости. И когда окно уже было и вымыто и вытерто, Сергей еще долго сидел, не зажигая огня, и смотрел на чужое веселье. Он сразу же определил и жениха, и невесту по тому, как они держались рядом, хотя одеждой они не отличались от других гостей. Вообще свадьба была очень скромна, но как-то не по-нашенски весела: гармонь играет не переставая, молодежь не стесняясь наплясывает и поет. И пьяных до потери образа не видно.
Особенно веселилась одна девчонка, видимо подруга невесты, а может и ее сестра. Угомону на нее не было. Сергей, забыв всю осторожность, откровенно любовался ею, прильнув к стеклу. Видимо, заметила его и она: то уперев руки в бока, то помахивая красной косынкой, мелкой плясовой дробью наступала она на темное его окно, манила руками, улыбалась. Сергей чуть было не поддался ее чарам: «Выйти, что ли, покурить, на свежем воздухе?». Но, в конце концов, застеснялся, задернул занавеску, расстелил постель и немного злясь на себя лег спать.
Утром его разбудил яркий солнечный свет. Он потянулся, радуясь его теплым, весенним лучам, и моментально проснулся.
«Откуда солнце? Ведь соседний дом должен был перекрыть его на весь день!»
Сергей подошел к окну, отдернул занавеску… Дома за окном не было! Было много неба, много солнца, был берег реки, сама река, за нею – разрушенная церковь и низкий деревянный город вокруг нее, но дома перед окном не было. На его месте поднимались заросли могучего многолетнего бурьяна…
На работу Сергей ушел обескураженным, забыв позавтракать.
Сутолока дня, работа, разговоры сослуживцев о близящейся Пасхе, о приготовлениях к этому неофициальному (и не слишком поощряемому советской властью) празднику выветрили из головы Сергея и вчерашнюю плясунью, и утренние недоумения. И даже вечером, когда он вернулся под свой новый кров, то не сразу обернулся на окно, выходящее на реку. Он с удовольствием возился на кухне и, наверное, уже и не вспомнил бы о вчерашнем курьезе, если б вдруг за стенами дома не запиликала гармошка, не зазвенели девичьи голоса. Сергей кинулся к окну: свадьба выкатывалась из подъезда восьмиквартирного дома во двор перед окнами Сергея. Весело играла музыка и неугомонная плясунья манила его, рассыпая дроби по гулкой утоптанной земле.
Сергей не мог отойти от окна. Он тер виски, глаза, тряс головой, пытался избавиться от наваждения – но виденье не исчезало. Он даже хотел выйти, но в последний момент что-то удержало его.
А плясунья звала его. Слезы стояли у нее в глазах. И он не выдержал, поманил ее сам. Вихрем вырвалась она из обезумевшего от пляски круга, и в тот же миг он услышал ее шаги в коридоре закрытого на все запоры дома. Он услышал стук в дверь своей комнаты. Но он не помнит, открыл ли он ей дверь или дверь сама распахнулась перед гостьей. Не помнит, кто задернул занавески на окнах, не помнит, как закрывал двери на засовы, не помнит, как уснул, но знает, что когда утром очнулся, то все двери и окна были заперты изнутри, а за окном блестела река, и под тихим ветром шелестели заросли полыни и чертополоха.
Была последняя суббота перед Пасхой, одна из первых нерабочих суббот.
Сергей постоял среди бурьяна и пошел разыскивать хозяйку своего домика.
Едва открыв дверь и глянув на квартиранта, она все поняла, засуетилась.
- Ах я, дура старая! Совсем из головы вон! Забыла предупредить. Но ты, парень, их не бойся, они безобидные. Только ты к ним не выходи. Да нынче они и отвеселятся. Завтра – Пасха, так что живи спокойно до следующей Страстной недели.
И хозяйка рассказала все, что знала:
- Была я тогда девочкой, но все помню. Это комсомольская свадьба была и в аккурат – на Страстную. А разве ж это можно? Грех! И как родители-то не отговорили, на своем не настояли? Вот весь дом и провалился. Старики говорили – за грехи, а власть сказала – случайность. Под домом озеро было, пещера. Строители недоглядели. Яму-то под край водой залило. А река как на утро пузырями ухала! Как из пушки стреляли. Так что вроде по науке все сходится: в наших краях-то и раньше такое случалось. Но вот как остальное объяснить – не знаю. Я уж молчу… Молчу как папаша наказывал, а то, мол, с места сгонят и дом отберут.
Но Сергей уж больше в ту квартиру не пошел. Переехал в общежитие и жил в нем до тех пор, пока не женился.

(с)Владимир Илюхов

@темы: своё, призраки и духи, мистические и аномальные места