Пока ты спала

[Скрёб-поскрёб]

Автор:Шэадар

Жаль, что вы не видите того, что видим мы. Я неподвижно сижу на холодном гладком линолеуме и, не мигая, внимательно всматриваюсь в угол. Он пустой. Пока еще пустой. Через некоторое время тьма в нем начнет сгущаться, рождая живую материю, и тогда начнется бой, битва, драка, называйте, как хотите, но смысл остается один – я должен победить. Иначе нельзя. Издаю победный вопль и быстро атакую, не давая врагу опомниться. Удар, еще удар, выпустить когти, прыжок, чтобы увернуться от холодного парализующего дыхания, взобраться по шторе вверх, оттуда перелететь на шкаф и, кувыркнувшись через голову, прыгнуть сзади, заставив врасплох еще сонную от дневного отдыха гадину. Она беззвучно кричит от ярости и боли, её крокодилий рот открыт в попытке укусить меня за хвост, но я быстрее, умнее и хитрее. В результате её зубы, сотканные из тьмы, кусают воздух в жалких миллиметрах от моей задницы.

Презрительно фыркнув, кусаю её за холку и деру когтями лохматый затылок, отрывая куски плоти и выплевывая шерсть и волосы, пытающуюся забить мне в ноздри. Призрачная кровь разбрызгивается по сторонам, оставляя на полу туманные лужи, и стекает по стенам некрасивыми буро-серыми разводами. Порядком поцарапанная и потрепанная, тьма с полным ненависти воем спешно ретируется, спасая свою жалкую жизнь. Растворяется в воздухе, в качестве воспоминания о себе (или прощального подарка, кому как угодно) оставляя саднящий бок и тупую боль в лапе.

Я вновь победил, как и всегда. Как может быть иначе, ха. Довольный, вылизываю взъерошенную шерсть и осматриваю себя на предмет повреждений. Вроде цел. А то, что болит – не страшно, поболит – перестанет. Главное – я вновь одержал верх.

Хозяйка недовольно заворочалась под одеялом и села, подслеповато щурясь в темноту.

- Барсик, твою за хвост и за ногу! Два часа ночи! Сколько можно ночью прыгать по квартире? Прекрати уже, иди спать!

Прихрамывая, иду к ней, прыгаю в кровать и сворачиваюсь уютным калачиком в ногах. Слава богу, что вы не видите того, что видим мы. Потому что невидимые кишки, разбросанные по полу комнаты, зрелище не из приятных.

@темы: животные, рассказы, сущности, выбор админа, не своё

---

Пропавшие дети

[угадай кто бухой]

Случилось это в 70-е гг. в Тюмени. Этот жуткий случай был похоронен в архивах. Волна преступлений, прокатившаяся тогда по Тюмени, вызвала массовый шок, который сначала загнал в квартиры население почти целой области, а затем вывел на улицы и чуть не привел к антикоммунистическому перевороту…
За месяц из густонаселенного района города исчезли 19 детей. Розыски милиции ни к чему не привели. Последней в этом списке числилась Ирина Семенюк — 2 года, но нашлась она первой.
В городе началась паника. Родители ни на шаг не отпускали детей от себя, многие дети не ходили в школы и детские сады. Сидела дома и Ирочка Семенюк. Так получилось, что однажды отец девочки на своем «Москвиче» задавил у подъезда болонку, принадлежавшую семье молодых врачей, живущих над ними. Он предлагал соседям большие деньги, но те отказались. Через месяц внезапно исчезла Ирочка.
Это был страшный удар для Семенюков, сделавших, казалось, все для защиты своей дочери. В милиции приняли заявление об исчезновении ребенка, не скрывая, однако, что найти ее — надежды мало.
Тем временем по ночам, а иногда и днем Семенюкам стали слышаться странные звуки, будто скулила собака. Зоя, так звали соседку сверху, извинилась и сказала, что они завели щенка, подрезали ему хвост, вот он и скулит.
…Петр Семенюк, как обычно, приехал перекусить домой, и первое, что ему бросилось в глаза, была вода, стекавшая на дорожку из-под двери ванной. Заливало сверху. Слышно было, как изводится соседский щенок. Когда пришедшие сантехники взломали дверь и открыли ванную комнату, то на них бросилась посаженная на цепь… Нет, не собака. Это была Ирочка.
Отец сначала кинулся к ней, но не совладал с собой, выбежал вон из квартиры. Потом опять появился с перекошенным лицом и стал неистово целовать девочку, вернее то, что от нее осталось: ножки — по коленки, а ручки по локти были обрезаны по всем правилам ампутации. Культи еще не совсем зажили, от бинта тянулись по полу ленточки крови и гноя. Маленькое существо рвалось в стороны на своей цепочке, поскальзывалось и, падая, ударяясь о ванну, издавало те самые звуки, которые Семенюки приняли за жалобный лай собаки. Язык у Иры тоже был вырезан. Взрослые мужчины не скрывали слез, глядя на полудевочку-полусобаку.
Особая группа задержала этих врачей-садистов. Милиционеры едва сдерживали себя, чтобы не устроить самосуд. Один лейтенант, не выдержав, нанес несколько ударов преступнику в пах, и, если бы его не остановили, забил бы насмерть. Но шестеро людей, находившихся в квартире, не успели сдвинуться с места, как все было кончено. Арестованные кивнули друг другу, и в тот же миг сверкнули два тонких лезвия. Прежде чем их успели схватить за руки, скальпели, направленные мастерскими движениями, распороли животы обоим, и внутренности тяжело плюхнулись на ковер. Оба палача рухнули без признаков жизни. Врач скорой помощи констатировал смерть.
Кроме Иры Семенюк, а точнее того, что от нее осталось, нашелся только Илюша Монин — 4 лет. Его обнаружили недалеко от Тюмени. По грязным одеялам по полу ползало существо, в котором не сразу можно было признать человека: голова с пустыми фиолетовыми глазницами, обрубок туловища и всего одна рука, с помощью которой Ильюша передвигался от валявшегося в углу хламья к алюминиевой миске с кислым молоком, облепленной множеством тараканов.
Материалы этого дела попали в разряд секретных.

@темы: дети, рассказы, это случилось на самом деле, выбор админа, не своё

---

6 дней

[Радужная Фейка]

Дорогой анон, слушай меня и запоминай. Я помогу тебе.
Подготовка занимает ровно 6 суток. Впервый день наешься до отвала, ешь все, что только душе угодно. А затем с каждым днем старайся есть все меньше и меньше. Распредели пищу так, чтобы на 4ой день ты съел только кусок хлеба. На 5ый день ты не должен есть вообще. Спать не ложись. На 6ой день съешь кусок сырого мяса. Если вкус мяса будет сладковатым и тебе захочется еще - это значит, что ты все сделал правильно. Подави соблазн и жди. Главное правило - не есть! Пить можешь сколько хочешь. Спать не ложись до тех пор, пока ты останешься дома один.Когда же этот день придет, достань все сырое мясо, которое есть в квартире и положи размораживаться. Дождись наступления темноты. Закрой все двери на замок, завесь черными занавесками зеркала и окна. В квартире должна быть кромешная мгла. Когда все приготовления будут закончены, возьми и съешь кусок сырого мяса. Вкус напомнит человеческую плоть, ты поймешь это, даже если ты никогда не пробовал свеженькой человечинки. Вкусно , не правда ли?Такова природа человека. После того, как ты съешь последний кусок, запрись в своей комнате и жди, с собой захвати бутылку воды. Теперь ОН должен дать тебе знак. Ты поймешь о чем я, когда придет время. Как только это произошло, то немедленно, НЕМЕДЛЕННО, срывай занавеску и выгляни в окно. В окне не будет привычного тебе мира, ты увидишь перед собой полуразрушенные здания, и кривых уродов блуждающих в темноте, повсюду тьма, отныне все будет по-другому. Тебе покажется, что ты спишь, но это не так. В эту же секунду дверь в твою комнату распахнется и войдет ОН. Не вздумай оборачиваться, никто не должен знать как ОН выглядит, если ты все-таки обернешься, то ты покойник. ОН монотонным голосом начнет говорить и повторит тебе одну единственную фразу несколько раз.

тык

ЗАПОМНИ ЕЕ. Потом ОН уйдет. Ты очнешься в своей кровати. На кухне кто-то гремит посудой. В комнате кто-то смотрит телевизор. Какой-же жуткий сон, подумаешь ты. Поваляешься в кровати, постараешься заснуть. Засыпаешь. Просыпаешься снова, сколько я проспал, думаешь ты. На кухне по-прежнему гремит посуда. По-прежнему работает телевизор. Ты вскочил с кровати, посмотрел в окно - все как обычно, привычная картина напротив твоего окна. Но что-то тревожит тебя. Что-то не так. Ты вглядываешься в привычные тебе постройки, и с ужасом понимаешь, на улице НИКОГО нет. Ты прямиком бежишь на кухню, и обнаруживаешь что звук посуды издает старый радиоприемник, как ты уже догадался анон, звук телевизора - тоже его рук дело. Пытаешься позвонить, но телефон не работает. Пытаешься выбраться из квартиры, но с удивлением обнаружил, какие-же здесь крепкие стекла. Да и замок, закрывающий входную дверь, куда-то пропал. В холодильнике пусто, водопровод не работает и какой-то странный звук напрягает твои перепонки. Позравляю анон, ты попал в свою реальность, в свой "реальный" мир. Теперь тебе пригодиться твоя бутылка воду и умение есть человеческую плоть. Но выход есть, тебе всего лишь нужно продержаться 40 дней. Затем придет ОН и спросит пароль. Постарайся вспомнить, что ОН, тогда сказал тебе. Черт, но это было так давно, и вообще ты думал что это сон, но ничего страшного. ОН быстро отрежет тебе голову. Но если ты все-таки назовешь пароль, то ОН выпустит тебя. Очнулся ты в комнате, стоя перед окном. И мой тебе совет, уберись в квартире побыстрее, а то все эти занавески...

@темы: безумие, сущности, не своё

---

Бойня в Берлине

[Радужная Фейка]

В Берлине, после Второй Мировой нормальная еда была редкостью, а деньги водились мало у кого, так что голодали почти все. И в то время, люди еще помнили эту историю.
Одним вечером молодая девушка, направляясь домой, встретила слепого, пробиравшегося через толпу. Она предложила ему помощь и разговорившись слепой попросил ее о услуге. Ему было нужно, чтобы она передала письмо, по адресу указанному на конверте. Так как ей было по пути, девушка согласилась.

концовка

Она попрощалась и уже готова была уйти, но в последний момент обернулась, чтобы проверить все ли в порядке с её случайным знакомым, и найдет ли он дорогу обратно. Но она увидела его лишь краем глаза. И было странно, что он быстро удалялся от нее, причем ни темных очков, ни трости в руках у него уже не было. Заподозрив неладное. она отправилась в полицию.
Полиция, посетив дом, в который предназначалось письмо обнаружила то, чего никто не мог ожидать. В нем располагалась мясницкая лавка, где трое мясников разделывали людей, после чего продавали их голодающим.
А что насчет письма? В нем было просто указано: "Это последняя на сегодня."

@темы: городские легенды, не своё

---

Портреты на могилах

[suslik-n]

Здравствуй, дорогой двач, есть одна тян

Вмспомнил одну историю, которая была на самом деле.. Пошел я как-то с одной лоли (тогда я был прыщавым мальцом-педовкой) на кладбище. Заброшенное, тусили в общем-то там местные говнари. По дороге встретили каких-то баб с вином, которые вели типичную беседу за жизнь. Потом уединились на какой-то могилке и начали целоваться и ничего больше. Спустя какое-то время я глянул на могилу и обомлел от страха. Мужик с фотки скорчил гримасу отвращения, брезгливости и ненависти. В ужасе мы съебались с кладбища.
Так вот, аноны и блоггеры, че вам известно про подобные случаи. Сорри, если моя история не заставила высрать кирпичи.

@темы: это случилось на самом деле

---

Проклятие Тейлза Долла

[Рика-сан]

Tails doll является секретным персонажем игры Sonic R, вышедшей на двух консолях - на SEGA Saturn и на ПК. Его можно было открыть, собрав все золотые медальоны на уровне Radikal City, а потом обогнав его на той же трассе. Прежде всего Tails doll отличается тем, что у него нет никакой предыстории. Вообще. Сей факт образовал вокруг персонажа ауру тайны. Вскоре пошли слухи о некоем Проклятии куклы Тэйлса (Tails doll Curse). Суть проклятия в том, что если в Sonic R на SEGA Saturn "запятнать" куклой Супер-Соника в режиме Tag 4 Players (по-русски - пятнашки), то он убьет Соника и поглотит его душу, а затем вылезет из телевизора и попытается сделать то же с тобой и со всеми, кто оказался рядом. По некоторым данным, Tails doll не убивает, а превращает в себе подобного. Последние утверждения смахивают на полнейшую чушь, тем не менее, находились "свидетели" действия данного проклятия, что впрочем вполне сомнительно, если вспомнить, что никому из находящихся рядом с проклятым не уйти от куклы Тэйлса. Скорее всего, они просто прикалывались. Правда, многие тайны данного проклятия до сих пор не раскрыты поэтому Tails doll Curse активно обсуждается на всех крупных и не очень порталах, посвященных Сонику.
На большинстве арт-работ кукла выполнена в литрах чужой крови и с чем-нибудь особо-опасным-для-жизни в руке-манипуляторе, обычно это что-нибудь - кухонный тесак для разделки мяса. Бр-рр-р!
О кукле Тэйлса известно немногое, а именно (то, что выделено курсивом - мои домыслы):
1. Tails doll не из этого мира. Возможно, из первичного хаоса или из Тени.
2. Он не машина, но и не живой в привычном смысле этого слова. Возможно, он живет за счет чужих душ, поглощаемых им. Следовательно, его практически нельзя убить (есть у меня пара домыслов на этот счет).
3. Он антитезис, антоним, абсолютная противоположность жизни.
4. Он, как часть хаоса/Тени, сам есть пустота, в которой существование не столько невозможно, сколько вообще бессмысленно. Соответственно, Tails doll страдает от душевного голода, бесконечного тщетного стремления к жизни, такой, какая она есть - и которую он никогда не сможет достигнуть. Поэтому он пытается прожить хотя бы чужие.
5. Коронная фраза куклы Тэйлса: "Play with me" (поиграй со мной)
Постскриптум: он все... и он же - ничто.

Для самоубийц. Способ вызова Tails doll.
1. Запишите куда-нибудь (на плеер, лучше на диктофон, т.к. Tails doll не любит свет) песню Can you feel the sunshine? задом наперед.
2. Ровно в полночь (не раньше!) зайдите в туалет или ванную, закройте дверь и включите записанную песню. Через минуту должен появиться красный огонек - это светится его отросток на голове.
Поздравляю! Вы попали под проклятие куклы Тэйлса. Ровно через 3 дня после вызова Tails doll вы умрете.

Для хотящих жить. Способ снятия проклятия куклы Тэйлса.
1. Возьмите ложку (любую, но лучше серебряную).
2. Включите Can you feel the sunshine? как обычно.
3. Засеките время и начинайте молиться ровно одну минуту (выбор молитвы тут непринципиален, хоть "Отче наш..." читайте). И ни секундой больше или меньше. Секундой больше - умрешь, секундой меньше - тоже умрешь.
Вот и все. Уберите подальше ложку, выключите плеер и надейтесь, что отвод подействует.

Для любопытных. Как узнать Tails doll в человеке.
Спросите у человека, которого вы подозреваете: "Can you feel the sunshine?" (ты можешь почувствовать сияние солнца?)
Обычно порабощенные люди реагируют крайне неадекватно.
Еще можно посмотреть им в глаза. Зрачки у порабощенных расширены. Плюс они красноватого оттенка.


В интернете можно найти много историй на эту тему.
например здесь: quackerandbowen.com/sonicr.html или здесь: dinama99.beon.ru/20333-842-prokljatie-teilz-dol...

Из FAQ к игре
C. Sonic R:

1c. Is this version cursed?

No, thank God. These new iterations are thankfully safe to play. We have Nintendo's own Myamoto to thank for that. Apparently, not only is he a world class game designer, but also an ancient Japanese Wizard, too. Knowing all two well the dark doom set forth by such games as "Sonic R," "Taboo," and "Sunday Funday," he has long researched methods of protecting gamers from occult afflictions. The Gamecube was built with this in mind, and the CPU contains an assortment of magical crystals, bound together by the intestines of a sacrificial chicken. Working in tandem, these crystals help balance the four elements of nature, and keep harmful spirits like the Tails Doll at bay. Since the Sony Playstation lacks these chi-harmonizing relics, Sega had to get each separate PS2 version disc blessed by BOTH the Pope and Ron Jeremy before it was safe to play.

----------

NOTE: The following was just sent to me by Archerfish 1989!.

Hello. I love your sight, but I have some news you may should be aware of.
You posted an FAQ for Sonic Gems Collection. In there you said that the version of Sonic R in that collection was safe. You are wrong. Here's my story.
A few days ago I picked up the Gems Collection. I was worried because I had heard of the curse of Sonic R. But I laid that to rest, knowing how this version was safe to play. I popped it in and beat Sonic R in less than two hours. I actually found the game pretty addictive and it soon became one of my most frequently-played games on Gems.
All was well, until today. I chose Sonic R from he menu and began playing. I was in the mood for a time attack match and decided to try out "Tag 4 Characters". Looking at the characters I thought, "Heh, I should pick Tails Doll. That would be humorous. Tails Doll chasing down the others." Indeed, it entertained me so much that I chose Tails Doll and began the game.
I heard my brother come in my room. When he realized what I was doing, he said, "No! What are you doing!? You know about Tails Doll"
"Don't worry," I said, "check the site. According to the FAQ that person made, this version is safe." Upon reading your FAQ his fears were destroyed. But not for long.
"Wait!" he cried, "your playing the tag game? What if Tails doll isn't tagging, but draining their very life force energies! He could use that energy to break Miyamato's seal!"
I laughed. I laughed! "Dude, calm down. With Tails Doll you only chase after the robots. They're cold machines with no life at all. It's fine."
But I was overlooking a vital detail. Super Sonic. I didn't think much of it because he was only one -- how could he break a powerful seal with only Sonic's life energy? But I forgot to add to my calculations the fact that Sonic's spirit was now enriched with the power of 7 Chaos Emeralds!
I continued playing, and I did eventually tag Super Sonic. As soon as I did, the screen went wacky. Crazy stuff happened, until it turned to Tails Doll's splash page (you know, the one when you beat the game with Tails Doll), and the game over music from Sonic CD was playing. (Either that, or it really was the evil laughter of the Tails Doll.)
I had realized what I had done. Iin horror I turned to my computer and tried to email you! But at first the connection was down. The urgency of the matter was too great, I went outside, going door to door, begging to use their Internet. They all thought I was crazy. I went to my friends house and he let me use his computer. I logged into my email account but was stopped. Pop ups, pop ups everywhere! All with the words "Can you feel the sunshine?" So many that I couldn't get to composing mail.
I went home, defeated. Until recently. I was in my room, trying to get it off my mind. Then...my Gamecube suddenly turned on. Then I heard the "Can You Feel the Sunshine ACID Remix" form the museum. I looked in horror as the Tails Doll appeared, and came out of the TV. I ran. I just ran. But I tripped and fell down the stairs. (My room was in the basement) I saw him. When I thought it was over, I heard:
"Don't be afraid, mortal." He had no mouth. I heard this in my head. His body just hovered there. Those blank eyes..that gem...
Mortified, I asked, "Why not? I know who you are!"
"You have done a great deed. Thanks to you, Miyamato's seal is broken. Here anyway. I will repay you, buy sparing you. But under one condition. Tell no one of how to brake the seal. They can not be warned."
Then, the lights flickered, and he vanished in the shadows.
Even though he told me not to, the one condition that he will allow me to be spared, I know that he cannot escape. No one else can make my mistake. So I'm sending this mail to you.
DO NOT play the "Tag 4 Characters" game with Tails Doll. If one does, for some reason (maybe the controller slipped), then exit immediately! Tagging the robots are safe. They have no life. But tagging Super Sonic will allow Tails Doll to steal his Chaos Emerald-enriched life energy and muster what energy he needs to break the Miyamato seal.

@темы: ссылки, игры (в том числе компьютерные), не своё

---

Моя вторая мама

[Скрёб-поскрёб]

Окна моей комнаты выходят не прямиком на улицу, а на балкон, и сколько я себя помню, я всегда боялся смотреть туда, когда наступал вечер. Одним из таких вечеров я как обычно сидел у себя и играл в компьютер. Меня отвлек шум с балкона – кто-то гремел пустыми банками из-под солений. Повернувшись, я увидел там силуэт. К счастью, это была моя мама, однако поначалу я все равно немного испугался. Она, заметив меня, видимо решила подшутить и подошла к ок ну вплотную так, чтобы свет моей лампы осветил её лицо.

Признаться, даже это было немного жутковато. Я захихикал и продолжал смотреть. Тем временем, мама широко раскрыла рот, будто старательно выговаривая букву «О», и страшно выпучив глаза, не отрывала от меня взгляд. С глухим стуком её лоб упёрся в стекло, это был единственный звук, сопровождавший всю сцену, и я понял, что уже не на шутку испуган. «Ма-а-ам! Ну хватит!» - крикнул я. «Что?» - спросила мама из коридора. Стремительно обернувшись, я увидел её в дверном проёме с расчёской в руках, оказывается всё это время, она стояла у зеркала в коридоре. С воплем я метнулся к ней, и только намертво вцепившись в её руку, решился посмотреть в окно. Там не было ничего. То и дело сбиваясь, я рассказал маме, что увидел.

Мы вместе проверили балкон, оконное стекло, но всё безрезультатно. Наутро, после бессонной ночи на раскладушке в родительской комнате, я продолжил приставать к маме с расспросами, и она решилась рассказать мне следующее. Когда ей было лет девять, то есть столько же, сколько и мне на тот момент, с ней случилась похожая история. Они с мамой (моей бабушкой) жили в частном д оме. Одним зимним вечером бабушка как обычно стала собираться на смену. Она работала на хлебозаводе, поэтому часто приходилось уходить «в ночь». После её ухода мама прибралась в доме и собралась уже идти спать. Перед сном ей захотелось попить, и она пошла на кухню. Включив свет, она вздрогнула – за столом сидела бабушка в обычном своём домашнем халате. Подперев щёку рукой, она пристально смотрела на маму, будто всё это время сидела в темноте и ждала, когда та придёт. Губы её были растянуты в улыбке. Мама спросила её, что случилось, почему она вернулась, но бабушка молчала и продолжала улыбаться. Мама говорила мне, что от улыбки этой становилось не по себе. Тут бабушкино лицо исказила гримаса ярости, она с силой ударила кулаком по столу и рявкнула: «Я те дам закрытый гроб!» В этот момент лампочка на кухне лопнула и наступила непроглядная темень.

Мама плохо помнит, что было дальше, она побежала к соседям, те решили, что в бабушкин дом залезли воры. Приехала милиция, но никаких следов обнаружить не удалось. Мама никогда не рассказывала эту историю бабушке, всегда говорила лишь, что ей показалось, как в дом кто-то влез, и она испугалась. Бабушка до сих пор жива, и что означали те слова про закрытый гроб, до сих пор остается загадкой.

@темы: рассказы, старики и старухи, не своё

---

Отдай!

[Скрёб-поскрёб]

Когда произошла эта история, мне и моим друзьям было по семь-восемь лет. После того как мы с родителями переехали от бабушки в новую квартиру, я все равно продолжал ходить к ней чуть ли не каждый день. Ведь в новом доме я никого не знал, а знакомиться стеснялся, вот я и проводил все свое время с друзьями со старого бабушкиного двора. Однажды мы загулялись допоздна. Стояло лето, и даже к десяти часам было довольно светло, потому звать домой нас еще никто не собирался. Доехать до квартиры родителей я бы уже не смог, и бабушка велела мне оставаться ночевать у неё, в моей бывшей детской.

Ночью я проснулся от криков за окном. Бабушка жила на первом этаже, и всё, что происходило во дворе, нам всегда было отлично видно и слышно. Крики не умолкали, слышался протяжный плач какой-то женщины. Отдёрнув занавески, я прильнул к окну: во дворе дома напротив толпились люди, человек десять. Женщина всё голосила: «Что ж ты наде-е-е-ела-а-ал!». Через некоторое время к дому подъехала скорая, и я решил, что в доме просто умер какой-нибудь старик, и отправился спать дальше.

Наутро, когда все ребята собрались во дворе, выяснилось, что вчерашнее событие видели все. Одна девочка заявила, что ночью пьяный мужик с восьмого этажа выбросился из окна. От этой новости мы тут же повскакивали с мест и гурьбой двинулись к соседнему двору – посмотреть на место происшествия хотелось всем. Подойдя, мы увидели огромную вмятину в земле. Стоило представить, с какой же силой должен удариться человек, чтобы оставить такой след, то становилось не по себе. Но, тем не менее, было очень интересно, хотелось рассмотреть всё поподробнее. Тут, один мальчик, Никита, с радостным воплем нагнулся и подобрал что-то. Мы сгрудились вокруг него, и он торжественно разжал кулак с находкой. Это были часы. Обычные советские часы «Электроника» с разбитым, испачканным в земле стёклышком. Никто из нас даже не сомневался, что часы принадлежат покойнику, от страшной находки у нас захватило дух. Никита заявил, что часы теперь его, и отдавать он их никому не собирается. Я тогда подумал, что ни за какие деньги не согласился бы таскать на себе эти часы. Но Никита, кажется, был в восторге. Еще немного побродив вокруг, мы вскоре заскучали и побежали заниматься какими-то другими важными детскими делами, а под вечер и вовсе забыли о происшествии.

Следующий день я провёл дома и лишь на второй с самого утра опять поехал к бабушке. Я не ожидал, что кто-то еще из ребят проснулся и уже гуляет, однако во дворе я увидел Никиту. Он сидел один на качелях и медленно раскачивался. Когда я подошел, то сразу понял, что что-то с ним не так. Он не то похудел, не то побледнел, но было вокруг него какое-то общее ощущение нервозности и страха. После недолгих расспросов Никита рассказал мне следующее. В тот день, когда были найдены часы, он как обычно пришел домой и лег спать. Но уснуть долго не получалось, на душе было как-то беспокойно. Никита жил на седьмом, и даже ветки деревьев не доставали до его окон, но в ту ночь постоянно слышалось слабое постукивание в стекла. Лишь стянув с руки часы и закинув их в дальний угол комнаты, Никита, наконец, смог уснуть. На следующий день он решил избавиться от часов. Однако врожденная хозяйственность не позволяла ему просто так выбросить их, поэтому Никита сменял часы у старших ребят из соседнего двора на какую-то ерунду. С лёгким сердцем он возвращался домой, но когда пришло время ложиться спать, в душе снова поселилась непонятная тревога. Никита кое-как заснул, но через некоторое время его разбудил вчерашний стук. Только теперь он был гораздо громче и настойчивее, спутать его с ударами веток уже было никак нельзя. Никита сжался под одеялом, боясь выглянуть в окно. Стук всё нарастал и в какой-то момент из-за стекол низкий мужской голос протяжно произнёс: «Отда-а-ай». Никита подскочил как ужаленный, и с воплем «Да нет у меня ниче!!!» рванулся к двери. Ручка как назло не поворачивалась во вспотевших Никитиных ладонях. Наконец дверь подалась, и он вбежал в комнату родителей. Те уже, конечно, не спали, своим ором он разбудил всех. Выслушав его сбивчивые объяснения, родители проверили комнату, разумеется, никакого мужчины за окном они не нашли, однако Никита наотрез отказался ночевать там. Пришлось положить его в родительской спальне.

Закончив свой рассказ, Никита затравленно посмотрел на меня и спросил: «Кость, чё делать-то?». Что делать, я не знал. В тот день мы облазили все дворы в поисках тех старших парней, чтобы вернуть часы, но их нигде не оказалось. Чем ближе наступал вечер, тем беспокойнее становился Никита. Мы сидели с ним до темноты, пока, наконец, его не позвали домой. Последний раз, когда я видел его, он понуро брёл по тёмному двору к своему подъезду.

Этой ночью я опять проснулся от криков, только теперь кричали не в соседнем дворе, а в нашем. Я сразу понял, в чем дело. Прокравшись в прихожую, я обулся и вышел во двор. Там было уже много людей, все они обступили что-то лежащее на земле. Многие были с фонариками, и когда я подошел, луч света высветил Никитино лицо. На тот момент я не ощущал вообще ничего, но лишь одна вещь заставила меня в ужасе рвануться обратно домой и, хныча, просить у бабушки лечь спать рядом с ней. Когда кто-то направил луч фонарика на руки Никиты, на его запястьях я увидел черные следы пальцев, будто кто-то с силой тащил его к распахнутому окну.

@темы: дети, рассказы, предметы и вещи, не своё, мертвецы

---

Случай с капитаном милиции

[Скрёб-поскрёб]

Сергеев заваривал чай, когда мы услышали с улицы, как кто-то во весь опор несётся к нам в отделение. Я не успел еще встать с табуретки, как шаги прогромыхали по маленькому коридору, и в дверях возник Борисыч, насквозь мокрый из-за дождя. Он дрожал и судорожно набирал ртом воздух, взгляд его метался от Сергеева ко мне. «Борисыч, чё случилось?» - резко двинулся к нему Сергеев. «Мужики, сдаваться пришёл» - выдохнул тот - «Мишку Савина застрелил». «Чё??? Ты чё болтаешь-то?» - опешил Сергеев. Я и сам слегка растерялся от его слов. Мишка Савин умер весной, месяца полтора назад. Я помнил, как мы вытаскивали его тело из бани, фельдшер сказал, сердце не выдержало от жара. Борисыч тем временем умоляюще смотрел на нас, мотая головой: «Ну вот как есть тебе говорю, щас только, лежит ещё в сторожке». Тут он махнул на нас рукой и рухнул на стул у стены, закрыв лицо ладонью. «Господи, господи» - еле слышно бормотал он. Сергеев смотрел на меня. «Ну чё» - ответил я - «езжай, смотри, а я тут.» Сергеев кивнул и, стянув с вешалки кожанку, ушел. Я слышал как он открыл дверь отделения — стал слышен шум дождя — а потом снова стало тихо, только Борисыч всё бормотал что-то, сидя на стуле.

Борисыч, то есть Антон Борисович Литвин, когда-то давно сам служил в милиции, однако много лет назад был уволен по причине своего безудержного пьянства. Тогда он устроился сторожем в коровниках при мясокомбинате, где и работает до сих пор. Несмотря на это, он частый гость у нас в отделении (не в качестве арестованного, разумеется). Было видно, что он очень тяготился своим увольнением из рядов милиции, мы с Сергеевым понимали это и потому не гнали старика, когда тот приходил к нам поболтать или покурить на крыльце. Со временем мы сдружились, ему было что рассказать о своей прежней работе и пару раз мы даже брали его на незначительные выезды.

Я достал из ящика водку и налил немного в стакан. Борисыч залпом выпил предложенное, будто обычную воду. Приготовив лист бумаги, я попросил его рассказать всё, что произошло. Борисыч начал свой рассказ, говорил он сухим протокольным языком, словно бы весь этот официоз мог как-то оградить его от пережитого. Таким образом, мне оставалось буквально записывать его слова, изменяя формулировки лишь в некоторых местах, где того требовали нормы. Вот, что я записал.

«Вчера, 12 июня 2009 года, я, Литвин Антон Борисович, в 19 00 заступил на сторожевую вахту по своему месту работы в животноводческом комплексе «Луч». Моё рабочее место представляет собой деревянное строение площадью 30 м2 с одной дверью и одним окном. В моём распоряжении имеется охотничье ружьё неизвестной мне марки и калибра, заряженное дробью. На протяжении дня я не находился под воздействием алкогольного или наркотического опьянения, что может подтвердить мой сосед Лоскутов Анатолий Борисович, с которым я провёл весь день на его земельном участке. С 19 00 по 01 45 следующего дня (здесь я спросил, откуда такая точность. Борисыч сказал, что «как раз кино кончили») вахта шла без происшествий. В 01 45 я услышал стук в окно. Я встал и спросил: «Кто там?». Рассмотреть, что было за окном я не мог, так как в моей комнате горел свет, а на улице была ночь и шёл дождь. Мужчина (по голосу) снаружи сказал: «Борисыч, пусти меня, промок я весь». Голос говорившего мне был знаком, но определить его личность мне не удалось. В связи с тем, что голос показался мне знакомым, я сказал: «Заходи, кто там?» Через полминуты я подошёл к двери и открыл её сам, так как внутрь никто не зашёл. Я увидел мужчину (здесь я немного смутился, когда Борисыч заявил, что перед ним предстал сам Савин, поэтому я посоветовал ему немного изменить свои слова) высокого роста, около 30 лет, с тёмными волосами до плеч, одетого в пиджак и брюки чёрного цвета, белую рубашку и чёрные туфли. Я определил мужчину как Савина Михаила Аркадьевича, механизатора, работавшего ранее в животноводческом комплексе, и скончавшегося 2 мая 2009 года (на этой фразе я представил, что со мной станет, когда этот протокол прочитают в районе). Мужчина смотрел на меня две или три секунды, затем сказал «Здравствуй, Борисыч» и двинулся в мою сторону. Так как, я принял мужчину за Савина, я пришёл в волнение и отступил внутрь сторожевого поста. В это время я взял ружье, которое стояло у входа и направил его на мужчину. Мужчина продолжал идти на меня со словами «Борисыч, да ты чё». Затем он быстро двинулся влево и попытался обойти направленный на него ствол ружья. Я успел произвести один выстрел из ружья. Мужчина получил ранение в левый бок и упал на спину слева от меня. Я бросил ружье на пол у входной двери и побежал в отделение милиции...»

Далее шли несущественные детали, приводить которые я не вижу смысла. Я дописывал протокол в смешанных чувствах. Отчего-то я не сомневался в искренности Борисыча, несмотря на то, что мой рассудок отказывался принять эту историю. Да, Борисыч пил, однако вопреки распространенному мнению, водки явно недостаточно, чтобы начать палить из ружья в своего восставшего из могилы товарища. Всё это вместе — удивительная точность и связность истории, перепуганный вид Борисыча — придавало рассказанному очень нежеланное ощущение правдивости. По крайней мере он верил, в то, что поведал мне сейчас.

Вернулся Сергеев. Озадаченный и недовольный ночной поездкой, он сказал, что в сторожке нет ничего, ни тела, ни крови, только ружье на полу валяется. Он накинулся было на Борисыча с упрёками, что тот нажрался до белой горячки, но я, взяв его за локоть, попросил помолчать. Мы вышли на крыльцо, где я рассказал ему, что, по словам Борисыча, произошло. «Да чё ты, блядь, его слушаешь» - завёлся он опять, но я оборвал его: «Ладно, давай домой, я на дежурстве остаюсь, разберусь». Сергеев, матерясь себе под нос, наконец ушёл. Когда я вошёл в отделение, Борисыч повернулся ко мне и сказал: «Капитан, извини, я сам вижу, что херня, но вот как есть тебе!» По правде говоря, я не понимал, что делать. «Ты домой щас?» - спросил я. Борисыч помолчал, а потом ответил: «Можно я тут останусь? Ты вона, в клетку меня запри, я посплю». «Ну те чё тут, гостиница?» - начал я, но потом глянув ему в глаза, не стал продолжать - «Ладно, чай будешь?»

Посидев еще с полчаса, мы обсудили происшествие и сошлись на том, что завтра вместе съездим в сторожку и во всём разберёмся. Немного успокоенный, Борисыч отправился в обезьянник спать. Я дал ему старую фуфайку, чтобы хотя бы постелить на лавку — у нас, как я говорил, всё же не гостиница. Поворочавшись пару минут, он затих.

Было около четырёх часов ночи, когда я, тоже задремав, проснулся от щелчка — кто-то с улицы бросил камешек в оконное стекло. Не успел я придти в себя, как в окно влетел камень покрупнее, чудом его не высадив. На стекле осталась огромная трещина. Ошеломлённый от такой наглости, я вскочил со стула и рванулся к выходу. Мельком бросив взгляд на Борисыча за решёткой, я увидел, что тот как ни в чем ни бывало продолжает спать, видимо пережитое здорово вымотало старика. Побегав какое-то время в темноте с фонариком, я не встретил никого. Поймать малолетних идиотов (а кто же ещё это мог быть?) не представлялось никакой возможности. В принципе я даже предполагал, кто именно разбил стекло, поэтому решил завтра просто пойти и навестить пару домов. Вернувшись на пост (Борисыч всё так же спал на лавке) я выпил ещё чаю и заснул. На этот раз до утра.

«Э, Лёх!» - голос Сергеева вырвал меня из сна - «Вставай, у тя тут Литвин умер!». Сон тут же сняло как рукой. Я, не веря своим ушам, посмотрел на открытую дверь обезьянника. «Я прихожу, он там спит» - торопливо заговорил Сергеев - «Дверь открываю, будить, за плечо его трясу, а он на на хуй и на пол. Мёртвый». Я вошёл в клетку, Борисыч лежал на полу. Сергеев звонил куда-то по телефону. Через полчаса приехал врач, тело увезли в райцентр. Я, конечно, расстроился из-за смерти Борисыча (врач заявил, что возможна остановка сердца), однако не из-за этого я не находил себе покоя в течение всего дня.

Придя домой, я долго не мог уснуть. Жена была в городе у родителей, и я лежал один, слушая тиканье ходиков на кухне. Я не мог забыть историю Борисыча. Чудовищное «а вдруг» засело у меня в голове, и я продолжал напряженно думать и убеждать себя, что мёртвые не встают из могил. К обеду я смог уснуть. Когда я открыл глаза, за окном уже было темно. Кто-то ходил у меня под окнами. От этой простой мысли меня, капитана милиции, кинуло в дрожь. Шуршание гальки и травы наконец прекратилось. Воображение мигом нарисовало ужасную картину, как голый Борисыч с раскромсанной в морге грудью, бродит у моего дома и слепо водит по стене своими белыми пальцами, на ощупь ища окно. Отогнав эту навязчивую идею, я тихо-тихо поднялся с постели, и на цыпочках отправился посмотреть на ночного гостя. Но пройдя пару шагов, я остановился как громом поражённый — с той стороны окна, из темноты раздался тихий, хриплый, но до боли знакомый мне голос: «Капитан, холодно мне. Пусти.»

@темы: рассказы, не своё, мертвецы

---

[Bludstvo]

Вечером, примерно в 4 утра в ICQ приходит сообщение, а у меня стоит антиспам бот. Раз он пишет, спама не будет, но я ошибался. Контакт под ником умершийКлоун пишет: "Посмотри, не правда ли забавно?" И ссылка на фотку. Я поколебался, и любопытство взяла свое, и это начало самого худшего кошмара...
Перейдя по ссылке, я увидел клоуна, который висел без рук и ног над куполом цирка. Мне стало жутко и захотелось блевать. И тот контакт опять пишет: "Ну, как тебе моя фотка? Теперь ты будешь так же висеть" и контакт удалился. Я пытался его добавить, но безрезультатно - контакта не существует. Подумав, что я засиделся, я лег спать, как вдруг из соседней комнаты услышал шаги и дикий смех. Смех напоминал мне голос клоунов. Я смог бы тогда построить дачу из кирпичей. Я закутался под одеяло, как вдруг услышал над собой голос детский: "А вот и я, биби хочет поиграть с тобой, как со мной поигрались в цирке". Я был дико напуган и решил ударить и убежать, но никого нет. Сев за компьютер снова я увидел на рабочем столе картинку того самого клоуна, убитого в цирке, и как я не старался, Windows выдавала ошибку, и я решил, что переночую у отца, но входная дверь закрылась, и я не мог ее открыть. Как вдруг услышал грохот и плач... Плач был детским, словно младенца обидели... Спросив "Кто здесь?", я лишь услышал следующие "За что? За что вы все со мной? Ведь биби просто хотел поиграть, а вы..." Послышался плач. Жалость взяла меня, и я решил обнять его и заметил, что у него нет ни рук, ни ног... Я ужаснулся, но было поздно...

Включился телевизор.
Ту-ту-ту-ду-дууум...
"Итак, здравствуйте, и сразу к новостям. Сегодня утром было найдено тело зверски убитого мальчишки, висевшего над куполом в цирке без рук и ног, кто мог сделать такое, никто не знает. Ни следов крови, ни отпечатков пальцев, ничего не было найдено. И, к другим новостям..."
Выключился телевизор.
Ну, что, дети, биби хочет поиграть с вами. Обернитесь, ведь я уже сзади вас...

@темы: рассказы, не своё

---

К. Баркер. Ночной поезд с мясом

[Скрёб-поскрёб]

...Леон Кауфман уже хорошо знал этот город. Дворец Восторгов - так он
называл его раньше, в дни своей невинности. Но тогда он жил в Атланте, а
Нью-Йорк еще был неким подобием обетованной земли, где сбывались все самые
заветные мечты и желания. В этом городе грез Кауфман прожил три с
половиной месяца, я Дворец Восторгов уже не восторгал его.
Неужели вправду миновало всего четверть года с тех пор, как он сошел
с автобуса на станции возле Управления порта и вгляделся в заманчивую
перспективу 42-й улицы, в сторону ее перекрестка с Бродвеем? Такой
короткий срок и так много горьких разочарований.
Теперь ему было неловко даже думать о своей прежней наивности. Он не
мог не поморщиться при воспоминании о том, как тогда замер и во
всеуслышание объявил:
- Нью-Йорк, я люблю тебя. Любить? Никогда.
В лучшем случае это было слепым увлечением. И после трех месяцев,
прожитых вместе с его воплощенной страстью, после стольких дней и ночей,
проведенных с нею и только с нею, та утратила даже ауру былого великолепия.
Нью-Йорк был просто городом. Может быть, столицей городов.
Столицей - буквально. Он видел ее утром просыпавшейся, как шлюха, и
выковыривавшей трупы убитых из щелей в зубах и самоубийц из спутанных
волос. Он видел ее поздно ночью, бесстыдно соблазнявшей пороком на грязных
боковых улицах. Он наблюдал за ней в жаркий полдень, вяло и безразличной к
жестокостям, которые каждый час творились в ее душных переходах.
Нет, этот город не был Дворцом Восторгов. Он таил не восторг, а
смерть.
Все, кого встречал Кауфман, были отмечены клеймом насилия; таков был
непреложный факт здешней жизни было даже что-то утешительное в том, чтобы
вновь узнать о чьей-нибудь насильственной смерти. Это свидетельствовало о
жизни в этом городе.
Но он почти двадцать лет любил Нью-Йорк. Свою будущую любовную связь
он планировал большую часть своей сознательной жизни. Поэтому ему нелегко
было забыть о своей страсти, как будто ее не существовало. Порой очень
рано, задолго до воя полицейских сирен, все еще выдавались минуты, когда
Манхеттен по-прежнему был чудом.
Вот за эти-то редкие мгновения и ради лучших снов юности он дарил
бывшей возлюбленной свои сомнения в ней - даже если она вела себя не так,
как положено добропорядочной леди.
Она не дорожила его щедротами. За те несколько месяцев, что Кауфман
прожил в Нью-Йорке, на улицы города были выплеснуты целые потоки крови.
Точнее, не на сами улицы, а в тоннели под ними. "Подземный убийца" -
таково было модное выражение, если не пароль того времени.
Только на
прошлой неделе сообщалось о трех новых убийствах. Тела были найдены в
одном из вагонов сабвея, на Авеню оф Америка - разрубленные на части и
почти полностью выпотрошенные, как будто какой-то умелый оператор
скотобойни не успел закончить свою работу. Эти убийства были совершены с
таким отточенным профессионализмом, что полицейские допрашивали каждого
человека, который, по их сведениям, когда-либо имел дело с торговлей
мясом. В поисках улик или каких-нибудь зацепок для следствия были
тщательно осмотрены мясоперерабатывающие фабрики в портовом районе и дома,
где жили жертвы преступления. Газеты обещали скорую поимку ^убийцы, но
никто так и не был арестован,
Недавние три трупа были не первыми из обнаруженных в аналогичном
состоянии; в тот самый день, когда Кауфман приехал в город, "Тайме"
разразился статьей, которая до сих пор не давала покоя впечатлительным
секретаршам из его офиса.
Повествование начиналось с того, что некий немецкий турист,
заблудившись в сабвее поздно ночью, в одном из поездов набрел на тело.
Жертвой оказалась хорошо сложенная, привлекательная тридцатилетняя женщина
из Бруклина. Она была полностью раздета. На ней не было ни одного лоскута
материи, ни одного украшения. Даже клипсы были вынуты из ушей.
Не менее экстравагантной выглядела та систематичность, с которой вся
одежда была свернута и упакована в отдельные пластиковые мешки, лежавшие
на сиденье возле трупа.
Здесь орудовал не обезумевший головорез. Тот, кто это сделал, должен
был быть чрезвычайно организованным и хладнокровным субъектом; каким-то
лунатиком с весьма развитым чувством опрятности.
Еще более странным, чем заботливое оголение трупа, было
надругательство, совершенное над ним. В сообщении говорилось - хотя
полицейский департамент не брался подтверждать сведения репортера, - что
тело было тщательнейшим образом выбрито. На нем был удален каждый волос:
на голове, в паху и в подмышках; волосы сначала срезали чем-то острым, а
потом опалили. Даже брови и ресницы были выщипаны.
И наконец, это чересчур обнаженное изделие было подвешено за ноги к
поручням на потолке вагона, а прямо под трупом была поставлена пластиковая
посудина, в которую стекала кровь, сочившаяся из ран.
В таком состоянии нашли обнаженное, обритое, повешенное вниз головой
и практически обескровленное тело Лоретты Дайс.
Преступление было омерзительным, педантичным и обескураживающим.
Оно не было ни изнасилованием, ни каким-то изощренным истязанием.
Женщину просто убили и разделали, как мясную тушу. Мясник же как в воду
канул.
Отцы города поступили мудро, запретив посвящать прессу в
обстоятельства убийства. Было решено, что человека, обнаружившего тело,
необходимо отправить в Нью-Джерси, где он находился бы под защитой местной
полиции и где до него не смогли бы добраться вездесущие журналисты. Однако
уловка не удалась. Один нуждающийся в деньгах полицейский поведал все
детали преступления репортеру из "Таймс" - Теперь эти тошнотворные
подробности обсуждались всюду, они были главной темой разговоров в каждом
баре и в каждой забегаловке; и, разумеется, в сабвее.
Но Лоретта Дайс была только первой из многих. Вот и еще три тела были
найдены в метро; хотя на этот раз работа была явно прервана на середине.
Тела не все были обриты, а кровь из них не совсем вытекла, потому что вены
остались не перерезанными. И другое, более важное, отличие было в новой
находке: на трупы наткнулся не турист из Германии, а хроникер из "Нью-Йорк
Тайме".
Кауфман как раз проглядел репортаж, занявший всю первую полосу
газеты. Проглядел и поморщился. Смакование подземных ужасов не увлекало
его, чего нельзя было сказать о соседе слева, который сидел вместе с ним
за стойкой кафе. Леон отодвинул яичницу. Статья лишний раз
свидетельствовала о загнивании его города. Она не прибавляла аппетита.
Тем не менее, он не мог вовсе не обращать внимания на страницу с
репортажем (убогая притязательность описания усиливала чувство сострадания
к жертвам). Он также не мог мысленно не полюбопытствовать, кто же стоял за
этими жестокостями. Совершил ли их какой-нибудь один психически
ненормальный человек или несколько, одержимых манией копирования
оригинала? Возможно, настоящий кошмар только начинался. Он подумал, что,
может быть, произойдет еще немало убийств, прежде чем последний убийца,
перевозбужденный кровью или уставший от нее, потеряет бдительность и
попадется в руки полиции. А до тех пор весь город, обожаемый город
Кауфмана, будет жить в состоянии между истерикой и экстазом.
Сидевший рядом бородатый мужчина ударил кулаком по стойке, опрокинув
чашку Кауфмана.
- Дерьмо! - выругался он.
Кауфман отодвинулся от растекшегося кофе.
- Дерьмо, - повторил мужчина.
- Ничего страшного, - сказал Кауфман. Он презрительно взглянул на
соседа. Неуклюжий бородач достал носовой платок и теперь пытался вытереть
кофейную лужицу, еще больше размазывая ее по стойке.
Кауфман поймал себя на мысли о том, насколько этот неотесанный
субъект был способен убить кого-нибудь. Был ли в его цветущем лице или в
маленьких глазках какой-нибудь знак, выдающий истинную натуру их владельца?
Мужчина снова заговорил:
- Заказать другую? Кауфман кивнул.
- Кофе. Одну порцию. Без сахара, - сказал субъект девушке за стойкой.
Та подняла голову над грилем, с которого счищала застывший жир:
- Мм?
- Кофе. Ты что, глухая? Мужчина повернулся к Кауфману.
- Глухая, - ухмыльнувшись, объявил он. Кауфман заметил, что у него не
хватало трех зубов в нижней части рта.
- Неприятно, а?
Что он имел в виду? Пролитый кофе? Отсутствие зубов?
- Сразу трое. Ловко сработано. Кауфман еще раз кивнул.
- Поневоле призадумаешься, - добавил сосед.
- Еще бы.
- Сдается мне, нам хотят запудрить мозги, а? Они знают, кто это
сделал.
Бестолковость разговора начала досаждать Кауфману. Он снял очки и
положил их в футляр. Бородатое лицо больше не было так отчетливо
назойливым. Стало немного легче.
- Ублюдки, - продолжал бородач, - паршивые ублюдки, все они. Ручаюсь
чем угодно, они хотят запудрить нам мозги.
- Зачем?
- У них есть улики, - просто они скрывают их. Держат нас за слепых.
Так люди не поступают.
Кауфман понял. Некая теория всеобщей конспирации, вот что
проповедовал этот субъект. Панацея на все случаи жизни, он был хорошо
знаком с ней.

***

Что-то здесь неладно. Все эти истории, они плодятся с каждым днем.
Вегетативный период. Небось, вырастают какие-то дерьмовые монстры, а нас
держат в темноте. Говорю же, хотят запудрить нам мозги. Ручаюсь чем угодно.
Кауфман оценил его уверенность - в ней была заманчивая перспектива.
Незримо крадущиеся чудовища. С шестью головами, двенадцатиглазые. Почему
бы и нет?
Он знал, почему. Потому что это извиняло бы его город. А Кауфман ни
на минуту не сомневался в том, что монстры, поселившиеся в подземных
тоннелях, были абсолютно человекообразны.
Бородач бросил деньги на стойку, скользнув широким задом по
запачканному кофейными пятнами стулу.
- Может быть, какой-нибудь паршивый легавый, - сказал он на прощание,
- пробовал сделать какого-нибудь паршивого супермена, а сделал паршивого
монстра.
Он гротескно ухмыльнулся.
Ручаюсь чем угодно, - добавил он и неуклюже заковылял к выходу.
Кауфман медленно, через нос выпустил воздух из легких - напряженность
в теле постепенно спадала.
Он ненавидел этот сорт конфронтации; в подобных ситуациях у него
отнимался язык и появлялось чувство какой-то неловкости. И еще он
ненавидел этот сорт людей: мнительных скотов, которых во множестве
производил Нью-Йорк.
Было почти шесть, когда Махогани проснулся. Утренний дождь к вечеру
превратился в легкую изморось. В воздухе веяло чистотой и свежестью, как
обычно на Манхеттене. Он потянулся в постели, откинул грязную простыню и
встал босыми ступнями на пол. Пора было собираться на работу.
В ванной комнате слышался равномерный стук капель, падающих с крыши
на дюралевую коробку кондиционера. Чтобы заглушить этот шум, Махогани
включил телевизор: безразличный ко всему, что тот мог предложить его
вниманию.
Он подошел к окну. Шестью этажами ниже улица была заполнена
движущимися людьми и автомобилями.
После трудного рабочего дня Нью-Йорк возвращался домой: отдыхать,
заниматься любовью. Люди торопились покинуть офисы и сесть в машины.
Некоторые будут сегодня вспыльчивы - восемь потогонных часов в душном
помещении непременно дадут знать о себе; некоторые, безропотные, как овцы,
поплетутся домой пешком: засеменят ногами, подталкиваемые не иссякающим
потоком тел на авеню. И все-таки многие, очень многие уже сейчас
втискивались в переполненный сабвей, невосприимчивые к похабным надписям
на каждой стене, глухие к бормотанию собственных голосов, нечувствительные
к холоду и грохоту туннеля.
Махогани нравилось думать об этом. Как-никак, он не принадлежал к
общему стаду. Он мог стоять у окна, свысока смотреть на тысячи голов внизу
и знать, что относится к избранным.
Конечно, он был так же смертей, как и люди на улице. Но его работа не
была бессмысленной суетой - она больше походила на священное служение.
Да, ему нужно было жить, спать и испражняться, как и им. Но его
заставляла действовать не потребность в деньгах, а высокое призвание.
Он исполнял великий долг, корни которого уходили в прошлое глубже,
чем Америка. Он был ночным сталкером: как Джек-Потрошитель и Жиль де Ре;
живым воплощением смерти, небесным гневом в человеческом обличье. Он был
гонителем снов и будителем страхов.
Люди внизу не знали его в лицо и не посмотрели бы на него дважды. Но
его внимательный взгляд вылавливал и взвешивал каждого, выбирая самых
пригодных, селекционируя тех молодых и здоровых, которым суждено было
пасть под его сакральным ножом.
Иногда Махогани страстно желал объявить миру свое имя, но на нем
лежал обет молчания, и эту клятву нельзя было нарушить. Он не смел ожидать
славы. Его жизнь была тайной, и только лишь неутоленная гордость могла
жаждать признания.
В конце концов он полагал, что жертвенному тельцу вовсе не
обязательно приветствовать жреца, стоя на коленях и трепеща перед ним.
Во всяком случае, он не жаловался на судьбу. Сознавать себя частью
великого обычая - вот в чем состояло искупление и вознаграждение
неудовлетворенного тщеславия.
Правда, были кое-какие недавние открытия... Нет, он ни в чем не был
виноват. Никто не смог бы упрекнуть его. Но времена были не из лучших.
Жизнь стала не такой легкой, как десять лет назад. Он постарел, работа уже
давно измотала его; а на плечи ложилось все больше забот и обязанностей.
Он был Избранным, и эта привилегия была нелегка.
Он все чаще подумывал о том, как передать свои знания какому-нибудь
более молодому человеку. Конечно, нужно было посоветоваться с Отцами, но
рано или поздно преемника предстояло найти, и он чувствовал, что для него
не могло быть большего преступления, чем пренебрежение таким драгоценным
опытом.
В его работе слишком многое значили навыки. Как лучше всего
подкрасться, нанести удар, раздеть и обескровить. Как выбрать наилучшее
мясо. Как проще всего избавиться от останков. Так много подробностей, так
много приемов и уловок.
Махогани прошел в ванную комнату и включил душ. Перед тем, как встать
под теплый, упругий дождь, он оглядел свое тело. Небольшое брюшко,
поседевшие волосы на груди, фурункулы и угри, испещрившие бледную кожу. Он
старел. И все же этой ночью, как и в любую другую ночь, у него было много
работы...
Купив пару сэндвичей, Кауфман вбежал обратно в вестибюль, опустил
воротник пиджака и смахнул с волос капли дождя. Часы над лифтом показывали
семь шестнадцать. Работать предстояло до десяти, не дольше.
Лифт поднял его на двенадцатый этаж, в общий зал конторы. Немного
поплутав в лабиринте пустых столов с зачехленными компьютерами, он
добрался до своего крохотного рабочего места, над которым все еще горел
свет. Уборщицы уже покинули помещение и теперь переговаривались в
коридоре; кроме них здесь никого не было.
Он снял пиджак, стряхнул его, насколько мог, от водяных брызг и
повесил на спинку стула.
Затем уселся перед ворохом ордеров, с которыми возился в последние
три дня, и принялся за работу. Он хотел побыстрее закончить баланс, а
сосредоточиться было легче, когда вокруг не стучали пишущие машинки и не
жужжали принтеры.
Развернув пакет с сэндвичами, он достал ломтик ветчины с густым слоем
майонеза, а остальное отложил на вечер.
Было девять.
Махогани оделся на ночную работу. На нем был его, обычный строгий
костюм с аккуратно заколотым коричневым галстуком; серебряные запонки
(подарок первой жены) торчали в манжетах безукоризненно выглаженной
сорочки, редеющие волосы были смазаны маслом, ногти острижены и
отполированы, а лицо освежено одеколоном.
Его чемоданчик был собран. В нем лежали полотенца, инструмент, крючки
и кожаный фартук.
Он придирчиво вгляделся в зеркало. Ему подумалось, что с виду его
можно было принять за человека лет сорока пяти, от силы - пятидесяти.
Всматриваясь в собственное лицо, он не переставал думать о своих
обязанностях. Кроме всего прочего, ему нужно было соблюдать осторожность.
Сегодня ночью к нему будет приглядываться множество глаз. Его вид не
должен был вызывать никаких подозрений.
"Если бы они только знали, - подумал он, - те люди, что проходят и
пробегают мимо него на улице; те, что наталкиваются, задевают локтями и не
извиняются; те, что сочувственно улыбаются ему; те, что посмеиваются за
его спиной, глядя на этот мешковатый костюм. Если бы они только знали, кем
он был, что делал и что носил с собой!"
Он еще раз предупредил себя о том, что нужно быть осторожным, и
выключил свет. Комната погрузилась во мрак. Он подошел к двери и открыл
ее, привычный к темноте. Рожденный в ней.
Дождевых облаков уже не было. Махогани направился к станции сабвея на
145-й улице. На эту ночь он выбрал "Авеню оф Америка", свою излюбленную и,
как правило, наиболее продуктивную линию.
С жетоном в руке он спустился по лестнице. Прошел через
автоматический турникет. В ноздри дохнуло запахом метро. Пока что не из
самих туннелей. У тех был свой собственный запах. Но уже этот спертый,
наэлектризованный воздух подземного вестибюля - уже он один придавал
уверенности. Исторгнутый из легких миллиона пассажиров, он циркулировал в
этом кроличьем загоне, смешиваясь с дыханием гораздо более древних
существ: созданий с мягкими, как глина, голосами и отвратительными
аппетитами. Как он любил все это! И запах, и мрак, и грохот.
Он стоял на платформе и критически рассматривал тех, кто спускался
сверху. Его внимание привлекли два или три тела, но в них было слишком
много шлаков: далеко не все могли удостоиться охоты. Физическое истощение,
переедание, болезни, расшатанные нервы. Тела, испорченные излишествами и
плохим уходом. Как профессионала они огорчали его, хотя он и понимал
слабости, свойственные даже лучшим из людей.
Он пробыл на станции больше часа, прогуливаясь от платформы к
платформе, с которых уходили поезда с людьми. Отсутствие качественного
материала приводило его в отчаяние. Казалось, день ото дня предстояло
выжидать все дольше и дольше, чтобы найти плоть, пригодную для
использования.
Было уже почти половина одиннадцатого, а он еще не видел ни одной
по-настоящему идеальной жертвы.
" Ничего, - говорил он себе, - время терпит. Вот-вот толпа народа
должна хлынуть из театра. В ней всегда были два-три крепких тела.
Откормленные интеллектуалы, перелистывающие программки и обменивающиеся
своими соображениями об искусстве, - да, среди них можно было подыскать
что-нибудь ценное".
Иначе (бывали же ночи, когда здесь не встречалось ничего подходящего)
ему пришлось бы подняться в город и подстеречь за углом какую-нибудь
припозднившуюся парочку влюбленных или одного-двух спортсменов,
возвращающихся из гимнастического зала. Обычно они поставляли неплохой
материал - правда, с подобными экземплярами всегда был риск натолкнуться
на сопротивление.
Он помнил, как больше года назад подловил двух черных самцов,
различавшихся возрастом чуть не на сорок лет, - может быть, отца и сына.
Они защищались с ножами в руках, и он потом шесть недель отлеживался в
больнице. Та бешеная схватка заставила его усомниться в своем мастерстве.
Хуже - она заставила его задуматься о том, что сделали бы с ним его
хозяева, если бы те раны оказались смертельными. Был бы он тогда перевезен
в Нью-Джерси, к своей семье, и предан должному христианскому погребению?
Или его плоть была бы скинута в этот мрак, на их собственное потребление?
Заголовок "Нью-Йорк Поста", оставленного кем-то на лавке, уже
несколько раз попадался на глаза Махогани: "Все силы полиции брошены на
поиски убийцы". Он вновь не удержался от улыбки. Сразу исчезли мысли о
неудачах, старости и смерти. Как-никак, а ведь именно он был этим
человеком, этим убийцей, но предположение об аресте вызывало разве только
смех. Ни один полисмен не смог бы отвести его в участок, ни один суд не
смог бы вынести ему приговор. Те самые блюстители закона, что с таким
рвением изображали его преследование, служили его хозяевам не меньше, чем
правопорядку: иногда ему даже хотелось, чтобы какой-нибудь безмозглый
легавый схватил его м торжественно предал суду, - посмотрел бы он на их
лица, когда из той темноты придет весть о том, что Махогани находится под
покровительством высшей власти. Самой высшей: Подземной.
Время близилось к одиннадцати. Поток театралов уже заполнил станцию,
но все еще не было ничего примечательного. Он решил пропустить толпу, а
потом с одной или двумя особями доехать до конца линии. Как любой
настоящий охотник, он умел терпеливо выжидать.
Кауфман не закончил даже к одиннадцати, на час позже установленного
им самим срока. Спешка и отчаяние намного затрудняли работу; колонки цифр
на бумаге уже давно начали плыть перед глазами. В десять минут
двенадцатого он бросил авторучку на стол и признал поражение. Затем
тыльными сторонами ладоней протер воспаленные веки.
- Фак ю, - сказал он.
Он никогда не ругался в компании. Но порой это слово было его
единственным утешением. Он собрал документы и с влажным пиджаком на локте
направился к лифту. От усталости у него ломило спину, глаза слипались.
Снаружи холодный воздух немного взбодрил его. Он пошел к сабвею на
34-й улице. Оставалось лишь поймать экспресс до "Фар Рокуэй". Все. Дорога
домой обычно занимала не больше часа.
Ни Кауфман, ни Махогани не знали того, что в это время под
пересечением 96-й и Бродвея в поезде, следовавшем из центра, полицейские
обезвредили и арестовали человека, которого приняли за подземного убийцу.
Европеец по происхождению, довольно щуплый, он был вооружен молотком и
пилой, которой грозил во имя Иеговы разрезать пополам молодую женщину,
оттесненную им в угол второго вагона.
Едва ли он был способен привести в исполнение свою угрозу. Тем более
что такая возможность ему просто не представилась. Пока остальные
пассажиры (включая двух морских пехотинцев) следили за развитием событий,
потенциальная жертва нападения ударила его ногой в пах. Он выронил
молоток. Она подобрала этот инструмент и размозжила им правую скулу
обидчика, после чего в дело вступила морская пехота.
Когда поезд остановился на 9б-й, "палача сабвея" уже поджидали
полицейские. Они ворвались в вагон, крича or ярости и готовые наложить в
штаны от страха. Изувеченный "палач" лежал в луже крови. Торжествуя
победу, они выволокли его на платформу. Женщина дала показания и поехала
домой в сопровождении морских пехотинцев.
Это происшествие сыграло на руку ничего не ведавшему Махогани.
Полицейские почти до самого утра не могли установить личность задержанного
- главным образом потому, что тот едва шевелил свернутой челюстью и вместо
ответов hi вопросы издавал только нечленораздельное мычание. Лишь )
половине четвертого на дежурство пришел капитан Девис, который в арестанте
узнал бывшего продавца цветов, известного в Бронксе как Хэнк Васерли.
Выяснилось, что Хэнка регулярно арестовывали за угрожающее поведение и
непристойные выходки, почему-то всегда совершавшиеся во имя Иеговы. Его
поступки были обманчивы; сам он был не опасней чем Истер Банки. Он не был
Подземным Убийцей. Но к тому времени, когда полицейские удостоверились в
этом, Махогани уже давно покончил со своим делом.
В одиннадцать пятнадцать Кауфман вошел в экспресс, следовавший через
Мотт-авеню. В вагоне уже были двое пассажиров: пожилая негритянка в
лиловом плаще и прыщавый подросток, тупо взиравший на потолок с надписью
"Поцелуй мою белую задницу".
Кауфман находился в первом вагоне. Впереди было тридцать пять минут
пути. Разморенный монотонным громыханием колес, он прикрыл глаза. Поездка
была утомительной, а он устал. Он не видел, как замигал свет во втором
вагоне, не видел и лица Махогани, выглянувшего из задней двери.
На 14-й Стрит негритянка вышла. Никто не вошел.
Кауфман приподнял веки, посмотрел на пустую платформа станции и вновь
закрыл глаза. Двери с шипением ударились одна о другую. Он пребывал в
безмятежном состоянии между сном и бодрствованием; в голове мелькали
какие-то зачаточные сновидения. Ощущение было почти блаженным. Поезд опять
тронулся и, набирая скорость, помчался в глубь туннеля.
Возможно, подсознательно Кауфман отметил, что дверь между первым и
вторым вагонами ненадолго отворилась. Может быть, он почувствовал, как на
него дохнуло подземной сыростью, а стук колес внезапно стал громче. Но он
предпочел не обращать внимания на перемены обстановки.
Возможно, он даже слышал шум драки, когда Махогани расправлялся с
туповатым подростком. Но все эти звуки были слишком далеки, а сон был
слишком близок. Он задремал.
По каким-то причинам сновидение перенесло его в кухню матери. Она
резала репу и ласково улыбалась, отделяя от овощей крепкие, хрустящие
дольки. Во сне он часто оказывался ребенком и видел ее за работой. Хрум.
Хрум. Хрум.
Он вздрогнул и открыл глаза. Его мать исчезла. Вагон был пуст.
Как долго продолжалась его дрема? Он не помнил, чтобы поезд
останавливался на "Уэст 4-й Стрит". Все еще полусонный, он поднялся и чуть
не упал от сильного толчка под ногами. Состав разогнался до едва ли
допустимого предела. Вероятно, машинисту не терпелось поскорей очутиться
дома, в постели с женой. Они во весь опор летели вперед; было довольно
жутковато.
Окно между вагонами затемняли шторы, которых (насколько он помнил)
раньше не было. Кауфман окончательно пробудился, и в его мысли закралась
смутное беспокойство. Он заподозрил, что спал чересчур долго и служащие
метро просмотрели его. Может быть, они уже миновали "Фар Рокуэй", и теперь
их состав мчался туда, где поезда оставляют на ночь.
- Фак ю, - вслух сказал он.
Следовало ли ему пройти вперед и спросить машиниста? Вопрос был бы
совершенно идиотским: простите, где я нахожусь? Разве в такое время ночи
не ожидал бы его в лучшем случае поток ругани вместо ответа?
Затем состав начал тормозить.
Какая-то станция. Да, станция. Поезд вынырнул из туннеля на грязный
свет "Уэст 4-й Стрит". Он не пропустил ни одной станции.
Так где же сошел мальчик?
Либо тот проигнорировал предупреждение на стене, запрещающее
передвигаться между вагонами во время движения, либо прошел вперед, в
кабину управления. Скривив губы, Кауфман подумал, что подросток вполне мог
очутиться между ног машиниста. Такие вещи не были неслыханной редкостью.
Как-никак, это был Дворец Восторгов, и в нем каждый имел право на свою
долю восторгов в темноте.
Кауфман еще раз криво усмехнулся и пожал плечами. Какое ему дело до
того, куда направился тот подросток?
Двери закрылись. В поезд никто не сел. Тронувшись со станции, состав
перешел на запасной путь, и лампы вагона снова замигали - поезду
потребовалась почти вся мощность, чтобы набрать прежнюю скорость.
Кауфмана уже не клонило в сон. Страх потеряться впрыснул немалую дозу
адреналина в его артерии; все мышцы сразу напряглись.
Обострились сразу и чувства.
Даже сквозь стук и лязганье колес на стыках он услышал звук
разрываемой ткани, доносившийся из второго вагона. Может быть, там
кто-нибудь рвал на себе одежду?
Он стоял и держался за поручень, чтобы сохранять равновесие.
Окно между вагонами было полностью зашторено, но он внимательно
всматривался в него и хмурился, как если бы внезапно его зрение обрело
проницательность рентгеновских лучей. Вагон бросало из стороны в сторону.
Состав стремительно мчался вперед. Снова треск материи. Может быть,
изнасилование?
Как загипнотизированный, он медленно двинулся в сторону задней двери,
надеясь найти какую-нибудь щель в шторе. Его взгляд был все еще прикован к
окну, и он не замечал крови, растекшейся на дрожавшем полу.
Затем его нога поскользнулась. Он посмотрел на пол. Его желудок
опознал кровь раньше, чем мозг, и выдавленный спазмами комок теста с
ветчиной мгновенно подкатил к горлу. Кровь. Сделав несколько судорожных
глотков спертого воздуха, он отвел взгляд - назад к окну.
Его рассудок говорил: кровь.
От этого слова некуда деться. Между ним
и дверью оставалось не больше одного ярда. Ему нужно было заглянуть за
нее. На его ботинках была кровь, и кровь узкой полосой тянулась в
следующий вагон, но ему все равно нужно было глянуть за дверь. Ему нужно
было глянуть за нее.
Он сделал еще два шага и начал исследовать окно, надеясь найти
какую-нибудь щель в шторе: ему хватило бы даже микроскопической прорези от
нити, случайно вытянутой из ткани. Оказалось, что там было крошечное
отверстие. Он приник к нему зрачком.
Его разум отказался воспринять то, что разглядел глаз. Открывшееся
зрелище представилось ему какой-то нелепой, кошмарной галлюцинацией. Но
если разум отвергал увиденное, то голос плоти убеждал в обратном. Его тело
окаменело от ужаса. Глаз, не мигая, смотрел на тошнотворную сцену за
шторой. Он стоял перед дверью шаткого грохочущего поезда, пока кровь не
отхлынула от его конечностей и голова не закружилась от недостатка
кислорода. Багровые вспышки света замелькали перед его взором, затмевая
картину содеянного злодейства.
Затем он потерял сознание.
Он был без сознания, когда поезд прибыл на Джей-стрит. Он не слышал,
как машинист объявил, что пассажиры, следующие дальше этой станции, должны
пересесть в другой состав. Если бы он услышал подобное требование, то мог
бы задать вопрос о его смысле. Ни один поезд не высаживал пассажиров на
Джей-стрит: эта линия тянулась к Мотт-аве-ню, через Водный Канал и мимо
Аэропорта Кеннеди. Он мог бы спросить о том, что же это был за поезд. Мог
бы - если бы уже не знал. Истина находилась во втором вагоне. Она
ухмылялась и подмигивала ему, жалко покачиваясь на окровавленных крючьях.
Это был Полночный Поезд с Мясом.
В глубоком обмороке отсутствует счет времени. Прошли секунды или
часы, прежде чем глаза Кауфмана открылись и мысли сосредоточились на его
новом положении.
Раньше других у него появилась мысль о том, что судьба благоволила к
нему: должно быть, от тряски его бесчувственное тело перекатилось сюда, в
единственное безопасное место этого поезда.
Он подумал об ужасах второго вагона и едва подавил в себе рвотные
спазмы. Где бы ни находился дежурный по составу (скорее всего, убитый),
звать на помощь было невозможно. Но машинист? Лежал ли он мертвым в кабине
управления? Мчался ли поезд навстречу гибели в этом неизвестном,
нескончаемом туннеле без станций?
Если ему не грозило смертью крушение на рельсах, то был Палач, все
еще орудовавший за дверью, перед которой лежал Кауфман.
Что бы ни случилось, эта дверь именовалась: Смерть. Его, Кауфмана,
Смерть.
Грохот колес заглушал все звуки - особенно теперь, когда он лежал на
полу. От вибрации у Кауфмана ныли зубы; лицо онемело; даже череп болел.
У него уже давно затекли конечности. Чтобы восстановить
кровообращение, он принялся осторожно сжимать и разжимать пальцы рук.
Ощущения вернулись вместе с тошнотой. Перед глазами все еще стояла
омерзительная картина, увиденная в соседнем вагоне. Конечно, ему
приходилось видеть фотографии с мест преступлений; но здесь были необычные
убийства. Он находился в одном поезде с Мясником сабвея - монстром,
который подвешивал свои жертвы за ноги, нагими и безволосыми.
Как скоро этот убийца должен был выйти из этой двери и окликнуть его?
Он был уверен, что умрет - если не от рук Палача, то от мучительного
ожидания смерти.
Внезапно за дверью послышалось какое-то движение. Инстинкт
самосохранения взял верх. Кауфман забился глубже под сиденье и сжался в
крохотный полуживой комок с бледным лицом, повернутым к грязной стене. Он
втянул голову в плечи и зажмурил глаза, как ребенок, скрывающийся от
кошмаров Богимена.
Дверь начала открываться. Щелк. Чик-трак. Порыв воздуха с рельсов.
Запах чего-то незнакомого: незнакомого и холодного. Воздух из какой-то
первобытной бездны. Он заставил его содрогнуться.
Щелк - Дверь закрылась.
Кауфман знал, что Мясник был совсем рядом. Без сомнения, тот стоял в
нескольких дюймах от сиденья.
Может быть, сейчас он смотрел на неподвижную спину Кауфмана? Или уже
занес руку с ножом, чтобы выковырять его отсюда, как улитку, спрятавшуюся
в свой жалкий домик?
Ничего не произошло. Он не почувствовал злорадного дыхания в затылок.
Лезвие, обагренное чужой кровью, не вонзилось ему под лопатку.
Просто послышалось шарканье ног возле головы; неторопливый,
удаляющийся звук.
Сквозь стиснутые зубы Кауфмана вырвался выдох. В легких осталась боль
от задержанного в них воздуха.
Махогани почти расстроился от того, что спавший мужчина вышел на Уэст
4-й Стрит. Он рассчитывал заниматься делом вплоть до прибытия к месту
назначения. Увы, нет: мужчина пропал. "Впрочем, это тело выглядело не
совсем здоровым, - сказал он себе, - вероятно, оно принадлежало
какому-нибудь малокровному еврею-бухгалтеру. Его мясо едва ли могло быть
сколько-нибудь качественным". Успокаивая себя такими мыслями, Махогани
пошел через весь вагон, в кабину управления. Он решил провести там
оставшуюся часть поездки.
Кауфман задышал судорожными рывками. У него не хватало духа
предупредить машиниста о приближающейся опасности.
Послышался звук открываемой двери. Затем низкий и хриплый голос
Мясника:
- Привет.
- Привет.
Они были знакомы друг с другом.
- Сделано?
- Сделано.
Кауфман был потрясен банальностью этих реплик. О чем они? Что сделано?
Несколько последующих слов он пропустил из-за того, что поезд
загромыхал по рельсам какого-то другого, особенно глухого туннеля.
Больше Кауфман не мог выносить неизвестности. Он осторожно выпрямился
и через плечо взглянул в дальний конец вагона. Из-под сиденья виднелись
только ноги Палача и нижняя половина открытой двери. Проклятье! У него
появилось желание еще раз посмотреть в лицо этого монстра.
Там засмеялись.
Кауфман быстро оценил ситуацию: впал в арифметическую форму паники.
Если продолжать оставаться на месте, то Мясник рано или поздно заметит его
и превратит в отбивную котлету. С другой стороны, если рискнуть покинуть
убежище, то можно оказаться обнаруженным еще раньше. Что хуже:
бездействовать и встретить смерть загнанным в нору или попробовать
прорваться и испытать Судьбу в середине вагона?
Кауфман сам удивился своей храбрости: он уже отодвинулся от стены.
Не переставая следить за спиной Палача, он медленно выбрался из-под
сиденья и пополз к задней двери. Каждый преодоленный дюйм давался ему с
мучительным трудом, но Палач, казалось, был слишком увлечен разговором,
чтобы оборачиваться.
Кауфман добрался до двери. Затем начал подниматься на ноги, заранее
готовясь к зрелищу, которое ожидало его во Втором Вагоне. Дверная ручка
поддалась почти без нажима; он отворил дверь.
Грохот колес и смрад, какого никогда не бывало на земле, на мгновение
оглушили его. Боже! Наверняка Палач услышал шум или почувствовал запах.
Сейчас он обернется.
Но нет. Кауфман проскользнул в дверной проем и через два шага
очутился в залитом кровью вагоне.
Чувство облегчения сделало его неосторожным. Он забыл как следует
прикрыть за собой дверь, и она, качнувшись вместе с поездом, распахнулась
настежь.
Махогани повернул голову и внимательно оглядел ряды сидений.
- Что за черт? - спросил машинист.
- Не захлопнул дверь, вот и все.
Кауфман услышал, как Палач подошел к двери. Всем телом вжавшись в
торцевую стену и оцепенев от ужаса, он внезапно подумал о том, что его
мочевой пузырь переполнен. Дверь затворилась, и шаги начали удаляться.
Опасность вновь миновала. Теперь по крайней мере можно было перевести
дыхание.
Кауфман открыл глаза, стараясь не смотреть на то, что находилось
перед ним.
Этого невозможно было избежать.
Это заполоняло все его чувства: запах выпотрошенных внутренностей;
вид багрово-красных тел; ощущение липких сгустков на его ладонях, которыми
он опирался на пол, когда полз; скрип крючьев и веревок, вытягивавшихся
под тяжестью трупов; даже воздух, разъедавший небо соленым привкусом
крови. Он угодил в жилище смерти, на всей скорости мчавшееся сквозь тьму.
Но тошноты уже не было. Остались только редкие приступы
головокружения. Неожиданно он поймал себя на том, что с некоторым
любопытством разглядывал тела.
Ближе всего были останки того прыщеватого подростка, которого он
встретил в первом вагоне. Его труп, подвешенный за ноги, при каждом
повороте поезда раскачивался в такт с тремя другими, видневшимися поодаль:
омерзительный танец смерти. Руки мертвецов болтались, как плети: под
мышками были сделаны глубокие надрезы, чтобы тела висели ровнее.
Все анатомические части подростка гипнотически колыхались. Язык,
вывалившийся из открытого рта. Голова, подергивавшаяся на неестественно
длинной шее. Даже пенис, перекатывавшийся из стороны в сторону по
выбритому лону. Из большой раны в затылке кровь капала в черное
пластиковое ведро, предусмотрительно подставленное снизу. Во всем этом
было нечто от элегантности: печать хорошо выполненной работы.
Немного дальше висели трупы двух белых женщин и одного темнокожего
мужчины. Кауфман наклонил голову, чтобы разглядеть их лица. Они были
полностью обескровлены. Одна из девушек еще недавно была настоящей
красавицей. Мужчина показался ему пуэрториканцем. Все головы и тела были
тщательно острижены. Волосы лежали в отдельном пластиковом пакете. Кауфман
отодвинулся от стены, и как раз в этот момент тело женщины повернулось к
нему спиной.
Он не был готов к такому ужасу.
Ее спина была разрезана от шеи до ягодиц; в рассеченных мускулах
сверкала белая кость позвоночника. Это был отточенный штрих Мастера,
финальное торжество его искусства.
О, жалкие человеческие останки, безволосые, истекшие кровью,
распоротые, как рыбы, предназначенные для не менее жуткого пожирания.
Кауфман почти рассмеялся над законченностью своего ужаса. Он
чувствовал, как им овладевало безумие, сулившее помутненному рассудку
забвение и полное безразличие к окружающему миру.
Он чувствовал, как стучали его зубы; как тряслось все тело. Он знал,
что его голосовые связки пытались издать какое-то подобие крика. Ощущение
было невыносимым: только способность кричать еще отличала его от того, что
находилось перед ним, и она могла в несколько секунд превратить его в
такую же окровавленную, неодушевленную массу.
- Фак ю, - сказал он громче, чем намеревался.
Затем плечом оттолкнулся от стены и пошел по вагону, разглядывая
аккуратные стопки одежды на сидениях. Слева и справа мерно раскачивались
трупы. Пол был липким от высыхающей желчи. И даже сквозь прищуренные веки
он слишком отчетливо видел кровь в пластиковых ведрах: она была черной и
густой, с тяжело колебавшимися световыми бликами.
Он миновал тело подростка. Впереди была дверь в третий вагон. Путь к
ней пролегал между двумя рядами воплощенных кошмаров его вчерашней и
позавчерашней жизни. Он старался не замечать их, сосредоточившись на
дороге, которая должна была вывести его из этого невменяемого состояния.
Он прошел мимо первой женщины. Он знал, что ему нужно было пройти
всего лишь несколько ярдов; не больше десяти шагов, если ничего не
случится.
Затем погас свет.
- О, Боже, - простонал он.
Поезд качнуло, и Кауфман потерял равновесие.
В кромешной тьме он взмахнул руками и ухватился за висевшее рядом
тело. Ладони ощутили холодную и скользкую плоть, пальцы погрузились в
рассеченные мышцы на спине женщины, ногти вцепились в столб позвоночника,
царапая его, как громадную рыбью кость. Щека вплотную прижалась к липкой
поверхности бедра.
Он закричал; его крик еще не затих, когда начали вновь зажигаться
лампы на потолке.
Неоновые трубки еще мигали, не успев разгореться своим ровным
мертвенным свечением, когда из первого вагона послышались шаги Палача.
Его руки выпустили тело, за которое держались. Лицо было вымазано еще
не свернувшейся трупной кровью. Он ощутил ее у себя на щеке: как
воинственную раскраску индейца.
Крик привел его в чувство - и неожиданно придал силы. Он понял, что
бегство не спасло бы его: в этом поезде он не скрылся бы от преследования.
Предстояла примитивная схватка двух человек, встретившихся лицом к лицу в
логовище смерти. И он был готов не раздумывая воспользоваться любым
средством, которое помогло бы ему уничтожить противника. Это был вопрос
выживания, простой и ясный.
Дверная ручка начала поворачиваться.
Кауфман быстро огляделся в поисках какого-нибудь оружия. Мозг
лихорадочно, но четко просчитывал возможные варианты обороны. Внезапно
взгляд упал на аккуратную стопку одежды возле тела пуэрториканца. На ней
лежал нож с рукояткой, инкрустированной под золото. Длинное,
безукоризненно чистое лезвие. Почти кинжал; вероятно, гордость бывшего
владельца. Шагнув вперед, Кауфман подобрал нож с сиденья. С оружием в
руке, он почувствовал себя увереннее; пожалуй, даже - веселее.
Дверь стала отворяться. Показалось лицо убийцы.
Их разделяли два ряда раскачивавшихся трупов. Кауфман пристально
посмотрел на Махогани. Тот не был чересчур безобразен или ужасен с виду.
Всего лишь лысеющий, грузный мужчина лет пятидесяти. Тяжелая голова с
глубоко посаженными глазами. Небольшой рот с изящной линией губ.
Совершенно неуместная деталь: у него был женственный рот.
Махогани не мог понять, откуда во втором вагоне появился незваный
гость, но осознавал, что допустил еще один просчет, еще одну промашку,
свидетельствующую об утере былой квалификации. Он должен был немедленно
распотрошить этого маленького человечка. Как-никак, до конца линии
осталось не более одной-двух миль. Новую жертву предстояло разделать и
повесить за ноги прежде, чем они прибудут к месту назначения.
Он вошел во второй вагон.
- Ты спал, - узнав Кауфмана, сказал он. - Я видел тебя.
Кауфман промолчал.
- Тебе следовало бы сойти с этого поезда. Что ты здесь делал?
Прятался от меня?
Кауфман продолжал молчать.
Махогани взялся за рукоятку большого разделочного ножа, торчавшего у
него за поясом. Из кармана фартука высовывались молоток и садовая пила.
Все инструменты были перепачканы кровью.
- Раз так, - добавил он, - мне придется покончить с тобой.
Кауфман поднял правую руку. Его нож выглядел игрушкой по сравнению с
оружием Палача.
- Фак ю, - сказал он.
Махогани ухмыльнулся. Попытка сопротивления казалась ему просто
смешной.
- Ты не должен был ничего видеть. Это не для таких, как ты, -
проговорил он, шагнув навстречу Кауфману. - Это тайна.
В голове Кауфмана промелькнули отрывочные воспоминания о варварских
жертвоприношениях, о которых он читал еще в школе. Они кое-что объясняли.
- Фак ю, - снова сказал он.
Палач нахмурился. Ему не нравилось подобное безразличие к его работе
и репутации.
- Все мы когда-нибудь умрем, - негромко произнес он - Тебе повезло
больше, чем другим. Ты не сгоришь в крематории, как многие из них: я могу
использовать тебя, чтобы накормить твоих праотцев.
Кауфман усмехнулся в ответ. Он уже не испытывал суеверного ужаса
перед этим тучным, неповоротливым мясником.
Палач вытащил из-за пояса нож и взмахнул им. - Маленькие грязные
евреи вроде тебя, - сказал он, - должны быть благодарны, если от них есть
хоть какая-то польза. Ты пригоден только на мясо!
Бросок был сделан без предупреждения. Широкое лезвие стремительно
рассекло воздух, но Кауфман успел отступить назад. Оружие Палача распороло
рукав его пиджака и с размаху погрузилось в голень пуэрториканца. Под
весом тела глубокий надрез стал расползаться. Открывшаяся плоть была
похожа на свежий бифштекс: сочный и аппетитный.
Палач начал вытаскивать свое орудие из ноги трупа, и в этот момент
Кауфман кинулся вперед. Он метил в глаз Махогани, но промахнулся и попал в
горло. Острие ножа насквозь пронзило шейный позвонок и узким клином вышло
с той стороны шеи. Насквозь. Одним ударом. Прямо насквозь.
У Махогани появилось такое ощущение, будто он чем-то подавился -
будто у него в горле застряла куриная кость. Он издал нелепый,
нерешительный, кашляющий звук. На губах выступила кровь - окрасившая их,
как помада у женщины, пользующейся слишком яркой косметикой. Тяжелый нож
со звоном упал на пол.
Кауфман отдернул руку. Из двух ран заструилась кровь.
Удивленно опершись на оружие, которое убило его, Махогани опустился
на колени. Маленький человечек безучастно смотрел на него. Он что-то
говорил, но Махогани был глух к словам: будто находился под водой.
Внезапно Махогани ослеп. И с ностальгией по утраченным чувствам,
понял, что уже никогда не будет слышать или видеть. Это была смерть: она
обхватывала его со всех сторон.
Его руки еще ощущали горячий и влажный воротник сорочки. Его жизнь
еще колебалась, привстав на цыпочки перед черной бездной, пока пальцы еще
цеплялись за это последнее чувство... затем тело тяжело рухнуло на пол,
подмяв под себя его руки, священный долг и все, что казалось таким важным.
Палач был мертв.
Кауфман глотнул спертого воздуха и, чтобы удержаться на ногах,
ухватился за поручень. Его колотила дрожь. Из глаз хлынули слезы. Они
текли по щекам и подбородку и капали в лужу крови на полу. Прошло какое-то
время: он не знал, как долго простоял, погруженный в апатию своей победы.
Затем поезд начал тормозить. Он почувствовал и услышал, как по
составу прокатилось лязганье сцеплений. Висящие тела качнулись вперед,
колеса прерывисто заскрежетали по залитым слизью рельсам.
Кауфманом завладело смутное любопытство.
Свернет ли поезд в какое-нибудь подземное убежище, украшенное
коллекцией мяса, которое Палач собрал за свою карьеру? А этот смешливый
машинист, такой безразличный к сегодняшней бойне, - что он будет делать,
когда поезд остановится? Но что бы ни случилось, вопросы были чисто
риторическими. Ответы на них должны были появиться с минуты на минуту.
Щелкнули динамики. Голос машиниста:
- Дружище, мы приехали. Не желаешь занять свое место, а?
Занять свое место? Что бы это значило?
Состав сбавил ход до скорости черепахи. За окнами было по-прежнему
темно. Лампы в вагоне замигали и погасли. И уже не зажигались.
Кауфман очутился в кромешной тьме.
- Поезд тронется через полчаса, - объявили динамики, точно на
какой-нибудь обычной линии.
Состав двигался только по инерции. Стук колес на стыках, к которому
так привык Кауфман, внезапно исчез. Теперь он не слышал ничего, кроме гула
в динамиках. И ничего не видел.
Затем - шипение. Очевидно, открывались двери. Вагон заполнялся
каким-то запахом: таким едким, что Кауфман зажал ладонью нижнюю часть лица.
Ему показалось, что он простоял так целую вечность - молча, держа рот
рукой. Боясь что-то увидеть. Боясь что-нибудь услышать. Боясь что-нибудь
сказать.
Затем за окнами замелькали блики каких-то огней. Они высветили
контуры дверей. Они становились все ярче. Вскоре света было уже
достаточно, чтобы Кауфман мог различить тело Палача, распростертое у его
ног, и желтоватые бока трупов, висевших слева и справа.
Из гулкой темноты донесся какой-то слабый шорох, невнятные чавкающие
звуки, похожие на шелест ночных бабочек. Из глубины туннеля к поезду
приближались какие-то человеческие существа. Теперь Кауфман мог видеть их
силуэты. Некоторые из них несли факелы, горевшие мутным коричневым светом.
Шуршание, вероятно, издавали их ноги, ступавшие по слою ила; или, может
быть, их причмокивающие языки; а может, то и другое.
Кауфман был уже не так наивен, как час назад. Можно ли было
сомневаться в намерениях этих существ, вышедших из подземной мглы и
направлявшихся к поезду? Палач сабвея убивал мужчин и женщин, заготавливая
мясо для этих каннибалов; и они приходили сюда, как на звон колокольчика в
руке камердинера, чтобы пообедать в вагоне-ресторане.
Кауфман нагнулся и поднял нож, который выронил Па-дач. Невнятный шум
становился громче с каждой секундой. Он отступил подальше от открытых
дверей - обнаружил, что противоположные двери тоже были открыты и за ними
тоже слышался приближающийся шорох.
Он отпрянул. Он уже собирался укрыться под одним из сидений, когда в
проеме ближней двери показалась рука - такая худая и хрупкая, что она
выглядела почти прозрачной.
Он не мог отвести взгляда. Но его охватил не ужас, как у окна. Им
снова завладело любопытство.
Существо влезло в вагон. Факелы, горевшие сзади, отбрасывали тень на
его лицо, но очертания фигуры отчетливо вырисовывались в дверном проеме.
В них не было ничего примечательного.
Оно было таким же двуруким, как и он сам. Голова была обычной формы,
тело - довольно хилым. Забравшись в поезд, оно хрипло переводило дыхание.
В его одышке сказывалась скорее врожденная немощь, чем минутная усталость;
поколения людоедов не наделили его физической выносливостью. Пожалуй, в
нем было что-то изначально старческое.
Сзади из темноты поднимались силуэты таких же существ. Больше того -
они карабкались во все двери.
Кауфман очутился в ловушке. Взвесив в руке нож, примерившись к его
центру тяжести, он приготовился к Схватке с этими дряхлыми чудовищами.
Одно из них принесло с собой факел, и лица остальных озарились неровным
светом.
Они были абсолютно лысыми. Их иссушенная плоть обтягивала черепа так
плотно, что, казалось, просвечивала насквозь. Кожу покрывали лишаи и
струпья, а местами из черных гнойников выглядывала лобная или височная
кость. Некоторые из них были голыми как дети, - с сифилитическими, почти
бесполыми телами. Болтались сморщенные гениталии.
Еще худшее зрелище, чем обнаженные, представляли те, кто носил
покровы одежды. Кауфману не пришлось напрягать воображение, чтобы
догадаться, из чего были сделаны полуистлевшие рваные лоскуты, наброшенные
на плечи и повязанные вокруг их животов. Напяленные не по одному, а целыми
дюжинами или даже больше, как некие патетические трофеи.
Предводители этого гротескного факельного шествия уже достигли
висящих тел и с видимым наслаждением поглаживали своими тонкими пальцами
их выбритую плоть. В разинутых ртах плясали языки, брызгавшие слюной на
человеческое мясо. Глаза метались из стороны в сторону, обезумев от голода
и возбуждения.
Внезапно один из монстров заметил Кауфмана. Его глаза перестали
бегать и неподвижно уставились на незнакомца. На лице появилось
вопросительное выражение, сменившееся какой-то пародией на замешательство.
- Ты, - пораженно протянул он.
Возглас был таким же тонким, как и губы, издавшие его.
Мысленно прикидывая свои шансы, Кауфман поднял руку с ножом. В вагоне
было десятка три чудовищ - гораздо больше находилось снаружи. Однако они
выглядели совсем слабыми, и у них не было никакого оружия - только кожа да
кости.
Оправившись от изумления, существо заговорило снова. В правильных
модуляциях его голоса зазвучали нотки некогда обаятельного и культурного
человека:
- Ты приехал с остальными, да?
Оно опустило взгляд и увидело тело Махогани, Ему понадобилось не
больше двух-трех секунд, чтобы уяснить ситуацию.
- Ладно. Слишком старый, - объявило оно и, подняв водянистые глаза на
Кауфмана, принялось осторожно изучать его.
- Фак ю, - сказал Кауфман.
Существо попыталось улыбнуться. Забытая техника этого мимического
упражнения проявилась в гримасе, оскалившей два ряда острых зубов.
- Теперь ты должен будешь делать это для нас, - проговорило оно, и
его ухмылка стала плотоядной. - Мы не можем жить без мяса.
Его рука похлопала одно из человеческих тел. Кауфман не знал, что
ответить. Он с отвращением следил за пальцами монстра, скользнувшими в
щель между ягодиц и ощупывавшими выпуклую мякоть.
Оно нам так же отвратительно, как и тебе, - добавило чудовище. - Но
мы обязаны есть это мясо. Чтобы не умереть. Господь знает, что оно не
вызывает у меня аппетита.
Все-таки у монстра было какое-то чувство юмора. К Кауфману вернулся
дар речи. Он удивленно вслушался в собственный голос - в нем было больше
смятения, чем страха.
- Кто вы? - Он вспомнил бородача из кафе. - Что с вами произошло?
Какой-нибудь несчастный случай?
- Мы - отцы Города, - сказало существо, - и матери, и дочери, и
сыновья. Строители, творцы законов. Мы создали этот город.
- Нью-Йорк? - спросил Кауфман, вспомнив Дворец Восторгов.
- Задолго до твоего рождения, до рождения всех живущих.
Продолжая разговаривать, оно засунуло пальцы в рану висящего тела и
начало ногтями раздирать жировую ткань под его обритой поверхностью. За
спиной Кауфмана послышались восторженные возгласы и звон крючьев,
освобождаемых от трупов. Там тоже снимали кожу - с таким же деловитым
возбуждением, с каким на скотобойне освежевывают туши телят.
- Ты принесешь нам больше, - сказал отец Города. - Больше мяса.
Предыдущий был слишком слаб.
Не веря своим ушам, Кауфман уставился на него.
- Я? - наконец выговорил он. - Кормить вас? За кого ты меня
принимаешь?
Хрупкая рука протянулась в сторону окна.
Последовав за этим указующим жестом, взгляд Кауфмана вонзился во
мрак. Совсем рядом с поездом находилось нечто такое, чего он до сих пор не
видел: гораздо большее, чем что-либо человеческое.
Существа расступились, чтобы Кауфман мог подойти и рассмотреть
поближе то, что было снаружи.
Однако его ноги не двигались с места.
- Иди, - сказал отец.
Кауфман подумал о городе, который любил. В самом деле они были его
старейшинами, его философами и создателями?
Ему верилось в это. Возможно, там, на поверхности, преспокойно жили
люди - бюрократы, политики, представители всех видов власти, - которые
знали эту страшную тайну ц все время поддерживали существование этих
чудовищных тварей; кормили их, как дикари выкармливают ягнятами своих
богов. Так ужасающе отлажен был начинавшийся ритуал. Он, словно удар
колокола, изнутри потряс Кауфмана. Он отозвался не в сознании, а в более
глубокой, более древней его части: в его существе.
Его ноги, больше не подчинявшиеся рассудку и повиновавшиеся только
инстинкту поклонения, сделали шаг вперед. Он прошел сквозь коридор тел и
вышел из вагона.
Зыбкие огни факелов едва освещали мглу, простирающуюся снаружи.
Воздух казался почти окаменелым; таким крепким и застоявшимся был смрад
первобытной тверди. Но Кауфман не чувствовал запахов. Он нагнул голову -
только так он мог бороться с новым приближающимся обмороком.
Вот где он был: предшественник человека. Самый первый американец, чей
дом находился здесь задолго до Алгонкинов или Шауни. Его глаза - если у
него были глаза - смотрели на Кауфмана.
У Кауфмана затряслось тело; мелкой дробью застучали зубы.
Он различил звуки, доносящиеся из утробы этого исполинского чудища:
пыхтение, хруст.
Оно пошевелилось в темноте.
Даже шум его движения был способен вызвать благоговейный страх. Точно
гора - вспучилась и осела.
Внезапно подбородок Кауфмана задрался кверху, а сам он, не раздумывая
о том, что и для чего делает, повалился на колени, в липкую жижу перед
Прародителем Отцов.
Вся его прожитая жизнь вела к этому дню. Все бессчетные мгновения
складывались в ней для этого момента священного ужаса - ужаса, который
полностью подавил его.
Если бы в этой доисторической пещере было достаточно света, чтобы
полностью разглядеть увиденное, то его трепещущее сердце, вероятно,
разорвалось бы на части. Он чувствовал, как надсадно гудели мышцы у него в
груди.
Оно было громадно. Без головы и конечностей. Без каких-либо черт,
сравнимых с человеческими, без единого органа, назначение которого можно
было бы определить. Оно было похоже на все, что угодно, и напоминало стаю.
Тысячу больших и малых рыб, сгрудившихся в один o6i организм: ритмично
сокращавшихся, жевавших, чавкавших. Оно переливалось множеством красок,
цвет которых глубже, чем любой из знакомых Кауфману.
Все, что видел Кауфман, и было больше того, что он хотел видеть. И
еще больше оставалось скрытым в темноте: колыхавшимся и вздрагивавшим в
ней.
Не в силах смотреть, Кауфман отвернулся. И краем глаза заметил, что
из поезда вылетел футбольный мяч, шлепнувшийся в лужу перед Прародителем.
Он думал, что это был футбольный мяч, пока не вгляделся и не узнал в
нем человеческую голову. Голову Палач его лица были содраны широкие
лоскуты. Блестя от крови голова замерла возле Повелителя.
Кауфман отвел взгляд и пошел обратно в вагон. Все тело содрогалось,
как от рыданий, и только глаза не могли оплакать прошлую жизнь. Слишком
много испепеляющей ярости оставалось у него за спиной - она иссушила все
слезы.
Внутри уже началось пиршество. Одно существо склонилось над трупом
женщины и выковыривало нежную студенистую мякоть из глазницы. Другое
засунуло руку в ее рот. У двери лежало обезглавленное тело Палача; из
обрубленной шеи все еще струилась кровь.
Перед Кауфманом стоял тот низкорослый отец Города, который недавно
говорил с ним.
- Будешь служить нам? - спросил он с такой кротость с какой можно
попросить корову пойти за человеком.
Кауфман уставился на тяжелый нож Палача, символ службы. Существа
покидали поезд, волоча за собой подует денные тела. Когда унесли факелы,
вагон снова стал погружаться во мрак.
Перед тем как огни полностью исчезли в темноте, он шагнул вперед и,
обхватив ладонью голову Кауфмана, повернул его лицо к грязному стеклу
вагонного окна. Отражение было мутным, но Кауфман мог различить насколько
он изменился внешне. Мертвенно бледный, заляпанный гримом крови. Рука
существа еще не выпускала лица Кауфмана, a пальцы уже проникли в его рот,
залезая все дальше в горло и царапая ногтями гортань. Кауфмана тошнило, но
у него не было воли противиться этому вторжению.
- Служи, - сказало существо. - Молча.
Слишком поздно Кауфман осознал намерение этих пальцев.
Внезапно его язык был крепко сжат, повернут вокруг корня. Оцепенев,
Кауфман выронил нож. Он силился закричать, но не сумел издать ни звука. В
его горле бурлила кровь, он слышал, как чужие когти раздирали его плоть -
и окаменел от боли. Затем рука вылезла наружу и застыла перед его лицом,
держа большим и указательным пальцами его багровый, покрытый пеной язык.
Кауфман навсегда утратил способность говорить.
- Служи, - повторил отец и, отправив его язык себе в рот, с явным
удовольствием начал жевать.
Кауфман упал на колени, изрыгая потоки крови и остатки сэндвича. Отец
заковылял прочь, в темноту; остальные старцы уже исчезли в своей пещере,
чтобы остаться в ней до следующей ночи.
Щелкнули динамики.
- Возвращаемся, - возвестил машинист.
С шипением захлопнулись двери, загудели электродвигатели. Лампы
замигали, погасли и снова зажглись.
Поезд тронулся.
Кауфман лежал без движения, а по его лицу текли слезы - слезы
покорности и смирения. Он решил, что истечет кровью и умрет на этом липком
полу. Смерть его не пугала. Этот мир был отвратителен.
Его разбудил машинист. Он открыл глаза. Над ним склонилось черное
негритянское лицо. Оно дружелюбно улыбалось. Кауфман хотел что-то сказать,
но его рот был залеплен спекшейся кровью. Он замотал головой, как слюнявый
дегенерат, старающийся произнести какое-нибудь слово. У него не выходило
ничего, кроме мычания и хрюканья.
Он не умер. Он не истек кровью.
Машинист усадил его к себе на колени, обращаясь и разговаривая с ним
так, будто он был трехлетним ребенком:
- У тебя будет важная работа, дружище: они очень довольны тобой.
Он облизал свои пальцы и прикоснулся к опухшим губам Кауфмана, пробуя
разлепить их:
- До ночи нужно многому научиться...
Многому научиться. Многому научиться.
Он вывел Кауфмана из поезда. Они находились на станции, подобной
которой тот еще никогда не видел. Платформу окружала первозданная белизна
кафеля: безукоризненная нирвана станционных служителей. Стены не были
обезображены корявыми росписями. Не было сломанных турникетов; но не было
и эскалаторов или лестниц. У этой линии было только одно назначение:
обслуживать Полночный Поезд с Мясом.
Рабочие утренней смены уже смывали кровь с сидений и пола поезда.
Двое или трое уже снимали одежду с тела Палача, готовя его к отправке в
Нью-Йорк. Все люди были заняты работой.
Сквозь решетку в потолке струился мутный поток утреннего света. В нем
клубились мириады пылинок. Они падали и снова взвивались, как будто
старались взобраться вверх, против светового напора. Кауфман восторженно
следил за их дружными усилиями. Такие чудесные зрелища ему встречались
только в раннем детстве. Волшебные пылинки. Вверх и вниз, вверх и вниз.
Наконец машинисту удалось разлепить его губы. Изувеченный и онемевший
рот еще не двигался, но, по крайней мере, уже можно было вздохнуть полной
грудью. И боль уже начала утихать.
Машинист улыбнулся ему, а потом повернулся к работавшим на станции.
- Хочу представить вам преемника Махогани. Он наш новый Мясник, -
объявил он.
Рабочие посмотрели на Кауфмана. Их лица выразили несомненное
почтение, которое он нашел довольно трогательным.
Кауфман поднял глаза на потолок, где квадрат света становился все
ярче. Мотнув головой, он показал, что хочет выйти наверх, на свежий
воздух. Машинист молча кивнул и повел его через небольшую дверь, а потом
по узкой лестнице, выходящей на тротуар.
Начинался хороший, погожий день. Голубое небо над Нью-Йорком было
подернуто тающей пеленой бледно-розовых облаков. Отовсюду веяло запахом
утра.
Улицы и авеню были почти совсем пустыми. Вдали через перекресток
проехал автомобиль, едва проурчавший двигателем и сразу скрывшийся за
поворотом; по противоположной стороне дороги трусцой пробежал пожилой
мужчина в спортивном костюме.
Очень скоро эти безлюдные тротуары должны были заполниться толпами
народа. Город продолжал жить в неведении: не подозревая о том, на чем был
построен и кому обязан своим существованием. Без малейшего колебания
Кауфман встал на колени и окровавленными губами поцеловал грязный бетон.
Он давал клятву верности этому вечному творению.
Дворец Восторгов снисходительно принял его поклонение.

@темы: безумие, рассказы, выбор админа, городские легенды, не своё, метро

---

Сонет? оО

[~Пиковый Валет~]

С разрешения Шёпота Вереска, вместе с ней подправленное и доработанное.

Бедой, грозой, ночной напастью
За шагом шаг приходит нечисть...
Грозит раззявленною пастью
И обещаньем искалечить.
Крадётся, прячась за забором,
Вползает в дом последним лихом
И самым ловким тихим вором
Плеча коснётся тихо-тихо.
Ты вздрогнешь: что там? За спиною -
Знакомый плен твоих же комнат.
Как будто ничего...Но воет
Твой верный пёс. Он чует что-то.

Все мышцы разом напряглись.
И мёртвый шёпот: "О-бер-нись"...

@темы: своё, сущности, призраки и духи, не своё, мертвецы

---

Про лесочек крипотищщща

[Настасья Филипповна 2.0]

07.03.2011 в 23:16

Пишет  Allan Carmine:

Сказка, как обещал.
В детстве я очень боялся леса... Совсем малявкой я был, когда бабушка привезла меня на лето к себе, в один из ссыльных посёлков, что постепенно угасают теперь на дальнем севере нашей области. Это лето было самым сказочным летом моего детства... До сих пор в моей памяти запах пирогов из печи, пыльный чулан, полный таинственного хлама, залитая солнцем трава у ворот, чёрный от времени забор, бескрайний огород с кустами смородины и ровными рядами картохи, лесопилка и чудовищные завалы досочной обрези на краю посёлка. И лес вокруг. А точнее - тайга. Безбрежная, тёмная.
Ввиду юного возраста, я избегнул непременного среди деревенской пацанвы мордобития, и сразу был принят в ребячью стаю на правах мелкой личинки. Тем боле, был не какой-нибудь залётный пиздюк городской - а "Евдокии Степановны внук".
Целыми днями мы носились по посёлку, суя нос куда ни попадя. Как стая воронят таскали с чужих огородов чахлую морковку и зелёный лук. Играли в войну и разбойников, забытую в городе лапту, а вечерами или срывались в клуб "на кино", или жгли костёр, и отмахиваясь от комарья и мошки травили всякие пацанячьи байки. По большей части, были это пересказы фильмов или книжек. Но были и самобытные страшилки. Про мертвецов с кладбища, что ходят возле околицы по ночам. Про проклятого сумасшедшего деда, который был охранником в лагере и убивал зэков штыком в сердце. Про татарку-колдунью, которая насылает порчу. И, конечно же, про всякую лесную нечисть - Бабку-Ёжку, Волков, Лешего, и (местная специфика) беглых Зэков-Людоедов и Секретный Объект. По наивности своей, принимал я эти байки за чистую монету, и ложась спать доло трясся под одеялом, воображая себе всякие ужасы.
А однажды, вдруг, внезапно, к нам пришёл настоящий Ужас.
Всё было как обычно - светлый северный вечер, пахнущий костром, печёной картохой, и сыростью. Блестящие глаза мальчишек, огоньки папирос, огни деревни. Крики ночных птиц, тёмная кромка леса поодаль, и негромкий, монотонный голос рассказчика... Мы опять разошлись за полночь. А утром, меня неожиданно разбудила бабка - узнать, не знаю ли я чего про Лёшку. Оказывается, прибежала его мать - не может найти сына. Я, заспанный, вышел во двор к тёте Наде, и честно всё рассказал - как сидели рядом у костра, как дружно разошлись по домам. К обеду стало ясно - Лёха пропал. А к вечеру уже весь маленький посёлок гудел как растревоженное осиное гнездо.
Взрослые и ребятня обшаривали чердаки и сараи, прочёсывали опушку леса. Ничего. Вечером, вместо привычных посиделок у костра, мы все сидели по домам. И я отчётливо помню, как вязкий, липкий страх сгущался вокруг, неслышно бродил по пустым ночным улочкам, заглядывал в окно - пока не вернулась бабушка. С ней стало тепло и нестрашно.
На следующее утро, Лёха так и не объявился. Тогда к поискам приступили уже серьёзно. Вызвали участкового из соседнего посёлка. А мужики - у кого были собаки - принялись прочёсывать лес.
Третий день не принёс ничего нового - лишь слухи, догадки бурлили в посёлке. И так бы и кончился этот день ничем. Но случилось то, чего все так ждали и боялись.
Нашли его не мужики с с собаками, не дяденька-милиционер с пистолетом в кобуре - на Лешкино тело наткнулись вездесущие мальчишки. Наткнулись внезапно - совсем недалеко от посёлка, в сторону реки, возле ЛЭП.
Вечером парни сидели в доме у главы посёлсовета, давали показания. А вечером наша ребячья банда уже сидела у костра, возле лесопилки, и раскрыв рты слушала страшную повесть.
Двое пацанов - Димон и Васька, семиклассники (по моим тогдашним понятиям уже большие дядьки) пошли по высоковольтной, прочёсывая справа и слева опушку. На Лёхино тело набрёл Димон, и сперва от страха ломанулся прочь, на просеку, громко выкрикивая Ваську. Вместе уже, чутка осмелев, они рискнули приблизиться к тому, что так напугало Димку. Да, это был Лёха. Он лежал, скрючившись как эмбрион. Кулаки его были крепко сжаты, а ступни как будто слегка вывернуты. Белёсые глаза были широко раскрыты, а зубы намертво вцепились в костяшки кулака, как будто даже мёртвый продолжал грызть свою руку. Эта картина странной и противоестественной смерти так напугала парней, что они бросились бегом в посёлок, и вернулись к телу уже в сопровождении взрослых.
Я как-то ухитрился увязаться за мужиками. Сперва меня попытались гнать. Но я - шестилетний мальчишка изнемогающий от ужаса и любопытства так и тащился за всеми, прибившись в конце-концов к Ваську и Димке. Место нашли быстро - по приметной опоре ЛЭП. Но когда сунулись в лес - все оторопело замерли, глядя на странную, противоестественную картину, что открылась нам.
На примятом мху лежала лишь оболочка Лёхиного тела. В прямом смысле оболочка. Грудой тряпья лежала одежа, а поодаль, как сброшенная гадючья кожа, лежала синюшная кожа, покрывавшая когда-то человеческое тело. Мне до сих пор иногда снится ночами эта кожа - мёртвая, дряблая, со смятой маской лица, скальпом коротких светлых волос, грязными перчаточками рук. Как пустой пакет из-под мусора. Как сдутый шарик. Я отчётливо разглядел все телесные подробности, родинки, и уродливый надрыв на спине - как будто кто-то надорвал Лёху снаружи, и вынул его из кожи вместе с мясом и костями.
Но что было странно - ни капли крови, ни клочка плоти не было рядом с этим кожаным мешком. Как будто мертвец, бабочкой из кокона, вылупился из собственного тела, и пропал.
И очень странно повела себя собака, бывшая с нами. Лайка испуганно жалась к своему хозяину. Скулила. А когда взрослые принялись осматривать всё кругом - вырвалась от хозяина и сбежала. Нас с мальчишками, от греха подальше, взрослые пинком отправили прочь. И мы, вусмерть перепуганные, бежали не останавливаясь до деревни.
К вечеру мы вроде бы и отошли от увиденного. Вечером, когда ребятня собралась возле костра, парни были в центре внимания, и важно пыхая папироской, расписывали всю картину в деталях. Но - чувствовалось, им не по себе. А я и вовсе сник. Эта мёртвая кожа, эта одежда - всё мерещилось мне как наяву. В конце-концов я от напряжения разревелся, и меня отвели к бабушке.
Потом настал новый день. И ещё один. Но мой светлый, зелёный мир необратимо изменился. Стало тусклым солнце. Тревожными сновидения. Над посёлком как будто сгустился пропитанный слухами и догадками липкий сумрак. А вокруг - безмолвный, страшный, чёрной стеной стоял вечный и бескрайний Лес.
Бабушка моя заметила перемуну, случившуюся со мной, и поскорей увезла меня в город, к матери. Лишь там, в городской суете я начал приходить в себя. Ночные страхи оставили меня. Перестал сниться Лёха (вернее то, что осталось от него). Я как будто стал сильнее и взрослей.
Но, с тех пор я начал бояться леса.
Страх этот со временем утих - когда я стал старше, и научился разбираться в хитросплетениях лесных тропинок, голосах птиц, деревьях и травах. Но опаска, ощущение неведомого не отпускали меня в лесу никогда. И однажды, судьба вернула меня туда, откуда начались все мои страхи. И я там встретил другой ужас - уже не детский, настоящий. Но это уже другая история, о которой никому лучше не знать...

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Берегите своё здоровье

[Скрёб-поскрёб]

История, что я расскажу, многим, да и всем вообще-то, покажется очередной выдумкой. В общем-то многим она не покажется такой уж и страшной, потому что действительно смахивает на дешевенький сюжет окологолливудвского триллера. Да и плевать, меня это зло миновало, я вас предупрежу и, вроде как от чувства вины избавился. Пишу анонимно, ни названий городов, ни имен, ни даже времени действия назвать не могу. Там поймешь почему, анон.

Начало истории вполне безобидное, хотя по местным меркам крипоты, пожалуй, войдет в тройку самых пиздецовых – я познакомился с девушкой. Познакомился случайно, в клубе. Это была красивая брюнетка, явно одинокая, с пышной грудью и прелестными, карими глазами. Мы познакомились и стали встречаться. Назовем ее Ирой.

Она работала в какой-то небольшой фирме, вроде бы клининговой компании. Ей, на момент нашей встречи, было уже около тридцати, мне же всего двадцать два. В какой-то момент она предложила мне переехать к ней. Кто бы отказался?

Итак, мы стали вместе жить. Скажу сразу и без купюр – секс у нас был просто потрясным. Должно быть, у соседей холодильники размораживались и текли, когда мы предавались своим ночным утехам! И все это происходило с приятной стабильностью. Прошел месяц, я и забот не знал. Ирина не только отлично умела ублажать, но и при этом неплохо зарабатывала в своей компании. Она не настаивала на моем трудоустройстве, денег хватало и жизнь казалась сказкой. И лишь спустя этот самый месяц, я заметил одно но… Мое здоровье.

Я никогда не был особым хлюпиком, старался исправно ставить все прививки, периодически занимался спортом, не перебарщивал с вредными привычками. Однако здоровье мое подорвалось и подорвалось серьезно. Откуда-то взялся хронический насморк, стали побаливать суставы, ухудшилось зрение.

Я не придал этому значения, походил по больницам, полечился, да так и забил. Но забить надолго не получилось. Ежедневные скачки температуры, слабость, тошнота – все это могло свалить с ног любого спортсмена. Ирина заботилась обо мне как могла, доставала все лекарства, преданно ухаживала за мной каждую свободную минуту, всегда звонила, беспокоилась.

Стали болеть почки, посещение туалета не вызывало былого облегчения, черт возьми – да на меня как проклятье обрушилось!

Так и предположили неоторые шутники из круга моих друзей, но я сперва отмахнулся.

Прошел еще месяц.

Желудок то и дело скручивали невыносимые спазмы и, в довершение всех бед, стало побаливать сердце. Не иначе как на фоне всего происходящего. По всему моему телу высыпал отвратительный псориаз – этакие язвочки, постоянно покрывающиеся некой субстанцией, более всего смахивающей на перхоть. Ирина уже не знала, что делать. Сколько денег она потратила на лекарства! Я уже и сам на себя не походил – бледный, исхудалый, весь покрытый отвратительными язвами. Но даже тогда Ирина не отказывала мне в заботе и в отличном сексе.

Больница стала вторым домом. Лекарств в день употреблялось больше, чем простой еды. В отчаянии, я поплакался матери, и она по секрету рассказала мне об одной… ты не поверишь анон… колдовской фирме. Таких причуд от своей матери я не ожидал, попытался отмахнуться, но она настойчиво продолжила. Дескать деньги они берут немалые, гораздо бОльшие, нежели любые другие шарлатаны, используют методы «темной» магии и никто из ее знакомых (имена которых она оставила за кадром даже для меня) не ушел от них больным. Из уважения к матери, я внимательно выслушал, а внутренне уже предался настоящей панике – знать, совсем все хреново, коль скоро мама моя (бухгалтер и атеист в третьем поколении) такие советы давать стала.

Тянул я еще неделю. Ел только уже чтобы выжить, почти все съеденое делил с унитазом через пять минут после трапезы, лежал в каком-то коматозе и грешным делом стал подумывать о том, чтобы разом покончить со всем этим. Но вот позвонила мама и сказала, что оплатила мне сеанс у той самой «колдовской фирмы». В ходе диалога выяснилось, что они с отцом для этого продали машину. Сил хватило только на то, чтобы недолго поругаться и принять предложение. Мама кратко объяснила мне куда и во сколько я должен подойти. Я и сам, честно говоря, понадеялся на чудо. Паника делает с трезвомыслящими людьми страшные вещи.

В назначенное время я пришел по нужному адресу. Вошел в неприметное здание (на входе сидел самый обыкновенный охранник ФГУП-а), протопал по коридору, постучал в нужную мне дверь и вошел. Каков был конфуз, когда в кабинете я обнаружил Ирину!

Это была поистине неожиданная встреча. Ирина, не менее удивленная, смотрела на меня. Первый вопрос, самый глупый из всех возможных:

- Ты зачем пришел?

- Лечиться,- не задумываясь ответил я, хмуро взирая на свою любовницу.

На том диалог временно был завершен. Я медленно осозновал происхоядщее (пусть и невероятное, более чем книжное), а Ирина, подобравшись и насупившись, ждала моей реакции. И действительно, сложить сейчас два и два не составляло труда даже для моего измученного болезнями рассудка. Наше неожиданное знакомство, ее предложение о сожительстве, скорая череда всяких хворей и, наконец, вуаля – ее непосредственное отношение к «колдовской» фирме, практикующей «черную» магию в лечебных целях.

- Ты занимаешься черной магией?- задал я самый бредовый вопрос в своей жизни.

- Да,- глухо ответила Ирина.

Осознать происходящее за те несколько минут было непростой задачей, но я справился. Не нужно быть великим детективом, чтобы доказать ее причастность к моим бесконечным заболеваниям. Иначе она своими методами уже давно избавила бы меня от всех болезней. К этому выводу я пришел легко, промежду прочим уверовав в магию (бывает).

- Что будем делать?

Своим появлением я застал Иру врасплох. Она не ожидала меня здесь увидеть и теперь молчала.

- Это из-за тебя я болею?

Она продолжала молчать. Я уже догадался и без слов, что она, с помощью каких-то своих обрядов перекидывала на меня чужие болячки. Я же вскоре должен был отправиться в землю, как контейнер с радиоктивными отходами.

Ира настойчиво продолжала молчать, нервно вертя в изящных пальцах карандаш. Я отметил, что в комнате, помимо стола, есть еще и просторная софа. Молчание длилось минуты. Мне хотелось в туалет, у меня болело… все.

- Хватит молчать.

- Хорошо,- сказала Ира.- У меня есть предложение.

- Какое?- не задумываясь, спросил я.

Здоровье мучило меня настолько, что я готов был принять предложение даже этой ведьмы.

- Я все исправлю,- ответила она.- Я даже верну твои деньги. Ты правда не должен был ничего узнать. Я все исправлю, и через неделю ты будешь как новенький. Разумеется, на этом наши отношения закончатся.

«Отношения?!»- воскливнул я мысленно, но сдержался.

- Ты же никому и никогда не расскажешь о том, что случилось между мной и тобой. А если расскажешь,- она недвусмысленно блестнула глазами,- я найду способ, чтобы тебя наказать.

Как бы ни было это противно, но я согласился без промедления. В двадцать два года особо сложно терпеть серьезные проблемы со здоровьем. Старики подготовленны к этому целой жизнью, а молодые нет.

- Тогда располагайся,- мягко улыбнулась она, указав на вышеупомянутую софу.

- Так ты еще и шлюха,- сморщился я.

- Такие уж методы.

И между нами случился секс. Такой секс, которого не было никогда ни у меня, ни у тебя, анонимус. Да и еще бы – если от одного единственного полового акта зависит твое здоровье и твоя жизнь, то ты сделаешь это так, что загремят трубы и закипят реки, и ангелы свалятся со своих облаков на грешную землю!

Когда с сексом было покончено (а удовльствие я от него, как ни крути, получил сомнительное), я спешно оделся и собрался уйти. Ира тоже оделась. Извиняться она не собиралась, только сказала еще раз:

- Ты не должен был узнать.

- Да пошла ты.

Уже на выходе во мне проснулась совесть, и я обернулся к своей недавней сожительнице:

- Одна просьба, передай это все какому-нибудь… плохому человеку.

- А я только таким и передаю…

Эти ее слова я вспоминаю особенно часто.

В тот же день я покинул дом ведьмы. Она сдержала свое обещание. Вскоре я выздоровел, и о недавних хворях напоминал лишь потерянный вес, оставшиеся пигментные пятна от псориаза, да изрядно опухшая медицинская карточка. Деньги Ирина выслала обратно моей матери. Та радовалась, как маленькая, и буквально боготворила чудесную контору. Она бы так не радовалась, если б знала всю правду.

А я знаю. И потому я стал ходить в церковь. И потому я каждый вечер думаю о тех, кто по воле Ирины, и подобных ей лежит сейчас в земле. Я стараюсь представить масштабы этой организации. Их может быть всего несколько человек или несколько сот, а может и каждая тертья шлюха (или жигало) являются одними из них. Я поклялся себе, что моя невеста будет непременно девственницей и того же желаю вам. Искренне надеюсь, что мой совет кому-нибудь поможет.

Хочется верить, что этот анонимный рассказ не нарушил данного мной обещания.

Берегите свое здоровье.

@темы: рассказы, не своё

---

[Albertia Inodorum]

К истории со статуей ангела.

@темы: картинки, не своё

---

[угадай кто бухой]

Друзья, а давайте выберем самую страшную крипи-стори, которую вы читали на этом сообществе?
Ведь наверняка, хоть какая-нибудь, но зацепила вас на столько, что в туалет ночью вы не ходите, а бежите, причем попутно включая везде свет?
Кидайте ссылки на самые жуткие крипипасты (:
Плюс, предложение для Админа - создать архив для самых леденящих душу историй, и пихнуть их в архив.
В преддверии Хеллоуина захотелось набрать побольше страшненького и пугать друзей ночью :3
Вдруг не только мне пригодится?

@темы: вопрос

---

Находка в токийском метро

[Радужная Фейка]

В 2002 году Япония была потрясена ужасным открытием в токийском ж/д вокзале. Один из вагонов загорелся по причине электронеисправности, и пассажиры были вынуждены в спешке покинуть поезд. Через несколько часов, когда власти начали разбирать оставленный в панике багаж пассажиров, в одной из сумок они нашли нечто ужасное.
Девушка-подросток с ампутированными конечностями, упакованная в пластик, с небольшими отверстиями для дыхания. Её голосовые связки были удалены, чтобы лишить её возможности кричать. Поразительно было отсутствие на ней следов насилия, её здоровью ничего не угрожало, тело её было покалечено, но в хорошем состоянии. Девушка была завёрнута в тот же пластик, что используется при упаковке игрушек.
На свёртке с девушкой внутри маркером была написана цифра 72, в той же сумке был блокнот со списком её аллергий, календарём месячных и прочей информации, касающейся её здоровья. Полиция пыталась получить от неё информацию о лицах, сотворивших это с ней, но их попытки были безрезультатны. Ни говорить, ни писать она не могла, другими навыками общения не обладала.
6 лет спустя, уже 20–летняя женщина, наконец, смогла поделиться событиями прошлого. Женщину звали Кикуми Тоторо. Она считалась пропавшей без вести в 1999 из школы. Родители считали её мёртвой. Кикуми рассказала, что незнакомый мужчина сказал, что её родители послали его забрать её, и она села к нему в машину. Мужчина закрыл ей глаза и чем–то брызнул в лицо, после чего она потеряла сознание. В себя она пришла в большой, ярко освещённой белой комнате, в запертой клетке ещё с двумя девочками. В центре зала стоял операционный стол, за ним человек в хирургической одежде с электропилой в рукой, готовившийся отрезать лежащей перед ним девочке ногу. Одна нога у неё была ампутирована ранее, а рука, судя по бинтам, совсем недавно. Самое ужасное для Кикуми было то, что вдоль дальней стены она увидела лежащий девочек, уже перенёсших операцию. Несмотря на то, что они не двигались, они дышали и моргали. После увиденного Кикуми потеряла сознание.
Пришла она в себя на кровати, к которой была привязана. К её ужасу, она не могла произнести ни слова. Она безрезультатно пытается кричать, также она не ощущает пальцев на одной из рук. Её левая рука отрезана, а культя аккуратно зашита. В комнате она не одна. У лежащих там же девочек ампутированы от одной, до трёх конечностей, и все лишены голоса. Кто–то из них дёргается, пытаясь освободиться от держащих их наручников и цепей, другие просто смотрят вверх и плачут. Всё в полной тишине. Кикуми говорит, что утратила ощущение времени довольно быстро, так как ежедневно их пичкали наркотиками.
Её кормили 3 раза в день, оковы с её верхней части тела сняли, и она могла питаться оставшейся рукой. Сначала она скидывает еду на пол, потом поднимает её оттуда и начинает есть. Не имея возможности с кем–либо общаться, и не видя никого, кроме других девочек она начинает терять здравомыслие. Она не знает ни текущее время суток, ни своих похитителей, ни их цели. Время от времени кто–то из девочек исчезает, вскоре возвращаясь и имея на одну конечность меньше. Несмотря на то, что промежуток между ампутациями должен быть несколько недель, счёт времени потерян.
После потери своей последней конечности, левой ноги, она была перемещена в место, которое называет "выставочный зал".
Находясь в новом помещении, она по-прежнему лежит в постели; зал имеет круглую форму и чистый воздух, вдоль стен стоят платформы, на них кровати с девочками, рядом с каждой пометка. В центре операционный стол с инструментами, рядом с ним клетка, на тот момент пустая.
Впервые с её пребывания в роли пленницы она лицом к лицу видит своего похитителя. Это пожилой человек с седой бородой. Она видит на его лице сострадание, он выглядит как типичный "дедушке", ни капли зла нет в его глазах. Он снимает держащие её оковы, и она пытается укусить его. По–видимому он был готов к этому, он толкает её обратно на кровать, и прикрепляет к спине металлическую пластину, крепящуюся неким механизмом к затылку и тазу. Кикуми не знала, что в её череп и спину были вживлены крепления, в соединении с пластиной лишавшие её последней возможности двигаться. Мужчина принёс щит длиной примерно в полтора метра, с креплениями и двумя утолщениями. Мужчина взял Кикуми на руки, и, положив её на щит, закрепил её пластину. Щит с прикреплённой девочкой повесили на стену. Пожилой человек вышел из комнаты, свет в зале был выключен. Кикуми говорит, что первая ночь была настоящим кошмаром. Со всех сторон её окружали звуки моргающих ресниц, пугавшие сильнее, чем самый громкий крик. Она бодрствует несколько дней, прежде чем ей удаётся заснуть. После пробуждения лицо её освещено, но никого из ходящих рядом нет. На лицах остальных девушек макияж. Они расположены в порядке возраста, от младших к старшим. Она поняла, что их собирали достаточно долго. Все они выглядят как типичные японки, с длинными тёмными волосами и светлой кожей. В зал возвращается мужчина с бутылкой с чем–то жидким внутри. По очереди он подходит к каждой из них, и заливает содержимое им в рот. После этого он делает ещё один круг, на это раз поит их водой, и ещё один проверяет состояние тела. В 4–ый раз он просто любуется своей коллекцией, поправляет кому-нибудь волосы или припудривает. Время от времени отбираются 3 девочки, им отрезают левые руки, их последние конечности, и, заворачивая в пластик, прячут в коробки, которые уносят. Когда приходит её очередь, на её пластике пишут номер 72. Сквозь свой ящик она слышит шум мотора. Затем других людей.
Через несколько часов её найдут. Через несколько лет поймают её похитителя, который неожиданно и непонятно умрёт. Помещение с остальными жертвами так и не найдут.
Ежегодно в Японии пропадают несколько десятков тысяч человек. 70% из них несовершеннолетние девушки.

@темы: дети, безумие, это случилось на самом деле, не своё, метро

---

Струна

[Радужная Фейка]

Произошло это, когда было мне лет 14-15. Пришел я как-то домой или выпивший, или каких-то веществ употребивший, не суть важно. Ну и завалился спать, чтобы родители «не запалили». Проснулся посреди ночи не пойми от чего, на душе гадко, ощущение, что напившись, я то ли очень кого-то расстроил, то ли рассердил. И мысли бредовые в голове, даже не мысли, а мерзкий такой голос внутренний (за всю жизнь возникал пару раз, и всегда, когда совершал что-то необдуманное или что-то, о чем потом жалел. Может у кого-то такое тоже бывало. Голос вроде мой в голове звучит, но он какой-то мерзкий и издевательский. Как его слышал, всегда тошно становилось и почему-то страшно). И этот голос-мысли вроде как упрекает меня. Что дескать как можно быть долбоебом таким, чем я думаю и нахуя мне это все нужно. Кое-как отогнал эти навязчивые мысли и вроде засыпать начал, как чувствую, душит что-то меня. Высрал я пару килограмм кирпичей и в панике начал руками размахивать. Руки припятсвий никаких не встретили, но удушье пропало, но перед этим два стука было: первый от чего-то твердого, а второй – глухой, сразу почему-то представилось что карлик упал. А сердце стучит. Схватился рукой за шею, а шею хуйня кака-то обвивает, вроде веревки. Я хуиту это с шеи сорвал и под подушку. Быстро по-придумывал кучу объяснений, что и присниться это могло, или просто веревка в кровати лежала, а я запутался. Вобщем кое-как уменьшил страх и уснул. Утром проснулся в хорошем настроении, о ночном кошмаре ничего не помня. Повалялся в кровати, а потом, зевая, руку под подушку засунул. И нащупал там тот предмет, гибкий и тонкий, что ночью сорвал. Вытащил, оказалась струна. Настроение резко ухудшилось, кирпичный завод заработал с новой силой, т.к. увидел что гитара стоит в другом конце комнаты, первой струны на ней нет, хотя отчетливо помнил, что вечером все струны были на месте. А возле кровати табуретка опрокинутая валяется, не понятно каким образом оказавшаяся не на кухне, а в комнате моей. Не знаю сколько пролежав в кровати, боясь встать, но решился, только когда мать в комнату зашла. После этого голос-в-голове еще пару раз появлялся. И каждый раз ощущение, что тот, кто это говорит, меня искренне ненавидит и выпилил бы меня, но что-то его останавливает. Голос этот забыть не могу вот уже 10 лет как.

@темы: рассказы, сущности, предметы и вещи, не своё

---

Все родительские друзья

[Скрёб-поскрёб]

Год назад родители уехали из дома на дачу на несколько дней (это - достаточно редкое событие). Возвращаться должны были они во вторник. В ночь с воскресенья до понедельника я засиделся за компьютером часов до трёх-четырёх. Когда уже глаза начали слипаться - закрыл калитку на засов, уложил кошечку в кровать рядом с собой и заснул.

Внезапно меня разбудили какие-то неясные звуки, доносящиеся из коридора. Я решил, что это буянит наш второй кот. Открыл глаза в полной темноте - единственное окно занавешено непрозрачной шторой. Щёлкнул выключателем прикроватной лампочки, но та не загорелась. Поставил себе на заметку, что надо вкрутить новую и аккуратно встал, стараясь не потревожить кошку. К моему удивлению, верхний свет тоже не включился. Я решил, что нет электричества, но тут в коридоре загорелся свет (у нас детектор движения).

Я открыл дверь в коридор - там было полно народу. Все родительские друзья, которые собираются у нас по праздникам, были дома и мои родители. Мама сидела на кухне с подругой. Я спросил у неё, почему у нас дома все эти люди и почему они вернулись на день раньше положенного. Она ответила что-то невнятное, будто "решили вот собраться без всякого повода, а чтобы это сделать пришлось приехать раньше".

И тут до меня дошло и я спросил, как они попали в дом, минуя калитку, запертую на засов. В этот момент я проснулся в полной тьме в своей кровати. С ходу щёлкнул выключателем, но лампочка, как и во сне, не зажглась. Тут я не на шутку испугался. Сел на кровать, растормошил кошку. Начал щипать себя - больно, давать пощёчины - ощущались, внимательно всё рассматривать - всё совершенно реально, до мельчайших деталей. Убедившись, что не сплю, направился на кухню попить водички. Но, открыв дверь в коридор, я увидел за ней свою мать. Сразу начал орать: "ты не могла пересечь калитку, это сон!", а она лишь молча улыбалась. Тут я начал форсированно просыпаться - попытался подвигать конечностями, ощущить себя, лежащим на кровати. Всё перед глазами начало постепенно расплываться и, наконец, я проснулся весь в холодном поту и часто дыша. Моментально включил лампочку(успешно) и расслабился на кровати, пытаясь понять, "что же это было" и как я не смог понять, что сплю - ни щипки, ни какие-либо другие способы не помогли. При этом я нервно похихикивал, пытаясь себя успокоить. Кошка смотрела на меня, щуря глаза из-за света прикроватной лампочки. Я, усмехаясь, сказал: "Что пялишься? Кошмар приснился, бывает".

На что она ответила человеческим голосом: "А ты уверен, что он кончился? Думаешь, мы так просто тебя отпустим?". Тут меня охватил какой-то невообразимый, иррациональный животный ужас. В истерике я пытался закричать, подвинуть конечность, упасть с кровати - сделать хоть что-нибудь, через секунд 20 борьбы со сном, показавшимися мне вечностью, я наконец продрал глаза, одновременно дёрнувшись и издав нечленораздельный звук. Сразу вскочил с кровати, пробежал по дому, включив весь свет, кому-то позвонил (где-то в 4:40, но мне было по фигу), включил музыку и сидел за компьютером, пока не рассвело. Вы будете смеяться, но часов в 8 я всё-таки лёг спать с открытой шторой и светом, бьющим в глаза.

Думал, отпустят ли "они" меня на этот раз. Но продрых я на этот раз без сновидений, да и много дней после - тоже без кошмаров. Кошмары, снившиеся позднее, не были до сих пор (чур меня, чур) связаны с тем сном и носили в основном апокалиптический характер - проснулся и забыл через 10 минут. В общем, с тех пор боюсь продолжения того сна. Такая вот невымышленная история.

@темы: сновидения, рассказы, не своё

---

Танец

[Скрёб-поскрёб]

Это произошло с девочкой, у которой была тяжелая болезнь ног. Девочка эта большую часть жизни была прикована к кровати. Когда врачи сказали, что жить ей осталось пару месяцев, родители твердо решили дать дочери все то, чего она лишилась, лежа в госпитале, до тех пор, пока она не умрет. Посоветовавшись, они решили сводить ее в поход недалеко от города.

В дороге девочка вела себя как обычно тихо, откинувшись на заднем сиденье, а родители в это время разговаривали друг с другом. Достигнув точки назначения, семья поставила тент, под ним разложила еду, и начала разводить костер. В это время мать фотографировала окрестности и свою дочь. Отец отлучился за сухими ветками для костра, как вдруг он услышал крик жены и, бросив все, побежал назад. Перед его глазами предстала ужасная картина. Их дочь стояла на ногах и дико, беспорядочно двигалась. Она словно танцевала, но танец этот был ужасен. Внезапно девочка упала и мгновенно умерла.

После того, как семья похоронила дочь, родители решили посмотреть то видео, которая мать сняла ночью. Они вставили кассету в магнитофон и начали смотреть. На видео не было ничего необычного, лишь животные, которых матери удалось заснять. Отец прокрутил фрагмент до момента съемки под тентом. Там была их дочь. Но что-то было не так. Как только родители поняли, ЧТО, их волосы встали дыбом, а лицо исказилось гримасой ужаса.

Перед тем моментом, как их дочь начала "танцевать", камера сумела уловить одну деталь. Голову их дочери как бы запирала в кулаке ужасная белая рука.

@темы: дети, рассказы, сущности, выбор админа, не своё