Криппи-советы

[Astra.]

1. Если в полной темноте на пол упала некая маленькая, легко теряемая вещь - немедленно найдите её. Вам не стоит знать для чего они могут её использовать.
2. Не запускайте диснеевские мультфильмы задом наперёд. Никогда.
3. К куклам нельзя поворачиваться спиной в пустой комнате.
4. Если вы среди ночи услышите шепот из ванны - не выходите в коридор.
5. Они не могут вас достать пока вы не встанете, чтобы включить свет.
6. Если в комнате умер ребёнок - это очень легко узнать. Ночью выключите свет и поставьте в центре её большое зеркало. Обойдите комнату три раза по часовой стрелке, вдоль стен и быстро гляньте в зеркало.
7. Если он стучит в окно, главное не встретиться с ним взглядом. Иначе вы сами ему откроете.
8. В каждой церкви водится то, что её охраняет. И по ночам оно тоже очень голодно.
9. Они боятся огня, они любят воду, если на кухне капает кран - не пробуйте закрывать его. Их крики в трубах сведут вас с ума.
10. Они мучали вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память.
11. На самом деле все эти мелкие звуки и внезапные испуги нужны только для того, чтобы вас вымотать. Реальную силу они получают во сне. В вашем сне.
12. Когда стены начинают сжиматься - знай - они близко.

Я надеюсь, что никому из вас это не понадобится.
Потому что они диктовали мне это.

@темы: безумие, выбор админа, не своё

---

Мёртвые не потеют. Зато кричат.

[Astra.]

Почти все кладбищенские труженики, несмотря на требования начальства, оказались людьми весьма пьющими. Каждый день ближе к вечеру они собирались в служебном вагончике. Там имеются стол, две скамьи, с которых очень легко сползать, тумба и пара обогревателей. Когда поминки были в самом разгаре, старожилы принялись рассказывать мне страшные истории о том, как по ночам покойники вылезают из могил и гоняются за работниками кладбища. Дескать, нервы тут надо иметь железные, мы-то привыкли, не обращаем внимания, а ты новенький, долго не выдержишь. Крики мертвых здесь слышали все. Обычно они кричат в воскресенье вечером. Сначала тихий, едва уловимый стон, потом натуральные вопли.

— Со стороны 60-х участков, где похоронен целый экипаж самолета, разбившегося лет десять назад, несется даже не крик, а плач, — жуя бутерброд с колбасой, заверил один из старожилов.
— Работал у нас тип, — присоединился другой ветеран лопаты. — Однажды в воскресенье он здесь день рождения отмечал. Посидели, выпили. Народ разбежался, а имениннику приспичило по кладбищу побродить. Дошел он до тех самых могил и видит — посетители там. Летчики в форме и девушка. Стоят возле памятников и вроде как плачут. Наш-то человек подумал: “Предложу-ка я им песочку купить или оградку установить”, — но как только они его заметили, прямо на глазах в землю ушли. Просто растворились… Как он орал! На следующий же день уволился.

— А сам-то ты крики мертвых слышал? — поинтересовался я.

— Было дело. Как-то раз я полкладбища обежал, искал, где ребенка оставили. Явственно слышу детский плач. Звонкий такой, отчаянный. Бегаю между могил, суечусь. Чувствую, плач идет из-за плиты рядом. Забегаю — никого. И сразу все стихло. А на плите надпись “Кирюша Соколов, 1988—89”. Видно, почувствовал меня и успокоился. Дети одиночества не переносят. Вообще под хмельком некоторым копателям голоса слышатся довольно часто. Но поддатые трудяги, как ни странно, их не пугаются — напротив, отправляются на поиски покойников, которые якобы таким образом выходят с ними на связь. Кстати, знаменитый врач-маньяк Алексей Сударушкин, который спасал одних безнадежно больных детей, а потом зверски убивал других, сидя в камере смертников, вспоминал: “Когда я вскрывал мертвых детей, слышал голоса: жалобные и плачущие. Сначала думал — слуховые галлюцинации. Потом разговорился с рабочими крематория. Они признались, что слышали крики душ, когда сжигали трупы. И у меня, стало быть, души младенцев плакали, им было больно. Я боялся сойти с ума. Но вскоре все прошло. Я привык к голосам и даже стал под них подстраиваться. Вводил трупу наркоз, и голоса исчезали. Тогда душам не было больно”. Недавно один весьма пьяненький землекоп раскопал за два часа четыре могилы. Но местные дворняги подняли вдруг дикий лай, и сторожа вызвали милицию. Когда блюстители правопорядка поинтересовались у землекопа, зачем он вскрыл могилы, тот ответил, что хотел освободить девушку, спящую летаргическим сном в одном из гробов. Но ему не поверили. Заставили закопать все обратно и вытолкали вон. Еще здесь любят пересказывать историю о том, как в самый первый год существования погоста местной шпане захотелось испытать собственную смелость. Их заводила поклялся пробежать по кладбищу голышом и вернуться с охапкой цветов. Разделся, врубил магнитофон и помчался в темноту. Пять минут спустя музыка оборвалась. Ребята искали его до рассвета. Но никого не
нашли. Потом он вроде объявился, но про кладбищенскую затею ничего не помнил — память как отшибло.

В принципе землекопы, как я заметил, народ дружный. Но иной раз и между ними случаются битвы почище Куликовской. Например, год назад один могильщик, упившись до одури, стал призывать закапывать не только мертвых. Потом гонялся с киркой за старым кладбищенским псом по кличке Зарывай. Истошный собачий вопль согнал к вагончику мужиков. Завязалось настоящее побоище, из которого неповрежденным вышел разве что сам пес: про него в перепалке просто забыли.

@темы: рассказы, классика, не своё, мертвецы

---

Не смотри на меня

[Astra.]

Было одно время, лет так 5 назад, когда мама по утрам жаловалась на звонки в дверь. Звонили ночью, между 2 и 3 часами. Настойчиво, требовательно. Мама говорила, что каждый раз удивлялась, что кроме неё их никто из домашних не слышит, и она поднималась, шла в прихожую и спрашивала, не спеша открывать, - “Кто там?!”. И ответом ей каждый раз служила тишина. Дверного “глазка” у нас еще тогда не было (его таки сделали во время ремонта 2 года назад), поэтому она внимательно прислушивалась, думая, что услышит шаги или шорох за дверью, но тщетно - снова звонили, и снова не отзывались. И каждый раз мама не решалась открывать, и возвращалась в кровать. Утром, перед уходом на работу, она жаловалась мне и отцу, что снова кто-то приходил ночью, настойчиво звонил в дверь, но не отзывался. Отец, по натуре своей - скептик и юморист, говорил, что это приходила к маме из небытия совесть или призрак повышения зарплаты. Сама мама не решалась шутить по этому поводу. Я, так же как и отец, не слышала этих странных звонков, и думала, что маме они мерещатся сквозь сон. Но это повторялось каждую неделю с завидной периодичностью. В конце концов мама просто перестала подходить и звонки по ночам прекратились. Как оказалось, лишь на время.

С прошлого года я начала страдать бессонницей - могла целыми часами лежать в темноте, созерцая потолок, и слушая, как тикают над самым ухом часы. Время в такие ночи тянется медленно, как патока. Лишь когда за окнами начинает светлеть, приходит долгожданный сон - обычно глухой и бесцветный. Снотворное принимать я не пробовала, а на ночь мне заваривали травяной чай (ромашковый, с мятой или липой), но толку от него было мало. И ночь, время отдыха и сна, превращалась для меня во время мучительного бодрствования.

Это произошло в одну из таких бессонных ночей. Было начало февраля, - ночь стояла глухая и безлунная. За окнами валил снег. В квартире я была одна - мать с отцом уехали к крестной, но не смогли вернуться, так как автобусы отменили из-за непогоды. Спать легла поздно, около часа. Обычно ложусь раньше, так как пары идут в утреннюю смену. Но едва моя голова коснулась подушки, как я поняла - опять не спится. Я ворочалась, куталась в одеяло и пледы, накрывалась подушкой, усиленно заставляя себя заснуть. Но все попытки мои успехом не увенчались. Пришлось по старой традиции лечь на спину и неподвижно лежать, думая обо всем на свете и поджидая, когда небо начнет светлеть, ведь вместе с первыми просветами придет и сон.
Как вдруг я содрогнулась от неожиданности - зазвенел дверной звонок. Пронзительно так. Кто-то чересчур сильно жал на кнопку звонка, будто желая перебудить еще и соседей. Я решила, что вернулись родители, и тут же поспешила к входной двери, и уже потянулась к дверному замку, машинально спрашивая “Кто там?!”…Никто не отозвался. Я насторожилась. Звонок повторился, и все с той же настойчивостью.

- Кто там?! - спрашиваю - Отвечайте!

В ответ - молчание. Прислушалась - шорохов за дверью никаких, тишина полная. И тут жутко мне стало, аж озноб пробил.
Опять звонок. Я приподнимаюсь на цыпочках и смотрю в “глазок”… Площадка озарена ярким светом двух лампочек…
Вижу - стоит у порога, мальчик, лет 10, в шубейке простой, без шапки, в валенках, с рукавов варежки на резинках свешиваются. Волосы темные, личико круглое, но без какого-либо выражения, глаза большие, бесцветные. На улице снег, а на нем ни снежинки, и одежда сухая. Он голову поднял и смотрит вверх, будто знает, что я на него смотрю. И тут соображаю, что как такой малыш дотянулся до звонка?! И не отзывается почему?! И откуда он?! У нас в подъезде ни одного ребенка нет такого возраста! И от этих мыслей жуть меня до самых костей пробрала… Все смотрю, а мальчик вдруг губы скривил, а личико его в миг потемнело. Рот открыл и говорит:

- Не смотри на меня! – голос хриплый, скрипучий, как у старика - Не смотри, а то хуже будет!

Я как закричу от ужаса, как отшатнусь в коридор… А в дверь уже скребутся и хрипло бормочут “Увидела… увидела… увидела…”
А я, парализованная от ужаса, стою и не знаю что делать… А там все скребутся и хрипят…

- Господи! - кричу - Огради меня от нечистого! - и дверь начинаю крестить дрожащей рукой - Помоги, Господи! Убереги от зла!

И почти сразу скрежет прекратился… Что-то захрипело, стукнулось о дверь и затихло. А я все крестные знамения рукой вычерчиваю…
Еще минут 10 так простояла. Прислушалась. Тишина. В дверной глазок не отважилась посмотреть. Вернулась в комнату, свет включила, и так и просидела до утра, пока не вырубилась от напряжения и усталости.
Родители вернулись к полудню. Разбудили, долго жаловались на непогоду и спросили, что с дверью входной случилось. Сказали, царапины на ней - она у нас дерматином обита, слой совсем недавно меняли - небольшие, но заметные, глубокие. Думала в обморок упаду, когда сама их увижу, но не упала. Сдержалась.

С тех пор звонков в дверь не слышала. Мама - тоже. И слава Богу. Кто-то или что-то явно смирилось с тем, что ему не откроют или же испугалось, что его увидели. Или стучится в другую дверь. И не дай Бог, ему откроют…

@темы: призраки и духи, не своё

---

И немного картинок, чтобы крепче спалось

[Скрёб-поскрёб]

10 картинок. Строго после темноты

@темы: картинки

---

Диета

[Скрёб-поскрёб]

Всю свою сознательную жизнь я мечтала похудеть. Сидела на самых разных диетах, голодала, занималась йогой, бегала по утрам и ходила в тренажерный зал по вечерам. Родные и близкие как-то весьма неубедительно настаивали на том, что с весом у меня, в отличие от головы, все в порядке. Но кто же им поверит, если в наличии имеется зеркало, отражающее упитанную коротконогую тушку с мышиного цвета волосами и печальными коровьими глазами?

Полуголодное существование вводило в состояние перманентной депрессии. Бег по утрам не приносил морального удовлетворения, заставляя просыпаться на час раньше положенного, так что весь оставшийся день я напоминала бодрого зомби. А регулярно мотаться после работы на йогу и фитнесс было банально лень. Вот так и жила: в вечной борьбе сама с собой и лишним весом.

Окружающие, естественно, были в курсе боевых действий, ведущихся с переменным успехом, а потому периодически подбадривали меня новыми диетами и методиками. Одним прекрасным утром, когда я уютно расположилась за рабочим столом, вскрыв плошку с замоченным сырым рисом, стараясь не смотреть на Марь Палну – нашего главбуха – степенно завтракающую пирожками с повидлом, ко мне подошла Ирочка. Ирочка – это краса и гордость экономического отдела, в котором я имею честь трудиться: высокая, стройная, гордо потрясающая своим четвертым номером. Щеголяющая ослепительно ровным загаром, полученным ею в результате длительного копчения под знойным солнцем одной из почти развитых стран. Страна была бедная, гордая и практически не освоенная туристами, а потому могла предоставить огромный выбор подлинного народного творчества. Вот им-то Ирочка и готова была поделиться со мной за чисто символическую плату. Оказывается, тамошние знахари изобрели чудодейственное средство для похудения. Помимо того, что спустя месяц оно гарантированно избавляло от десяти килограммов лишнего веса, так еще и делало кожу гладкой и шелковистой. Нет, ну я вообще-то сразу подумала, что гид, проводивший для «руссо-туристо» экскурсию по местному базару, ошибся – гладкими и шелковистыми должны были, в конце концов, оказаться волосы, но Ирочка была непоколебима.

Не могла я не проникнуться такой заботой и вниманием со стороны коллеги. Благо, во время приема препарата употреблять в пищу можно было все что угодно. «Ешь и худей! Чем больше ты ешь, тем больше худеешь!» гласил фирменный лозунг неизвестного шамана из далекого дикого, но очень симпатичного племени.

Дома я внимательно изучила белые гранулы и инструкцию по применению, нацарапанную на клочке старой газеты явно экзотического происхождения. У меня уже имелся опыт употребления внутрь всяких разных чаев, коктейлей, растираний и таблеток. Если от них и был какой-то видимый эффект, то для меня лично он выражался лишь в частоте посещения туалета.

Одним словом, замочила я гранулы в теплой воде на час, посолила и съела. Никаких особых изменений в состоянии организма я не отметила, но решила, что вполне могу себе позволить слопать после шести одну печенюшку. Или две. Нет – три печенюшки, бутерброд и банку скумбрии в собственном соку. И все. Сытая и довольная я отправилась спать.

Наутро весы показали минус сто грамм. В последующие дни я летала и порхала, вовсю наслаждаясь давно забытой свободой. Свободой есть все, что угодно, не подсчитывая калории, не вызывая в уме таблицу совместимости продуктов и не поглядывая нервно на часы. Я лопала булочки, поглощала тортики с совершенно неприличным количеством крема. Трескала лазанью, запивая ее молочными коктейлями. А мясо! А шоколад! А вареники с картошкой и грибами! А расстегайчики с форелью!

С антресолей были извлечены пылившиеся там кастрюльки и сковородки, а с книжной полки – мамина поваренная книга. Я засыпала без привычного аккомпанемента бурчащего живота. Каждое утро, вставая на весы, я мысленно возносила молитвы неведомым заморским чародеям: показатели стремительно приближались к вожделенной отметке «50».

А какой радостью было пойти в магазин и купить-таки ТУ САМУЮ юбку, самый большой размер которой не налезал мне раньше даже до середины бедра! Впервые за долгие годы я почувствовала себя человеком: стройным, сытым и в новой юбке.

***

С чего все началось? А с того, что я перестала наедаться. Я набивала живот всякими вкусностями, успокаивалась, а через некоторое время желудок вновь напоминал о себе. Все меньше времени занимал период сытости и довольства, а голод вновь начинал свою грызню, и я была вынуждена снова мчаться к холодильнику.

Взяла в привычку носить с собой пакет с печеньем, чтобы можно было перекусить прямо в дороге. Я все время что-то жевала. И худела. Худела. И худела. Коллеги со священным ужасом наблюдали за тем, как я в течении рабочего дня методично уничтожала немыслимое количество разнообразной пищи. Они уже перестали задавать вопросы и только перешептывались за спиной.

Спустя две недели новая юбка стала мне велика. Я стояла перед зеркалом, разглядывая выпирающие ребра, острые тазовые косточки и впалый живот. Где-то я такое уже видела. Вспомнила – документальный фильм об узниках «Освенцима». Черт… и с гладкой и шелковистой кожей тоже на…надули. Я почесала руку. Уже неделю как мое тело покрылось мелкими прыщиками. Они жутко зудели, окончательно отравляя мое и без того печальное вечноголодное существование.

***

Врач весьма подозрительно косилась на меня поверх очков. Медсестра отводила взгляд, пытаясь скрыть любопытство. А, может, и отвращение: я пошла в поликлинику только после истерики, которую вызвала у соседского мальчишки, когда столкнулась с ним вечером в подъезде. Полночи просидела перед зеркалом, разглядывая черные круги вокруг лихорадочно блестевших глаз. Узловатыми пальцами ощупывала кожу, покрытую гнойничками, от которых меня так не смогли избавить ни лосьоны, ни маски… В свете ночника мое лицо напоминало череп, обтянутый кожей. Открыла рот и высунула язык: на деснах и щеках тоже желтели крошечные язвочки. Представила себе как эта дрянь пунктиром отметила горло, легкие, пищевод, желудок и… потянулась за очередным бутербродом.

Теперь же я сидела на краешке стула, зажав в руке пачку рецептов и направлений на анализы, и слушала врача.

– Обязательно, слышите? Вам обязательно нужно еще показаться стоматологу, иммунологу, эндокринологу и невропатологу, – доктор старательно строчила что-то в истории болезни. – И кушайте. Что ж вы себя совсем уморили-то? Такая молодая девушка.

Она осуждающе покачала головой.

Я покинула кабинет и медленно побрела к выходу, провожаемая шепотком бабулек, ожидающих приема. Выйдя на порог поликлиники, я выбросила в урну бумажки, достала из сумки булочку и с жадностью впилась в нее зубами. Торопливо запихивала ее себе в глотку, давясь и кашляя, словно боясь не успеть… потом вторую. Кто-то толкнул меня в спину дверью. Я обернулась. Изо рта у меня вываливались непрожеванные куски булки. Попыталась сглотнуть, но лишь замычала, бешено вращая глазами, сопя через нос…

– Свят, свят, свят! – закрестилась пожилая регистраторша. Меня вырвало прямо к ее ногам. Она завизжала, а я, шатаясь, побрела в сторону дома.

***

Я хотела есть. Боже, как же я хотела есть! Я смела все, что было съедобного в доме, но голод не отпускал, спазмами выкручивая внутренности. Я передвигалась по квартире на дрожащих ногах, покрытая холодным потом. Сил дойти до магазина у меня уже не было. Зудящая кожа болталась на костях, собираясь в противные воспаленные складки. Хотелось содрать ее и выкинуть на помойку.

Кое-как доковыляла до кровати. Выключила свет и замерла, прислушиваясь к громкому бурчанию в животе. Боль в желудке нарастала, пульсирующими волнами распространяясь по организму, сжигая внутренности. Все чесалось. Я вяло елозила по постели, пытаясь хоть немного облегчить свои страдания. Всхлипывая, когтями скребла горящую кожу. Тошнота тугим комом подкатила к горлу. Меня выворачивало наизнанку. Казалось, сотни, тысячи, миллионы раскаленных игл пронзают меня насквозь.

Внезапно все кончилось. Я лежала в темноте, глотая слезы. Судороги отпускали мышцы одну за другой, создавая иллюзию легкости, лишая ощущения собственного тела. Звенящая темнота полностью поглотила меня, растворяя, забивая уши ватной тишиной. Трясущейся рукой я потянулась к выключателю. Ночник наполнил спальню мягким светом.

Я смотрела на себя, и увиденное казалось мне бредом. Одним из моих голодных ночных кошмаров. Я поднесла руку к лицу. И закричала. Кричала надсадно и сипло, вкладывая в свой последний выдох все оставшиеся силы. Я лежала на простынях, пропитанных потом и кровью, а по мне ползали крошечные белые личинки. Они выползали из вскрывшихся гнойников и жрали. Они пожирали мою плоть, покрывая тело сплошной шевелящейся массой. Они копошились в глазницах, впиваясь в склеры. Они вылетали изо рта вместе с хрипом и сгустками крови. Я скатилась на пол, извиваясь как угорь, выброшенный на берег, пытаясь избавиться от этой гадости.

А потом затихла огромным протухшим куском мяса. Я больше ничего не чувствовала. И не хотела. Какие могут быть желания у еды?

@темы: рассказы, не своё

---

Лицом к лицу

[Скрёб-поскрёб]

Поздним вечером я вышел из подъезда – кончились сигареты, а ночь длинная. На дворе стоял разгар января, и январь был великолепен: частые метели, легкий морозец. Вот и сейчас мело, и мело прилично – видимости было метров на десять. Пока добрел до ближайшей круглосуточной палатки, оказался весь облеплен белыми мухами. Приобретя искомое, бодро зашагал обратно. Идти-то всего минут семь, два двора протопать. Дышалось легко, пар валил изо рта, свежий морозный воздух щипал нос, снежок бодро хрустел под подошвами гадов. Улица опустела, я оказался наедине с этой зимней сказкой.

Оставалось пройти один двор, когда я заметил его. Прямо напротив меня стояла темная фигура. Нас разделяла узенькая тропинка, пересекавшая двор по диагонали, и мне не хотелось сворачивать, хотя некоторая опаска все же зашевелилась внутри. Я бодрым шагом двинул вперед, снег все мел, но сквозь его пелену мне удалось рассмотреть мужчину, неподвижно стоящего прямо посередине тропы. На нем было осеннее черное пальто, черные же брюки. Он стоял, понурив непокрытую голову и опустив плечи, руки плетьми свисали до колен.

Мне стало не по себе, но я решил, что человек, скорее всего, пьян или удолбан чем-нибудь, вот его и накрыло в пути. Не сбавляя темпа, я приближался к нему, машинально считая сокращавшиеся между нами метры. Пять…четыре…три…два…ну вот, почти…Наконец я поравнялся со странным типом, и, уже собираясь навсегда оставить его позади, почувствовал, как его рука ловко и цепко ухватила меня за локоть. Тонкие пальцы больно впились в кожу. Даже сквозь пальто я чувствовал их ледяной холод. Я обалдел и испугался, не скрою. Тип стоял, все так же опустив голову, его кулак сжимал мой локоть. Почувствовав, что начинаю покрываться мурашками, рванул руку вверх. Его рука взлетела следом, но хватки не ослабила. Что все это значит? Но вот мужчина все же , кажется, пришел в себя, потому что как бы вздрогнул всем телом и начал медленно поднимать голову. Я стоял, не зная, что думать. Может, у него приступ какой, помощь требуется? Хотя, с такой-то хваткой… Алкаш, будет мелочь стрелять? Тогда почему сразу не спросил, на подходе? Норкоман, хочет баблишка на дозу из меня выбить? Хы, ну пусть попробует…Все эти мысли калейдоскопом пронеслись в голове, пока он с истинно королевской неторопливостью поднимал голову и попутно разворачивал ко мне корпус. Но я уже успел заметить, что кожа на руке у мужчины совсем бледная, даже серая, сухая и потрескавшаяся. И не только это заставило меня струхнуть. Только сейчас я заметил, что он не выдыхает пар! Вот тут мне стало нехорошо, я попытался вырвать руку еще раз, и тут он поднял голову.

Я сглотнул. Да, выглядел он неважно. На меня уставилось серое лицо, покрытое синюшными пятнами. На нем, изможденном и остроносом , со впалыми щеками, горели ввалившиеся черные глаза. Кожа ссохлась, облепив череп, губы провалились, под глазами чернильные круги. Я смотрел на это лицо, на котором не угадывалось ни единой эмоции, и был готов к тому, чтобы немедленно напустить в штаны. Ситуация накалилась добела. Локоть ныл. Сердце колотилось как бешеное, тело сжалось пружиной, я готов был дать деру в любой момент. И тут он открыл рот. На меня пахнуло затхлым.

- Сквозь…кости…мои…трава…прорастёт…

Он произнес это, чеканя каждое слово, бесцветным землистым голосом. Затем вновь замолк, пронизывая меня взглядом. Я окаменел, глядя, как снег ложится ему на лицо и не тает. Меня просто парализовало от страха. Я такого никогда в жизни не чувствовал, мышцы как будто окаменели, хотя больше всего на свете сейчас хотелось оказаться где угодно, но только не рядом с НИМ. Я боялся за свою жизнь, но ничего не мог поделать. Меня будто пришило к месту. Прошло, наверное, целое тысячелетие. Мы смотрели, не двигаясь, друг на друга, как загипнотизированные. Кто это, нет, что это? Господи, что этой твари от меня надо? Чего она хочет? Я стоял в двух шагах от дома, всерьез рискуя распрощаться с жизнью. Это создание могло наброситься на меня и порвать глотку в любой момент. Сомнений в том, что оно на такое способно, у меня не было.

-Сквозь…

Оно вновь открыло рот.

БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ! – прорезала ступор мысль. Если услышу еще хоть слово от НЕГО, схлопочу разрыв сердца. Я рванулся из его хватки, вложив в это движение все свои силы, весь адреналин, что кипел в теле, отчаянно надеясь на то, что мне удастся освободиться. И, о чудо – у меня вышло! Его пальцы чиркнули по локтю и остались позади. Не оборачиваясь, я услышал за спиной :

- Кости…

Я стартовал пулей. Не различая дороги перед собой, рванул вбок с тропы, через кусты, по сугробам, прочь, прочь, прочь оттуда. Низкие ветви деревьев хлестали по лицу, ноги проваливались в глубокий снег, но я был свободен, я бежал! Кровь клокотала, сердце подскочило к самому горлу, я несся, забыв обо всем на свете, отдавшись во власть инстинкту самосохранения. Забежав в родной подъезд, ракетой взлетел по ступенькам на шестой этаж, на ходу доставая ключи, лихорадочно отпер дверь, закрылся и лишь тогда позволил себе перевести дух. Я весь трясся, пот лил по мне ручьями, по лицу текли слезы, я рыдал как маленький, лишь сейчас имея возможность дать волю чувствам. Понемногу приходя в себя, пошел на кухню, сварил себе кофе и просидел в своей комнате до утра, прислушиваясь к звукам в подъезде.

Я не знаю, гналось ли оно за мной. Не знаю также, может ли оно узнать, где я живу. Не имею понятия даже, что ему от меня понадобилось. Знаю только одно – менее всего я хочу вновь услышать его голос и его стихи у себя за дверью…

@темы: рассказы, сущности, не своё, мертвецы

---

Портрет

[Скрёб-поскрёб]

В нашем нью-йоркском квартале живет бомж-негр. Раньше он клянчил мелочь, а теперь принялся рисовать. Пошел в пункт металлолома, спер старые банки из-под краски, там еще кое-что оставалось. Бог его знает, откуда он достал кисточку. Но потом он начал рисовать на всяком попавшемся под руку хламе – картонках, бумаге, любой плоской поверхности. И у него при этом на удивление здорово получалось. Он рисовал пейзажи, разные места нашего района, собак, всякую прикольную фантастику… Да, среди бомжей этот парень был настоящим Микельанджело. Продавал он свои творения за 50 центов или за доллар. На эти деньги покупал бухло и напивался до потери пульса. Ничего не скажешь – настоящий художник.

Затем он стал писать портреты. Почему-то они никому не нравились. Я как-то раз говорил об этом с соседкой, у ей от этого разговора было совсем не по себе. Она заказала у него портрет и, как она утверждала, он совсем не был на нее похож у вызывал у нее омерзение. Я попросил показать портрет. Он был изумителен, невероятно правдоподобен. Когда я сказал это вслух, она влепила мне затрещину и велела проваливать из ее дома. Больше она со мной не разговаривала. Но я все равно был так поражен картиной, что попросил бомжа написать мой портрет. Он сказал, что это обойдется в два бакса; я заплатил авансом, и он велел прийти за готовым портретом на следующий день. И вот я пришел в то место, где он обычно ошивался, дрожа от нетерпения, но бомжа там не было. Я здорово разозлился и подумал, что он надул меня. Но потом я увидел, что к стене здания прислонена завернутая картина, а на обертке написано мое имя и прикреплена записка. Она состояла из одного слова: «Удачи».

Я сорвал обертку и ужаснулся. Мое лицо было изуродовано. Исковеркано. Болезненно искажено так, что сразу заболели глаза. На портрете я был совершенно точно изображен при смерти, если не уже мертвым. Мое тело пожирали вороны и черви.

Я не услышал, как сзади подошел один из соседей и сказал: «О, классный портрет. Надо будет и себе такой заказать».

Он произнес это как будто мимоходом и пошел своей дорогой, но я успел на него взглянуть. Его тело было деформированным и уродливым. Он шел какой-то искривленной походкой, а за ним шлейфом тянулись черви и вороны, пожиравшие его тело. Я огляделся – все, что меня окружало, и люди, и дома, и предметы – все выглядело так, как на картине. От того, что я вижу, у меня постоянно болят и слезятся глаза. Все безобразно и омерзительно. И все говорят, какой у меня прекрасный портрет. Как я ни пытаюсь, никак не могу отговорить их заказать такой же.

@темы: рассказы, предметы и вещи, не своё

---

Труп за столом

[Amaryllis]

Впервые услышав историю про двух людей, застигнутых пургой в горах, я посчитал ее частью местного фольклора района Адирондак, горного массива в системе Аппалачей, и использовал в качестве сюжетной основы для короткого рассказа, написанного мною где-то лет тридцать пять назад и опубликованного в одном из журналов. В то время я предполагал, что мне удастся каким-то образом напасть на след реальных фактов, которые легли в основу этой истории. Я расспросил немало своих бывших однокашников по Хэмильтон-колледж, где впервые ее услышал, и хотя многие из них действительно помнили фабулу этого дела, никто так и не смог точно сказать, как все началось. Таким образом, это могло быть предание, построенное в большей степени на воображении, нежели на реальных фактах, о котором какой-то забытый ныне писатель написал в каком-то забытом журнале или книге. Но кто и где именно?
Октябрьская пурга застала двух геологов врасплох в самом центре Адирондака. Их звали Чарльз Кэрни и Стивен Истлоу. Они давно работали вместе и были близкими друзьями. Борясь со стихией, они упорно пробивали себе путь среди сугробов, и Истлоу, более сильный физически и бодрый духом, помогал своему напарнику который совсем выбился из сил и был на грани отчаяния.
Еще немного, и ранние октябрьские сумерки скроют последнюю надежду, как вдруг Истлоу радостно вскрикнул. На фоне темнеющих вихрей снега он разглядел тонкий провод, покрытый слоями налипшего снега.
- Провод! Телеграфная линия!
- Да, но куда она идет? - закашлялся Кэрни. - И как далеко? Лучше зарыться и поспать.
- И не вздумай - скомандовал Истлоу. - Это наверняка линия, которую геологическая служба проложила прошлой весной между своей зимовкой и железнодорожной станцией в Норт-Крике. Нам надо продержаться еще немного. Пошли!
- Истлоу был добрым другом и сделал все, что было в его силах, чтобы помочь Кэрни. Примерно через полчаса они добрались до небольшого домика. Им здорово повезло, они нашли не только запас дров, но обнаружили на полке несколько сухих початков кукурузы. В ветвях поваленного дерева скулил застигнутый бурей дикобраз. Истлоу пристрелил его из револьвера. Угроза голода отступила, но Кэрни был явно болен и метался в лихорадке. Докрасна растопив печурку, Истлоу уложил его в постель, надеясь на то, что к утру тому станет легче.
Телеграф был их единственной надеждой. Кэрни знал, как работать с аппаратом. Ослабевший после бессонной ночи, он добрался до стола и включил тумблер.
Оператор в Норт-Крике поначалу подумал, что двинулся рассудком, когда впервые получил сигнал из Лоунли-Хилли. Текст был сбивчивый, но все-таки он понял, что на вершине горы в беду попали два человека, один из которых с воспалением легких. Да поможет им Господь Бог! Люди им помочь не могли. Пока не могли. Пурга становилась все сильнее. Еще через двадцать четыре часа новое сообщение пробило себе путь - на сей раз оно скорее напоминало бред. Избушку осаждало ужасного вида зверье, над ней кружили ангелы с белыми крыльями и демоны со сверкающими, горящими глазами. Вскоре текст морзянки стал полностью бессмысленным.
Истлоу оттащил своего обессилевшего друга назад в постель. На следующее утро в редкие минуты просветления Кэрни снова и снова тащился к столу, садился за ключ и нетвердой рукой выбивал свои точки-тире. Но до Норт-Крика его сигналы уже не доходили. Ветер и снегопад оборвали тонкий провод надежды.
Ближе к вечеру Истлоу уложил своего бредившего товарища в постель, вышел наружу, чтобы собрать дров для печки. Вернувшись, он застал Кэрни сидящим перед передатчиком. Выглядел он вполне спокойно.
- Стив, - ровным голосом произнес он. - Стив, я, кажется, умираю. Но прошу тебя, Стив, - молил он, блестя горячечными глазами, - не хорони меня до тех пор, пока не убедишься, что я действительно умер. Это может быть просто кома. - Он судорожно сглотнул. - Пожалуйста, Стив, не хорони меня живьем... - голос Кэрни упал до шепота.
Пытаясь унять дрожь отчаяния, Истлоу поклялся товарищу, что не сделает этого.
События последующих дней очень точно описаны в дневнике Истлоу. В тот вечер он занимался приготовлением последних кусков мяса, оставшихся от туши дикобраза, когда его больной друг поднялся, добрался до своего места за столом и там умер. Проверив его дыхание и пульс, Истлоу убедился в том, что Кэрни мертв.
Наступившее трупное окоченение послужило для убитого горем геолога сигналом к тому, что пора заниматься похоронами. Найдя большой сугроб, он проделал в нем кочергой широкое отверстие, уложил тело, прочитал молитву и засыпал его снегом. Ночь для Истлоу прошла в кошмарных сновидениях, проснулся он в холодном поту.
Утром, когда он встал с постели, чтобы подбросить в печурку дров, Чарльз Кэрни сидел за столом - беззвучный, неподвижный, смотревший прямо перед собой...
В течение всего дня, пока охваченный ужасом и еще не веря в возможность случившегося, Истлоу бродил среди сугробов в поисках какой-нибудь пищи, труп продолжал оставаться на том же самом месте. Ближе к вечеру, собравшись с духом перед необходимостью сделать то, что от него требовала реальность, он вернул тело Чарльза Кэрни в его импровизированную могилу. В вещевом мешке он нашел фляжку, наполовину заполненную бренди, выпил все содержимое и лег спать.
Ему пришлось проявить изрядную силу воли, чтобы заставить себя поутру подняться с постели. Дрожа всем телом, он вынужден был постоять минуту, прежде чем решился наконец открыть дверь в большую комнату.
Как и прежде, Чарльз Кэрни сидел за столом.
"Самое главное для меня, - писал в своем дневнике Истлоу, - постараться как можно дольше не сойти с ума. Теперь я знаю, что делать, если он придет снова".
И опять он целый день бродил по лесу, в отчаянии разговаривая сам с собой. Возможно, это были галлюцинации, но рассудок он определенно не потерял. Может, все это лишь кошмар наяву? Он вернулся к избушке и резко распахнул дверь.
Чарльз Кэрни сидел за столом.
В тот вечер, после третьего захоронения, Истлоу боялся ложиться спать. Он сел за стол прямо напротив пустого стула, отчаянно борясь со сном. Наконец усталость доконала его - он задремал...
Серый рассвет разбудил Истлоу. Напротив него, подернутый дымкой слабого света, сидел Чарльз Кэрни. Взор его был устремлен в никуда.
"Да поможет мне Бог" - написал Истлоу в дневнике. Это была его последняя запись.
Группа спасателей, в которую входили два лесника, врач и оператор телеграфа в Норт-Крике, устало приближалась к одинокому домику на вершине горы. Издалека казалось, что там уже давно никто не живет, по крайней мере над трубой не вился дымок. От двери протоптанная дорожка вела к сугробу, с одной стороны которого была проделана странного вида выемка. Доктор распахнул дверь - его встретили холод и тишина. За столом сидели два мертвеца.
Оба были застрелены в голову. Голова Истлоу покоилась на столе в луже свернувшейся крови. На полу, рядом с его свисающей правой рукой, лежал револьвер. Кэрни сидел вертикально на стуле - глаза открыты, выражение лица спокойное.
- Убийство и самоубийство, - воскликнул телеграфист. - Бедные, черти!
Доктор между тем осматривал тела.
- Это не убийство, - сказал он и прикоснулся ко лбу Кэрни. - Нет крови. Когда его застрелили, он был уже мертв. Более того, думаю, его предварительно заморозили.
Пятеро спасателей посмотрели друг на друга, словно были свидетелями небывалой мистификации. Один из лесников взял в руки дневник Истлоу и протянул его доктору. Тот задумчиво посмотрел на него, затем вышел из домика и стал рассматривать следы на снегу. Вернувшись, он закурил трубку, снова задумался и наконец сказал:
- Друзья, во имя семей погибших я призываю вас хранить молчание относительно того, что вы увидели. Я здесь выступаю дознавателем. Мое официальное заключение звучит так: смерть Чарльза Кэрни и Стивена Истлоу наступила в результате переохлаждения, голода и пережитых лишений. Вы меня поняли?
Один за другим все кивнули. Тогда телеграфист проговорил тихим и спотыкающимся от смущения голосом:
- Я легче засну, если... если узнаю... что здесь произошло.
- Я тоже, - сказал доктор. - Нам остается лишь гадать. Думаю, что под воздействием шока от смерти Кэрни и ужаса от наступившего одиночества Истлоу стал вести себя как лунатик. Если выяснится, что в детстве он ходил во сне, это многое прояснит. На основании того, что я прочитал, могу предположить следующее. Ночью, все еще будучи во сне, Истлоу выкопал похороненного друга и снова усадил на стул, на котором в последний раз видел его живым. Зачем? Кто знает? Возможно, от страшного отчаяния, от одиночества, а может, из подсознательного стремления сдержать данное им Кэрни слово. По крайней мере, этим можно объяснить его выстрел. Как бы то ни было, подобную эксгумацию он производил неоднократно. Днем какие-то смутные инстинкты наверняка сдерживали Истлоу, особенно после второго перезахоронения, но ночью он не мог совладать с собой. Он засыпал, и демон сомнамбулизма вновь брал контроль над его действиями. В последний же раз он просто не выдержал такого напряжения.
Записи Истлоу были уничтожены, а тела обоих друзей похоронены на дне горного озера.

Сэмуэл Хопкинс Адамс

@темы: рассказы, не своё

---

Дом на костях

[Скрёб-поскрёб]

Здравствуйте. Поведаю вам свою прохладную историю, что произошла весной этого года. Я живу в Дефолт-Сити, в одном из спальных районов. Типичная картина: панельные дома, промзона, стройки, близкое замкадье. Все у нас спокойно и тихо, не считая редких пьяных дебошей да драк с дерзкими пасанчиками.
Но вот пару месяцев назад у нас стали пропадать люди. Только из моего подъезда исчезло двое, а в общей сложности их было уже около десяти. Само собой, в народе пошла молва об объявившемся маньяке, около подъездов висели объявления с призывами не гулять одним в темное время суток, – в общем, граждане старались соблюдать локальный комендантский час. Мне тоже было не по себе, по вечерам, если хотелось погулять, созывал всех, кого можно. А люди продолжали исчезать.
И вот как-то раз я возвращался с учебы домой. На дворе было еще светло, май, все-таки, настроение приподнятое, так как сегодня в университете удалось закрыть давний долг, особенно злой и усатый. Путь мой лежал через стройку, очередной жилой дом понемногу рос из земли, возводимый непременными то ли таджиками, то ли молдаванами, то ли их гремучей помесью.
Промышленная романтика привлекает меня, засим я таращился на огромный огороженный пустырь, по которому сновали чумазые питекантропы в синих комбинезонах, перекрикиваясь грубыми гортанными возгласами. Вот высотный кран, вот желтый немецкий бульдозер, вот штабель огромных опорных балок, груды кирпичей, бетономешалка…
Внезапно мой взгляд выхватил из общей картины строителя, быстрым шагом направляющегося в барак для рабочих. Все в нем было вроде бы нормально. Вот только в руках он нес…женскую сумочку! Черт побери, в своем запыленном комбезе , бородатый, немытый троглодит тащил убогий закос под Chanel! Это выглядело, наверное, комично, но внутри меня всё похолодело. Зачем она ему, откуда ? – вертелось в голове. Подарок даме? Какая дама у гастарбайтера, у него все родные на Родине. Трансвестит? Пф. Украл? А вот это очень может быть…
Быстренько запечатлев на свою мобильную говнокамеру строителя, поспешил передать дело в компетентные руки.
Я – человек с активной гражданской позицией, лол, поэтому ничтоже сумняшеся пошел и стуканул нашему участковому на этого строителя, попросив сходить проверить их барак – авось отыщут еще какие прихватизированные вещи. Мой отец с Петром Василичем – хорошие приятели, да и с раскрываемостью у господина полицеского не ахти, поэтому он пообещал проверить, как да что. На этом мое участие в истории обрывается.
Петр Василич прибыл на стройку, после недолгих препираний с аборигенами оказался в бараке, где начал проводить обыск. В дверях столпились насупленные , встревоженные аборигены. В самом дальнем углу бедно освещенной пародии на жилое помещение он обнаружил накрытую брезентом гору из мужских и женских сумок, сапог и ботинок, а также два дорогих ошейника. Участковый немедленно связался по рации с опергруппой, достал табельный и приказал всем: МОРДОЙ В ПОЛ!1
Опергпуппа задержала шестнадцать строителей во главе с прорабом. Вскоре шайка созналась в том, что похищала людей с целью завладеть их имуществом… а еще им нечего было кушать. Даже бывалые оперативники оторопели от услышанного. Гастарбайтеры жаловались на скупых работодателей, месяцами не выдающим заработанные деньги, на холод и голод, но менты не слушали их. Они лишь спросили – где?..
…Копали недолго, земля была мягкой. В воздухе распространялся запах перегноя и падали. Строители тем временем рассказывали, как они утилизировали тела: расчленяли их болгарками, все съестное оставляли себе, потроха, кости и головы сваливали в могилу. Ценные вещи делили между собой. Понимая, что терять нечего, ведали, какие блюда готовили из наших соседей…Нахваливали пловы, гуляши и бульоны. Закатывали мясо в банки – на зиму. Ментам хотелось пристрелить выродков на месте, без суда и следствия.
Наконец следственной группе открылось массовое захоронение: фрагменты тринадцати человеческих тел и останки четырех собак. Тут и там из земли скалились черепа. На некоторых костях сохранилось мясо, но с большинства оно было счищено ножами. Даже видавшие виды опера отворачивались, иных мутило.
На закрытом заседании всем вынесли пожизненное. Никто не дожил до зимы.

@темы: рассказы, городские легенды, не своё, мертвецы

---

Сказ о погоревшем селе

[Скрёб-поскрёб]

Я люблю летом гостить в деревне у своих стариков. Они прожили там всю жизнь, в большой город перебираться не захотели, и их можно понять. Чистый воздух, леса, поля, речка рядом. Рядом с нашей деревней - большое старое пепелище, боросшее орешником и ракитой. Древнее уже, лет пятьдесят как пожар отполыхал. Люди чураются этого места и стараются не проходить мимо него в темное время суток. Нехорошая ходит о нем молва. Еще в детстве я полюбопытствовал у бабули с дедом, что произошло на том месте. Они долго не хотели рассказывать, но мне удалось их уломать, благо от природы не по разуму настырен. Поворчав, старики начали рассказ.
Тогда дед с бабкой были еще молоды. На том месте, где сейчас лишь печные трубы да старинная кирпичная кладка, стояло село. Домов двадцать, не больше. Крохотное. Расположилось оно аккурат вблизи дремучего леса. В войну там прятались партизаны, да так, что ни один фриц не мог их оттуда выкурить. Да и не пытался: зайдя, не воротился бы - до того там были глухие чащи. Да и кабаны, волки с медведями водились. Волки пошаливали: таскали с окраинных дворов коз, кур, цыплят. Потому в лес по дрова снаряжались только засветло, да ружье с собой прихватывали - во избежание. Отец дедов, вон, наткнулся как-то на одинокого бирюка. Не сплоховал - пальнул промеж глаз, к зиме годную шапку на волчьем меху сладил.
Так и жили люди с волками в шатком нейтралитете до тех пор, пока однажды не пропала у сельского главы дочурка. Та резвилась на лужку возле леса; мать строго наказала: в глушь ни ногой! Дочурка была смышленая, послушная, к родителям на "вы" обращалась. Не могла сама пропасть. Мужики все как один стали под ружье, снарядились и пошли прочесывать чащу. Стреляли всех серых, кого встречали. Снимали шкуры, шли дальше. Больше двух дюжин настреляли, когда наткнулись на изорванное девчоночье платьице - все в кровище, рядом клок волос прямо с кожей вырван, страх, да и только! С грузом на сердце повернули мужики обратно - нести роковую весть в дом сельского главы. Мать - в крик, как в чащу ломанулась - только ее и видели. Отец, узнав, что дочки не стало, как сел на лавку, так и сидел три дня. Не ел, не пил, не разговаривал. На четвертый день сняли его с петли у себя в сарае. Хоронили всем селом, в гроб мужчины платьице дочкино положили, отпели и мать. Главу за кладбищем закопали, у дороги, как грешника.
На девятый день не стало житья людям. Селяне на ночь окна ставнями закрывали, калитки зачиняли, а двери и окна кропили намоленной водой. Никто, даже по самой лютой нужде, не выходил в темень на улицу. С приходом ночи село посещала нечисть. Люди тряслись от страха, слыша, как по крышам что-то громко топает, скребется в двери, сопит в печную трубу, а порой издает вопли такие замогильные, что сердце в пятки уходит. Никто не осмеливался глянуть, что там, за окном, за крепкой дверью. Дрожали в ужасе до первых петухов. Стоило какому петьке голос подать - все смолкало, успокаивалось. Так продолжалось недели с две. Не будучи дураками, люди смекнули, в чем дело,- глава проказничает. Но а что с ним поделать? Схоронен не во Христе, но ведь сам руки на себя наложил, ничего не попишешь. В ночной караул никто выходить не желал, уж больно страшно всем было. Худо-бедно держались, творя молитвы да заговаривая подворья.
Но однажды пришла в село беда, злая и горькая. Дело было ночью. Бабулю мою уж сморил сон, как услыхала она за дверью истошный крик. Орали, говорила, так, будто заживо режут. На улице поднялся гвалт, люди выбегали, плюнув на страхи, чтоб прийти на помощь, узнать, что творится-то. Вот и бабуля моя кое-как снарядилась и выбежала с домашними во двор. Кричали с края околицы, как раз с того края, где к лесу село примыкает. Крики уж стихли, только гул людской стоял, да огни керосинок маячили впотьмах. Подходя ближе, бабуля услыхала суматошные причитания, плач, встревоженную речь. Люди обступали какую-то тень, лежащую на земле. Протиснувшись между ними, бабуля чуть Богу душу не отдала. Свет керосинок осветил ей Матвея Петровича, старого служаку, прошедшего через две войны. Он был бездыханен. Живот, говорила бабушка, был распорот, лицо объедено, шея перекушена...Она отбежала подальше от толпы, и ее вывернуло. Откашлявшись, прислушалась к людской беседе.
- Внучку найти не могут, пропала...
- Мать честная!
- ...батюшки-светы, Иришка, цветочек!
- Иришка где? Иришка!
Тут общий галдеж прорезал визг, от которого кровь у бабули застыла в жилах. Кричала ее соседка. Глаза у нее были что плошки, рот раззявлен, она простерла руку и тыкала пальцем куда-то перед собой. Все уставились в ту сторону, и то, что они увидели, заставило иных попадать на землю и закрыть лица руками. Женщины выли и метались по земле, старики крестились и твердили "сгинь, нечистый!". Бабушка видела, как по лугу, залитому лунным светом, бежит что-то сутулое, белое, как утопленник, с космами на голове. Оно бежало быстро, но нескладно, спотыкаясь и оборачиваясь. В том лице, рассказывала бабушка, не было ничего человеческого. Оно было перемазано кровью и искажено гримасой невыразимой боли, а белые глаза горели звериной ненавистью. Обернувшись в последний раз, оно издало вой, в котором были все муки загробные. В тот же миг бабушка лишилась чувств, потому что увидала, как на руках оно баюкало детскую головку. То была Иришка...
Тем же утром, схоронив Иришку и Матвея Петровича, Могилу вурдалака раскопали, его тело порубили на куски и сожгли под очистительные молитвы, а село предали огню. Так и стоит оно теперь, быльем поросшее.
А неподалеку поставил люд нашу деревню. Памятуя о неладном, возвели церквушку, отыскали батюшку. С тех пор нечисти в тех краях не водилось.

@темы: дети, животные, рассказы, мистические и аномальные места, выбор админа, не своё

---

Вечер ужаса

[Astra.]

Есть прекрасный город, находящийся меж великих Уральских гор. На протяжении всего города течет знаменитая река Урал. Этот город, не смотря на наш век продвинутых шумных городов, сохранил в себе ту частичку природы, которая пробуждает людей от технологического сна и заставляет задуматься о своих истоках. Особенно красив город ночью, по краям берегов реки растут могучие ели, сосны или тополи, которые отбрасывают различные по красоте и причудливости тени, играющие на воде.Так же был прекрасный парк посреди города, в котором находилось красивое искусственное озеро. Летом в нем плавали лебеди, а зимой горожане использовали его как каток. Каждый, приходя в парк, мог побродить и отдохнуть от повседневной суеты.

Ну и у каждого города есть своя история… История, о которой полицейские умалчивают и просто зарывают всяческие напоминания о ней в глубь толстенных папок где-нибудь в архивах.
О вечерних событиях, самого загадочного дня для города знают почти все жители, многие просто не верят в это и говорят, что это выдумки подростков и просто не вспоминают об этом, а многие просто не хотят говорить об этом, в основном это какие-либо родственники, либо знакомые пострадавших. Но абсолютно все горожане города в годовщину не любят гулять поздним вечером на улицах, и город пустеет как только садится солнце. Но я не боюсь, я единственный, кто не боится и знает всю историю от начала до конца, целиком и полностью. И я хочу рассказать все в этом рассказ. Как сказал Пушкин - рукописи не горят, - потом это подхватил Булгаков, а я считаю, что килобайты информации тоже сгореть не смогут.

Нас было четверо: я, Коля, Максим и… Оля… Наш город, как и все, делился на районы. У нас их было три: новые кварталы (районы, построенные за последние пятнадцать лет), центр и старые районы, но они не имели не какого названия и просто в документах назывались Ленинским районом.Так как ленинский район строился в попыхах, то многие здания, спустя пятьдесят лет эксплуатации, уже заброшены… Там есть целые кварталы, заброшенные несколько десятилетий назад: детские сады, школы, общественные столовые СССР-овских времен и первая городская больница… Все было там для того, чтобы спрятаться молодежи и покурить или выпить шумной компанией.
Но мы не были из этих компаний, мы просто держались группой, отдельно ото всех и нам этого хватало, чтобы быть счастливыми…

Это был Хеллоуин… Редко кто празднует в России этот праздник, но в школе у нас бывали маскарады и вечеринки по вечерам. Ну так вот, на Хеллоуине мы пробыли не долго и пошли гулять одни на улицу. Не смотря на ранний ноябрьский вечер, было очень тепло. Так как начиналась Ночь всех святых, ночь когда вся нечисть выбирается, чтобы пошалить перед долгим затишьем, я решил на какой-то ляп помучить своих друзей историей, которую года четыре назад услышал от своего дяди:
Есть на севере города, почти на окраине, здание старой больницы… Считается что это больница построена на старом захоронении, поэтому там было достаточно много несчастных случаев и ошибок, даже дети рождались там с какими то не понятными гнойничками… Так что когда построили новую больницу, интерес к этой упал, и постепенно её забросили вообще. Вот и я, сговорившись с Максом, решил попугать наших двух трусишек, предложив им пойти туда.

Путь занял мало времени, могу лишь сказать, что настроение у нас было самое наилучшее. Все смеялись, шутили, одним словом - все было хорошо… Зайдя во двор больницы, мы сразу же решили направиться в маленькое одноэтажное здание,так как из этого здания вели переходные коридоры в другие два здания больницы. Да… Тут Оля взвизгнула, поняв, что мы находились в морге - темное и мрачное помещение, обложенное полностью белым кафелем… Лет тридцать он, конечно, был белым, сейчас же кафель был весь не просто черный, а темный от пыли… На потолке черная от той же пыли паутина. Посреди комнаты стояло три стола. В левой стене были встроены трехъярусные отсеки. Подойдя ближе к ним, я сказал - вдруг этот не пустой? И аккуратно приоткрыл его… Тут скрипнула дверь, и мы остались в темноте… Оля пискнула… Максим прижал её к себе, включил камеру фонарик на телефоне, и комната тускло осветилась вспышкою мобильной камеры… Я тоже проделал подобное действие и сказал - пойдемте дальше?
Пройдя даль по коридорам, мы вышли на первый этаж здания. Полуразрушенные стены, уже прогнившие от старости полы… Та же самая паутина… Всё проходило хорошо, и мы уже собирались уходить… Как вдруг что-то за стеной опрокинулось на пол с железным дребезжанием и покатилось по полу. Как во всех дурацких историях, у нас нашелся герой - и это был я, который решил туда попереть в одиночку… Но тут Оля схватила меня за плечо и сказала, что пойдем туда все вчетвером. Но зайдя в ту комнату, мы не увидели ничего, что внушало бы страх. Хотя в этой комнате было прохладно и почему-то еле заметно клубилась строительная пыль, как если бы кто-то перед нами потревожил её. Мы уже стали выходить, как вдруг увидели, что вход в коридор, ведший в морг, через который мы и шли… завален. Хм… Мы сочли, что просто заблудились и решили выйти через первый же нормальный выход… Могли бы через окно, но так как окна в больнице находились достаточно высоко, мы не хотели, чтобы Оля прыгала.

Пройдя по лестнице вверх и еле обойдя подгнившие перекладины, мы спустились на первый этаж, но уже в другой холл больницы. Мы с Максимом шли впереди, помогая Оле, Коля шел позади. Неожиданно я услышал треск сзади, потом резкий удар, и, оглянувшись, увидел как Коля проваливается под деревянную лестницу. Секунду погодя все уже стояли и смотрели в дыру, проделанную нашим другом. Оказалось, что под лестницей находился подвал. Посветив туда, мы не достали лучом фонарика дна. Метров семь-восемь, - сказал Максим. Коля крикнул, что он нечего не видит и кажется сильно ушиб ногу. Было решено, что мы найдем лестницу, ведущую в подвал и поможем Коле. Предварительно мы попросили его не не перемещаться, что бы знать примерное местоположение, куда идти под землей.
Пройдя чуть дальше по коридору с совдеповским ремонтом, мы увидели лестницу, ведшую вниз. Но на пути у нас стояла дверь. Я подумал, что дверь эта уже вся расхлябана и попросил Макса помочь её выбить или расшатать как следует. А тем временем на улице окончательно стемнело и взошла луна… Конечно мы этого не заметили… Вдруг за спиной у нас визгнула Оля… Честно говоря, у меня по спине тогда пробежал холодок. Мы оглянулись и поняли, что так сильно напугало нашу подругу. Большая крыса бежала прочь от нас, как будто мы её шугнули какой-то хлопушкой,но тогда я не обратил внимание и подумал что, это Олька так сильно заорала. Я подошел к ней, приобнял - она вся дрожала. Я прошептал ей на ушко, что все будет хорошо - щас поможем Коле и счастливые пойдем домой ко мне, завалимся, включим телек и будем смотреть смешные фильмы... Что будет хорошо и весело. Лёлька мило улыбнулась и мы пошли вниз…
Осторожно спустившись по хлипким ступеням, мы прошли вглубь темного подвала… Долго идти не не пришлось, быстро нашелся Коля… Только он был за стеной. И мы слышали его голос, но не знали как к нему пройти, подвал был словно лабиринт… Побродив недолго, мы решили разделиться. Оля пошла с Максом, а я пошел один. Хорошо что у нас было два источника света, хотя мой телефон уже изрядно подсел.

Атмосфера подвала была мрачной, узкий проход окутан кромешной тьмой. Мой телефон еле высвечивал расстояние вытянутой руки. Но и этого хватило, чтобы увидеть: подвал был подобием кладовой. На стене весели хирургические инструменты, в столешницах находились колбы и пробирки старых образцов для взятия крови, в одной даже была налита жидкость, сверху которой плавала пленка плесени… Я уже уперся в тупик и закрытую дверь как услышал крик, это была Оленька… Я рванул туда… Я испугался за неё… Пока бежал, думал: может опять мышь?.. Я бежал в темноте и слышал, что она бежала мне навстречу. Я распахнул объятья, чтобы поймать её. Она была вся в слезах. Еле говорила, заикаясь. Сказала, что Коля… Коля… Что там Коля… Больше ничего не могла сказать… Максик… Максимка… Он… Он…
Вдруг в ушах раздался оглушительных бум... В глазах помутнело… Я свалился сначала на колени, а после почувствовал щекой холодный кафельный пол… Открываю глаза… Вижу: Оленька прижата к стене, напротив неё стоит Коля, держа её одной рукой за горло, другой светя ей в лицо телефоном Макса. Он кинул взгляд на меня… И я увидел те глаза - они были… не такие. Не те... Они были налиты кровью… Они были багрово-черные… Он сказал… Слова, что на вечно отпечатались в моей голов. Сказал не своим, мерзким и ехидным голосом: Я не дьявол и уж тем более не бог,я не гоблин, не призарак и не трюкач, но люблю позабавить толпу как они…
Я навел свет телефона на них и увидел это… Тот, кто был Колей, выбросил телефон Максима в сторону и освободившейся рукою начал проникать под блузку Оли… Рука заходила все глубже и глубже. Я подумал, что он лапает её… Но с уст Оленьки сорвался страшный хрип. И я понял: он засунул руку ей в живот. Я даже увидел, как его длинные пальцы зашли ей в куда-то в район печени примерно на две фаланги… Ольга смотрела в его глаза, потом моляще перевела взгляд на меня… Я быстро встал на ноги, схватил камень и побежал к этой твари, чтобы врезать так сильно как только смогу. Но он отпустил руку, которой держал Олю за горло, отмахнулся ей, и я полетел с дребезгом врезавшись в мраморную плитку спиной… Тварь злорадно улыбнулась и сказала: хочешь жить - беги, беги… Поиграем в игру. Успеешь - моей забавой будут они, не успеешь - вы вместе…
Я не знал, что делать… Я встал, взял камень, кинул в него... Но камень попал ему по лицу и отскочил, будто от каменной статуи, что мне оставалось делать?
Я не знал… Я просто побежал, не разбирая дороги пробежал… Ступеньки, тьма… Проход… Коридор... И вот он морг… С которого все началось… И тут я вижу в углу силуэт девушки. Она съежилась и качалась, как делают ненормальные в псих больницах: взад-вперед…взад-вперед… Я крикнул: эй что ты тут делаешь, бежим! - И резко побежал к ней... Мой фонарик осветил её... Я узнал в этих волосах знакомый русый оттенок… Только волосы были не мыты, скомканы, и было ясно, что девушка сидит в лохмотьях. Я остановился и положил ей руку на плечо… И тут испытал ужас… Невыносимый ужас - её кожа была ледяная! Она повернулась - глаза были черными как мгла… Её губы - фиолетовыми, кожа - темно синего оттенка… И в этих чертах я узнал её… Это была Оля. Существо, бывшее Олей, резко встало… Я отдернул руку, и оно бросилось на меня… Пнув его что есть есть сил, я просто полетел оттуда еще быстрее, чем раньше…

Я бежал долго… Пока меня не остановил гул проезжающей машины… Фары и удар…

Прошел год с тех пор, как трое подростков пропали при загадочных обстоятельствах в районе старой больницы в Ленинском районе, тела так и не были обнаружены. Рассказы четвертого, единственного из компании, кто не пропал в тот загадочный вечер, объясняют все происшедшее как вмешательство сверхъестественных сил. В это верят лишь родственник пропавших, и то не все… Полиция уже давно оставила надежду найти их и просто нашла себе занятия поважнее.

Я так и не решился ещё раз сходить туда… Подвал был завален, и при раскопках Олю, Макса и Колю так и не нашли… Думаю, я единственный, кто знает всю правду. Я очень скорблю по своим друзьям. Но никогда, никогда больше я не вернусь в этот город и не пойду в эту больницу… И точка…

@темы: рассказы, заброшенные дома и недострой, городские легенды, не своё, мертвецы

---

"Любимая" тёща

[Astra.]

Хотите верьте, хотите нет, но эта история - не выдумка. Раньше я жил в деревне, и, как водится, был наслышан про то, что в деревнях - ведьмы, ведуньи и т.д. Но мне в это слабо верилось как-то. Но вот однажды мы с бабушкой пошли в гости к её подруге. Долго они разговаривали о проблемах житейских, и тут затронули тему про ведьм. Вот значит подруга моей бабушки и поведала ей, что на краю деревни, возле речки жила бабка которую звали Устинья. Слухи ходили по деревне не хорошие про нее, но никто не придавал этому значение.

А вот что после войны, когда все стали возвращаться в свои дворы, люди стали замечать, что родители Устиньи не реально быстро стали на ноги и стали довольно скоро зажиточными. И при этом она вышла замуж за самого красивого парня в деревне, хотя сама далеко не была красавицей. Прошло время, у Устиньи родились дети, которые в свою очередь подросли. Сын её уехал куда-то в Сибирь, там женился и остался жить. А вот дочь была инвалидом, заторможенное развитие. Дочери Устиньи понравился один парень, у которого уже была девушка, и естественнно те собирались жениться. Но вот однажды по деревне пошел слух, что невеста этого парня пропала. Когда начали искать её, то нашли на завтра в погребе.

Самое интересное, что лицо у нее было обезображено, а на двери с внутренней стороны были царапины от ногтей и один ноготь оторванный торчал из доски. А самое интересное, что умерла она не от болевого шока, а, как сказали врачи, от сильного испуга - сердце не выдержало. Прошло несколько недель после похорон, и этот парень очень сильно, как бы это банально не звучало, влюбился в дочку Устиньи, хотя раньше на дух её не переносил, и при встрече насмехался над ней. После того, как он понял, что “любит” Ольгу, дочь Устиньи, они сыграли пышную свадьбу.

Все казалось бы было нормально, но, прожив лет пять совместно, Владимир и Ольга начали ссориться частенько из-за того, что Владимир стал прилаживаться к стакану. И вот в один прекрасный день он избил по пьяни Ольгу, и та, естественно, пожаловалась своей матери. Когда на утро соседи увидели Владимира, то остолбенели. У человека на лицо было психическое заболевание, которым тот до этого дня не страдал. Но все списали на то, что, мол, сильно пил и сел на коня. А у человека была ярко выражена мания преследования и чрезмерная тяга к самоубийству.

Все так и осталось бы шито крыто. Если б друзья Владимира не решили вырвать его из лап ведьмы. Вот однажды те дождались, когда Устинья пошла в сельмаг за продуктами, влезли к ней в дом и начали искать, хотя и сами не знали что. И вот один из них крикнул, - Колюха, смотри какая книжечка интересная, на вид ей уж лет 200. Коля подошел к Александру, взял в руки книжку, полистал, поветрел в руках и сказал. -Это видать старая карга по этой книженке научилась, как Вовку приворожить, а потом и хворь на него навела.

Засунув книжку под куртку, товарищи спешно покинули дом. Но ночью, когда Сашка пришел домой и лёг спать, его ожидал неприятный сюрприз. На утро, встретившись с Колей, он испугано рассказал тому, что ночью ему приснилась Устинья и пригрозила, что мол если они не вернут ей книгу, то умрут скоро и в муках. Александр сказал, что ему она тоже приснилась и сказала, что переломает ему кости, если тот не отдаст книгу, которая ему не принадлежит. После разговора они все-таки решили вернуть книгу. Александр вскочил на велосипед и собрался было ехать за книгой, как проехав пару метров упал. При падении он сломал себе 4 ребра, ключицу и бедро.
А самое интересное, что ехал-то он не быстро и говорил, что как будто ему в переднее колесо палку всунули. Но так как Сашка был не в состоянии, Коля пошел с книгой. Идя к дому ведьмы, он долго думал, как ей отдать книгу, и наконец решил, что лучше будет подбросить её во двор хозяйки. Завернув книгу в пакет, он бросил её через калитку во двор, но та как на беду упала в лужу. Владимир не стал её доставать от туда и в спешке пошел домой. Но вот только хотите верьте, хотите нет, но на завтра он утонул в речке, глубина которой не превышала 20 см. Обстоятельства гибели его уже почти 25 лет остаются загадкой. А Устинья, пожив еще лет десять, умерла в страшных муках. При этом умирала она долго.

После смерти книгу эту никто так и не нашел. Кто говорит, что её в могилу вместе с неё положили, кто говорит, что дочка Ольга продолжила дело её матери, вообщем - никто толком и не знает. Дом Устиньи купили другие люди и разобрали на дрова. Но зимой того же года у этих людей сгорел свой дом, и при этом хозяева чудом остались живы. А что касается Ольги с Владимиром - так они до сих пор живут в той же деревне со своими сыновьями, у которых тоже заторможенное развитие.
Владимир два-три раза в год ездит в псих больницу на реабилитацию, но ему, как сказали врачи, ничего не помогает. Ну я думаю, что “Любимая” теща постаралась для него на славу, и его уже ничего не спасет. А думаю так потому, что бабульки в деревне говорили: Устинья была потомственной ведьмой, и ей в могилу кого-нибудь загнать ничего не стоило, т.к. уже несколько поколений у них в семье практиковали черную магию.

А ещё факт остается фактом: если кто-то осмеливался обидеть кого-то из членов их семьи, как правило через пару дней или неделю “переезжал на кладбище жить”, поэтому практически никто им слова плохого не говорил.
Ну вот и всё, что я хотел вам рассказать.

@темы: классика, старики и старухи, не своё

---

[Donkey]

прям так и кажется, что сейчас из экрана шагнет, в лучших традициях жанра)

@темы: видео

---

Медная чаша

[Amaryllis]

Мандарин Юн Ли откинулся на спинку стула, сделанного из розового дерева.
- Известно, - мягким голосом проговорил он, - что хороший слуга - подарок богов, тогда как плохой слуга...
Высокий, атлетически сложенный человек, почтительно застывший перед разодетой фигурой властелина, трижды поклонился - излишне поспешно, излишне покорно.
Страх промелькнул в его глазах, хотя он был вооружен и слыл смелым солдатом. Он мог без труда поставить этого гладколицего мандарина на колени, и все же...
- Десять тысяч извинений, милостивый повелитель, - сказал он. - Я сделал все в соответствии с вашим достопочтенным приказанием - мы взяли в плен того человека и при этом не причинили ему серьезных увечий. Я сделал все, что было в моих силах. Но..
-Но он продолжает молчать, - медленно проговорил мандарин. - И ты пришел ко мне, чтобы рассказать о своей неудаче? А я не люблю слушать про неудачи, капитан Ван.
Мандарин поигрывал маленьким ножом для разрезания бумаги. Лежавшим на низком столике рядом с ним. Ван вздрогнул.
- Впрочем, не будем об этюд сейчас, - сказал мандарин после небольшой паузы. Ван с искренним облегчением перевел дух, тень улыбки скользнула по лицу мандарина. - И все же мы должны достичь поставленной цели, - продолжал он. - Мы взяли человека, он располагает необходимой для нас информацией; уверен, что существует способ добиться от него ответа. Слуга потерпел неудачу, теперь в самый раз хозяину предпринять попытку. Приведите его ко мне.
Ван поклонился и с завидной поспешностью вышел.
Мандарин молча сидел и смотрел в дальний угол просторной, залитой солнцем комнаты, где у окна в плетеной, подвешенной к потолку клетке пели, заливаясь, две птички. И словно найдя ответ на какой-то очень важный для него вопрос, он кивнул -коротко и удовлетворенно. Потом быстро протянул руку и позвонил в маленький серебряный колокольчик, стоявший на изящно инкрустированном столике.
Тотчас же в комнату бесшумно вошел одетый в белое слуга и в безмолвном почтении склонил голову перед хозяином.
Юн Ли отдал ему несколько четких, кратких приказаний.
Едва слуга скрылся из виду, как в изысканно обставленной комнате вновь появился капитан Ван.
- Пленник, милостивый повелитель! - объявил он.
Мандарин мягко взмахнул своей узкой рукой; Ван что-то прокричал, и в комнату вошли двое крепко сложенных, обнаженных по пояс стражников, державших за руки невысокого, коренастого босого мужчину, одетого в изодранную рубашку и брюки цвета хаки. Его голубые глаза бесстрашно смотрели из-под спутанных прядей белокурых волос прямо на Юн Ли.
Белый человек!
- А! Великолепный лейтенант Фурне! --в свойственной ему спокойной манере проговорил на безупречном французском Юн Ли. - Значит, все еще упорствуете?
Фурне грубо выругался в адрес своего захватчика, причем сделал это как по-французски, так и на трех китайских диалектах.
- Ты заплатишь за все. Юн Ли! - воскликнул француз. - Не думал, что твои мерзкие ублюдки могут безнаказанно глумиться и пытать офицера французской армии!
Юн Ли с улыбкой продолжал поигрывать маленьким ножом.
- Вы угрожаете мне, лейтенант Фурне, - мягко проговорил он, - хотя все ваши угрозы - это лишь нежные розовые лепестки, которые уносит дуновение утреннего ветерка. Разве что вам удастся вернуться к себе в полок и доложить обо всем начальству...
- Будьте вы прокляты! - прокричал в ответ пленник. - У вас ничего не выйдет, и вы сами знаете это не хуже меня! Мой командир полностью осведомлен обо всех моих передвижениях. Если завтра к утру я не окажусь в части, он через, несколько часов появится здесь с отрядом легионеров!
Юн Ли снова улыбнулся.
- Несомненно. И все же у нас еще остается лучшая часть суток. Так много можно сделать за день и вечер.
Фурне снова обрушил на него поток ругани.
- Можете пытать меня, будьте все вы прокляты. И я, и вы знаем, что вы не можете ни убить меня, ни изувечить настолько, чтобы я был не в состоянии вернуться в себе в Форт-Дешамп. Что же до остального, то давай, действуй, желтомордая тварь!
- Вызов! - воскликнул мандарин. - Но я принимаю его, лейтенант! Все, что мне требуется от вас, это информация о дислокации и вооружении вашего сторожевого отряда на реке Мефонг. Так, чтобы...
- Так, чтобы твои Богом проклятые бандиты, за счет убийств и грабежей снабжающие тебя всей этой роскошью, смогли однажды ночью напасть на наш отряд и открыть русло реки для своих лодок, - перебил его Фурне. - Я знаю тебя. Юн Ли, и я знаю твой промысел, мандарин воров! Военный губернатор Тонкина послал сюда батальон Иностранного легиона для того, чтобы он разобрался с тобой и восстановил на границе мир и порядок, а не для того, чтобы мы поддавались твоим детским угрозам! Легион никогда так не поступит, и ты должен знать об этом. Лучшее, что ты можешь сделать, это немедленно сдаться, в противном случае, уверяю тебя, меньше чем через две недели твоя голова будет гнить над Северными воротами Ханоя как предостережение всякому, кто вздумает последовать твоему примеРУ.
Улыбка не сходила с лица мандарина, хотя он понимал, что все это отнюдь не пустые слова. Несмотря на тонкинских снайперов и силы колониальной пехоты, он мог обеспечить некоторое продвижение, но эти трижды проклятые легионеры были сущими дьяволами из преисподней. Он, Юн Ли, правивший как король в долине Мефонга, он, которому покорно платила дань половина китайской провинции и многочисленный район французского Тонкина, чувствовал, что сейчас, трон под ним зашатался. Оставалась лишь одна-единственная надежда: ниже по реке, за пределами французского сторожевого поста стояли лодки с людьми и добычей, награбленной во множестве деревень, - это был едва ли не самый успешный рейд из всех проведенных им операций. Если бы эти лодки смогли пройти, если бы он вернул себе своих людей (а это были отменные бойцы), у него оказались бы развязаны руки и тогда он смог бы что-то сделать. Золото, драгоценности, нефрит - и хотя французские солдаты такие ужасные, в Ханое немало гражданских чиновников, отнюдь не чурающихся всех этих богатств. Но да берегу Мефонга Иностранный легион - они словно догадались о его планах! - обосновал свой сторожевой гарнизон, и теперь ему надо было точно знать, где именно тот находился и насколько основательно вооружен. До тех пор, пока этот отряд сторожит реку, лодок ему не видать как своих ушей.
И вот сейчас лейтенант Фурне, штабной офицер гарнизона, оказался в его руках. Всю ночь его мучители пытались урезонить молодого упрямого нормандца и утром не отпускали его ни на минуту от себя. На нем не осталось никаких следов, обошлось без переломанных костей, порезов или синяков, но ведь всегда можно найти и другие пути! Фурне передернуло от одной мысли о том, через что ему пришлось пройти за эти длинные, как вечность, ночь и утро.
Долг всегда был для Фурне превыше всего; для Юн Ли же, заговорит наконец француз или нет, было вопросом жизни и смерти. И он разработал план, который сейчас должен был осуществиться на практике.
Нельзя было пойти в отношении Фурне на крайние меры, ибо до настоящего времени французские власти не располагали сведениями о связи мандарина Юн Ли с бандитами.
Возможно, они и предполагали, однако явных доказательств у них не было, а потому убийство или нанесение увечий французскому офицеру, да еще в его, мандарина, собственном дворце представлялось Юн Ли таким шагом, на который он никак не мог решиться. Было жаркое южное лето, а Юн Ли словно ступал по тонкому льду, и делать это приходилось ему как можно осторожнее.
И все же он предпринял кое-какие меры.
- Моя голова пока довольно прочно сидит на плечах, заявил он Фурне, - и я надеюсь, что она не скоро украсит пику городских ворот. Значит, вы отказываетесь говорить?
- Разумеется!
Слова лейтенанта Фурне были так же тверды, как и его подбородок.
- Но вам придется это сделать. Ван!
- Слушаюсь, великодушный повелитель!
- Позови еще четырех охранников - пусть покрепче держат пленника.
Ван хлопнул в ладоши.
В тот же момент еще четыре полуголых стражника ворвались в,комнату; двое из них опустились на колени и крепко обхватили ноги Фурне, третий сжал в своих жилистых объятиях грудь лейтенанта, четвертый, вооруженный дубинкой, просто вcтал рядом для подстраховки. На случай чего?
Двое охранников, пришедших ранее, продолжали прочно держать ere руки.
Оказавшись в объятиях этих мускулистых парней, он не мог даже пошевельнуться, был полностью беззащитен и чувствовал себя живой статуей.
Мандарин Юн Ли снова улыбнулся. Любой не знавший его человек мог бы предположить, что эта улыбка - знак безграничной нежности и сострадания божества.
Его рука дотронулась до лежащего рядом колокольчика. Тотчас распахнулась дальняя дверь, и два новых стражника ввели кого-то, скрытого темной вуалью, - это была женщина.
Юн Ли что-то быстро сказал, покрывало мгновенно слетело, и перед ними предстала окруженная слугами мандарина очаровательная девушка, едва достигшая двадцатилетнего возраста, темноволосая, стройная, с большими, карими, как у газели, глазами, удивленно и широко распахнувшимися, как только она увидела перед собой лейтенанта фурне.
- Лили! - воскликнул молодой человек, и всем пятерым охранникам пришлось напрячься, чтобы сдержать его отчаянный порыв. - Ты, изверг! - прокричал он Юн Ли. - Если с головы этой девушки упадет хотя бы один волос, клянусь Святой Девой, я поджарю тебя живьем на пепелище, в которое превращу твой же дворец! Бог мой, Лили, как...
- Очень просто, мой дорогой лейтенант, - раздался шелковистый голос мандарина. - Мы знали - и это естественно, поскольку любой слуга в домах Северного Тонкина - мой слуга, - так вот, мы знали, что вы увлеклись этой женщиной. Когда же мне сказали, что вопреки всем моим стараниям вы продолжаете сохранять молчание, я распорядился, чтобы ее привезли сюда. Дом ее отца находится далеко от того места, где стоит ваш отряд, в сущности, он расположен на китайской, а не на французской территории, в общем, надо признать, что это было весьма нетрудным делом. А теперь...
- Авдре! Андре! - воскликнула девушка, пытаясь вырваться из рук охранников. - Спаси меня... Эти звери... :
- Не бойся. Лили, - ответил Фурне. - Они не осмелятся тронуть тебя даже пальцем, точно так же, как не осмеливаются убить меня. Они просто блефуют...
- Хорошо ли вы, лейтенант, обо всем подумали? - мягко спросил мандарин. - Что касается вас, то вы, действительно, французский офицер. Рука французской армии - а это достаточно длинная и не склонная прощать рука - дотянется куда угодно, чтобы покарать ваших убийц. Боги свидетели: я не хочу, чтобы она дотянулась и до меня. Но эта девушка... Она-нечто совсем иное!
- Иное? Как это иное? Она французская гражданка...
- Боюсь, что это не так, мой милый лейтенант Фурне. В ней действительно течет на три четверти французская кровь, но ее отец наполовину китаец и остается китайским подданным. К тому же, она проживает в Китае, и я боюсь, что французское правосудие не станет мстить за ее жизнь с той же решимостью, с которой оно стало бы мстить за вашу. Во всяком случае, на этот риск я могу пойти.
Фурне показалось, что кровь застыла в его жилах. Этот улыбчивый дьявол был прав! Лили - его милая белая лилия, чью связь с китайской нацией выдавал разве что весьма необычный разрез больших глаз, - не пользовалась покровительством трехцветного французского флага.
Боже праведный! Но что же делать? Предать флаг, свой полк, обречь на смерть своих товарищей или увидеть, как Лили замучают в его же присутствии!
- Итак, лейтенант Фурне, мы, кажется, понимаем друг друга, - продолжал Юн Ли после короткой паузы, которую он сделал лишь для того, чтобы пленник осознал весь ужас сложившейся ситуации. - Я думаю, вы все же вспомните, где именно располагается ваш отряд и как он вооружен. Итак?
Фурне хранил горькое молчание, однако смышленая Лили сразу ухватила суть происходящего, поначалу ускользавшую от нее.
- Нет, нет, Андре! - воскликнула она. - Ничего не говори им. Лучше я умру, чем позволю тебе стать предателем! Видишь, я готова.
Фурне откинул голову назад: к нему вновь вернулась прежняя решимость.
- Мне стыдно перед этой девушкой! - с чувством проговорил он. - Убей ее, Юн Ли, убей, если так хочешь, и если Франция откажется отомстить за нее, то это сделаю я! Но предателем я не стану!
- Не думаю, лейтенант, что это ваше последнее слово, промурлыкал мандарин. - Вздумай я задушить ее, что ж, тогда пожалуй. Но прежде она будет молить вас о помощи, и когда вы услышите ее безумные крики, крики той женщины, которуювы любите, тогда, возможно, вы выбросите из головы всю эту благородную риторику и весь свой героизм!
Он снова ударил в ладоши, и в комнату молча вошли еще слуги. В руках одного из них была небольшая жаровня с пылающими углями; другой держал маленькую плетеную клетку, внутри которой дико металось какое-то живое существо; третий нес медную чашу с двумя ручками по богам, с которых свисала блестевшая в лучах солнца гибкая стальная лента.
Фурне почувствовал, как волосы у него встают дыбом. Что за ужас теперь ожидает его? Где-то в глубине души он подозревал: то, что должно сейчас произойти, по своей жестокости превзойдет воображение любого нормального, здравомыслящего человека. Неожиданно в узких глазах мандарина блеснул адский огонь. Да был ли он вообще человеком? Может, это сам дьявол в человеческом образе?
Несколько слов на неведомом Фурне юнаньском диалекте, и слуги распластали девушку, положив ее жалкое беспомощное тело спиной прямо на чудесный ковер с павлиньим узором.
Только одно слово сорвалось с тонких губ мандарина, и мускулистые руки сорвали одежду с верхней части ее тела. Бледная и безмолвная, она лежала на этом чудесном ковре, не сводя глаз с лица Фурне: она молчала, прикусив губу, чтобы, не дай Бог, слова ее не поколебали решимости любимого человека.
Фурне отчаянно рвался из рук стражников, но те были сильными парнями и крепко держали его.
- Запомни, Юн Ли, - задыхаясь прокричал он. - Ты заплатишь за это! Черт бы побрал твою желтую душу! Мандарин не реагировал на его угрозы.
- Продолжайте, - приказал Юн Ли слугам. - Следите внимательно, месье лейтенант, за тем, что они делают. Сначала ее запястья привязывают к ножкам тяжелых предметов мебели - это чтобы она не могла пошевелиться. Вас удивляет, зачем понадобились такие крепкие веревки, к чему все эти узлы и петли, когда речь идет о столь хрупкой девушке? Уверяю вас, все это делается неспроста. Находясь под медной чашей, один довольно хлипкого телосложения человек оторвал себе руку у запястья, лишь бы освободиться.
Мандарин замолчал. Девушка лежала, привязанная так туго, что едва ли могла даже сдвинуться с места.
Юн Ли внимательно следил за приготовлениями.
- Отличная работа, - сказал он. - Но если она все же вырвется хотя бы из одного из узлов, тот, кто завязал его, будет бит бамбуковыми палками в течение часа. А теперь чашу! Дайте-ка мне взглянуть на нее.
Он протянул тонкую руку. Слуга с почтительным видом передал ему чашу, с ручек которой свисала гибкая стальная лента. Фурне, смотревший на все это глазами, полными ужаса заметил, что к ленте подсоединен замок, снабженный регулятором, благодаря которому длина ленты могла быть уменьшена или увеличена. Все это чем-то напоминало пояс или ремень.
- Отличная работа, - повторил мандарин, вертя чашу в рука, словно лаская ее своими изящными пальцами. - Но я допускаю, что лейтенант и молодая леди незнакомы с этим маленьким устройством. Давайте объясним, а точнее - продемонстрируем его. Кансу, укрепи ее на месте. Нет, нет, пока только чашу.
Другой слуга, который было шагнул вперед, тут же вернулся на место. Тот, кого он назвал Кан-су, взял чашу, встал на колени рядом с девушкой, пропустил стальной пояс у нее под спиной, положил чашу кверху дном на ее плоский живот и туго, так, что края врезались в мягкую плоть, затянул и скрепил замком концы пояса. Прижатая пропущенной через обе ручки гибкой блестящей лентой чаша сильно впилась в тело девушки. Затем слуга встал и молча сложил руки на груди.
Фурне почувствовал, как его тело содрогнулось от ужаса - за все это время Лили не произнесла ни единого слова, хотя было заметно, что острые края чаши больно вонзились в ее живот.
Но вот она наконец разомкнула губы:
- Не сдавайся, Андре, - бодро произнесла она. - Я выдержу. Нет, правда, сов... совсем не больно!
- Боже! - дико вскрикнул Фурне, тщетно пытаясь вырваться из крепких объятий желтых рук.
- Совсем не больно! - как эхо повторил мандарин последние слова Лили. - Пожалуй. И тем не менее мы снимем чашу - надо же быть милосердными людьми.
По его приказу слуга открыл замок и снял пояс. на белой коже девушки остался ярко-красный след от обода чаши.
- И все же, мне почему-то кажется, мадемуазель и месье, что вы не до конца понимаете суть происходящего, - проговорил он. - Что ж, сейчас мы снова установим ее на прежнее место, но перед этим поместим под чашу вот это!
Быстрым движением он выхватил из рук стоявшего в углу слуги плетеную клетку и поднес ее к свету.
Фурне и Лили с ужасом смотрели на клетку. Внутри ее - и теперь они это отчетливо видели - бегала крупная серая крыса: усатая морда, бусинки-глаза, суетящаяся, мерзкая крыса, пытающаяся прогрызть прутья клетки ослепительно белыми резцами.
- Боже праведный! - выдохнул Фурне. Его мозг отказывался постичь всю жестокость той участи, которая ожидала Лили, - он мог лишь молча смотреть на эту неугомонную крысу, смотреть, смотреть, смотреть...
- Ну, а теперь, я уверен, вы все поняли, - раздался спокойный голос мандарина. - Крыса под чашей. Кстати, обратите внимание на ее днище. Видите небольшое углубление? Сюда мы положим раскаленные угли - чаша нагреется, жар станет невыносимым, крыса не сможет дольше терпеть его и у нее не останется другого выхода, как прогрызть себе путь в теле этой леди! А сейчас еще раз спрашиваю, лейтенант, так как насчет сторожевого отряда?
- Нет, нет, НЕТ! - закричала Лили. - Они не сделают этого... они пытаются напугать нас... они же люди. Они не смогут этого сделать, люди неспособны на такое... Молчи, Андре, молчи, что бы ни случилось, не позволяй им победить тебя! Не позволяй им превратить тебя в предателя!
Мандарин махнул рукой, и слуга с чашей снова приблизился к полуобнаженной девушке. Но на сей раз вперед вышел и тот слуга, что стоял с клеткой. Он засунул руку в клетку и, ловко увертываясь от укусов острых крысиных зубов, схватил извивающегося грызуна за загривок.
Чашу установили на прежнее место. Фурне в отчаянии бился: если бы ему удалось высвободить хотя бы одну руку, схватить какое-нибудь оружие!
Лили издала резкий, сдавленный вопль.
Крысу сунули под чашу.
Клик! Замок защелкнулся, и они стали накладывать на медное днище красные угли. Лили не переставая дергалась и извивалась в своих путах, чувствуя, как ужасное создание бегает под медным куполом по ее обнаженному животу.
Один из слуг протянул бесстрастно сидевшему мандарину крошечный предмет.
Юн Ли чуть приподнялся и разжал ладонь.
Это был маленький ключ.
- Этот ключ, лейтенант Фурне, - сказал он, - открывает замок на поясе, удерживающем чашу. Он ваш - в обмен на требуемую информацию. Разве вы не проявите благоразумие? Скоро будет уже поздно.
Фурне взглянул на девушку. Лили уже успокоилась, прекратила сопротивление, глаза ее были открыты. Может, она потеряла сознание, мелькнула у него мысль.
Угли слабо дымили на днище чаши. А под ее резными стенками - и Фурне вдруг ясно увидел эту картину - судорожно мечется серая крыса, совершая круг за кругом, пытаясь убежать от все более нарастающего жара. Наконец она вонзает свои острые зубы в мягкую белую кожу, отчаянно вгрызается, ввинчивается, протискивается в плоть...
Боже!
Его долг - его флаг - его полк - Франция! Молодой младший лейтенант Пьер Дежарден, веселый маленький Пьер, и еще двадцать человек - всех их застигнут врасплох и жестоко изрубят, а кого-то приберегут для пыток. Всех их сметет сокрушительный налет дьявольских бандитов, и все это случится из-за его предательства? Сердцем он чувствовал, что не сможет на это пойти.
Он должен хранить твердость - должен устоять...
Если бы он только мог взять на себя все страдания Лили нежной, любящей, маленькой Лили, мужественной Лили, в жизни своей не обидевшей ни единой живой души...
Комнату заполнил ясный, отчетливый, нечеловеческий крик.
Обратив к девушке свой полный отчаяния взор, Фурне увидел, что тело Лили, чуть не надвое разрезанное впившейся в кожу стальной лентой, изогнулось дутай и приподнялось над ковром. Сейчас он увидел то, чего не заметил раньше: в одном месте край чаши имел небольшую щербину, и теперь оттуда сочилась, медленно стекая по белой коже девушки, тоненькая струйка крови!
Крыса приступила к работе.
В этот момент что-то произошло в мозгу Андре. Он словно сошел с ума.
С силой, которую обретают безумцы, он вырвал правую руку из цепких объятий стражников - вырвал и ударил кулаком по лицу стоявшему рядом охранника. Слуга с дубинкой опрометчиво шагнул вперед, и в следующее мгновение у Андре уже было оружие, которое с неистовой силой било по телам его мучителей. Трое охранников уже лежали на полу, когда Ван обнажил свой меч и решил вступить в схватку.
Ван был решительным и хорошо обученным солдатом.
Последовал обмен ударами - вперед, назад, вбок: сталь сталкивалась с деревом. Наконец Ван, уклонившись от сокрушительного удара, смoг пожать плоды своей хитроумной стратегии.
Двое оставшихся слуг, которым он подал сигнал, и несколько других, ворвавшихся в комнату, бросились Фурне на спину и с силой прижали его к полу.
Лили снова дико закричала, и этот крик заглушил шум разгоревшейся бойни.
Фурне слышал ее - даже в этом безумии он различил ее крик. И в этот самый момент рука его нащупала рукоятку висевшего на поясе одного из охранников кинжала. Лейтенант схватил его и, изловчившись, вонзил в того, кто камнем давил на его спину. Тяжесть тут же ослабла, кровь потекла по его шее и плечам. Он нанес еще удар и увидел, как один из стражников рухнул на пол с перерезанным горлом, тогда как другой, приложив обе руки к низу живота, мечется в безумной пляске по ковру.
Разогнув одно колено, Андре Фурне, как пантера, метнулся в сторону Вана, метясь кинжалом в горло.
Мужчины вцепились друг с другом, катаясь по полу и обмениваясь ударами. В воздух взлетал меч Вана, навстречу ему бросался кинжал, зажатый в руке Андре; лилась кровь, слышались сдавленные хрипы...
С победным криком Андре вскочил на ноги - теперь в одной его руке был зажат отвоеванный у стражника кинжал, в другой сверкал меч Вака.
Слуги с отчаянными воплями бросились врассыпную, столь зловещей казалась км фигура лейтенанта.
Оставшись один, Юн Ли молча взирал на это живое воплощение жажды мести.
- Ключ! - хрипло выдавал из себя Фурне. В его возбужденном мозгу билась лишь эта мысль. - Ключ, ты, желтый дьявол!
Юн Ли сделал шаг назад в сторону прорубленного в стене на манер амбразуры окна, сквозь которое в помещение струился сладкий аромат цветов жасмина.
Дворец был построен на самом краю утеса - сразу за окнами шел крутой обрыв, ниже которого метрах в пятнадцати начиналась каменистая отмель верховьев Мефонга.
Юн Ли снова улыбнулся. Казалось, его спокойствие было непоколебимо.
- Вы победили, Фурне, - проговорил он, - но и я одержал победу. Желаю вам насладиться моим поражением. Вот он, ключ, - он сжал его в ладони, и едва Андре, как молния, метнулся к нему, сделал еще один шаг к окну и, не произнеся ни слова, исчез навсегда, унеся ключ с собой.
Далеко внизу его тело разбилось об острые камни, и волны бурного Мефонга навсегда скрыли и то, что от него осталось, и ключ от медной чаши.
Андре кинулся назад - к Лили. Кровь уже не сочилась из-под чаши; Лили лежала спокойно, тело ее было холодно...
Боже! Она умерла!
Сердце не билесь в измученной груди.
Андре тщетно пытался разорвать стальную ленту - он раздирал ее своими окровавленными пальцами, ломая зубы, пытался прокусить твердый металл, но все было напрасно. Сталь не поддавалась.
Лили была мертва.
Но мертва ли? Что это?
Он заметил слабое биение у нее на боку - слабое, но нараставшее с каждой секундой биение...
Неужели еще остается надежда?
Обезумевший Фурне начал растирать ее тело и руки.
Может ли оноживить ее? Ну конечно же, она не умерла - она просто не могла умереть!
Пульс не исчезал, но странно - бился только в одном месте, сбоку, чуть ниже последнего ребра...
Он поцеловал ее холодные, неподвижные губы.
Подняв голову, он заметил, что биение прекратилось. В том самом месте, где оно только что было, появилась кровь, вытекавшая медленно, словно нехотя - темная венозная кровь, жидкий ужасающий пурпур.
А прямо из самой середины этого пурпура, из бока девушки медленно начала появляться серая острая морда, с которой капала густая кровь. Черные бусинки глаз настороженно уставились на лицо безумца - слышалось непонятное бормотание, и странно белая пена покрывала его губы.
Час спустя товарищи нашли Андре Фурне и его возлюбленную Лили - истерзанный безумец стоял на коленях, склонившись над изуродованным телом девушку.
Серой крысы в комнате уже не было.

Джордж Филдинг Элиот (пер. Н.Куликовой)

@темы: рассказы, классика, не своё

---

Приятно познакомиться )

[Хонахт]

Наткнулся на это соо, чему безгранично рад ) Люблю я хоррор-стори, но, разумеется, ценность они имеют лишь тогда, когда не являются вымышленными. В моей жизни порой случались такие ситуэйшен, но, хвала богам, в тот момент я воспринимал это как-то необыкновенно пофигистично, хотя вообще-то по натуре трус (что касается подобных происшествий).. И хорошо, что относился к этому как бывалый моряк, а то б шевелюра была расчерчена не одной седой прядью. Как-то наткнулся в нете на форум, где обсуждали все эти ситуации с домовыми и пушистыми нечто, что приходят по ночам. Вспомнил свой случай......................................................

Одно время у нас жил кот

Одно время у нас жил кот, пока у родственников шел ремонт... Ну и, дело понятное, вел себя по кошачьи, слонялся по ночам, лез в чужие постели и т.д. и т.п. Порой и со мной спал.. придет, ляжет на краешек и давит свою харю.... Родственники ремонт завершили, кота забрали.
Просыпаюсь я как-то ночью как от толчка (ну с кем не бывает, просто резко вынырнул из сна). Лежу на спине... Конечно я соображал ещё не со всей четкостью (как и любой только что продравший глаза человек). И тут чувствую, как одеяло будто бы проседает под тяжестью чего-то, чувствую давление на ногах... Вот как будто некрупное животное залезло на вас и идет все выше и выше по направлению к груди. Ощущаю телом, как это нечто мелкой комплекции поднимается от ступней к коленям, от колен к бедрам (я лежу с закрытыми глазами) и, не успело оно ступить на живот, я своим сонным мозгом (чему несказанно был рад) подумал: "А, кот наверное приперся" и перевернулся на бок, практически сразу провалившись в сон.
Первой моей мыслью по утру, стоило мне лишь распахнуть зенки, было: "Чиорд, у меня же нет кота!" Я ооооооооочень счастлив, что это осознание не пришло ко мне ночью, иначе бы рехнулся от ужаса стопудофф -________________-"

@темы: животные, своё, рассказы, сущности, это случилось на самом деле

---

Кали

[Amaryllis]

Надеюсь, рассказов, которые я планирую выложить, еще не было здесь. Ну и - что я не нарушаю никакие правила сообщества. ) Если что не так - сообщите.

Я знаю, когда начался этот кошмар, и почему. Я знаю его прошлое и настоящее. Знаю и то, что ждет меня завтра. И конца этому не будет.
Я уже смирился с этой мыслью, склонил перед ней голову. Этот крест мне суждено нести до самой своей смерти.
Но я не могу, и, наверное, никогда не смогу смириться с неестественностью происходящего. Вид крови создает у меня ощущение тепла, острие хорошо наточенного и многократно испытанного в деле ножа приносит облегчение, смерть кажется такой приятной.
А весь ужаc заключается в том, что кошмарные вещи делают меня счастливым.
Все так странно, так чудовищно странно: я, всегда испытывавший отвращение при виде крови; я, всегда так любивший животных; я, добрый человек, работавший школьным учителем. И вот кем я стал. Готов поклясться. И все жe в течение нескольких последних недель, а может и месяцев время давно утеряло для меня свое былое значение, - я пришел к мысли, что в основе моего кошмара, если, конечно, очистить его от оккультизма и мистических индуистских наслоений, лежит самая обыкновенная жестокость.
Ну и, конечно, та девушка. Женщина, спокойное, могущественное создание, загадочная, смуглолицая индуска с масляными глазами. Она появилась подобно цветку, возросшему на бедной, чахлой почве нищеты, и ввергла меня в мир ужаса, зверства и крови. Так что свой кошмар я во многом считаю его даром.
Пожалуй, как только она сказала мне, что ее зовут Кали, я должен был что-то заподозрить или хотя бы испытать определенную нерешительность. Я знал, Кали у индусов является богиней смерти и разрушения, но одновременно и материнства. Однако в тот момент я был настолько очарован ее красотой и кротостью - да-да, именно кротостью, - что не стал утруждать себя размышлениями по поводу смысла ее имени и лишь наслаждался его благородным, почти музыкальным звучанием.
Кали я повстречал в Калькутте в жаркое летнее утро.
Было это примерно два месяца назад. Обычный школьный учитель из Сан-Франциско, я много месяцев скапливал деньги, чтобы провести свой отпуск в Индии. Меня с детства привлекали к себе мистицизм, античность, религия и спокойная, на первый взгляд малоподвижная энергия индусов, так что я задался целью посетить эту страну. В Калькутту я прилетел поздним июньским вечером, и уже на следующее утро повстречал Кали - она стояла у дверей государственного туристического агентства, располагавшегося на старой Корт-хауз стрит.
Я почему-то сразу же почувствовал, чем занимается эта девушка. По сути дела, она была саым обычным экскурсоводом-любителем, работавшим без лицензии и старавшимся подцепить клиента еще до того, как он вступит под воды правительственного учреждения. Разумеется, меня уже тогда могло бы насторожить, что официально она никем не числилась, однако, повторяю, она была так прекрасна в своем ослепительно-ярком сари. Черные как смоль волосы, поблескивающие зубы, глаза, излучающие мерцание теплых озер. Короче говоря, она была красивой молодой женщиной, а я молодым мужчиной, весьма изголодавшимся- холостяком, вполне симпатичным и достаточно интеллигентным, чтобы демонстрировать некоторую разборчивость.
Своей улыбчивой фразой "Доброе утро, сэр", она буквально пригвоздила меня к месту, после чего спросила:
- Не могу ли я показать вам Калькутту?
Ее правильное английское произношение странным образом сочеталось с индийской национальной одеждой.
- Почему бы и нет? - с легкостью ответил я и тоже улыбнулся. Она понравилась мае сразу - на мою же беду.
Довольно быстро мы прошлись по всем пунктам программы осмотра городских достопримечательностей и, надо сказать, она просто мастерски обращала мое внимание на заслуживавшие особого внимания детали.
- Я тоже небогата, - проговорила она со смехом, который взорвался во мне фонтаном брызг шампанского, и именно в.этот момент, да, в тот самый момент между нами возникло взаимопонимание, эмпатия, словно электрическая цепь замкнулась - назовите это как вам будет угодно. Это было нечто, возникавшее во все времена и у всех народов между мужчинои женщиной, когда его или ее ключи точно подходят к замку партнера. Мне захотелось прикоснуться к ней.
Постепенно ее профессионализм, столь поразивший меня в начале нашей экскурсии, начал угасать - и именно тогда у меня появилось желание посетить храм Кали. Оглядываясь назад - а я помногу раз мысленно возвращался к тем дням, перебирая в мозгу каждую мельчайшую деталь нашей первой встречи и последовавших за этим перемен во мне, - я вспоминаю, что из всех туристских достопримечательностей, которые упоминала девушка, лишь одно название она повторяла по нескольку раз, явно уделяя ему не только больше внимания, чем всем остальным, но и выказывая гораздо большее почтение. Это был храм Кали. Нетрудно было догадаться, что в ее сердце он занимал самое почетное место. Да, теперь я понимаю, к сожалению, слишком поздно, что ей самой очень хотелось сходить туда вместе со мной.
И когда я согласился - отчасти чтобы доставить ей радость, а отчасти и потому, что я много читал об этом святилище, где в присутствии посетителей совершается процедура умерщвления жертвенного козла, - мне сразу же бросилось в глаза, как расцвело, оживилось ее и без того прекрасное лицо, с которого слетели последние остатки профессиональной сдержанности. Одним словом, весело болтая, мы отправились в храм Кали.
Если бы у меня тогда оставались хотя бы жалкие крупицы моей осторожности (а следует признать, что до встречи с Кали я всегда считал себя человеком, руководствующимся скорее рассудком, нежели зовом эмоций), то я бы уже тогда проявил определенные колебания, прежде чем отправился в подобное путешествие. Тому было несколько причин, хотя вполне достаточно и одной: приставание индийской женщины к незнакомому мужчине, да к тому же иностранцу, пусть даже по каким-то деловым вопросам, считалось в этой стране явно ненормальным и даже подозрительным. Я также практически оставил без внимания предостерегающий жест служащего туристского бюро, когда он, глядя на меня и Кали, медленно покачал головой - а ведь я заметил его движение, но попросту отмахнулся от него.
Сейчас я уже не помню названия улицы, на которой стоит этот храм, хотя месторасположение его никакого значения не имеет. Помню только то, что это было на некотором удалении от Дэлхаузи-сквер, являющейся своеобразным нервным центром Калькутты; кроме того в памяти остались несколько бесцельно бродивших по грязным, узким улицам священных коров, бесчисленные скрипучие повозки, белые чалмы на головах мужчин и одетые в сари женщины. Перед входом в храм расположилась целая толпы одетых в лохмотья, ободранных попрошаек, и я обратил внимание, сколь разителен был контраст между всей этой нищетой и стоявшим прямо по центру ее храмом - сияющим, украшенным резными орнаментами зданием, стены которого были украшены сверкающими кусочками позолоченного и посеребренного стекла. Когда все это отребье увидело выходящего из такси иностранца, то есть меня, они тут же бросились вперед и обступили меня со всех сторон. Однако, заметил Кали, тут же отпрянули назад, опустили глаза и, как мне показалось, даже испугались. Меня это поразило. Она ничего им не сделала, не сказала ни слова, не изменилось даже выражение ее лица. Похоже, нищих испугало само ее присутствие. Тогда это произвело на меня сильное впечатление, но позже - уже сейчас - я проклинаю себя за то, что не распознал в ней носителя зла. Нищие распознали, но это было и естественно - они знали ее, а я не знал.
Снова и снова оглядываясь на минувшие события, я понимаю, что в те минуты даже почти ни о чем не думал, наблюдая повсюду, как собравшиеся внутри сверкающего храма верующие демонстрируют по отношению к этой молодой женщине благоговейное почтение, смешанное со страхом. Когда вся эта бедная публика расступалась перед ней, быстро отводя взгляды и образовывая живой коридор в толпе, я подумал, что причиной тому является весьма простое обстоятельство: экскурсовод привела в храм богатого иностранца. Молящиеся быстро клали перед статуей богини купленные тут же у входа в храм гирлянды цветов, и уходили, в результате чего довольно скоро мы остались почти в полном одиночестве. Именно тогда я впервые заметил выражение лица моей спутницы при виде божественной скульптуры, обратил внимание на его преданное, подчеркнуто напряженное выражение, благодаря которому она и сама стала чем-то походить на богиню. Да, пожалуй именно тогда меня впервые посетила мысль о том, что было в моей спутнице что-то необычное, чувствовалась в ней какая-то противоестественная неловкость.
А сама богиня, супруга Шивы-Разрушителя, одного из богов, входящих в священную индуистскую троицу, представляла из себя поистине чудовищное творение. Трехглазая, четверорукая, покрытая золотой краской, почти полутораметровая статуя с зияющим ртом и торчащим из него языком; тело ее обвивали кольца металлических змей, а сама она танцевала на предмете, отдаленно напоминавшем труп человека. Ее серьги изображали мертвецов, ожерелье представляло собой нить с нанизанными черепами; лицо и груди были покрыты чем-то кроваво-красным. Две на ее четырех рук сжимали соответственно меч и отрубленную голову, тогда как две другие были причудливо изогнуты как бы в мольбе и желании защититься. Как ни странно, но Кали в самом деле являлась богиней материнства, и одновременно разрушения и смерти.
Увидев этот странный образ, я испытал смесь различных Чувств: отвращения, любопытства, возбуждения и, пожалуй, страха. Переведя взгляд на свою спутницу, я заметил: что бы она ни чувствовала, тоща в глубине своей души, лицо ее выражало все ту же подчеркнутую, выраженную напряженность.
Взгляд ее, который она устремила на загадочную богиню, отличала сильнейшая сконцентрированность, словно в данный момент для нее не существовало ни меня, ни молящихся, ни всего остального мира. Могло сложиться впечатление, что Кали-женщина словно породнилась, слилась с Кали-богиней, сплавилась с ней в единое целое, воплощенное в этом роскошном и сияющем храме, окруженном миазмами, грязью, лохмотьями и нищетой.
Полагаю, что мы так и стояли бы там вплоть до сегодняшнего дня, не сделай я движения по направлению к выходу.
При первых же моих словах она очнулась от транса - по крайней мере отчасти, - пробормотала что-то на хинди, обращаясь к богине, после чего неохотно повела меня наружу.
- Как она прекрасна, - сквозь зубы тихо произнесла женщина, даже не глядя на меня. Даже ее голос сейчас звучал как-то отрешенно, словно она говорила сама с собой. - И как могущественна.
- Хотя это и выражается в довольно-таки странной форме, - не удержался я.
Лицо Кали хранило все то же странное, отрешенное (а может, божественное?) выражение.
- А сейчас мы посмотрим процедуру жертвоприношения, - сказала она.
Произнеся эти слова, она словно забыла про мое сущестование и пошла через территорию храма к окружашей его стене. Я шел следом и уже подумывал о том, что сама она приходит сюда ежедневно, вне зависимости от того, есть ли у нее турист, которого надо сопровождать, или нет.
В тот момент я искренне считал, что мой интерес к процедуре ритуального заклания козла носит сугубо интеллектуальный, так сказать, академический, но отнюдь не эмоциональный характер, и уж конечно в нем не было даже намека на какое-то патологическое, болезненное влечение - разве что меня охватил тот же интерес, который толкает массы людей к месту автомобильной катастрофы. Но получилось так, что даже сейчас, спустя несколько недель, тот же кошмар продолжает изводить меня. Как ни странно, но из всех достопримечательностей Калькутты, которые я мог в то утро осмотреть в обществе Кали, я выбрал именно жертвенное убийство пяти козлов, совершенное во имя богини Кали.
Палач привел из расположенного неподалеку небольшого загона пятерых молодых, отчаянно блеющих и вращающих от страха глазами животных, которые шли друг за другом.
На мужчине была забрызганная кровью туника; даже его небритое лицо хранило на себе следы алых пятен, напомнивших мне о пурпурных отпечатках бетеля, оставленных на калькуттских улицах плевками любителей жевать этот орех. Козлов придерживали специально предназначенные для этого священнослужители, и в то солнечное утро я увидел, как животных расположили в особых деревянных загончиках - по одному в каждом, - так, что наружу торчали лишь их головы, которым предназначалось вскоре пасть под ударами кинжала или сабли. Ноги животных были туго связаны. Священнослужители начали читать каждому из них молитвы на хинди.
Взмах кинжала- и голова животного падает на землю, вырывается фонтан крови. Наклонившись, палач поднял ее и поднес к маленьким медным чашам, позволяя крови стечь в каждую из них. Люди, освящавшие животного, выдвинулись вперед, окунули кончики пальцев в чаши с кровью, после этого нанесли ими себе на лоб красные кружочки и снова принялись читать молитвы - теперь уже над мертвым телом. После этого козлиную тушу подвесили на крюк на стену храма, освежевали, и мясо распределилиг среди прихожан.
- Пищу в Индии никогда не выбрасывают, - пояснила мне Кали.
Над территорией двора крижили полчища мух; каждые несколько секунд откуда-то появлялись собаки, жадно слизывавшие с земли остатки крови. Прежде, чем приступить к очередной казни, палач старательно отгонял собак прочь.
Зрелище одновременно зачаровало меня и вызвало отвращение. Однако мои чувства не шли ни в какое сравнение с тем, что переживала Кали. Выражение ее лица, напряженность ее фигуры во время всей процедуры жертвоприношения свидетельствовали о полной отрешенности, погруженности в происходящее. Мне показалось, что она всем телом подалась в сторону места, где происходило этокровавое действо. При этом она не была лишь пасивной наблюдательницей, нет - она буквально слилась с происходящим, была поглощена им. Создавалось впечатление, что именно она была палачом, осуществлявшим жертвоприношение, хотя позже я понял, что она скорее напоминала другую Кали - богиню, во имя которой все это совершалось.
Словно она сама принимала все эти освященные кровью подношения. Если бы только я мог в тот момент осознать все это. Если бы я хоть наполовину смог тогда все это понять. Если бы хоть заподозрил что-то...
И снова я был первым, кто подал знак, что пора уходить.
Девушка молчала, пока мы шли от храма по тротуару и высматривали свободное такси. Двигалась она очень плавно, грациозно, ее сари едва колыхалось, взгляд сияющих глаз был абсолютно пустым, а выражение лица наводило на мысль о том, что она словно пребывает во сне.
- Вы почувствовали отвращение? - наконец спросила она.
- Пожалуй. Немного. Но в большей степени я был поражен происходившим.
Несмотря на то, что, как и полагалось воспитанному туристу, оказавшемуся в чужой стране, я во многом старался скрыть охватившее меня омерзение от вида совершаемого убийства, на самом деле, как показали дальнейшие события, в моих словах было больше правды, чем мне самому казалось.
- В самом деле? А обычно иностранцев все это шокирует.
- Я - особый иностранец, - с улыбкой проговорил я.
При этих моих словах, выразивших кажущееся удовлетворение от увиденного, она сделала нечто такое, что мне никогда не забыть. Она прикоснулась ко мне. Это было совсем легкое прикосновение к запястью, быстрое, нежное скольжение кончиков пальцев: товарищество, эмпатия, снова та же связь, то же чувство, которое я испытал в самом начале нашей встречи. Но, взглянув на нее, я понял, что она хотела сказать этим жестом: то, что мы были с ней - да простит меня Господь, - похожи друг на друга.
Легкая улыбка тронула ее губы.
- В старину, - произнесла она, - богине Кали приносили в жертву не козлов, а людей.
Я кивнул и почувствовал, что она ждет от меня чего-то большего. Чтобы я осудил жертвоприношение людей? Я продолжал молчать, а когда снова взглянул на нее, то заметил, что улыбка ее стала шире и, внимательно вглядевшись в это лицо, я разглядел неясный блеск в глазах, выражавший какое-то новое, доселе отсутствовавшее качество, а именно голод. Глаза ее, как если бы она в действительности былавсемогущей богиней, готовы были проглотить меня.
И - о Боже Праведный, прости меня! - я действительно хотел, чтобы это произошло.
- Я рада... что вы это почувствовали, - пробормотала она. - Очень рада.
Мы продолжали идти молча. Однажды ее бедро скользнуло по моему, и словно что-то обожгло мне душу.
- Я бы хотела, чтобы вы увидели другую Кали, - сказала она, когда мимо нас проезжало такси, но она даже не попыталась остановить его. - Ведь меня тоже так зовут.
- Кали?
Она кивнула.
- Я взяла себе это имя в честь богини, - девушка улыбнулась совсем мягко. - Я же сказала вам, что богиня очень любила людей, а точнее - мужчин. Эта Кали тоже их любит.
- Не хотите ли зайти ко мне домой? - спросила она после некоторой паузы.
Даже сейчас у меня нет уверенности, действительно ли я у слышал козлиное блеяние, когда вошел в комнату Кали, или же это был плод моего воображения, остаток воспоминания о голосах обреченных животных в храме. Как бы то ни было, после того как мы вышли из такси и очутились в невероятно грязных, поистине нищенских трущобах (улицы там чем-то напоминали канализационные трубы), и она повела меня по переулку, настолько узкому, что когда навстречу нам откуда-то вышла священная корова, мы были вынуждены снова вернуться назад, чтобы пропустить это громоздкое животное - для нас места попросту не оставалось. Кали жила в маленькой комнатушке, располагавшейся в, а точнее будет сказать под неким нагромождением деревянных построек, совершенно непокрашенных и, на первый взгляд, сколоченных каким-то пьяным плотником. В комнате не было ни одного окна, а из обстановки в ней находилось лишь самое необходимое: продавленная кушетка, диван на деревянных ножках, несколько стульев, стол, поцарапанная тумбочка и лампа, которую девушка зажгла при входе. Часть комнаты оставалась скрытой за занавеской.
- Пожалуйста, садитесь, - предложила она. - Я принесу вам попить.
Она вышла в дверь и буквально тут же вернулась, держа в руках стакан с чуть теплой темной жидкостью. За какое-то мгновение до этого я снова, на сей раз со всей отчетливостью, расслышал блеяние козла. Создавалось впечатление, что животное находится где-то совсем рядом, хотя, с учетом обстановки, вполне могло быть так, что оно принадлежало соседу. Признаюсь, этот звук немало обеспокоил меня, поскольку, конечно же, напомнил мне кровавую процедуру, свидетелем которой я явился в храме.
- Пейте, - сказала она.
-А вы?
- Потом.
Напиток был довольно странный: пряный, но с неожиданным привкусом мела, густой как сироп, солоноватый и явно безалкогольный.
- Что это?
Она пожала плечами и мягко улыбнулась.
- Это для вас. Пейте. Это очень полезно.
Она села рядом со мной на диван и внимательно наблюдала за тем, как я отпил половину стакана. Когда я опустил стакан, она пододвинулась чуть ближе и посмотрела на меня медовыми глазами; я почувствовал, как ее щека прикоснулась к моей, дыхание стало теплым и учащенным. Очень ласково она прикоснулась к моей шеее.
- Выпейте до конца, - проговорила она, позволив сари чуть приподняться, отчего стал виден краешек ее золотистых ног.
Это была самая малость, просто намек, но отнюдь не процесс раздевания и даже не его начало. Потом девушка снова проговорила:
- Пейте быстрее, потому что я хочу показать вам... Кали.
Ее улыбка... Черт бы побрал эту ее улыбку!
Я выпил, залпом оглушив весь остаток. Меня била дрожь.
Она была так прекрасна...а ее улыбка, ее намеки, ее призывы. В общем, я выпил все до дна, как самый последний дурак.
Дурак! Как только я поставил стакан, она встала с дивана и прошла в дальнюю часть комнаты, за занавеску.
- Подождите, - сказала она, - я недолго.
Недолго? Час? Не знаю. Действие напитка начало сказываться почти мгновенно. Едва она скрылась за занавеской, как я почувствовал, словно - как бы получше это выразить - засыпаю, все видя и слыша вокруг себя. Комната, все предметы в ней перестали казаться мне грубыми и неуклюжими. Я словно сливался с ними. Тело мое как будто лишилось веса; когда я шевельнул рукой, она взлетела, поплыла ввысь и в сторону. По телу растеклось сладостное тепло особенно приятно было в области желудка. Мне еще никогда не было так хорошо, просто божественно: я словно нашел верный, так нужный мне и единственный язык для связи с внешним миром. Я ощущал свое могущество; я мог позволить себе буквально все. Я был самим Богом. Мое обоняние словно взбесилось: нос стал объектом яростных нападок очень странных запахов, которых я доселе никогда не ощущал. Кроме одного: в этой комнате я чувствовал тот же запах, который всего лишь час назад вдыхал, находясь в храме Кали - это был запах козла. Козел находился в этой самой комнате.
Меня отнюдь не встревожило присутствие в помещении постороннего животного. Более того, это показалось мне вполне нормальным; я был Богом (Шивой?), и ко мне, самому возвышенному и могущественному, тянулись все творения природы. Приди ко мне, козел, позволь мне благословить тебя; приди ко мне и во мне ты найдешь свое спасение.
Чушь какая-то? -Возможно - сейчас и лишь для вас.
Ничто - повторяю вам, ничто не выпадало из как бы привычной схемы, все находилось на своих местах, располагалось где-то за пределами того, что подпадает под категорию нормального или ненормального. Клянусь вам в этом! В том моем состоянии я попросту не мог совершать неправильных поступков! Клянусь!
И поэтому, когда Кали вышла из-за занавески, одетая по образу чудовищной богини Кали, когда я увидел, что она ведет за собой молодого черного козлика, когда она подвела его ко мне и дала тесак для рубки мяса и, наконец, когда она сказала, что я должен принести эту жертву во имя ее, я не увидел ничего необычного. Ведь я был богом и находился в прекрасных отношениях со всем миром. Кровь это тепло.
Кровь это мир. Кровь это молоко.
Поверьте мне!
Женщину по имени Кали попыталась придать своей внешности максимальное сходство с обликом Кали-богини. Я много раз пытался стереть в своей памяти это видение, но так и не смог, так же как не в состоянии до сих пор понять, зачем она все это проделала, почему она захотела все это сделать? Она дала мне какое-то объяснение (как вы увидите ниже), но подлинная причина ее поведения остается одной из загадок Индии. Если хотите, можете посчитать все это проявлением безумия. Да и кто на самом деле знает, в чем заключалась эта причина? Она приделала к своей фигуре несколько рук они очень походили на руки манекена, - каким-то образом закрепив их на лопатках; лоб обвязала широкой лентой, на которой поблескивал стеклянный глаз, приоткрыла рот и высунула наружу язык. Руки ее обвивали, как показалось, гибкие чучела змей, а серьги и ожерелье производили впечатление вделанных из человеческих костей. Одной из своих настоящих рук она сжимала нож, а в другой держала человеческий череп (которые, как мне было известно, найти в Индии довольно нетрудно), тогда как остальные, искусственные две пары рук были сложены таким образом, что можно было подумать, будто она ищет защиты и одновременно молит о чем-то. Не считая этих "украшений", она была абсолютно нагая и ее золотисто-коричневое тело поблескивало и переливалось в слабом свете лампы. Она явно смазала свое тело каким-то маслом.
О, Боже, как я жаждал это существо!
Я помню тепло крохотного козленка, которого сжимал в своих руках, его подрагивающее жалобное блеяние - почти человеческие звуки, - попытки сопротивляться, вырваться; однако я был богом и потому испытывал к этому "ребенку" одну лишь любовь за то, что он пришел ко мне и добровольно согласился пожертвовать своей жизнью из любви ко мне, своему богу, из любви к Кали, своей богине. О, я испытывал невероятную силу и чувствовал, что люблю все человечество. Поверьте мне!
Верьте мне, как я верил Кали, когда она отдернула занавеску и вступила на небольшое возвышение, сантиметров тридцать в высоту, после чего глухим,-мрачным голосом, словно вещала откуда-то издалека, произнесла:
- Я - Кали, богиня материнства, невеста смерти и разрушения, - при этом глаза ее возделись к небу, а прекрасные груди чуть приподнялись.
Я верил! И был очень, очень счастлив.
- Я, Кали, принимаю эту жертву. Именем сына своего я ее принимаю. Я, Кали, богиня материнства, невеста смерти и разрушения, принимаю жизнь этого козленка, подобно тому как приняла жизнь своего единственного сына, отданного на заклание.
Я верил! Я воспринял ее слова о пожертвованном сыне.
Мне (тогда!) все это казалось таким естественным и возвышенным. Пожертвованный сын. Ну конечно! Сто лет назад богиня Кали принимала в качестве пожертвований жизни людей, а не животных. Естественно, Кали не могла не пожертвовать своим сыном. Может ли на свете существовать большая слава, чем эта? Какая иная благодать может...
Она опустила глаза, вперила свой взор в меня и сказала:
- Сейчас.
Ни секунды не колеблясь, почти в спешке, чувствуя небывалый прилив счастья, я резко провел лезвием ножа по горлу козленка.
Но это еще не тот кошмар, о котором я говорил; это лишь начало, путь к настоящему, истинному кошмару. Именно в тот момент начались страдания и муки, постепенно приведшие меня к грани безумия, и заставившие теперь написать это... признание. Пожалуй, именно так можно все это назвать. Но, повторяю, сам кошмар тогда лишь зарождался.
Мучения - чувство вины, потрясение, отвращение - начались сразу же после убийства козленка. Едва его кровь заструилась по моим ладоням, закапала мне на одежду, все это похожее на сон, полугипнотическое состояние мгновенно улетучилось, словно взмах ножа в сочетании с тем, что я увидел и почувствовал руками, одновременно рассек и мою одурманенную душу, впустив в нее порыв свежего воздуха реальности. Я как будто проснулся и неожиданно обнаружил, что держу мертвого козленка перед безнадежно обезумевшей женщиной.
С той минуты и вплоть до момента, когда я наконец добрался до гостиницы, в мозгу моем словно висела некая пелена. Шок от осознания того, что я совершил, видимо, оглушил меня - как мне кажется, к моему счастью. Я смутно помню, как опустил все еще теплое тело животного (даже сейчас в ушах слышатся звук глухого его удара об пол), в ужасе взглянул на свои окровавленные руки, после чего повернулся и как безумный бросился прочь из комнаты. Каким-то образом - я даже не знаю, как именно, - я все же добрался до гостиницы. Следующее, что осталось в памяти, это отчаяние, яростное отмывание, соскабливание крови с ладоней, которое продолжалось, как мне чудилось, несколько часов, даже после того как на руках не осталось ни малейших следов -а я все наливал и сливал, наливал и сливал из раковины воду, пытаясь оттереть весь этот ужас, отвращение, вину.
Мне не удалось этого сделать. Ужас, отвращение, вина - они остались, они и сейчас во мне, хотя я уже в Сан-Франциско. Я оставил работу в школе - мыслимо ли было мне теперь общаться с невинными душами, держать их в своих руках - окровавленных руках! Я уже давно практически ничем не занимаюсь, просто сижу в своей комнате и пью, в ужасе ожидая того момента, когда наступит ночь и я наконец усну. Я сижу в своей комнате и слушаю - слушаю голос того козленка.
Дурные сны, кошмары начались почти сразу же (я имею в виду обычные, всем известные кошмары, которые наступают во сне и в общем-то не особенно сильно терзают человека). Ту первую ночь - сразу же после дня, проведенного с Кали, - мне никогда не забыть. Это была ночь бессонного ужаса. Мне никак не удавалось заставить себя отвлечься от мыслей о содеянном, о том безумном деянии, которому я предавался после того как переступил порог ее комнаты и вплоть до того, как бросился из нее прочь. Во сне ли, наяву ли, я постоянно думаю об этом, чувствую все это. А та ночь была лишь первой из многих, последовавшей за ней.
Разумеется, я прервал свой отпуск в Индии и сразу же вернулся в Америку. Кошмар продолжал преследовать меня.
Я стал принимать снотворное. Кошмар не прекращался. Я обратился к психиатру. Кошмар оставался со мной. Каждую ночь. Каждую ночь. Я видел кровь на своих руках, на одежде, хотя в первый же день выбросил все, что было на мне при встрече с Кали.
Ничего не помогало - кошмар продолжал существовать.
Тогда я, наконец, нашел некоторого рода облегчение своим страданиям. Впрочем, если мне действительно в какой-то степени удалось избавиться от кошмара в привычном, общепринятом смысле этого слова, на его место пришел новый именно тот, который сейчас ежедневно сводит меня с ума. Он медленно, но неуклонно превращает меня в сумасшедшего, потому что я нахожу счастье в ужасе.
Я уже некоторое время догадывался о том, каким способом могу облегчить свои страдания, хотя поначалу и не отдавал себе в этом отчета. Разумеется, я с самого начала боролся с искушением совершить... это, однако мучения мои не только не прекращались, но еще более усиливались, так что я невольно приближался к критической черте. В конце концов, после серии тщательных и всесторонних психиатрических обследований, которые, кстати, не выявили видимых признаков заболевания, я наконец решился, и мой лечащий врач поддержал меня в этом решении, отважиться на последнее средство, которое еще могло как-то спасти меня.
Но и оно не спасло. Оно лишь заменило один ужас другим, гораздо более страшным - от которого я начал испытывать счастье. Второй, если можно так выразиться, этап начался не сразу. Поначалу я испытал даже некоторое облегчение оттого, что былые муки стали ослабевать. В первую ночь после того как я совершил "это", мне удалось крепко заснуть впервые после моей встречи с Кали. Следующей ночью откуда-то стали всплывать остатки прежних страданий, а на третьи сутки они не только восстановились, но и еще более усилились. Когда я заснул в четвертый раз, все было как раньше - я снова оказался в объятиях тех же ужасов.
Тогда я повторно совершил тот же акт - то самое "это", - и снова в гостиничном номере. Реакция была аналогичной: сначала некоторое облегчение, все дурные сны куда-то улетучились, после чего начали нарастать с новой силой и в конце концов вернулись в полном объеме.
Я снова и снова повторял один и тот же акт - результат оставался неизменным. Мне стало ясно, что ради хотя бы временного облегчения своих мук я должен повторять этот чудовищный акт всю свою жизнь, каждую ночь - до последнего своего часа.
Осознав это, поняв всю глубину своей порочности, я лишился последней надежды.
У меня больше нет выхода. Я сижу на краю своей ванны, опустив в нее босые ступни ног. Козлик - черный, разумеется, -плотно зажат между коленями, все его четыре ноги туго связаны. Я беру нож (а что еще мне остается делать?), наклоняюсь над животным, прикасаюсь лезвием к его горлу.
И режу.

Джон Кифовер (пер. Н.Куликовой)

@темы: рассказы, классика, сущности, не своё

---

Младенец в морге

[Скрёб-поскрёб]

Одна моя родственница 20 лет проработала в суд. мед. экспертизе. И когда я была маленькая, всегда ее спрашивала: «Не боишься с покойниками работать?». Она мне всегда отвечала, что нужно бояться живых, а не мертвых. Но был один случай, когда она была в замешательстве.
Дело было летом, начало июля 90 года. Привезли к ним на вскрытие ребенка 1,5 месяца. Мать деревенская, все на работе, она ребенка покормит, тот спит, сама бегом скотине варить, кормить, огород 30 соток. Покормила ребенка, на подушку положила, сама бегом работать. Ребенок видно плакал шевелился и с подушки сполз, чепчик завязанный на шее натянулся. Когда она пришла, лицо у ребенка уже было синим, признаков жизни не подавал. Вызвали скорую, пока она из города до деревни добралась, ничего сделать не могли, констатировали смерть.
В это же время у нас у одной «шишки» утонул сын на Волге. Весь город на ушах стоял, искали его несколько дней, не могли найти. Отец каждый день ходил на берег и сидел там часами. И вот однажды сидит, в воду смотрит, и прям перед ним сын всплыл. Время уже вечер, достали и привезли на вскрытие. А день пятница, суббота и воскресенье выходной. Утопленник уже вздутый весь, пахнет, мясо отваливается, ну этот шишка к глав. врачу чтобы сегодня же вскрыли, а утром похоронят. Пока мою родственницу нашли, пока врача, пока на работу их привезли, уже темнеть стало. Заплатили им, чтобы после вскрытия тело обработали, обмыли, вещи оставили, чтобы сразу переодели. И вот как она рассказывает: «Замотали мы головы простынями, одни глаза остались (потому что бывает невозможно вскрытие делать из-за запаха). Врач вскрывает, она помогает и сразу пишет. Ночь уже на дворе, но деньги заплачены и начальству отказать нельзя. Вдруг, говорит, слышу как ребенок плачет из соседней комнаты. Нет, думаю, показалось, одним глазом смотрю на врача, на реакцию- никакой. Ну, думаю, показалось. Через какое-то время опять плач уже громче, врач голову поднимает и на меня смотрит, я на него, не сговариваясь, шагаем в соседнюю комнату, открываем холодильник, этот ребенок 1,5 месячный лежит с открытыми глазами, и открытым ртом. Страшно было, но они его достали всего и осмотрели — мертв, и никакого летаргического сна. Глаза закрыли и опять в холодильник. Пошли дальше вскрытие доделывать. Через какое-то время опять плач ребенка, и все громче и громче. Испугались они сильно, переоделись и деру оттуда. Решили рано утром прийти, вскрытие доделать. Родственница моя домой одна боится идти, ну врач ее провожать пошел до самой квартиры. В пять утра пришли они на работу одели халаты, фартуки клеенчатые, на головы простыни и сразу к холодильнику. Открывают, а там ребенок этот опять с открытыми глазами. Вытащили, еще раз осмотрели нет, он мертв уже более суток.
Потом, когда вскрытие заканчивали, врач говорил, что бывают в практике такие случаи, когда у покойных наблюдаются рефлексные реакции — сжимание и разжимание конечностей, веки глаз, и т. д. Все так по научному по полочкам разложил. А я, говорит, не спорю, головой киваю, а про себя думаю: ну глаза бывают, что у покойников открываются, монеты кладут и рот иногда за подбородок к голове привязываем чтобы не открывался, но плач???

@темы: дети, рассказы, это случилось на самом деле, выбор админа, не своё

---

[Скрёб-поскрёб]

Напоминаю, что размещать рекламу без согласования с администрацией запрещено.
В комментариях к этой записи вы можете предложить баннеры своих сообществ, и я поставлю их — в обмен на размещение моей рекламы у вас.

@темы: голос админа

---

Стопка фотографий

[Скрёб-поскрёб]

Возвращаясь домой из школы, девочка обнаружила небольшую стопку полароидных снимков, лежащих в сточной канаве. Она подняла их и из любопытства, начала просматривать их на ходу. На первом фото была запечатлена призрачная белая фигура человека, стоящего в далеке на черном фоне, так что даже нельзя было различить его черт.
Девочка сунула фото вниз стопки и начала изучать следующую. На нём был тот же человек, стоящий чуть ближе.
Девочка быстро пролистала несколько фотографий. С каждой сменой снимка человек стоял чуть ближе, а его внешность была видна все яснее.
Поворачивая за последний на ее пути домой угол, она заметила, что человек с фотографий смотрит прямо на нее, даже когда она отводит её в стороны. Это напугало девочку, но она продолжала доставать новые фотографии, одну за другой.
К девятнадцатой фотографии образ стоял так близко, что его лицо заслонило весь кадр. Выражение лица было самой пугающей вещью, которую девочка когда-либо видела. Поднимаясь по подъездной дорожке она открыла последнее фото.
На ней вместо изображения были всего несколько слов: "Теперь достаточно близко."
Услышав крик снаружи, ее брат бросился к входной двери. Все что он увидел - стопка фотографий на ступеньках. На верхней была изображена его очень бледная сестра, но она стояла слишком далеко, чтобы он мог быть в этом уверен.

@темы: дети, рассказы, предметы и вещи, выбор админа, не своё

---

[Скрёб-поскрёб]

Как-то незаметно я пропустила момент, когда у нас собралось ровно полтыщщи постоянных читателей. Теперь вас 501.
Всем привет и добро пожаловать!

@темы: картинки, голос админа