Жуткое пятно (страшная история)

[чёрная пешка]

автор  сонечка гаддамдэй

Жуткое пятно (страшная история)

Переехала семья в новую квартиру. Стали мебель расставлять, тут мама увидела, что от прошлых жильцов на обоях пятно осталось. Жуткое пятно. Она и говорит папе:
-- Прибей гвоздь и повесь картину, пусть закроет.
Папа ей отвечает, что ничего и так не видно. Тогда мама говорит: "У тебя глаз нет", -- а папа ей: "У тебя" А дочка сидит и на пятно странно смотрит.
Легли они спать: дочка в комнате с пятном, родители в соседней. Наутро просыпаются и видят, что у дочки коленка вся изъедена. Мама плакать начала, говорит:
-- Забей пятно досками.
Папа взял гвозди и прибил картину, а ночью рядом с кроватью дочки сидеть остался. Час сидел, два сидел, ничего не случилось, он и уснул. Утром просыпаются, а у дочки и вторая коленка до косточки изъедена.
Мама плакать не стала, только на папу странно посмотрела. Взяла доски, прибила поверх картины, в щели репейника напихала, а ночью у кровати дочки сидеть осталась и дверь закрыла. Час сидит, два сидит, до утра просидела, а утром уснула.
Час прошел, тут в квартире крик раздался. Папа прибежал из другой комнаты, а дверь-то закрыта. Сломал он дверь и вошел, увидел, что это мама кричит. Оттолкнул он ее и подошел к кровати. А там дочка сидит, смотрит на них и палец догладывает.

@темы: рассказы, не своё

---

"Быть тобой"

[Скрёб-поскрёб]

Погода, конечно, вообще не радовала особо. Дождя нет, но и солнца не видать вовсе. Я не люблю такую погоду – создаётся впечатление незавершённости что ли. Ветер взъерошил мне волосы когда я вышла из подъезда – в который раз порадовалась своей шевелюре - ни разу не красила голову, и маски все натуральные, ничего магазинного. Этому меня маман научила, она та ещё модница. Ещё раз посмотрев с надеждой на небо (думала, может дождь начнётся и можно вернуться домой), вздохнула глубоко и почесала в институт.

Нет, вообще я институт люблю свой очень, и преподы у нас хорошие, и ребята классные – группа что надо подобралась, а среди них и моя любовь Никитка. Поэтому особых причин не идти не было, но бывает, знаете, такое настроение, что никуда идти не охота, да ещё и Никитка приболел, мой зайка, а без него там тоскливее как-то…

- Ой, Светка, еле догнала тебя! Какая красивая сумка у тебя, новая что ли, да? – повернувшись на голос я увидела Вику, в группе вместе учимся, дружим не особо, странноватая она, но неплохая, хоть и чуть навязчивая.

- Привет, Вик, да нет старая сумка, древние запасы, - улыбнулась я в ответ ей.

- Понятно. Идти что-то неохота сегодня, да? И лекции как назло тоскливые все, может свалим? – предложила Вика.

- Да фиг знает, а вдруг проверка деканатская, да и …, - посчитав, что для очистки совести я перечислила все причины не прогуливать, махнула рукой и предложила – а, давай! А куда пойдём? Ко мне нельзя, у меня маман дома, а она по голове за такие дела не погладит…

- Да ко мне можно.

- А твои не заругают?

Свет, я одна живу, я сирота ведь – грустно улыбнулась Вика.

- Ой, извини, я не знала, - я смущённо улыбнулась.

- Да ладно, пошли! - Вика взяла меня за рукав и потянула за собой, я покорно потопала за ней.


Жила Вика в маленькой однушке, но в центре почти. Квартирка была маленькая, но уютная, да и чистоту она поддерживала идеальную. Меня, как завзятую модницу удивило отсутствие зеркал (только в ванной и то небольшое), и количество фотографий развешанных по всем стенам комнаты.

- Ничего себе! Прямо галерея! – восхитилась я, когда зашла в комнату.

- Да, подумаешь, так балуюсь.

- Ничего себе, балуешься! Вот эта классная фотка, - я показала на большое чёрно-белое фото девушки формата А2, очертания тела получились идеальные и очень плавные, но…

- Вик, а почему у девушки лица нет? – на фото вместо лица было сделано затемнение. – Я, конечно, не художник, но всё-таки.

- Вообще это я на фото, понимаешь, я как сапожник без сапог – всех фоткаю, ну, или стараюсь, а своё лицо никак не могу в кадр поймать, плохо получается. Всё остальное нормально. А лицо никак не уловлю.

- Понятно, я тоже не фотогенична, если честно, на фотках редко себе нравлюсь…, - начала было я

- Ты?! Не может быть! Да у тебя лицо прямо идеальное, и волосы…Погоди! – Вика метнулась к комоду и достала фотоаппарат.

- Так, вот сюда встань, – Вика поставила меня против окна, долго что-то настраивала на фотоаппарате, потом несколько раз щёлкнула меня. – Сейчас поглядим, - Вика скинула фото в ноутбук, потом показала мне.

- Ничего себе! Вот это да! – я была просто в изумлении, фото получились потрясные просто, - Вик, да у тебя талант, вот здорово получилось, а?

- Да уж, - Вика с улыбкой смотрела на фото, - лицо правильное, и волосы как золото, повезло тебе с шевелюрой, и ресницы, глаза такие глубокие получились, вообще здорово, брови… - Вика почти перешла на шёпот.

- Эй, Викуль, ты чего это? – её поведение и странное отношение к моей фотке удивило и немного смутило меня.

Вика будто очнулась:

- Ой, да, извини, это привычка фотки пристально рассматривать, проговаривать что получилось, что нет, - Вика смущённо улыбнулась.

- Ну, ладно, я побежала, давай до завтра. Спасибо за фотки, - я слегка коснулась губами её щеки, Вика в ответ неожиданно крепко меня обняла, мне стало совсем неловко, я быстренько попрощалась и ушла.

«Странная какая-то…Хотя, может девочек просто любит…а фотки классные сделала», - думала я пробираясь до дома. Потом звонил любимый Никитка, я и уже не думала про странности моей новой подруги. Неделя пролетела незаметно, Вика заболела и попросила занести ей тетради с пропущенными лекциями домой. Добралась я быстро до неё, поднялась на третий этаж и позвонила в дверь:

- О, привет, быстро ты пришла, заходи, - Вика приветливо улыбнулась и впустила в квартиру.

- Вик, я не надолго, - я протянула тетрадь с лекциями.

- Светуль, да зайди ты, на часик, чайку попьём, я одна уже вою от тоски,- она сложила руки перед подбородком и округлила жалостливо глаза на манер кота из «Шрека». Я рассмеялась и прошла в комнату.

Поболтали ни о чём, Вика показала мне свои новые фотки – классно получилось, потом я обратила внимание, что на фотографии, где девушка без лица появились изменения - на месте затемнённого овала висела приклееная скотчем – моя фотка!

- Это ты решила поэкспериментировать, да? – я показала пальцем на фото.

- Да, это так, решила проверить, насколько мне твоё лицо подходит, так шутка, - Вика махнула рукой, - ну что, чайку попьём?

Я кивнула и мы пошли на кухню.

- Я тут печенье сделала, попробуй, нормально получилось?

Я с удоольствием откусила симпатичное печенько и закивала головой:

- Потрясно, вот ты молодец! – я хлебнула чаю, съела ещё два печенья, за разговором не заметила, что допиваю уже вторую чашку чая.

- Ох, что-то мне поплохело, - голова закружилась, глаза слипались просто.

- Этоя тебя заразила, вот тебя в сон и кидает, при ангине всегда так ты приляг чуток, отдохни, - Вика взяла меня под руку и уложила на диван, - поспи, я тебя разбужу через полчасика…больше я ничего не слышала, провалилась будто куда-то…

Очнулась от холода, лёжа на чём-то жёстком. Придя в себя ото сна, я поняла, что лежу в какой-то яме, и вообще не понимаю как я здесь очутилась. Встав на ноги, я держась за стены. Озиралась по сторонам, как услышала шум над головой и увидела сидящую на краю ямы Вику:

- Вик. А где мы? Я что-то не помню ни фига..

- А тебе и не надо помнить, сиди себе спокойно и не рыпайся.

- Вик, да чё происходит-то? Ты чего хочешь от меня?

- От тебя?! – Вика рассмеялась неприятным смехом, подошла ближе, села на корточки, - да ничего, я просто хочу быть тобой, жить твоей жизнью вот и всё.

- Вик, я поняла, ты хочешь, давай мы будем общаться. Дружить, в гости ходить, хочешь, вещи мои возьми себе….

- Дура!!!Ты дурра!!! – закричала Вика. Мне не нужны твои вещи, они и так моими будут, я буду тобой понимаешь?

Вика встала прошлась немного, потом достала зеркало из сумки, посмотрела в него:

- Как же я ненавижу это лицо…но у меня будет другое, я буду тем, кем должна быть, просто ошибка произошла, поэтому я должна всё исправить…

Вика несла какую-то ахинею, я поняла, что у неё, по ходу, крыша поехала, голова у меня шла кругом: что делать, как отсюда выбраться? Положение не из завидных – я стояла в какой-то земляной яме примерно метров три глубиной, стены абсолютно покатые, ни одного корня даже не торчит, судя по тому что я видела какой-то дырявый потолок, мы находились в помещении. Тут до меня дошло, что я в каком-то непонятном одеянии нахожусь – то ли простыня перешитая под рубашку, то ли ещё что-то, хламида короче. Из личных вещей тоже ничего не было –ни сумки, ни мобильника, но самое страшное для меня, конечно, было что я ВООБЩЕ не понимала, что происходит…

- Ну, чё заметалась? Ты не бойся, мне от тебя ничего не нужно, ты только отдашь, что должна и всё, - прошипела Вика, сидя на краю ямы.

- Вик, ты объясни нормально, что именно ты хочешь от меня и почему я сижу в этой яме и …- я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, - тебе деньги нужны, я дам сколько скажаешь, всё что хочешь, только пожалуйста, помоги выбраться…

- Да не нужны мне деньги, идиотка!!! – Вика кричала так, что у неё даже пена у рта образовалась, но тут же неожиданно успокоилась, - что я буду тебе объяснять? Лишняя информация тебе ни к чему…- и странно как то рассмеявшись, Вика ушла куда-то.

В яме было холодно, но, к счастью, пол устлан досками, и рядом валялось что-то наподобие пледа, я завернулась в него и стала напряжённо думать, что делать дальше. Слёзы почему-то совсем не наворачивались на глаза. Наверно я всё ещё не могла поверить в происходящее, в голове всё путалось, никак не могла понять я, что значали её слова про лицо, про мою жизнь, тут я вспомнила про родителей – они наверно с ума сходят, а я тут, и вдруг на меня такая волна жалости к себе и ужаса накатила, чтоя зарыдала в полный голос. Долго кричала, в надежде, что меня услышат, пыталась угрожать Вике, но тишина стояла такая, что в ушах звенело, постепенно смеркалось, темнело, и становилось всё страшнее, устав от слёз и всех событий я кое-как заснула…

Реальность возвращалась очень тяжело, голова будто чугуном налилась, страшно зачесалось ухо, я дёрнула рукой и поняла, что привязана!

Кое-как открыв глаза, я поняла, что сижу на стуле, руки приклеены скотчем к подлокотникам, во рту какая-то вонючая тряпка. Оглянувшись, по сторонам я поняла, что сижу в каком-то тёмном помещении, спиной ко мне стояли два человека, в одном из них я узнала эту идиотку Вику, я замычала, она обернулась:

- Очухалась, - быстро она подошла ко мне и внимательно посмотрела на мои руки, потрогала ногти – они у меня накладные. - Блин, сломала один, аккуратнее нельзя было?- и дала мне подзатыльник. От полного ужаса и непонимания, я даже никак не смогла отреагировать. Потом Вика потрогала волосы, видимо, осталась довольна и отошла ко второму, который продожал стоять спиной ко мне, но поняла, что это мужчина. Они о чём-то негромко перговаривались, потом, о ужас! Я услышала лязг чего-то металлического, передо мной сразу начали мелькать кадры из самых страшных фильмов про маньяков и извращенцев. Они повернулись и оба пошли ко мне, лицо мужчины было скрыто медицинской маской, видно только глаза, в руках у него был шприц с прозрачной жидкостью, а у Вики – щипцы похожие на пассатижи. Мне стало ещё страшнее и я беспомощно задёргалась на стуле.

- Не трепыхайся, идиотка, - Вика подошла и взяла меня за руку, потом схватила один из ногтей щипцами и дёрнула.

Адская боль пронзила всё моё тело, я дёргалась и пыталась кричать, но из-за этого дурацкого кляпа, было слышно только мычание. Вика выругалась – ноготь сломался, она выбросила его и принялась за второй палец, мужчина в это время смотрел на нас со стороны и никак не реагировал. От ужаса и боли у меня началась истерика, тело покрылось испариной, я пыталась хоть как-то освободить руки но тщётно, единственное, о чём я мечтала – это потерять сознание…

Но боги были ко мне немилосердны и всю пытку пришлось вытерпеть от начала до конца, Вика выдернула все ногти с обеих рук, я периодически впадала в забытьё, но приступ новой боли накатывал и я вновь оказывалась в этой реальности, перед глазами всё плыло некоторые ногти срывались вместе с настоящими, кровь хлестала из ранок, а я мечтала, чтобы это поскорее закончилось…

- Наконец-то, - Вика убрала все ногти в какую-то коробочку и сказала мужчине, стоящему рядом:

- Иди.

Мужчина подошёл ко мне, мне показалось, что он улыбнулся, хотя может я бредила уже и сделал укол, я уснула тут же.

Реальность накатила страшной болью в руках. Я очнулась лежащей на полу в яме, пальцы были перебинтованы, и болели нещадно. Сквозь бинты просочилась кровь, я заплакала и закричала:

- Ну что ты от меня хочешь? Что я тебе сделала?!!!А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!! – я визжала от боли и ужаса.

- Чё орешь-то, а ? - Вика сидела на краю ямы. Я заметила, что она была одета в мои вещи – джинсы и футболку, в руках была моя сумка и мой мобильник.

- Скажи, чего ты хочешь? Вика, скажи чего ещё ты хочешь, возьми всё, только отпусти меня, пожалуйста!!!- я смотрела на свою мучительницу, руки согнула в локтях и прижала к телу, была похожа, наверно, на нищенку, просящую милостыню.

- Не ори, ладно? Раздражает… - Вика задумчиво смотрела на свои ногти и тут только я увидела, что это … мои ногти, котрые она вчера сорвала с моих пальцев, они были акуратно подпилены и наклеены сверх её ногтей. Вика заметила мой взгляд, усмехнулась:

- Красиво, правда? Да у меня очень красивые ногти, я знаю…

- Вик, ты чё сбрендила что ли? Зачем ты ногти мои приклеила себе?

- Это не твои ногти, а мои! Поняла теперь? - Вика поднялась с корточек, и заходила по краю ямы, - наконец-то я нашла себя, я всегда знала, что я не Вика Измайлова, я – другой человек, и когда я увидела тебя, я поняла, что нашла себя наконец-то нашла себя, поэтому, - тут она остановилась, присела и посмотрела мне прямо в глаза,- я возьму всё, что мне принадлежит и всё.

От этого бреда я просто потеряла дар речи. Немного придя в себя я спросила:

- Вик, ладно, если я это ты, то кто тогда я по-твоему, а?

- Откуда я знаю, кто ты, мне это неважно. Но я знаю, что тебе почему-то принадлежит моё имя, мои ногти, волосы, вещи мои и это неправильно, а ошибки нужно исправлять вот и всё. Ладно, я пошла, сиди тихо, сегодня тебя ждёт сюрприз небольшой, - и она ушла.

От ужаса всей ситуации и голода (у меня где-то дня три ни крошки во рту не было) я просто упала на пол. Даже слёз не было, хотелось только пить ужасно, и тут я наткнулась глазами на бутылку воды, валявшуюся неподалёку, каких усилий мне стоило открыть её своими обезображенными руками – это отдельная история.

Следующие три дня (судя по дырявому потолку, через который просвечивало небо) никогоне было, но утром я всегда находила воду и хлеб около себя, видимо Вика, или её помощник, приносили их пока я спала.

Дни тянулись очень долго, раны на руках болели страшно, голова кружилась, у меня, видимо, начались галлюцинации, мне казалось, меня кто-то зовёт, потом я слышала чьи-то крики: «Не надо, я прошу вас, не надо!», я сходила с ума…

Я проснулась от того, что меня облили холодной водой, вскрикнув от неожиданности, я подняла голову и увидела Вику, сидящую как всегда на краю ямы:

- Чё, спишь? Вставай давай. Пора тебе отдать мне мои глаза, - и засмеялась дико.

Я забилась в самый дальний угол ямы и заплакала:

- Вика, я тебя прошу, пожалуйста, - и закрыла лицо руками.

- Я – Света, и никакой Вики не знаю, - завопила эта сумасшедшая, - иди сюда я сказала!

Я плакала, и вдруг увидела, как Викина рука удлиняется в размерах и тянется ко мне, вот она уже близко совсем, вот уже около лица, я страшно закричала и потеряла сознание…

Очнулась от яркого света. Я лежала на чём-то жёстком, а в глаза мне светила какая-то лампа. Рядом были два силуэта тёмных, из-за лампы я не видела, кто это, потом услышала Викин голос, и поняла, что один из силуэтов она.

- Давай, они мне нужны, быстро – шептала Вика второму.

- Даже если я смогу их удалить, я никак тебе их не вставлю, понимаешь? – отвечал ей второй, судя по голосу, мужчина.

- Вставишь, всё получится, я знаю, - сердилась Вика.

- У меня нет такого образования, я не делаю пластику, -оправдывался мужчина.

- Замолчи и делай, идиот! – Вика уже почти кричала.

Мужчина махнул рукой и отошёл куда-то.

Я пыталась что-то сказать, но во рту опять был кляп, и я опять была связана, мне оставалось лишь беспомощно смотреть на обезумевшую Вику. Она, в свою очередь трогала моё лицо и голову и шептала:

- Мои глазки, мои губки, мои ушки, мои волосы, скоро всё будет моим, - и дико хихикала. Из моих глаз текли слёзы, было очень страшно, было даже страшно представить, что меня ожидает.

Тут подошёл мужчина со шприцем в руке и я провалилась в сон…

Первое что почувствовала, это страшную боль в области головы. Я пыталась потрогать больное место, но руки опять были связаны.

Судя по тишине вокруг я была одна, пыталась повернуть голову, чтобы понять, где нахожусь, но голова оказалась зафиксирована чем-то и я видела всё тот же дырявый потолок. Голова кружилась, всё расплывалось перед глазами… точнее перед глазом. Вторым глазом я ничего не видела!

« Господи, что сделала эта тварь!» - слёзы катились у меня из единственного глаза, руки онемели от постоянного связывания, мне кажется раны на пальцах стали гноиться, голова была чугунная, но самое страшное, что я совершенно не представляла, что мне делать и сколько мне ещё осталось…жить…

Я впала в забытьё, наверно, они накачивали меня какими-то лекарствами, мне виделись какие-то леса, где я бежала, широко раскинув руки, я летела по небу, это было так чудесно – летать…

Когда я ненадолго приходила в себя, то всегда оказывалась привязанной к столу, в лежачем положении. К счастью, я видела одним глазом, но слышала плохо. Видела Викино лицо, злое и недовольное, а порой и искажённое в каком-то диком восторге…

Моё тело я не чувствовала, да и не нужно оно мне было, так хорошо было летать во сне, бегать, раскинув руки, я никого и ничего не чувствовала, и не хотела просыпаться…

Вновь я очнулась опять на полу в яме. Кое-как села, нашла бутылку сводой, попила из неё, пальцев почти не чувствовала, голова болела страшно, но мне хотелось только одного – спать, спать, спать…

- Привет! – услышала знакомый голос, - я повернула голову и увидела Вику, сидящую на краю, как всегда. Но я не сразу её узнала, я могла видеть только одним глазом и поэтому подошла ближе.

Вика сидела опять в моей оделжде, с моей сумкой, на голове у неё был парик, цветом, как мои волосы, ногти бывли наклеены мои, я молча смотрела на неё.

Она равнодушно разглядывала меня и вертела на запястье знакомый браслет, я тщётно пыталась вспомнить, откуда я его могу знать его, но потом перестала – мысли ускользали от меня, и мне хотелось только спать…

- Пришла попрощаться, - Вика встала, и бросила мне какой-то предмет, потом ещё раз посмотрела на меня и ушла.

Я равнодушно посмотрела вниз, предметом этим оказалось зеркало, завёрнутое в тряпку. Кое-как своим обезображенными руками я развернула его и посмотрела на своё отражение в безжалостном куске стекла. Страшно закричав, я упала в обморок…

Солнце заливало комнату ярким светом, открыв глаза, я тут же прикрыла их, но потом услышала голос мамы, улыбнувшись, подумала: «Наконец-то мама приснилась», и хотела было опять заснуть, но тут почувствовала чьё-то прикосновение на руке и открыв глаза, увидела маму – настоящую, реальную… Я зарыдала, мама тоже, я вцепилась в её руку и просила не уходить её никуда, целовала её пальцы, и выла от радости, что она рядом…

- Мы искали тебя везде, где только можно. Твои фото висели по всему городу, мы прочесали каждый уголок, каждый подъезд, я так боялась не найти тебя, доченька, - мама опять заплакала, потом, успокоившись, вздохнула и посмотрела на меня, - ты совсем ничего не помнишь?

- Урывками какими-то, голова болит ужасно, мам почему вижу только одним глазом? Что вообще у меня с лицом,а?Всё болит сил нет и руки почему пербинтованы… ничего не помню…

Мама смотрела на меня грустным взглядом и молчала. Потом взяла мою руку в свою и сказала:

- Дочь, я пойду с врачом переговорю, ладно? А ты полежи, отдохни, я быстро.

Мне очень не понравился мамин взгляд , и реакция на мой вопрос про внешность, мне очень хотелось посмотреть на себя в зеркало и вообще понять, что было со мной, и почему ничего не помню…

Устав от мыслей, я откинулась на подушки и оглянулась вокруг: обычная больничная палата, но рассчитанная на двоих человек, телевизор, холодильник, всё как всегда. Вторая кровать была пуста, мамы что-то долго не было, я смотрела в окно – было видно только ярко голубое небо сквозь ветки деревьев. Небо кусочками, сквозь ветки деревьев… вздрогнув, сама не зная почему, я отвернулась.

На тумбочке лежал пульт от телевизора, от нечего делать я нажала кнопку, экран озарился мягким светом…

«… нашли на заброшенном складе закрытого завода в яме, которую раньше использовали для хранения овощей. Девушка была в ужасном состоянии, на момент нахождения она находилась без сознания. И сейчас кадры оперативной съёмки с места происшествия… », я равнодушно смотрела в экран: показали какое-то старое здание, потом яму, настил из досок на полу ямы… я отвернулась, чтобы взять с тумбочки яблоко и услышала голос диктора:

«Девушка была в ужасном состоянии, бредила, вся была покрыта гниющими ранами, на теле следы пыток…» я обернулась, чтобы посмотреть на несчастную и закричала: с экрана телевизора на меня смотрело моё отражение из зеркала, из того страшного сна…

- НЕТ!!!НЕТ!!!! – я кричала так, что переполошилось полбольницы, меня успокоили только после того, как вкололи укол успокоительного.

«Найденной девушкой оказалась пропавшая месяц назад Светлана Суркова. Злоумышленники (их оказалось двое), обрили её голову налысо, отрезали оба уха, вырвали ногти и вырезали один глаз. Подозреваемыми оказались бывшая сокурсница Светланы Виктория Измайлова, она же является и организатором преступления, а её соучастником и главным помощником бывший врач хирург, уволенный из больницы за пьянство и профнепригодность Стас Попов. Измайлова была задержана в своей квартире, при задеражнии она оказала сопротивление. В её квартире нашли личные вещи Сурковой. Есть вероятность того, что Измайлову признают невменяемой, так как она упорно называет себя Светланой Сурковой, на ногтях Измайловой были обнаружены приклеенные ногти, вырванные у Сурковой, а на столе в стеклянной банке обнаружили заспиртованный глаз Светланы и парик, котрый был одет на подозреваемую, сделанный из волос Сурковой.Также второй подозреваемый Стас Попов признался, что осуществлял хирургические операции, и что это именно он по предварительному сговору отрезал Сурковой уши, а потом пришил их подозреваемой Измайловой, также он подтвердил, что глаз, который он удалил Сурковой, Измайлова просила вставить ей, но Попов признался, что не сможет осуществить подобную операцию… Эта страшная история поразила даже видавших виды оперативников. Возбуждено уголовное дело. Ведётся следствие…»

@темы: безумие, рассказы, не своё

---

ISEEU.EXE

[Скрёб-поскрёб]

Господи, чего я только не прочитал на вашем сайте. Абсолютно глупые и не логичные истории, руки, которые вылезают из монитора, стучащие в окна монстры, пффф... Хочу вам рассказать действительно ПРАВДИВУЮ историю, которая случилась со мной в поиске "смертельных файлов", далее пишу от своего имени.
Стоял пасмурный день, и я как всегда в "такой день" сижу в интернетах, в поиске чего-то стоящего. Начитаясь всяких историй про смертельных файлах на форсторе, я сказал: "Жесть, чего только не придумают, чтобы испугать всяких школьников".
Кошмар, погулять нельзя ливень ужасный просто!Я решил навести себе кофейку и пойти покурить. (Затягиваюсь), ну что, Димон, порыскаю в гугле, может что-нибудь найду, а то уже тошнит от историй про суициды, вырезания глаз и т.д после "смертельных файлов". Главное, пишут, что смотрели и чуть не умерли, но пруфов даже нету, все это фейк. Даже смертей много после этих видео и фоток, но когда умирают допустим, 100 человек, то об этом узнает весь мир и все страны как пчелиный улей жужжат. А тут 100 умерло, а пресса молчит. Если бы все ваши истории были на САМОМ деле правдивые, то какой-нибудь журналюга поднял этот вопрос, а тут ....

Бросая свои рассуждения и сигарету, я сажусь за компьютер и попиваю кофе, в поиске чего-то на самом деле интересного. (Подумав). Введу-ка я в поисковике "Я вижу тебя" (просто первое что пришло в голову). Выдало много всякой хрени, и вот, листая страницы гугла, я нахожу ссылку, очень интересную. Адрес был похожий на чей-то айпишник. Хм-м, интересно, сейчас наверно перейду, и из монитора вылезет рука и задушит меня или еще лучше, я выколю себе глаза к еб*ням. Нажимаю на ссылку, и адрес меняется на какой-то tra-ta-ta-ta (что-то в этом роде). Странно,что-то похожее я видел на джоди. Началась скачка файла iseeu.exe. Ну, не то, чтобы я высрал кирпичей, скорей что-то во мне дрогнуло, но не более.То, что скачка не отменяется, было неудивительно, с широкой улыбкой я допиваю остатки кофе и, как только скачался файл, я, сгорая от любопытства, открываю файл.

Темно уже, чего-то я засиделся. Завтра на зачет переться, надо бы пораньше лечь. Смотрю на часы, время 01:00. Решил я высрать Китайскую стену и лечь со спокойной душой баиньки.

Файл почему-то не открылся. Ну, тыкаю я на него беспощадно, но он в никакую. Хм-м, ну вот, я уверен что в диспетчере задач щас over 9000 процессов, я был прав, там было просто туча процессов iseeu.exe. Я был уверен, что сейчас комп вырубится, как всегда, когда ЦП перегружается, так как комп у меня слабенький. Так и произошло (б**дь, да я с такими темпами битву экстрасенсов выиграю, чем я хуже них). Включил снова свой любимый комп, в ожидании чего-то интересного, ну типа рабочий стол из трупов или скримеров всяких. Но комп наоборот очень быстро загрузился, я тыкаю на свой профиль и захожу на рабочий стол...

А тут меня ждала встреча с узкоглазыми и их стеной. Рабочего стола не было, ни одной иконки, зато были два глаза, которые смотрели на меня по ту сторону монитора. Пошли муражки по коже, обильное чувство паники, и как всегда, как-будто позади меня кто-то стоит.Ну стандартно, х*ле.

Эти два глаза, в них я смотрел очень долго и не мог оторваться, почему, не знаю, в тот момент я почему-то чувствовал некую эйфорию и не думал ни о чем, ни о том, что надо сессию закрыть, что надо на работу устроиться, ни о чем, просто смотрел, как идиот, в эти глаза...

Не отрываясь от этих глаз, рука сама потянулась к шнуру, я попросту вырубил компьютер и пошел спать.

На следующий день я ходил как зомби, ни с кем не разговаривал, даже с мамой. Она спросила, мол, что с тобой, а я просто не отвечал. Зачет я завалил и сразу пошел домой, и ощущение, как-будто я в жестокой депрессии. Придя домой, я включил комп, но на мое удивление, этих глаз не было, все было по-обычному, решив поискать в истории загрузок этот файл, но поиски прошли безуспешно. Что бл*дь это было вообще?? Знаете, именно в тот момент я понял, что я завалил зачет, и теперь все будет очень и очень плохо.

Дела шли просто ужасно. Сначала меня бросила девушка, мать меня стала на дух не переносить, друзья перестали звонить, как будто меня вообще нет. Я решил пойти к психологу и просто все ему рассказать, не буду рассказывать мою дискуссию с ним, но после месяца лечения я решил просто забыть все, что произошло, грубо говорят забить болт на все это. Знаете, погода стала для меня наконец солнечной, я встретил своих друзей и прошел мимо. С мамой помирился. Моя бывшая в слезах просила у меня прощение, и я ее простил, потому что очень ее любил.

Я рассказал вам очень важную часть из моей жизни, надеюсь вы оцените. Что это был за файл, я не знаю, но такое чувство, что именно он помог расставить мне свои приоритеты в своей жизни. Конечно, звучит бредово, но это так. Ребят, никаких смертельных файлов нет, но есть очень СТРАННЫЕ, но не смертельные. Спасибо, что прочитали мою историю, надеюсь вам было не влом.

@темы: рассказы, файлы смерти, не своё

---

Ты не спишь

[Danny Ocean]

В январе прошлого года я попал в больничку с переломом позвоночника и парой других повреждений. Операции не потребовалось, но вот лежать на одном месте пришлось месяц. Представьте себе: дышать больно и неприятно, ибо сломаны ребра и ушиблены легкие, двигать ногами еще больней, каждое неловкое движение отдает в позвоночнике дикой болью. Обезболивающее спасало, но вот его состав… Говорили, что это анальгин с димедролом и ещё чёрт знает с чем. И привыкание к этой дряни было ужасным. Рядом со мной лежал дед, так когда его перестали колоть обезболивающим, он от болей корчился (лежал со сложным переломом левой ноги, а болела голова). Этот дед был единственным, кто при мне вышел из палаты живым. За месяц в мою палату клали еще шестерых людей, но все умирали. Один из них был с множественными ножевыми ранениями, когда попал в больницу, поэтому его смерть был естественной. Но вот мужчины с грыжей и переломами умирали неизвесто из-за чего. Естественно, причину смерти никто мне не сказал, и от этого мне стало страшновато. Дед говорил, что ночью кто-то ходит, будто на каблуках — не с шорканьем, а со стуком, и что иногда слышится грохот каталки. Вы не можете представить, что я ощущал, когда утром из палаты выносили трупы. Потом от технички я узнал, что и до меня тут люди дохли, как мухи, и вообще, палата нехорошая…

Через неделю после того, как я попал в больницу, мне в голову пришла идея отказаться от обезболивающего, дабы потом не появилось привыкания. Первые дня два-три все было хорошо: пока не двигался, боли сильно не доставали. Потом боли начали мучать меня по ночам, из-за чего я спал в основном днем. Тут и началось все.

Ночью я услышал шаги. Тихие, медленные и шуршащие, они направлялись к моей палате. Я, затаив дыхание, посмотрел на дверь и вновь почувствовал сильную боль (я лежал головой к двери, поэтому повернул голову, из-за этого и было больно). Шаги приближались, и чем ближе они были, тем страшнее мне было. Но тут дверь приоткрылась, и заглянула дежурная медсестра, чтобы проверить, все ли спят. У меня отлегло от сердца. Раньше-то я ночью спал, поэтому не знал, что она ночной обход делает. Успокоился, лежу себе дальше. Тут опять послышались шаги и громыхание тележки. Я подумал, что привезли больного, и уснул.

Утром я узнал, что никто ночью не поступал. Ну, подумал я, мало ли что могла дежурная ночью возить...

Опять ночь, опять шаги, опять дежурная. Когда заходит дежурная, надо бы закрыть глаза и притвориться, что спишь, иначе следует немедленный укол успокоительного, после которого голова раскалывается. И тут раздался грохот каталки. У нас в палате на тот момент лежало три человека, и одна койка пустовала, поэтому к нам могли закинуть больного.

Грохотала каталка все ближе и ближе, и тут я по-настоящему испугался. Сквозь звук каталки было слышно цоканье каблуков. Я бы убежал, если бы мог. Каталка грохотала, а каблуки цокали. И тут все затихло. Внезапно дверь открылась, и в палату заехала каталка. Я закрыл глаза и притворился спящим, но каталка остановилась между моей и соседней койкой. Цоканье приблизилось ко мне, и я почувствовал на лице чье-то дыхание. Нечто коснулось моей руки, и я еле заметно дрогнул.

— Ты не спишь, — голос говорил шепотом, но складывалось ощущение, что он состоит из vyjub[ голосов и звуков, среди которых были вопли ужаса и рыдания. — Я знаю…

То, что касалось моей руки, теперь тронуло мое плечо, а потом и лицо. Я до последнего изображал спящего — и, наверное, это спасло мне жизнь...

Кровать напротив заскрипела — мой сосед, видимо, проснулся.

— Эй, ты кто…

Это все, что он успел сказать. Цоканье переметнулось к нему, раздался звук падающего тела, и через пару минут каталка выехала из палаты. Я, кажется, потерял сознание, или же мгновенно уснул из-за нервного потрясения.

Утром соседа нашли мертвым, а я переехал в другую палату. Я потом ещё слышал по ночам звук каталки примерно два раза в неделю. Она проезжала мимо моей палаты, и каждый раз я съеживался, умоляя, чтобы она не заехала ко мне...

@темы: сущности, не своё

---

Матрасик

[Danny Ocean]

Я тогда только вернулся из армии, а мой старший брат Олег только женился. Молодая семья пригласила меня к себе в гости. На тот момент они только переехали в съемную квартиру. В общем, в тот вечер я засиделся у них и по настоятельным просьбам хозяев остался у них ночевать. Молодая сноха Оксана постелила мне на полу, потому что дивана в зале не было. В общем, покидали подушки с кресел, а для пущей мягкости сверху постелили какой-то маленький матрасик.

И вот все благополучно заснули, но я так и не успел погрузиться в сон. Внезапно мне стало трудно дышать. Я почувствовал какую-то тяжесть у себя на груди, и тут же на своей шее я ощутил чьи-руки. Затем над моим ухом раздалось едва слышимое неразборчивое бормотание. Мне по-прежнему было невыносимо трудно дышать, и я никак не мог избавиться от этого удушающего наваждения, а через секунду эти руки начали меня бить по лицу с необыкновенной силой, не давая мне опомниться. Бормотание начало превращаться в уже отдельные слова, из которых стали понятны фразы: «Отдай!.. Моё! Уходи! Отдай! Это моё!».

Я бы с радостью отдал и ушел, но моё будто ватное тело отказывалось меня слушаться. В конце концов, эти удары стали просто нестерпимыми. Я чувствовал, что уже не сплю, но глаза мои были по-прежнему закрыты. Из последних сил я начал звать Олега. Мне казалось, что прошла вечность, прежде чем свет зажёгся. Я открыл глаза и быстро сел. Передо мной стояли насмерть перепуганные брат и сноха и разглядывали меня словно больного. На их вопрос: «Что случилось? Почему ты кричал?» — я не сразу нашелся, что ответить. Единственное, что я произнес — это просьба посидеть и попить чаю, чтобы дать мне возможность прийти в себя.

Около пяти часов утра мы вышли из кухни и снова улеглись по своим местам, но, видимо, в ту ночь нам не суждено было выспаться. Буквально минут через десять из комнаты брата донеслись ругательства и снова зажегся cвет. Я разлепил сонные веки и увидел, что из комнаты ко мне спешит Олег:

— Что тебе снилось? Расскажи яснее! — он явно был не в себе в тот момент.

— Да так, как будто душил кто-то...

Бледный Олег был в страшном волнении:

— Понимаешь, только мы выключили свет и улеглись, как я из комнаты увидел, что от тебя отделилась какая-то маленькая фигурка, как будто белое облачко. Он прошел мимо нашей комнаты в сторону кухни...

Воцарилось молчание. Спать уже не хотелось. Тишину нарушила Оксана:

— Я теперь понимаю. Он, наверное, разозлился из-за своего матрасика...

— Какого матрасика? — спросил Олег.

— Детского... Я его нашла среди вещей, которые были свернуты в тюк, в кладовке этой квартиры. Я постелила его Коле, чтобы ему было мягче спать...

Через пару дней, после разговора с хозяйкой квартиры, стало известно, что эта квартира принадлежала одной молодой женщине. Из-за нехватки средств и охватившего ее отчаяния молодая мать задушила своего сынишку. Сейчас она в психиатрической больнице. Квартира сдается новыми хозяевами, вот только жильцы в ней не задерживаются. Не задержались и Олег с Оксаной.

@темы: призраки и духи, не своё

---

Гроза

[Danny Ocean]

Летом 2001 года стояла страшная жара. Из города мы переехали на дачу, спасаясь от зноя, но это мало помогало. Все ждали дождя, и он, наконец, пришёл: ночью началась сильнейшая гроза. Ветер свирепствовал, раскаты грома были оглушительные. Вдруг раздался резкий хлопок, словно во дворе лопнул огромный воздушный шар, мы выглянули в окно. Полыхала старая засохшая яблоня во дворе.

Несмотря на ливень, муж выбежал тушить пожар, но очень быстро вернулся, не завершив тушение — он весь промок и дрожал. Как позже выяснилось, совсем не от холода: он кого-то видел, но не мог описать точно, как он выглядел. Он даже не был уверен, человек ли это был. По его словам, что-то очень высокое за два метра ростом ходило у нас возле сарая и, увидев моего мужа, направилось к нему. Тут он и не выдержал — рванул что есть мочи в дом...

Немного успокоившись, мы решили, что ему все-таки показалось — на улице была темнота, и это могла быть всего лишь тень.

Этой же ночью, ближе к трем часам, мне всё еще не спалось. На улице бушевало ненастье. Я решила сходить на кухню попить чая и через окно кухни заметила странную тень, хаотично перемещавшуюся по двору. Она резко перепрыгивала с места на место. Удивлённая, я открыла окно. Ветер уже утих, но лило ещё прилично, видимость была плохая. Я начала присматриваться, но тени нигде не было. Успокоившись, я уже собралась закрыть окно, когда на гараже я заметила два светлых огонька. Всмотревшись во тьму, я заметила, что огоньки шевелятся. Это выглядело, как глаза кошки, которая готовится прыгнуть на добычу. Я закрыла окно и с воплями побежала к мужу. С ним мы еще раз проверили замки на дверях и всю ночь просидели в обнимку, не сомкнув глаз.

Наутро последствия бури были налицо — поваленные деревья, обвалившая крыша сарая у соседей... Но была еще одна вещь, которую тогда мы объяснить не смогли: наша соломенная садовая мебель была разодрана в клочья.

Недолго думая, мы собрались и уехали домой в город. Все было хорошо, и мы забыли ту историю, как страшный сон. До вчерашнего дня.

Мы снова ночевали на даче. Утром, когда я выходила на улицу, муж крикнул мне из спальни:

— Зая, ты слышала, какая страшная гроза была ночью?

— Нет, дорогой, — ответила я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Пускай он увидит это позже — и, Боже, пускай он решит, что это бродячая собака оставила эти жуткие царапины на входной двери!

@темы: не своё

---

Шкаф

[Danny Ocean]

— Белье постельное возьмите из шкафа.

— У нас свое, не беспокойтесь.

Хозяйка помрачнела, пожевала губы.

— Полотенца тоже все в шкафу...

— Хорошо, возьмем.

Илья с Мариной уже согласны были достать из шкафа все, что угодно, лишь бы хозяйка ушла.

У Марины заболела мама, и уезжать в отпуск за границу Марина отказалась — случись что, обратная дорога не меньше суток займет, а то и больше. А от Шира можно за три часа до дома добраться на машине. Приехали они «на авось», в сумерках, и тут же у автовокзала встретили женщину, сдающую квартиру — и дешево. А им говорили, будет трудно.

Женщина, правда, чуть не передумала, когда увидела, что они с ребенком (Светка спала на заднем сиденье), но все же согласилась.

Светка так и не проснулась, даже когда ее заносили в квартиру. Марина тоже спала на ходу, а хозяйка все не уходила, каждую минуту поминая этот проклятый шкаф. Больше, впрочем, квартире похвастаться было и нечем — не было даже кровати, только два потертых дивана.

Выпроводив хозяйку и уложив поудобнее дочь (белье на диван Марина постелила свое), уснули вповалку. А утром оказалось, что забыли полотенца. Брали же, точно — а в сумке нет.

Логично было бы воспользоваться предложением хозяйки, но мысль о том, чтобы вытираться чужими тряпками, Марине претила, да и хозяйка не вызывала приязни. Полотенца купили по дороге на пляж.

Вечером, когда Илья кормил клюющую носом Свету, Марина зашла на кухню бледная, кусая ноготь:

— Светка, допей молоко сама. Илья, идем со мной, спокойно.

Из по-прежнему закрытой дверцы шкафа выглядывал уголок полотенца. Их домашнего полотенца.

— Не ты?

— Нет...

— Значит — хозяйка? У нее же ключ.

Илья бросился искать сотовый телефон, чтобы позвонить хозяйке, но того нигде не было. Перетряхивая по второму разу карманы брюк, он замер и перевел взгляд на шкаф. Какая-то мутная мысль мелькнула в голове, и Илья двинулся к темным дверцам.

Перехватила его взвизгнувшая Марина:

— Не надо!

— Но телефон...

— Ты на пляже потерял!

— Дай я только проверю.

— Не трогай чужое!

Илья согласился с каким-то облегчением. Телефон так и не нашли. Спали втроем на одном диване, неспокойно. Утром, впрочем, вчерашнее показалось глупыми выдумками. Марина старалась не обращать внимания на уголок полотенца, торчащий из-за дверцы, наводила марафет. Светка, собираясь на пляж, играла с надувным мячом. Стукнув мячом по шкафу, она завопила от восторга: дверца от удара приоткрылась и на пол выпало что-то яркое, блескучее, игрушечное. Марина перехватила дочь уже у самого шкафа. Та захныкала — законная добыча была близка, но Марина коротко сказала — «чужое!» — и отправила дочь обувать шлепки. Илья подошел к жене, посмотрел на лежащую у ее ног игрушку и, обняв за плечи, повел в прихожую. Плечи жены мелко дрожали.

Илья выходил из квартиры последним, поэтому тихий скрип услышал только он: из чуть приоткрытой дверцы шкафа на пол упали две пятитысячные купюры...

Вечером ни игрушки, ни денег на полу не оказалось. Илья позвонил хозяйке с нового сотового телефона и в бешенстве заявил, что они не будут жить в квартире, по которой ходят посторонние. Пусть им вернут деньги. Хозяйка ответила только:

— Деньги в шкафу. Возьмите, сколько нужно.

После этого положила трубку и больше ее не брала. Выслушав серию длинных гудков, Илья сжал в руке телефон, и в этот момент раздался звонок. Высветившийся номер был ему знаком — его собственный прежний номер. Он смотрел на мигающий экран до тех пор, пока звонок не прервался. А потом нажал обратный дозвон. Знакомая мелодия донеслась из шкафа.

— Нашел телефон? — прибежала с кухни Марина. Муж с женой уставились на шкаф, а потом попятились от него — одновременно. И бросились собирать свои вещи.

Света капризничала, не хотела уезжать, но Марина одела ее, сдерживаясь, чтобы не накричать. Наконец сумка была собрана, Илья вынес ее в машину и вернулся за семьей. Марина вышла из ванной с зубными щетками. Они переглянулись, холодея...

— Мамочка, угадай, где я спряталась!

@темы: не своё

---

Кирюша

[Danny Ocean]

Я понимаю, что здесь большинство историй — выдумка, но мне тоже вряд ли кто-то поверит, так что все равно, где рассказывать. А рассказать нужно, потому что мне настолько не по себе, что земля из-под ног уходит.

Неделю назад моя любимая тетка покончила с собой. Уже хватит, чтобы было плохо, но слушайте дальше.

У нее был сын, то есть он и сейчас есть — Кирюша, мой двоюродный брат. Тетя его в 42 года родила, до этого не могла родить вообще — выкидыш за выкидышем. Ему сейчас три года. Год назад он заболел — не усваивал почти никакую пищу, худел. Оксана (моя тетя) ходила по врачам, каждый день стояли в очередях, диагнозов малышу понаставили штук тридцать. Назначали разное лечение, что-то помогало, что-то не очень.

Два месяца назад на Кирюшу было невозможно смотреть — аж прозрачный был. Оксана, последние полгода хватавшаяся за любую возможность, в том числе за нетрадиционную медицину, собрала вещи и повезла сына к какой-то бабке куда-то под Красноярском. На расспросы «куда» отвечала, что нельзя рассказывать, условие такое. И кто ей на эту бабку указал — тоже не говорила. Муж ее хотел с ней поехать, но она истерику устроила. Он и отпустил — тоже в отчаянии был.

Вернулись Оксана с Кирюшей через неделю. В мальчике сначала перемен заметно не было, но уже через дней десять стало понятно — пошел на поправку. Ел, кожа розовела, говорить начал (а до этого молчал из-за слабости). И никого не удивляло, что Оксана из дома не выходит — мол, от сына не может оторваться. А потом Иван (её муж) стал как-то настойчиво просить мою маму (они близняшки с Оксаной) с ней поговорить по душам.

В общем, это были очень неприятные моменты, когда мы начали понимать, что Оксана, кажется, повредилась рассудком. Она все чаще плакала, то брала сына на руки, то не подходила к нему часами, отворачивалась. И начала бить себя — то уставится в зеркало и вдруг даст себе пощечину, то начнет кулаком по бедру бить до синяков.

Но сама она всем говорила — стресс, пройдет. А потом попросила меня познакомить ее с Михаилом. Михаил — это мой друг детства, а сейчас он православный диакон. Оксана вдруг решила, что ей нужно поговорить со священником. Михаил ей объяснял, что исповедовать он по чину пока не может, да и она не крещеная, но она уговорила его ее выслушать. А через два дня повесилась...

Вы понимаете, какое это горе — мать маленького ребенка, жена любящего мужа. На поминки собрали только близких родственников — Иван никого из посторонних видеть не хотел. И Михаила позвали. И всем было очень плохо. Под утро моя мама уснула вместе с Кирюшей, Иван целенаправленно напился, а мы с Михаилом сидели в комнате в каком-то отупении. И тут Михаил заплакал, попросил прощения, сказал, что не может в себе это держать. Хотя Оксана просила его хранить это в тайне.

В общем, что она ему рассказала... Она рассказала, что у нее было два сына — близнецы Кирилл и Иван (второй именован в честь отца). И болезнь у них была одинаковая. И когда она привезла их к бабке, та ее заговорила как-то, словно загипнотизировала, и сказала, что от одного ребенка ей придется отказаться — тогда второй выздоровеет. Оксана была как пьяная, не могла себя контролировать. Назвала Кирюшу, потому что он у нее на руках был, а Ванечка — в переноске. И когда бабка велела ей уходить, встала и вышла, как была, с Кирюшей на руках. Очнулась уже в Красноярске, но тут оказалось, что ни муж, ни кто другой вообще про второго ребенка и знать не знают. Ни вещей его не было, ни самого его в семейных фильмах.

Она два месяца разрывалась, думала, то ли это она с ума сошла, то ли правда отдала одного ребенка за другого. И не выдержала в итоге.

А потом Михаил дал мне фотографию, которую оставила у него Оксана — не хотела, чтобы муж видел. Цветной снимок 10 на 15 сантиметров. Я помню тот день, когда он был сделан — летом 2010 года мы гуляли с Оксаной и Кирюшей, она позировала, я снимала. У меня с той же фотосессии несколько снимков есть дома, и у Оксаны тоже. Вот только этот снимок ей особенно нравился, и она его с собой в бумажнике возила, и к бабке в том числе. А на снимке Оксана с двумя мальчиками, и кто-то из них точно Кирюша, а второй — точная его копия.

Я изменила имена и город. Думаю, этого достаточно, чтобы история не дошла до Ивана, потому что ему я рассказывать ничего не буду. Фотографию мы с Михаилом сожгли. Я не знаю, что про все это думать и как теперь жить, думая об этом каждую минуту.

@темы: дети, не своё

---

Южная Корея

[Danny Ocean]

Четыре года я провёл за границей, помогая американским военным расположиться в Южной Корее. Вы слышали жуткие истории об этом, о людях, которых убивали просто так, о нищенском существовании, но на самом деле это всё было ещё не самым плохим. Все же, это был другой мир, несомненно. Тамошняя культура так… отличается от нашей. Ценности, идеалы, все кажется таким странным, необыкновенным. Ты привыкаешь, но не сразу. Ранее в своих поездках я, бывало, усаживался с несколькими местными приятелями и рассказывал им о моих «приключениях» в городе. Однажды я сообщил, что проходил мимо старого дома, перед которым отдыхало или играло десять или двадцать маленьких девочек, и спросил, был ли это приют или просто очень большое семейство.
Сначала все уставились на меня, а потом покатились со смеху. Они сказали, что это и близко не было ни тем, ни другим. Это был бордель. Они добавили, что мальчиков там больше, чем девочек и некоторые люди могут платить им большие, очень большие деньги. Более того, никто из местных даже не прикасался к ним, потому что у большинства из этих детей были какие-то болезни или паразиты. Если так, то мало кому из них удавалось прожить больше двадцати лет. Я был несколько шокирован… это одна из тех вещей, о которых слышишь, но никогда не видишь по-настоящему. Один парень, Джейсон, поднялся и на минуту отошёл к своей кровати, вернувшись со старой фотографией.

Он сказал, что несколько лет назад, в его первую поездку, его капитан хотел “показать ему достопримечательности”, после чего весь отряд надрался до чёртиков. Они прошли через несколько дешёвых забегаловок и стриптиз-баров, Джейсон сказал, что его сильно мутило. Так или иначе, они остановились возле публичного дома, в котором было несколько… несовершеннолетних работников. Отряд, пьяный и разгорячённый, подначил одного новичка по имени Дэвид зайти внутрь. Владелец борделя был на крыльце, он махал рукой и широко улыбался. А дети выглядели довольно возбуждёнными.

Джейсон отключился в переулке, пытаясь с кружащейся головой и тяжестью в желудке заставить товарищей по отряду прекратить дразнить его. Тем временем Дэвид вошёл внутрь. Джейсон этого не видел, но все сказали, что он едва мог идти, владелец буквально втащил его. Американские доллары очень, очень ценятся, особенно если владелец ничего не соображает и не заметит, если у него что-то украдут. Они подождали немного, но все кончилось в основном тем, что люди засыпали, трезвели, сгибались от рвотных спазмов или снова пытались догнаться. Они оставили Дэвида внутри, а Джейсон свалился около холодной кирпичной стены и заснул.

Он проснулся утром с ужасным похмельем и злой как чёрт, тут же заблевав стену и снова ощутив вкус местного пойла. Спотыкаясь, Джейсон выбрался на улицу, пошуровал в своей сумке и с изумлением убедился, что ничего не пропало. Вскоре он оказался рядом с борделем, в который они вчера отправили Дэвида. Он был закрыт и выглядел почти заброшенным, но внутри Джейсон всё же видел какое-то движение. Джейсон сказал, что это его напугало, но он чувствовал себя настолько хреново, что лишь повалился на ступеньки и стал ждать, пока чуть-чуть пройдет головная боль.

Это произошло, когда он сидел на крыльце. Из дома вышла девочка, маленькая, может быть, десяти лед отроду или вроде того. Она была одета в старое, потрёпанное платье, из тех, что подметают пол нижним краем. Ещё она вся была вымазана в грязи и крови. Она просто вышла и спустилась по ступенькам с отсутствующим видом, шагая так, как будто спит на ходу. Джейсон пялился на неё, но она как будто была невидимкой, никто больше не взглянул на неё, все проходили мимо, словно её не было здесь, на улице. Её большие тёмные глаза были словно стеклянные, грязные волосы прилипли к лицу и почти закрывали его. И ни один человек не посмотрел на неё.

Джейсон сказал, что он едва держался, чтобы не отключиться, но все вокруг так… буднично относились ко всему происходящему, что он и сам волей-неволей оставался спокоен. Он порылся у себя в сумке и достал камеру, которую взял, чтобы снимать фото и отправлять домой, и приготовился сделать снимок. Сегодня он сказал, что и сам не понимает почему. Может быть, он подумал, что сможет показать его полиции, или что-то… может быть, просто нездоровый интерес человека ко всему жуткому, который заставляет людей замедлять шаг при виде дорожной аварии. Кто знает.

Он как раз наводил камеру, когда полезли черви.

Он сказал, что это были черви, но это могло быть что угодно. Жирные, склизкие верёвки… чего-то, мясистые и волнистые, внезапно выстрелившие изее рта и из-под ее платья. Она оглянулась, при этом она выглядела так, будто не понимала, что происходит, беспомощно размахивая руками в воздухе, пока эти белые трубки плоти начали сворачиваться и извиваться на земле, вываливаясь из её тела словно рвота и казалось, что это продолжается бесконечно. Она стояла посреди тротуара, в будний день, с двумя огромными червями, вылезающими один из ее рта и другой… откуда-то из-под её платья.

И не было похоже, чтобы кого-то из прохожих это заботило.

Хотя, некоторые люди смотрели на неё, но… это было так, словно они смотрят на уличного воробья или подхваченный ветром лист бумаги. Никому не было дела, никому. Эти… существа лезли из неё, согнувшейся, словно животное, змеились по тротуару и начали сползать в загаженный водосток, и никого это не беспокоило. Джейсон сказал, что даже не помнит, как сделал снимок, он просто стоял там в немом ужасе, словно парализованный.

Через примерно… две минуты пришли три человека в форме, похожей на полицейскую, и толпа быстро рассосалась. Двое схватили девочку, которая начала безмолвно биться у них в руках. Капли липкой дряни и слизи с червей разлетались во все стороны. Третий начал давить червей ногами, пока они не разорвались надвое, а потом стал кричать на Джейсона, пока двое других тащили девочку и остатки червей вниз по улице. Потом у него была куча проблем, капитана уволили… Дэвид был объявлен ушедшим в самоволку.

Вспоминая всё это, Джейсон сказал, что знает, что люди, забравшие девочку, не были полицейскими, военными или медиками… он не может отнести их униформу ни к одному из местных ведомств. Он добавил, что так и не нашёл тот бордель, даже спустя несколько недель поисков. Попытки расспросить местных приводили только к тому, что они тупо пялились на него и предлагали отвалить. Он разрешил мне оставить фото себе… не могу сказать точно, почему я захотел получить его. Через пару лет после того, как Джейсон рассказал мне все это, его застрелил какой-то парень в баре.

Я всё ещё не могу понять, какого чёрта творится на этой фотографии.

Фотография

@темы: дети, не своё

---

"Упс... здравствуйте!"

[Fujiwara Sayuri]

По просьбе  Albertia Inodorum, выкладываю фото. История и картинка ни разу не страшные, скорее, интересные.

Краткая предыстория:
Я люблю по ночам сидеть на подоконнике и курить в окошко, а мое РЭС - отключать электричество в хаотичном порядке. Вот и глубокой ночью где-то весной 2005 года нас в очередной раз обесточили, прервав тем самым увлекательнейшую беседу в аське. Прежде, чем идти спать, решила подождать минут 10-15 - чаще всего свет включают сразу же. Ну и высунулась в окно. Ночь была тихая, ясная, кругом - кромешная тьма, что придавало особый романтизм ситуации. На небе светила одна-единственная звезда и так неестественно ярко, такой красивый голубоватый ореол вокруг нее был, что захотелось запечатлеть этот момент. Как раз за день до этого купила Моторолу RAZR V3, заодно был повод проверить камеру. Высунулась из окна, прицелилась, щелкнула. Разумеется, камера оказалась редкостным УГ и звездочка моя выглядела обычной красноватой точкой на черном фоне. Зато засняло то, что все это время незримо висело напротив моего носа.

Пояснение:
За окном была кромешная тьма, ни единого источника света - отключен был весь район. Кроме того, должны были быть очертания домов, а не голый горизонт, по-крайней мере - соседского, который на этаж выше моего и расположен приблизительно на расстоянии пятнадцати метров, аккурат под "звездой". Ну и, само собой разумеется, что окно было не только открыто, но и высунулась из него я максимально.

@темы: картинки, это случилось на самом деле

---

История №2. "Ночные гости".

[Fujiwara Sayuri]

Живу в частном секторе, довольно новом, находящемся на краю города среди полей. Когда мы закончили строительство и переехали в новый дом, на большинстве соседних домов или еще сохла штукатурка, или процесс возведения шел полным ходом. Мой дом – крайний на закрытой улице, ограниченной от внешнего мира и городской суеты большим забором и калиткой с замком. Окна моей спальни выходят на задний двор, соседние участки и фонарь, стоящий на центральной параллельной улице, бивший прямым лучом в мое окно. Замечу, что соседи мои не шибко дружат с флорой и предпочитают деревьям бассейны, газоны, клумбы, в крайнем случае – кусты. Кровать моя стоит поперек относительно окна и сплю я всегда к нему спиной, так как ночью в глаза бьет все тот же далекий фонарь, а утром – солнце из-за восточной стороны. Таким образом, засыпаю я всегда медитируя на белую штукатурку каминной трубы, находящегося в противоположной от окна стене. Из-за фонаря, комната ночью всегда залита тусклым холодным голубоватым светом, так, что видно четкие очертания всех предметов, вплоть до узоров на обоях. Спальня моя на втором этаже, в ней два окна, оба на одной стене; сразу под ними крыша на три метра выступающей веранды, то есть, если стать на неё, то в моем окне человек виден в полный рост до щиколоток. Ниже станет понятно, почему я акцентирую на всем этом внимание.

Когда мне было 16 лет, через год и месяц ровно после переезда в новый дом, умирает мой отец. Опустим трагизм ситуации, в доме переполох, толпа сочувствующих и все такое. Среди них и подруга моего детства, Ира, с который мы с пеленок не разлей вода из-за тесной дружбы наших матерей, с первого класса за одной партой и, в общем-то, она была мне как сестра, а родителям -как дочь. У неё никогда не было отца, только пьянчуга отчим, которому было на неё глубоко наплевать, так что мой отец был ей как родной, и горечь утраты не прошла мимо неё. Оставалась у меня ночевать она несколько раз в неделю минимум на протяжение 15-ти лет дружбы. В ту же ночь, в день его смерти, она осталась со мной в качестве моральной поддержки. Помимо нее, так же осталась и наша домработница, ставшая за долгие годы близким другом семьи. Если, не приведи Боже, кто-то из вас терял близких, возможно, вам знакомо состояние, когда не осознаешь до конца реальность происходящего и сохраняешь эмоциональное хладнокровие. Кажется, что все происходит не с тобой, как будто ты смотришь какой-нибудь низкопробный фильм с драматическим сюжетом, отнюдь тебя не цепляющим. У меня была именно такая реакция, поэтому ближе к двум часам ночи, когда все разошлись по комнатам, мы с Ирой просто легли в кровать и пожелали друг другу спокойной ночи, без слёз и стенаний. Некоторое время мы обе молча лежали на спинах, изучая потолок, каждая думая о своём. На какое-то время в комнате нависла звенящая тишина, но вскоре она была нарушена – Ира начала о чем-то говорить, я сейчас уже и не вспомню даже о чем именно. Поначалу я лаконично отвечала ей, а потом вовсе повернулась на привычный мне левый бок, и перестала её слушать. Она продолжала что-то говорить, а я равнодушно изучала статичным взглядом пляску теней на белой штукатурке. Не знаю точно сколько времени прошло прежде, чем мой разум просветлел и меня не прошиб холодный пот – за год теней-то отродясь не было! Впервые в жизни я почувствовала шевеление собственных волос. Стала вглядываться в них и чем пристальнее, тем сильнее становилось ощущение, что меня погружают в бочку с ледяной водой. Даже неумолкающий голос подруги слышался издалека и искаженно, словно она находилась не под боком, а над водой, если бы я была под толстенным слоем оной. К горлу подступил ком – я не могла выдавить из себя ни звука, тело словно свинцом налили – ни шелохнуться, ни моргнуть. Мой разум всегда странно реагирует на любой стресс, поэтому, когда оцепенение постепенно стало отпускать, не отрывая охреневающего взгляда от стены, я смогла только выдавить, наверное, самую нелепую фразу из всех возможных в такой ситуации:
- Ира, извини, что перебиваю, но… посмотри, пожалуйста, на стену.
Видимо, с моим голосом все же было что-то не так, потому что подруга вмиг смолкла, почувствовав подвох, и я ощутила, как она вся сжалась, видимо, натянув на нос одеяло. Ибо прозвучавший ответ доносился сквозь ткань:
- Нет, не буду!
- Посмотри! – рявкнула я и, видимо, именно это вывело меня из ступора, так как в следующую минуту я подорвалась на кровати и во все глаза уставилась на окна. Ира все же высунула нос и боязливо повернулась к стене, после чего издала непонятный звук – то ли стон, то ли подавила икоту. Затем она повернула голову в сторону окон вслед за мной и застыла в ужасе… как и я. Теперь нам открывалась полная картина происходящего.
Тени эти состояли из десятка минимум человекоподобных фигур, рыскающих за окном туда-сюда, припадающих к стеклам, словно бьющаяся моль. Одни перемещались от одного окна к другому какой-то крадущейся быстрой походкой, подняв хищно растопыренные скрюченные пальцы на уровне груди, то возвращались, вторые же неестественно длинными пальцами (раза в два длиннее обычных пальцев кисти человека), казалось бы, ощупывали каждый миллиметр окна в поисках заветной щели. В моей голове промелькнула мысль, что именно в эту ночь я забыла открыть окно, так как всегда сплю с открытым… и слава Богу. Их тела были долговязыми, гибкими, но с четкими очертаниями головы-тела-рук-ног на подобие человеческих, только намного более изящнее. Руки были длиннее, тонкие и, смею предположить, о-очень цепкие; череп был несколько удлинен по сравнению с человеческим и, как мне показалось, не имел волос, очертания скорее напоминали какие-то наросты, бугры; лицевая часть черепа также была сужена и удлинена по сравнению с человеческим, насколько это можно судить по одним лишь очертаниями, нижняя челюсть существенно выступала вниз вместе с заостренным подбородком, иногда они хищно скалились и… содрогались от беззвучного хохота. Для них это было словно увлекательная забава, шарада, сопровождающая безудержным весельем. Некоторые из них пританцовывали, иногда начинали нетерпеливо подпрыгивать, виться вокруг своей оси и с еще большим рвением бросаться на окна. Их движения были быстрыми, хаотичными, какими-то... ломанными, дерганными, неестественными, напрочь лишенными плавности. Это было существенным аргументом в пользу того, что за один день не могли в пределах луча света вырасти деревья и покачиваться из стороны в сторону, скажем, от ветра. До фонаря деревьев нет и не было, там вообще НИЧЕГО НЕТ. Пока я лихорадочно все это обдумывала, один из ночных визитеров, самый усердный, ощупывающий оконную раму все это время, словно понял, что его засекли и замер на миг, уставившись на нас. И хоть мы не видели его лица, мы совершенно явно ощутили его взгляд, пронзивший нас насквозь ледяными иглами. Затем он медленно прижался лицом, или что там у него, к окну, словно хотел получше разглядеть нас сквозь полупрозрачную тюль… или желал, чтобы мы рассмотрели его… не могу объяснить почему, но я уверена, что в эту минуту он хищно оскалился… или улыбнулся? Как бы то ни было, его тонкая рука медленно поднялась вверх, прижалась к стеклу и еще медленнее поползла вниз. Наш слух рассек отвратительный мерзкий скрип тонких, словно острые лезвия, когтей по стеклу, в следующий же миг заглушенный нашим пронзительным ором в две глотки. Не помню, как мы подорвались с кровати, как выбежали из комнаты и бежали через весь дом. Пришла в себя я только в гостиной, когда почувствовала, что мне катастрофически не хватает воздуха – все это время мы голосили без продыху. Ясное дело, что все спящие тут же попадали с кроватей и, полураздетые, повыбегали из комнат, пытаясь понять кого убивают и где, даже моя полуглухая прабабушка, которую не разбудишь и тромбоном над ухом. К моменту, когда нас обнаружили, Ира уже вовсю бегала по всему дому, проверяя все форточки, я же пила второй стакан воды залпом, пытаясь унять дрожь. На вопросы никак не получалось внятно ответить, язык не слушался, удалось только промычать про комнату и окна. Моя мать, сердито поджав губы и назвав нас истеричками, пошла в мою спальню, я же безвольно поплелась за ней, меланхолично размышляя о том, что умирать – так вместе. Перед дверью я на какое-то мгновение замешкалась, но, услышав отборный мат, все же заглянула. Моя интеллигентная мама сидела на кровати с глазами-блюдцами и тихо бранилась, не в состоянии подобрать литературных слов. Я прислонилась к дверному косяку и размышляла о том, что нам конец – если уж у матери такая реакция, которую в принципе уже ничем удивить не возможно, тогда дело обстоит действительно плохо. Паника и страх сменились полной апатией. Через несколько минут в комнате собрались все обитатели дома и глазели на тени, которые, в свою очередь, словно позировали, наслаждаясь произведенным эффектом. Выйдя из ступора, мать постаралась успокоить, мол, если за все это время не проникли, то и не проникнут. Осмотрели все окна в доме – занимательно было то, что они все были чисты. Все, кроме моих. Даже окна гардеробной и комнаты сестры, выходящие на тот же злополучный фонарь, были девственны. По счастливой случайности, после Маковея у нас дома пылился свяченый мак, который нам зачем-то презентовали соседи, им тут же запечатали все окна и дверные проемы. Замечу, что сама бы в жизни так не сделала, но в ту минуту была согласна на все. Через некоторое время все разошлись по комнатам, мы же с Ирой, ясное дело, до утра сидели на кухне и чашку за чашкой хлестали кофе с коньяком. Разумеется, как только стало светло, мы уже торчали в окне чердака с биноклем, и во всю изучали местность между моим домом и фонарем – конечно же, мы там ничего не обнаружили, даже маленького кустика. На окнах так же не осталось никаких следов ночного происшествия.

Пока не прошло 40 дней, они навещали меня еженощно, но проникнуть в комнату не могли. Далее до полугода стали появляться реже, через день или пару раз в неделю, в течение второго полугодия и вовсе до нескольких раз в месяц. На второй неделе я к ним привыкла и перестала обращать внимание – бьются и бьются, главное, что не мешают. Нервируют – да, но это дело привычки. Сейчас они появляются крайне редко, может раз в год, а могут и раз в два. Задаваясь себе вопросами кто, или что, они; что им нужно и как это все связано со смертью отца, понимаю, что вопросы эти – очередные из разряда риторических и ответы на них врядли узнаю когда-либо.

@темы: сущности, это случилось на самом деле

---

Кошмар в лесу

[Astra.]

Я сразу после школы пошёл в армию. Сам решил, хотя был шанс откосить или в институт пойти. Хотелось самостоятельности, вот и уехал подальше от родителей. Отслужил год. Тяжело было. Как-то не сложилось у меня с товарищами старше по званию. Но, в целом, с дисциплиной всё было в порядке. Дослужился до сержанта.

Однажды рядовой один, достав какой-то то ли травы местной, то ли грибов, решил незамедлительно всё употребить. Употребил ночью и пошёл на склад. Взял автомат, патроны, пошёл в казарму и почти всю свою роту расстрелял. Несколько парней только спастись успели, через окно выпрыгнули. Он туда же сиганул. И как рванёт. Отправили в срочном порядке двух добровольцев. Меня и Мишу, моего хорошего друга. Через пять часов беготни по лесам, нашли придурка. Правда, Мишку ранил, но не сильно. Сидит, голый, дрожит, весь в крови. Ну, мы его взяли, отвели в казармы. Меня в звании повысили и увольнение дали. На две недели.

Я поехал домой, в Москву. Меня радостно встретили друзья, уже наслышанные о моём подвиге.
Решили собраться вместе, съездить в лес, на шашлыки. Я, сестра моя - Саша, её парень - Николай, и два моих друга - Вася и Дима. Достаточно дружная компания. Пока я в армию не ушёл, чуть ли не лучшими друзьями были.

Было такое место, часах в шести езды, где-то под Тверью. Сейчас, хоть убей, не помню, где это. Может, от страха забыл, может, просто много лет прошло. В лесу одном заброшенная хижина. Ничего жуткого, мистического и опасного. Там раньше егерь жил. Но не очень давно, так что жилище было в приличном состоянии. Кровать большая, печь, пара метров под кухню. Ничего не протекает, в общем, отдыхай - не хочу. Не помню сейчас, откуда про это место узнали. Вроде, Васе отец рассказал. Да не важно. Больше всего боялись (нашли чего), что дом будет занят. Раз уж мы про него слышали, так местные - точно. Но опасения оказались надуманные.
Приехали, заселились, расположились. Единственное, что дверь пришлось смазывать и окна, чтоб ночью не скрипели.
Первые два дня нормально отдыхали, на природе. Километрах в двух от дома пруд был. Мы его почистили от тины и проверили. Там и купаться можно было, и рыбу ловить. В общем зажили. Собирались ещё немного "погостить" и уезжать.

На шестую ночь дождь шёл. Да не дождь даже, а ливень. Свечки зажгли и сели, начали байки травить. Тут стук в дверь. Сашка, конечно, струхнула значительно. Мы поржали, я пошёл открывать. На пороге стоял парень молодой с ссадиной на лбу. Поздоровался, мы его пригласили присоединиться выпить. Он отказался. Говорит, мол, так и так, ехали с женой на машине, дождь начался, машину занесло с дороги. Попросил помочь вытащить аппарат на дорогу. А то у них там ребёнок маленький. Пошли. Я, Коля, Вася. Втроём-то уж точно вытянем. Идём через лес, парень впереди. Долго идём, минут пять. Меня друг мой толкать начал. Да и сам я понимаю, что что-то здесь не так. Хотел было подойти к парню, а он исчез. Не прямо так испарился, а зашёл за дерево - и как не бывало. Мы тогда испугались. Вася ещё начал про лешего задвигать, панику сеять. Ну, рванули все разом, куда - не ясно. Бегу и спиной чувствую, за мной кто-то гонится. А парни впереди. Я газу прибавил и первым до хижины добежал. Коля за мной. Забежали, дверь закрыли было, а потом спохватились, что Вася не добежал. Мы с Димой пошли искать. Я далеко заходить боялся. Но потом более или менее в себя, решил, что фигня это. Парень тот, наверное, просто вперёд ушёл, а мы, дураки, со страху чуть в штаны не наложили. Радиус поисков увеличился. Но никого мы не нашли. До утра проискали. Утром уже и Коля в себя пришёл. Они с Сашкой нас решили заменить. Хотя я уже понимал, что толку мало. Не объявился парень к вечеру.

Рванули сразу в ближайший город в отделение милиции. Там начали выяснять, в чём дело. Среагировали быстро, сразу на поиски отправили группу. Мы в гостинице остановились. Никто без Васи возвращаться не хотел. Через четыре дня мне возвращаться надо было. Увольнение заканчивалось, я уехал. Ребята остались.

Васю нашли только через две недели. Вернее, то, что от него осталось. А осталось немного. Голова была отделена от тела. Туловище изодрано, будто когтями. Обеих ног и одной руки не было. Да и весь он был какой-то обглоданный. Никто и не подумал тогда на человека. Решили, заплутал он, и его медведи задрали. Уверен я в одном. Не зверь это был. Я сам - охотник со стажем. Так над трупом ни один медведь издеваться не станет. Да и вряд ли это был человек. Я сейчас не знаю, кто тогда пришёл в нашу хижину. И знать не хочу.

@темы: рассказы, призраки и духи, не своё

---

Шаги в коридоре

[Уральский келпи]

Топ-топ-топ… Это мертвецы… Топ-топ-топ, это они за мной пришли! Только я с ними не пойду!
Марк Твен

Эту историю рассказала мне почти что случайная знакомая, кратковременная подружка, небескорыстно проведшая со мной буквально несколько часов. Все это время мы почти беспрерывно разговаривали, и я услышал от нее эту историю… Отнестись к ней однозначно мне непросто, и я отдаю ее на суд читателю такой, какой я ее услышал.
Наташа (назовем эту девушку так) трудилась медицинской сестрой в не очень веселом учреждении — в детской реанимации. То есть реанимация — вообще заведение далеко не оптимистическое, а уж детская…
Привозят детей — по большей части никому не нужных, брошенных, доведенных до последней стадии истощения. Лежат эти дети под капельницей и на аппаратах искусственного дыхания — авось оклемаются и смогут дальше жить… ну, хотя бы немного пожить. Законы по этой части очень суровы — пока не будут соблюдены сложные правила, пока не пролежат дети определенное число дней и часов под капельницей, на дышащих за них аппаратах, отключить эти аппараты нельзя. Дело это дорогое, даже и очень дорогое, и тем более дороги препараты, которые вводятся в вену заведомым трупам, но государство идет на этот расход. Не дай бог, реаниматологи нарушат инструкции! Если нарушат, их могут обвинить чуть ли не в убийстве, и себе дешевле строго следовать даже самым идиотским инструкциям.
Так вот и лежат в реанимации рядом с живыми детьми существа, из ран которых давно не сочится кровь, на коже которых проступают трупные пятна, а в пробитых головках видно, во что превратился мозг… Не буду описывать подробно, но вещество это становится зеленого цвета… уже достаточно?
Так что, как правило, «на лестницу» относят уже заведомые трупы, даже и с соответствующим запахом. Почему «на лестницу»? А потому, что именно лестницу приспособили под эдакий промежуточный филиал морга: до самого морга далековато, и когда наступает время «снять с аппарата» давнего и заведомого покойничка, ребенку связывают ручки и ножки и относят на лестницу. Там очень холодно, место вполне подходит под морг. А утром создание, которому так не повезло, уносят в настоящий морг.
А с другой стороны, иногда «на лестницу» попадает и живой ребеночек. Бывает, и случайно — приняли за покойника и отнесли, не соблюдая всех инструкций, ведь препараты и аппараты все-таки очень уж дороги.
А бывает и совсем иначе… Скажем, привозят чудовищно истощенного ребенка, девочку трех месяцев от роду. На всем тельце — чудовищные язвы, потому что пьяная мать таскала ребенка попрошайничать, а вот перепеленать не считала необходимым — всякий раз находились у нее более важные занятия. Да и подавали побольше, если ребенок плачет жалобнее и видно искалеченное тельце. Добрые люди ведь не очень понимают, куда пойдут их сердобольные подаяния.
А тут не убереглась мамаша, и даже в тихом городке с населением меньше 100 тысяч человек, где и транспорта мало, и ездят машины небыстро, ухитрилась стать жертвой дорожно-транспортного происшествия. Ее саму, мамашу, грузовик вдавил в стену дома и превратил в груду мяса и костей (Жалеть ли о ней? Если не лицемерить, то вряд ли.), а ребенок со страшными травмами угодил все-таки не сразу в морг, а в детскую реанимацию. И через несколько часов ребенок умер, что (опять же — если не лицемерить) тоже к лучшему. Нарушая все и всяческие инструкции, врачи стали снимать младенца с аппарата, убирать капельницу… и вот тут-то послышался слабый плач, ребенок слабо засучил ножками.
А теперь давайте оценим ситуацию: глухая ночь, никто и ничего проверять никогда не будет. Ребенок, зачатый в пьяном виде, неизвестно зачем родившийся на свет; ребенок, который в любом случае не вырос бы психически нормальным; девочка, которой, если она и выживет, придется ампутировать обе раздавленные ручки.
Читатель вправе иметь собственное мнение по этому поводу, но я уверен — врачи приняли правильное решение, связав ручки и ножки еще шевелившемуся созданию и отнеся его на лестницу. Это жестоко?! Не в большей степени, чем жестока жизнь. И не в большей степени жестоко, чем обречь ребенка на дальнейшее существование — почти дебилку, наследственную алкоголичку без обеих рук. Это безнравственно?! Наверное. Но ведь вязали существу ручки-ножки и несли его на ледяную лестницу женщины, у большинства которых есть свои дети. Я не берусь быть нравственнее матерей, если они решают, что этому трехмесячному существу лучше не оставаться в этом мире.
Наташа, повествуя об этом эпизоде своей трудовой деятельности, сказала:
— Говорят, все реаниматологи после смерти сразу пойдут в ад…
Может быть, так и говорят, но я в этом не очень уверен. Ведь это бог допустил, чтобы дети рождались, жили и умирали так, как эта трехмесячная девочка без имени (если мать как-то и назвала — она уже не скажет, как). А люди живут и действуют в мире, который не они создавали и правила жизни в котором не они устанавливали.
Впрочем, пусть каждый решает сам. И пусть уж извинит меня читатель за нагромождение ужасов, но в конце концов он сам взял книгу с завлекательным словом «Жуть…» на обложке. Ну вот вам и жути, что называется, навалом, — в каждой реанимации каждого населенного пункта больше, чем в целом городе с привидениями.
А еще дежурящие в реанимации по ночам часто употребляют спиртные напитки, и я подозреваю, что дело тут вовсе не только в маленьком удовольствии, в развлечении на скучном дежурстве, и не только в «сугреве»…
Дело в том, что в реанимационный зал ведет длинный сводчатый коридор, в который не выходят никакие окна и двери. Надо так и идти метров пятнадцать по этому длинному, ночью ничем не освещенному коридору, соединяющему реанимацию и остальную клинику. И вот в этом коридоре порой раздаются шаги…
— Может, это главный врач вас проверяет? Хочет узнать, пьете вы на рабочем месте или ведете себя нравственно?
Наташа кокетливо смеется.
— Бывает, заходит врач… Его сразу слышно, как только он ступит в коридор, поэтому его проверки и не страшны: пусть себе проверяет. Пока он идет, мы сто раз бутылку уберем…
Нет, это совсем другие шаги. Они глухие, тихие, иногда даже думаешь — а может, мне это мерещится?
— А может, и правда мерещится?
— Нет, эти шаги слышат сразу несколько человек. Даже, бывает, говоришь кому-нибудь: мол, слышишь шаги?! А подружка и сама слышит, независимо от тебя. Так что вот…
И эти шаги не только тихие, глухие… Понимаете, они бывают разные. Иногда — топ-топ-топ! Как будто малыш бежит, годиков трех. Иногда — как будто семилетний.
— В общем, как побывавшие у вас… Так сказать клиенты.
— Да… Как побывавшие. Но связи прямой нет сразу скажу! Нельзя сказать, что вот кто побывал, того и шаги слышны.
— Шаги ведут к реанимации?
— Ну-у… Вести-то ведут, но никогда не бывает, чтобы привели. Так и затихают шаги в коридоре; все тише… тише… И конец, совсем их не слышно!
— С шагами врача, как я понимаю, эти шаги никогда не соединяются?
— Правильно понимаете. Врач врачом, а шаги эти… шагами. Появляются шаги… Кончаются шаги… сами по себе. Врач тут ни при чем, и если мы несем кого-то… ну, на лестницу выносим… это тоже другие шаги.
— И неужели никто ни разу не пытался в коридор выглянуть?
— Хе-хе-е…
Наташа уже изрядно приложилась к белому мартини, это начинает сказываться и на ее поведении. Вот сейчас она подпирает руками растрепанную голову, утыкается зрачками в мои зрачки, расплывается в откровенно нетрезвой улыбке.
— Вот вы поезжайте к нам и выходите в коридор… Погуляйте навстречу шагам.
— Нет, но звуки-то звуками, а неужели ничего так и не видели?!
— Не-а… Нам и шагов вполне достаточно.
Я потом еще раз вернулся к этим «шагам на лестнице», когда мы уже расставались, но не узнал ничего нового. То ли Наташа не хотела говорить, то ли сама не знала ничего, кроме рассказанного.
А ее настоящего имени и города, в котором раздаются шаги в коридоре, уж простите, я сообщать не буду. Но подозреваю, что нечто подобное можно отыскать и в реанимациях других городов, и не только сибирских, конечно.

Андрей Михайлович Буровский
Сибирская жуть 7

@темы: дети, рассказы, это случилось на самом деле, призраки и духи, мистические и аномальные места, городские легенды, не своё, мертвецы

---

Из книги Андрея Буровского «Сибирская жуть»

[Danny Ocean]

Эту историю рассказал мне старый геолог, Богдан Секацкий, работавший в Красноярском крае бог знает сколько времени, с начала тридцатых годов. Живая легенда, опытный и мудрый человек, он вызывал уважение всех, кто приближался к нему. Имя я, конечно, изменил, тем более, что Секацкий уже несколько лет пребывает в другом мире. Всякий, кто знаком с миром красноярской геологии, конечно, легко поймет, кого я имел в виду, но называть этого умного, ироничного и приятного человека настоящим именем не хочется.

А история эта произошла с Секацким где-то перед самой войной, в эпоху Великой экспедиции, когда перед геологами ставились задачи простые и ясные: любой ценой открывать месторождения. Как работать, где, за счет чего — неважно. Сколько людей погибнет и потеряет здоровье — тоже неважно, а важно только находить и разрабатывать.

В те годы нарушение техники безопасности оставалось делом совершенно обычным, и нет совершенно ничего странного, что молодого, 28-летнего Секацкого отправляли в маршруты одного. В том числе в довольно тяжелые маршруты, по малоизвестным местам. В то лето он работал по правым притокам Бирюсы. Той самой, о которой песня: «Там где речка, речка Бирюса…».

Бирюса течет, впадая в речку Тасееву, а та впадает в Ангару. И Бирюса, и Тасеева рассекают темнохвойную тайгу, текут по местам, где хриплая сибирская кукушка не нагадает вам слишком много лет, где округлые холмы покрыты пихтой, кедром и ельником. В этих местах даже летом температура может упасть до нуля, и заморозки в июле месяце бывают не каждое лето, но бывают. В те времена лоси и медведи тут бродили, не уступая человеку дорогу, и Богдан Васильевич рассказывал, как видел своими глазами: медведь копал землю под выворотнем, ловил бурундука, выворачивая из земли небольшие золотые самородки.

— Так, с ноготь большого пальца, — уточнил тогда Секацкий.

— И вы их все сдали?!

— Конечно, сдал. Мы тогда не думали, что можно что-то взять себе, мы мощь государства крепили…

И Богдан Васильевич, пережиток прошлого и живой свидетель, усмехнулся довольно-таки неприятной улыбкой.

Историю эту он рассказал мне года за два до своей смерти. Рассказывал, надолго замолкал, жевал губами и раздумывал, склоняя голову к плечу. На вопрос, рассказывал ли он ее еще кому-то, не ответил, и я не уверен, что ее никто больше не слышал. Передаю ее так, как запомнил.

В этот год Секацкий должен был проделать маршрут примерно в 900 километров. Один, пешком, по ненаселенным местам. То есть раза два на его пути вставали деревни, и тогда он мог оставить в них собранные коллекции, а дневники запечатывал сургучной печатью у местного особиста или у представителя власти (председателя колхоза, например) и возлагал на этого представителя власти обязанность отослать коллекции и дневник в геологоуправление. А сам, отдохнув день или два, брал в деревне муки, крупы, сала и опять нырял в таежные дебри, пробирался то людскими, то звериными тропинками. Бывали недели, когда Секацкий беседовал с бурундуками, чтобы не забыть людскую речь.

— Разве за неделю забудешь?

— Совсем не забудешь, конечно… Но потом бывало трудно языком ворочать, И знаешь, что надо сказать, а никак не получается, отвык. Так что лучше говорить: с бурундуками, с кедровками, с зайцами. С бурундуками лучше всего — они слушают.

— А зайцы?

— Зайцы? Они насторожатся, ушами пошевелят, и бежать…

К концу сезона Богдан Васильевич должен был пересечь водораздел двух рек, Бирюсы и Усолки, проделать звериный путь горной тайгой, примерно километров сто шестьдесят.

После семисот верст такого пути, двух месяцев в ненаселенной тайге это расстояние казалось уже небольшим. Тем более, Секацкий последние десять дней, по его понятиям, отдыхал, наняв колхозника с лодкой. Обалдевший от счастья мужик за пятьдесят копеек в день возил его на лодке вдоль обрывов, а пока промокший Секацкий сортировал и снабжал этикетками свои сборы — разжигал костер, готовил еду и вообще очень заботился о Секацком, даже порывался называть его «барин» (что Секацкий, из семьи, сочувствовавшей народовольцам, самым свирепым образом пресек). За десять дней мужик заработал пять рублей; при стоимости пшеницы в три копейки килограмм он уже на это мог кормить семью ползимы и пребывал просто в упоении от своей редкой удачи.

А Секацкий прекрасно отдохнул и с большим удовольствием углубился в таежные дебри. За три месяца работ на местности он привык к тайге, приспособился. Засыпая на голой земле, Секацкий был уверен, что если появится зверь или, не дай Сталин, лихой человек, он всегда успеет проснуться. Утром просыпался он мгновенно, с первым светом, и сразу же бодрым, энергичным. Не было никаких переходов между сном и бодрствованием, никаких валяний в постели, размышлений.

Просыпался, вставал, бежал рубить дрова, если не нарубил с вечера, а если нарубил, то разжигал костер. Утра в Сибири обычно сырые, холодные, а в августе еще и туманные. Только к полудню туман опускается, тайга немного просыхает, и идти становится легко. Если бы стоял июнь, Секацкий выходил бы в маршрут не раньше полудня — ведь никто не мешает ему идти весь вечер, если есть такая необходимость и если еще светло. А в июне и в десять часов вечера светло.

Август, и выходить приходилось еще в тумане, да еще и двигаться вверх, к сырости и холоду, к еще более мрачным местам. Пять дней шел он все вверх и вверх, добираясь до обнажений пород в верховьях местных малых речек; по пути Секацкий пел и насвистывал, рассказывал сам себе, как будет выступать, отчитываясь о работе, и выяснять отношения с коллегами. Говорил и пел не только чтобы не забыть человеческую речь, но и чтобы заранее предупредить любого зверя, что он тут. В августе медведь не нападает, но если человек наступит на спящего зверя, просто пройдет слишком близко или появится внезапно — тогда медведь может напасть. Медведи и лоси, которых встречал Секацкий, слышали его издалека и имели время для отхода. А для котла он убивал глухарей и зайцев, даже не тратя времени для охоты. Видел на маршруте подходящего глухаря — такого, чтоб не очень крупный и чтобы не надо было лезть очень уж глубоко в бурелом. Если попадался подходящий — он стрелял, совал тушку в рюкзак и кашу варил уже с мясом.

Поднявшись к обнажениям, Секацкий еще четыре дня работал, не проходя за день больше пятнадцати километров, то есть почти стационарно. А когда все сделал, начал спускаться в долину уже другой реки. Опять он делал переходы по двадцать, по тридцать километров, идя по звериным тропам или совсем без дорог. Тут на карте показана была деревушка, но с пометкой — «нежилая». Секацкий не любил брошенных деревень, и не осознанно, не из-за неприятной мысли про тех, что могут поселиться в брошенных человеком местах, а скорее чисто интуитивно, смутно чувствуя, что в брошенных местах человеку не место. Ведь вы можете быть каким угодно безбожником, но в поселке, из которого ушли люди, вам за вечер много раз станет неуютно, и с этим ничего нельзя поделать. А зачем ночевать там, где ночевка превратится в сплошное переживание и напряжение? Ведь всегда можно устроиться в месте приятном и удобном — на берегу ручейка, под вывороченным кедром или просто на сухой, уютной полянке.

Так что Секацкий, скорее всего, или совсем не пошел бы в деревню, или постарался бы пройти ее днем, просто заглянуть — что за место? Вдруг пригодится, если здесь будут вестись стационарные работы! Но километрах в десяти от нежилой деревушки Ольховки Секацкий вышел на тропу, явно проложенную человеком, натоптанной до мелкой пыли, с выбитой травой, а в двух местах и с обрубленными ветками там, где они мешали движению. В одном месте по тропе прошел огромный медведь, оставил цепочку следов. Не такой великий следопыт был Секацкий, а подумалось почему-то, что зверь шел на двух задних лапах — наверное, хотел подальше видеть, что там делается на тропе.

Значит, люди все-таки живут! Богдан Васильевич вышел на перевал, к долине малой речки Ольховушки, и уже без особого удивления заметил дымок над деревьями. Вообще-то, сначала он собирался заночевать прямо здесь, благо плечи оттягивал вполне подходящий тетерев, а уже утром идти в деревню… Но тропа как раз ныряла в долину, оставалось километров семь до деревни и часа два до темноты. Как раз! И Богдан Васильевич лихо потопал по тропе.

Путь уставшего человека под рюкзаком, под полутора пудами одних только образцов мало напоминает стремительный марш-бросок чудо-богатырей Суворова. И все же через полтора часа хода показались первые огороды. Странные огороды, без жердей и столбов, без ограды. И какие-то плохо прополотые огороды, где сорняки росли между кустиками картошки, свеклы и моркови. Странно, что все эти овощи росли вперемежку, а не особыми грядками. Тропа стала более широкой, и даже в этом месте различались следы медвежьих когтей: звери ходили и тут.

Еще несколько минут, и в сумерках выплыл деревянный бок строения.

— Эй, люди! Я иду! — прокричал изо всех сил Секацкий. Не из греха гордыни, нет — просто он совершенно не хотел, чтобы им занялись деревенские собаки. Пусть хозяева слышат, что гость подходит к деревне открыто, а не подкрадывается, как вор или как вражеский разведчик.

Ни один звук не ответил Секацкому: ни человеческий голос, ни собачий лай. Тут только геолог обратил внимание, что никаких обычных деревенских звуков не было и в помине. Ни коровьего мычания, ни лая, ни блеяния, ни девичьего пения или голосов тех, кто переговаривается издалека, пользуясь тишиной сельского вечера. Деревня стояла молчаливая, тихая, как будто и правда пустая. Хотя — огороды, и следы на тропе вроде свежие… Да и дымок вон, только сейчас уменьшается, а то валил из трубы, ясно видный.

И на деревенской улице было так же все пусто и тихо. Ни подгулявшей компании, ни старушек на лавочках, ни девичьих стаек, ни парней, спешащих познакомиться с чужим. Никого! И дыма из труб соседних домов не видно.

Уже приглядываясь внимательно, пытаясь сознательно понять, что же не так в этой деревне, Секацкий заметил: возле бревенчатых домов нет коровников, овчарен, свинарников. Запахи скота или навоза не реяли над деревней, солома или сено не втаптывались в грязь, копыта не отпечатывались на земле деревенской улицы. И не было мычания, блеяния, хрюканья, собачьего лая. Совсем не было… Странно.

Вот как будто симпатичный дом: почище остальных, с покосившейся лавочкой у ворот.

— Хозяева! Переночевать не пустите?

Откуда-то из недр усадьбы вывалился мужичонка, и Богдан Васильевич впервые увидел, кто же живет в этой деревне. Странный он был, этот мужик с руками почти до колен, с убегающим лбом, почти что без подбородка. Вывалился, уставился на Богдана глазками-бусинками с заросшего щетиной лица, только глаза сверкают из щетины. Вывалился и стоит, смотрит.

— Здравствуй, хозяин! Можно у вас переночевать? Я геолог, иду от Бирюсы, десять дней пробыл в тайге…

Мужик молчал, и Богдан Васильевич поспешно добавил:

— Я заплачу.

Вообще-то, предлагать плату — решительно не по-сибирски, и даже если вы даете деньги, то делается это перед самым уходом, неназойливо и порой даже преодолевая сопротивление хозяина. Вы не платите, вы дарите деньги. Хозяин хотя для виду сопротивляется, но принимает дар, чтобы вас не обидеть. Условности соблюдены, все довольны, потому что норма жизни в тайге — принимать, укладывать спать и кормить гостя, не спрашивая, кто таков.

Но Богдан Васильевич уже решительно не знал, как вести себя в этой деревне. Мужичонка еще с минуту стоял, напряженно наклонившись вперед, и у Секацкого мелькнула дикая мысль, что он принюхивается.

— Ну что ж, ночуй… — произнес мужичонка наконец, посторонился и снова замер в напряженной позе, немного подавшись вперед.

Секацкий прошел в ограду, удивляясь запущенности, примитивности строения. Даже крыльца не было при входе, открывай дверь, шагай — и ты на земляном полу, уже в доме.

— Здравствуйте, хозяева!

В углу возилась, что-то делала крупная женщина, заметно крупнее мужичонки. Возле нее — двое детишек, лет по восемь. Все трое обернулись и так же смотрели на Секацкого. Без злости, угрозы, но и без интереса, без приветливости.

У всех трех было такое же странноватое выражение лиц, низкие лбы, почти полное отсутствие подбородков, как и у того первого мужичонки, что неслышно вошел вслед за Богданом.

— Здравствуйте! — повторил он, изображая милую улыбку. — Можно, я у вас переночую?

Все трое так же смотрели, не выражая почти ничего взглядами, не шевелясь.

— У меня документы в порядке, посмотрите!

И тут никто не шелохнулся. Идти в другой дом? А если и там будет то же самое? И Богдан Васильевич сбросил рюкзак, вытащил банку сгущеного молока, поставил на заросший грязью стол.

— Вот, прошу откушать городского лакомства!

И поймал самого себя за язык, едва не произнеся вслух второй части этой обычнейшей шутки: что в деревнях вот доят, а в городе сгущают и сахарят. Тут, пожалуй, говорить этого не стоило.

— Ночуй… — разлепила губы хозяйка, и дети тоже подхватили вдруг с каким-то ворчащим акцентом:

— Ночуй… Ночуй…

И хозяйка уже повернулась к гостю спиной, что-то стала делать в углу. Дети повернулись и присоединились к матери, и Богдан остался один стоять посреди комнаты.

— А почему вы, Богдан Васильевич, не выложили им своего свежего тетерева? Логичнее всего, как будто…

— А вот этого я и сам не могу объяснить… Сейчас я думаю, что правильно поступил… Вот расскажу до конца, тогда суди сам, правильно я сделал, что не выложил, или неправильно. Но тогда я ведь не думал ни о чем, просто действовал, как удобнее… психологически удобнее, и все. Как-то мне вот не хотелось им давать тетерева, а почему — не знаю, врать не хочется.

Богдан Васильевич оказался в странном и непочтенном положении: сидел посреди избы на лавке и изо всех сил пытался разговорить хозяев, стоявших к нему спиной. Опыт подсказывал, что рассказы — естественная часть лесной вежливости. Тебя кормят и поят, ты ночуешь в тепле и безопасности и даешь хозяевам то, что в силах им дать, — свои рассказы, информацию о чем-то. Они ведь не знают то, что знаешь ты, не видели мест, где ты побывал, и не шли твоими дорогами. Уважай хозяев, расскажи!

Но эти хозяева не спрашивали ни о чем; они даже и на все разговоры Богдана молчали, не пытаясь отделываться и ни к чему не обязывающими междометиями типа «ай-яй-яй!», «да?» или хотя бы «угу». Они просто молчали, и все. Ни враждебности, ни недовольства не чувствовал Богдан в этих обращенных к нему спинах, но точно так же не чувствовал он к себе и ни малейшего интереса. Уже стемнело, и в избе царила практически полная тьма, а хозяева так же уверенно передвигались по жилищу, так же не нуждались в свете.

— Хозяйка, давай свет зажгу!

В рюкзаке у Богдана Секацкого, среди всего прочего, был и огарок свечки.

— Сейчас.

Это были первые слова, сказанные хозяйкой за весь вечер, и после этих слов она с ворчанием, сопением наклонилась к печке, стала на что-то дуть и выпрямилась с сосновой щепочкой длиной сантиметров двадцать, ясно горящей с одной стороны. Лучина! Богдан, конечно, слышал о таком, но никогда не видел, даже в самых глухих деревнях.

Хозяйка сунула лучину в щель между бревнами стены, совершенно не боясь пожара, и стукнула об стол чугунком. Богдан понял, что это и есть ужин, и удивился: вроде бы никто ужином не занимался. Да, это и был ужин — неизвестно когда сваренные клубни картошки и свеклы. Сварены они были неочищенными и, судя по всему, непромытыми — на зубах все время хрустел песок, губы пачкала земля. Хозяева ели все прямо так, не очищая. Богдан слышал о семьях старообрядцев, где не полагается чистить картошку, чтобы есть ее «как сотворил Господь», но тут-то было что-то другое… да и молитвы перед едой никто не прочитал.

Богдан открыл банку сгущенки (до него никто к банке и не прикоснулся), дал одному из мальчиков полизать сладкую струю. Парень тут же сграбастал банку, стал шумно сосать из нее. Младший потянул банку к себе, возникла борьба, и мать быстро, ловко дала каждому по подзатыльнику. Банка осталась у младшего, и Богдан счел разумным достать еще одну. Банка была последняя, но идти оставалось от силы два дня, уже не страшно…

Что еще было странно, так это какие-то скользящие, не прямые взгляды исподтишка, которые бросались на него. В любой деревне, где он бывал до того, его рассматривали в упор, откровенно, как всякого нового человека. А тут— никакого интереса к рассказам, никакого общения, только эти странные быстрые взгляды. А из всей остальной деревни вообще никто не пришел посмотреть на гостя…

Стоило подумать об этом — и удивительно бесшумно, с какой-то неуклюжей грациозностью возник в дверном проеме еще один человек — крупнее хозяина, но мельче хозяйки, с такими же длинными руками и убегающим лбом (как, наверное у всех в этой деревне).

Гость стоял в сторожкой позе, наклонившись вперед, и Секацкому опять пришла в голову неприятная мысль, что сосед тоже принюхивается.

— Здравствуйте.

Гость кивнул обросшим лицом в сторону Секацкого, вошел и сел, а хозяева не поздоровались.

— Не расскажете, как выйти в жилуху? — обратился к гостю Секацкий. Он чувствовал, что еще немного — и начнется нервный срыв от всей этой напряженной, звенящей неясности.

— Куда-куда?

Голос у гостя трескучий, нечеткий.

— Не расскажете, как выйти к другим людям?

— А… К людям. Это пойдешь по тропе, вдоль ручья. Тропа выведет на просеку. По ней пойдешь до дороги. По дороге будет уже близко.

— По просеке сколько идти?

— До самой дороги, сворачивать не надо.

— А километров сколько?

Гость раздраженно дернул плечом, буркнул что-то неопределенное. Они с хозяином переглянулись, вышли.

— Спасибо, хозяйка.

Молчание.

Секацкий тоже вышел вслед за ними, разминая в пальцах папиросу. Хозяин и гость стояли возле забора и что-то бормотали на непонятном языке… или просто показалось так Секацкому? Позже он не был уверен, что эти двое издавали членораздельные звуки.

Богдан чиркнул спичкой, закурил. Мужики не сдвинулись с места, когда он вышел, а теперь сделали несколько шагов, отодвигаясь от папиросного дыма.

— Не курите, мужики?

В ответ — невнятное ворчание.

— Ну не курите — и не курите, мне больше останется… А ручей — он в той стороне?

— В той…

Богдан трепался еще несколько минут — пока курил эту папиросу и еще одну, вслед за первой. Мужики так и стояли неподвижно, в тех же сутулых, напряженных позах.

Они не знали совершенно ничего про самые обычные вещи: про сельпо, про геологические партии, про электричество или, скажем, про строительство ДнепроГЭСа. Не знали, или не понимали, про что ведет речь Секацкий?! Богдан Васильевич был не в силах этого понять и вернулся укладываться спать.

— Хозяйка! Куда мне лечь? Сюда можно?

В ответ — невнятное ворчание из глубины угольно-черной избы, какое-то повизгивание, поскребывание. Судя по звукам, хозяйка с детьми легла на широкой лавке, под окном. У противоположной стены свободна другая лавка, и на ней-то устроился Богдан. Было ясно, что никакого постельного белья тут не будет, и Секацкий стал пристраивать на лавке свой спальный мешок. Лавка оказалась липкая, пропитанная кислым мерзким запахом; Богдан с ужасом подумал, как он будет потом отстирывать спальник… да и постелил его на пол, оставив лавку между собой и комнатой.

Где-то ворочалась, возилась хозяйка, повизгивали дети, как собачонки, хозяин так и не пришел. Богдан Васильевич только сейчас понял, что не знает имен никого из этих людей.

Не спать до утра? Секацкий готов был не спать, не то чтобы из страха, но все же смутно опасаясь непонятного. Хорошо хоть, что он знал, куда идти: сказанное гостем подтверждало известное по карте. Для Богдана было главное узнать, как удобнее дойти от этой деревни до просеки, уже показанной на его карте. Если вдоль ручья вьется тропа — все просто, как таблица умножения,

Нет, ну кто они, эти непонятнейшие люди?! Убежавшие от Советской власти? Но почему такие странные? За несколько лет не могло появиться у них обезьяньих черт! Может, это старообрядцы?! Говорят, есть такие, сбежавшие в леса еще при Екатерине. Но и за двести лет не могли они превратиться в человекообразных обезьян.

Богдан размышлял, вдыхая холодное, липкое зловоние скамейки, жалел, что нельзя закурить; все вокруг него поплыло от усталости. Не спать бы… А с другой стороны, так недолго и потерять силы. Тогда, может быть, завтра утром убежать из деревни и уже на просеке поспать? Мысли путались, словно пускались в пляс, и Богдан незаметно уснул.

Стояла глухая ночь, не меньше часу ночи, когда Секацкий вдруг проснулся. Когда долго проживешь в лесу, чувства обостряются. Как в тайге Секацкий не боялся, что к нему неожиданно подойдут, так и здесь, в избе, почувствовал — кто-то рядом, кто-то подвигается все ближе. Это не был испуг, не было чувство опасности, — но он точно знал, что он не один.

Какое-то время Секацкий тихо лежал с открытыми глазами, привыкал к угольно-черной темноте. Постепенно обозначились стены, стол, за которым ели, лавка… Секацкий не столько видел их, сколько угадывал по еще более густой, черной тени. Еще одно пятно, чернее окружающей черноты, медленно двигалось к нему. Ага! Предчувствие не обмануло. Вот обозначились контуры плотного тела, удлиненной башки с круглыми ушами… Медвежья голова легла на лавку, и Богдан резко присел, рванулся из спального мешка.

Тьфу ты! Почудится же такое… Давешний мужичонка-хозяин стоял на коленях у лавки. Что принесло его — неясно, и, может быть, с самыми черными мыслями тихо крался он к лежащему Богдану… Но был это он, хозяин дома, со своей заросшей харей; с чего это почудилось Богдану? Ну, подбородка нет, низкий лоб, всклоченные волосы принял за волосы на шее медведя, «ошейник»… Глупо до чего!

Какое-то время они так и стояли по разные стороны скамейки, и их лица разделяло сантиметров семьдесят, не больше.

— Слышь… У тебя ватник есть? — спросил вдруг хозяин Богдана. Тот вздрогнул, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Ну, есть у меня ватник… Тебе нужен?

Невнятное ворчание в ответ.

— Да, у меня ватник есть… Хочешь, я дам тебе ватник?

Хозяин молчал, и Богдан не был уверен, что тот его слышит и понимает.

— У тебя палка есть? — опять спросил вдруг хозяин.

— Какая палка?

— У тебя палка есть?

— Да, есть.

И опять Секацкий не поручился бы, что хозяин его слышит и тем более — что понимает сказанное.

— Хозяин, тебя как зовут?

Молчание.

— Меня Богданом кличут, а тебя?

Молчание.

— Тебе нужна палка?

Молчание.

— Ты хочешь крови? — вдруг сказал хозяин.

— Не-ет… Нет, я крови совсем не хочу… Почему ты спрашиваешь про кровь?

Ворчание, невнятные горловые звуки, как издаваемые младенцем, но только очень сильным и большим.

— Я живу в городе, в доме на третьем этаже, — начал рассказывать Богдан, и у него тут же появилось ощущение, что его тут же перестали слушать.

Мужик вдруг вскочил, стал заходить Богдану за спину. Богдан инстинктивно попятился, переступил вонючую скамейку, а хозяин зашел вдруг за печку — в закуток, куда и не заглядывал Богдан. Почему-то было видно, что он сильно раздражен. То ли по резкости движений — шел и дергался, то ли по выражению косматого лица, непонятно. Во всяком случае, он что-то ворчал и бормотал, косноязычно приговаривал, и Богдан все никак не мог понять — говорит он на незнакомом языке или бормочет без слов, только очень уж похоже на слова.

— Хозяин… А, хозяин, пошли пописаем… До ветру пойдем?

Почему-то Богдан счел за лучшее сообщить о своих намерениях. Хозяин не отреагировал, и Секацкий тихо надел сапоги, нащупал за правым голенищем нож. На улице — прохладный ветер, чуть меньше тишины и чуть меньше темноты, чем в избе. Светили звезды, угадывались забор, крыша соседней избы, кроны деревьев. Во всей деревне не светилось ни одно окно. Деревня лежала тихая, освещаемая только звездами и серпиком луны, как затаилась.

Секацкий сделал два шага, не больше, и почувствовал вдруг, что здесь, на улице, опасно. Кто-то стоял за углом дома и ждал. Секацкий не мог сказать, чего ему нужно и даже как он выглядит, но совершенно точно знал, что за углом кто-то стоит, живой и сильный, и что он явился не с добром. Перехватив рукоятку ножа, Секацкий сделал несколько осторожных шагов. Он еще не был уверен, что ему нужно сцепиться с этим, за углом, и громко окликнул:

— Ну, чего стоишь? Я вот сейчас…

Он еще понятия не имел, что он сделает сейчас этому, за углом, и вообще в его ли силах что-то сделать, как вдруг чувство опасности исчезло. Никто не стоял за углом, никто не поджидал в темноте Богдана. Он не знал, куда делся этот ожидающий, но был уверен — его больше нет. На всякий случай Богдан заглянул за угол — там не было никого. Чтобы посмотреть, нет ли следов, было все-таки слишком темно. И ветрено — спичка гасла почти моментально, Богдан не успевал рассмотреть землю.

Ну что, надо идти досыпать? Хозяин по-прежнему ворчал, поскуливал, скребся за печкой. А вот на ближней к выходу лавке что-то неуловимо изменилось. Секацкий не мог бы сказать, в чем состоит перемена, но обостренным чутьем чуял, знал — здесь сейчас не так, как было несколько минут назад, когда он только выходил. За то время, пока он выкурил папиросу, что-то в избе произошло. Взяв нож в зубы, лезвием наружу, Богдан чиркнул спичкой. В застойном воздухе избы огонек горел достаточно, чтобы Богдан Васильевич рассмотрел и на всю жизнь запомнил: на лавке, вытянувшись, как человек, спала огромная медведица. Возле ее левого бока свернулись клубочком два маленьких пушистых медвежонка.

Богдану Васильевичу и самому было странно вспоминать это, но паники он не испытал: наверное, и до того слишком много было в этой деревне чудес и всяких странных происшествий. Спокойно: мало ножа, надо немедленно взять карабин. Он решил: взял оружие, сказал вполголоса:

— Карабин армейского образца… Насквозь пробивает бревно, бьет на четыреста метров. Хорошая штука, полезная.

За печкой замолчали, и Секацкий повторил все это еще раз, так же негромко, разборчиво, и добавил, что против медведя такой карабин — самое первое дело.

За печкой опять завозились, потом мужик тихо прошел к двери, вышел. А Секацкий так и сел спиной к стене, держа карабин на коленях. Он то задремывал, опуская голову на карабин, то вспоминал, кто лежит на лавке в трех метрах от него, резко вскидывался, поводя стволом. Так и сидел, пока предметы не стали чуть виднее (хозяин так и не пришел).

Тогда Богдан тихо-тихо поднялся, надел на плечи рюкзак. Не очень просто идти тихо-тихо, чтоб не шелохнулась половица, неся на плечах полтора пуда образцов плюс всякую необходимую мелочь. Но надо было идти, и Секацкий скользил, будто тень, держа в левой руке сапоги, в правой, наготове, карабин. Что это?! Серело, и не нужно было спички, чтобы различить: на лавке лежала женщина. Да, огромная, да, неуклюжая, но это была женщина в дневном цветастом сарафане, в котором проходила и весь вечер. И дети в белых рубашонках: один свернулся клубочком, другой разбросался справа от маминого бока. Почему-то от этого нового превращения Секацкий особенно напрягся — так, что мгновенно весь вспотел.

Над лесом еще мерцали звезды. Секацкий знал: если они так мерцают, скоро начнут одна за другой гаснуть. И было уже так серо, что можно было различать предметы, сельскую улицу, заборы. Уже на улице — чтобы ничто не могло внезапно ринуться из двери! — Секацкий надел сапоги, поправил поудобнее рюкзак и вчистил за околицу деревни. И как вчистил! Вот он, ручей, вот она, тропка вдоль ручья. Пробирает озноб, как часто после бессонной ночи, ранним, холодным утром Восточной Сибири. От кромки леса, проверив кусты, не выпуская из рук карабина, Секацкий обернулся к деревне. Серые дома лежали мирно, угрюмо, как обычно посеревшие от дождей дома деревенских жителей Сибири. Не светились огоньки, не поднимался нигде дымок. Где-то там его хозяин, не назвавший своего имени, где-то его славный гость, стоящий ночью за углом! Может быть, они как раз для того и рассказали про дорогу, чтобы засесть на ней в засаду?!

Двадцать километров по тропинке Богдан Васильевич шел весь день, а задолго до темноты проломился в самую чащу леса, в бездорожье, в зудящий комарами кустарник. Шел так, чтобы найти его не было никакой возможности, и лег спать, не разжигая костра, поужинав сырым тетеревом — тем самым, принесенным еще с перевала. А с первым же светом назавтра вышел на тропу, через несколько километров шел уже по просеке, где далеко видно в обе стороны, где идти было совсем уже легко. И не прошло двух дней, как просека привела к дороге, дорога — к деревне, самой настоящей деревне. С мычанием скота, лаем собак и любопытными людьми. И все, и путешествие закончилось, потому что до Красноярска Богдан Васильевич Секацкий ехал уже на полуторке.

@темы: не своё

---

Зоя

[Danny Ocean]

Попала я в НИИ имени Бурденко после аварии, перенесла тяжелую операцию — трепанацию черепа. Очнулась через сутки в реанимации. Все болит. Все тело в трубках и датчиках, руки и ноги привязаны. В ответ на малейшее движение раздаётся писк датчиков. Чувствую, что сейчас умру. Пытаюсь позвать на помощь, но голоса нет. Сама кое-как поворачиваю голову набок, и тут начинается рвота, рот наполняется кровью. Смотрю на все это и думаю — вот и конец... А сама слышу голоса дежурных медсестер, слышу, как где-то рядом ребеночка спасают. И тут ко мне, наконец, подходят. Не вижу, кто, потому что подошли со стороны головы. Слышу только: «Пора тебе освободить место». И тут же к горлу подкатил ком — я узнала этот голос...

В следующий момент я вижу ее — мою одноклассницу Зою. Она умерла несколько лет назад: попала под поезд при странных обстоятельствах. Стоит передо мной в свадебном платье и пристально смотрит на меня. Уговаривает, чтобы я ушла, а она, мол, мое место займет — то есть тело мое...

Я понимаю, что если я сейчас потеряю сознание, то мне конец. Из последних сил начинаю бороться, стараюсь не закрывать глаза, а Зоя все ниже склоняется надо мной, и я уже чувствую ее холод. Тут, на мое счастье, ко мне подошла медсестра. Я четко вижу и Зою, и ее. Она подходит и со словами: «Бедненькая моя!» — начинает развязывать мне руки и менять салфетку. А Зоя отошла к окну и стала ждать.

Прошел, наверное, час. Меня чем-то холодным обтерли, отстегнули от трубок. Пришел профессор с врачами, осмотрели меня и решили переводить в палату. На каталке повезли к выходу вперед ногами — а идёт Зоя за мной. И тут лечащий врач как закричит:

— Как вы ее везете?! Ну-ка, переверните каталку!

Зоя изменилась в лице, остановилась в дверях реанимации и зло смотрела мне вслед. А меня увезли в палату, в коридоре ждали родственники. Я поняла, что больше она ко мне не подойдет — я ее победила.

Прошло довольно много времени, но, когда я анализирую прошлое, мне кажется, что этот момент был борьбой за жизнь. Еще задолго до аварии мне снилась Зоя, все в том же свадебном платье — она говорила, что ждет меня, своего мужа и еще одну свою подругу к себе. Через какое-то время я вспомнила, что Зоя была похоронена в свадебном платье...

@темы: призраки и духи, не своё

---

Отдай

[Danny Ocean]

Холодный ветер сдул с тополей грязно-золотую листву. И в городе наступил серый октябрь. Скоро зима. Скоро я опять впаду в зимнюю спячку. Но пока я ещё не превратился в невесомую серую мумию, покрытую паутиной и пылью, мне нужна еда.

Такие промозглые дни совсем не годятся для охоты. Но вдруг повезёт? Неважно, кто это будет, мальчик или девочка — мне сгодится любой ребёнок. И, подняв воротник пальто, пряча глаза под козырьком кепки, я опять выхожу на улицы моего города.

Вот одинокая девчушка. Она, улыбаясь своим мыслям, идёт навстречу мне по аллейке, глядя себе под ноги, и пинает носочком сапожка палую листву. Я оглядываюсь — не следит ли кто за мной. И заговариваю с ней. Просто, буднично. Как всегда. За многие годы я научился чувствовать и понимать детей.

Несколько незначащих фраз. Лёгкая шуточка. Вопрос про школу, учёбу. И вот уже она сама непринуждённо болтает со мной. Улыбчивая. Милая. Живая. Какие же они, в сущности, доверчивые — эти дети!

Как бы невзначай, кладу ладонь ей на плечико. Поглаживаю. Потом присаживаюсь на корточки, и внимательно, пристально, смотрю ей в глаза. Она осекается на полуслове. Замолкает. Зрачки её расширяются, расширяются, и глаза её вдруг становятся бездонно-чёрными. И я осторожно погружаюсь в эту чёрную бездну. Там то, что мне нужно.

Проходит вечность.

Вечность.

А может быть, всего несколько секунд.

Я — снова я.

И я снова в этом мире.

Сижу на корточках перед молчаливым ребёнком и разглядываю внезапно посеревшее личико. Она стоит как истукан. Её черты неподвижны. Рот полуоткрыт. С губ стекает полоска слюны. Она ещё не видит меня.

Встаю и неторопливо ухожу прочь. Дело сделано. Она придёт в себя минут через пять. И понуро побредёт домой. А на мамины расспросы, отчего она грустна и молчалива сегодня, ничего не ответит. Лишь вдохнёт тяжко, усядется у окна и будет бессмысленно глядеть на проезжающие внизу машины. Меня она даже не вспомнит.

Такой она и останется. Навсегда. Грустной, одинокой, неспособной радоваться и любить. В её душе поселится вечный холодный октябрь. А мысли её будут сухими и ломкими — как опавшие листья. Что ждёт её в будущем? Не знаю. Мне, в сущности, всё равно. Она всего лишь еда. Как и многие, многие до неё. Надо же! Я даже не помню, когда же я разучился их жалеть…

Неторопливо бреду домой. Моё лето закончилось на этом милом созданьице. Я сейчас поднимусь к себе на последний этаж. Позвоню в дверь к соседке и скажу ей, что уезжаю надолго. Перекрою вентили и отключу электричество — тепло и вода мне ещё долго не понадобятся.

Потом я задёрну шторы, полностью разденусь и, усевшись посреди комнаты, закрою глаза… И внезапно пустота внутри меня взорвётся калейдоскопом ярких видений, наполнится радостью смехом, весельем. Ах, эти детские сны! Мне хватит их до весны.

В марте, а может, в апреле, когда комната моя прогреется от весеннего солнца, моё счастье окончится. Я очнусь. Как огромный, уродливый паук, доползу до ванной. Включу воду и буду долго-долго отмокать, впитывая всем своим иссохшим телом живительную влагу. Затем, исхудавший, страшный, я начну тайком выбираться на улицу. Сперва по ночам. Жизни одного случайного прохожего мне достаточно, чтобы прийти в себя. И вот я снова готов к охоте.

Серый, неприметный, я опять пойду по улицам моего города, мельком оглядывая встречных детей. Иди ко мне. Не бойся дяди. Посмотри мне в глаза. Мы с тобой просто немного поговорим — и всё. Мне ведь нужно от тебя совсем немного — твоя радость, твой смех, твоё детство. Твоя душа. Не упрямься, отдай мне это. Отдай. И тогда, обещаю, я сохраню тебе жизнь…

@темы: дети, сущности, не своё

---

Ночь в лесу

[Danny Ocean]

Два года назад я заблудился в лесу. Крупных зверей там никогда не водилось, и самое необычное, что может там увидеть дачник-грибник — это белки и ежи. Но знаете, ничего более страшного в жизни я не переживал. Ночью в лесу у человеческого существа просыпаются многие инстинкты; мозг, который помогал днем искать грибы и ягоды, панически кричит тебе: «Беги! Спасайся!». Может быть, сейчас, сидя дома в тепле и уюте, вы можете подумать: «Да чего же там бояться, надо просто отбросить страхи и успокоиться». Я тоже так думал, тоже пытался выгнать из головы страхи, и, к несчастью, мне это удалось.

Когда начало темнеть, я отбросил попытки найти тропку, но в отчаяние не впадал — решил, что на следующий день залезу на самую высокую сосну и, может быть, оттуда будет смогу уловить телефонный сигнал. У меня была зажигалка и немного бутербродов с собой. Я без труда развел костер на небольшой полянке и даже немного заулыбался, радуясь новому приключению.

Когда совсем стемнело, оказалось, что дров, скорее всего, не хватит на всю ночь. Я решил набрать больше веток и стал искать их в пределах круга света. Набрав одну охапку, я решил собрать еще (люблю все делать основательно, наверняка). Кинув первую партию к костру, я отошел чуть дальше и удивился тому, что не заметил очень большую и толстую ветку. Поднять её оказалось не так уж просто — ветку, видимо придавил ствол или камень с другого конца. Я тянул со всей силы, и ветка, кажется, начала немного поддаваться, но выдернуть её я так и не мог. Решив проявить немного смекалки, я вынул из кармана зажигалку и осветил темноту. Долю секунды я разглядывал большой серый пень, в который уперлась ветка, но это был не пень — это было существо, которое будет преследовать меня в кошмарах еще много лет. У него были две мощные руки, которыми оно держало ветку, кривая волосатая спина, очень коротенькие ноги и глаза, которые смотрели на меня. Я хотел закричать, но мог только стоять и смотреть, открыв рот. Все это продолжалось секунды три, потом существо бросило ветку, мгновенно отпрыгнув спиной назад в темноту. Я тоже не понял, как оказался у костра, ошалелыми глазами рыская по темным очертаниям ночного леса.

Минуту все было тихо и спокойно. В голову лезла паника: «Оно специально подкинуло ветку! Оно ожидало, что я пойду вытаскивать его в темноте! Оно охотится за мной!». Мой разум превратился в разум кролика, преследуемого волком, когда я понял, что сверчки, неутомимо стрекотавшие в темноте, по очереди начали затихать. За кругом света отчетливо слышались звуки дыхания и принюхивания. Справа, слева, позади... Я повернулся лицом к самому громкому источнику звуков, и он сразу прекратился — лишь было слышно, как что-то тяжелое в темноте перебегает, пытаясь оказаться позади меня. Принюхивания стихли, и почти сразу я услышал шелест листьев. Это была еще одна большая ветка, которую толкали в круг света, оставив конец в темноте...

К тому времени, как пришло утро, я уже сжег все дрова, всю траву поблизости и свою куртку. Не увидев между деревьев ничего живого, я бросился бежать со всех сил, не понимая куда. Я спотыкался, обдирал лицо о ветви деревьев, но бежал вперед. Не знаю, каким чудом я тогда выбежал на автотрассу, которая находилась за двеять километров от того места, где я вошел в лес. Но я понял одно: своим животным инстинктам нужно доверять, насколько абсурдными бы они не казались, ибо древние инстинкты предупреждают тебя об опасности, которая старше и страшнее, чем все известные городскому человеку угрозы.

@темы: не своё

---

Люба

[Danny Ocean]

Это случилось со мной несколько месяцев назад. Наши соседи сверху — замечательная семейная пара, Наталья и Виктор, у них двое детей: сын Антошка и дочь Люба. Антону только годик, а Любочке уже пять лет. Девочка милая, смышленая, всегда много смеется. Переехали они в эту квартиру недавно, но все соседи уже успели их полюбить.

Как-то раз они все уехали на дачу. Я видела, как они все погрузили в машину и завернули за угол. Квартира опустела. В этот день я дома была одна, поэтому сидела и смотрела телевизор допоздна. Внезапно я услышала ужасный, нечеловеческий крик из квартиры сверху. Я насторожилась — ведь в квартире никого не было. Если бы Наталья с мужем вернулись, я бы услышала, а до этого все было тихо. У нас вообще очень хорошая слышимость.

Немного посидев, я уже было подумала, что это мне показалось, но тут крик повторился. Я уже перепугалась. На часах было около двенадцати ночи. Я вышла из квартиры, поднялась к двери соседей и начала вслушиваться. Когда крик опять повторился, я, не колеблясь, вызвала полицию. Пока дожидалась, из своих квартир выползли еще пара человек. Оказалось, не одна я слышала вопли.

Когда приехала полиция, нам никто не открывал. Всего стражей порядка было двое, но, как только они услышали вопли, то сразу вызвали бригаду и начали ломать дверь. Она долго не поддавалась, будто она была закрыта не только снаружи, но и изнутри. А из квартиры все слышались крики. Наконец, дверь открыли. Нам всем, кто стоял на лестничной клетке, предстала ужасная картина: маленькая девочка вся в крови и синяках лежит, свернувшись в клубочек в коридоре, и только русые косы, которые были заляпаны в крови, дали нам понять, что это Люба. Как только приехала «скорая», девочку сразу увезли в больницу.

Вскоре примчались Наталья и Виктор с сыном. Глаза у них были круглые, Наталья вся в слезах, оба напуганы. Они были в панике, ведь их маленькая дочка поехала с ними, но, по словам родителей, когда они прибыли на дачу, Люба забежала в дом и исчезла. Ее долго искали, кричали, и тут поступил звонок от соседей: мол, приезжайте, ваша дочь дома...

Прошло некоторое время, Люба шла на поправку, но совершенно не помнила, что с ней случилось в квартире. Мать целыми днями сидела у кровати дочери в больнице. Самое странное, что в квартире не было обнаружено никаких следов посторонних людей. Всю эту историю окружает какая-то пугающая мистика. Сейчас Наталья с Виктором и детьми уже переехали в другую квартиру, и я их больше не видела.

@темы: дети, не своё

---

Никогда не садитесь в 22-й автобус в Казани

[Скрёб-поскрёб]

Никогда не садитесь после десяти вечера в автобус №22 "Ферма 2-Можайского" с номерами АЕ 322 16 RUS, который едет в сторону Фермы. Здесь дело даже не в каких-нибудь гопниках, которые любят подокапываться к припозднившимся пассажирам и не в том, что водители под конец смены любят на освободившихся от машин дорогах выжимать максимум из автобуса, рискуя угробить пассажиров. Дело в другом.

Если вам все-таки довелось волею судеб сесть в него, то старайтесь сесть поближе к средней двери. Салон возле нее, как правило, наиболее освещен, да и безопаснее там в принципе.

Скорее всего, в автобусе из пассажиров вы будете единственным человеком. Не удивляйтесь тому, что в салоне не будет кондуктора. Можете даже не доставать кошелек и не отсчитывать монетки. Если вдруг все-таки будет еще какой-нибудь пассажир, старайтесь расположиться как можно подальше от него и ни в коем случае не смотрите на его фигуру.

Если вы решили все-таки сесть в другое место, то ни в коем случае не смотрите в сторону кабины водителя и не удивляйтесь тому, что автобус может отклоняться от маршрута. Красный «Нефаз» неожиданно может проехаться по узким улочкам на Аделя Кутуя, свернуть на Даурскую, в сторону ЖБИ, к заводам, и сделать там круг. Он может остановиться в самых неожиданных местах и даже открывать двери, как будто впуская невидимых пассажиров. Ни в коем случае не пытайтесь выбегать во время таких «импровизированных» остановок.

Желательно включить наушники и слушать музыку. Иначе вы рискуете услышать тихий звук «белого шума», подобный тому, когда у телевизора искажается или пропадает сигнал. Некоторые же могут услышать едва различимое бормотание со стороны кабины водителя или с задней части автобуса, будто кто-то начитывает заклинание. В любом случае, старайтесь не оглядываться никуда, можете смотреть в окно или просто закрыть глаза.

Самое главное – не смотрите на установленный на стене кабины водителя дорожный телевизор, по которому обычно днем крутят рекламу и дешевые мультики. Если вдруг поднимите глаза, то рискуете увидеть странные искаженные рисунки, которые в хаотичном порядке сменяются друг за другом. Кто-то даже видел (а может, конечно, им уже это чудилось) среди этих рисунков портреты своих знакомых и родных, которых уже нет на этом свете.

Если у вас есть телефон, попросите родных или знакомых подойти прямо к остановке и встретить вас. Самое главное, соблюдайте спокойствие и не паникуйте, что бы вы ни видели и не слышали в автобусе. Автобус, если вы вели себя тихо и соблюдали все инструкции, должен в конечном итоге проехать по своему маршруту (пусть и с отклонениями), он будет останавливаться на всех положенных остановках.

И самое главное, постарайтесь как можно четче объяснить встречающему вас человеку или людям, чтобы они не всматривались в кабину водителя снаружи, когда автобус будет подъезжать к остановке. Ни загадочные красные всполохи, отдаленно похожие на блеск красных глаз, ни теплое ламповое желтое мерцание не должны привлекать внимание того, кто вас встретил. Он или они даже могут зажмуриться до того момента, как вы выйдете из 22-го автобуса.
Напоследок – когда будете выходить, ни в коем случае не смотрите в боковое зеркало, по которому водитель обычно смотрит, все ли пассажиры вышли. Иначе, взглянув туда, вы рискуете увидеть необычное дьявольское лицо с мерцающими глазами, одетое в рабочий костюм водителя автобуса. На этом лице будет расплываться довольная улыбка, которая может стать последним, что вы увидите в своей жизни.

@темы: транспорт, рассказы, городские легенды, не своё

---

Угости сигареткой!

[Скрёб-поскрёб]

С Геной мы познакомились во время хозяйственных работ в общежитии, незадолго до начала обучения в институте. Как то во время перекура ко мне подошел долговязый парень и попросил сигаретку, я разумеется угостил его. Пока курили, мы представились друг к другу, выяснили, что будем учиться на одном факультете, только в разных группах и что будем заселяться в одно и то же общежитие. Так слово за слово, за несколько дней отработок мы порядком сдружились. Генка оказался приятным малым, у нас совпадали многие интересы, так что мы могли часами, делая вид, что работаем, разговаривать о чем угодно.
Мы даже договорились, что во время распределения комнат попросим коменданта общежития заселить нас в одну комнату. Но незадолго до заселения я поехал к себе домой по делам да так и застрял там на несколько дней... За это время Гена успел сам заселиться, он даже попросил уже заселить меня вместе с ним, но коменда не пошла на встречу, сказав, что будет селить первокурсников только в порядке живой очереди.
Так Генку подселили в трехместку, где уже жили трое старшекурсников, а потом я уже попал в двухместку к третьекурснику. Видимо соседи моего нового друга были не особо в восторге, что им пришлось потесниться и они не очень радушно приняли его, но никакой дедовщины, издевательств, побоев, прости Господи, разумеется не было. "Просто неуютно мне там" - объяснял мне Гена, бывая у меня в комнате. А так как мой сосед к тому моменту начал подрабатывать, то бывал у себя в комнате довольно редко, поэтому мы с Генкой могли спокойно сидеть, болтать, выполнять задания, иногда готовили даже. И он всегда стрелял у меня сигареты.
- Слушай, Гено, что ты все время у меня сигареты то стреляешь, чего сам не покупаешь? - как то спросил я, сидя на подоконнике у себя в комнате и выпуская дым в открытую форточку.
- Да как то непривычно еще... Я ведь только с этого лета начал курить, да и то пока только стреляю. Вот у тебя обычно, да и на улице иногда у прохожих.
- Ясна... Бросай ты это дело, до добра это не доведет, - сказал я.
- Ха! А сам дымишь как паровоз!
- А мне поздняк метаться, у меня стаж уже слишком большой.
- Ну-ну...
Прошла неделя с того разговора. Я был весь в своих заботах, надвигалась зачетная неделя, а я как всегда накопил себе кучу долгов. Я корпел над очередной задачей по математике, но она мне не давалась. "Надо будет показать Генке, он то в матане лучше шарит" - подумал я. И тут ко мне пришло осознание, что мой друг уже второй день ко мне не заходит, с чего то в мою душу вкралось беспокойство... Я не мог объяснить почему оно появилось, но я взял тетрадку с заданием и пошел к нему в комнату, надеясь застать Гену там.
- Здорово! А Генка дома? - в комнате был один из его соседей.
- Не, его со вчерашнего дня не было.
- Странно... А не знаешь куда он ушел?
- Да мне то откуда знать! Вчера вечером оделся у ушел, вроде бы сказал "в магазин", но я уже не помню.
- Хорошо, давай.
Я закрыл дверь в комнату и сразу начал названивать на номер Гены: "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети". Тут уж я действительно начал беспокоиться. Ведь, если он собирался куда надолго, то всегда звал меня с собой, меня беспокоили его выключенный телефон и слова его соседа "в магазин пошел" - кто ж ходит в магазины по два дня? !
Но пришлось успокоить себя и идти дальше решать задачи. Генка ведь мог к кому то в гости пойти, сосед мог просто плохо его расслышать, а телефон, мало ли, мог разрядиться.
Утром я пошел в комендантскую сдавать постельное белье и получать чистое. Меня сразу насторожил гомон доносящийся из за двери. Я постучался и вошел. Я очень удивился, обнаружив там сотрудников милиции, да к тому же испуганного вида комендантшу...
- Парень, выйди отсюда! - вмиг отреагировал один из них.
- Постойте! По моему это как раз тот, кто вам нужен, - вступила в разговор комендант Анна Петровна.
- Да? Слушай, парень, ты знаком с Геннадием Поздеевым? - спросил второй милиционер.
- Он мой хороший друг, а что случилось?
- Сегодня ночью один бомж обнаружил в мусорном баке тело молодого человека. Он сильно изуродован побоями. В заднем кармане брюк мы нашли пропуск в эту общагу на имя Поздеева.
Я стоял, как вкопанный, от шока у меня, кажется, голос отнялся, а меж тем второй милиционер продолжал:
- Надо провести опознание, Анна Петровна хотела сама поехать, но она плохо помнит в лицо каждого заселившегося в этом году, а нам нужен человек, лично знакомый с Поздеевым. Надо как можно быстрее провести эту процедуру, ты готов прямо сейчас поехать с нами в морг?
- Да... - только и смог я сказать.
Я быстро сбегал к себе в комнату одеться. Милиционеры и Анна Петровна (она тоже решила со мной поехать) ждали уже около служебной машины. Когда тронулись, она мне сказала:
- Прости меня, пожалуйста, но они настойчиво попросили позвать в комендантскую кого-нибудь, кто бы знал Гену лично. Ох и зря я ляпнула, что плохо помню в лицо первокурсников, сама бы лучше поехала...
- Да ничего страшного, Анна Петровна... Вы ни в чем не виноваты.
- Я ходила к нему в комнату, хотела поговорить с его соседями, но их не оказалось дома. А когда спустилась обратно как раз ты в дверь постучался...
Мы приехали в морг, нас с Анной Петровной завели внутрь. Мы прошли в большую холодную комнату, вдоль стен стояли большие металлические стеллажи с небольшими квадратными дверцами. Я все это время был в каком то ступоре, мне упрямо не хотелось верить в очевидное, я все надеялся, что произошла какая-то чудовищная ошибка, а с Генкой на самом деле все хорошо... Нас подвели к одной из дверец, открыли ее, вытянули длинный поддон с укрытым телом. Я от страха затаил дыхание. Наконец с тела откинули покрывало... Мое сердце как будто ухнуло глубоко вниз, Анна Петровна сзади в ужасе вскрикнула, но я не обратил на это никакого внимания. На поддоне действительно лежал мой друг - Генка...
На него было страшно смотреть, весь в синяках, кровоподтеках, в ужасных шрамах и ушибах, но это был он...
- Это он, твой друг? - услышал я чей-то голос. В ответ я смог только коротко кивнуть.
- Хорошо... Нам пора уходить...
Потом нас повели в участок, там заполнили какие то бумажки, я где то расписывался, затем нас с Анной Петровной отвезли обратно в общагу. Для меня все это происходило как будто в полусне, я на автомате делал что они просили, писал что они просили.
Уже в общаге Анна Петровна завела меня к себе в кабинет, заставила выпить какого-то чаю, дала успокоительное и отправила в комнату, строго указав: "Иди выспись"...
Видимо все дневные переживания дали о себе знать чудовищной усталостью или же это таблетка так подействовала, но я вмиг вырубился как только коснулся головой подушки.
На следующий день в общаге и в институте только и было разговоров о смерти Гены, разумеется все уже пронюхали и про то, что меня возили в морг на опознание, но, слава Богу, никто не приставал ко мне с глупыми расспросами.
Еще через день в общагу пришли родители друга... Я нашел в себе силы подойти к ним и высказать свою скорбь о смерти Гены. Его мама крепко меня обняла и заплакала, и только тут у меня полились мои собственные слезы, только сейчас он смогли пробить преграду шока, которая стояла все эти дни...
Я хотел поехать на похороны Гены, но в тот день как раз поставили особенно трудный зачет и поездку пришлось отменить. Я кое-как сдал этот несчастный зачет, побежал на почту и отправил оттуда телеграмму семье Гены, потом в магазин купить сигарет, только потом пошел в общагу.
Соседа как всегда не было, я снял верхнюю одежду, пачку с сигаретами кинул на тумбочку около кровати, выпил стакан воды. Курить как-то расхотелось, я решил прилечь - устал за весь день. И видимо задремал...
Знаете наверно, что бывает иногда такое состояние полусна, когда вроде бы воспринимаешь то что происходит, но в то же время находишься в жутко заторможенном состоянии.
В дверь постучали.
- Открыто! - пробурчал я.
Вошел Генка (я почему то совсем не удивился)...
- Слушай, дружбан, угости сигареткой?
- Конечно, бери на тумбочке.
Я все так же лежал в полудреме и видел как Гена взял пачку и зажигалку, сорвал целлофановую пленку, достал сигарету, устроился на подоконнике, открыл форточку и закурил.
- А я вот от своих только пришел... Думал и ты будешь...
- Извини, сегодня у нас зачет был, не получилось, но я очень хотел поехать (в тот момент мне этот безумный разговор совсем не казался странным).
- Да? И как сдал?
- Да препод вопросами засыпала, но я четверку свою честно отмучил.
- Молодца! - Гена все это время разговаривал, уютно устроившись на подоконнике, время от времени неуклюже стряхивая пепел от сигареты в форточку, но часть пепла попадала на сам подоконник. Он этого как будто не замечал...
Наконец, я спросил то, что меня так и подмывало изнутри... :
- Это, Гено... Что же с тобой случилось в тот вечер?
- Помнишь как ты сказал мне "до добра это не доведет", когда мы курили? Не думал, что все так буквально произойдет... Надо было все таки тебя послушаться...
- Что ты имеешь в виду?
- Друг, это дело прошедшее... Произошло то, что произошло, твоей вины в этом точно нет, это я сам оплошал... Ты главное не заморачивайся из-за меня так сильно, вижу, что тебе хреново. Поэтому то я и решил к тебе заглянуть.
- Спасибо, Гена.
Тут он докурил наконец, выкинул окурок в форточку, спрыгнул с подоконника и встряхнул брюки.
- Лан, пора мне, рад был увидеться с тобой!
- Я тоже, Генка...
- Кстати, я стрельну у тебя еще парочку сигареток? А то идти далеко...
- Бери конечно. Слышь, бросил бы ты уже...
- Брошу! Брошу! - сказал он смеясь и доставая из пачки сигареты, - Все засиделся я тут у тебя, бывай, друг!
- Прощай, - только и успел я сказать.
Наверно Гена действительно торопился, он быстро вышел, довольно громко хлопнув дверью.
Я проснулся. В комнате было очень холодно, я увидел, что форточка открыта. Чертыхаясь про себя, что опять забыл ее закрыть, я встал, потянулся и закрыл форточку. И тут я заметил на подоконнике пепел... Я перевел свой взгляд на тумбочку, пачка была открыта и в ней не хватало нескольких сигарет...

@темы: рассказы, призраки и духи, не своё