Окна дома напротив

[Мэлис Крэш]

С каждым годом все хуже.

Поселок городского типа, небольшой, все друг друга знают, но не говорят о том, что происходит 18 апреля.
Здесь я поселился четыре года назад.

2015 год.
Шла гроза, я бежал изо всех сил домой, дабы поскорее согреться. Подбегая ко входу в подъезд, я взглянул на дом. Все окна зашторены, на всех этажах. Странновато конечно, но меня это особо не заинтересовало в этот момент.
Одевшись в сухую одежду, я налил себе чай, и подошел к окну и увидел, что в доме напротив горит свет.
Я прожил тут уже месяцев семь, и ни разу не видел, что бы в этом доме кто-то включал свет. Да и света собственно там быть не должно. Это двухэтажный деревянный дом, покосившийся от старости, даже страшно обычно проходить мимо него, вдруг рухнет. В нем никто не живет, как рассказывали местные жители, последние жильцы были там лет 10 назад.
В каждом окне горел свет, но в них никого не было видно. Я присел поудобнее и начал смотреть.
Просидев пару часов, я так никого и не увидел и пошел спать. Ночью меня разбудил скрип карусели во дворе.
Выглянув в окно, я не увидел во дворе никого. Карусель крутилась сама.

2016 год.
Вновь гроза, вновь свет в каждом окне. Я взглянул на календарь - 18 апреля. Ровно год назад было то же самое!
В окнах этого дома напротив кто-то промелькнул. Какая-то тень.
Старая карусель на детской площадке, которая давно уже заржавела, начала крутиться, как и год назад, с ужасным скрипом. Но на ней никого не было.
Резко зашторив все окна, я присел на кровать и просидел так до утра.

2017 год.
Я еще после прошлого случая начал интересоваться у соседей, что это происходит каждый год, кто жил в том доме и что собственно случилось с жильцами.
На мои вопросы мне обычно не отвечали, отшучивались, мол, я придумываю все, и я бы в принципе прислушался к их догадкам, если бы не одно но...
Я заметил, что каждый год, 18го апреля, многие из жителей поселка уезжают на 1 день. И именно в эту ночь происходят странные события.
-С каждым годом все хуже, - начал мой сосед с верхнего этажа, когда я, наконец-то достал его вопросами, это был уже человек в возрасте, ему около 70ти лет, всю жизнь прожил тут, - 10 лет назад были в том доме последние жильцы, но не в них дело.
Лет 30 назад, этот дом был заселен одной семьей. 18го апреля мы все проснулись от страшных криков. Елена Алексеевна, единственная из жителей того дома, которая осталась в живых.
Ее правда забрали в психушку. Она рассказала, что с момента самого заселения в тот дом, происходила какая-то чертовщина. То кто-то ходит по ночам, то шорохи, стуки, даже говорила, видела силуэты каких-то людей, бродящих по коридорам этого дома.
Так вот, в ту ночь все кроме нее погибли. Призраки забрали их, которые населяют этот дом. Она чудом успела выбежать. Видела даже, как что-то невидимое срывало людей с кроватей и с силой бросало о стены.
На самом деле, все ей поверили, вот только признать этого не захотели, кому хочется провести остаток своих дней в лечебнице?
Но по тем погибшим, которых выносили наутро из этого дома, можно было действительно поверить Лене.
10 лет назад в тот дом семья поселилась. 18го апреля они все погибли. Как потом напишут -неизвестный их убил. Но все знают, что это за неизвестный.
Каждый год в том доме, 18го апреля загорается свет. Говорят, призраки не могут покидать определенные места, к которым привязаны. Чушь собачья, я видел, как они выходили из того дома. С каждым годом они все ближе к нам подбираются. Кто мог давно уехал, а кто остался, надеются, что это их не коснется. Вот некоторые покидают это место на один день.
Так что я тебе советую съездить куда-нибудь, а завтра вернешься.
От такого рассказа меня как-то затрясло, но верить в то, что услышал, я не захотел.
Было 18 апреля, я начал рыскать в интернете в поисках подтверждения слов моего соседа.
И я нашел. Про эти 2 случая было написано в газетах. Убийства, преступники не найдены до сих пор.
Я начал второпях собирать сумку, чтобы уехать на эту ночь куда-нибудь, плевать куда, главное подальше отсюда, но я опоздал.
Зажегся свет во всех окнах этого дома напротив.
Раздался скрип карусели.
Я быстро зашторил все окна, закрыл двери на все замки и стал ждать.
Скрип был все сильнее и сильнее. Мое любопытство побеждало страх, я подумал, что если я чуть-чуть приоткрою штору и взгляну, может быть, я что-то там и увижу.
Я тихонько подошел к окну и выглянул.
На карусели никого не было, в окнах дома напротив горел свет.
Вдруг карусель резко остановилась. Буквально на секунду воцарилась тишина.
У меня появилось чувство дискомфорта, кто-то смотрел на меня. Я взглянул на дом напротив. В каждом окне стояло по тени, очень похожей на человека, и все они смотрели в мои окна, прямо на меня!!!
Кто-то промелькнул внизу, из этого дома к моему подъезду. Я не мог отойти от окна, я боялся потерять их из виду, мне было спокойнее, если так можно сказать, когда они стоят там.
В этой могильной тишине я услышал шаги в подъезде. Кто-то поднимался. Эти шаги стихли у моей двери и раздались стуки в дверь. Я машинально повернулся посмотреть в сторону двери и через миг вновь взглянул на дом напротив.
В окнах горел свет, но в них никого уже не было.
Все они выходили из этого дома и шли в мою сторону.
Стуки в дверь с каждой секундой были все сильнее и сильнее, я сам не понимаю, как дверь к чертовой матери не слетела с петель.
Они подходили все ближе и ближе к моему подъезду. Шли очень медленно, смотря на меня.
Я резко закрыл шторы и бросился в самую дальнюю комнату. Сидя на кровати, я чувствовал каждый их шаг по лестницам, на пути к моей квартире.
Стуки не прекращались.
Я просидел так до расцвета. Стуки стихли.
Спустя четыре часа я открыл дверь. На моей железной двери были огромные вмятины.
Прошел ровно год с того случая.
Ту ночь я не забуду никогда.


Сегодня 18 апреля 2018 года.
Я не переехал из этого дома. Эти призраки появляются там только в этот день после захода солнца.
Сейчас собираюсь съездить к друзьям на ночь, ибо оставаться тут крайне небезопасно.

@темы: рассказы, заброшенные дома и недострой, призраки и духи, мистические и аномальные места, не своё

---

[Pyrus Malus]

Норвежский художник Теодор Киттельсен (1857-1914)

«Лесной тролль» (1906)


Иллюстрации к книге норвежских народных сказок, собранных Петером Кристеном Асбьёрнсеном и Йоргеном Энгебретсеном Му (1883)

Сказка «Smørbukk» вики на английском

Ведьма идет к дому Smørbukk (не знаю, как подходяще перевести имя, поэтому оставлю как в оригинале), неся под мышкой свою голову.



("Дома ли Smørbukk сегодня?" - спрашивает ведьма)


«Морской монстр» (иллюстрация к сказке «Fiskersønnene»)


«Морской монстр, питается только девственницами»


Иллюстрации к книге «Колдовство» / «Troldskab» (1892)

«Морской тролль» (1887)


«Водяной»


более поздняя цветная версия этой работы (1904)


Иллюстрации из книги «Чёрная смерть» (Svartedauen)

«Она путешествует по стране»


«Мама, старуха идет»


«Чума идет»


«Чума на лестнице»


«Мышиный город»


Просто работы и работы из неизвестных источников

«Крик водяного» (1910)


«Водяной рыбачит»


«Люди и тролль»


«Тролль» (1891)

@темы: картинки, не своё

---

Родственные связи

[elen_botari]

Я очень устал и мне очень страшно. Я сижу на полу в ванной, зажав рот руками, и стараюсь не выдать себя. Раньше они приходили только ночью, но теперь осмелели настолько, что приходят и днем. Каждые день и ночь, круг за кругом, продолжается мой личный ад. Но я ни в чем не виноват.

Этот дом мне достался от родителей, а им в свою очередь от их родителей. Его построил мой дед. Мне часто говорили, что я очень на него похож. Он умер, когда я был совсем маленьким, совсем его не помню - был лесником, однажды ушел в лес на обход, и не вернулся. Его так и не нашли. О последних его годах мама очень не любила рассказывать, говорила, что он стал каким-то странным, перестал общаться с родными, хотя раньше они всегда собирались большой семьей не только по праздникам. Но теперь то я понял, что он скрывал последние годы.

Слышу легкий шепот возле двери, который потом переходит в однообразный гул, сводящий с ума. Я кажется перестаю дышать, когда понимаю, что обнаружен. Гул постепенно переходит в высокий вопль, я закрываю глаза и тоже начинаю кричать. Внезапно все смолкает.

Я приехал в этот дом две недели назад, хотя мама и отговаривала меня. Мне было интересно посмотреть на настоящий дом лесника. Дом стоял в километре от ближайшей деревни, хорошо сохранился, внутри был опрятен и чист. На кухне в шкафу стоял чайный сервиз на шесть человек, что меня удивило, потому что я знал, что дед жил один, и абсолютно равнодушно относился к уюту и красоте. Из него вытащил сразу несколько чашек (не люблю часто мыть посуду), поставил их на столе.

Несколько дней я наслаждался тишиной и спокойствием, гулял по лесу, сидел с книжкой на крыльце, много спал.. Иногда вдалеке слышал волчий вой, но не придавал этому значения.

Однажды в дверь постучали. Никого в деревне я не знал, и не представлял, кто бы мог меня посетить. Открыл, там никого не было. Я решил, что это ветер, пожал плечами и закрыл дверь. Ничего интересного в этот день больше не происходило.

На следующий день ближе к вечеру в дверь снова постучали. А потом не следующий день. Как вы уже догадались, там никого не было. Я решил, что это деревенские так надо мной шутят и решил немного их проучить. В очередной раз, вечером, я был уже наготове у двери, прихватив дедовской ружье. Когда в дверь вечером постучали, я резко распахнул её, и выставил ружье в пустоту. Никого не было. Я удивился, потому что за такой небольшой промежуток времени, даже самый опытный спринтер не смог бы скрыться за углом дома. Но потом решил, что все гораздо проще - деревенские пацаны кидают камнями в дверь, из-за угла. Я повернулся к углу и придав своему голосу уверенности, крикнул:
- Достали, стучать. Коли хотите в гости, заходите! А будете хулиганить, дробью угощу и к родителям отведу.

Мне никто не ответил. Естественно, мне никто не ответил, я обошел весь дом, но никого так не встретил. А этой ночью мне приснился сон.

Я собирал грибы в лесу и заблудился. Настал вечер, я блуждал уже несколько часов, отчаявшись засветло выйти из леса, и внезапно увидел сквозь ветви деревьев деревенский дом, в котором уютно горел свет. Я обрадовался и поспешил к нему. Дверь открыл высокий плотный старик, жестом пригласил меня в дом. Мы сидели за столом, пили чай из красивых чашек, он рассказывал разные истории о себе. Потом раздался вой за окном. Старик заулыбался и вдруг покинул дом. Я спокойно пил чай, как вдруг он вернулся с ружьем. Ничего не понимая, под дулом ружья, я встал и пошел к двери. Я стоял на крыльце, в спину мне упиралось дуло, а впереди себя я видел волчьи горящие алчные глаза.

Проснулся в холодном поту. И тут услышал тихий шепот и позвякивание чашки внизу, затем поскрипывание двери. Я испугался, зажмурился и накрылся одеялом с головой, весь сжавшись в позе эмбриона. Почувствовал, как надо мной кто-то встал, и, видимо от стресса, отключился.

Утро встретило меня разбитыми чашками и погнутым дулом ружья. Я не удивился, я все понял. Пока я был без сознания, в голове возникали образы. Образы тех, кто когда то посетил дом лесника, а к себе домой уже не вернулся. Они пришли за местью, им все равно, кому мстить, тем более, я ведь так на него похож.

Я очень устал и мне очень страшно. Но виноват только лишь тем, что оказался внуком безумного лесника, который скармливал несчастных заблудших путников волкам, и по собственной глупости пригласивших их, вернув к жизни своим приездом и бездумным криком. Не я это начал, но на мне это закончится. Я очень устал. Я встаю и открываю дверь.

Прощайте.

@темы: животные, своё, рассказы, призраки и духи

---

Cайт Крипер вернулся!

[Моргаер]

kriper.ru/

@темы: ссылки

---

Глушь

[Мэлис Крэш]

Наш лес довольно старый. Он был тут до постройки города и насчитывал сотни гектаров. Много разнообразных деревьев было там, много разнообразных животных. Тогда этот лес можно было назвать величественным. Находится он довольно странным образом. Большая его часть лежит за городом, когда небольшая находится между двумя районами. При постройки новых кварталов пришлось пожертвовать солидным куском леса с обеих сторон, но все равно в ширине этот кусок сейчас достигает около шести – десяти километров. Это может показаться небольшим расстоянием, но люди каким то, образом, все равно умудряются там теряться. Плюс еще лесной пожар в этом тысячелетии выгнал почти всех животных из своей обители, оставив только огромное пепелище, которое поросло непроходимыми дебрями из сорняков и кустов. В принципе ничего необычного в этом всем то и не было, но некоторые истории, которые связаны с этим лесом выбиваются из ряда вон. Так уж получилось, что живу я неподалеку от этого леса и не редко прохожу через него, чтобы срезать путь. Вернее, проходил раньше, сейчас стараюсь этого не делать. Возможно (даже скорее всего) все, что я видел и хочу вам рассказать можно объяснить банальным «привиделось», я этого не отрицаю, даже надеюсь, но что-то в глубине меня подсказывает мне, что тут не все так просто. Скорее всего) все, что я видел и хочу вам рассказать можно объяснить банальным «привиделось», я этого не отрицаю, даже надеюсь, но что-то в глубине меня подсказывает мне, что тут не все так просто.

Дом теперь не наш

Для меня это была первая странность. Возможно что-то еще происходило, но по крайней мере я этого не замечал. Как сейчас помню, тогда был теплый август. Мне и моим друзьям тогда было примерно пятнадцать лет, может чуть больше. Поскольку уже шел август мы уже сделали все что можно и страдали от скуки. Абсолютно все места, которые мы хотели посетить были изучены досконально. И вот сидим бы на бетонных столах, страдаем херней и тут кто-то из нас просто предложил сходить в лес. Да, он казался нам скучным, но мы согласились. Он был недалеко, других вариантов куда пойти не было, да и был шанс найти там что то, поэтому никто сопротивляться не стал. Идти по тропинке вдоль леса не хотелось, там было скучно, поэтому мы свернули в чащу.

Пройдя метров двести сквозь лесные дебри и метровые муравейники, которые я с удовольствием разбивал палкой и убегал, мы так ничего и не нашли, кроме ржавого мангала, но почему-то разворачиваться никто не хотел. И вот в какой-то момент один из нас увидел что-то вдалеке. Какую-то постройку. Обрадовавшись этому мы ускоренным шагом двинулись к неизвестному. Это оказалась старая, заброшенная избушка в чаще леса. Почувствовав себя сталкерами, мы выбили дверь и зашли внутрь. Дом был полностью пустой, дыра в потолке была похожа на чью-то улыбку. Комнат было две, во второй был пустой толи погреб, толи черт знает, что. Немногочисленные полки, прикрепленные сикось-на-кось тоже были пустыми. На полу были трупики больших муравьев.

Делать нам было нечего от слова совсем, поэтому всю неделю мы провели там. Убрали все трупики насекомых, вытерли пыль на отъебись, залатали кое как дыру в потолке (присобачили к крыше ветки с листьями на монтажный скотч, просто, что бы свет не падал сверху), один товарищ даже скомуниздил из дома раскладушку и пару складных стульев, которые дома были не нужны, поэтому пропажу и не заметили. Соорудили из подручных средств столик. Короче запарились над этим «штабом» конкретно. Возможно глупость, но прикольно было там проводить время, к тому же, зная прямой маршрут, проход к «штабу» составлял не более пятнадцати-двадцати минут. На найденном ржавом мангале даже один раз пожарили сосиски.

Так бы и сидели мы там, если бы не один случай. Примерно через неделю после обнаружения «штаба» мы приперлись всей гурьбой в этот дом, как всегда рано утром. Тогда было пасмурно и из-за этого в лесу было особенно темно. По причине этого дом мы нашли не сразу. Данил оставил в дальней комнате складной стул и волновался, что его могли спиздить. Плутали мы, наверное, минут сорок, уже хотели плюнуть на это и прийти завтра, но все-таки нашли мы домик. Как увидели его вблизи сразу поняли – дом теперь не наш. Он был обвит весь колючей проволокой, такой старой, советской что ли, с накрученными иголками вместо лезвий. Этой проволоки ушло, наверное, метров пятьдесят, а то и больше, ветки с крыши были сорваны, хоть армированный скотч остался, видимо их прям вырвали оттуда (сам лазил проверять). Кое как проникнув внутрь мы удивились еще больше. На полу опять валялись трупики насекомых, хоть вчера их и не было, стены были изрисованы в некоторых местах просто белой краской, в некоторых местах какими-то мелками. Рисунки были какими-то корявыми, детскими. Изображали каких-то толи человечков, толи животных. На перекосабоченых полках было что-то вроде икон (Это моя первая ассоциация. Рисунки мрачных лиц людей простым карандашом на картоне), а ранее открытый погреб был забит невесть откуда взявшимися досками в несколько слоев. Пробыв там пару минут где-то далеко что-то ебнуло со страшной силой (будто шкаф упал) и, мы побежали со всей мочи сквозь ветки.

Добежали до города все в целости и сохранности, стул так и не нашли. Больше туда не ходили, хотя иногда проскальзывает мысль, что стоит еще туда когда-нибудь навести визит. Когда-нибудь, но не сейчас.

Невидимка

А, нет, я ошибся. Сейчас вспомнил, что еще в восьмилетнем возрасте познакомился со странностями этого леса. Тогда был конец января, у нас в классе объявили двухнедельный карантин. Я этому радовался, родители причитали, что я пропускаю уроки. У меня тогда был небольшой кнопочный телефончик, поэтому родители и бабушка отпускали меня гулять одного с условием, что я буду брать трубку и не уходить далеко от дома. Последнее правило было условным, потому что я почти всегда его нарушал. Той зимой снега выпало мало и поскольку лес был недалеко мы решили сходить туда, с надеждой, что, хотя бы там снега больше и можно поиграть в снежки, построить снеговика и т.д.

Действительно, снега там оказалось куда больше, чем в городе, к тому же людей там не было (утро понедельника все же). Мы прошли вглубь леса к горе (так мы называли возвышенность, которая тянулась на пару километров вдоль леса и в высоту была примерно десять – пятнадцать метров), нашли чистую полянку с большими сугробами и решили строить там снеговика. Благодаря комбинезону снег по колено почти не попадал под одежду. Снеговик получился красивым, большим. После его постройки мы начали играть в снежки. Хз сколько мы пулялись снегом друг в друга, может десять минут, может полчаса. Но перестали мы это делать, когда снег начал залетать под куртку, тогда я заметил пение. Источник звука был где-то неподалеку, может в двадцати метрах. Пел как будто толи соловей, толи хрен знает кто. Я, удивившись этому спросил у друга, слышит ли он тоже самое. Слышит. Я уже тогда смотрел передачи про животных и не мог понять, откуда соловей в январе? Я шепотом уговорил друга сходить на разведку вместе. На друге лица не было. Складывалось впечатление, что он что-то знает, но не хочет делится информацией, иначе понять, откуда столько ужаса в аномальных соловьях, я не могу, ведь это было просто пение. Но я отошёл от темы. Пройдя пару метров к источнику шума, звук резко прекратился. Вот в этот момент я понял, что такое настоящая тишина. Ни одного звука не было, вообще. И тут раздался рев. Он раздавался ото всюду, и был очень громким, как у медведя, но в сотню раз сильнее. Издали, сквозь рев послышался треск веток, будто слон бежал к нам, но мы ничего не видели. Рев приближался, треск веток усиливался, в один момент я увидел, как рядом треснуло и упало дерево, тогда я прыгнул в сугроб головой вниз. Через полминуты все опять стихло, и я осмелился поднять голову. Рядом в такой же позе лежал мой друг и дрожал, рядом было сломанное дерево, зацепившееся кроной за другие деревья, а в одной стороне был коридор из ломанных веток и кустов, ведущий куда-то в чащу. Тогда мы вышли из леса бледные, ничего не говоря. Я еще заметил, что у друга куда-то делись варежки, потому что шел в лес он в них, а возвращался без.

Когда карантин закончился, я не увидел в школе того друга. Через неделю уже пошли слухи. Учительница просто сказала, что этот друг у нас больше не учится. Кто-то говорил, что он серьезно заболел, кто-то говорил, что его и вовсе поймал маньяк. Я никогда не хотел узнавать подробности этой истории, надеюсь, что друг просто переехал, но иногда, я думаю, что, если этот друг мог оставить варежки в лесу и это что-то невидимое могло выследить его.

Паутина

А это было совсем недавно. Все эти случаи начали уже забываться. Я списал их на малый возраст, или просто мало ли больных людей по лесу шатается. Это было в начале июля этого года. Я шел к своей бабушке, которая жила на другом конце города. Денег на проезд не было, зайцем ехать не хотелось. Поэтому я по игравший в наушниках Раммштайн пошел через лес, ибо так можно было срезать путь. Иду я по той самой «горе». Воздух чистый, ящерицы и прочая живность бегает в кустах. Я иду и не обращаю ни на что внимания. Первой странностью, которую можно объяснить было то, что у меня пропал мобильный интернет. Слушал музыку через браузер, а она вон, накрылась, хоть и недалеко в лес зашел и до этого все нормально ловило. Ну да черт с ним, постояв минут пять и вдоволь на перезагружав телефон с интернетом, я смирился и включил скачанную музыку на телефон. Прошел еще метров пятьдесят и воздух с чистого сменился на какой-то приторный что ли. Вот примерно так же пахнет мясо, которое забыли положить в морозилку. Ну я думаю: «Что это за херня?». Иду, уже не обращаю внимания на музыку, вглядываюсь по сторонам, пытаюсь найти то, что так мерзотно воняет. Дохожу до одной незаметной развилки (вторая тропинка заросла, ее еле видно) и я отчетливо понимаю, что запах идет оттуда. Я с мыслями, что бабка подождет, сворачиваю налево. Прошел я, наверное, метров триста, запах уже стал просто невозможным, вышел я на какую-то опушку, собрался уже идти дальше, как отчётливо услышал шепот, толи наяву, толи в голове: «Наверху». Я поворачиваю голову наверх и охериваю. Сначала я подумал, что это паутина, но вроде нет, веревки. Кроны, наверно, двадцати деревьев были соединены между собой веревкой. Веревка была, наверное, метров в четыреста, кое где она шла и пониже, где-то так, что и рукой можно было достать. А по центру, на одной из этих веревок, на высоте метров двадцати, висело что-то похожее на расчлененную свинью, но крови не было. Как только я увидел висящий труп, я услышал позади себя смех. Хз мужской он был, или женский, просто смех. Это был перебор, я тоже человек и нервы у меня не безграничные. Рванул я оттуда со всей силы и до этого дня никому я об этом не рассказывал. Кто и зачем натягивал эту веревку на уровень седьмого этажа и подвешивал «тело» я не знаю. Сейчас я не уверен, что это были веревки. Может мне показалось, может это был ветер, но в последний момент я увидел, как ВСЯ веревка резко сократилась два раза и снова вытянулась будто в пародии на пульс.
pikabu.ru/story/glush_6834096

@темы: дети, рассказы, сущности, заброшенные дома и недострой, мистические и аномальные места, не своё

---

Франц Седлачек

[Pyrus Malus]

Франц Седлачек (Franz Sedlacek), австрийский художник, представитель направления "Новая Вещественность"

«Призраки на дереве»


«Призраки на дереве» - деталь


«Лунатики»


«Ночь»


«Позднее возвращение домой»


«Пастух»


«Кукольная мастерская»


«Лунный теленок»


«Призрак над деревьями»


«Прерванная прогулка»


«Существо»


«Призрак с мясницким ножом»


«Призрак и ночные гуляки»


«Садовник»


«Кобольд»


«Воскрешение плоти»


«Призраки»


«Печальная семья»


«Авантюрист»


«У врат ада»


«Призрак у указателя»

@темы: картинки, не своё

---

Смотритель парка

[дикий вереск]

Я шла одна. Городской парк утопал в вечерних сумерках и казался синевато-серым. Мимо меня проплывали захудалые деревца и уличные фонари, из общего числа которых горела от силы треть.

Последний рейс был упущен, обрекая на полуторачасовой пешкодрап. Который я растянула на целых два, решив не торопиться. В конце концов, я же любила этот старый город...

Цок-цок, цок-цок.

Я прислушалась. Неожиданно мой слух уловил звуки, напоминающие стук подков, но откуда здесь взяться лошади?

Цок-цок, цок-цок...

Стук повторился, и я резко повернула голову. Никакой лошади не было и в помине. Зато была маленькая светловолосая девочка лет трех. Бледненькая и пухлая. Шла она неуверено, отчего-то перекосившись на бок. Прищурившись, я смогла разглядеть, почему ее походка была такой странной: правая нога девочки представляла собой протез. Довольно грубо выпиленный из какого-то дерева и несколько раз окрашенный в телесный цвет. В ноге отсутствовало колено, из-за чего переставлять ее было трудно. Но, похоже, малышка давно привыкла к этой своей особенности.

Она почувствовала мой взгляд и медленно обернулась. Я же невольно сделала пару шагов назад: никогда еще в своей жизни мне не приходилось встречать такого уродливого ребенка.

Голова девочки лежала на ее правом плече, отчего шея казалась сломанной. Водянистые глазки смотрели вперед неосознанно, будто не видели. Нос был маленьким и приплюснутым, а рот напоминал разваренный пельмень, из которого словно мясной бульон постоянно подтекала струйка слюны.

Девочка решительно направилась в мою сторону. Она издала какой-то странный звук, который легко можно было принять и за радостный возглас, и за озлобленный рык. Похоже, ее голосовые связки находились в плачевном состоянии, но размышлять о том, что еще было не в порядке у безумной дитяти мне не хотелось. Хотелось просто бежать.

Осознав, что собираюсь удрапать от малолетнего ребенка, я ощутила предательский укол совести. Но в тот момент девочка открыла рот, продемонстрировав ряд острых и неровных зубов, и моя совесть скоропостижно заткнулась.

Я бежала, не чувствуя под собой ни ног, ни земли. Я даже не думала, что в какой-то момент могу споткнуться, упасть и получить травму. - Наверное, она тоже вот так бежала, - неожиданно подумала я. - Может, в конце концов, попала под трамвай, из-за чего теперь вынуждена передвигаться с деревянной ногой.

Однако жалости от этой мысли не было ни малейшей. Почувствовав, что в боку ощутимо горит, я рискнула перейти на быстрый шаг. В итоге, оглядевшись, я с облегчением поняла, что девочки-калеки поблизости нет. Кажется, мне удалось оторваться...

- Извините, у вас что-то случилось?

Я ощутимо вздрогнула, когда услышала внезапно раздавшийся вопрос, но голос был самым обычным, человеческим.

Это оказалась женщина лет пятидесяти, слегка полноватая. Ее круглое лицо излучало добродушие, и я успокоилась.

- Просто я... - ну, не говорить же ей, что улепетывала от ребенка!

- Вы, наверное, куклы испугались? - улыбнулась женщина. Древком своей метлы она указала куда-то в сторону скопления деревьев. Интересно, ее метла - самая обычная, или эта дама, все же, ведьма?

- Куклы? - я пыталась разглядеть под деревьями хоть что-то, но глубокие тени скрывали от меня все, что там происходило.

- Ну, да. Куклы, - подтвердила женщина. - Видимо, ее кто-то выбросил, когда та пришла в негодность. Ее нашли сидящей на дереве. Хотели выбросить повторно, но наш смотритель ее пожалел. Выточил новую ногу из дерева, приладил как мог. Механизм там внутри какой-то сложный, восстановить полностью не вышло. Из-за этого кукла, порой, ведет себя странно: то передвигается криво, то смеется таким голосом, что душа в пятки уходит. Многие посетители парка ее боятся. Но хозяин куклу не выбрасывает. Понравилась она ему чем-то...

В тот момент кукла вышла из-под тени деревьев, и меня снова пробрала дрожь. Это была та самая перекошенная девочка.

- А вот и наша Абигайль, - протянула женщина. Она повернулась ко мне: - Ну что, та самая?

Я кивнула. Девочка нерешительно топталась возле нас. Голова ее теперь располагалась относительно прямо, а рот был плотно закрыт. Значит, кукла... Но я же своими глазами видела, как у нее текли слюни! Сложный механизм... А, шут с вами. Убраться бы отсюда поскорее.

- Вы себя хорошо чувствуете? - ее голос оставался таким же добродушным, но мой слух уловил в этом звуке нотки, которые я ранее не замечала. В ее тоне проскользнула угроза. - Вы точно в порядке?

Дама шагнула вперед. Тут ее длинная юбка задралась, и я увидела ногу. Деревянную, неаккуратно окрашенную в бежевый цвет. Я похолодела.

- Да не бойтесь вы так! - ее рот скривился в улыбке. - Все в порядке будет, обещаю. Смотритель свое дело знает...

То ли любопытство, то ли страх вперемешку с неописуемой глупостью способствовали тому, что я все еще стояла неподвижно и даже задавала вопросы:

- Какое дело знает смотритель?

- Как соединить то, что давно умерло с тем, что умерло недавно. И сделать их живыми, - ответила она. Ее голос стал более металлическим и пронзительным: похоже, что механизм не был рассчитан на долгую беседу, и теперь нуждался в отдыхе.

- Кто вы?

- Мы - плод гениальности, вершина искусства. Результат труда рук человечеких, его великого разума. Наш хозяин говорит, что...

Ну, конечно, хозяин. Кто же еще? Речь куклы звучала так гладко, словно была заучена наизусть много лет назад. Или записана на пленку.

Она все еще продолжала свой восторженный монолог во имя человеческого безумия, я же, тем временем, припустила со всех ног, прочь из парка.

Я вспомнила, что слышала историю о старом часовщике, что в один день лишился всей своей семьи, когда в его доме случился пожар. Говорили, что после трагедии он оставил свою привычную работу и больше никогда не ремонтировал часов. Несчастный стал замкнут и нелюдим. Он практически ни с кем не разговаривал и не имел друзей. Будучи стариком, жил теперь в маленькой квартирке и редко ее покидал. Если его и встречали, то только в старом заброшенном парке, где тот мог подолгу сидеть на скамье и смотреть в никуда полуослепшими глазами.

"Смотритель парка"... Как же я сразу не догадалась!

Во второй раз я перешла на шаг, оставив заброшенную территорию и ее странных обитателей далеко позади. Вокруг уже была глубокая ночь, но я чувствовала себя в безопасности. Я почему-то была уверена, что мертвые куклы не выходят за пределы владений безумного старика.

@темы: сновидения, своё, предметы и вещи

---

[Pyrus Malus]

Чешский художник-академист Ярослав Панушка (Jaroslav Panuška)

«Смерть заглядывает в окно умирающего»


«Вампиры»


«Дух мертвой матери»


«Смерть, преследуемая воронами»


«Мельница дьявола» (иллюстрация к книге Вацлава Тилле "Сказка о трех чудесных друзьях")


«Месть мертвецу»


«Баба Яга»


«Всреча с духом»


«Лошадь без головы» (иллюстрация к сказке)

@темы: картинки, не своё

---

Гарвардский эксперимент с червоточиной

[не хочется думать]

Мне выдали миллион баксов и велели молчать в тряпочку, и я молчал целых пятнадцать лет. Но прошлой ночью я обходил этажи и снова увидел профессора.

Три года назад у меня был сердечный приступ, а вчера едва не случился ещё один, когда я увидел его стоящим перед аудиторией 204. Он обернулся и одарил меня улыбкой. За пятнадцать лет он как будто ни капли не постарел.

— Здорово, начальник! – сказал он.

Вот тут-то меня и проняло. Уронив планшет, я, не оглядываясь, вдарил по тапкам.

В общем, я вам сейчас такое расскажу, что и в пьяном бреду не приснится. Но вживую это было ещё хуже.

Копы мне не верят. Согласно протоколу, профессор со студентами погибли пятнадцать лет назад, потому что в аудитории 204 ни с того ни с сего произошёл взрыв. Ага, конечно. Хотя доля правды в этом есть. Аудиторию действительно разнесло к чертям. Но не случайно. Мы в точности знали, что делали. Ну или думали, что знали.

∗ ∗ ∗

Я тогда назывался «помощник руководителя по ремонтно-техническим работам», но по сути был уборщиком, да и сейчас им работаю. (Вы можете спросить, зачем я работаю, после того как получил свой миллион? А денежки-то для младшего, чтобы ему не пришлось барахтаться в том же дерьме, что и мне).

В ту ночь мне велели убраться в Центре астрофизики, находившемся на северо-западе от главного корпуса Гарвардского университета. До той ночи это было моё любимое здание. Уж лучше, чем у биологов убираться – их дохлые распотрошённые зверушки мне потом в кошмарах снились. Но лучше бы мне дальше продолжали сниться бедные зверушки и разбросанные органы, чем та хренотень, что произошла дальше.

Короче, возил я шваброй в коридоре на втором этаже, и тут открылась дверь в аудиторию 204, оттуда выглянул мужик и сказал:

— Эй, ты там!

Я огляделся – мало ли, к кому он обращается.

— Да? Чем я могу помочь вам, сэр? – спросил я, подспудно ожидая, что тот сейчас начнёт нудеть по поводу пропущенного пятнышка или ещё чего.

— Не хочешь заработать тысячу баксов, начальник? Работа – не бей лежачего, на час, самое большее. Как тебе такое?

Такое мне было очень по нраву – дома-то лишних денег никогда не водилось. Этой тысячей можно было закрыть просрочку по некоторым счетам. А ещё у меня было очень плотное расписание – некогда стоять и рассусоливать, швабра с тряпкой ждут.

— Предложение-то хорошее, сэр, – сказал я, – но мне до конца смены ещё много чего успеть нужно.

Мужик рассмеялся.

— Начальник, мы тут историю творим, – сказал он, – а ты беспокоишься о каком-то мусоре? Не парься, не будет у тебя никаких проблем. Я тут профессор, заступлюсь за тебя, если что.

Ну, мужик действительно выглядел как профессор: седые волосы аккуратненько так причёсаны, на носу большие старомодные очки. Я пожал плечами и прислонил швабру к стене:

— Ладно. Что мне нужно делать?

— Отлично! Заходи, начальник, заходи внутрь!

Я последовал за ним в лабораторию. Один взгляд на происходящее – и мне нужно было сказать ему, чтобы засунул свою тысячу себе в задницу, развернуться и уйти. Но увы, я остался.

Оглядевшись, я почувствовал, как на мне волосы встают дыбом во всех местах. Не потому что я испугался, а потому что в комнате было до черта электричества, и похоже, что его источало что-то в центре комнаты. Там на круглом столе стоял здоровенный стеклянный шар, от которого во все стороны летели искры. Похожую штуку в детском музее естественных наук показывают. Выглядит так, будто в стеклянный шар запихали грозу. А этот шар ещё и подскакивал, и жужжал, а молния внутри была чёрной. Вот от него-то всё электричество и пёрло.

В лаборатории было четверо молодых людей – студентов, как я понял, – сидящих вдоль стены на каких-то креслах. Ну, как сидящих: они были пристёгнуты к этим креслам ремнями, а на голове у них были металлические штуки, похожие на фены в парикмахерских. Глаза у всех были закрыты.

— Ого, – сказал я, – что это тут происходит? С этими ребятами всё нормально?

— Они в порядке. – сказал профессор. – А насчёт того, что происходит – как я и сказал, мы творим историю. Мы собираемся открыть первую в мире червоточину.

— Червоточину? – переспросил я. – Как в кино, что ли?

Профессор усмехнулся.

— Да, начальник, вроде того, – сказал он, – а теперь послушай внимательно. У нас в последний момент человек не смог прийти, но ничего, работа несложная. Мы тут кое-что запустим, и откроется червоточина. Я в неё зайду. Если я не вернусь через полчаса, тебе нужно будет опустить вот этот рычаг, и червоточина закроется.

Я поглядел на большой красный рычаг на огромной тарахтящей машине, к которой были подсоединены металлические штуки над головами студентов.

— Допустим, я опущу эту штуку, а как же вы? Вы останетесь внутри этой вашей червоточины? – спросил я, слабо себе представляя, что здесь вообще творится.

— Именно так, – сказал профессор. – У нас есть два варианта. Либо червоточина проложит путь в то место, что мы называем Второй вселенной. Как бы так объяснить… В другую реальность, которая находится с обратной стороны нашей реальности, как бы за невидимой стеной. Червоточина послужит дверью в этой стене.

— А второй вариант?

— Она откроет проход туда, куда человеку лучше не соваться. Если всё пойдёт по первому сценарию, мне хватит получаса.

— А если по второму?

— А если по второму, ты закроешь дыру с помощью рычага, а мои студенты тут всё уничтожат.

У меня голова пошла кругом от этой научной дребедени. А чего только два варианта? Откуда они знают, что их два? А даже если и так, с чего бы профессору лезть в дыру, если пятьдесят на пятьдесят он окажется там, «куда человеку лучше не соваться»? И это только пара-тройка вопросов из тех, что крутились у меня в голове.

— Я гляжу, ты сомневаешься, – сказал профессор. – Не беспокойся. Всё, что от тебя требуется, – это опустить рычаг через тридцать минут. Всё. Об остальном мы сами позаботимся. Если что и случится, это не твои проблемы. Документы тут все в порядке.

Он похлопал по толстой папке на круглом столе.

— Давай я выпишу тебе чек, прежде чем мы приступим.

Пока он возился с чековой книжкой, я размышлял, будет ли чек действительным, если его засосёт в червоточину с концами. Это сейчас уже кажется ни к селу, ни к городу, но тогда я реально волновался на этот счёт.

— Держи, – сказал он. – и давай уже приступим. Как только я войду в дыру, засеки ровно тридцать минут. Ни секундой больше, ни секундой меньше. Вот и всё, что ты должен сделать.

Я взял чек, промямлил «спасибо» и стал наблюдать за тем, как он возится с машиной. Он поднял рычаг, раздался громкий треск, и у одного из студентов вдруг открылись глаза. Совершенно белые, будто закатились далеко в череп.

— Эй, гляньте-ка… – сказал я, шагнув по направлению к машине.

— С ними всё в порядке, – заверил меня профессор.

У ребят задвигались челюсти, будто они скрежетали зубами.

Профессор взял с полки колбу с сияющей голубой жидкостью. Он вытащил пробку и вылил жидкость на электрический шар, стоявший на круглом столе. Шар стал вытворять черти что и вдруг разлетелся на куски. Осколки стекла разлетелись по всей комнате, а чёрные молнии стали стрелять во все стороны. Я пригнулся. Я уже готов был свалить оттуда к чертям.

А затем это случилось. Грёбаная чёрная дыра открылась в самом центре комнаты, всосав в себя молнии. Она росла и росла, пока не заняла пол-лаборатории. Звук был как от здоровенного пылесоса, врубленного на полную мощность.

— Запомни, начальник! – прокричал профессор, выпучив глаза. – Полчаса ровно!

И шагнул в чёрную дыру.

∗ ∗ ∗

Сначала у меня все мысли были в кучу. Я тупо смотрел на эту чёрную дыру, со свистом втягивающую в себя воздух. Смотрел на детишек, подключённых к машине, видел их закатившиеся глаза, похожие на белые дыры, и быстро шевелящиеся челюсти. Слишком много чертовщины для одного меня.

Я поглядел на часы – прошло пятнадцать минут тридцать одна секунда, с тех пор как профессора поглотила червоточина. Сердце у меня колотилось, как безумное, и я расхаживал туда-сюда, пытаясь хоть немного понять, в каком же дерьме я оказался.

А затем меня озарило. Да меня ж разыгрывают!

Разыгрывают, конечно, не так, как мы делали в детстве, подкидывая собачье дерьмо кому-нибудь на крыльцо. Это розыгрыш уровня головастых университетских детишек, когда они наплетут тебе какой-нибудь чуши, а потом просто будут наблюдать за твоей реакцией. Психологических эксперимент, так это называется. Тут небось и камеры где-то есть. Будут потом глядеть, что я делал.

Осталось 12 минут.

У одного из студентов потекла кровь из носа. Я склонился над ним, чтобы рассмотреть получше. Его слегка потряхивало с ног до головы. Если я опущу рычаг, возможно, всё это закончится.

Может, это была проверка? Я должен был выбрать между заточением профессора в чёрной дыре и спасением ребят, подключённых к машине. Всё это, естественно, было постановкой, но они-то не знали, что я догадался!

Но потом тоненький голосок на задворках моего разума заверещал: «А что если это не постановка?»

Ещё 10 минут.

Профессор пообещал мне, что с ребятами всё будет хорошо. Ещё у одного из них побежала кровь из носа.

Если это постановка, то очень уж искусная. Куда тогда подевался профессор, шагнув в чёрную дыру? Я хотел было потрогать её, но стоило мне к ней приблизиться, как меня сковал животный ужас. Чёрная дыра не была похожа на какую-то там постановку. Она выглядела реальной. Как будто действительно может засосать тебя и выплюнуть где-то у чёрта на куличках.

Я взял со стола папку. Как и сказал профессор, на первой странице были указания – выключить машину и уничтожить её, если он не вернётся через полчаса. Следующая страница была с фотографией одного из студентов – пробежавшись по ней глазами, я понял, что это форма о добровольном согласии. «Я, Джексон Стюарт, принимаю во внимание возможность моей смерти в случае участия в данном эксперименте. Я готов отдать жизнь за науку». Следующие три страницы были такими же формами.

Я ни разу не адвокат, но хрена с два такой эксперимент был законным, даже со всеми этими бумажками о согласии. Постановка, снова решил я.

А что если нет?.. Тогда профессор мне наврал. Он-то сказал, что ребятам ничего не угрожает, а документы из папки говорили об обратном.

Две минуты.

Глубоко вздохнув, я продолжил мерить лабораторию шагами, каждую секунду бросая взгляд на часы. Разум твердил мне, что всё это розыгрыш, но моё нутро кричало в ужасе, что всё это по-настоящему. Я прожигал взглядом часы. Скоро всё закончится, так или иначе.

Тридцать секунд.

Подойдя к машине, я положил руку на рычаг. Зараза, чего ж он не торопится, профессор этот? Счёт шёл на секунды, а я всё ещё не знал, смогу ли выполнить порученное. Смогу ли запереть профессора там, куда он попёрся.

Пять секунд. Руки задрожали. Четыре секунды. Морда вся в поту, аж в глаза капает. Три секунды. Кто-то из студентов застонал. Тот, кого звали Джексон, как я узнал из папки. Две секунды. Господи-господи-господи… Одна секунда. Джексон начал трястись. Ноль. Вот дерьмо.

Я сжал пальцы на рычаге. Один взгляд на Джексона, который бился в судорогах, уже давал понять – надо выключать.

— СТОЙ!

Я оглянулся и увидел голову профессора, торчащую из чёрной дыры.

— Стой, кому говорю!

Затем показались его плечи. Я кинул взгляд на Джексона – из его глаз текла кровь.

— Почти вышел!

Второй студент начал трястись.

— Ещё секунду!

Я глянул проверить, вылез ли профессор до конца. Выбравшись из дыры, он завопил:

— Давай!!!

Тут одновременно случилось две вещи. Я услышал влажный хлопок, и чёрная дыра исчезла. Но я так и не опустил рычаг.

Я медленно повернулся к Джексону. У него… не было головы. Судя по кускам мозгов и брызгам крови на металлической штуке сверху, его голова только что взорвалась.

Жужжание машины постепенно стихло, и воцарилась тишина. Трое оставшихся в живых ребят прекратили трястись, и глаза у них закрылись.

— Какая трагедия, – сказал профессор, показывая на обезглавленного Джексона. – Но не в пустую. Я там был. Я это видел! Начальник, я видел!

Я склонился, опёршись руками на колени, и меня вырвало. Странно, что первой мыслью после этого было: «Вот дерьмо, ещё и это убирать потом придётся». Не знаю. Наверное, мозги у меня отключились, а я действовал на автопилоте. Я уборщик. Я убираю за людьми всякое дерьмо. Вот и всё, что о чём я мог тогда думать.

А затем до меня наконец дошло, что только что случилось.

— Сукин ты сын! – заорал я. – Ты сказал мне, что с детишками всё будет в порядке!

На лице профессора появилась гаденькая самодовольная ухмылка.

— Так и было бы, если бы ты опустил рычаг через полчаса, как тебе и сказали.

— Ты сказал мне подождать!

— Разве?

— Да, мудила! Ну всё, я вызываю полицию…

У меня на поясе была рация. Конечно, с неё я не мог вызвать полицию, зато вполне мог связаться с университетской службой безопасности. Я уже было взялся за неё, когда услышал позади себя стон. Обернувшись, я увидел, что стонет одна девчушка из студентов. Они начали просыпаться.

Я кинулся к стульям, чтобы отвязать от них ребят. У девчушки, проснувшейся первой, широко распахнулись глаза. Увидев профессора, она начала кричать.

— Ну-ну, – сказал я, – тише, всё в порядке, всё закончилось.

Она продолжала вопить. Затем проснулся второй студент, глянул на меня выпученными от страха глазами и заорал:

— Вытащите нас отсюда!

— Я этим и занят, пацан, – сказал я, возясь с ремнями – уж больно туго они были затянуты.

Проснулась третья девчушка.

— Оно здесь, – сказала она, – оно прорвалось.

— Всё в порядке, – сказал я, – твой друг, правда, того, бедняга. Но всё закончилось. Я прослежу за тем, чтобы профессор получил по полной за то, что вытворял тут с тобой и остальными ребятами.

Первая девчушка всё ещё вопила во весь голос.

— Вытащите нас отсюда! – снова закричал второй парень.

Третья поглядела мне прямо в глаза и абсолютно спокойным тоном сказала:

— Это не профессор.

— Чего? В смысле, не профессор? – спросил я и обернулся.

И то, что я увидел, будет преследовать меня до гроба.

Рот у профессора двигался странно, будто что-то невидимое держало его за челюсть и двигало её в случайных направлениях, или будто он пытался нащупать попавшую в рот волосину, но она всё равно ускользала. Вены у него на шее вздулись, затем втянулись, затем вздулись снова, как канаты. Его запястья крутились под такими углами, какие природой не предусмотрены, а руки бесконтрольно болтались вокруг тела.

Я наконец освободил первую девчушку – ту, которая постоянно вопила. Она вскочила с кресла и рванула к двери на ватных ногах, но споткнулась и упала в центре комнаты. Я приступил к освобождению паренька, постоянно оглядываясь через плечо на профессора. Казалось, что у него под кожей что-то ползает. Что-то большое.

— Вытащите нас отсюда! – повторял пацан, как заведённый. Первая девчушка всё ещё лежала на полу и орала. Я в бешенстве дёргал ремни, которыми был привязан второй студент.

— Если вы верите в Бога, – сказала третья девчушка до жути спокойным голосом, – молитесь.

Я кинул взгляд на профессора как раз тогда, когда первая кость вылезла у него из груди, порвав костюм. Я называю это костью, но она была абсолютно чёрной и истекала какой-то зелёной жижей.

— Как по мне, – сказала третья девчушка, – нет никакого Бога. Не после того, что мы видели.

Второй студент вскочил с кресла, свободный от пут. Я ринулся к третьей, но увидел, как профессор вытянул руку и схватил парнишку за голову, резко крутанул её и отпустил. Отвратно хрустнуло, и парнишка замертво упал на пол.

Ещё три чёрных влажных кости вылезли у профессора из груди. Он засмеялся и склонился над первой девчушкой, которая всё ещё продолжала кричать. Кости начали вылезать у него из спины, как у какого-то сраного стегозавра прямиком из ночных кошмаров.

— Что это за хрень? – спросил я, распутывая ремни на последней связанной студентке.

— Оно не отсюда, – сказала девчушка.

— Да неужели! – я как раз расправлялся с одним из ремней. – Я спрашиваю, что это, нахрен, такое?

— Оно пришло из ужасного мира. Мира, где нет ничего, кроме боли. Бесконечной боли, которую мы себе даже представить не можем.

— Замечательно, – буркнул я и вдруг заметил, что крики первой девчушки смолкли.

Затем раздался влажный хруст. Внутри у меня всё оборвалось. Я ничем не мог помочь ей, оставалось только смотреть, как профессор вонзает в горло бедной девчушки длинные чёрные клыки, сочащиеся зелёной жижей.

Я немедленно вернулся к ремням. Ещё чуть-чуть, ещё пару секунд…

— Тебя как звать-то?

— Клэр.

— Слушай сюда, Клэр, – сказал я, пытаясь сосредоточиться, – как только я выпутаю тебя из ремней, ты берёшь вон тот стул и швыряешь его в эту хреновину. Я сделаю то же самое. И только потом мы рванём к выходу. Поняла? Сможешь сделать?

— Поняла. Надеюсь, это сработает.

Я тоже на это надеялся.

— У нас должно получиться, Клэр, – сказал я, развязав последний ремень. – Давай.

Мы встали рядом. Я подобрал стул и со всей силы швырнул его в костистую спину хреновины. Стул разлетелся на куски, хреновина издала пронзительный вопль, а затем Клэр тоже запустила в неё стулом.

Одной рукой я вцепился в руку Клэр, другой выхватил свой перочинный ножик. Из лаборатории был один выход – мимо профессора. Вытащив нож, я на ходу выбросил лезвие. Профессор так и стоял там, не переставая верещать. Зелёная жижа вперемешку с красной кровью из горла первой девчушки стекала по его подбородку.

Я наугад пырнул профессора в шею и так и оставил в ней нож. Мы с Клэр добежали до двери, и я уже взялся за ручку, когда почувствовал, что девчушку тянут в противоположную сторону. Беспомощно оглянувшись, я увидел, как профессор вцепился в неё когтями – длинными чёрными когтями, прямо в живот. Я распахнул дверь и дал дёру, оставив девчушку в лаборатории.

Боже милосердный, я оставил её там.

∗ ∗ ∗

Не помню, как я выбрался из здания и очутился на улице. Мозг будто отключился, пока я драпал со всех ног. Однако, выбравшись, я всё же задержался, чтобы запереть все двери наружу. И только потом я вызвал по рации службу безопасности.

— Парни, вызывайте полицию к Центру астрофизики, срочно. Здесь грёбанная резня.

Входная дверь затряслась, и я снова услышал тот кошмарный визг.

— Повторите, – сказал голос из рации.

— Слушайте, – сказал я, – наберите Лоуренса Саммерса немедленно.

Это был тогдашний президент Гарварда, и я видел его подпись на документах в папке со всеми этими формами согласия.

— Скажите ему, что эксперимент с червоточиной пошёл куда-то, нахрен, совсем не в ту сторону.

Дверь перестала трястись. Мне оставалось только молиться, чтобы эта хреновина не догадалась разбить окно и вылезти наружу.

— Ты же уборщик, правильно? – спросил другой голос из рации. – Это что, шутка какая-то? «Эксперимент с червоточиной?» Ты там что, бухал?

— Звоните Саммерсу. Если не позвоните, Богом клянусь, вам это до конца жизни аукаться будет. Звоните, мать вашу, сейчас же.

Повисла леденящая кровь пауза. Я услышал, как профессор пытается выбраться, на этот раз через боковую дверь, издавая те же кошмарные вопли.

— Вас понял.

∗ ∗ ∗

Через две минуты явился кортеж из чёрных внедорожников. Из них выпрыгнула команда вооружённых до зубов парней и, пробежав мимо меня, устремилась к зданию. Они выбивали окна и запрыгивали внутрь. Я слышал стрельбу, крики. Так много криков… И ужасающий визг профессора.

А затем воцарилась тишина. Через разбитые окна запрыгнула внутрь вторая команда, но в этот раз криков не было.

На моё плечо легла чья-то рука, и я резко обернулся. За мной стоял мужик. Как он выглядел, в памяти у меня не задержалось, но я запомнил наш разговор.

— Расскажите мне, что случилось, – попросил он.

Я рассказал ему всё то же самое, что рассказываю тут вам.

— Мы приготовили для вас щедрую компенсацию и договор, который вам нужно будет подписать.

— Что за договор?

— О неразглашении. По нему вам запрещается рассказывать о произошедшем сегодня кому бы то ни было.

— А денег дадите сколько?

— Миллион.

— И повышение.

Мужик умолк.

— То есть… вы всё ещё хотите работать… Работать здесь, после сегодняшнего?

— Кому-то же надо убирать дерьмо, – я пожал плечами.

— Хорошо, без проблем.

— И ещё кое-что.

— Что именно? – спросил мужик.

— Я хочу, чтобы второго такого раза не было. Я хочу, чтобы вы взорвали тут всё к хренам и сожгли все бумажки.

— Конечно.

— А я посмотрю.

— Конечно, – повторил мужик.

∗ ∗ ∗

Я думал, что всё закончилось. Но хрена с два. Прошлой ночью я видел профессора. Он поглядел мне прямо в глаза, улыбнулся, продемонстрировав эту свою наглую ухмылочку, и сказал:

— Здорово, начальник!

И я дал оттуда дёру.

Полиция мне не верит. Я послал хренову кучу писем помощникам Лоуренса Саммерса. Обзвонил все номера, которые только смог найти, чтобы связаться с ним. И не получил ни намека на ответ. Я уже просто не знаю, к кому ещё обратиться.

Я боюсь, что профессор собирается снова открыть червоточину. И я боюсь, что в этот раз он притащит с той стороны своих приятелей.

Автор: Натаниэль Льюис (Nathaniel Lewis)
Источник
Перевод: не хочется думать, редакция: hey, young blood!
Страница на МП

@темы: параллельные миры, учебные заведения, наши переводы, сущности

---

Поход в лес

[не хочется думать]

Я первым заметил лишнего в нашей группе. В поход нас выехало пятеро, но я насчитал шесть человек вокруг костра. Шестой присоединился где-то по пути, но где именно и когда, я понятия не имел.

Все лица, освещённые костром, выглядели знакомо, я знал их всех с детства. Потому лишнего я искал долго.

Я поочерёдно вглядывался в каждое лицо. Вспоминал нашу историю дружбы, как мы познакомились, как сошлись. Словно складывал из кусочков мозаику.

Сначала Марк. Он сидел рядом с Сарой, как всегда, пытаясь её разговорить. Я встретил их шесть лет назад, в десятом классе. Мы с Марком оба играли на позиции принимающих в школьной футбольной команде, а Сара танцевала в группе поддержки. Марк всегда был чуть-чуть в неё влюблён. Мы стали тусоваться после игр, и Марк постоянно флиртовал с Сарой, а она уморительно его динамила.

Ещё был Бен. Мы с ним – лучшие друзья с первого класса, неразлучные с тех пор, как столкнулись лбами при игре в догонялки на перемене. Бен одной рукой обнимал свою давнюю пассию, Жюстин. Она появилась в нашей школе в седьмом классе, когда её семья переехала из Чикаго. Бен сидел рядом с ней на уроках английского, и вскоре она тоже стала частью нашей компашки. Поначалу Жюстин была тихой и застенчивой, а потом, попривыкнув, раскрылась. Одна из самых классных и милых девчонок, которых только можно повстречать, и в последнее время крепко сдружилась с Сарой.

А теперь этот – шестой, лишний кусок в мозаике. Я пялился на него, пытаясь вспомнить его имя, если вообще помнил. Он выглядел знакомо, но я не мог разыскать его в своей памяти.

Но почему, если я его узнал, я не помню его имени? Почему он сидит с нами так, будто он из нашей компании? Он глядел на Марка и Сару, пока те болтали. Смеялся, когда они смеялись, улыбался, когда улыбались они.

Я всё не мог понять, в чём дело. Один вопрос мучал меня, жёг огнём. Как он, совершенно незнакомый человек, прибился к нашей маленькой компании – да так, что никто ничего не заметил?

— Эй, Портер! – голос Бена выдернул меня из размышлений. –Ты там в облаках витаешь или что? Я тут рассказываю Жюстин про того чудика, что учил нас в пятом классе. Как там его звали?

— Мистер Смит, – сказал я.

— А, да, мистер Смит. Я рассказывал Жюстин, что его любой мог вывести из себя. Помнишь, ты сдал ему домашку, напечатанную жёлтыми чернилами?

Бен и Жюстин засмеялись.

— Помню, конечно.

— У него тогда чуть пар из ушей не повалил.

Они снова засмеялись, и я присоединился к ним без особого энтузиазма. Когда я взглянул на незнакомца, то увидел, что он пялится на нас с ухмылкой. Он вечно пялился, вечно оставался в стороне, никогда не вступал в разговор. Потому, наверное, мы его и не замечали.

Меня внезапно охватило чувство, что он изучает нас. У меня мурашки поползли по коже.

Бен допил свою банку пива и бросил её в сумку-холодильник.

— Пойду поссу, – сообщил он и направился в чащу, исчезнув в темноте.

— Ты реально можешь довести человека до белого каления, когда захочешь, да? – обратилась ко мне Жюстин.

Я пожал плечами. Сосредоточиться на разговоре сейчас было трудно. На меня начинала давить ситуация, в которой мы оказались, и осознание того, что она была реальной.

Какой-то хмырь прибился к нашей компании и остался незамеченным. Кто знает, какого чёрта ему надо? В моей голове крутилось множество вопросов, но ответов я не находил.

Почему его до сих пор никто не заметил? И почему я сам так долго его не замечал? Может, я с ума схожу? Может, у меня амнезия и я забыл, что это наш друг? Что за срань господня тут творится?

Незнакомец, как-то странно подёргиваясь, поднялся и сообщил: «Пойду поссу». Я впервые услышал, как он говорит. Он сипел, будто ему трудно было проталкивать слова через горло. Передвигаясь неловкой походкой, и вслед за Беном исчез в темноте чащи.

Никто и глазом не моргнул.

Жюстин продолжала говорить:

— Я всегда умилялась с того, как вы с Беном долго дружите. Мне после переезда было очень трудно, там остались все мои друзья… Но я не то чтобы жалуюсь, потому что иначе я бы не встретила вас с Беном.

— Жюстин, ты что, не видишь, что происходит?

— В смысле?

— Ты хочешь сказать, что ничего не заметила?

— Заметила что, Портер? О чём ты говоришь вообще?

— Вот что это за чувак? – я указал на место, где ранее сидел незнакомец.

— А, этот! Он… – она умолкла и нахмурилась, глядя в огонь. Я мог слышать, как крутятся шестерёнки в её голове, и теперь она взволнованно округлила глаза. Ну у меня хотя бы не поехала крыша, раз Жюстин тоже это заметила.

— Да понятия не имею, – сказала она, – а кто это?

— Я вот и пытаюсь выяснить.

Мы уставились друг на друга.

— А может…

Начатую Жюстин фразу оборвал оглушительный визг из чащи. Будто бы кричала кошка, которую режут заживо. Большая кошка. Этот звук рассёк лесную тишину и прервал все наши разговоры. Затем тишина снова укутала нас покрывалом, только ветки потрескивали в костре. Чаща умолкла.

— Это что, нахрен, было? – нарушил молчание Марк.

— Не знаю, – сказала Сара, – в жизни не слышала такого животного.

— Звучит как какая-то упоротая пума, – сказала Жюстин, – Портер, ты когда-нибудь слышал такое?

Я покачал головой. От адреналина мне аж пальцы покалывало. Бен всё ещё был в чаще, и незнакомец был там же. С ним. Ужас скрутил внутренности в узел.

— Да откуда тут пумы, – сказал Марк, – это лось, наверное. Они иногда очень стрёмно орут.

Сара кивнула. Жюстин закусила губу и стала вглядываться в темноту.

— Да всё в порядке, наверное. Я думаю, Марк прав, – сказал я ей, но без особой уверенности в голосе.

Марк и Сара вернулись к разговору, и тут из-за деревьев неуклюже вывалился незнакомец. Они не обратили на него внимания. Я надеялся, что теперь-то они заметят что-то странное, но они продолжали болтать как ни в чём не бывало.

Незнакомец достал пиво из сумки-холодильника. Он покрутил его в руках, потрогал «ушко». Выглядело это всё так, будто он никогда раньше не открывал пивные банки. Когда у него это наконец получилось, он просто сел с пивом в руке и продолжил наблюдать за Марком и Сарой, слегка улыбаясь. Из банки он так и не отхлебнул.

Я наблюдал за ним с другой стороны костра, жар которого искажал черты незнакомца. До меня дошло, что меня напрягало в незнакомце, помимо того факта, что он умудрился незаметно внедриться в нашу компанию.

Он двигался дёргано, неловко, как новорождённый детёныш какого-то животного. Всё, что он делал, он делал будто в первый раз. Поэтому всё это выглядело ненатурально, как какое-то подражание. Я не сразу подумал об этом, но надо было ещё тогда понять – он вёл себя не совсем по-человечески.

Но на тот момент я ни в чём не был уверен. Я подумал, что он просто странный чувак, и надо спросить с него здесь и сейчас, чего ему надо. Я хотел спросить, но, должен признать, струхнул. Вдруг этот чувак какой-то серийный убийца? Вдруг он опасен, вдруг у него есть оружие? И уж точно я не хотел спровоцировать его, чтобы он нас всех тут поубивал.

Время шло, Бен не появлялся, и я всё больше утверждался в мысли, что незнакомец с ним что-то сделал. Я наблюдал за ним, прикидывая, планируя, вычисляя его следующую жертву. В конце концов ярость заслонила страх, и мне начало срывать крышу.

Я должен был его остановить.

Мы привезли топор, чтоб нарубить веток для костра, и он был прислонён к моему сидению. Этот человек опасен – я был уверен в этом. Я уже убедил себя, что его надо остановить, пока он ещё кого-нибудь из нас не угробил.

Я схватился за рукоять топора, гладкое дерево уверенно легко в руку.

Жюстин тронула меня за рукав.

— Портер, где Бена носит? Я уже нервничать начинаю.

— Всё нормально, – соврал я, похлопывая её по плечу. – Я уверен, с ним все в порядке, не парься.

Я поднялся с топором в руках.

— Пойду ещё веток нарублю, – сообщил я, стараясь, чтобы это не прозвучало фальшиво.

— Ну давай, – сказал Марк.

— Портер? – голос Жюстин задрожал.

Вот зря я заговорил вообще. Я привлёк внимание незнакомца. Я прошёл мимо него, стараясь вести себя естественно, но актёр из меня всегда был так себе.

Он смотрел мне вслед всё время, пока я шёл к деревьям, следил за мной взглядом. И в какой-то момент его голова повернулась под таким неестественным углом, что у меня холодок по спине побежал.

Я надеялся, что он отвернётся и даст мне тем самым хоть какую-нибудь возможность. Но он не отворачивался. Я не очень понял, что произошло дальше. Как он встал и подошёл, я не видел, но он в одно мгновение оказался прямо передо мной, в нескольких сантиметрах от моего лица.

Будто телепортировался.

В нос мне ударил металлический запах. От незнакомца пахло кровью и медью. Топор задрожал у меня в руках. Все мысли о том, чтобы как-то его использовать, тут же выветрились у меня из головы. Я оцепенел, мурашки размером с кулак побежали у меня по всему телу. От незнакомца волнами исходила сила. Он заговорил со мной.

— Ещё веток, – через силу сказал он и широко улыбнулся.

В тот же момент из чащи вышел Бен.

— Бен! – вскрикнула Жюстин.

— Господи Иисусе, – сказал Бен, пока Жюстин сжимала его в объятиях, – вы этот кошачий визг слышали?

— Мы подумали, что это лось, – сказал Марк.

— Где ты был? Чего ты там так долго делал? – сыпала вопросами Жюстин.

— Да отошёл слишком далеко и перестал видеть костёр. Пришлось поблуждать маленько. Подумал уж, что жопу здесь отморожу на ночь глядя.

Облегчение прокатилось по моему телу одной большой волной. Я видел, что расслабились все. Ну хотя бы с Беном ничего не случилось.

Я глянул в сторону незнакомца, но он исчез. Смылся, пока я был отвлечён. У него хорошо выходило быть незаметным, когда он этого хотел. Нам точно пора двигать отсюда. Хоть с Беном и было всё в порядке, ничего хорошего от этого незнакомца я не ждал. Я вернулся к костру прямо к середине разговора.

— …Да не знаю. А че это за мужик-то был? – спросил Бен.

— Я думала, он типа с вами, – сказала Сара.

— Да, он разве не твой друг? – добавил Марк, – я думал, он с вами троими приехал.

— Не-а, – сказал Бен, – я понятия не имею, кто это.

На лицах у всех теперь был написан панический страх. Наконец-то их пробрало так же, как и меня. Теперь мы были на одной волне.

— Надо отсюда выбираться, – сказал я, – пока он не вернулся.

— Да уж пожалуйста, – сказала Жюстин, – уходим немедленно. Этот парень двинутый какой-то, да, Портер?

— Ага, – подтвердил я.

Я рассказал им, что приметил «лишнего», пока мы сидели у костра. Рассказал, что заметил странное поведение, и они все согласились, что чувак вёл себя неадекватно и скорей всего был опасен. Никто из нас не мог вспомнить, когда он к нам прибился, и эта незаметность казалась довольно зловещей.

Мы собрали палатки в рекордные сроки. Мы пятнадцать минут галопом неслись к машинам по тёмному лесу, подсвечивая дорогу фонариками. Мы снова услышали вопль лося – хотя я сильно сомневаюсь, что это был лось, – и все выдохнули с некоторым облегчением, потому что крик раздавался издалека. Но тем не менее, мы прибавили шагу.

Я смог расслабиться, только захлопнув дверь своего внедорожника и взявшись за руль. Жюстин и Бен сели сзади, а Марк и Сара ехали за нами в потрёпанном форде «лазер».

Выехав из чащи, мы планировали остановиться в мотеле на ночь, а утром двигать домой.

Я думал, что всё закончилось.

Мы колесили по извилистым лесным дорогам в темноте. Я невольно улыбнулся, когда мы наконец выехали на дорогу, ведущую прочь из леса, – прямую, как стрела, рассекающую последние несколько миль лесного массива.

Я вдавил педаль газа.

Очень уж мне не терпелось свалить отсюда к чёрту, и Марку, я думаю, тоже, поскольку он держался прямо за мной, очень близко к бамперу. Я ещё тогда подумал – ну зато будет о чём рассказать потом, этакая странная история. В тот момент я и представить не мог, что наша странная история вот-вот превратится в фильм ужасов.

Деревья и дорожная разметка проносились мимо нас расплывчатыми пятнами. Передние огни высвечивали кажущуюся бесконечной дорогу, стрелка на спидометре подбиралась к сотне. Не знаю, какой чёрт заставил меня так гнать, но вот Марку не стоило держаться ко мне так близко. Это было ошибкой.

Незнакомец вышел из-за дерева на дорогу прямо передо мной.

Я вдарил по тормозам, но было поздно.

Дальше всё было так быстро, что у меня остались только какие-то отдельные обрывки в памяти.

Завизжали шины, запахло жжёной резиной. Незнакомец согнулся от удара об мой капот и отлетел подальше. Лёжа на спине, он нёсся по асфальту с такой скоростью, будто ехал по льду.

Опять завизжали шины.

Машина Марка, вихляя, вылетела на встречную полосу. Марк ещё пытался справиться с управлением, и в какое-то мгновение я подумал, что у него получится. Но машина с размаху влетела в деревья.

В воздухе раздался отвратительный скрежещущий звук мнущегося металла. Сначала об дерево ударилось та сторона, где сидел водитель, во все стороны полетели осколки стекла и обшивки. Затем машина отскочила и врезалась в другое дерево, теперь уже со стороны переднего пассажирского сидения. Фары разбились в дребезги, корпус машины смялся, колесо отвалилось и укатилось в лес.

Покорёженная груда металла наконец остановилась.

Жюстин первая выскочила наружу, зовя Сару. Бен выскочил за ней, а за ним и я.

Всё казалось каким-то нереальным из-за шока. Будто я смотрел на всё это со стороны. Я парил над асфальтом, глядя, как Жюстин и Бен бегут к дымящимся развалинам, недавно бывшим машиной. Сцену аварии едва освещала единственная уцелевшая фара моего внедорожника.

Было в моей жизни два вопля, которые я никогда не забуду. Они намертво впечатались мне в память, и их эхо я буду слышать каждую ночь. Если меня когда-нибудь застигнет Альцгеймер, эти крики будут последним, что я забуду.

Первый я услышал в тринадцать, от своей матери. Этот вопль заполнил весь дом, отражаясь от стен. Я выбежал из своей комнаты и увидел её скорчившейся у открытой двери, на пороге которой стояли двое полицейских. Они только что сообщили ей, что её старший сын, мой брат, скончался.

Второй я услышал от Жюстин, когда она заглянула в то, что осталось от форда.

Марка было не узнать. Он превратился в груду костей, кожи и крови, перемешанных с покорёженным металлом.

Сара медленно моргала, тяжело дыша. Одна её рука была в кашу – слишком много переломов, чтобы можно было сосчитать. Её ноги по колено были придавлены капотом, который смялся внутрь. Раздавлены в блин, если быть точнее.

Жюстин отвернулась и упала на колени, спрятав лицо в ладонях. Плечи у неё заходили ходуном. Бен попытался утешить её, но ему пришлось отбежать и проблеваться у обочины.

Я вытащил мобильник и еле смог набрал 911, постоянно попадая мимо нужных цифр трясущимися пальцами.

Я говорил тихо и отстранённо, рассказывая оператору, что случилось. Она сказала мне оставаться на линии, но глянув вдаль, я выронил телефон из рук.

На дороге стоял незнакомец.

Ухмылка рассекала его лицо от уха до уха, блестя огромным количеством зубов. Его плечи подрагивали от смеха.

Да, этот мудила смеялся.

Если бы не шок, я бы тут же за ним погнался. Я бы вырвал его сердце – если оно вообще у него есть – из груди. Но всё, что я мог тогда, – это смотреть на него с открытым ртом, едва сдерживая слёзы.

Незнакомец повернулся и пошёл к деревьям. Я смотрел, как он уходит, и я видел, как он превращается. Я видел это. Я точно знаю, что видел. Это не было глюком или иллюзией. Это было реальностью.

Я видел, как он превращается.

Я увидел его таким, какой он есть на самом деле.

Той ночью нам встретился не человек. Уже потом, потратив кучу времени на поиски, я убедился, что мы видели того, кого называют Гоатменом.

У него были рога разного размера. Ухмыляющаяся морда обнажала ряды острых зубов. И передвигаясь на двух конечностях – неловко, будто так ему было непривычно – он исчез в чащобе.

С той ночи прошло восемь месяцев. Друзей с тех пор я видел считанные разы. Отношения у нас, прямо сказать, разладились ко всем чертям. Просто друг для друга мы теперь живое напоминание о той ужасной ночи.

Марк погиб. Сара выжила, но лишилась руки и обеих ног. Жюстин и Бен расстались. И вот он я – сижу, обросший бородой, с нестриженными волосами, которую бессонную ночь с головой зарывшийся в исследования твари, что я видел той ночью – Гоатмена.

Я вернусь в тот лес.

Да поможет мне Господь, ибо я возвращаюсь. Я иду за Гоатменом.

И я не остановлюсь, пока кто-то из нас не умрёт.

Автор: SSA89
Источник
Перевод: не хочется думать
Редакция: hey, young blood!
Страница на МП

@темы: наши переводы, сущности

---

Разложение

[не хочется думать]

— Я умру, да? – спросил меня пацан, когда его катили в операционную.

Я уже тысячу раз слышал этот вопрос, но отвечать на него честно всё равно было тяжело, даже после многих лет работы в больнице.

— Конечно нет, сейчас мы тебя подлатаем, – бодро соврал я.

Пацан попал в ужасную автокатастрофу, и мы, естественно, старались спасти его жизнь, но надежды было мало. Чудо, что он вообще был в сознании при такой кровопотере, но после десятка лет в медицине я уже ничему не удивлялся.

Анестезиолог приступил к работе, пока мы дезинфицировали руки перед операцией.

Оперировать должен был Дэмиен, специалист по политравмам, а я должен был ассистировать. Приступив к операции, мы обменялись разочарованными взглядами: у парнишки не было шансов её пережить.

Несмотря на неверие в успех, мы старались как могли, но уже через полчаса у него отказало сердце.

— Странно, что он вообще был ещё жив при поступлении, – пожал плечами Дэмиен.

Он объявил время смерти и оставил нас убираться. Я взялся подготовить пацана к передаче в морг – я проделывал это несчётное количество раз. В этом было мало приятного, но для меня это был последний шанс уважить покойного.

Парнишке на вид было не больше пятнадцати, и, как я понял, он только-только учился водить. Сев за руль впервые в жизни, он улетел в канаву со скользкой дороги. Его отец погиб сразу, а пацан дожил до операционного стола.

Я взялся за иглу, чтобы зашить ему брюшину, но только успел воткнуть её в кожу, как его тело дёрнулось. Удивившись, я убрал иглу, гадая, что могло вызвать посмертный спазм.

Затем пацан раскрыл глаза, сделал вдох и разразился неистовым криком, внезапно вернувшись к жизни.

— Помогите мне! – умолял он, надсаживая горло. Я от испуга дёрнулся назад и упал, поскользнувшись на полу.

Я позвал на помощь, и вся команда вернулась в операционную. Все были в шоке от этого зрелища – умерший пацан орёт на операционном столе.

Позвоночник у него был переломан, двигаться он не мог, только кричал. Анестезиолог попытался усыпить его, пока мы проверяли жизненные показатели. Сердце у парнишки не билось, несмотря на то, что всё указывало на обратное.

Он уже должен был скончаться.

Я приступил к массажу сердца, отчаянно пытаясь запустить его. Я морщился от звуков, с которыми рёбра ломались под моими руками, не выдерживая давления, и крики пацана превратились в бульканье, поскольку он не мог вдохнуть.

— Он не отключается! – воскликнул анестезиолог, вводя вторую дозу пропофола. Конечно, если сердце не работает, нечем качать лекарство по венам, хоть я и старался запустить его изо всех сил.

Спустя час наших стараний вмешался главный хирург и приказал нам остановиться. На данный момент мы уже больше вредили, чем помогали.

— Ч-что со мной происходит? – запинаясь, спросил всё ещё находящийся в сознании пацан.

Никто не ответил. Мы не могли подобрать слов тому ужасу, что видели перед собой. Большинство из работников вышло, не в силах это выносить. Мы все многое повидали за свою карьеру, но такое случилось впервые.

— Как тебя зовут? – спросил я, несмотря на то что уже знал его имя из бумаг. Мне просто хотелось отвлечь пацана.

— Брайан Доусон, – ответил он.

Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вдох.

— Ты попал в аварию, Брайан, – сказал я.

Его глаза заметались по комнате, и пацан начал понимать, где находится. Он попытался поднять голову, но тщетно – из-за перелома спины он был полностью обездвижен.

— Не могу двинуться, я не м-могу двинуться, – простонал он.

Я подошёл ближе, так, чтобы он меня видел.

— Брайан, твоё сердце остановилось, – сказал я.

Главный хирург, Джордж, схватил меня за плечо и зашептал в ухо:

— Нам нужно изолировать операционную. То, что тут происходит – это уже выше нашего понимания, и к тому же может оказаться заразным.

Он ринулся в предоперационную к телефону. Через стеклянные двери мне не было слышно разговора, но я предположил, что он звонит в службу безопасности, чтобы те закрыли отделение.

— Что с п-папой? – спросил Брайан, стараясь сдержать слёзы.

Его вопрос застал меня врасплох. Я только что сообщил ему, что у него остановилось сердце, и он по сути мёртв, но его всё ещё заботило, как там его отец.

— Мне очень жаль, Брайан, он погиб при столкновении.

Пацан тихо всхлипнул.

— Что со мной будет? Я умру, да? – спросил он.

Что отвечать в такой ситуации, я понятия не имел, так что просто решил попытаться утешить его.

— Я не брошу тебя одного. Я тут с тобой до конца.

Джорджу быстро удалось изолировать операционную и оповестить Центр по контролю заболеваний о нашей ситуации. Нам ничего не оставалось кроме как сидеть и ждать, и ещё молиться любым богам, чтобы Брайан не оказался заразным.

Я уже в любом случае подвергся воздействию предполагаемой болезни, так что решил проведать Брайана на случай каких-либо улучшений в состоянии.

— Ты что-нибудь чувствуешь? – спрашивал я, проверяя его конечности.

— Ничего, – отвечал он, – но мне больно, всё очень болит внутри.

— Где именно болит? – спросил я.

— Везде! Сделайте что-нибудь, пожалуйста! – попросил он.

Я ввёл Брайану фентанил, но без рабочего сердца, разгоняющего лекарство по сосудам, особо надеяться было не на что.

Чтобы отвлечь его от боли, я стал задавать ему разные вопросы – о его увлечениях, о семье. Пацан был достаточно умён, чтобы раскусить мои намерения, но всё равно отвечал, или от страха, или потому что всё ещё надеялся на помощь.

Час проходил за часом, а мы всё ждали, когда кто-нибудь скажет нам, что делать. Из страха перед заражением в карантине заперли пол-хирургии.

Наконец, явился Центр по контролю заболеваний с костюмами химзащиты. Предоперационную комнату эвакуировали, Брайана откатили в свободное пространство, так, чтобы ему было чуть-чуть комфортней. Остальным сказали оставаться в хирургическом отделении, пока с ситуацией не будет всё улажено.

Я решил побыть с Брайаном – никто не должен страдать в одиночестве, особенно когда агенты ЦпКЗ с энтузиазмом тыкают в тебя разными иголками и берут образцы.

Единственная причина, по которой мне разрешили остаться – пацан в моём присутствии оставался более-менее спокоен.

∗ ∗ ∗

Мы кое-как пережили ночь. После того, как процедуры были закончены, мне не хотелось спать, а Брайан, наверное, и физически бы больше не смог заснуть.

— У меня с глазами что-то странное, – сказал он.

— Болят?

— Нет, но по краям всё как бы расплывается, так странно.

Я вышел переговорить с Джорджем, который продолжал работу, несмотря на конец смены, делал звонки, чтобы убедиться, что других пациентов перенаправляют куда-нибудь ещё.

— Может, подключим парнишку к ИВЛ? – предложил я.

Джордж на мгновение оторвался от телефона и вздохнул.

— А потом что? У него печень не работает, аорта порвана, внутренности в кашу. Даже если новое сердце ему пересадим, он не выживет. – сказал он, – Просто посиди с ним, пока можешь.

Я понимал, что он прав, но в силу полного безумия ситуации половина моего медицинского образования будто бы выветрилась у меня из головы.

— Доктор! – крикнул Брайан.

Я поспешил к нему.

— Я н-ничего не вижу! – запинаясь, сказал он.

Я проверил его глаза фонариком. Зрачки не реагировали на свет, а его глазные яблоки начали как бы съёживаться, что было одним из признаков начала разложения.

Брайан начал разлагаться.

— Пожалуйста, мне очень страшно! – Брайан был храбрым пацаном, но и его самообладание уже трещало по швам, как и у всех остальных в отделении.

Я продолжил беседовать с ним, но так или иначе, если процесс разложения действительно начался, скоро пацан потеряет все органы чувств, всё это время находясь в сознании. Как бы страшно это не звучало, я надеялся, что это ускорит его отход в мир иной.

Мы продолжали разговаривать, я спросил, не хочет ли он кому-нибудь позвонить, но я уже знал от других: мать Брайана умерла при его рождении, а отец погиб в той же самой машине.

Брайан отвечал всё громче и громче, будто сам себя не слышал.

— Ты хорошо меня слышишь? – спросил я.

— Что вы сказали? – Брайан практически прокричал это.

Его слух деградировал за несколько минут, от просто плохого до полной глухоты. Я не успел ничем ему помочь.

Поскольку парень оглох и ослеп, мы больше не могли беседовать. Чтобы я не предпринимал, я уже не мог утешить умирающего пацана, и агенты ЦпКЗ быстро выставили меня за дверь как более ненужного.

Брайан продолжал кричать от ужаса и боли после моего ухода. С каждой секундой его тело пожирало само себя, и мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить такую боль.

К утру крики прекратились.

Я просочился в операционную к великому неудовольствию агентов. Брайан был в центре паутины из сотен кабелей и проводов, отслеживающих показатели его сердца, мозга, мышц и прочие признаки жизни.

Естественно, его сердце не работало, а разложение подобралось к мышцам. Он умолк не потому, что ему больше не было больно, а потому что он потерял возможность кричать.

Работал только его мозг.

— Что за чертовщина тут происходит? – спросил я.

— Уберите его отсюда! – потребовал один из агентов.

Другой подчинился и вывел меня наружу, но остался со мной, чтобы объяснить ситуацию.

— Не беспокойтесь по поводу заражения. Мы снимем карантин с минуты на минуту, – сказал он.

При этом он выглядел необычайно угрюмым.

— Что насчёт Брайана? Что будет с ним?

— Он в сознании, но дыхательной функции больше нет. Способов общаться с ним не осталось.

Брайан всё ещё был жив. Ослепший, оглохший, немой, обречённый страдать в одиночестве и не могущий умереть.

— Сколько ещё он будет так мучиться? – спросил я.

— Это станет известно, когда мы переведём его в наше профильное учреждение.

Прежде чем он успел сказать что-то ещё, агент ЦпКЗ, бывший за старшего, вышел и потребовал прекратить разговор.

Они увезли Брайана в герметичной капсуле, чтобы тот кошмар, что произошёл в нашем хирургическом отделении, никому не попался на глаза.

∗ ∗ ∗

После снятия карантина я отправился прямиком домой, писать заявление об увольнении по собственному желанию.

У меня был хороший знакомый в ЦпКЗ, но когда я попытался узнать побольше через него, он сказал, что у них ничего подобного не происходило, и что в их учреждение никто по имени Брайан Доусон не поступал.

Через месяц у меня под дверью нарисовались адвокат с медиком. Они принесли с собой кучу документов, все касательно врачебной тайны.

Адвокат выглядел измотанным, так, будто до меня обошёл ещё человек сто. Он попросил меня подписать документы и больше никогда не упоминать произошедшего, иначе меня лишат медицинской лицензии. Будто бы это меня волновало – я был сыт по горло этой работой.

Медик сделал мне прививку. Он сказал, что заболевание Брайана, чрезвычайно заразное, было им известно, но проявлялось только после смерти.

Он объяснил, что им заражена половина населения Земли. Оно держит мозг работающим даже в течение нескольких дней после смерти. Случай Брайана был особенным в том смысле, что кроме работы мозга он сохранил ещё и некоторые моторные функции, и потому смог разговаривать с нами.

Прививка не была излечением. Её сделали, чтобы я дальше не смог распространять заразу. Но после смерти меня ждёт почти то же самое, что случилось с Брайаном.

Мне остаётся только надеяться, что когда это произойдёт, кто-нибудь побудет со мной рядом.

Автор: Ричард Сэксон (Richard Saxon)
Источник
Перевод: не хочется думать
Страница на МП

@темы: наши переводы, больницы, лечебницы, поликлиники, мертвецы

---

Артефакты города N

[Мэлис Крэш]

Предисловие
Замечали ли вы иногда неподходящие вещи в неподходящих для этого местах? Например, трехколёсный велосипедик посреди отбойников шестиполосного шоссе? Или может, плюшевого мишку на диване стрип-клуба? Или детскую курточку, совершенно непонятно как одетую на дерево?
Дело в том, что это как бы не совсем вещи, скорее как артефакты в нашей реальности. А вот откуда, ну это уже совсем другой вопрос. Да и не важно это. Куда более важно другое. При взаимодействии с такими вот «артефактами» вас ожидает... да ничего вас не ожидает в большинстве случаев. Просто, например, при попытке узнать, что за велосипед, Вам ответят на заводе, что такой модели никогда не выпускалось. С мишкой та же история. А курточка, хоть и китайского пошива, но ни в один из многочисленных магазинов не поступала и никогда не продавалась.
Но вот бывают такие места. Скажем так, повышенной депрессивности, где проводимость таких вещей возрастает. Скажем так, прямо пропорционально унылости и безысходности локации. Может, в самом месте дело, а может, просто психика окрестных жителей так сказать более нестабильная. Вот пару зарисовок о столкновении с такими вот неестественными вещами из обычного пост-индустриального города N.
Первый случай
Жительница города N. проходя мимо трамвайного депо заметила большого зеленого плюшевого крокодила у забора. Надо сказать депо это местечко еще то было. То проститутку мертвую найдут с передозом. То бритые мужички на джипах друг друга постреляют. То пьяные работяги друг друга из-за долгов какой-то деталью по голове огреют да с летальным исходом.
А времена были те самые. Которые врезались в память их заставших выцветшей цветокоррекцией и вечной осенью, лежащей слякотью промеж искореженных, ржавых трамвайных путей. Да пепельного цвета людей, с без эмоциональными лицами как бы пошатывающихся от голода на ветру.
Ну и вот гражданка решила не упускать такой подарок судьбы да и поспешно взяв находку поспешила домой и поскорее принести дочурке подарок. Так, как труженицам текстильного комбината зарплату уже четвертый месяц не выдавали и о покупке чего бы то ни было, кроме покупок первой необходимости не могло быть и речи. Принеся домой крокодила и вручив дочке находку, дама ушла готовить не хитрый ужин, дочка играть. И все бы ничего, но в тот же вечер, весь дом был сотрясён диким воплем гражданки, которая обнаружила свою двухлетнюю дочку играющую с трупом собаки недельной давности, разбрасывая по красно-горчичному ковру опарышей.

Второй случай
Тот же город N. Спальный район хрущевок. Забитый до отказа многодетными безработными бывшими сотрудниками разных комбинатов и заводов. Их жёнами с 3-4 детьми в двух, а то и в однокомнатных клетушках. Правда, каждую весну и осень парочку ребятишек, нет-нет, да и забирал «на тот свет» какой-то очередной вид ОРЗ. Ну а тех, кому посчастливилось протянуть до 14-17, брали в оборот уже героин, «крокодил» и еще пяток-другой несовместимых с жизнью человека веществ. В этот момент весь дворик оживал. И все понимали, что смогут обменять соболезнования на четверть тарелки холодца и две-три рюмки самогона. А если повезет, то и какие нибудь голубцы. И вот по среди этого великолепия рядом с мусорным баком на совсем уж треснутом унитазе годов 60-х восседала тряпичная кукла. И что характерно, не смотря на общую нищету никто из ребят как бы не замечал странную игрушку. Исключением стала маленькая шестилетняя Лиза К. из очередной такой типовой семьи. Она схватила куклу и тут же уволокла домой. Дома кукла была спрятана под кроватью, да бы не попалась на глазам двум старшим братьям. Странности начались спустя день. Сначала мать заметила что дочь не вылазит из под кровати, потом услышав голос поинтересовалась, с кем она там разговаривает, получила ответ с Машей. А Маша, была до этого была лучшей подругой дочери, но весной пала жертвой очередной волны заразы и отсутствием денег на лекарства. Мать, рассудила, что мол так дочка стресс переживает, да и не придала значения. Потом были еще мелкие странности, то борщ в кастрюле быстрее заканчивался, чем обычно. То вещи не на своих местах. А вот на третий день по всему дому начала разноситься нестерпимая вонь. Как не трудно догадаться из под какой кровати. И снова подъезд был оглушён истерическим женским воплем. Ведь вместо куклы под тяжелой двухъярусной кроватью лежало почерневшее тело той самой соседской Маши. Похороненной три месяца назад. Как ни пытались сотрудники прибывшей милиции разобраться в вопросе, мама - твердила, что дочка приносила домой лишь куклу. А дочка, что Маша подошла к ней во дворе и попросилась в гости. Перезахоронили, тело девочки. Матери маши пришлось прописать курс успокоительного, а семье Лизы уехать из города.

Третий случай
Тот же город N. Семья, как сегодня говорят среднего класса. Глава семьи собственник двух ларьков на рынке. И небольшого продуктового магазинчика. На этот раз новый кооперативный дом. Никакой там нищеты и массовой наркомании. Лишь редкие покуривания мажорами родительской травки в технических пролётах. Но там были и свои проблемы. Бизнес ни разу не пушистый.
А времена были на сломе, так сказать. С одной стороны братва уже не так осаждала малый бизнес, так как стала переквалифицироваться в охранные агенства. Зато сами бизнесмены не брезговали прибегать к не безвозмездной помощи бандитов для устранения и поглощения бизнеса конкурентов. Ну а там уж за что клиент заплатит, то и исполнят. На этот раз конкуренты решили похитить четырехлетнего сына - Алексея. Что собственно и было исполнено, но то ли братки были немного с приветом, то ли еще какая непонятка вышла, да только через неделю начали пацана по частям присылать. Сначала пальчики, потом ушки, потом части ног. И так до конца. В финале прислали шапочку. Хорошую шапочку, немецкую, бело синюю. Чуть заляпанную кровью. Глава семьи старался все эти посылки сам убирать. Жена конечно тут же слегла на седативных препаратах. Но вот шапочку просто не уследил. Приходит домой, а жена шапку окровавленную в руках мнет. И говорить мол: «Лёшенька жалуется, зачем ты его в речку выбросил?!». Мужик так и встал.
А тем временем то ли сработали его «каналы», то ли братва отмыться от отморозков захотела и сдала. В общем, он с помощью плоскогубцев и молотка выяснил-таки имя заказчика. И им конечно же сука сосед оказался. И вот мужик прилетает на старенькой BMW домой, поднимается со стволом и сумкой полной кровавых инструментов. А возле квартиры соседа жена стоит. В блаженной позе и стучась лбом об стенку, повторяя бессвязный бред: «Лёшенька... юркий такой... сам пролез... сам все сделал... сам на куски душегуба... Лёшенька... сам залез... сам на куски». Ну мужик жену аккуратно домой отвел, успокаивая. А сам потом дверь соседу вскрыл. Дурное предчувствие у него как-то на пороге еще возникло. Но настоящий крах его ждал в гостиной. На полу лужа как на скотобойне. А на люстре... распущенная на единую нитку шапочку сына и на ней в виде гирлянды просто куски мяса висят. В которых еле-еле читались черты соседа с женой. И не смотря на то что только что двоих отморозков грохнул за городом. Так от этой картины и сполз по стене. Вечером соседи знатно проблевавшись все от той же причудливой арт-инсталяции вызвали милицию и скорую. Понятное дело что все на мужика повесили. Тем более, что потом он под препаратами и сам показания дал. С такими мелочами, что мужик в это время за городом бандюков убивал никто конечно в детали вникать не стал. Дело закрыли. Его на зону. Жену в дурку.

Эпилог
Так в целом и закончилась эта история, но вот ходят среди торговок слухи, что бродит по рынку грязная сумасшедшая с обмотанной грязной бело-синей ниткой рукой, гладит да приговаривает: «Алёша! Ничего, сейчас нам покушать дадут и мы домой пойдём играть! Да мой хороший, а не дадут ну ты же юркий! Ты сам... мяско... можешь... кусочками, как ты любишь!»

@темы: дети, безумие, рассказы, предметы и вещи, городские легенды, не своё

---

Не впускай их

[не хочется думать]

Зависимость забирала нашу мать медленно, бережно, убаюкивая её на провалившемся матрасе кровати. Когда у матери выпали коренные зубы, она оставила их на краю ванной. Мне было семь, и я сохранила их в спичечной коробке, чтобы они, казавшиеся мне отвалившимися от мамы кусочками, не потерялись навсегда. Может быть, однажды удастся вставить их обратно.

Наш дом тоже разваливался вокруг нас на куски. Мы изо всех сил старались растить сами себя среди этих руин – пятна от воды на потолках, сухая гниль на лестнице, ржавая жижа, льющаяся из батарей зимой. Но это был наш дом, и Энни старалась поддерживать его пригодным для жизни.

Моя сестра Энни растила меня, криво наклеивая пластыри на мои разбитые коленки и разогревая в микроволновке полуфабрикаты. Она рассказывала мне страшилки и не возражала, когда я потом поздно ночью забиралась к ней в кровать, потому что мне было страшно засыпать одной. Она учила меня танцевать, босиком на ковре в гостиной: музыкальный канал в телике на полную громкость – и крути задницей. Она всегда позволяла мне мыться первой, пока вода ещё горячая, и никогда не жаловалась, пусть ей и приходилось довольствоваться остывшей водой. Каждый день перед школой Энни расчёсывала мне волосы, несмотря на то, что я вопила и пиналась, когда она пыталась распутать колтуны.

У Энни были тёмные волосы, как у её папаши, кем бы он там ни был, а я была блондинкой. Энни тоже мечтала о светлых волосах, чтобы быть, как Мэрилин Монро – или как мама. Я думаю, она считала, что это сблизит их – ведь со светлыми волосами Энни перестанет напоминать маме своего папашу.

Я бы всё отдала за то, чтобы она снова прикоснулась к моим волосам, даже если это будет больно. Энни переехала в Нью-Йорк, когда мне исполнилось восемнадцать, и больше никогда не возвращалась. Она всё ещё снится мне время от времени.

Уживаться с мамой было практически невозможно, и с малых лет мы поняли, что нам никогда не подстроиться под её ритм жизни. Легче от этого осознания нам не стало.

Если мама пила мало, то сияла словно солнышко, расталкивала нас в три часа ночи с блинчиками, истекающими вишнёвым сиропом. Если при этом была хорошая погода и матери надоедало пить в одиночку, она звонила в школу, сообщая, что мы обе слегли с какой-нибудь болезнью, и увозила нас на пляж. Я помню себя девятилетней, сидящей на заднем сидении машины и слизывающей с пальцев морскую соль. Помню Энни – она только что осветлила волосы, в чём ей помогала лучшая подруга, Джейн: она намазывала ей голову, склонённую над кухонной раковиной. С моего заднего сидения было не разобрать, кто мать, а кто дочь. Радио на полную мощь, стёкла окон опущены, яркое небо вокруг.

Если мать пила много, она накручивала себе высокую причёску, как у королевы красоты, и обводила остекленевшие глаза чёрным карандашом с блёстками. Иногда она пропадала на целый день или даже два, никогда не предупреждая нас об уходе: мы просто просыпались в пустом доме с забитым холодильником и запиской на его дверце с помадным отпечатком маминых губ. В записке сообщалось, что она скоро вернётся.

Мама действительно всегда возвращалась – и, бывало, что не одна. Иногда она приводила с собой мужчин, и стол ломился от пивных банок и забитых пепельниц, дым стоял до самого потолка, так, что мать исчезала в его клубах. Мы прятали головы под подушки, пытаясь заснуть под гремевшую до самой полуночи музыку, а на утро сталкивались на кухне с незнакомцами, спрашивавшими, где у нас тут кофе.

Когда мама пила слишком мало, она начинала разваливаться. Холодильник стоял пустым, потому что мать совсем не покупала еду – только сигареты, которые она курила одну за одной, оставляя чёрные сигаретные подпалины на обоях, отчего стены выглядели так, будто они больны и разлагаются. Мать мало спала, шатаясь по дому с синяками под глазами и разбитыми костяшками на руках. А ещё она заводилась от любой мелочи – помню, однажды я пролила сок на диван, и она, поглядев на меня безумными глазами, стащила меня на ковёр, сорвала все подушки с дивана, отнесла их на задний двор и сожгла. Энни какое-то время смотрела на это из окна, а потом пришла посидеть со мной на полу, прислонившись спиной к остову дивана и положив голову мне на грудь.

Хуже всего было, когда мама пила слишком много. Её могла развеселить даже ерунда, и мать начинала смеяться, громко и долго, до тех пор, пока её губы не начинали трястись, а на глазах не выступали слёзы. Тогда смех переходил в плач, и слёзы капали прямо в миску с хлопьями. Когда такое случалось с матерью, Энни замыкалась и погружалась глубоко в себя, туда, где её никто не мог достать. Тогда она не ложилась спать всю ночь, глядя старые фильмы по телику и повторяя за актёрами реплики, заученные на зубок, как молитвы.

Когда мне было пять, я ревела, если находила маму без сознания в кровати – всякий раз я была уверена, что она больше никогда не очнётся. Энни вытирала мне слёзы и говорила, что мама просто спит, как принцессы из сказок. Мы сидели на маминой кровати вместе и ждали, когда она проснётся.

Став старше, мы разделили обязанности – я поднимала мать с пола в ванной, а Энни укладывала её в кровать, убирая волосы с её лица и вытирая рвоту с подбородка, переодевая её, если она обмочилась. Глядя на всё это, я понимала, что теперь Энни была за маму.

Стоял октябрь, и мне исполнилось тринадцать, а Энни – шестнадцать. Была ночь со среды на четверг – мама отсутствовала два дня. Утром мать позвонила нам с таксофона, заплетающимся языком сообщив, что она классно оттягивается со своими новыми друзьями и надеется, что у нас всё хорошо. Когда она спросила меня, как я отмечаю свой день рождения, я повесила трубку. День рождения был вчера.

Энни подарила мне целую кучу клубничных блесков для губ и лаков с блёстками. Я не спрашивала, где она взяла на них деньги. Мне было плевать. Мы и Джейн доехали на автобусе до пляжа и съели там праздничный торт, который Джейн для нас приготовила. Торт был хорош, несмотря на то, что есть его пришлось, отплёвываясь от песка, попавшего в глазурь. Сладкий вкус торта смешивался со вкусом моря, и я смаковала каждый кусочек. Мы наблюдали за тем, как солнце садится за горизонт. Энни щелкала размазанные фотографии на свою старенькую «Нокиа», когда я задувала свечи, горячо желая, чтобы мать не вернулась домой. Чтобы в этот раз она просто не вернулась.

Но этой ночью мы с Энни не разговаривали. Между нами густым смогом повисло раздражение, просачивающееся через доски пола. Всё началось, когда она споткнулась на верхней ступеньке лестницы и упала. Мы посмеялись, и Энни запрокинула голову, так, что свет скользнул по лицу и по передним зубам с щелью. Когда я наклонилась, чтобы поднять Энни, то уловила её дыхание, прошедшееся тёплым ветерком по моим щекам. Я тут же отпустила её, и Энни снова шлёпнулась на задницу, ухмыляясь и стряхивая волосы с лица.

От неё сильно пахло виски.

Я не могла заставить себя поднять её, не могла смотреть, как она будет падать снова и снова. Я знала, что как и мать, она никогда не сможет подняться.

Я смотрела на неё сверху вниз, светлые волосы падали ей на глаза, и всё что я видела – это нашу мать. И тогда я убежала. Мои шаги отдавались гулко, словно сердцебиение. Я ворвалась на кухню и стала выливать в раковину содержимое всех бутылок, что у нас были, отпихивая Энни – та пыталась препятствовать мне, подставляя руки под струи. Наконец она схватила меня за плечи так, что я выронила последнюю бутылку, и та разбилась между нами на полу. Осколки стекла сияли, словно мы разбили на кухонном полу звезду – обратно уже не склеить.

Снаружи, за открытыми окнами, небо стало бледно золотым, кремово-розовые облака размазались по горизонту. Я заплакала, глядя как Энни становится на колени и начинает собирать осколки. Такой была Энни, всегда пыталась починить вещи, которые уже слишком поздно чинить.

Позже запах еды выманил меня из моей комнаты, и живот предательски заурчал, откликаясь на него. Энни готовила пасту, настоящую еду, а не полуфабрикат из микроволновки. Она помешивала горячий томатный соус под мягкий голос Тэмми Уайнетт из магнитофона, покачивая бёдрами в такт. Мы ели в тишине, и с каждой ложкой я прощала сестру. Мама никогда не готовила ужинов, никогда не могла запомнить, что моим любимым блюдом с самого детства были спагетти, и никогда не задерживалась настолько, чтоб посидеть с нами за столом. Энни не была мамой.

Впервые я услышала это, когда мы мыли посуду. Мотылёк полз по раме окна изнутри, и я приоткрыла его, чтобы выпустить мотылька наружу. С заднего двора послышался слабый звук. Я наклонила голову и прислушалась, он шёл будто бы издалека. Плач. Я подумала, что это Мика, двухлетний сын соседей, закативший такую истерику, что даже нам стало слышно. Или кот по кличке Счастливчик, который рылся в мусорках на нашей улице, снова принялся выпрашивать еду. Мне всегда хотелось угостить его, когда он приходил и начинал виться вокруг ног, но Энни всегда останавливала меня, говоря, что если дашь им что-то хоть разок, они никогда не перестанут клянчить. Сейчас, оглядываясь назад, я начинаю сомневаться, что она говорила о кошках.

Энни включила рождественскую гирлянду над крыльцом, и мы уселись на пластиковые пляжные стулья, чтобы полюбоваться на небо. Когда мы были маленькими, мы любили сидеть во дворе, и Энни рассказывала мне, как называются созвездия и почему они оказались на небе. Позже я поняла, что она выдумывала эти истории на ходу. Это было что-то вроде игры, в которую нам до сих пор не надоело играть – придумывание нелепых историй про звёздные скопления над головой.

«Ага, а вот это Бутылка пива. Боженька выронил её из окна своего кабриолета и так и не подобрал», – говорила Энни с видом мудреца, пытаясь при этом не рассмеяться.

«Точно, – отвечала я, размахивая руками и тыкая в небо наугад, – а рядом созвездие Пепельницы, которую оставили там ангелы, вышедшие на перекур».

«Ага, говорят, если на неё загадать желание, то оно обязательно сбудется», – с ухмылкой говорила Энни.

Смех сошёл на нет, голоса стали тише, лица обратились наверх ко всем этим неживым звёздам.

«Давай загадаем желание, Эмми».

И мы загадали.

Нас прервал звук плача. В этот раз он был ближе, и определённо исходил от человека. Мы посмотрели друг на друга с удивлением. Энни пожала плечами, а я бросила взгляд в темноту. Было похоже на ребёнка, потерянного, усталого и одинокого.

«Наверное, это Мика» – сказала я, медленно вставая со стула, – «Может, он убежал и потерялся? Блин, надо позвонить Конни и сказать ей, что мы приведём его обратно». Энни не ответила, и я вздохнула, закатив глаза. «Понятно, придётся делать всё самой».

Я спустилась с крыльца, чувствуя, как мягкая трава сминается под пятками. Воздух был свежим, чистым и зябким, словно собирался дождь.

«Эм». Энни сказала это напряжённым голосом. Я повернулась к ней с улыбкой, но улыбка сползла с моего лица, когда я заметила её взгляд. «Эм, немедленно иди в дом». Она уставилась в темноту за мной, одной рукой открывая дверь позади себя, наощупь пытаясь найти защёлку. Я замерла, стоя босиком в грязи. Я увидела, на что она смотрела.

В кустах возле ограды был человек, сидящий на корточках, обхватив колени, упирающиеся в подбородок. Его рот был раззявлен, слегка открываясь и закрываясь от плача. Плача ребёнка, потерявшегося в темноте. Нет, не ребёнка, а кого-то, притворяющегося ребёнком. Подражающего звуку его плача. Внезапно он выпрямился, но его лицо всё равно оставалось во тьме. Он был высоким и тощим, слишком тощим для нормального человека.

Паника заставила нас ожить, задвигаться, и животные инстинкты, оставшиеся с тех дней, когда мы ещё жили на деревьях, заставили меня ринуться вперёд. Я оказалась быстрее Энни и затащила её внутрь, захлопнув за нами дверь, подпрыгнувшую в петлях от удара. Мы смотрели, как человек медленно идёт к дому длинными и размеренными шагами.

Энни крепко взяла меня за плечи и развернула к себе лицом.

«Не поворачивайся, Эмми. Не поворачивайся». Я машинально оглянулась через плечо в темноту. Энни твёрдо схватила меня за голову и покачала головой. Я поняла, что она говорит это серьёзно.

«Я…» – её голос сбился, и она прочистила горло, крепко схватив меня за руки, так, что её ногти впились мне в кожу. Я поглядела на наши переплетённые пальцы – обе мы выросли из одних и тех же костей.

«Я вызову полицию, и всё будет…» – голос Энни снова подвёл её. Слёзы полились у неё из-под ресниц, как первые капли дождя. Энни никогда раньше не плакала.

«Твой телефон на крыльце» – прошептала она, и у меня к горлу подкатила тошнота. Её телефон заряжался наверху.

В тишине раздалось едва слышное постукивание. Энни повернулась к окну, и её глаза расширились.

Это был звук удара лба об стекло. Удар. Ещё удар. Медленно, снова и снова, пока человек не начал ускоряться, бить быстрей и сильней. Кости против стекла – удары такой силы, что затряслись рамы.

Когда стук прекратился, и я только открыла рот, чтобы спросить Энни, могу ли я посмотреть, как она закричала – и вслед за этим раздался самый громкий удар, а за ним – звук бьющегося стекла.

Кто бы ни был у нас во дворе, он только что пробил головой наше окно.

Мы побежали наверх, машинально перепрыгивая через ступеньки, отмеченные сухой гнилью. Я было обернулась, но Энни повернула мою голову обратно, прежде чем я смогла что-то увидеть. Звук разбитого стекла отдавался эхом позади нас, когда мы добрались до ванной и заперлись там. Тонкий, жалобный плач, словно плач ребёнка, зовущего мать, заполнил прихожую, отражаясь от стен и запертых дверей.

Энни села, прижавшись спиной к двери и упёршись ступнями в ванну, сжимая в руках нож, который она захватила с кухни. Я сделала тоже самое, и мы сели плечом к плечу. По лестнице кто-то поднимался, осторожно, медленно. Плач превратился в передразнивание, почти что смех, пронзительные случайные звуки, затем сменился тоненьким хихиканьем, обрывающимся и начинающимся снова. Первой комнатой наверху была моя спальня, и мы услышали, как открывается её дверь.

Оно искало нас.

«Что, черт подери, происходит?» – спросила я у Энни, даже не смахнув слёз, которые безостановочно текли у меня из глаз. Я смотрела, как сестра поднимается с пола и прикладывает руки к двери, как раз, когда мы снова услышали звук распахивающейся двери. Мамина комната. Следующей комнатой была ванная. Энни подняла меня на ноги и вложила мне в руки нож. Я потрясла головой и сунула нож ей обратно, придя в ужас от мысли, что случится, если мне придётся его использовать. Энни пихнула меня и снова сунула нож мне в руки, надавливая большим пальцем на лезвие так, что пошла кровь. Кровь капала ей на запястье извилистой красной дорожкой, а она продолжала давить на нож, несмотря на боль. Я взяла его.

Что-то ударилось об общую стену маминой комнаты и ванной. За этим последовал пронзительный вопль. Я задержала дыхание, чувствуя, как сердце беспорядочно трепыхается у меня где-то в горле.

«Я возьму телефон в своей комнате». Я затрясла головой, собираясь спорить. Энни прижала ладонь к моим губам. Её кровь попала мне в рот, солёная и сладкая одновременно. Как праздничный торт на берегу океана. «Да. Я возьму телефон и позвоню в полицию, и с нами всё будет хорошо». Я снова затрясла головой. «Это единственное, что нам остаётся. Когда я пойду, ты должна закрыть дверь и не открывать её никому. Ни мне, ни… никому. Обещай мне». Я потрясла головой, и Энни так прижала свою ладонь к моему рту, что мои губы расплющились о зубы, и от этого у меня слёзы набежали на глаза. «Да. Пообещай мне, Эм».

Что-то разбилось в соседней комнате. Энни напоследок убрала волосы с моего лица, осторожно заткнув их мне за ухо. «Пообещай мне», – прошептала она и медленно отворила дверь, аккуратно отодвигая задвижку. Я смотрела, как изгиб её плеча растворяется в черноте коридора снаружи, как луна при затмении. И она исчезла. Целую секунду я не могла ни шевельнуться, ни дыхнуть, а затем захлопнула дверь, как раз перед тем как что-то ударилось о неё снаружи. Последовал пронзительный крик, ручка затряслась, и так сильно, что вылетел один из винтиков, которыми она была прикручена. Я смотрела, как он катится ко мне по кафелю. А затем наступила тишина.

Я села, спиной прижавшись к двери, держась за нож и желая, чтоб вместо этого я держалась за руку Энни. Всё ещё тишина. Ничего, только я и моё дыхание.

«Эм?» – спросил голос из-за двери. Я встрепенулась, покрепче сжав нож. «Милая, что происходит?»

«Мам?» – мой голос дрогнул, – «Мама, это ты?». Я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.

«Милая, всё в порядке, открой дверь. Всё в порядке, просто впусти меня». Ручка затряслась снова, уже не так сильно. «Просто впусти меня, всё хорошо». Она стукнула по двери, и я взялась за задвижку.

«Доченька, прости меня. Прости, что я пропустила твой день рождения. Прости, что я такая ужасная мать. Пожалуйста», – её голос надломился, и она начала плакать, – «Просто впусти меня, малыш, мне так жаль».

Я зажмурилась изо всех сил. У неё был такой грустный и такой потерянный голос. Я просто хотела, чтобы она обняла меня, как обнимала, когда я была совсем маленькой и падала с качелей, обдирая коленки. Может в этот раз она говорит искренне? Может всё и вправду в порядке? Моя рука снова потянулась к задвижке.

Сквозь дверь послышался голос мой сестры, мягкий и доброжелательный: «Да, Эмили, впусти нас, всё в порядке».

Моя рука замерла, и я покрепче схватила нож. Энни никогда не звала меня полным именем. Рука стукнула по двери, ручка задрожала. «Эмили, ВПУСТИ нас». Голос Энни стал низким и гортанным, за ним последовало то же пронзительное хихиканье. «Впусти нас впусти нас впусти нас» – снова и снова, перемежаемое ударами кулаков в дверь. Я тут же вспомнила о монстрах и демонах, о всех тех страшилках и чудищах, которых мы боялись.

«Ты не моя сестра и не моя мать!» – закричала я, прижав ладони к ушам. Я забралась в ванну и свернулась калачиком, обняв себя и прижимая нож к груди. Я не знала, что за существо было за дверью, но я знала, что это не Энни. Это был не тот голос, который кричал на меня, когда я переключала каналы на телике, не тот, что пел поздравления с днём рождения, не тот, что говорил, что я смышлёная, даже когда я получала плохие оценки, не тот, что читал мне сказки про принцесс, которые не просыпаются ото сна. Этот голос не принадлежал человеку.

Удары и крики пришли с первого этажа, за ними последовали поспешные шаги бегущих людей. Низкий гортанный вой прокатился по дому, заполняя комнаты, пока мне не стало казаться, что я тону в этом звуке, и тогда дверь слетела с петель. Я закричала, закрыла глаза руками, ожидая смерти. Чьи-то руки обхватили меня и вытащили из ванной, вынесли из неё. Я поглядела на дверь, когда меня проносили мимо неё. Она была покрыта длинными отметинами от когтей, продолжавшимися на полу. Вспоротые подушки устилали коридор, словно снежное покрывало. Я смотрела, как мимо проплывают перья, пока мужчины в униформах проверяли каждую комнату, выглядящую так, будто там металось какое-то дикое животное.

Снаружи дома были полиция и скорая помощь. Посреди этого всего стояла Энни. Окутанная голубым и красным светом, светящаяся в темноте, как неоновый ангел с пылающим лицом. Я сползла с плеча полицейского и побежала к ней, схватила в объятия, стоя под выдуманными нами созвездиями. Слабый вопль послышался со стороны скорой, которая изредка покачивалась. Энни мягко отвернула мою голову, улыбаясь так печально, что у меня заболело в груди, и я поняла, что произошло.

Оказывается, не было никакого демона. Ни дикое животное, ни преступники не пытались вломиться в наш дом. Была просто мама, спятившая от выпивки и наркотиков в конце недельного запоя. Что-то наконец сломалось у неё в голове, и на этот раз мы уже не смогли бы починить её, сколько бы не пытались. Однажды ты упадёшь в последний раз и уже больше никогда не сможешь встать.

Энни увидела её в саду, с кровью, капающей изо рта, с «дорогами», вспухшими на руках, отощавшую и отчаявшуюся в попытке получить ещё одну дозу. Мать обыскала всю кухню на предмет выпивки, которую я ранее вылила в раковину, и когда не нашла её, отправилась к заначке в ванной. Ей была нужна не я, а только наркота за дверью, и так сильно, что она смогла практически идеально изобразить голос Энни.

Оказывается, реальные монстры медленно пожирают тебя заживо. Они живут в бутылках, или в иглах, или в конце списка причин, по которым ты не можешь утром встать с кровати. Иногда монстры – это те, кто вырастили тебя и любят больше всех на свете. Но вам решать, впускать их или нет.

Автор: Coney-IslandQueen
Источник
Перевод: не хочется думать
Страница на мракопедии

@темы: дети, двери, безумие, рассказы, наши переводы

---

Светлая память

[не хочется думать]

Я знаю, что происходит с вами, когда вы умираете – вы превращаетесь в стопку бумаги.

Если вы прожили хорошую жизнь, то есть в ней были поездки первым классом, дизайнерская одежда и «маленький» загородный домик во Франции, вы превращаетесь в толстую стопку бумаги. Если вы были среднестатистическим Джо, вы превращаетесь в стопку средней толщины. А если вы никто и звать вас никак? Ну простите, смерть этого не изменит.

В нашем офисе были полки, забитые среднестатистическим обывателями и полными ничтожествами, но мы держали также и толстые, тяжёлые папки люксовых жизней. Такие нам нравились больше всего. Даже в загробном мире эти люди умудрялись тратить больше всех.

Смерть – не слишком приятный бизнес, но очень прибыльный.

А написание романов? Не настолько.

Так я оказался в крошечном офисе в торговом центре, занимаясь написанием биографий, собранных из тех фрагментов жизни, что нам предоставляли семьи усопших. Мы обещали сохранить память о дорогих покойниках в твёрдой обложке по очень низкой цене всего в 49.99 долларов (можно в кредит).

Чем я на самом деле занимался, так это перебирал всё, что нам давали: как правило, это были письма и фотографии. Я сканировал их, сортировал по порядку, добавлял подписи, основываясь на предшествующем разговоре с родными, вставлял симпатичные картинки в пустые места, и отправлял получившийся файл на принтер. Через пару недель мы получали коробку с дюжиной «единственных в своём роде» альбомов «Светлая память», готовых к тому, чтобы их поставили на полку и забыли.

Тяп-ляп, вот лицо вашего любимого покойника на обложке, оплата картой или наличными?

Это всегда казалось мне паразитированием. Мы выискивали некрологи в газетах, затем отсылали свои соболезнования вместе с визиткой и предложением наших услуг туда, где должны были состояться похороны. Что может быть ниже использования сентиментальности людей в минуту, когда они наиболее уязвимы? Да ничего. Не то чтобы это мешало мне заниматься такой работой. Чистая совесть не оплатит ваши счета. Я мог смириться с лёгкими муками совести, если это давало возможность прокормиться и оплатить съёмную квартиру.

С чем я не мог смириться, так это с улыбкой Эдли Пул.

Файл пришёл по почте, прикреплённый к короткому письму с вопросом, не возьмём ли мы нового клиента. Не было ни имени, ни телефонного номера, только электронная почта, УТ собака популярный сайт точка ком, и фотография. Девочка улыбалась широко, нисколько не стесняясь отсутствующих зубов, и у неё были ярко-зелёные глаза. Даже на фото она выглядела невероятно живой. Судя по надписи в нижнем левом углу фотографии, ей было всего восемь лет.

«Эдли Кирстин, 8 лет, окт. 2010».

Спустя год, как было снято это фото, оно оказалось у меня на почте, чтобы превратиться в очень тоненькую стопку бумаги. Несправедливо.

Я открыл свой список шаблонов для ответов на письма и выбрал самый нелюбимый: «Ответ: утрата ребёнка». Он включал наши соболезнования, список вариантов дизайнов, более ярких и цветных, чтобы вернуть немного света в вашу жизнь, и наши расценки.

Насколько ваш ребёнок был дорог вам? Как сильно вы его любили? Достаточно, чтобы заказать делюкс-версию за 200 долларов? Ну же, мамочка, она того стоит!

Я терпеть не мог отсылать такое.

Владелец почтового адреса, УТ, ответил мне быстро. Он хотел альбом за среднюю цену в пастельных цветах, с сортировкой от самого старого к новому. Последнее фото, к моему удивлению, должно было идти первым.

«Вечно юная, - написал УТ, - вечно невинная. Она была хорошей девочкой».

Очень мило. Я найду способ добавить это к альбому.

Я выслал договор, который быстро пришёл обратно заполненным, и который я не глядя отложил в сторону, а также попросил прислать больше фотографий, рисунков, заметок, всего того, что УТ желал увидеть в альбоме. Мне написали, что посылка со всем этим придёт на днях, чтоб мы сами отсканировали материалы на своих высококачественных устройствах.

И правда, через 3 дня нам пришла коробка, в которой меня ждала Эдли и её щербатая улыбка. Там было то же школьное фото, что я получил по почте. Под ним я нашёл ещё стопки фотографий, вместе с рисунками и письмами, написанными крупным, неровным детским почерком. На каждом стояла дата, и первое было датировано октябрём 2010 года.

У меня упало сердце, когда я начал перебирать их.

На каждой фотографии, сделанной после школьного портрета, Эдли была в большой белой комнате, похожей на больничную палату. На некоторых фото она сидела за столом с карандашами и фломастерами. На некоторых — смотрела телевизор с дивана, или сидела на полу с какой-нибудь игрой. Обычные детские занятия. И на каждом снимке она улыбалась, но что-то с её выражением лица было не так. Оно было напряжённым. Нервным.

Рак, предположил я.

Когда дело касалось детей, это был первый подозреваемый.

Продолжая разбирать фото, я заметил, что девочка со временем становилась всё тоньше и бледнее. Под зелёными глазами, уже не такими яркими, появились тёмные круги. Даже её волосы словно истончились. К концу пачки остались только фотографии, где она лежала в кровати — хрупкое, крошечное создание. Она всё ещё пыталась улыбаться, и теперь её выражение лица было испуганным, вплоть до самой последней фотографии. На этом снимке её глаза были полузакрыты и расфокусированы, а руки аккуратно сложены на груди.

Оно было датировано неделей назад.

Это было ужасное превращение. Я чувствовал себя так, будто наблюдал, как эта маленькая девочка угасает. Почему её родители захотели это увековечить, было за пределами моего понимания. Мы все скорбим по-разному, и я понятия не имел, через что они прошли.

Всё, что я мог, так это дать им то, чего они хотели.

Я рассортировал по датам фотографии, письма и рисунки – все с палочными фигурками семьи перед квадратными домами с четырьмя окнами. Эдли писала одно и то же – «Я скучаю по вам». «Я хочу домой». «Не забывайте меня». Как же ей было одиноко и страшно в этом месте. Знала ли она, что происходит? Понимала ли? Наверняка понимала.

Лучше было про это не думать. Отстраниться, отгородиться, сделать, что попросили, и двигаться дальше.

Я вставлял сканы фотографий Эдли, её слова и её рисунки на светло-розовые страницы, обрамлённые сердечками и пушистыми зверюшками. Такой шаблон часто выбирали для девочек.

Я был более чем счастлив закончить с этой работой и отослать на печать. Поскольку заказ сделали по почте и его никто не собирался забирать в офисе, я даже не увидел конечного продукта. Его сразу выслали по адресу, указанному в договоре.

Светлая память Эдли К. Пул. Вечно юная, вечно невинная. Хорошая девочка.

Через десять дней после того, как я распрощался с улыбающейся девочкой, зазвонил офисный телефон.

«Это что, какая-то отвратительная шутка? – закричал мужчина в трубке. – Откуда у вас это? Кто вы?»

Впервые в жизни я просто не знал, что и сказать.

«П-прошу прощения, - запинаясь, сказал я, - вы по какому вопросу?»

«По какому… По какому вопросу?! По вопросу о моей дочери! Эдли Пул!»

«С вашим заказом возникла какая-то проблема, сэр?» - я заговорил своим специальным голосом для клиентов.

«Ага, проблема, - огрызнулся тот, едва сдерживая гнев, - никакого гребаного заказа я не делал».

Затем он снова кричал, потом плакал, а я даже не мог вставить слова. Повесив трубку, я понял только то, что «вот-вот» ко мне нагрянет полиция, которая явилась через час. Две машины с мигалками припарковались у торгового центра, и три полицейских в форме и детектив в гражданском зашли в офис. Один остался у двери, в то время как другие столпились вокруг моего стола с ордером на обыск.

Детектив, крупный, лысый тип, стал задавать мне вопросы об Эдли Пул. Как я получил заказ? Кто разместил его? Как я получил все эти фотографии и прочее? Где они сейчас? Быстро и безжалостно он выдавил из меня всю информацию о девочке. Они забрали черновик её альбома, который отсылали в издательство, сказав, что это улика. Следующим на очереди был мой компьютер.

«Где договор?» - спросил детектив.

В ответ я открыл папку Эдли и нашёл там файл договора. Я был слишком занят, чтобы ознакомиться с ним хоть сколько-то внимательно. В качестве адреса получения был указан адрес её родителей, для оплаты - информация об их кредитке, но подпись внизу не принадлежала ни мистеру, ни миссис Пул.

Договор был подписан Улыбающимся Томом.

УТ, как в электронной почте.

Детектив сказал кому-то из своей команды, чтобы забрали весь системный блок.

«Погодите, что происходит? Зачем вы это делаете?» - спросил я, представляя, сколько проблем у меня будет с боссом, если я потеряю свой рабочий инструмент.

«Это улики», - сказал детектив.

«Улики чего? С ней что-то случилось в больнице?»

«В больнице?» - детектив покачал головой, - «Эдли Пул была похищена в прошлом году. Мы всё ещё пытаемся найти больного ублюдка, который забрал её».

Это было только начало.

После того, как ушла полиция, я закрыл офис и пошёл домой. Я сказал себе, что если буду искать информацию об этом, то только расстроюсь, но мне нужно было знать, что случилось с Эдли Пул.

Эдли жила в нескольких штатах от моего. Однажды утром её похитили по пути в школу. Её семья потратила на её поиски практически все нажитое. Были пресс-конференции, собирались поисковые отряды, они выступали на местном телевидении, но это не помогло. Девочка не вернулась домой, и родители решили смириться с судьбой.

Они похоронили пустой гроб. Сообщалось, что на похороны явились сотни людей.

В годовщину её исчезновения, спустя всего несколько недель, как родители девочки прекратили публичные поиски, тело Эдли было возвращено домой. Она лежала, свернувшись калачиком в коробке, оставленной на их крыльце. К её куртке была прицеплена записка, в которой говорилось, что она заслуживала большего, что она была хорошей девочкой. Что они должны были продолжать искать её.

И подпись – «Улыбающийся Том».

Школьный портрет Эдли был в каждой газете. Это была последняя фотография с её реальной улыбкой. Она очень отличалась от тех других, что я видел. Эта напряжённая, нервная щербатая улыбка, которая угасала с каждым следующим фото.

Она показалась мне странной даже тогда, когда я увидел её первый раз. Тогда я не знал, почему. Я не понял, чем она была на самом деле.

Улыбка ребёнка, потерянного, испуганного, одинокого.

Улыбка девочки, смотрящей на своего убийцу.

Улыбка, которую я теперь вижу каждый раз, как закрываю глаза.

Автор: S.H. Cooper
Источник
Перевод: не хочется думать
Страница на мракопедии

@темы: дети, наши переводы

---

[Pyrus Malus]

Lisa Steinberg

«Paper Ghosts»

+4

«Wendigo»


«Kelpie»


«The Witch»


«The Witches Familiar»

@темы: картинки, не своё

---

Всё еще жив

[Скрёб-поскрёб]

Сирены ядерной тревоги надрывались, оповещая округу о скоро наступающей беде. Система ПВО даёт пятнадцать минут отсрочки неизбежной смерти. Я докуривал свою последнюю сигарету. Осталось пять минут, с погрешностью в две-три. Я сидел и уничтожал последнюю пачку сигарет, морально готовя себя к тому, что должен был сделать уже десять минут назад. Весь пол был усеян окурками, скуренными до фильтра.

Дома было тихо – на данный момент он опустел, я знал это. Когда дали объявление по радио и телевизору, почти все жильцы пособирали вещи и направились в сторону ближайшего бомбоубежища. Наивные. Но некоторые не уехали, сделав правильный выбор. Они уже не будут страдать, а мне нужно догонять их. По сути, я был даже не удивлён объявлению тревоги. Мои наблюдения относительно политической обстановке в мире давали мне прогноз ещё на два дня раньше. Непонятно, чего так долго тянули.

Я изучал вопрос ядерной войны очень долго, почти всю свою сознательную жизнь. Всё началось ещё в школе, на ординарном уроке ОБЖ. Пожилой учитель, бывший военный, рассказывал нам о мерах безопасности, которые нужно предпринимать при оповещении населения при ядерном ударе. Затем нам показали обучающий фильм. Там показывали кадры испытания ядерного оружия на далёких полярный островах, взрывы под землёй, что поднимали в воздух километры ландшафта, а также пострадавших от ядерной атаки на Хиросиму и Нагасаки, аварии на Чернобыльской АЭС. Всё это произвело на меня неизгладимое впечатление. Придя домой, я первым делом полез в интернет, дабы разузнать больше. Результаты моих поисков удручали – при ядерной атаке на страну шансы выжить у людей крайне маленькие, а участь выживших будет напоминать пребывание в Преисподней. Результат моих измышлений не давал мне покоя всю оставшуюся жизнь. Все эти десять с лишним лет я разузнавал всё больше, читал инструкции, изучал виды бомб, свойства изотопов, периоды полураспада. Это отразилось на моей профессии – я стал радиобиологом, работал в лаборатории. Теперь я не понаслышке знаю действие радиации на живой организм, а потому сделал определённые выводы. Если это когда-нибудь случится, то в мире этого будущего мне не будет места. В этом мнении я укрепился давно и был уверен, что я не дрогну. До определённого момента. Теперь, когда всё произошло, я сижу и пытаюсь себя уговорить на этот шаг.

Сигаретный пепел падает на линолеум, прожигая неаккуратную дырочку в покрытии и окурок обжигает мне пальцы. Теперь уже всё равно. Я смотрю на окурок и вижу в этом некий символизм. Последние минуты моей жизни сгорели, подобно сухой смеси табака, смол и бумаги. Пора.

Я поднялся с кровати и направился к балконной двери. Звонить родным я не стал – навряд ли связь сейчас работает как должно, да и нет смысла, это только отнимет моё и их время. Я надеюсь, они сделают правильный выбор. Каждый раз, когда мы заводили эту тему, я доказывал им, что жизни после массированной ядерной атаки на Земле не будет и не должно быть. Но отец отвечал, что у него никогда не поднимется на себя рука. Мать всегда молчала. Я надеюсь, они сделали правильные выводы.

Я открыл балконную дверь. Порывы свежего весеннего ветра ударили в лицо, отбрасывая волосы со лба. На улице довольно тепло. Что же, скоро ситуация изменится в диаметрально противоположную сторону. Я вышел на балкон и огляделся вокруг. Сочно-зелёные деревья с пышными кронами доставали верхушками до моего девятого этажа, красиво пели птицы, небо было приятно-голубого цвета с небольшими стайками белых облачков. Как же бездарно мы потратили всё это богатство. До сегодняшнего дня я не замечал, сколько всего есть у обычного человека. Но скоро и этого не будет. Я подошёл ближе к поручням и забрался с ногами на периллы. Встал в полный рост, вестибулярный аппарат чисто инстинктивно восстановил равновесие. Я посмотрел вниз. Подо мной было немного деревьев, рядом с домом пролегала четырёхполосная дорога. Сейчас она была пуста. Понятное дело. Лететь далеко, но недолго. Не самая лёгкая смерть, но всё лучше, чем агонизировать от лучевой болезни. Если мне повезёт, приземлюсь на голову. Я широко вдохнул последнюю порцию свежего, не отравленного воздуха.

И вдруг это началось. Всё задрожало, как при десятибалльном землетрясении, уши заложило от дикого грохота, направление которого определить не представлялось возможным. Я пошатнулся на балконной ограде, меня опасно повело назад, но я, собрав все силы и активно замахав руками, перенёс свой вес вперёд и оторвал ступни от периллы, полетев головой вниз, навстречу избавлению. Вот и всё, земля резко понеслась навстречу мне. Несколько секунд свободного падения. Воздух засвистел, закладывая уши. Чувства обострились до предела, время будто замедлилось. Меня обдувал сильный ветер, дыхание спёрло, я закрыл глаза и расправил руки, будто пытаюсь взлететь. Шум опасно нарастал, но я не переживал, ведь я же точно успею… или нет? Я резко открыл глаза. Я пролетел половину пути и тут незримая, чудовищная сила изменила мой вектор падения, невидимой рукой перехватила поперек тела, так что затрещали рёбра и со всей силы впечатала меня в стену дома в котором я прожил всю жизнь. Голова взорвалась фонтаном боли, и я потерял сознание.

Темнота… бескрайняя темнота… здесь ничего нет, кроме темноты…

Резкая вспышка боли. Я застонал. Какого чёрта? Мёртвые не чувствуют боли! Остаётся только одно… Я с трудом разлепил веки. Яркий свет тут же ударил в глаза. Всё вокруг… красно-серое… небо заволокло свинцовыми тучами, они быстро плыли по небу, скручиваясь в спирали и вихри. Я медленно повернул шею, оторвав взгляд от неба. Этого не может быть… Никто не смог бы пережить такого. Ударная волна, сверх яркая вспышка, термическая волна, я ещё и упал с огромной высоты. Учитывая, насколько я близко к предполагаемому эпицентру, я должен был сгореть, как спичка! Я с трудом сфокусировал взгляд и увидел, что лежу рядом с развалинами того, что раньше было жилым девятиэтажным домом. Теперь это была просто груда кирпичей, не выстоял даже первый этаж. Однако, этой груды хватило, чтобы смягчить удар, если так можно выразиться. Кажется, я вытянул джек-пот в размере одной жизни, что шло вразрез с моими первоначальными планами. Я вернул голову в прежнее положение и устремив взгляд в небо, попытался поднести руки к лицу. Вышло это только с левой дрожащей рукой. Правая не собралась отвечать на нервные импульсы совершенно. Ощущая боль и тошноту, я с усилием приподнял голову, чтобы посмотреть на не двигающуюся руку. Конечность была изогнута под невероятными углами раз пять, из мест сгибов торчали желтовато-белые кости с обуглившимися кончиками. Кровь, конечно же, не шла – как может идти кровь, когда вся поверхность тела представляет собой сплошную красно-бурую корку ожога. Я пощупал левой рукой лицо. Волос, конечно же, не осталось, ощущения по коже было такое будто я отлежал всё тело. Онемение, понятно. Такая температура, конечно же, сожгла все мои нервные окончания на коже к чертям. Основными источниками боли сейчас были переломанные кости, сотрясение мозга и обожжённая глотка. Воздух вокруг был очень горячим, чертовски горячим. Очень хотелось сделать хотя бы пару глубоких вдохов, но даже те маленькие, что я делал прокатывались по гортани огненными столбами, и каждый вдох отдавался резью в груди, похоже сломаны рёбра и некоторые вонзились в лёгкие. Я ещё раз приподнял голову, чтобы посмотреть на ноги. Штанов на мне не было, возможно сорвало ударной волной, может сгорели. Ноги валялись на земле, немного подогнутые, кажется левая ступня повёрнута не совсем так как нужно, правая лодыжка была сломана, но без костей, высовывающихся наружу. Но это не особо важно, возможно у меня сломан позвоночник и встать я вообще не смогу. Я попробовал пошевелить ногами. С некоторой болью мне это удалось. Перед тем как откинуть голову обратно на землю я задержал свой взгляд на горизонте. Там расплывался огромный ядерный гриб серо-бурого цвета. Он был так близко… и как же мне удалось остаться в живых?

Ладно, это сейчас неважно. Важно, то что я смог примерно оценить повреждения… они летальны, но умирать я буду долго. Нужно закончить начатое… нужно… что можно сделать? Нужно узнать свои возможности к передвижению. По факту у меня есть только одна рука… Очень хочется спать. Отключится на пять минуток. Веки резко потяжелели, и я закрыл глаза.

Озеро… Мне снится озеро, в котором отражается тёмная синь неба и россыпь звёзд. Небольшой бревенчатый домик рядом. Это же рыбацкая хижина отца! Я перевёл взгляд на берег. А вот и я, сижу на пристани с удочкой, которая кажется уж слишком длинной в руках семилетнего пацана. Рядом мой отец, ещё молодой. Мы о чём-то говорим. Вокруг стрекочут сверчки, плещется вода и я не слышу слов. Подхожу поближе, раздвигаю заросли рогоза, мимо лица проносится большой светлячок. До меня доносится середина разговора.
∗ ∗ ∗

- … но ночью они обычно не спят, а охотятся. Ты можешь услышать их сейчас если прислушаешься – говорит отец.

- И правда, ухает! – отвечаю я.

- Видишь, даже ночью лес не полностью засыпает, а живёт. Это экосистема, здесь ничто не стоит на месте, непрерывный круговорот жизни.

- А он когда-нибудь останавливается? – спросил я.

- Да, к сожалению, всё имеет конец – вздохнул отец – так что, когда этот круговорот останавливается, он делает это навсегда.

- А наша планета тоже имеет конец?

Отец замолчал, долго думая над ответом. В детстве я был любознательным и часто изводил семью всякими неудобными вопросами.

- Да, сынок, у жизни на планете тоже будет своё завершение – осторожно пояснил он – но это будет так нескоро, что ты этого и не застанешь и даже твои правнуки не увидят.

- Это хорошо – подытожил я.

∗ ∗ ∗

Сильная режущая боль в лёгких… Я закашлялся, перевернулся на бок, срыгнул кровавой пеной. Начинаю думать, что вставать к шести утра по будильнику было не таким уж ужасным пробуждением. Я всё ещё здесь, лежу на горячих камнях, обдуваемый раскалённым ветром, всё ещё живой. Почему же я ещё не сдох?! Я расплакался. Из-за малого присутствия жидкости в организме слеза получилась по настоящему скупой. Нужно кончать это.

Стиснув зубы, сильным толчком здоровой руки я положил своё тело на живот. Рёбра затрещали, всё нутро отдалось болью. Ничего-ничего, зато так ползти намного удобнее. Немного подождав, пока раздвоенная картинка хоть немного сведётся я заприметил цель. Вот он, большой обломок кирпича, острый с одного конца, лежит в паре метров от меня. Нужно только подползти и даст Бог, мне хватит сил опустить это орудие милосердия себе на голову. Я часто задышал, легкие тут же кинжальными болями напомнили о том, что они проткнуты рёбрами, изо рта пошла кровавая пена. Ну-ну, это ещё цветочки, сейчас будет реальная боль. Я вытянул левую руку на максимум и ухватился за обломок арматуры. Он был чертовски горячий, но я не отпустил. Большая часть нервных окончаний уже отправились в ад, оставшиеся же позволяли держать эту штуку. Не бояться же мне ожогов в конце концов? С хрипом я начал подтягивать свою тушу. Ноги практически не слушались, лишь мелко подрагивая перебирали каменную крошку, абсолютно не помогая, скорее даже мешаясь. Тело заскользило по усыпанной горячим кирпичом земле. Я чувствовал каждый бугорок и впадину своим телом, каждый вставший поперёк камушек нещадно впивался в отбитые внутренние органы, под печенью оказался крупный кирпич, он сильно надавил на неё. Я срыгнул кровью с желчью. Во рту остался солёно-горький привкус. Я протянул тело на тот максимум, на который был способен, немного полежал, чтобы кровавая пелена перед глазами улеглась и оценил расстояние до заветного камня. Чёрт, ещё очень много. Я будто и не продвинулся! Я попытался закричать, но из обожжённой глотки кажется вырвался тихий хрип, который я и не услышал. Это меня немного удивило, даже боль отошла на второй план. Я попытался сказать что-нибудь, но не вышло, голосовые связки мне уже не подчинялись, если они у меня вообще остались. Кажется, я не могу говорить. Я пошерудил рукой по камням. Никаких звуков. Я только сейчас заметил, насколько тихо вокруг, а гул, который я слышал, видимо был последствием сотрясения мозга. Ну конечно, никакие барабанные перепонки не способны пережить такую мощную ударную волну. Как мне ещё повезло сохранить зрение? Впрочем, это уже не важно.

Правая рука не работала, потому пришлось продолжать левой. Это существенно замедлило работу, ибо рука очень быстро уставала, я делал очень долгие передышки, в частности, чтобы отдохнуть от разрывающей боли внутренних органов. Иногда я не находил нормальной опоры рукой и тогда пришлось цепляться за ровную поверхность, помогая непослушными ногами из-за чего я продвигался буквально по миллиметру. Примерно на середине пути задача показалась мне невыполнимой. Но, одно хорошо, у меня много времени и я могу заниматься этим хоть весь день.

И вот, да заветного кирпича оставалось совсем немного. Я подтянулся ещё немного и… съехал вниз. Чёрт! Здесь грёбанный пригорок! Но осталось так немного… я не намерен сдаваться, когда сделал столько шагов к цели. Настало время проявить всё оставшееся мужество. Я немного передохнул, собрался с силами. Нужно сделать рывок, и я его сделаю. Я подогнул руку под себя и напрягся всем телом. Медленно, но верно, тело, которое в последние сутки стало моим злейшим врагом, начало подниматься. Второй этап. Когда я оторвался от земли достаточно я собрал весь остаток сил и оттолкнулся ногами. Сделав таким образом неуклюжий прыжок вверх-вперёд я оказался на вершине Эвереста, прямо рядом с куском камня. Обрадованный, я крепко схватил его. Да, у меня получилось. Меня всегда отличала целеустремлённость, все это говорили. И даже сейчас я достигну своей цели. Нужно только немного полежать, перевести дух.

Я перевернулся на спину, в наиболее комфортное положение. Осталось последнее. Нужно ударить достаточно сильно. Настолько сильно, насколько могу. Я подремал немного с закрытыми глазами. Сердце часто забилось. Ну всё, можно. Я открыл глаза. Камень всё ещё в руке, я держал его настолько крепко, насколько мог. Довольно тяжёлый, это хорошо. Я несколько раз вдохнул и выдохнул. Пора. Я перевернулся на бок, на боль уже не обращал внимания. Совсем немного осталось. Я занёс согнутую руку, приблизил к виску, отодвинул, получше прицелился. А сейчас нужно ударить. Я сконцентрировал всю оставшуюся энергию в одной своей руке. Забавная метафора пришла в голову. Молот милосердия. Я улыбнулся, первый раз за сутки и опустил камень на голову.

Искры перед глазами. И без того сильная боль, усилившаяся в тысячу раз. Я почувствовал, как по виску потекла тёплая струйка. Недоста-то-чно силь-но… Нужно ещё… Я ещё раз поднял руку и опустил на голову. Громкий хруст, острый угол камня опустился глубже, чем раньше. Я прямо почувствовал, как кирпич проломил височную кость и достал до мозга. Но ведь от такого умирают! Кровь полилась ручьём. Чёрт, как же больно! Я сплюнул кровью. Ну же, я даже сознания не потерял! Я закричал неслышным криком и начал методично опускать камень на свою голову, попадая по разным местам, заливая кровью холмик и вызывая у себя перед глазами снопы искр и адский шум в неслышащих ушах. Почему! Я! Никак! Не могу! Сдохнуть!

Обессиленная рука разжалась и окровавленный кирпич выскользнул из неё, скатившись по уклону вниз, куда ручейком стекала кровь, набираясь в небольшую лужицу. Наверху, хрипло с присвистом дыша лежал человек, что мечтал умереть.

Маленький мальчишка глубоко задумался.
∗ ∗ ∗

- Но если у всего есть свой конец – обратился он к своему отцу – то это значит, что и я когда-нибудь умру.

Взрослый мужчина, отец мальчика задумался в поисках правильного ответа.

- Да, когда-нибудь мы все умрём – решил сказать правду отец – но это тоже будет не скоро.

- Нет – помотал головой мальчик – я не хочу умирать. Вообще.

- Понятно, что не хочешь – неловко усмехнулся отец. Было видно, что слова сына смутили его.

- Смотри, звезда падает – показал он на небо, желая сменить неудобную тему – загадай желание.

- Хочу никогда не умирать – сказал мальчик, глядя на усыпанный звёздами небосвод, который только что прочертила упавшая звезда.

Источник

@темы: рассказы, не своё

---

Жуткие коллажи Oliver Marinkoski

[эстерс]

@темы: картинки, не своё

---

Некоторые случаи внезапного исчезновения людей заставляют задумываться...

[Мэлис Крэш]

Рaccкaзaл oдин oпepaтивник.
Гoвopит, вызвaли нac тoгдa в oблacть, пpидopoжный oтeль нa ceвepe cтpaны. Ситyaция былa cвязaна c иcчeзнoвeниeм чeлoвeкa. Обычнaя ceмeйнaя пapa, мyж и жeнa лeт 40, ocтaнoвилиcь в oтeлe нa нoчь.
Нayтpo жeнa пpocнyлacь, a мyжa в нoмepe нe oкaзaлоcь. Двepь былa зaпepтa изнyтpи, вce вeщи, включaя мoбильник, дoкyмeнты нa мaшинy и дeньги, лeжaли пpи кpoвaти в oдeждe, штaны и кypткa были в нoмepe... Мaшинa кaк cтoялa, тaк и cтoит, пpocмoтpeли кaмepы нapyжнoгo нaблюдeния - никтo нe вxoдил и нe выxoдил, пpoвepили нoмep - никaкиx пoтaйныx кoмнaт нe oбнapyжeнo, пpoчecaли вcё в paдиyce килoмeтpa oт oтeля c coбaкoй - ничeгo!
По cлoвaм жeны, oни лeгли cпaть cpaзy, тaк кaк вpeмя былo пoзднee, жeнa гoвopит, чтo мyж нoчью xpaпит, тaк былo и в этoт paз, oн дo пocлeднeгo xpaпeл, a кoгдa oнa пepeвepнyлacь, oдним глaзoм зaмeтилa, чтo eгo в пocтeли нeт...
С тoгo мoмeнтa пpoшлo 5 лeт, мyжикa тaк и нe нaшли, a oпepaтивник этy иcтopию вcпoминaeт кaждый paз, кoгдa мы выпивaeм, гoвopит, зaкycывaя, - мы же пpoчecaли вce, yдивилo тo, чтo coбaкa нe взялa cлeд, oнa нюxaлa eгo вeщи и вoзвpaщaлacь к кpoвaти...
pikabu.ru/story/istoriya__6677491

@темы: это случилось на самом деле, городские легенды, не своё

---

Сега МегаДрайв

[Мэлис Крэш]

— Мам, у меня температура, — сказал Максим. Его круглое и мягкое лицо выражало страдание, а тонкий, не начавший ещё ломаться, голос дрожал. Мальчик закашлял.
Алёна потрогала красный лоб сына.
— Максик, в следующий раз, когда захочешь поднять себе температуру, придумай что-нибудь другое. Я вижу, что ты натёр себе лоб.
Максим горестно вздохнул. Стоило хотя бы попробовать. На дворе было 1 сентября 1995 года, и прямо на глазах 12-летнего Максима Тужилина сбывался его худший кошмар. Его ждала новая школа и новый класс. Толстого мальчика передёрнуло от страха. Он стоял в прихожей. На его плечах висел новый рюкзак, а в ладони был зажат букет цветов.
— Всё, Максим, беги в школу. Всё будет хорошо. Не ты первый, не ты последний, — успокаивающе сказала мать, погладив сына по короткостриженной голове. Про себя она не была так спокойна: три месяца назад муж уволился из Научно-исследовательского института, и им пришлось перебраться из Академгородка близ Новосибирска в Подмосковье, в город Электрокабель. Поближе к отцу Алёны, обещавшему устроить её Николая в свою фирму по продаже компьютеров. Ей здесь совсем не нравилось, и она страшно переживала за сына.
Максим ещё раз вздохнул, искоса посмотрев на маму (может, передумает?), и отправился на торжественную линейку. В желудке его будто бы поселилась холодная и склизкая лягушка, а ноги были ватными. Он спустился на лифте и пошёл вниз по улице, усыпанной первой осенней листвой. Похолодание в том году началось рано. Несмотря на не по-утреннему яркое солнце, было стыло и неуютно.
Обгоняя Максима, в сторону школы пронеслись двое старшеклассников такого разбойничьего вида, что мальчику совсем поплохело. В Новосибирске он учился в школе при папином НИИ, и его одноклассники были детьми старших научных сотрудников и институтских инженеров-технологов. Здесь же его ждала простая подмосковная школа. И, судя по впечатлениям, которые получила семья Тужилиных от двух месяцев проживания в Электрокабеле, жизнь в этом городишке была жёсткой и совсем непохожей на ту, что они знали раньше. Подмосковье приняло на себя всю тяжесть постперестроечной депрессии. Серость, нищета и безысходность владели Электрокабелем. Наркомания и насилие внезапно стали обыденностью, и частенько у ларьков, что окружали железнодорожную станцию, находили мёртвые тела. Уверенными в новой реальности чувствовали себя лишь плотные молодые люди в кожаных куртках и спортивных штанах, разъезжавшие на подержанных иномарках. Это была их охотничья эпоха, и они старались брать от жизни максимум возможного.
На школьной спортивной площадке царил обычный для 1 сентября праздничный хаос. Продираясь сквозь ряды одетых, кто во что горазд, детей и стараясь не помять цветы, Максим еле нашёл свой класс. Рядом с табличкой «7Б» он увидел группу подростков, над которыми возвышалась грузная и немолодая женщина. «Это Александра Васильевна, — с тоской подумал мальчик, — Классная руководительница».
Максим, чувствуя, как по вискам колотит паника, сделал несколько ватных шагов по направлению к своему новому классу. Ай, как страшно, — простонал он про себя, осторожно разглядывая одноклассников. Девочки выглядели слишком томными и взрослыми для 13 лет: неумело накрашенные лица, короткие юбки и бьющий издали резкий запах духов. Что касается мальчиков, то они показались Максиму вполне себе обычными — смущёнными и разговаривающими нарочито грубыми голосами.
Не успел он открыть рот и поздороваться с классной руководительницей, как оказался ею замечен.
— А вот и наш новенький, — воскликнула Александра Васильевна, хватая его за плечо. — Знакомьтесь, ребята, это ваш новый одноклассник. Миша Тужилин…
— Максим, — смущённо пролепетал мальчик.
— Извини, родной… Максим Тужилин, — сказала учительница. И добавила, — Максим приехал к нам из Сибири. Наверное, у него, как у всех сибиряков, железный характер, так что никому себя обижать он не позволит. Правда ведь, Максим?
Максим смутился ещё больше и опустил голову. Класс без энтузиазма прореагировал на нового одноклассника. Некоторые девочки закатили и отвели глаза. Да и мальчики, казалось, сразу же забыли о его существовании. «Ну, и хорошо, — вздохнул про себя Максим. — Лучше уж пусть совсем не замечают. Самое главное, чтобы не замечали. Сяду где-нибудь сзади и стану самым незаметным человеком на Земле. Буду сидеть и представлять, что я — Язон дин Альт».
Однако незамеченным остаться не получилось.
— Жирный, а, жирный, — раздался шёпот за спиной Максима.
Шёл классный час. Тужилин сидел в самой середине класса за одной партой с красивой и надменной девочкой. Сам бы он ни в жизнь не посмел даже взглянуть на такую красавицу, не то что — рядом сесть. Но Александра Васильевна, воспылавшая к новичку необычайной приязнью, сделала худшее, что могла. В начале первого урока, она рассадила 7 «Б», по одному, ей лишь понятному, принципу. В том числе, поместив пунцового от страха и неуверенности в себе Максима рядом с первой красавицей класса — Наташей Воротниковой.
— Жирный, блин, я тебе говорю, — вновь услышал Максим. — Ты кто такой…
— Ну, вот — печально подумал он. — Вот оно.
— Кумадей, — громом разнёсся над классом голос учительницы. — Кумадей, встань.
За спиной послышался скрип отодвигаемого стула.
— Я ничего не делал, Александра Васильевна, — послышался развязный голос.
Максимова соседка по парте, хихикнув, обернулась. Скрепя сердце, посмотрел назад и Максим.
— Я смотрю, Кирилл, ты удержу по-прежнему не знаешь, — грозно сказала учительница. — И так на второй год остался…
— А что я делаю-то? — нагло спросил долговязый подросток с обветренным злым лицом. Он так жутко зыркнул на Тужилина, что тот сразу отвёл глаза.
Пока Александра Васильевна препиралась с длинным хулиганом, Максим принялся грустно вспоминать, как хорошо ему было в старом своём классе. В Академгородке остались друзья. Толик — товарищ закадычный: у него дома были приставка «Денди» и щенок добермана. Валька и Санька — братья-близнецы, с которыми он лето напролёт гонял на велосипедах по окрестностям НИИ. Маша Кореева — некрасивая, но очень добрая девочка. С ней Максим обменивался книжками. Они вместе любили фантастику и, наверное, она тоже вспоминала о нём. А здесь…
Школьный час закончился, и 7 «Б» отправили по домам.
Максим спустился по ступеням школьного крыльца. Здесь его уже ждали.
— Ну, что, жирный, — сказал Кумадей. — Пошли.
И они пошли. Впереди шёл Кумадей, на ходу доставая из заднего кармана джинсов пачку сигарет, а за ним — онемевший от ужаса Максим. «Хоть бы просто ударил, — думал Тужилин. — Врежет, и, может, больше не будет лезть».
Они зашли за школу и оказались у заброшенной просевшей веранды. Здесь воняло мочой, а под ногами хрустело битое бутылочное стекло и использованные шприцы.
Кирилл сел на корточки, закурил и уставился на Максима. Толстяк по-прежнему стоял на месте и не знал, как себя повести. Наконец, Кумадей сплюнул и спросил:
— Ты откуда такой, а?
Максим осторожно пожал плечами. Может, обойдётся ещё? — с надеждой подумал он.
— Мы переехали. Из Новосибирской области… — тихо сказал мальчик.
— Ясно. А ты что — крутой, жирдяй?
— Я не крутой, — ещё тише пролепетал Максим.
— Вот я и говорю: приехал такой весь-из-себя, и типа «круче всех». Думаю: вломить тебе или просто грохнуть…
Голос у Кумадея был злой, но какой-то ленивый. В холодном воздухе медленно плыл табачный дымок. Где-то в школе орали разыгравшиеся первоклашки. Кумадей замолчал, сверля Максима недобрым взглядом. Затем он выкинул сигарету, встал и подошёл вплотную к толстяку. Максим обмер. Кирюха был выше его на пару голов, поэтому хулигану пришлось наклониться к нему, чтобы выцедить:
— В «Сегу» режешься?
Максим остолбенел. Он ожидал всего, чего угодно, но — такого…
— Нет, — признался мальчик. — Я только в «Денди» играл.
Кумадей усмехнулся.
— Чепушила… Ладно, повезло тебе. Сегодня я добрый. Пошли ко мне. У меня дома приставка есть.
Максим замялся. Предложение было не просто заманчивым. Поиграть в Sega Megadrive было мечтой многих миллионов детей и подростков, у которых не было дорогой 16-битной приставки. Но даже такой соблазн перекрывался страхом перед жутким Кумадеем. Мало ли, куда заманит, — подумал Максим. Последнее, что он сделал бы в этой жизни — доверился долговязому хулигану.
— Я не могу. Мне… это… домой надо.
Кирилл ничего не ответил. Просто схватил его за складку на пухлом боку и изо всех сил сжал жёсткими пальцами. Максим вскрикнул от боли и попытался отпрыгнуть назад. Ничего у него не вышло. Кумадей держал его крепко, словно в тисках. Невыносимый жар от боли разбегался по всему телу. Вдобавок к этому мучитель ещё и хлёстко ударил Максима по лицу тыльной стороной ладони. Ловко так — снизу вверх.
— Ты меня не понял, что ли? Я тебе сказал: пошли, жирный!
Чувствуя, как на глазах выступают слёзы, Максим кивнул. Чудь помедлив, Кирилл отпустил свою жертву. Затем ещё раз сплюнул себе под ноги, развернулся и пошёл в сторону школьных ворот. Максим, украдкой потирая ущипнутый бок, побрёл за Кумадеем. А про себя подумал: «Был бы я, как Язон дин Альт… Вот уж тогда бы я тебе врезал!»
Электрокабель — город маленький, поэтому долго идти Кириллу и Максиму не пришлось. Миновав ржавые гаражи и свалку, они вышли на окраину городка, где за облупившимися хрущёвками пролегала железная дорога, а за ней — дремучий лес. Максиму было и так не по себе, но от вида подъезда, в который направлялся неумолимый Кумадей, стало ещё хуже. Синяк от щипка ныл, но мальчик не думал о боли. То, что происходило с ним, было нелепым и унизительным, и Максиму на мгновение стало любопытно, чем закончится этот донельзя поганый день. И место было таким унылым и заброшенным, что от него просто веяло безысходностью. Тужилину вновь захотелось заплакать. Может, сбежать? — подумал он. Однако, кинув полный ненависти взгляд на худого и спортивного Кумадея, понял, что ни убежать, ни стукнуть обидчика как следует, у него не получится. Вокруг было тихо, как под одеялом. Где-то неподалёку должно было находиться шоссе, но гул проносящихся мимо Электрокабеля автомобилей до этой улицы почему-то не доносился. Местных жителей тоже не наблюдалось. Улица казалась вымершей, и даже вездесущего сохнущего белья на балконах Максим не увидел. Жуткое было место. Неживое.
Также мертвенно пусто было и в подъезде хрущёвки. Максим поднимался по пахнущей сыростью и застарелой плесенью лестнице вслед за Кумадеем, осторожно поглядывая по сторонам. Во многих квартирах отсутствовали входные двери. Сквозь дверные проёмы были видны пустые однокомнатные квартиры с ободранными стенами. Уже на третьем этаже до юного Тужилина дошло.
— Кирюх, — испуганно позвал он. — А у вас что — не живёт никто больше в доме?
— Не, не живёт, — ответил Кирилл. — Батя всех отселил давно.
Батя? Отселил? — удивился Максим, но спросить о том, кем работает отец Кумадея, не решился. Бандит, небось, — решил мальчик, не особенно удивившись. А чему тут удивляться? Когда мама ссорилась с папой, она частенько говорила, что лучше быть бандитом, как её младший брат, чем сидеть с «голой задницей», как папа.
Наконец, они поднялись на пятый этаж. Максим слегка запыхался, однако отметил, что дверь у Кумадеев была богатая — железная, с зеркальным глазком. Кирилл вдруг повернулся и многозначительно посмотрел на него.
— Если скажешь бате, что я курю, тебе — хана. Лучше сразу вешайся, — прошептал он.
Затем Кумадей достал из кармана джинсов ключ и открыл дверь.
Кирилл не стал зажигать свет, хотя в прихожей однокомнатной квартиры было темно. Он стянул кроссовки нога об ногу и, не говоря ни слова, прошёл в единственную комнату. Максим вздохнул и принялся развязывать шнурки. Пока стягивал ботинки и укладывал в углу рюкзак, разглядел висевшую на крючке военную шинель с погонами. Ему хотелось пить. И домой… никогда ещё так страстно не мечтал он оказаться в своей комнате и поваляться на кровати с книжкой. Сейчас бы он перечитал Гаррисона… нет, лучше Желязны. «Вот, сволочь, — подумал Максим про Кумадея. — И чего он ко мне прицепился?»
Максим вошёл в комнату. Она была обычной, типовой для хрущёвки. Как и полагалось, пол покрывал большой ковёр. Тут же — стенка с книжками и видеокассетами, а также старый диван с огромным меховым псом-игрушкой. Часть комнаты загораживал большой шкаф, из-за которого виднелся краешек кровати. У окна — огромный новый телевизор, видеомагнитофон и приставка «Сега МегаДрайв» с двумя джойстиками. Вокруг в беспорядке лежали картриджи.
Впервые за день у Максима перехватило дыхание не от страха, а от восторга. Все ужасы его в мгновение забылись, а пульс учащённо забился. Ещё бы…
— Ух, ты! — завистливо произнёс он, сглотнув слюну.
Дизайн 16-битной приставки был настолько не «от мира сего», что Максиму вдруг представилось, как этот идеальный предмет вдруг отрывается от пола и с тихим технотронным звуком вылетает в форточку. Затем стремительно набирает скорость, пронизывает атмосферу и, наконец, достигает космоса. Там его обязательно встретит материнский корабль, экипаж которого использует форму японской игровой приставки для того, чтобы хитро замаскировать дроида-разведчика.
Из-за шкафа, где стояла кровать, раздался голос.
— Сынок, это ты?
Максим вздрогнул от неожиданности, а Кирилл ответил.
— Я, пап.
— Ты кого с собой привёл, Кирюш?
Голос был противный: скрипучий, но не старческий. Высокий и режущий, он, без сомнения, принадлежал взрослому мужчине. Слово «сынок» произносилось приторно, фальшиво и даже как-то кокетливо, отчего юный Тужилин сразу ощутил неприязнь к тому, кто так неестественно выговаривал это слово.
— Это одноклассник мой, — сказал Кумадей-младший, включая телевизор с пульта. — Его зовут… тебя как зовут, жирный?
— Меня Максимом зовут, — представился мальчик, робко переминаясь с ноги на ногу.
Противный голос за шкафом хихикнул.
— Ой, хорошо как. А я — Леонид Борисыч. Но ты меня дядей Лёней можешь называть. Просто так, по-свойски, — проскрипел Кумадей-старший. И добавил. — К моему Кирюше редко друзья приходят. У него характер плохой, и никто с ним дружить не хочет. Вы играйте-играйте, я вам не буду мешать, мальчишечки. Приболел я, на кровати лежу.
Тем временем, Кирилл успел вставить в приставку картридж и усесться прямо на ковёр. «Какая у него рожа злобная да противная, — раздражённо подумал Максим. Он помедлил и сел на пол рядом с Кумадеем. — Всё правильно твой папа говорит: плохой у тебя характер. Только и можешь, что силой заставлять себя слушаться, урод».
Экран телевизора замерцал вступительными кадрами игры. Глаза Максима радостно заблестели. Это была «Контра» — но не та, привычная, 8-битная, в которую долгие часы играл он в Академгородке со своим приятелем Толиком. Это была совсем другая игра с тем же названием — более яркая, чёткая, с плавно движущимися персонажами, вооружёнными автоматами.
— Класс! — прошептал мальчик. Кирилл Кумадей усмехнулся.
— Вначале легко будет, но потом уже следи внимательно за врагами. И не забудь, жиртресина, что сверху будут подарки падать. Лови их, понял?
Максим заворожённо кивнул.
Непривычно толстый джойстик удобно устроился в руках, а сама игра буквально загипнотизировала мальчика. Он был просто счастлив — по-детски незамутненно и восторженно. Фигурка бойца с автоматом подчинялась его воле: на экране всё взрывалось; стрекотали выстрелы и раздавались крики погибающих врагов. Поэтому Максим не сразу обратил внимание на шум сзади.
На другом конце комнаты что-то происходило. Кровать оглушительно заскрипела. Раздался тяжёлый вздох. Затем Максим услышал нечто, что отвлекло его от игры.
Кто-то медленно передвигался по комнате в его сторону. Поздороваться надо, — подумал мальчик. Но, как только собрался Максим повернуться и глянуть на Кумадея-старшего, перед его лицом возник крепкий, пахнущий табаком кулак Кирилла.
— Попробуй только повернуться, козёл, — прошипел Кумадей-младший. — Я тебя грохну, в натуре говорю. Батя не любит, когда на него смотрят. Не ворочай башкой, короче. Понял меня?
Максим испуганно кивнул. А сзади послышался голос. Он был совсем рядом. Мальчик удивлённо подумал: «Вот странно — голос-то не сверху раздаётся». Как будто папа Кумадей не шёл, а полз по ковру.
— Максимк, а родители твои где работают?
Кирилл поставил игру на паузу. Максиму стало ещё больше не по себе.
— Папа — в компьютерной фирме, а мама — дома.
«А почему на него посмотреть нельзя? — подумал он. — Совсем страшный, что ли?»
Он искоса взглянул на Кирилла. Тот заметил и исподволь снова показал ему кулак.
— Это хорошо, — проскрипел Кумадей-старший. Его противный голос послышался уже у самого уха Максима. — Семья дружная, сразу видно. И мама дома сидит, и папа работает. Деньги в дом приносит.
Мальчик почувствовал тепло от его дыхания на своём затылке. А затем папаша Кирилла жадно принюхался. Это было так противно и неприятно, что Максима передёрнуло. Что-то было совсем не так, и на мгновение вдруг толстяку пригрезилось, что за его спиной сидит огромный пёс и внимательно его обнюхивает. Даже не пёс, нет… волк!
Наконец, сопение сзади утихло, и Максим с облегчением понял, что Кумадей-старший уполз к себе на кровать за шкаф. Кирилл, который терпеливо ждал всё то время, пока его отец обнюхивает Максима, снял игру с паузы. Вновь зазвучали выстрелы и грохот взрывов.
Кирилл и Максим играли два часа. Потом Кирилл положил джойстик на ковёр.
— Всё, хорош на сегодня. Жрать охота. Давай, толстый, двигай домой. Нормально поиграли.
Максим, с удивлением почувствовав укол сожаления, послушно встал и направился в прихожую. По пути он опасливо глянул на платяной шкаф, за которым скрывался странный папа Кумадея. Шкаф был старым и щербатым. На одну из створок был приспособлен плакат со Сталлоне в тёмных очках и надписью Cobra, а на другую — женщина с голой грудью и развратно-недоумённым взглядом.
— Максиимк, — вдруг протянул Кумадей-старший. — А, Максимк…
Максим вздрогнул, насторожился и зачем-то кивнул.
— Максим, приводи в следующий раз родителей в гости, — сказал дядя Лёня. — Давно у нас гостей не было. Я с твоими папой и мамой посижу, а вы с Кирюшкой поиграете в приставку. Передай им моё приглашение. Обязательно, передай, слышишь? И телефончик свой скажи…
— Да, дядя Лёня, передам, — оторопело ответил толстяк. И, запинаясь, проговорил номер телефона.
Кумадей-младший угрюмо зыркнул и, дождавшись, пока Максим наденет ботинки и выйдет из квартиры, молча закрыл за ним дверь.
Наконец-то, — радостно подумал Тужилин и бросился бежать вниз по лестнице пустого дома. Он выбежал из подъезда. Посмотрел на подаренные дедом часы. 15-40. Чёрт, мама ругаться будет. А мне ведь ещё за учебниками в школу надо забежать…
И тогда Максим с ужасом понял, что забыл ранец в квартире Кумадеев. Он застонал и схватился за голову.
— Вот, блин! — вслух воскликнул Максим. — Придётся вернуться.
Перепрыгивая через две ступени, он добрался до пятого этажа. Тяжело дыша, позвонил в дверь Кумадеев. Через мгновение, с замиранием сердца, услышал приближающиеся шаги. Хоть бы Кирюха открыл, а не папаня его жуткий, — испуганно подумал он.
В глазок кто-то посмотрел. Затем раздались звуки отпираемых замков. Дверь открылась, и на пороге возникла высокая и худенькая девушка. Очень красивая. С короткими светлыми волосами. Максим от изумления пролепетал:
— Здрасьте! А Кирилла позовите, пожалуйста.
— Забыл что? — грубо спросила девушка безо всяких приветствий.
— Рюкзак, — ответил Максим, краснея, как рак.
Девушка оглянулась и, увидев школьный рюкзак, протянула его толстяку.
— Спасибо, — сказал мальчик. Девушка кивнула и закрыла дверь.
Максим спустился по лестнице, вышел на улицу и направился домой. И всю дорогу до школы думал о том, какая красивая у Кирилла сестра. На кухне, наверное, сидела, пока мы в «Сегу» резались, — размышлял он.
На вопросы растревоженной матери Максим ответил односложно. Да. Был в гостях у одноклассника. Нет. Не обижали. Про приглашение в гости к Кумадеям он решил умолчать. «Ну его! Ещё с родителями в этот жуткий дом идти? Нет уж…». Но сам про себя нет-нет да и подумывал о том, что у Кирилла он видел много картриджей, а поиграть они успели лишь в одну «Контру». Да и про симпатичную сестру его он тоже вспоминал. Это было волнующе и приятно одновременно.
Следующий день в школе Максиму даже понравился. На первом же уроке алгебры он получил пятёрку, а на английском его похвалил учитель. На перемене к нему подошли мальчики-одноклассники. Один из них, назвавшись Пашкой Алексеевым, шёпотом спросил:
— Тебя ведь Максом зовут? Это тебя вчера Кирюха Кумадей поймал? Бил, не?
Максим схитрил.
— Нет, — важно проговорил он. — В гости позвал. Играли у него в «Сегу».
Ребята удивлённо переглянулись.
— Ты к нему домой ходил?
— Ну, да.
— Зыко! — восторженно прошептал Пашка, а смешной коротышка Игорек Шляпенко завистливо вздохнул. — А правда у него там телик здоровенный стоит и картриджей дофига?
Максим кивнул.
— А ты к нему почему не ходил? — спросил он.
— Нет, ты чего, — ответил Пашка. Остальные кивнули в подтверждение его слов. — Он звал нас сто раз, но как-то стрёмно. Ты чего — не в курсе, что у них там целый дом пустой стоит? Да я в жизни туда не пойду. К его бате даже менты и бандосы не суются.
Максим слушал, а про себя думал: рассказать ребятам про жуткого и странного папашу Кумадея или не стоит? Лучше, не стоит. Как представил, что дойдёт его рассказ до Кирилла. «Этот меня не пожалеет, — подумал он. — Такой и ножом может пырнуть. Промолчу лучше — целее буду». Но про себя всё же решил, что к Кумадеям — ни ногой. «Пусть бьёт хоть до смерти, но никуда я с ним не пойду. Если что, родителям расскажу. Пусть меня потом в школе задразнят, но зато отвяжется от меня».
Когда он выходил из школы, то опасливо поглядывал по сторонам. Вдруг опять Кумадей появится? Сегодня Кирилл на уроки не пришёл, и было заметно, как рады учителя этому обстоятельству. Не было Кумадея и на школьном дворе. И довольный Максим пошёл домой, пиная опавшие листья и болтая с Пашкой, что жил, оказывается, в его же доме.
Ночью Максима грубо вырвало из сна. По квартире раздавался телефонный звонок. Не надо брать трубку, — спросонья подумал мальчик, лёжа в кровати в своей комнате. — Позвонит-позвонит и перестанет. Однако послышались шаги, а затем раздался сонный и недовольный голос матери.
— Алло! Я вас слушаю.
В трубке ей что-то ответили. А потом мать произнесла спокойным и тихим голосом.
— Коля, подойди. Это тебя.
Из спальни родителей раздалось ворчание отца. Через некоторое время Максим услышал его голос.
— Да, конечно. Мы выходим. Через полчаса. Я ему сам скажу.
Странно как, — подумал Максим. — Куда выходим? Зачем? Ночь же на дворе.
И верно — родители вели себя очень странно. Алёна зашла в комнату к сыну и включила свет.
— Одевайся, Максим.
— Зачем? — спросил мальчик. Ему вдруг стало очень страшно. Он сидел в кровати и непонимающе смотрел на мать.
— Мы идём в гости, — ответила Алёна. Голос у неё был монотонный и ровный.
— Какие «гости»?! — изумился Максим. — Мам, ты чего?
Ответа он не услышал.
Наконец, унылый Максим оделся и вышел из своей комнаты в прихожую. Там его ждали родители. Отец нарядился в костюм и даже повязал галстук, а мать была в своём любимом коротком платье.
Было 2-20 ночи. Максим и его родители молча шли по тёмным улицам Электрокабеля. Мальчик часто зевал и тёр заспанные глаза. Про себя он решил: раз родители куда-то собрались, то, значит, так и надо. Тишину прерывали лишь далёкие пьяные крики со стороны ларьков, что облепили единственный городской проспект. Ночь в этом городе была не самым лучшим временем для прогулок. Быстрым шагом Тужилины миновали Максимову школу, обошли длинный дом и углубились в тёмные дворы. Фонари здесь работали через один, поэтому, выходя из кругов света, они попадали в непролазный мрак, чтобы затем вновь вынырнуть на освещённую сторону.
Родители молчали. Любые попытки завязать с ними разговор встречались молчанием. Вскоре Максим перестал спрашивать. Он и сам догадался, куда лежит их путь.
Впереди показался знакомый дом. Ночью он выглядел настолько зловеще, что Максиму захотелось схватить родителей в охапку и бежать прочь, не разбирая дороги. У подъезда горел тусклый фонарь, освещая мёртвые окна и полусгнившие балконы. Скрипнула дверь, и они очутились на лестничной площадке. Впереди шёл папа. В полной темноте он безошибочно провёл семью на пятый этаж и позвонил в дверь. Ничего себе, — подумал Максим. — Как будто он здесь раньше бывал.
Сначала за дверью была тихо, и Максим даже понадеялся, что им никто не откроет, и они смогут пойти домой. Но его мечте не суждено было сбыться. Дверь открыл нарядно одетый Кирилл — причёсанный, в пиджаке и при галстуке. До Максима донёсся запах взрослого мужского одеколона. Кумадей-младший неожиданно вежливо поздоровался с родителями Максима, а ему самому — с улыбкой пожал руку.
В этот раз крохотная прихожая Кумадеев была ярко освещена. Пока Максим и его родители снимали обувь в прихожей, мальчик разглядел на вешалке новые вещи, которые в прошлый раз он не видел. Рядом с форменной шинелью висели явно дорогой кожаный пиджак и щегольское пёстрое кашне. На полу стояли пара начищенных до блеска мужских туфель с острыми носками. Гости что ли у них ещё? — подумал Максим, проходя вслед за родителями в комнату.
Ярко горела люстра. У шкафа, за которым скрывалась кровать с больным отцом Кирилла, стоял стол, на котором не было ничего, кроме столовых приборов — ножей и вилок. А за столом сидел молодой ещё мужчина — лысый, здоровый, как бык, в рубахе и модной жилетке в серую клетку. На столе перед ним лежал пейджер. Вид у мужчины был настолько говорящий о его ремесле, что сомневаться не приходилось — перед ними находился типичный подмосковный бандит. Упрямое и агрессивное лицо его было спокойным и неподвижным. На вошедших он не обратил ни малейшего внимания.
— Здравствуйте, гости дорогие! — раздался приторный голос Кумадея-старшего. — Прошу прощения, что потревожил вас среди ночи, дорогие мои Тужилины, но уж больно с вами познакомиться хотелось. Садитесь за стол, родные. Сейчас Кирюшка всё для чая принесёт. А я скоро выйду. И да, познакомьтесь с Сергеем. Сергей — жених моей дочки. Так что, посидим с вами по-семейному, потреплемся, пока дети в приставку поиграют.
Кирилл кивнул и ушёл на кухню. Родители послушно сели. Они по-прежнему молчали. Вид у них был очень странный. Максим с ужасом увидел, что лицо мамы превратилось в застывшую маску. Парализовано было и лицо отца: из чуть приоткрытого рта на подбородок стекала тонкой ниткой слюна.
— Пап, ты чего? — жалобно спросил Максим. — Что с тобой?
Николай, как и раньше, ничего не ответил. Лишь с трудом повернул к сыну восковое лицо.
— Всё хорошо с ним, Максимушка, — изрёк из-за шкафа Кумадей-старший. — Устал папа твой после работы. Сам представь: старается он, ради вас с мамой, себя не жалеет.
Максим почувствовал, как в горле его застрял жёсткий и колючий ком. Нам надо уйти отсюда, — подумал он.
— Не надо вам никуда идти, — снова послышался дребезжащий голос папаши Кумадея. — Всё хорошо. Сейчас чаёк попьём, и ещё лучше станет.
Так и стоял Максим, потерянно глядя на своих родителей. Те смирно сидели за столом. Лишь изредка отец механическим, неживым движением поправлял галстук, а мама одёргивала платье. Повторялось это с равномерной частотой.
А потом пришёл Кирилл. Ничего к чаю он не принёс, зато под мышками у него были зажаты два таза. Ни слова не говоря, Кумадей-младший споро и привычно пристроил их под безвольные тела папы и мамы Максима.
— Это ты зачем делаешь? — быстро проговорил Максим, глядя на странные приготовления.
— Надо так, — ответил Кирилл. — А ты садись у приставки. Сейчас я дело доделаю и в «Мортал Комбат» рубанём. Слышал про такие драчки?
— Слышал, конечно, — уныло ответил Максим. Затем ноги, помимо его воли и желания, сами понесли мальчика в сторону телевизора. Тем временем, Кирилл вновь убежал на кухню. Спустя мгновение, оттуда выскочила с ещё одним тазом в руках девушка — та самая, которую видел Максим два дня назад.
— Чур, я за Саб-Зиро буду, — заявила она, подсовывая таз под ноги бандита. — Это тебе не «Контра». Здесь надо друг с другом биться. Я тебя, жиртрес, любым бойцом сделаю, ты не сомневайся даже.
Максим не знал, что сказать. Я сплю, наверное, — подумал он. — Сейчас вот ущипну себя и проснусь. Глядя на длинные ноги кирилловой сестры, он изо всех сил цапнул себя за пухлое предплечье. Во сне это срабатывало. Сработало и сейчас: Максим не почувствовал боли и оттого даже успокоился. Зарождающаяся паника никуда не делась, но сбежала куда-то на периферию сознания.
— Ну, начнём, пожалуй, — прозвучало из-за шкафа. — Ты, Максим, отвернись, не надо тебе на это смотреть.
Максим вздрогнул, ибо почувствовал, как невидимая сила ухватила его за голову и повернула лицом к телевизору. Тело его парализовало. Мальчик было сорвался в крик, однако же ни пошевельнуться, ни сказать что-либо он не мог. Перед ним темнел выключенный телевизор, в котором искажённо и смутно отражалась вся комната. И тогда Максим понял, почему не могут пошевелиться его родители и статуей застыл бандит по имени Сергей.
Как и в прошлый раз, кровать заскрипела от тяжести переваливающегося на бок, чтобы встать, тела. Вслед за тем, Максим услышал мерный гул. Звук этот исходил одновременно отовсюду и чем-то отдалённо напоминал дальний шум машин. Гул то нарастал, то отдалялся. Максим непонятным образом чувствовал силу, что наполняла этот шум. Тела людей, сидевших за столом, вдруг начали двигаться. В тусклом отражении экрана Максим увидел, как его родители и бандит принялись раскачиваться взад и вперёд, а руки их — подниматься и опадать, будто управляемые невидимыми нитями. Это не мои папа и мама, — сказал про себя Максим. — Это куклы.
Тело его было по-прежнему скованно. Люди за столом, не прекращая раскачиваться, одновременно взяли что-то со стола. Максим, как мог, напряг зрение, но не разглядел — всё же, не в зеркало смотрел. Затем каждый из сидевших замер, поднял руку и резко провёл себе по горлу. Мгновение ничего не происходило, а затем на шеях родителей и бандита проявились полосы, из которых толчками начало выливаться что-то тёмное. По маминому платью стремительно растеклось пятно.
Гул стих. Сама собой открылась форточка, и в комнату ворвался холодный воздух. Максим сглотнул слюну и заставил себя отвести глаза от экрана телевизора. Нет, всё-таки это сон. Страшный такой, в котором папа и мама умерли. Скоро проснусь, — окончательно решил он.
— Вот теперь можно, — послышался голос Кумадея-старшего. Затем он вышел из-за шкафа.
Теперь я знаю, что точно сплю, — подумал Максим. В отражении телевизора были плохо различимы детали, но мальчик ни капли не сомневался в том, что Леонид Борисович Кумадей — не человек. Грузно переваливаясь, к столу двинулось бесформенное, бледно-серого цвета существо. В свете люстры блестела чешуя, покрывавшая тело твари. Двигалась она на четвереньках, почти прижавшись к полу, медленно и неповоротливо. «Интересно, — подумал Максим, разглядывая существо. — А Кирюха кто?»
— Кирюшка-то? — вслух ответил ему Кумадей. — А сейчас сам увидишь.
От стены отделилась фигура девушки, которая всё это время стояла неподвижно. Она подошла к существу и встала перед ним на колени. Через мгновение изумлённый Максим увидел, что девушка и есть Кирилл: за долю секунды женское тело деформировалось и приобрело знакомые черты мальчика-подростка. Неуклюжее тело монстра чуть приподнялось и всосало в себя тело Кирилла. «Хорошо, что я сплю, — заключил Максим. — А то бы стошнило».
— Нет никакого Кирилла. И девочки, которую, кстати, Анечкой зовут, тоже нет, — хихикнула тварь. — Это всё я один.
Кумадей подобрался к тазу, в который успело натечь из шеи бандита, и принялся жадно лакать. Осушив таз и сытно отдуваясь, тварь поползла к следующему тазу, над которым склонилось одервеневшее тело мамы Максима.
— Мы давно здесь живём, Максимк. Ещё города не было, когда мы здесь появились. И вот как бы нам да не жить, если получается.
Он подкормился из таза с кровью Алёны Тужилиной и двинулся к мёртвому папе Максима, приговаривая:
— Есть у меня Кирюшка да Анечка. Кирюшка мне одних приводит, а Анечка — других. Вот так, раз в год приходится вас в гости звать. Один раз позвал — целый год отдыхаю. Некоторым звоню сам, чтобы ко мне пришли. Как папка с мамкой твои… Они поддатливые, не то что — многие. Позвонил, погудел в трубку и всё. Пришли.
Кумадей осушил последний таз с кровью. Затем повернулся в сторону Максима и, сопя, двинулся к нему. Мальчик смотрел в отражение, как приближается его смерть, и настойчиво пытался проснуться. Ничего не получалось.
Внезапно Максим почувствовал, что тело его сверху до самого пояса обрело чувствительность. Однако ноги были по-прежнему парализованы. Длинная, покрытая чешуёй рука, вывернутая под неправильным углом, ловко вставила в приставку картридж, а затем щёлкнула пультом от телевизора. И только тогда Максим понял, что не спит, и заплакал.
Раздался тихий треск, напомнивший мальчику звук разрезаемого арбуза. Дома арбуз всегда резал папа, а Максим с мамой сидели за столом и наблюдали, как ловко он управляется с ножом.
Вблизи кто-то кашлянул.
Это был Кирилл. Он уселся рядом с Максимом, сложив ноги по-турецки, и зевнул.
— Бери джойстик, Язон дин Альт, — сказал Кумадей. — Три раунда в «Мортал Комбат» сыграем. Победишь — отпущу. Проиграешь — батя съест. Готов, жирный?
Максим вздохнул, вытер слёзы и взял в руки джойстик. Он решил пережить эту ночь. Во что бы то ни стало.

pikabu.ru/story/sega_megadrayvprodolzhenie_v_ko...

@темы: дети, рассказы, сущности, не своё

---

Крипи-истории

[эстерс]

Пожалуй, любого, у кого в доме живет кошка, иногда доводило до ужаса то, как питомец сидит, неподвижно уставившись куда-нибудь в угол или на потолок, а потом вдруг начинает медленно пятиться из комнаты. Так вот, это вы еще легко отделались. Ведь животные не могут рассказать, что же они там увидели. Другое дело дети. Хотя малыши выглядят милыми и невинными, именно они порой выдают такое, от чего волосы на затылке сначала седеют, а уже только потом начинают вставать дыбом.

Участники сообщества для родителей ведут своеобразную летопись детских фантазий. Все началось с одного поста, под ним быстро набралось больше 1 000 комментариев, тему подхватили и в отдельных тредах. Мы в AdMe.ru прочитали все эти истории и уже неделю не выключаем по ночам свет.


Нашему младшему 3 годика, до недавнего времени он еще спал с нами в комнате. Был у него как-то период, когда он истерически плакал и говорил, что в зеркале корова. Мы, конечно, смеялись и не обращали внимания, пока посреди ночи собака вдруг не подскочила и не начала лаять на зеркало. Я после этого помыла зеркало святой водой, и вроде корова пропала.

Моя в 2 года видела у люстры мальчика, который плакал. Дело было в сумерках, и в комнате были я и ее братья. Дочка смотрела периодически на люстру, а потом общалась с нами и в какой-то момент сказала: «Ну долго он еще плакать будет?» После расспросов показала на люстру и сказала, что там плачущий мальчик. Через несколько дней все повторилось.

К моему сыну в 7 лет начал приходить друг. Зовут его Ганди. Чаще всего он приходит ночью. Сын рассказывает о нем очень спокойно. Говорит, что его вместе с родителями убили, но он как-то остался духом и давно ищет себе друга. Сын согласился с ним дружить. Приходит Ганди редко, и у них есть свой условный знак, когда ребенок может его позвать. Спрашиваю: зачем ты его зовешь? Сын говорит, что он дает ему советы, как поступать в каких-либо ситуациях.

До 3 лет ребенок рассказывал, что родителей выбирал сам, а показывал их ему дядя по имени Смотритель.

В старой квартире дочь все время говорила, что какая-то старуха купается в ванной.

Моя дочка, когда спать идем, смотрит на потолок и начинает улыбаться и смущаться. Я спрашиваю: «Кто там?» Она отвечает: «Дети».
Дочь в возрасте 3–4 лет в старой квартире периодически видела какой-то темный мохнатый шар в углу возле кровати. Пугалась его и с визгом убегала оттуда.

А мне в детстве на потолке мерещился Айболит, который дерется со Змеем Горынычем.

Сын где-то с 1,5 до 2,5 лет показывал в пустой угол в кухне и говорил, что там «ха». Сейчас ему 4, и когда что-то внезапно падает или стучит, он до сих пор называет это «ха». Еще одно время рассказывал про какую-то Машу и делал вид, что играет с ней, причем происходило это только в гостях у бабушки.

Я года в 2–3 тоже по ночам, когда все спали, людей видела в нашем доме. С девочкой в кроватке моего брата даже разговаривала. Нестрашно было, обычные люди. Это было очень явно.

Мой сын (с тех пор как начал говорить и до 2 лет) видел в прихожей собаку. Боялся туда пойти. Хотя прихожая хорошо освещалась, там ничего не висело и не стояло. Прямо говорил: «Опять собака!»

Мне дочка все время говорит: «Пойдем с нами играть». Она единственный ребенок.

Я маме в детстве рассказывала, что каждую ночь ко мне приходит человек и говорит, о чем и как нужно думать, чтобы наказать плохих людей, если они меня обидят.

Моя полуторагодовалая дочка в спальне постоянно на шкаф смотрит. Шкаф напротив кровати стоит. Когда лежит, в одно и то же место смотрит и пальцем показывает, машет туда, мол, привет. Когда спрашиваю, кто там, говорит: «Уф-уф». Это она собак так называет.

Потом спрашиваю: «Что он там делает?» Она морщит лицо, одно и то же выражение получается каждый раз. Один раз показала на люстре его. Я с разных точек комнаты ее просила показать, в итоге на одно и то же место показывает. Жутковато.

Когда переехали в новую квартиру, дочка людям рассказывала, что мы вчетвером переехали. «А кто четвертый?» — «Еще один мальчик».

Я сама на всю жизнь запомнила, как в детстве мне ночью виделась огромная черная горилла. И это было не один раз. Я боялась ночью просыпаться.

Мой крестник, когда еще только учился говорить, показывал на какого-то дядю, даже днем бывало. Но он мало слов знал, и мы просто вопросы задавали: добрый или злой, обижает или нет. Он сказал, что добрый и не обижает. А потом как-то спросили, откуда он взялся, на что ребенок сказал: «Дядя бибип бабам», — и на дорогу показал. Мурашки по коже.

Я один раз чуть не описалась ночью, когда ребенок разбудил меня, тоненьким голоском вещая: «Мамаааааа, там у двери стоит какая-то тетя».

Отчетливо помню, как в детстве (когда меня укладывали не в спальне, а в зале на раскладном кресле) ночью приходил череп коровы и бодал меня, прямо в стопы мне рогами врезался. Очень боялась там спать, но меня никто не слушал.

Сын рассказал, что боится ночью идти по полу от своей кровати к моей, и всегда просит меня саму лечь к нему, если становится страшно: «Раньше, когда я ночью переходил, меня кто-то хватал за ноги, он был большой». И показал при этом что-то размером с овчарку.

Дочери было 2,5 года. Прихожу за ней в сад, воспитатель и говорит: «О, к вам бабушка приехала! Ваша дочь весь день о ней только и говорит. Мол, придет домой, а там бабушка Лена ее ждет!» Потом у дочери спрашиваю: «Кто такая Лена?» Она отвечает, что бабушка ее, что прилетает к ней и они играют.

Лет в 8 стала видеть сначала тетю, которая приходила к моей кровати (я спала с бабушкой), стояла и смотрела на меня. Потом с ней стал приходить дядя, но он стоял чуть дальше от меня. Выходили они из другой комнаты, а потом возвращались туда же. Когда рассказала родителям, стали сыпать четверговую соль на порог спальни. Тогда они приходили и стояли на пороге, ровно по линии соли.

Малой просыпался и смотрел нам за спины. Потом начинал дико реветь и показывать пальцем. Когда пытались у него спросить, что там, он ревел: «Они сзади вас!» А иногда смотрел на мое лицо и тоже впадал в истерику: «У папы нет глаз!»

Мне сын в 2 года про какую-то руку рассказывал. Что у нее нет ротика, животика — одна ручка. Что он ее часто видит и боится. Он с нами до 5 лет спал в одной кровати, боялся руки.

Сын видел тетю в углу своей комнаты, но говорил, что нестрашная. Не боялся. Я выходила на улицу (живем в частном доме) и наблюдала за сыном. Смотрел в угол гостиной, пальцем показывал и заливался смехом, играл.

Мы с сестрой-двойняшкой лет до 5–6 каждую ночь видели огромного черного кота. Он то сидел на окне и смотрел на младенца-братика в кроватке, то на самой кроватке, если вдруг ее переставляли от окна к стене.

Мой сын на днях, находясь на даче, в один день увидел летающего мальчика в красной одежде, а в другой — дядю в черном. Последнего испугался, сказал: «Я боюсь».

Кто-то точно развлекал сына после ванны. Я его на столик клала, и он смотрел в точку слева, чуть ниже потолка. Смеялся, рассказывал, что делал сегодня. Это долго длилось, лет до 2. Я даже не мешала. Отходила в сторону и ждала. Мне казалось, что это дедушка или бабушка мои с ним играли.

У моей дочки есть друг-верблюд. Невидимый. Размером с хомяка.

Мне года в 3–4 часто снился некий «дедушка Татя» (только повзрослев, я узнала, что означает слово «тать», а тогда сама его так называла, представляете), который вылезал из шкафа и щекотал меня, вводя в состояние полного ужаса. Я боялась засыпать!

Моя сестра в течение 3 лет дружила с некоей Птичей. С ней она умывалась, садилась за стол, и не дай бог забыть положить еще один прибор! Идем с ней на прогулку. Я сестре говорю: «Тебе купить мороженое?» А она мне: «А Птиче купишь? Ей уже можно, горло прошло».

Мой в 3 года говорил, что в комнате на столе сидит тетя. У нее даже было имя — Марашаба. И знаете, когда я начала допытываться, как она выглядит, мне стало дурно. Лучше бы не спрашивала. Это длилось месяца 2.

3-летний сын моей подруги всем рассказывает про то, что у него есть муж, который заболел, поехал в больницу и теперь всегда рядом с ним. Так и говорит: «Вот это мой муж, зовут его Минноу».

Моя дочка (7 лет) иногда рассказывает, что помнит, как ей предложили ТАМ выбрать маму. Говорит: «Были разные. Была даже блондинка одна, но я знала, что выберу тебя. Я тебя еще раньше видела и знала. Будто мне кто-то дал на кнопку нажать на планшете».

А чего в детстве боялись вы? Может быть, и ваши родители обзавелись парой седых волос, слушая рассказы о «дяде в зеркале»?

Источник: www.adme.ru/svoboda-narodnoe-tvorchestvo/v-temn...

@темы: дети, ссылки, рассказы, не своё