Черный Человек

[Вороний Череп]

Дом мы построили совсем недавно. Жили там вместе с мамой, отчимом и сводной сестрой. Ну и котом, конечно, а потом и собаку завели - но во дворе.

Все началось с того, что я вдруг стала боятся темноты. Никогда не боялась, кроме раннего совсем детства, а тут страшно. Причем внезапно, после года с половиной жизни в этом доме, когда иногда я вообще свет не включала, выбегала во двор гладить собаку, ежиков находила. А тут - страшно. Причем на первом этаже гораздо страшнее, чем на втором.
В мою комнату Черный Человек не входил.Я так его называла, потому что лица и тела у него не было. Силуэт, сгущенная темнота.
На первом этаже ночью он был всегда. Даже если я включала свет - он прятался в тени. Межкомнатных дверей у нас внизу не было, поэтому я включала свет на кухне (перебежав короткое расстояние между лестницей и кухней), а он прятался в темных уголках зала.
Самое страшное было открывать двери. Выходить, простите, из туалета - это было целое испытание для нервов. Ибо мне казалось, что он стоит совсем рядом с дверью. А потом нужно было выскочить из дверей, погасить свет, пролететь по темной же лестнице, преодолеть коридор и уже забежать наконец в освещенную комнату. Там было безопасно.
Туда он входит только один раз.

Кот не спал у меня в комнате. Он даже туда не заходил. И в ту ночь, конечно же, тоже. Я не спала - у меня часто бессонница, читала книгу на телефоне. И вдруг завертелся стул. Медленно, как будто на нем кто-то сидит.

О, пока вспомнила - он не всегда не заходил в комнату. Хотя не уверена, что это был он же. Просто днем были клочки темноты в углах комнаты, которые избегали прямого взгляда. Но от них не было ничего - даже страха как такового. Легкий испуг и все.

Так вот...я забыла описать главное. Черный Человек вызывал у меня животный ужас. Я чувствовала его взгляд на себе. Я знала, где он стоит. Я могла даже показать место, откуда он наблюдает за мной. Если я поднималась по лестнице - он стоял на втором пролете. Когда я была на кухне - он стоял в зале, в углу за диваном. Когда я была в туалете (еще раз простите за подробности) - он стоял за дверью. И мне было страшно. Каждую ночь. А туалет на втором этаже был сломан, а еще я очень много пью - а вода на первом этаже.

Я начала утаскивать бутылки с водой в комнату на ночь. Я терпела - только бы не спускаться вниз. В комнате я рассыпала куркуму по углам и у порога, и у окна. Мой защитный талисман - желтая специя. Звучит немного смешно, но это одно из лучших средств.
Я часто ночевала у подруги или она у меня по неделям, потому что одной оставаться в комнате страшно. Тогда она приезжала ко мне и за руку провожала на кухню и в туалет. Но он тогда просто не появлялся за дверью, но взгляд его я продолжала чувствовать. Только в своем доме, только на первом этаже.
Знаете, его никто кроме не видел и не чувствовал. Даже подруга.

А потом была одна ночь, после которой мне захотелось переехать. Я советовалась с людьми - хотела узнать кто это, зачем он смотрит на меня. Мне наговорили много глупостей. Один сказал, что эта сущность меня защищает. Неправда...у него был очень недобрый взгляд. Второй - что видел его за моей спиной всегда (мы знакомы со школы). Но взгляд-то я начала ощущать только недавно! А за моей спиной...мало ли, что там ходит.) Я за свою жизнь придумала столько персонажей, столько миров - отчего бы кому-то из них за мной не ходить.


Так вот... я рассказала о нем, и ему это не понравилось. Когда я спустилась той ночью, забыв взять воду, то я увидела его. Мысли о воде вылетели у меня и головы - у Него появилось лицо. Я увидела страшный, пугающий взгляд. Никаких красных светящихся глаз - обычные, только очень злые глаза. И улыбка-трещина. И от него несло ненавистью, направленной, пугающей. Я взлетела в свою комнату как на крыльях. Заперлась, спряталась под одеяло под бок к подруге (которую позвала к себе уже пару недель назад).
Я спала, обложившись "талисманами". Вспомнила, как читала Макса Фрая - каждая дорогая вещь может стать талисманом. Подаренные мягкие игрушки, кольцо, книжки...Все лежало рядом со мной.)

Я попыталась с ним поговорить. Я пыталась попросить его уйти.
Мне пришлось переехать от родителей в однокомнатную квартиру с подругой. Я больше не могла жить там - не только из-за Человека.
У нас года два уже жила бабка - мать моего отчима, которая не любит мою маму, да и меня. Иногда я думала - не могло ли ее плохое к нам отношение вылиться в такую сущность? Но это началось после полугода ее проживания с нами, а не сразу же...
Может, подцепила где-нибудь, может, мой негатив вылился в него, может, это мои воплощенные страхи. "Ужас магов", боггарт и так далее...)

В общем, Человек остался в том доме. А я туда больше не езжу, мама приезжает ко мне.
Мне нечем доказать его существование. Единственное доказательство того, что это было не помешательство - кружащийся стул, да и то, что я его больше не вижу после переезда. Если бы это было помешательство, он бы был и тут. И в моей комнате. И на втором этаже. Везде.

Я до сих пор боюсь темноты, и буду боятся, наверное, уже всегда.

@темы: своё, сущности, это случилось на самом деле

---

Давно гифок не было страшноватых

[Скрёб-поскрёб]

Шесть

@темы: картинки

---

"Ванна". Р. Лаймон

[Скрёб-поскрёб]

— Алло.

— Угадай, кто это, Кенни.

Она говорила в трубку страстным голосом, который, насколько она знала, был страстным чрезвычайно.

— Уже угадал!

— Чем занимаешься?

— Ничем особенным. Так просто. А ты?

— Томлюсь в постели.

— Да ну? — Джойс услышала его хрипловатый смех. — Заболела?

— У меня, кажется, поднимается температура, — сказала она. — Я вся такая горячая. Такая горячая, что пришлось совсем раздеться. Ума не приложу, что это со мной такое.

— Какая у тебя температура?

— Откуда я знаю, Кенни. У меня нет сил даже подняться и взять градусник. Может, приедешь со своим? Тем, что между ног.

Наступила короткая пауза. Потом Кен спросил:

— А Гарольд?

— Насчет него не беспокойся.

— То же самое ты говорила в прошлый раз, когда он нас чуть не прихватил.

— Нет, сегодня вечером абсолютно спокойно. Гарантирую. Он уехал в Нью Йорк. В Нью Йорк, и вернется только в воскресенье вечером.

— Когда уехал?

— Ты прямо как пугливая лань.

— Просто не хочу неприятностей.

— Ну ладно, он уехал утром. И не стоит думать, что он пропустил свой рейс. Он позвонил мне всего несколько минут назад из своего номера в «Мариот». Он в трех тысячах миль отсюда, и я уверена, нет ни малейшей возможности, что он нас накроет.

— А откуда ты знаешь, что он звонил не из автомата в миле от тебя, и не сказал, что он в нью йоркском «Мариоте»? Может, он в брентвудском «Шевроне».

— Бог ты мой, прямо параноик!

— Почему бы тебе не позвонить в отель? Просто убедись, что он действительно вселился, а потом перезвони. Если он там, как сказал, я сейчас же приеду.

Джойс вздохнула.

— Ну что ж, надо так надо.

— Буду ждать у себя.

Перекатившись по кровати, она положила трубку, свесила ноги и села.

Вот зануда.

Гарольд в Нью Йорке, как и говорил. Его выдвинули на соискание премии Брэма Стокера за этот его гнусный романчик, и он явно не собирается упустить шанс омыться в лучах славы. Сегодня вечером он будет потягивать свое пойло в гостиной вместе с Джо, Гэри, Четом, Риком и прочими, похохатывать и веселиться. Про Джойс он если и вспомнит, то в последнюю очередь.

Даже если он и имел подозрения насчет нее — даже если ему плевать на общение с прочими писателями, даже если его не выдвинули, — все равно у него кишка тонка сделать вид, будто он отправился в Нью Йорк, а самому тихонько пробраться в дом и застукать их с Кеном.

Он ведь такой бесхребетный.

Такая тряпка, что даже если случайно наткнется на нее и застукает их с Кеном в самый разгар случки, он скорее всего лишь вспыхнет, ничего не скажет и уйдет.

Кену вообще глупо из за него беспокоиться.

Уж не вообразил ли он, будто Гарольд может его пристрелить? Оружие Гарольда пугало. Он вряд ли им воспользуется ради спасения собственной жизни, не говоря о том, чтобы ухлопать любовника жены. А без пистолета у Гарольда против Кена никаких шансов.

Кен — больше ста килограммов накачанных мышц — управится с крошкой Гарольдом, даже не вспотев.

Выждав еще немного, она сняла трубку и набрала номер Кена. Тот ответил почти сразу.

— Алло?

— Сам алло, здоровяк.

— Он там?

— По сообщению администратора, он вселился в шесть вечера.

— Отлично. Уже иду.

— Я оставлю входную дверь незапертой. Сразу заходи и попробуй меня найти.

— Чао, — сказал он.

— Черт. Не говори так. Так всегда Гарольд говорит. Это так манерно.

— Буду через десять минут.

— Так то лучше. До встречи.

Повесив трубку, она зашла в гардеробную и взялась было за атласный халат. Но потом решила обойтись без него. Она и так ощущала себя разгоряченной. Хотя ей придется пройти мимо окон, чтобы открыть входную дверь, вряд ли ее кто нибудь заметит. Рядом с ее домом других домов нет, а с дороги ничего не увидишь из за кустов.

Она вышла из спальни энергичной походкой и спустилась по лестнице, наслаждаясь движением воздуха, ласкающего кожу, и легким колыханием грудей.

Внизу она увидела свое темное отражение в окне рядом с входной дверью.

Она представила, как снаружи на нее пялится какой нибудь извращенец, и по телу ее прошла легкая дрожь. Не от страха, как она поняла. Ради воображаемого вуайериста она провела большими пальцами по выступающим соскам. От собственного прикосновения у нее перехватило дыхание.

Она отперла дверь.

Сердце у нее заколотилось, и она задрожала еще сильнее, представив, как открывает дверь и выходит на крыльцо. И ждет там Кена. В лунном свете, на открытом месте, и теплый ночной ветерок облизывает ее тело.

В другой раз. Может быть, сегодня попозже они выйдут вместе. Но не сейчас. Она уже решила, как встретить Кена, а времени оставалось немного.

Поспешно выключив все освещение внизу, она снова помчалась наверх, где выключила свет в коридоре. Весь дом, кроме главной спальни, погрузился в темноту.

Она вошла, щелкнула выключателем, чтобы погасить лампы рядом с кроватью, а потом осторожно направилась по ковру в ванную. Здесь она включила свет, но лишь на мгновение, чтобы найти спички и зажечь одну.

Она закрыла дверь и потушила свет. Затем она поднесла горящую спичку к фитилю первой свечи. Пока достаточно. Она загасила спичку. Единственный язычок пламени отражался в зеркалах, покрывавших все стены и потолок. Ванная мерцала трепещущим нежным светом.

Джойс улыбнулась.

У Гарольда — эта чертова ванна, а у меня — мои чудесные зеркала.

Когда они переделывали ванную комнату, она хотела просторную утопленную ванну. Но Гарольд настоял на этом белом слоне. Это была ужасная древняя вещь, стоявшая посреди пола на тигриных лапах. Прямо экспонат. И он с удовольствием ее демонстрировал. Он заводил друзей наверх в ванную комнату, чтобы они могли восхититься этим монстром, а он в это время рассказывал им длинную нудную историю про то, как купил ее на распродаже в Голливуде. Какая то актриса времен немого кино предположительно вскрыла вены, находясь в этой штуке. Сыграла в ящик, любил говаривать Гарольд. В этой самой ванне.

Какой дурак, подумала она, наклонясь над ванной и открыв краны. Когда вода нагрелась, Джойс заткнула сток резиновой пробкой, после чего выпрямилась и отерла мокрую руку о бедро.

По крайней мере из за этого мне достались зеркала, подумала она.

Она позволила ему заиметь эту дурацкую ванну с привидениями, а он позволил ей увешать все зеркалами.

Она восхищалась своим отражением в них, обходя ванную и зажигая свечи.

Неровный насыщенный свет придавал блеск ее глазам, а ее рыжеватые волосы переливались и сияли. Ее кожа выглядела сумеречной и золотистой. Когда загорелась последняя свеча, она отложила спички и потянулась, медленно поворачиваясь и вытягивая руки.

Ее окружали многочисленные Джойс, все как одна мерцающие и таинственные. Она смотрела на свои гладкие выгнутые спины, нисходящие к идеальным выпуклостям ягодиц. Она смотрела на бархатистую кожу своих бедер, ноги с нежными икрами и тонкими лодыжками. Все еще медленно поворачиваясь, она опустила руки и сцепила пальцы на затылке. Все отражения сделали то же самое. Все они имели длинные изящные шеи. Во впадинах горла и над ключицами притаились тени. Груди у них были высокими, цвета меда, увенчанные более темным оттенком золотого. Ребра, пожалуй, выступают немного сильно. Гарольд так и считал. «Почему ты не ешь?».

Ублюдок.

Я идеальна на свой манер.

Она опустила руки, смакуя их прикосновение, возбуждаясь при виде всех этих Джойс, ласкающих свои груди, мягко сдавливающих свои соски, проводящих ладонями по ребрам (которые просто прекрасны, хвала богам), ниже, по гладкой коже животов, еще ниже, пока их большие пальцы не воткнулись в нежные, мерцающие завитки волос.

Если войдет Кен и застанет меня в таком виде, он никогда не позволит заняться этим в ванне.

Она заторопилась. Вода набралась. Она закрутила краны и прислушалась: может, он уже в доме. Но услышала лишь биение собственного сердца, свое неровное дыхание и звук воды, капающей из крана.

Кен может быть за дверью ванной.

Схватившись за высокий край ванны, она перебросила ногу. Ступня погрузилась в горячую воду. Пожалуй, даже слишком горячую. В зеркалах она наблюдала, как другие Джойс забираются в ванну, держась за края с обеих сторон, и медленно опускаются в воду. А потом над водой видны лишь их головы и верхняя часть плеч.

Джойс скользнула вперед. Когда она откинулась назад, ее зад скрипнул по фаянсу. Погрузившись до подбородка, она перестала скользить, подняв колени и поставив ступни на дно.

Эта чертова штука слишком длинная. Она никогда не могла просто вытянуться в ней, уперев ноги в дальнюю стенку, и держать голову над водой. Что означало, что ей никогда не удавалось по настоящему расслабиться. Ей приходилось ставить ноги. Или так, или удерживаться, раскинув ноги, чтобы цепляться за края ванны.

Сплошная головная боль.

Но нет худа без добра, сказала она себе. Эта долбанная ванна имеет подходящие размеры для случки. Здоровяк Кен отлично в ней поместится.

— Хочу заняться этим в твоей бесценной ванне, — пробормотала она. — Как тебе такое, а, Гарольд?

Она ждала, наслаждаясь теплом воды, лаская себя. Зеркала на потолке отражали огоньки свечей. Она наблюдала за движениями рук, за изгибами тела и млела от наслаждения.

Она вздрогнула от звука скрипнувшей половицы.

Он здесь!

В спальне?

Она дернулась назад и заскользила вверх, пока не заняла сидячее положение, и положила руки на края ванны. Она хотела выглядеть как надо, когда он войдет, и зеркала показали, что ей это удалось. Вода покрывала ее радужным туманом от живота и ниже. Руки, плечи и грудь были мокрыми и блестящими.

Она посмотрела в сторону двери. «Что он так долго?» — подумала она. И потом услышала тихий, приглушенный звук шагов.

Определенно шаги.

А что, если это не Кен?

Дрожь пробежала по ее телу. Она почувствовала, как кожа натягивается и покрывается мурашками.

В дом мог войти кто угодно.

Но это должен быть Кен.

Вовсе не обязательно.

Но если там чужой, он может подумать, что дом пустой. Может, он меня не найдет. Может… Дверь распахнулась. Джойс ахнула и вздрогнула.

В ванную вошел Кен походкой участника соревнований по бодибилдингу, выходящего на сцену. Он разделся. Смазал маслом кожу. — Это ты, — прошептала она.

Он начал принимать позы. Он поворачивался то так, то эдак, двигаясь, застывая и изгибаясь с неторопливым, грациозным изяществом. Его мышцы вздувались и перекатывались. Джойс наблюдала, затаив дыхание. Она видела и раньше, как он это делает, но ни разу — при трепетном, золотистом пламени свечей.

Вид у него был величественный и непривычный. Великолепный безволосый монстр из танцующих мышечных бугров и пластин.

Когда он продефилировал к противоположной стороне ванны, Джойс не пришлось поворачивать голову, Она наблюдала за ним в зеркало, смотрела, как он наклоняется, протягивает руки и скользит по ее грудям. Он лишь коснулся ее и отошел назад, согнув руки и закрутив торс.

Он резко развернулся. Бросая застенчивые взгляды из за плеча, он подошел к ванне сбоку. Он поднял руки и согнулся, демонстрируя полосы мышц, пересекающих спину, твердые выступы ягодиц. Джойс улыбнулась, когда они запрыгали. Одна за другой, по очереди. Она потянулась и погладила гладкую кожу.

Он мягко отстранил ее руку, словно обиделся, отошел от ванны, затем развернулся и скользящей походкой направился к ней. Держа руки на бедрах, он согнул колени. Его негнущийся член покачивался вверх вниз в нескольких дюймах от ее лица. Он подпрыгнул поближе. Джойс изогнулась в его сторону, перекатившись на бедро и вцепившись в край ванны обеими руками. Ее груди прижались к прохладной фаянсовой стенке. Она приоткрыла рот. Он мазанул ей по губам, поддразнивая, но углубляться не стал. Затем попятился.

— Хватит, — выдохнула она. — Иди сюда. Хочу, чтобы ты вошел в меня.

Он вернулся к ванне. Пристально глядя на нее сверху, он прошептал:

— Восхитительно выглядишь.

— И ты тоже ничего.

— Ты серьезно хочешь меня в ванне?

— Здесь уйма места.

— В кровати было бы удобнее.

— Но не так волнующе.

Он пожал массивными плечами, перегнулся, вцепился в край ванны и забрался внутрь. Постоял у ее ног, сверху глядя на нее, потом медленно повернул голову, рассматривая свои отражения в зеркалах.

— Кончай собой любоваться, трахни меня. Он медленно опустился на колени, слегка вздрогнув, когда горячая вода коснулась мошонки. Джойс соскользнула в тепло. Погрузившись по шею, она наткнулась ступнями на скользкую кожу бедер Кена.

— Ты же не хочешь, чтобы я был сверху?

— Хочу, конечно.

— Хочешь утонуть?

— Хочу быть раздавленной. — Она подняла ногу над водой и погладила его. — Я хочу ощутить тебя на себе, чтобы это роскошное тело отдолбало меня до бесчувствия.

Он застонал. Кивнув, он пробормотал:

— Давай спустим воду.

— Быстрее, только быстрее.

Он засунул руку себе под зад. Джойс услышала хлюпающий всасывающий звук, а потом — мягкое журчание уходящей воды.

Она раскинула ноги. Кен медленно прополз вперед. Его ладони скользнули по ее ногам, погладили бедра и живот, переместились на выступающую грудную клетку и обхватили груди. Ощутив сжатие его пальцев, она высунула руку из воды и обвила пальцами его член.

— Вставляй, — прошептала она.

Его ладони разошлись в стороны и скользнули по ее бокам. Нависнув над ней, он опустил лицо в воду. Его язык коснулся ее правого соска, сделал круговое движение и прижался. Он открыл рот, и она ощутила его губы вокруг навершия груди. Он засосал грудь глубоко в рот.

— Господи! — вскрикнула она, отпустив член Кена и вцепившись ему в спину.

Выпустив грудь, он вынырнул и глотнул воздух. Покрытое каплями воды лицо улыбнулось ей и снова ушло под воду. Она почувствовала прикосновение губ к другой груди. Они напоминали мягкое гибкое кольцо, герметично обтянувшее ее сосок. На этот раз они не сосали. Они дули. Дули, как ребенок, который изображает пуканье на своей руке. Губы, воздух, вода содрогались на ее соске. На поверхность воды вырывались пузырьки.

Хватая ртом воздух, она отвела его голову.

— Больно? — спросил он.

— Нет. Просто… Кончай с этим, трахни меня… Сейчас же!

Он завозился, пытаясь переменить положение. Джойс поняла, что разница в их габаритах создает для него трудности. А еще вода. Он все еще боялся утопить ее.

Он вдруг откинулся назад, схватив ее под мышками и выволакивая из воды, поднял и опустил на себя, насадив на свой торчащий конец.

Его член высоко проник в нее.

Она вскрикнула, содрогнулась и крепко прижалась к его груди судорожно сотрясавшимся телом.

Кена тоже охватили судороги.

Он упал вперед, придавив ее. Она сначала упала спиной в воду, а потом ударилась о дно ванны. Голова с глухим звуком ударилась о стенку. Перед глазами замельтешили искры, а вода хлынула на лицо.

Когда зрение прояснилось, она поняла, что распростерлась под Кеном, а подбородком упирается ему в плечо.

— Господи, — выдохнула она. — Ты сделал мне больно.

Он не извинился.

Он вообще ничего не сказал.

Она поняла, что он не может этого сделать. Его голова, находившаяся рядом с ее головой, погрузилась лицом в воду. Уровень ее снижался, но медленно. Тепло плотным покрывалом окружало ее голову. Лишь ее лицо оставалось над водой.

Значит, лицо Кена под водой.

Он захлебнется!

— Кен!

Он не шелохнулся.

Он не пускал пузыри. Он не дышал.

Его грудь была плотно приплюснута к груди Джойс. Она ощущала, как сильно бьется у нее сердце. Определить, бьется ли сердце у него, она не могла.

Хотя он придавил ее всем весом, руки у нее оставались свободными. Она обнимала его в момент падения. Сжав кулаки, она заколотила его по спине.

— Кен! Кен, проснись! Он не спит, идиотка!

— Кен! Подними голову! Кен!

Она продолжала молотить кулаками по его спине. Раздавались глухие удары. Она не имела представления, пойдет ли это ему на пользу, но видела что то подобное в медицинских программах. Кроме того, это было до некоторой степени приятно. Каждый удар слегка сотрясал его тело. Вроде как простукивать арбуз в магазине. При этом он слегка подрагивал на ней. Это вызывало ответный трепет у Джойс.

От этих ударов даже его член слегка шевелился.

Он все еще оставался внутри нее. По прежнему торчком.

— Я знаю, ты придуриваешься, — сказала она. — Ну хватит. Покойники так себя не ведут. Он не пошевелился.

— Ну хватит, Кен. Это не смешно. Я треснулась головой. Вдобавок ты меня напугал. Я уж подумала, ты умер или еще что.

Он по прежнему не шевелился.

— Ну ладно. Сам напросился.

Она всадила ему в спину длинный ноготь указательного пальца и почувствовала, как он протыкает кожу. Кен даже не вздрогнул.

Внутри у нее все похолодело.

— О Господи! — пробормотала она.

Она боднула сбоку его голову, которая мотнулась без сопротивления. Тогда она стукнула его скулой по уху. Его голова откачнулась в сторону, потом вернулась и ударила ее, словно давая сдачи.

— Черт!

Он мертв! Этот ублюдок мертвый!

Джойс стала извиваться под тяжестью страшного веса.

Сделав глубокий вдох, она бросилась в атаку. Она брыкалась, изгибалась, толкала и дергала Кена, ударяла ногами о дно и пыталась оттолкнуться, она вцепилась в края ванны обеими руками. Но ей никак не удавалось из под него выбраться.

Несмотря на все ее усилия, он едва сдвинулся с места.

В конце концов она слишком вымоталась, чтобы продолжать борьбу. Она лежала под ним, вялая и потная, вытянув руки вдоль тела, с трудом дыша.

Успокойся, сказала она себе.

Правильно. Успокойся. На мне лежит этот долбанный жмурик. Не говоря уж…

Даже не думай об этом.

Должен же быть какой то выход.

Выход, и побыстрее!

Думай хорошенько, думай.

Проблема — главная проблема — в этой чертовой ванне. То, как она нас держит. Конечно.

Если бы только мы занялись этим в кровати! Я просто смогла бы его с себя скатить…

Если бы только. Много хочешь.

Что с ним случилось? Сердечный приступ? Аневризма? Кто знает? Какая разница? Этот тупица накачивался стероидами и наверняка посадил здоровье в задницу.

А теперь в заднице оказалась я.

В первый раз после того, как Джойс оказалась распластанной под Кеном, она обратила внимание на зеркало наверху. Она посмотрела в него.

Ничего удивительного, что она в ловушке. Она почти не видела себя. Виднелись лишь ноги и лицо. Остальное скрывалось под массивным телом Кена. Она подняла руки, высунувшиеся под мышками у Кена. Ее руки выглядели такими маленькими.

Ноги казались бесполезными. Красивые бесполезные ноги с коленями, торчащими в воздухе, — раскинуты широко, до боли, ноги, придавленные к стенкам ванны толстыми ляжками Кена.

Она проверила их. Она могла разогнуть колени. Она могла выпрямить ноги, опустить их, высоко поднять.

Когда она шевельнула ногами, Кен, казалось, изменил положение внутри нее, словно примериваясь, пробуя.

Это ее не остановило. Наблюдая за своими ногами в зеркале, она испытывала их подвижность и обнаружила, что может болтать ими в разные стороны, но в основном от колен и ниже. Чего она не могла сделать, так это сдвинуть ноги. Как ни старалась, они оставались плотно прижатыми к стенкам ванны.

А если…

Подняв правую ногу повыше, она зацепилась икрой за край ванны, оттолкнулась правым локтем от дна и попыталась приподняться и повернуться в надежде скатить с себя Кена. Ей не удалось сдвинуть его с места.

Ладно. Это не срабатывает. Но что нибудь да сработает.

Она опустила ногу. Постаралась расслабиться.

Не могу я здесь застрять.

Но ведь застряла же.

По крайней мере нужно пытаться что то делать, подумала она.

Она сунула свободную правую руку в тесную щель между ее животом и животом Кена. Тыльная сторона ладони скользила по его коже. Она сдвинулась вниз. Ее пальцы наткнулись на то место, где они сомкнулись бедрами. Она попыталась подобраться к нему снизу, в районе промежности. Без толку.

— Ладно, — пробормотала она.

Тогда с истошными воплями она стала брыкаться, толкаться, изгибаться и извиваться, исполнившись решимости убрать его с себя и из себя, зная, что может это сделать — должна и может это сделать, — ведь матери поднимают машины, когда их ребенок попадает под колесо, разве не так? Она сможет поднять Кена. Поднимет. Она сбросит его в сторону и выберется из ванны.

Поняв, что у нее ничего не получается, она заплакала, Некоторое время спустя стали догорать свечи. Один за другим огоньки начинали трепетать, ярко вспыхивали и гасли. Она осталась в темноте.

Какая разница, подумала она сначала. Смотреть не на что, кроме как на покойника, что меня придавил.

Но спокойствия хватило ненадолго.

Страх начал охватывать ее.

Мертвец. Труп. Меня удерживает труп.

А что, если он начнет двигаться?

Это всего лишь Кен, сказала она себе. Это не какой нибудь там долбанный вурдалак, зомби или призрак, это всего лишь Кен. И он помер, капут ему. Вряд ли он начнет двигаться.

Но если начнет? Если захочет отомстить? Ведь это я убила его.

С ним случился сердечный приступ или еще что то в этом роде. Я не виновата.

Возможно, он смотрит на вещи иначе.

Дьявол! Он ничего не видит. Он мертвый! Кроме того, он умер счастливым. Неплохая смерть, верно? Кончил и кончился.

Она услышала свой смех. Звучит немного дико.

Он не кончил, напомнила она себе.

Коитус интерруптус окочуриус.

Она снова рассмеялась.

Она умолкла, и смех застрял у нее в горле, стоило лишь ей представить, как Кен поднимает голову, целует ее в рот мертвыми губами, шепчет: «Я еще кое что не закончил» — и начинает на ней двигаться.

Ее страхи улеглись лишь с утренним светом. Она спала. Проснулась она вся в поту, испытывая боль, с затекшим задом, с недвижными ногами. Она размяла мышцы, побрыкавшись и поизвивавшись, сколько могла.

Вскоре кровообращение восстановилось. Ягодицы и ноги горели, словно их покалывали тысячи иголок. Почувствовав себя лучше, она ощутила запах. При помощи зеркала сверху она выяснила, что это. Между ступней Кена за край стока зацепилась какашка.

— Дерьмо, — прошептала она.

Она закрыла глаза.

Не расстраивайся по мелочам, сказала она себе.

Думай, думай.

Ладно, сегодня суббота. Если Гарольд не пропустит рейс или не случится еще что, он вернется завтра вечером. Около семи. То есть у меня больше суток, чтобы выбраться отсюда. Иначе муженька кондрашка хватит.

Как тебе такое для страшилки, а, Гарольд? Напиши об этом, как тебе? Может, даже получишь свою долбанную премию!

Не будет этого. Я выберусь из этого дерьма намного раньше, чем он приедет.

Все верно.

Как?

Я могу сплавить Кена с себя!

Она немного подумала об этом. Если она наполнит ванну, поднимет ли его наливающаяся вода? Наверняка.

Как бы самой не утонуть за это время.

Но если надолго задержать дыхание…

Она подняла ноги, вытянула их, попыталась свести их поближе…, и даже близко не подобралась к кранам.

Хватит грандиозных идей.

Должен быть выход. Должен…

— Слезь с меня! — взвизгнула она и начала сражаться с телом, уже одеревеневшим из за трупного окоченения. Казалось, оно стало еще, тяжелее. В конце концов, выбившись из сил, она притихла.

Нет никакого выхода, поняла она.

Я останусь придавленной этим чертовым жмуриком, пока не вернется Гарольд.

После этого она долго плакала. Потом задремала. Когда проснулась, ягодицы и ноги у нее снова затекли, но безысходного отчаяния она уже не ощущала. Она чувствовала себя примирившейся с судьбой.

— Если изнасилование неизбежно, — пробормотала она, — расслабься и получай удовольствие.

Ей стало интересно, какой идиот такое придумал?

Это ужасно и отвратительно, но помирать из за этого я не собираюсь.

Несколько позже вонь стала еще сильнее, поскольку к экскрементам Кена добавились ее собственные.

* * *

С наступлением темноты вернулся и страх.

Она лежала неподвижно, едва осмеливаясь дышать, ожидая, когда Кен зашевелится. Или заговорит.

Джойс.

Что?

Я п–р-р-роголодался.

Она представила, как поворачивается его голова, тыкаясь носом в ее шею сбоку, кусает.

Когда она все таки почувствовала, что он шевелится, она завизжала. Она вопила, пока горло не заболело и не пересохло.

Потом она убедила себя, что Кен не вернулся к жизни. Движение вызвано, наверное, естественными причинами. Разложением, к примеру. Перемещением газов. Размягчением мускулов или сухожилий. Мерзко. Отвратительно. Но он не оживает. Говорить с ней он не собирается. И кусать ее он не будет. И натягивать не станет.

Лишь бы ночь пережить.

Позже, когда она начинала дремать, Кен издал стон.

Джойс ахнула. Она окаменела, по коже поползли мурашки.

Это всего лишь выходят газы, сказала она себе.

Он снова это сделал, и она заскулила.

— Прекрати, — хныкала она. — Прекрати. Хватит, прошу тебя!

Она снова бешено забилась и задергалась под ним, а потом лежала, всхлипывала и молилась, чтобы поскорее пришел день.

С первым серым утренним светом, проникшим в ванную комнату, паническое настроение Джойс улеглось, и она закрыла глаза.

Сегодня воскресенье.

Гарольд приедет. Он будет дома около семи. До темноты.

Еще одну ночь под Кеном лежать не придется.

В изнеможении она провалилась в сон.

Проснулась она от телефонного звонка.

Кто это? Может, кто то услышал ее вопли ночью и звонит узнать, не случилось ли с нею чего нибудь. А поскольку я не отвечу…

Шансы дохловаты.

Никто не слышал криков. Наверное, кто то из подружек звонит поболтать. Или торгаш какой нибудь.

Звонки прекратились.

Может, это был Гарольд. Гарольд звонит сообщить, что пропустил рейс, что его сняли с самолета или что он решил остаться в Нью Йорке еще на день другой, чтобы встретиться со своим агентом или редактором.

— Нет, — пробормотала она. — Гарольд, пожалуйста, вернись. Ты должен вернуться.

Еще одну ночь я не выдержу.

Все нормально, сказала она себе. Он приедет. Приедет.

Еще несколько часов, и он будет здесь.

Она подумала, а сможет ли Гарольд вытащить ее из под Кена. Наверное, нет. Такой слабак. Вероятно, ему придется вызывать пожарных. Мне неприятно беспокоить вас, парни, но, боюсь, моя жена застряла в ванне. Похоже, она трахалась с этим здоровяком, а у того сердце не выдержало.

От этих мыслей она рассмеялась. От смеха у нее заболела грудь. Что еще хуже, от этого ей сдавило внутренности и шевельнулся член Кена.

Она застонала.

Ничего смешного, подумала она.

Но если Гарольд меня отсюда не вытащит, это сделают пожарные. Немного неприятно, ну и что? Зато буду свободной.

Она представила, как совершенно голая бежит по коридору, а пожарные смотрят на нее ошарашенно и, может быть, чуть чуть возбужденно. А она бежит в другую ванную, где есть душ.

Сначала она напьется холодной воды. Наполнит ею пересохший рот. Будет пить, пока живот не раздуется. Потом примет самый долгий в жизни душ. Будет мылиться и скрестись, пока не останется и следа от мерзких прикосновений покойника Кена. И подмоется, конечно. Полностью очистится от его смерти.

Потом выпивка. Водка с тоником. В стакане будет постукивать лед. Капелька лимона. Пить, пока голова не наполнится легким приятным туманом.

Потом добрый ужин. Толстенный кусок вырезки, слегка поджаренный на углях.

Жарить придется самой, подумала она. У Гарольда вряд ли будет настроение готовить для меня. Если он вообще останется.

Мысли о мясе наполнили рот слюной. В животе заурчало.

Скоро поем, сказала она себе. Осталось всего лишь несколько часов… Если только звонил не Гарольд, чтобы сказать, что домой не приедет.

Только не это.

Ради Бога, только не это.

Он будет здесь. Он приедет.

Он приехал.

Джойс, грезившая о его появлении, ничего не слышала, пока не распахнулась дверь ванной.

— Гарольд!

— Джойс?

Она услышала его быстрые шаги. Он встал над ванной, уставившись на нее, на Кена. Лицо его приобрело серый оттенок, почти такой же, как спина Кена. Челюсть у него отвисла.

— Вытащи меня отсюда! Он нахмурился.

— Быстрее же, ради Бога! Я тут лежу под ним с вечера пятницы.

— Не можешь вылезти?

— Да разве я тут лежала бы, если б могла?

— Господи, Джойс.

— Кончай волынку тянуть — вытащи меня отсюда!

Он продолжал смотреть в ванну, медленно покачивая головой.

— Гарольд! Вытащи меня отсюда!

— Ага. Сейчас.

Развернувшись, он пошел прочь.

— Чао, — сказал он.

Дверь ванной захлопнулась.

* * *

Гарольд вылетел на Мауи, где неделю расслаблялся на пляже, читал ужастики, написанные его друзьями, и ходил в хорошие рестораны. Он положил глаз на нескольких хорошеньких женщин, но держался от них подальше. Не нужны ему больше неверные стервы.

Вернувшись, он вошел в дом и окликнул:

— Джойс, я вернулся.

Она не ответила.

Ухмыляясь, Гарольд поднялся наверх.

Запах был нехороший. К горлу подступила тошнота. Глаза заслезились. Прикрыв рот и нос платком, он пробежал через спальню и вошел в ванную.

И онемел.

Он уронил платок.

Он таращился во все глаза.

Кафельный пол возле ванны был усеян человеческими останками.

В окровавленном сферическом предмете он распознал голову. Собственно, часть головы. Челюсти не хватало. Неровный пенек шеи выглядел изжеванным.

Он увидел руку. Другую. Обе такие большие, мускулистые, но в верхней части им очень многого недоставало. Шишковатые концы плечевых костей выглядели так, словно их вылизали до блеска.

По полу были разбросаны и другие останки. Изогнутые ребра. Куски мяса. Обрывки жилистой мышцы. Какие то слизистые комки, которые могли быть внутренними органами: части легких или, может быть, почек — кто знает?

Среди разнообразия фрагментов Гарольд различил сердце.

Через край ванны свешивались кольца кишок.

Гарольда вырвало.

Облегчив желудок, он приблизился к ванне, стараясь ни на что не наступить.

Джойс там не было.

Там был ее любовник. То, что от него осталось. От задницы и ниже он выглядел отлично. Просто отлично.

Но большая часть торса отсутствовала. Это была безрукая, безголовая оболочка, распластанная в месиве из крови, дерьма и плавающих кусков черт знает чего.

— Добро пожаловать домой, дорогой. Гарольд резко повернулся.

В двери ванной стояла Джойс. Чистая, свежая, улыбающаяся. В своем красном атласном халате.

— О Господи, — только и смог он произнести. Она усмехнулась и щелкнула зубами. Потом достала из за спины правую руку, в которой держала челюсть.

— У Кена хорошие острые зубы. Он мне очень помог.

— О Господи, — пробормотал Гарольд. Она подбросила челюсть, поймала ее на указательный палец за передние зубы и повертела.

— Давай поговорим о разводе, — сказала она. — Дом остается мне. А ванну можешь забирать.

@темы: рассказы, классика, не своё, мертвецы

---

Вечер олонхо

[Скрёб-поскрёб]

Эта история произошла, по легенде, в конце XIX века, когда Якутия уже вошла в состав России и была, соответственно, разделена на районы и уезды. Официальными главами селений в то время являлись князья-«тойоны» из числа богатых якутов. Об одном таком князе из центрального района и рассказывает история.

Князь этот был деспотичным даже по меркам тех тёмных времён — забрал в своём селе всё народное добро себе, построил себе невиданную по роскоши усадьбу, высасывал все соки из бедняков и чинил суд по собственным искажённым представлениям. Однако же дань с населения исправно собирал и отправлял в центр, так что власти им были довольны и не собирались менять на другого.

Однажды осенним вечером в дом пришёл бродяга («кумалаан») и попросился на ужин и ночёвку — обычное явление для тех времён. Как правило, платили за эту услугу бродяги тем, что выполняли какую-либо работу по хозяйству, которую поручал им хозяин. Но этот бродяга выглядел настолько хилым, что князь, бросив на него надменный взгляд, велел выгнать его из двора (что грубо противоречит сельскому якутскому этикету — обычно даже самые испорченные богачи уделяли место таким гостям хотя бы в хлеву). Так и сделали. Но позже князь заметил, что бродяга как-то снова проник в усадьбу и ошивается у крыльца. Князь рассердился, велел поймать настырного гостя и привести к нему. Бродягу приволокли, и князь спросил у него, почему он не уходит.

— Негде ночевать, — жалобно ответил бродяга. — И есть хочется, а идти больше некуда.

— Если я дам тебе пищу и кров, то чем ты, оборванец этакий, сможешь мне отплатить? — насмешливо спросил князь, уже раздумывая, как поиздеваться над бедняком.

— Ну, я не особо много-то могу, — замялся тот. — Зато немного умею рассказывать олонхо.

Тут следует пояснить, что «олонхо» — это вид устного якутского народного эпоса, очень длинное (в десятки и сотни тысяч строк) песенное эпическое сказание о борьбе сил добра и зла. Мастера олонхо, способные часами и даже сутками напролёт безостановочно импровизировать и увлекать слушателей, весьма почитались в дореволюционной Якутии, когда у народа было мало развлечений.

— Да ну? — не поверил князь. — Ты? Мастер олонхо?

— Ну, людям вроде нравится, как я рассказываю, — неуверенно ответил бродяга.

Князь не очень поверил ему, но вечером всё равно делать было нечего, и он решил дать шанс гостю. Олонхо послушать ему хотелось, а если бродяга соврал, то потом можно ему за это устроить страшную кару — тоже неплохое развлечение.

— Тогда оставайся, — разрешил он. — Будешь мне перед сном рассказывать олонхо, пока я не усну. И горе тебе, если твоё олонхо мне не понравится!

На том и решили. Князь опять показал себя не с лучшей стороны и дал гостю в качестве места для ночлега самый дальний и холодный угол дома, где просто постелили жесткую шкуру на пол. Хотя ужин для семьи князя был сытный и много чего осталось, бродяге всё равно дали лишь крохотную порцию творога и кусочек черствого хлеба. Тот ничем не выразил своё недовольство.

Наступил вечер. В печи горел огонь, князь устроился на своей большой кровати с молодой женой. Оба накрылись одеялом и стали слушать олонхо от бродяги. К удивлению князя, тот очень неплохо рассказывал. Время от времени издавая одобрительные возгласы, князь слушал где-то полчаса, но потом ему захотелось справить нужду. Велев бродяге прерваться на минуту, он вышел из дома и пошёл в отхожее место.

Небо было в тучах, накрапывал холодный дождь. Когда князь начал делать то, для чего вышел, вдруг что-то схватило его за плечи и оторвало от земли. Он посмотрел вверх и обомлел: огромный чёрный стервятник зажал в когтях его плечи и уносил его куда-то в небо. Князь стал брыкаться, но потом понял, что если птица его отпустит, то он разобьется, и застыл. Летели долго — холодный воздух успел остудить князя до полусмерти, — а потом стервятник сбросил его вниз на какой-то пустырь, где горел огромный костёр, а вокруг него плясали уродливые голые женщины гигантского роста. Когда князь поднялся, одна из женщин подошла к нему и стала совать сосок пышной груди в рот. Тот пытался отвернуться, но его парализовало, и молоко полилось ему в рот — только это оказалась на поверку кровь, а вовсе не молоко. Чтобы не захлебнуться, князь стал глотать кровь. Напоив его, женщина рассмеялась:

— Теперь ты отведал человеческой крови и отделился от света — ты стал одним из нас!

Князь оглядел себя и удивился: его тело преобразилось, покрылось гнойниками и буграми и стало мало чем напоминать человеческое. Женщина сказала ему:

— Теперь ты обрёл свою истинную сущность, которую скрывал все эти годы. Не зря я отправила к тебе своего верного посланника под видом бродячего певца, чтобы он вырвал твою душу и отправил сюда, в Нижний мир! Теперь ты сможешь отбросить человеческие условности и творить истинное зло.

— А как? — робко поинтересовался князь.

— Мы отправим тебя обратно в Срединный мир, и ты сможешь там делать всё плохое, что захочешь.

С этими словами женщина щелкнула пальцами, появились какие-то полулюди-полузвери и окружили князя. С него содрали кожу, сломали шею и повернули голову затылком вперёд; отрезали нос, губы, уши и сняли скальп. Потом стервятник опять унёс корчащегося князя куда-то вверх и сбросил на безлюдной местности. Князь понял, что он оказался в одном из полян недалеко от своей деревни. Солнечный свет причинял ему боль, а при виде людей у него начиналась паника, и он не мог вернуться в деревню и показываться на глаза людям. Так и ютился он долгие месяцы по замерзшим заброшенным домам и всё больше озлоблялся на весь мир. Когда в его пустую обитель приходили люди, чтобы переночевать, по ночам князь подкрадывался к ним, душил и потом пожирал их плоть — но от этого его голод становился только мучительнее.

Наконец, жители близлежащей деревни решили вызвать шамана, чтобы тот изгнал нечисть, которая убивает людей. Однажды утром на поляну пришёл шаман и стал проводить обряд изгнания нечистой силы. Князь почувствовал себя так, будто горит заживо, и вдруг понял, что его тело действительно охватывают языки пламени, рвущиеся изнутри. Он завопил от ужаса, понимая, что это конец...

... и очнулся на своей кровати. Оказывается, он крепко заснул, слушая олонхо. Жена уже спала, огонь в печи почти потух, а бродяга смотрел на него с полуулыбкой:

— Ну как, понравилось вам моё олонхо? — спросил он. — Вам достаточно? Или мне продолжать?

Очнувшись от ступора, князь вскочил и велел разжечь печь снова. Он приказал приготовить большой ужин и переселить гостя в лучшую спальню. Домашние смотрели на деспота с удивлением — что это на него нашло?

В общем, переночевал бродяга по-королевски, а утром князь подарил ему одного из своих лучших коней и дал солидную сумму денег. Попрощавшись с ним, бродяга выехал из двора и уехал из деревни.

И только через некоторое время князь узнал, что недавно через его район куда-то на север по своим делам проезжал инкогнито один из великих шаманов того времени.

@темы: рассказы, якутия, не своё

---

Чёрный снег

[Скрёб-поскрёб]

Будучи еще школьником, я жил в Мордовии, в Саранске. Когда наступали каникулы, мы с отцом и старшим братом выезжали вглубь республики — туда, где цивилизации почти что не было. И вот однажды зимой поехали мы к отцовскому другу на две недели. Деревня, где жил дядя Гена (так звали друга), располагалась очень обособленно — до ближайшего населённого пункта там километров тридцать. По ночам, коль выйдешь на крыльцо, жутковато было наблюдать за просторами, которые начинались за границей деревни.

У дяди Гены был сын Сашка примерно моего возраста, и мы с ним очень сдружились (что для меня было нехарактерно, в школе я ни с кем особо не общался). Целыми днями мы бегали по просёлку, кидались снежками, катались на санках, по вечерам смотрели телевизор и рассказывали друг другу разные небылицы. Рядом с деревней был овраг, где мы катались на санках. Скажу вам, не сравнить это с «цивилизованными» снежными горками в три-четыре метра высотой. В общем, скучно не было.

Однажды, когда уже смеркалось, мы, наигравшись в этом овраге, возвращались домой, и я заметил в отдалении чёрное пятно на снегу. Подходить ближе не стал, так как протопка туда не вела, а ноги замочить не хотелось; да и особого значения этому не придал — мало ли, кто-то костёр разжигал или теплотрасса выходит близко к земле (хотя, если подумать, какая теплотрасса может быть в таком месте?).

На следующее утро, разбуженный отцом и успевший позавтракать, я нигде не нашёл пса Малыша, который жил у нас во дворе. Малыш любил порезвиться и пару раз убегал на улицу, когда на часах была полночь, но спать всё равно возвращался во двор. Мне стало немного не по себе, когда я краем уха поймал разговор дяди Гены и какой-то бабки: оказывается, кроме Малыша пропал и местный пьяница, шатавшийся по всей деревушке и иногда выклянчивавший у нас с Сашкой деньги. Безобидный, в общем-то, человек. Я сказал Саше, что, наверное, в деревню наведался маньяк, который убил и собаку, и алкаша, и что лучше бы нам сидеть дома, но он поднял меня на смех — какой здесь может быть убийца? Тут все друг друга знают, а чужеземцу сюда не добраться. Тем не менее, нам сказали, чтобы мы далеко от деревни не уходили, а то мало ли может случиться.

Три последующих дня пролетели без происшествий. Мы с Сашкой, как обычно, проводили всё время вместе, больше никто не пропадал. И вот в выходной день с утра пораньше, мы пошли покататься на санках. Втайне от храпящих старших вытащили санки и отправились на тот холмик, откуда всегда и съезжали вниз. Сашка предложил пройти подальше, где мы ещё никогда не были — мол, там спуск круче, и кататься, следовательно, будет веселее. Протопки почти не было, только чьи-то редкие следы, но я согласился, так как Сашка плохого не посоветует.

Идти пришлось довольно долго, где-то с километр, но мы всё-таки добрались до этого места. И действительно, тот овраг был ещё глубже привычного, и мы со смехом и улюлюканьем спустились в него несколько раз подряд. Потом, когда надоело, я предложил обследовать овраг, который оказался не только глубже, но и обширнее. Прошли до середины, и тут я увидел впереди черноту, как несколько дней назад; на этот раз пятно было гораздо больше. Надо было сразу повернуть назад и бежать домой, но любопытство всё же пересилило страх. Мы подошли поближе к пятну и оглядели его. Я зачерпнул в ладонь немножко этой странной субстанции и вдруг понял, что это снег. Только чёрный, как бы странно это ни было. Я снял перчатку и потрогал его голой рукой — ничего особенного, тает точно так же, как и белый (и вода, что характерно, тёмной или хотя бы мутной не была — самая обычная бесцветная). У меня страх как рукой сняло, а вот Саша что-то разнервничался. Говорит, давай назад пойдём, мол, родители увидят, что нас нет, и забеспокоятся. Я спросил у него, в чём дело, но он так и не ответил, только продолжил меня торопить. Ладно, пошли, тем более, что метель началась.

Пропыхтели через весь овраг, уже почти добрались до склона, и тут Сашка меня остановил. Увидел я, почему, и сердце в пятки ушло. Чёрный снег был теперь и у склона, как будто сдвинулся с места и нас обогнал. Мы прошли вдоль склона, но везде была всё та же странная чернота; до меня начало смутно доходить, что мы влипли. Как выяснилось после десяти минут блуждания, чёрный снег взял нас в кольцо, не оставив нигде свободных проходов. Правда, у самого склона полоса черноты была наиболее узкой, и Сашка решил рискнуть, перешагнув через неё. С грехом пополам это у него получилось, чёрных участков он не задел и начал карабкаться вверх. Только вот склон в этом месте оказался ну очень уж крутым, и Сашка, оступившись, съехал вниз в считанные секунды — прямиком в черноту. Он провалился в неё с головой, и, что любопытно, поверхность снега осталась такой же ровной, как и была до попадания в него. Я не успел осознать, что случилось, как наружу показались руки и голова Сашки. Он что-то истошно орал, пытаясь за что-нибудь ухватиться; лицо его сильно покраснело, будто бы он пробыл под снегом не менее часа, а глаза лезли из орбит. Саше было холодно и больно. Я попытался ухватить его за руку и вытащить, но я был слабый, Саша — тяжёлый, а подходить к черноте не было желания. И тут Сашку что-то потянуло вниз. Он ещё старался сопротивляться, но чёрная масса начала облеплять его тело, руки, лицо; несколько секунд он торчал над поверхностью снега, похожий на уродливую скульптуру из сажи, а потом его резко дёрнуло, и всё кончилось. Остались только я, метель и эта чёрная дрянь, притворявшаяся снегом. Потом я орал, звал на помощь, пока голос не сел и горло не заболело, но никто так и не пришёл. Я потерял счёт времени, рыдая то ли по исчезнувшему Сашке, то ли по себе, которого тоже скоро может съесть это... существо. Рыдал, пока слёзы не кончились, и меня не начало рвать. Чёрный снег с радостью поглотил содержимое моего желудка, но не торопился заняться мной самим; я же пытался засыпать его обычным снегом, коего было в достатке, чтобы можно было перебраться к склону, но чернота с лёгкостью расправлялась с белизной. Не знаю, сколько часов я там пробыл — наверное, не менее четырёх. В конце концов, я почувствовал жуткую усталость. Я забрался на возвышенность, надеясь, что до неё чернота не доберётся, и через несколько минут заснул.

Когда меня разбудили, метель уже кончилась и небо потемнело. Было уже семь часов вечера, когда папа, брат и дядя Гена обнаружили меня, продрогшего, спящим на дне оврага; чёрный снег к этому моменту исчез, так до меня и не добравшись. Приведя меня домой и отпоив чаем, взрослые расспросили меня по поводу случившегося и, конечно же, поинтересовались, где Сашка. Я не стал врать, рассказал всё, как было. Никто из мужчин мне не поверил — они, я полагаю, более склонны были бы поверить в то, что на нас напал маньяк, который утащил Сашку к себе, а меня оставил замерзать. А вот мать Саши, как я заметил, переменилась в лице уже после первого упоминания мной чёрных пятен на снегу. Когда я закончил рассказ, она ушла к себе в комнату и долго плакала; потом, успокоившись, сказала мне, чтобы в овраг я больше не ходил, и что вообще изначально не надо было разрешать нам там кататься. Сашку, конечно, искали всей деревней; как я потом узнал от папы, искали и весной, когда снег сошёл, но тела так и не нашли. Что там тела — даже одежды. Я этому не удивился, так как своими глазами видел, что моего товарища сожрал чёрный снег, и понимал, что с Малышом и деревенским пьяницей случилось то же самое. Мы уехали домой через два дня и больше в эту деревню не возвращались.

Я долгое время не вспоминал о случившемся. Через три года всё наше семейство переехало жить в Москву, а я поступил в новую школу, где проблем с социализацией уже не возникало. Я даже нашёл себе новых друзей и совсем забыл о Сашке, погибшем в снегу. Только вот на днях, возвращаясь домой из института, я углядел недалеко от обочины дороги неестественно чёрную кляксу, блестящую на солнце и совсем неуместно выглядящую на фоне снежной целины. Быть может, в тот день, прикоснувшись к черноте, я как-то отметил самого себя? Не знаю. Но сегодня утром я увидел чёрное пятно у себя под окнами. Слава богу, что мы живём на пятом этаже.

Похоже, пора снова переезжать. И чем дальше, тем лучше.

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

"Поминки по живым". Р. Брэдбери.

[Скрёб-поскрёб]

Несколько дней не смолкал стук и грохот; торговцы доставляли различные металлические детали, которые мистер Чарльз Брейлинг в лихорадочном волнении уносил в свою маленькую мастерскую. Он был смертельно больной, умирающий человек и, терзаемый мучительным кашлем, торопился, судя по всему, собрать свое последнее изобретение.

— Что ты делаешь? — поинтересовался его младший брат, Ричард Брейлинг.

Уже несколько дней он, недовольный, все больше удивляясь, прислушивался к грохоту и теперь сунул голову в дверь мастерской.

— Иди-ка ты подальше и оставь меня в покое, — сказал Чарльз Брейлинг, которому стукнуло семьдесят и у которого почти все время дрожали руки и мокли губы.

Его трясущиеся пальцы сомкнулись на рукоятке, трясущийся молоток слабо стукнул по большой деревянной доске, приколотил к затейливому механизму узкую металлическую ленту, в общем, работа закипела.

Ричард медлил, глядя со злобным прищуром. Братья ненавидели друг друга. Ненависть существовала годами и не уменьшилась и не увеличилась оттого, что Чарли ступил одной ногой в могилу. Если Ричард вообще думал о грядущей смерти брата, то он ей радовался. Но эти судорожные хлопоты его заинтриговали.

— Объясни, по-хорошему прошу. — Ричард не отходил от двери.

— Ну, если тебе приспичило, — сердито бросил Чарльз, прилаживая к стоявшему перед ним ящику какую-то непонятную деталь. — На следующей неделе я умру, а теперь я… сколачиваю для себя гроб!

— Гроб, дорогой братец? Не больно-то это похоже на гроб. Гробы попроще будут. А ну, колись: что ты такое затеял?

— Говорю же, гроб! Не то чтобы обычный… — Старик покопошился дрожащими пальцами в просторном ящике. — Но все же гроб!

— Проще б было купить.

— Такого не купишь! Такие нигде не продаются. Это будет всем гробам гроб.

— Врешь ты все. — Ричард сделал шаг вперед. — В этом ящике добрых двенадцать футов длины. Шесть футов сверх нормального размера!

— Неужто? — Старик тихонько засмеялся.

— И эта прозрачная крышка; слыханное ли дело — гроб с прозрачной крышкой? Зачем трупу прозрачная крышка?

— Не забивай себе голову, — пропел старик. — Ля-ля! — Напевая себе под нос, он снова взялся за молоток.

— Глубокий, ужас просто. — Младший брат повысил голос, перекрикивая стук. — Больше пяти футов в глубину — зачем это нужно!

— Хотел бы я пожить еще немного, чтобы запатентовать этот удивительный гроб, — сказал старик Чарли. — Это было бы благословением для всех бедняков в мире. Подумай, насколько снизились бы расходы на похороны. Хотя ты, конечно, понятия ни о чем не имеешь? Что я за дурак. Но я тебе не расскажу. Если бы такие гробы поставить на поток… вначале они, конечно, будут дорогие… но дело дойдет до массового производства, и, да, это будет внушительная экономия средств.

— Пошел ты к черту! — Младший брат вылетел из мастерской.

Жизнь его была не сахар. У юного Ричарда, человека никчемного, монет в кармане никогда не водилось. Жил он на подачки старшего брата, Чарли, который не стеснялся время от времени его этим попрекать. Многие часы Ричард посвящал своим хобби; он увлеченно громоздил у себя в саду кучи винных бутылок с французскими этикетками. «Мне нравится, как они блестят», — объяснял он часто, сидя и прихлебывая, прихлебывая и сидя. Курить полудолларовую сигару так, чтобы пепел на ее конце долго нарастал, не опадая, — в этом Ричард был рекордсмен, не знавший себе равных во всем округе. Еще он умел держать руку под нужным углом, чтобы заиграли брильянты на пальцах. Но ни вина, ни брильянтов, ни сигар он не покупал — нет, все это были подарки! Он никогда и ничего не покупал сам. Ему все приносили и давали. Даже писчую бумагу, и ту приходилось просить. Так долго побираться у брата, немощного старика, — это было самое настоящее мучение. Все, к чему прикасался Чарли, превращалось в деньги, Ричард же не преуспел ни в чем, на что пытался употребить свой досуг.

А теперь этот старый крот, Чарли, вот-вот отроет новое изобретение; его косточки, как монету в автомат, опустят в землю, а изобретение будет приносить ему новые доходы!

Прошли две недели.

Однажды утром старший брат с трудом вскарабкался по лестнице и утащил содержимое электрического фонографа. В другое утро он совершил налет на теплицу, вотчину садовника. После этого ему доставили посылку от одной компании, торгующей медицинским оборудованием. Под шарканье ног и перешептывания младшему брату оставалось только сидеть и держать неподвижно длинную сигару, чтобы с нее не свалился пепел.

— Мне конец! — крикнул старый Чарли на четырнадцатое утро и упал замертво.

Ричард докурил сигару, сдерживая внутреннее волнение, положил ее на стол (белесый пепельный кончик составил в длину добрых два дюйма — несомненный рекорд) и встал.

Подойдя к окну, он стал наблюдать, как блестят на солнце бутылки от шампанского, похожие на толстых жуков.

Ричард перевел взгляд на верхушку лестницы, где лежал, мирно простершись у перил, дорогой братец Чарли. Потом пошел к телефону и небрежно набрал номер.

— Алло, морг «Зеленая лужайка»? Я звоню из дома Брейлинга. Пришлите, пожалуйста, носилки. Да. Для моего брата Чарли. Да. Спасибо. Спасибо.

Пока санитары укладывали Чарли на носилки, молодой Ричард давал им инструкции.

— Гроб обычный, — говорил он. — Погребальной церемонии не надо. Положите его в сосновый гроб. Ему бы хотелось именно так — как можно проще. До свиданья.

— Ага! — Ричард потер себе руки. — Посмотрим-посмотрим, что за домовину соорудил дорогой братец Чарли. Осмелюсь предположить, он не поймет, что его похоронили не в том гробу.

Он вошел в мастерскую, расположенную в нижнем этаже.

Гроб стоял перед распахнутым окном-дверью, закрытая крышка была полностью отделана, все детали аккуратно пригнаны, как внутреннее устройство швейцарских часов. Гроб был громадный, и покоился он на длинной-длинной подставке, снабженной роликами для маневрирования.

Сквозь стеклянную крышку Ричард увидел внутренность гроба, шести футов длиной. Получается, в голове и в изножье есть трехфутовые полости. Три фута с каждой стороны, закрытые потайными панелями, которые нужно отыскать и так или иначе открыть, а за ними обнаружится… что?

Конечно деньги. Очень похоже на Чарли: утащить свои богатства в могилу, не оставить Ричарду даже цента на бутылку. Старый мерзавец!

Ричард поднял стеклянную крышку и стал ощупывать стенки, но скрытых кнопок не нашел. Имелась лишь маленькая этикетка, прикнопленная к шелковой подбивке. Надпись чернилами на белой бумаге гласила:

«ЭКОНОМИЧНЫЙ ГРОБ БРЕЙЛИНГА

Авторское право зарегистрировано в апреле 1946 г.

Прост в обращении. Вниманию владельцев похоронных бюро, а также предусмотрительных клиентов: гроб пригоден к многократному использованию».

Ричард фыркнул. Кого надеялся Чарли одурачить?

Но на этом надпись не кончалась:

«СПОСОБ ПРИМЕНЕНИЯ: ПРОСТО ПОМЕСТИТЕ ТЕЛО В ГРОБ».

Что за бред собачий. Положить тело в гроб! Ну да! А что же с ним делать еще? Внимательно всмотревшись, он дочитал инструкцию:

«ПРОСТО ПОМЕСТИТЕ ТЕЛО В ГРОБ — И МУЗЫКА ЗАИГРАЕТ».

— Не может же быть… — Ричард уставился на этикетку. — Только не рассказывайте мне, что вся эта возня затеяна ради…

Через открытую дверь мастерской он вышел на мощенную плиткой террасу и кликнул садовника из теплицы:

— Роджерс!

Садовник высунул голову наружу.

— Который сейчас час? — спросил Ричард.

— Двенадцать, сэр, — ответил Роджерс.

— Так вот, в четверть первого ты приходишь сюда и проверяешь, все ли благополучно, Роджерс.

— Слушаю, сэр.

Ричард вернулся в мастерскую.

— Посмотрим… — спокойно проговорил он. Лечь в гроб и испробовать его — какая в том беда? Он заметил по обе стороны вентиляционные отверстия. Даже если закрыть крышку, там будет воздух. А вскоре и Роджерс зайдет. ПРОСТО ПОМЕСТИТЕ ТЕЛО В ГРОБ — И МУЗЫКА ЗАИГРАЕТ. В самом деле, что за наивность со стороны Чарли! Ричард ступил в гроб.

Он почувствовал себя так, словно влезает в ванну. И на него, голого, кто-то смотрит. Он поставил в гроб начищенную туфлю, согнул колено, устроил ногу поудобней, проговорил несколько слов, ни к кому в частности не обращаясь, потом втянул внутрь другое колено, ногу и робко согнулся, словно боялся, что вода окажется не той температуры. Поерзав и тихо хихикнув, он лег и ради забавы представил себя покойником: собравшиеся проливают слезы, дымят свечи, весь мир замер из-за его кончины. Он расслабил мышцы лица, прикрыл глаза, пряча смех за сжатыми, подрагивающими губами. Сложил руки и стал внушать себе, что они восковые и ледяные.

Вжж. Щелк! В стенке гроба послышался шорох. Вжик!

Крышка над ним захлопнулась!

Если бы сейчас кто-нибудь вошел в комнату, он решил бы, что где-то в чулане беснуется сумасшедший: стучит, лягается и орет что-то нечленораздельное! Скачет туда-сюда. Колотится в стены туловищем и кулаками. Судорожно дышит, испуганно вскрикивает. Шуршит словно бы бумагой, свистит пронзительно, как много дудок разом. За криком, поистине душераздирающим, наступила тишина.

Ричард Брейлинг лежал в гробу и успокаивался. Он расслабил мускулы. Потихоньку захихикал. Пахло в гробу не то чтобы неприятно. Через отверстия поступало более чем достаточно воздуха, существованию ничто не угрожало. Что требуется, это не лягаться и не орать, а всего лишь легонько толкнуть вверх, и крышка откроется. Спокойствие. Он согнул руки.

Крышка была заперта.

Ладно, это тоже не опасно. Через пару минут явится Роджерс. Бояться нечего.

Заиграла музыка.

Источник звука находился где-то в головах гроба. Это была зеленая музыка. Органная музыка, очень медленная и печальная, близкая готическим аркам и длинным черным свечам. Она пахла землей и шепотами. Отзывалась высоко в каменных стенах. Она была такая гнетущая, что хотелось плакать. Это была музыка комнатных растений и ало-голубых витражных окон. Это было закатное солнце и холодный ветер. Это был рассвет, с одним лишь туманом и отдаленным плачем сирены, что сигналит в тумане кораблям.

— Чарли, Чарли, Чарли, а ты старый дурень! Так вот он какой, твой диковинный гроб! — От смеха на глазах у Ричарда выступили слезы. Гроб, самостоятельно исполняющий погребальную мелодию, только и всего. — Фу-ты ну-ты!

Он лежал и внимательно слушал, все равно приходилось ждать, пока явится Роджерс и освободит его. Глаза Ричарда бесцельно блуждали, пальцы легонько отбивали ритм по шелковым подушкам. Он небрежно скрестил ноги. Через стеклянную крышку он видел, как плясали пылинки в солнечных лучах, лившихся в окно-дверь. День стоял ясный.

Началась проповедь.

Органная музыка стихла, и чей-то благостный голос произнес:

— Мы собрались здесь все вместе, люди, знавшие и любившие покойного, дабы отдать ему дань уважения и заслуженных…

— Чарли, чтоб тебя, да это твой голос! — Ричард пришел в восторг. — Автоматизированные похороны, ей-ей. Органная музыка, надгробное слово. И произносит его сам Чарли!

Мягкий голос продолжал:

— Мы, знавшие его и любившие, опечалены кончиной…

— Что это?

Ричард испуганно привстал. Он не верил собственным ушам. Повторил про себя услышанное: «Мы, знавшие его и любившие, опечалены кончиной Ричарда Брейлинга».

Именно это и было сказано.

— Ричард Брейлинг, — проговорил человек в гробу.

— Но ведь Ричард Брейлинг — это я.

Оговорка, понятное дело. Оговорка, только и всего. Чарли хотел сказать — «Чарльза Брейлинга». Верно. Да. Конечно. Да. Верно. Да. Понятное дело. Да.

— Ричард был прекрасным человеком, — продолжал голос. — Подобных мы больше не встретим.

— Опять мое имя!

Ричард беспокойно зашевелился в гробу.

Ну где же застрял Роджерс?

Имя прозвучало дважды — едва ли это ошибка. Ричард Брейлинг. Ричард Брейлинг. Мы собрались здесь. Нам будет недоставать… Мы скорбим. Прекрасным человеком. Подобных мы больше не встретим. Мы собрались здесь. Усопший. Ричард Брейлинг. Ричард Брейлинг.

Вжж-ж. Щелк!

Цветы! Их выпрыгнуло из-за гроба, на потайных пружинах, целых шесть дюжин — ярко-голубых, красных, желтых, ослепительных, как солнце!

Гроб наполнился нежным запахом свежесрезанных цветов. Цветы легонько покачивались перед его изумленным взглядом, неслышно стукались о стеклянную крышку. Они выскакивали новые и новые, пока гроб не затопило лепестками, красками, нежными запахами. Гардении, георгины, нарциссы, трепещущие, горящие.

— Роджерс!

— …Ричард Брейлинг был знатоком роскоши…

Музыка вдали вздыхала то громче, то тише.

— Ричард Брейлинг вкушал жизнь, как вкушают аромат редкостного вина, поднося его к губам…

Сбоку раскрылась со щелчком небольшая дверка. Оттуда выскочила стремительная металлическая рука. Ричарду в грудь вонзилась игла, но не очень глубоко. Он вскрикнул. Не успев схватить иглу, он получил инъекцию цветной жидкости. Игла спряталась в нишу, дверка захлопнулась.

— Роджерс!

Тело немело. Внезапно он осознал, что не способен шевельнуть рукой, пальцем, повернуть голову. Ноги были холодные и бессильные.

— Ричард Брейлинг любил все красивое. Музыку, цветы, — говорил голос.

— Роджерс!

Но позвать вслух на этот раз не удалось. Он смог только подумать. Его язык был скован анестетиком.

Открылась еще одна дверца. Показалась стальная рука с держателем. Левое запястье Ричарда пронзила огромная сосущая игла.

Она стала откачивать кровь.

Где-то жужжал насосик.

— …Нам будет не хватать Ричарда Брейлинга…

Орган всхлипнул и забормотал.

На Ричарда смотрели сверху цветы, наклоняя головки с яркими лепестками.

Из потайных ниш поднялись шесть тонких черных свечей и встали позади цветов, горя мигающим пламенем.

Включился второй насос. Пока слева вытекала кровь, в правое запястье воткнулась игла, и насос начал накачивать в Ричарда формальдегид.

Уф… пауза, уф… пауза, уф… пауза, уф… пауза.

Гроб задвигался.

Застучал и захлопал моторчик. Стены мастерской поехали прочь. Колесики гроба завертелись. Нести его не требовалось. Цветы тихонько соскользнули с крышки на террасу, под чистое голубое небо.

Уф… пауза, уф… пауза.

— …Будет не хватать Ричарда Брейлинга…

Нежная тихая музыка.

Уф… пауза.

— Ах, жизни таинство благое мне… — Пение.

— Брейлинг, гурман…

— Ах, тайну сущего я наконец…

Глядит, глядит слепыми глазами, уголками глаз на маленькую этикетку: Экономичный гроб Брейлинга…

СПОСОБ ПРИМЕНЕНИЯ: ПРОСТО ПОМЕСТИТЕ ТЕЛО В ГРОБ — И МУЗЫКА ЗАИГРАЕТ.

Над головой проплыло дерево. Гроб легко прокатился по саду, за кустами, неся с собой голос и музыку.

— Настало время предать земле то, что было в нем бренного…

По сторонам гроба выскочили блестящие лопаточки.

Начали рыть.

Ричард видел, как они отбрасывали землю. Гроб опустился. Дернулся. Опустился. Заработали лопатки. Дернулся. Опустился. Заработали лопатки. И так снова и снова.

Ух, пауза, ух, пауза. Уф, пауза, ух, уф, пауза.

— Прах к праху, персть к персти…

Цветы затряслись. Гроб был глубоко. Музыка играла.

Последним, что видел Ричард Брейлинг, были руки-лопатки Экономичного гроба Брейлинга: они взметнулись кверху и потянули за собой дыру.

— Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг, Ричард Брейлинг…

Запись остановилась.

Возражать было некому. Никто не слушал.

@темы: рассказы, классика, предметы и вещи, не своё

---

Сон, который будет длиться всю жизнь

[Скрёб-поскрёб]

Будильник прозвенел в 19:30, что означало — пора идти домой. Зная себя, я уже давно взял привычку ставить будильник за полчаса до конца рабочего дня. Дело в том, что я мог совсем забыть о том, что нахожусь на работе, и утонуть в бумажных кипах офисной рутины. Привычка с детства: взялся — доделай, не можешь — не берись. Эта привычка давно выходила мне боком, и на помощь мне пришел будильник на телефоне, который постоянно напоминал мне, что, помимо долга на работе, на свете есть как минимум кровать.

Как оказалось, будильник — вполне хорошая вещь. Он способен не только вызволить тебя с работы, но и напомнить, допустим, что нужно принимать таблетки, которые врач выписал во благо моему сну. Бессонница мучила меня, когда я был ещё дошколенком. Врачи говорили, что это с психикой не в порядке, целители говорили, что порча на мне еще с момента рождения, нашлась даже такая, которая сказала, что это дар божий. Меня все эти выводы никак не волновали, иногда после нескольких дней без сна я был готов на любые меры, лишь бы погрузиться в сладкий и беззаботный сон.

Сегодня был второй день без сна. Обычно больше двух дней я не мог продержаться, руки начинали трястись, терялась бдительность, сложно было сосредоточиться. Мой график состоял из восьми часов сна раз в два дня. Все-таки, когда организм истощался, бессонница отходила на второй план, и я засыпал. Снов никогда не видел, наверное, от сильной усталости. И несмотря на все обстоятельства, я спал чутко, часто просыпался во время сна с ощущением взгляда на себе.

Сделав все домашние дела, я улегся в огромную мягкую постель с ортопедическим матрасом. Все условия для хорошего сна. Прошло минут десять, и сон начал овладевать мной, словно капля чернил в стакане с чистой водой. Тело полностью расслабилось, почувствовалось легкое наслаждение. Однако мой мозг продолжал работать, мысли постоянно лезли в голову, я понимал, что не усну с кучей рассуждений внутри себя. Старался заставить себя не думать, но это не так просто, как кажется. Ты думаешь о том, чтобы не думать, в итоге мозг все равно не разгружается. Борясь с самим собой, я и не заметил, как уснул.

Но, к моему сожалению, я проснулся примерно часа через три. Часы показывали без пятнадцати четыре. Я заметил, что ужасно вспотел, одеяло лежало на полу, и меня жутко знобило. Отправился на кухню попить воды и, если есть, съесть таблетки. Спать уже не хотелось, но надо было. Еще целых пять часов до рабочего дня, нельзя было просто так терять драгоценные часы сна. Часы в спальне также показывали 3:45. Сломались, подумал я и решил свериться с часами на телефоне. Телефон показывал то же самое, да еще и не реагировал на мои запросы.

Кровать моя стоит посередине комнаты, она довольно большая, занимает 60 процентов пространства, высотой примерно по колено. С левой стороны стоит небольшой торшер, с другой — журнальный столик с часами и небольшой стопкой книг. Послышались непонятные звуки за кроватью. Так как она была высокая, за ней легко можно было спрятаться, улёгшись на пол. Звуки шли прерывистые, их можно было различить. Как дыхание — точнее, быстрое и жадное дыхание, словно человек, который тонет и при каждой возможности хватает воздух полной грудью.

Я резко присел, чтобы не выдавать свое присутствие, и начал медленно приближаться к кровати. Для того, чтобы разглядеть что там, мне было достаточно высунуть голову из-за угла кровати, но страх меня останавливал. Жуть пронзила меня с ног до головы, сердце билось с такой силой, что пульсация от ударов разрывала мою грудь. Я очень медленно открывал угол обзора для себя, медленно передвигаясь вперед. От увиденного я вскрикнул и отпрянул назад. Секунду подумав, я взглянул еще раз. Я просто не верил своим глазам.

На полу лежал я. Не успел я просто-напросто сообразить, что случилось, как меня отвлек шум на кухне. Я повернул голову в сторону выхода из комнаты и увидел человека, который держит девушку за волосы. Его было невозможно разглядеть, это был даже не человек, а силуэт человека, он излучал некий черный дымок, который растворялся в воздухе. У него не было лица, просто абсолютно черная форма, будто из черной бумаги вырезали человеческий силуэт. Девушка по виду была мертва, вся грязная и в разорванной одежде. Я наконец вышел из оцепенения и побежал к журнальному столику. В моем столике был потайной отдел — его очень сложно заметить, поэтому я всегда хранил там деньги и пистолет, который достался мне от отца. Столик в форме угла, а отдел находится в месте, которое прижимается к стенке. У меня просто не было времени нежно отодвигать его; я со всего маху опрокинул стол и снял фальшивую перегородку, достал пистолет и... Была бы другая ситуация я бы рассмеялся — в нем не было патронов. Я начал ругать самого себя, но меня остановил глухой звук, который нарастал. Он доносился со всех сторон и становился более четким, более громким. Я просто не мог выдержать всего этого и начал кричать, что есть силы, но звук был настолько силен, что я не слышал самого себя...

Проснулся я на полу. Как оказалось, этот оглушительно громкий звук — будильник. Я лежал на том месте, где видел себя во сне. Медленно поднявшись, я осмотрелся и пришел в ужас. Мой журнальный столик был опрокинут и лежал в том же положении, как это было во сне, даже перегородка валялась на полу там, куда я ее кинул. Тут же в голову влетела мысль о кухне. Там никого не оказалось, только на столе стоял стакан с водой, из которого я пил ночью. Несмотря на то, что я спал около девяти часов, что для меня уже много, я по-прежнему хотел спать. Решил обдумать все произошедшее за чашкой кофе.

На работу решил не идти, позвонил коллеге и попросил «прикрыть» меня по незамысловатой причине — заболел. Я заметил, что что-то поменялось вокруг. Не мог объяснить, что именно — это можно сравнить с человеком, который всю жизнь ходил с минусовым зрением и в один день купил очки. С каждой минутой спать хотелось все сильнее. Сонливость и усталость овладевали мной. Я решил не поддаваться сну хотя бы потому, что боялся спать, и, взяв с собой немного денег, пошел на улицу.

На улице было тепло, легкий ветерок шевелил листья деревьев у подъезда. Дети бегали и смеялись, на лавочке сидели знакомые соседи и со смехом что-то обсуждали. Вся обстановка вдохновляла радостью. Казалось, что уже ничего мне не грозит, да и сон как рукой сняло. Я направился в магазин, по пути здороваясь со знакомыми. Возле магазина стоял маленький мальчик с очень выразительными глазами. Я с улыбкой подошел к нему.

— Мальчик, а ты чего один? — сказал я, присев на одно колено. Он посмотрел на меня своими огромными глазами и произнес:

— Ты должен спасти ее, пока не поздно, — и резко закрыл себе рот обеими руками, будто сказал что-то лишнее. В его глазах читался ужас и смятение, однако он продолжал стоять и смотреть на меня. Улыбка с моего лица тут же пропала, я начал оборачиваться и спрашивать у людей, чей это мальчик. Но ожидаемой реакции от них не последовало — некоторые, смотря на меня, смеялись, другие смотрели, как на дурака, один даже стал снимать меня на телефон. Все это застало меня врасплох, все настроение сразу пропало, появилась некая обида, и я пошел домой, так и оставив этого мальчика стоять на месте. Направляясь домой, я смотрел на людей и видел в них угрозу — она была у них в глазах, в их ехидных улыбках. Все это давило на меня, и я ускорил шаг. Дома я долго думал над словами мальчика, вспоминал свой сон, вспоминал ту девушку. Она была довольно симпатичная, несмотря на грязную одежду и мертвые глаза. Постепенно погружаясь в мысли, я даже не заметил, как начал засыпать.

Я вспомнил, что спать нельзя, и резко вскочил с кровати, но обернувшись, увидел на ней себя же. Это очень странно — наблюдать за собой со стороны. Я попытался разбудить себя, но мои руки проходили сквозь меня, спящего, иногда даже я чувствовал боль на лице, когда пытался бить себя по щекам. Смирившись с тем, что у меня ничего не выйдет, я отпрянул назад и начал думать.

Разбудить меня может только будильник. Я взглянул на часы — они показывали 12:32. Следующий раз будильник прозвенит примерно через полтора часа, возможно, даже раньше, поскольку во сне, насколько я знаю, все происходит быстрее. Первым делом надо найти патроны от пистолета до того, как придет этот черный силуэт. Я побежал в кладовку и начал искать коробку из-под сахара — именно в нее я положил все пули, чтобы их не нашли дети моей сестры, когда они жили у меня несколько дней. Зарядив пистолет, я пошел в спальню и стал ждать.

Не прошло и десяти минут, как я услышал крик девушки, доносившийся из подъезда. Ее крик был настолько жалобным, что я не мог сидеть и слушать. Сняв пистолет с предохранителя, я ринулся к выходу из квартиры. Посмотрев в глазок, я увидел, как на лестничной площадке огромный черный силуэт держал одной рукой девушку за горло, а она хрипела и смотрела на меня сквозь глазок. Не раздумывая, я открыл дверь и выстрелил в него два раза. Звук от выстрелов оглушил меня, но я не сводил с него глаз. Я смотрел, как он падает и стонет, а девушка начала кричать и пустилась прочь вниз по лестнице. Я хотел побежать за ней, но увидел, что снизу поднимаются еще несколько таких существ. Это меня остановило, и я вернулся в квартиру, заперев за собой дверь.

«У меня получилось», — подумал я и направился в спальню проверить, все ли там нормально. Не успел я зайти в комнату, как у меня в кармане зажужжал телефон. «Ведь он должен разбудить меня, почему он у меня в кармане?» — пронеслось у меня в голове. Я зашел в спальню, но меня там не было — я не лежал на кровати, как это было до этого. В дверь начали сильно тарабанить. Я знал, что это «они» — пришли отомстить мне за своего товарища. Я побежал в туалет и заперся там, ожидая незваных гостей с пистолетом в руке.

Проснулся я, сидя на унитазе. Пистолет лежал на полу — видимо, выпал из руки, пока я спал. Во мне появилась уверенность, что все позади: «они» могут достать меня только во сне, сейчас мне ничего не грозит. Немного походив по квартире, я окончательно успокоился и начал готовить себе обед.

Меня прервал стук в дверь. За порогом стоял полицейский и просил открыть дверь для беседы. Как только я открыл, из ниоткуда появились еще несколько человек в форме и скрутили меня. Пока была открыта дверь, я заметил труп мужчины на лестничной площадке именно на том месте, где лежал труп темного силуэта. Мне было плевать на то, что на меня цепляли наручники — я не мог оторвать взгляд от него.

— Я пытался спасти девушку! Он душил ее! — кричал я в свое оправдание, на что полицейские только переглядывались между собой:

— Девушки там не было, там была только девятилетняя дочь, отца которой ты убил у нее на глазах.

Я взялся за голову и старался проснуться. Этого просто не могло быть. Я был уверен, что нахожусь во сне.

— Жалоба на тебя поступила еще до этого, но мы, к огромному сожалению, не обратили на это внимания, — сказал один из полицейских.

— Какая жалоба? — спросил я со слезами на глазах.

— Соседка твоя позвонила и сказала, что ты с мусорным баком возле магазина разговаривал, а потом на прохожих кричал, грозился выколоть им глаза и все в том же духе. А наш диспетчер сказал ей, что она не по адресу звонит. А сейчас ты можешь позвонить своему адвокату...

@темы: сновидения, безумие, рассказы, не своё

---

"Король эльфов". Д. Конолли.

[Скрёб-поскрёб]

Как мне начать эту историю? «Давным-давно», возможно, но так будет неправильно. Получится сказка про дальние земли и далекие времена, но это не такой рассказ. Совсем не такой.
Лучше начать этот рассказ так, как я помню. Все-таки, это мой рассказ, было со мной, случилось со мной. Сейчас я уже старик, но еще не выжил из ума. Я по-прежнему запираю дверь и закрываю окна. Я присматриваюсь к теням пред тем как лечь спать и выпускаю собак бродить по дому, ведь они почуют, если он придет, и я буду готов. Стены из камня и мы оставляем факелы гореть. Ножи всегда под рукой, но огня он боится больше всего. Он не сможет забрать никого. Он не украдет ребенка из моего дома.
Мой отец был не таким осторожным. Он знал истории о древних чудовищах, и рассказывал мне, когда я был мальчиком, рассказывал о Песочном Человеке, который вырывает глаза у тех детей, которые не спят по ночам, он рассказывал о Бабе-Яге, колдунье на колеснице из старых костей, с детскими черепами в руках, он рассказывал о морском чудовище Сцилле, которая топит суда, пожирает моряков и не может насытиться.
Но он никогда не рассказывал о короле эльфов. Мой отец только говорил, чтобы я не ходил в лес один, и не выходил из дома после полуночи. В лесу есть волки и кое-кто хуже волков.
Есть миф, и есть реальность. Мы рассказываем и прячем. Мы творим чудовищ и надеемся, что уроки в обертке их историй помогут нам в жизни. Мы даем старые имена своим страхам и надеемся, что в реальности не бывает ничего страшней наших выдумок.
Мы лжем нашим детям, чтобы защитить их, и ложь открывает двери для великой беды.
Моя семья жила в небольшом доме в северном конце нашей деревушки, на окраине леса. Ночью луна освещала деревья, превращая их в серебряные шпили, будто на куполах церквей. А за лесом были высокие горы, великие города, и озера, большие, как океан, где человек стоит на одном берегу и не видит другого берега. И я мечтал пройти через лес и увидеть все это. И лес давал мне убежище от мира взрослых, кокон из листвы и ветвей, где я мог спрятаться, ведь дети любят такие темные места.
Иногда я сидел на подоконнике в своей спальне и слушал ночной лес. Я научился слышать уханье сов, шелест крыльев летучих мышей, шорох и писк маленьких зверьков, которые ищут, что бы съесть и как бы самим уцелеть. И я засыпал под эти звуки. Это был мой мир, и все в нем было знакомо мне.
Но я помню одну ночь, когда все в лесу замерло, и я чувствовал, что в лесу кто-то ищет, охотится. Волк завыл, и в его голосе слышались дрожь и страх. Вой перешел в визг и оборвался. И ветер пошевелил мои занавески, будто лес выдохнул.
Казалось, что мы жили на самом краю цивилизации и всегда за нами стоял дикий лес. Когда мы играли в школьном дворе, наши вопли зависали в воздухе, засасывались в чащу, метались между деревьев, сходя на нет, уходя в ничто. Но среди деревьев сидело нечто, и оно срывало наши голоса из воздуха, как яблоко с ветки, и пожирало нас в своих мечтах.
Снег только припорошил землю, было самое начало зимы, когда я впервые увидел его. Мы играли в поле возле церкви, гоняли красный кожаный мяч, который был ярким, как кровь на белой земле. Подул внезапный ветер и отнес наш мяч в заросли ольхи в лесу, довольно далеко от нас. Не рассуждая, я пошел за мячом.
Как только я миновал старую высокую ель, воздух похолодел, а голоса моих товарищей стали не слышны. Клубки мха свисали со стволов, почти касаясь земли. Я увидел дохлую птицу на земле, мох почти касался ее, а желтые споры из каких-то грибов замерзли над ней облачком. Кровь на клюве, плотно закрытые глаза, боль будет для нее вечностью.
Я углубился в лес, мои следы оставались на земле, как потерянные души. Я раздвинул заросли ольхи и в это время ветер заговорил со мной.
«Мальчик. Иди ко мне, мальчик».
Я оглянулся — никого не было.
Голос зазвучал опять, и в тенях передо мной появился силуэт. Сначала я принял его за тонкую черную ветку, обвитую паутиной, но силуэт поманил меня пальцем. Странное желание исходило от него, и я почувствовал себя испачканным и грязным.
«Мальчик. Прелестный мальчик. Нежный мальчик. Подойди, обними меня»
Я схватил мяч, попятился, но моя нога запуталась в одном из извилистых корней под снегом. Я грохнулся навзничь и нить коснулась моего лица: осенняя паутина, крепкая и липкая, прицепилась к волосам и постаралась обвиться вокруг пальцев, когда я ее стряхнул. Потом упала вторая нить, и третья, тяжелые, как веревки в рыбацкой сети. Тусклый свет пролился среди деревьев, и в воздухе зависли тысячи нитей. Они исходили из теней, где стоял серый силуэт, он развоплощался, окутывая меня. Я зашевелился, открыл рот, чтобы закричать, но нити быстро набились в рот, удержали язык, отобрали речь. Силуэт приближался, серебряная паутина прокладывала ему путь и сеть на мне затягивалась.
Из последних сил я отполз назад, разрывая нити о корни, выпутываясь из сети. Я продрался через деревья, ветки царапали мне лицо, снег набился в ботинки, и я по-прежнему держал мяч в руках. Я убегал и снова слышал голос:
«Мальчик. Прелестный мальчик»
И я знал, что он хочет меня и не отступится.
В ту ночь я не мог уснуть. Я вспоминал сеть, и голос из тьмы леса, и глаза не могли закрыться. Я переворачивался и ворочался, но не мог найти удобной позы. Несмотря на холод, комната была невыносимо теплой, и я, сбросив простыню, лежал голым на кровати.
Но все же мне удалось задремать, потому что что-то заставило меня открыть глаза. Свет в комнате стал другим. Тени стояли в тех углах, где их раньше не было. Тени извивались, но деревья за окном не двигались и занавески висели спокойно.
И я услышал голос. Низкий и тихий, как шелест сухой, мертвой листвы.
«Мальчик»
Я подскочил, сел, потянулся за простыней. Но ее не было. Я огляделся и увидел простыню под подоконником. Я не мог забросить ее туда, как бы не ворочался.
— Мальчик. Иди ко мне, мальчик.
В одном из углов проявился силуэт. Сначала — почти бесформенный, как старое гниющее одеяло с кусками паутины на нем. Лунный свет проявил складки выцветшей морщинистой кожи, свисавшей с его рук-веток старой корой. Плющ увивал его конечности, придал перепонки кривым пальцам, которые манили меня из теней. Вместо лица были мертвые листья и тьма, в которой был рот с мелкими белыми зубами.
— Нет,— ответил я, сжавшись в комок, стараясь стать как можно меньшим, и ничего не показать ему. — Нет. Уходи.
В его пальцах блеснуло что-то овальное. Зеркальце в резной рамке, с драконами по краям.
— Смотри, мальчик, это подарок для тебя, если ты позволишь обнять себя.
Зеркальце было повернуто ко мне, и на несколько секунд я увидел свое отражение в нем. И я был не один. Множество перепуганных лиц окружали меня, ручки били по стеклу, пытаясь вырваться. И среди потерянных я увидел и себя.
— Пожалуйста, уйди.
Я пытался не заплакать, но мои щеки горели, а в глазах плыло. Силуэт зашипел, и я почувствовал запах — густую вонь стоячей воды, гнилых листьев. И еще один запах скользил между ними, как змея по земле — сладкий запах ольхи.
Тощая рука опять зашевелилась, теперь в его пальцах танцевала марионетка, искусно сделанный младенец. Очень искусно сделанный младенец, совсем как настоящий, или как гомункулус в лунном свете. Но я не видел веревочек, которыми управляется марионетка, ни суставов на ручках и ножках. Тощая рука вытянулась, и я ойкнул от ужаса, рассмотрев игрушку.
Не игрушка. Мертвый младенец с немигающим взглядом и темными спутанными волосами. Силуэт держал его за голову и нажимал разные места на черепе, и мертвое тело шевелило ручками и ножками в подобии жизни.
— Прелестная игрушка для прелестного мальчика.
Я попытался закричать, но его пальцы ухватили меня за язык. И у его пальцев был вкус смерти. Рука мелькнула. Младенец исчез.
— Ты знаешь меня, мальчик?
Я мотнул головой. Может, это сон? Только во снах ты не можешь закричать. Только во снах простыня может улететь. Только во снах существо, воняющее стоячей водой и гнилой листвой, может заставлять танцевать мертвого младенца.
— Я король эльфов. Я всегда был, я всегда буду. Я беру то, что я желаю. Ты не откажешь мне? Пойдем, я дам тебе сокровища, игрушки, сладости. Я буду звать тебя «возлюбленный мой» до твоей смерти.
Из тьмы его лица вылетели две черные бабочки, как маленькие плакальщицы. Рот широко открылся, и ко мне потянулись кривые пальцы. И желание исходило из его голоса.
Король эльфов приблизился и я увидел его. Мантия из человеческой кожи почти касалась пола, а вместо горностая была оторочена скальпами. Светлые волосы, темные волосы, рыжие волосы переходили друг в друга, как осенние листья. Под мантией на нем была серебряная кираса, украшенная гравировкой множества голых тел, сплетенных между собой, и нельзя было понять, где кончается один человек и начинается другой. Корона из костей была на нем, детские пальцы, скрепленные золотой проволокой, манили меня к себе. Но лица не было, только рот с острыми белыми зубами, голод, ставший плотью.
Собрав всю силу воли, я вскочил с кровати и рванулся к двери. Позади меня послышался шелест листвы и скрип ветвей. Я повернул дверную ручку, но она предательски заскользила в моих ладонях. Я повернул еще раз, и еще. Вонь гнилой листвы становилась все сильнее. Я взвизгнул от ужаса, ручка провернулась, мои ноги стояли в коридоре и ветви впились в спину. Я вырвался и успел захлопнуть дверь.
Я мог бы побежать к отцу, но инстинктивно добежал до камина в гостинной и раздул огонь. Я взял длинную ветку из дров возле камина, обмотал ее смоченной в масле из лампы тряпкой и зажег факел. Потом я завернулся в коврик, взял факел и, тихо ступая босыми ногами по каменному полу, вернулся в свою комнату. Я прислушался, перед тем, как медленно открыть дверь.
Комната была пуста. Тени были от моего факела. В том углу, где стоял король эльфов, — старая паутина и дохлые мухи. За открытым окном стоял тихий лес. Я попытался закрыть раму и дернулся от боли в спине. В осколке зеркала над моим умывальным тазом были видны четыре длинных царапины на спине.
Крик. Не мой. Из комнаты, где спали мои мать и отец. Я пошел на звук.
В свете факела я увидел моего отца возле открытого окна, и мать, стоящую на коленях возле колыбельки с моим младшим братом. Колыбель была пуста, пеленки разбросаны по полу, и в комнате стояла вонь стоячей воды и гнилой листвы.
Моя мать плакала и плакала, пока ее душа не разлучилась с телом. Горе окутывало отца, как туман. Я не мог признаться им, что отказал королю эльфов, и он в ответ забрал брата. Я нес вину в себе и поклялся, что он не тронет никого под моей крышей.
Теперь я закрываю окна, запираю дверь и выпускаю собак бродить по дому. Комнаты моих детей не закрываются, и я днем, или ночью, могу добежать на помощь к ним. И я предупреждаю их — если ночью ветви стучат в окно — зовите меня и никогда не открывайте окно сами. И если на ветке дерева что-то блестит — никогда не протягивайте за ним рук. И если они слышат голос, который обещает сладости в награду за объятья — бегите и никогда не оглядывайтесь.
И я рассказываю им у камина о Песочном Человеке, который вырывает глаза у тех детей, которые не спят по ночам, о Бабе-Яге, колдунье на колеснице из старых костей, с детскими черепами в руках, о морском чудовище Сцилле, которая топит суда, пожирает моряков и не может насытиться.
И я рассказываю им о короле эльфов, с тихим шелестящим голосом, руками, увитыми плющом, и о его подарках, чтобы сбить с толку. О его склонностях и желаниях, которые гораздо хуже того, что можно себе представить.
Он не тронет моих детей.

@темы: рассказы, классика, сущности, не своё

---

"Игрушка для Джульетты", Р. Блох, Х. Эллиссон

[Скрёб-поскрёб]

Джульетта вошла в свою спальню, улыбнулась, и тысяча Джульетт улыбнулись ей в ответ. Потому что все стены были зеркальными; даже потолок отражал ее образ.

Со всех сторон на нее глядело очаровательное лицо, обрамленное золотыми кудрями. Лицо ребенка, лицо ангела. Разительный контраст зрелому телу в легкой накидке.

Но Джульетта улыбалась не беспричинно. Она улыбалась, потому что знала: вернулся Дедушка и привез ей новую игрушку. Надо приготовиться.

Джульетта повернула кольцо на пальце, и зеркала померкли. Еще один поворот полностью затемнил бы комнату. Поворот в обратную сторону — и зеркала засияют слепящим светом. Каприз — но в том-то и секрет жизни. Выбирай удовольствие.

А что ей доставит удовольствие сегодня ночью?

Джульетта подошла к стене, взмахнула рукой, и одна из зеркальных панелей отъехала в сторону, открывая нишу, похожую на гроб, с приспособлениями для выкручивания пальцев и специальными «сандалиями».

Мгновение она колебалась; в эту игру она не играла давно. Ладно, как-нибудь в другой раз… Джульетта повела рукой, и стена вернулась на место.

Джульетта проходила мимо ряда панелей и воскрешала в памяти, что скрывается за каждым зеркалом. Вот обычная камера пыток, вот кнуты из колючей проволоки, вот набор костедробилок. Вот анатомический стол с причудливыми инструментами. За другой панелью — электрические провода, которые вызывают у человека ужасные гримасы и судороги, не говоря уже о криках. Хотя крики не проникали за пределы звукоизолированной комнаты.

Джульетта подошла к боковой стене и снова взмахнула рукой. Покорное зеркало скользнуло в сторону, открывая взгляду почти забытую игру, один из самых первых подарков Дедушки. Как он ее называл? Железная Нюрнбергская Дева, вот как — с заостренными стальными пиками под колпаком. Человек заковывается внутри, вращается штурвальчик, смыкающий половинки фигуры (только очень медленно), и иглы впиваются в запястья и локти, в ступни и колени, в живот и глаза. Надо лишь держать себя в руках и не поворачивать штурвальчик чересчур быстро, иначе можно испортить всю забаву.

Впервые Дедушка показал, как работает Дева, когда привез настоящую живую игрушку. А потом показал Джульетте все. Дедушка научил ее всему, что она знала, потому что был очень мудр. Даже ее имя — Джульетта — он вычитал в какой-то старинной книге философа де Сада.

Книги, как и игрушки, Дедушка привозил из Прошлого. Только он мог проникать в Прошлое, потому что у него одного была Машина. Когда Дедушка садился за пульт управления, она мутнела и исчезала. Сама Машина, вернее, ее матрица, оставалась в фиксированной точке пространства-времени, объяснял Дедушка, но каждый, кто оказывался внутри ее границ — а она была размером с небольшую комнату, — перемещался в Прошлое. Конечно, путешественники во времени невидимы, но это только преимущество.

Дедушка привозил множество интересных вещей из самых легендарных мест: из великой Александрийской библиотеки, из Кремля, Ватикана, Форт-Нокса… из древнейших хранилищ знаний и богатств. Ему нравилось ездить в то Прошлое, в период, предшествующий эре роботов и термоядерных войн, и коллекционировать сувениры. Книги, драгоценности… Никчемный хлам, разумеется, но Дедушка был романтиком и обожал старые времена.

Конечно, Машину изобрел не он. На самом деле ее создал отец Джульетты, а Дедушке она досталась после его смерти. Джульетта подозревала, что Дедушка-то и убил ее родителей. Впрочем, это не имело значения. Дедушка всегда был очень добр к ней; кроме того, скоро он умрет, и тогда она сама будет владеть Машиной.

Они часто шутили по этому поводу.

— Я воспитал чудовище, — говорил он. — Когда-нибудь ты уничтожишь меня. После этого тебе останется уничтожить целый мир — или его руины.

— Ты боишься? — дразнила Джульетта.

— Нет. Это моя мечта: полное и всеобщее уничтожение, конец стерильному упадку. Можешь ли ты представить себе, что некогда на этой планете жили три миллиарда людей? А теперь едва ли три тысячи! Три тысячи — запертых в Куполах, не смеющих выйти наружу, вечных узников, расплачивающихся за грехи отцов. Человечество вымирает; ты просто приблизишь финал.

— Разве мы не можем остаться в другом времени?

— В каком? Никто из нас не мог бы выжить в иных, примитивных условиях… Нет, надо радоваться тому, что есть, наслаждаться моментом. Мое удовольствие — быть единственным обладателем Машины. А твое, Джульетта?

Он знал, в чем ее удовольствие.

Свою первую игрушку, маленького мальчика, Джульетта убила в одиннадцать лет. Игрушка была особым подарком от Дедушки для элементарной секс-игры. Но она не захотела действовать, и Джульетта, разозлясь, забила ее железным прутом. Тогда Дедушка привез ей игрушку постарше, темнокожую. Та действовала просто здорово, однако в конце концов Джульетта устала и взяла нож.

Так она открыла для себя новые источники наслаждений. Конечно, Дедушка об этом знал. Он в высшей степени одобрил ее забавы и с тех пор постоянно привозил ей из Прошлого игры, которые она держала за зеркалами в спальне, и объекты для экспериментов.

Самым волнующим был момент предвкушения. Какой окажется новая игрушка? Дедушка старался, чтобы все они понимали по-английски. Словесное общение часто имело большое значение, особенно если Джульетте хотелось следовать наставлениям философа де Сада и насладиться интимной близостью перед тем, как перейти к более утонченным удовольствиям.

Будет ли игрушка молодой или старой? Необузданной или кроткой? Мужчиной или женщиной? Джульетта перепробовала все возможные варианты и комбинации. Иногда игрушки жили у нее несколько дней, а иногда она кончала с ними сразу. Сегодня, например, она чувствовала, что ее удовлетворит только самое простое решение.

Поняв это, Джульетта оставила в покое зеркальные панели и подошла к большому широкому ложу. Он был там, под подушкой, — тяжелый нож с длинным острым лезвием. Итак, она возьмет игрушку с собой в постель и в определенный момент совместит удовольствия.

Джульетта задрожала от нетерпения. Что это будет за игрушка?

Она вспомнила холодного, учтивого Бенджамина Басурста, английского дипломата периода, который Дедушка называл наполеоновскими войнами. О да, холодный и учтивый — пока она не завлекла его в постель. Потом был американский летчик… А однажды даже целая команда судна «Мария Целеста»!

Забавно: порой в книгах ей встречались упоминания о некоторых ее игрушках. Они навсегда исчезали из своего времени, и, если были известными и занимали положение в обществе, это не оставалось незамеченным.

Джульетта заботливо взбила подушку и положила ее на место.

Внезапно раздался голос Дедушки:

— Я привез тебе подарок, дорогая.

Он всегда так ее приветствовал; это было частью игры.

— Не тяни! — взмолилась Джульетта. — Рассказывай скорее!

— Англичанин. Поздняя викторианская эпоха.

— Молодой? Красивый?

— Сойдет, — тихо засмеялся Дедушка. — Ты слишком нетерпелива.

— Кто он?

— Я не знаю его имени. Но судя по одежде и манерам, а также по маленькому черному саквояжу, который он нес ранним утром, я предположил бы, что это врач, возвращающийся с ночного вызова.

Джульетта знала из книг, что такое «врач» и что такое «викторианец». Эти два образа в ее сознании очень подходили друг другу. Она захихикала от возбуждения.

— Я могу смотреть? — спросил Дедушка.

— Пожалуйста, не в этот раз.

— Ну, хорошо…

— Не обижайся, милый. Я люблю тебя.

Джульетта отключила связь. Как раз вовремя, потому что дверь отворилась и вошла игрушка.

Дедушка сказал правду. Игрушка была мужского пола, лет тридцати, привлекательная. От нее так и разило чопорностью и рафинированными манерами.

И, конечно, при виде Джульетты в прозрачной накидке и необъятного ложа, окруженного зеркалами, она начала краснеть.

Эта реакция полностью покорила Джульетту. Застенчивый викторианец — не подозревающий, что он в бойне!

— Кто… кто вы? Где я?

Привычные вопросы, заданные привычным тоном… Джульетта порывисто обняла игрушку и подтолкнула ее к постели.

— Скажите мне, я не понимаю… Я жив? Или это рай?

Накидка Джульетты полетела в сторону.

— Ты жив, дорогой… Восхитительно жив! — Джульетта рассмеялась, начав доказывать утверждение. — Но ближе к раю, чем думаешь.

И, чтобы доказать это утверждение, ее свободная рука скользнула под подушку.

Однако ножа там не было. Каким-то непостижимым образом он оказался в руке игрушки. И сама игрушка утратила всякую привлекательность. Ее лицо исказила страшная гримаса. Лезвие сверкнуло и опустилось, поднялось и опустилось, и снова, и снова…

Стены комнаты, разумеется, были звуконепроницаемыми. То, что осталось от тела Джульетты, обнаружили через несколько дней.

А в далеком Лондоне, в ранние утренние часы после очередного чудовищного убийства, искали и не могли найти Джека Потрошителя.

@темы: рассказы, классика, выбор админа, не своё

---

Загадка старого колодца

[Скрёб-поскрёб]

Каждое лето меня с братом отправляли в деревню к бабуле и для нас это было праздником. Дети мы были любопытные, любили бегать по всей деревне, знакомится со всеми жителями и приезжими. И вот однажды познакомились мы с одной старенькой бабулей. Очень хорошая и добрая бабушка была. Мы залезли в её сад яблок поесть, а она вышла и ругаться не стала, а наоборот сказала, чтоб ели в своё удовольствие, сад большой, всё равно яблочки пропадают, а собрать некому, все у неё умерли. И вот мы уже большим составом с детьми из других домов пришли к ней с официальным визитом просить яблок порвать. Бабуля улыбнулась и сказала, что если мы принесём ей несколько корзинок, то она испечёт нам пирог. И мы, воодушевлённые бросились в сад с корзинками. Мой младший брат пошёл у забора собирать, а я с девочкой Олей решили вглубь сада зайти – там виднелось большое дерево с огромными красными яблоками.

Еле добравшись до него через малинник и заросли, мы остолбенели: в кустах возвышался мрачный закованный колодец. Весь он был проржавелым и покрытым мхом, будто стоял он тут лет сто и никому до него дела не было. А ведь я вспомнила, как бабуля эта жаловалась, что до колодца Степановых ей далеко идти, трудно носить воду самой. Мы иногда помогали. Набрав корзинку красивых яблок, мы побежали к бабушке, удивить её нашей находкой и сказать, что теперь ей не придётся таскать воду так далеко.

Выслушав нас, бабуля взялась за голову и тоскливо сказала: «Деточки, так нельзя из того колодца воду брать. Проклятый он, плохой. Нечистая там есть и вода его отравила нескольких людей. А ещё этот колодец забрал отца моего и брата. Так их и не нашли, когда они туда упали.» Тогда мы сильно впечатлились этими словами, но прошло время и мы даже не вспоминали про это. Шли годы, мы каждое лето приезжали к нашей бабуле и навещали ту старушку с яблоневым садом. А однажды мы приехали и узнали, что она умерла. Что сказать. Плакали сильно. Потом набрали яблок и отнесли их ей на могилку, нам наша бабка показала где.

Когда мне было лет 19, я только замуж вышла, поехали мы с мужем к моей бабушке в деревню знакомится. Гуляли долго, я его водила всюду и тут вспомнила, что хотелось бы увидеть тот наш сад. Но когда пришли к дому с яблоневым садом, то не нашли ни деревьев, ни старого домика. На этом месте стоял недостроенный дом из досок, стройку которого давно забросили, а вдали пустовал покрытый мхом и ржавчиной колодец. Прибежав к бабушке я начала выпытывать, кто там строился и что произошло и вот что я услышала.

Один мужик, проезжая мимо пустовавшего дома с садом решил купить его у колхоза. Польстился он на яблони. Естественно, бурелом и кустарники пришлось пилить и очищать яблони. Снесли и старый дом. И когда обнаружил тот мужик колодец, обрадовался, что не надо будет новый строить, а этот починить-исправить и пойдёт дело! И стали они колодец этот открывать, запаян и заварен он был отменно. А как открыли – повеяло на них зловещим холодком, аж до дрожи. Спустился этот мужик по верёвке вниз и как закричит! Его вытянули быстро, а он ни жив ни мёртв от страху –говорит- 2 трупа свежих там лежит, а на дне сухо вроде и воды нет. Вызвали милицию, и правда, вытащили оттуда трупы 2х мужчин, старого и по моложе, установили, что совсем недавно умерли. Опознать не могли, да так и захоронили неизвестными.

Мужик тот колодец закрыл и стал дом возводить. Говорят, жаловался, что голоса слышать стал, будто из колодца звал кто. А однажды он вроде бы туда пошёл, соседка видела, да так и пропал. Колодец весь обыскали, дно там глубоко очень, но труп не нашли, местный председатель решил яблони изрубить, чтоб всё на виду было и никто в том саду не пропадал больше. Так и остался участок без хозяина. А колодец заколотили снова, кто знает, когда откроют, какой сюрприз там будет.

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, не своё

---

Квартира в Смоленске

[Скрёб-поскрёб]

Тогда мне было 16-17 лет, я только окончила школу и поступила учиться в один из ВУЗов Смоленска. Так как живу я не в самом Смоленске, а в области, пришлось мне с подружкой-одноклассницей подыскать квартирку. Как оказалось, это не так-то просто в конце августа, когда студенты начинают метаться в поисках жилья. Мы просмотрели три варианта, но ни один из них не устраивал нас: состояние квартир было ужасное, а денег требовали запредельных. И вот на семь часов вечера у нас была назначена встреча с агентом недвижимости, чтобы посмотреть последний вариант.

Квартира нам очень понравилась. Было все, правда, старенькое, ну и Бог с ним. Вода горячая, кухня полностью оборудована, мебель, ковры, посуда... И цену запрашивали символическую — 5000 рублей. Мы с подружкой обрадовались: такая квартира и так дешево, недалеко от университета и центра. В общем, мы согласились. Примечательно, что хозяйка наша жила на 1-м этаже, а мы на 5-м. Почему она имела две квартиры в одном подъезде? Оказалось, что в нашей квартире жила бабка, которая 12 лет была лежачей, и тётя Оля ухаживала за ней все эти годы, за что в благодарность она и переписала на нее эту злосчастную жилплощадь. Бабка умерла в апреле, квартиру нам сдали фактически в сентябре, то есть не прошло и полугода со дня ее смерти.

И вот, заехав туда, мы попросили убрать тётю Олю все бабкины вещи, коих было очень много: одежда, тряпки, даже клюка. Хозяйка по возможности забрала это барахло, но попросила об одном: икону, которая стояла на трельяже, не убирать, так как покойная бабулька просила ее об этом. Мы не придали этой просьбе особого значения.

Уже на следующий день я заметила одну странность: когда я открывала дверь в общий коридор (это был такой дом-малосемейка, где на этаже есть два коридора, и каждый имеет общую дверь — а наша квартира находилась в самом конце практически неосвещаемого коридора), то испытывала какой-то беспричинный страх. Когда я подходила ближе к входной двери, ужас нарастал. В квартире все прекращалось. Но знаете — есть такие квартиры, в которых тепло, светло, уютно, радостно, ярко, в них приятно находиться... а есть хмурые, «пасмурные», с тяжелой атмосферой, в которых возникает ощущение, будто сам воздух на тебя давит. Квартиры, из которых хочется поскорее уйти. Именно такой была и наша — мне это говорили все, кто побывал у меня хотя бы пару минут.

Спустя неделю произошел первый странный случай. Мы с подружкой пришли после пар, вместе приготовили себе поесть и отправились в комнату делать домашние задания. Через пару часов мне захотелось пить, и я пошла в кухню, чтобы налить воды. Каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что наш холодильник выключен — вилка была вынута из розетки. Никто из нас этого не делал, причем обе точно помнили, что он гудел несколько минут назад. Как выяснилось позже, чтобы выдернуть вилку, требовались значительные усилия. Но мы только посмеялись — решили, что заучились совсем.

В ту ночь я не могла уснуть, мне что-то мешало. И вот, когда на часах у кровати было 00.04 (почему я так точно указываю время, объясню ниже), раздался звонок в дверь. Мне стало жутко — в таких домах полы деревянные, и всегда отчетливо слышно, когда кто-то идет по коридору, но я-то ничего не слышала. Я тихо позвала подругу — она, как оказалось, проснулась от этого звонка. Мы подождали и успокоились. Мало ли что — пьяный сосед по дому, может быть. Был у нас там дядя Саша, который приходил попросить то картошки, то макарон. Жалко было — давали. Дядя Саша, в принципе, тоже оказался одной из неразгаданных загадок того дома, но об этом позже.

Мы заснули, но в 02.44 опять позвонили в дверь. Потом звонили еще в 03.49. В общем, дальше звонки повторялись с частотой два дня через два весь год с небольшим перерывом в два месяца — поэтому я так хорошо запомнила время. Они начинались, точно по расписанию. Мы уже знали, что вот сейчас позвонят.

Моя мама приехала через пару недель после того, как начались ночные звонки, и освятила квартиру. Кстати, по ее словам, такого ужаса она никогда не видела: во время обряда свеча гасла двенадцать раз! После этого я каждую ночь перед сном брызгала на свою кровать святой водой. В тот период все успокоилось, ночные звонки прекратились.

И вот в декабре ко мне переехала на время моя сестра — тогда с подружкой моей мы очень сильно поругались и почти не общались даже (может, это было еще одно влияние дурной квартиры?). Как-то поздно вечером подружка сообщила, что не придет домой ночевать. Мы с сестрой решили пойти на кухню приготовить что-нибудь вкусненькое. Когда мы уселись за стол, произошло следующее: только мы с ней занесли вилки над едой, как в комнате что-то грохнуло. Мы переглянулись и сделали вид, что ничего не слышали (хотя слышали обе). Только мы снова подняли вилки, как в зале начался шум-гам: что-то билось, падало, свистело, ударялось об стены... Не знаю, почему, но я встала и пошла в комнату, где, как вы уже, наверно, догадались, все было в порядке. Пока я был там, позвонили в дверь, и сестра пошла в прихожую. Я застала её там всю трясущуюся, она «стекала» по стене. Все, что она смогла выдавить из себя: «Жень, не смотри в глазок...». Мне было совсем не страшно в тот момент (не знаю, почему), поэтому я подошла к двери и заглянула в глазок. И не увидела там ничего. Только красный свет. Ни коридора, ни квартир. Ничего, лишь красное свечение. Остаток ночи мы провели под одеялом, молясь, чтобы поскорей наступило утро. После этого случая звонки в дверь возобновились, часто стала сама по себе включаться вода в ванной, билась посуда.

Ночевала одна я в той квартире за десять месяцев всего полтора раза. Почему полтора, сейчас объясню. В первый раз это было в феврале (сестра тогда уже нашла себе жилье и переехала). Я не знаю, как пережила ту ночь... Я лежала под одеялом и молилась, а тем временем стулья в комнате стали двигаться сами собой, на кухне включилась вода, упала и разбилась люстра. Если честно, то я думала, что я поседею от этого всего. Второй раз я была одна накануне годовщины смерти той бабки, но мои нервы не выдержали первого звонка во входную дверь — я собралась и вышла на улицу. Так и просидела до пяти утра на лавочке у подъезда, наблюдая в окнах своей квартиры «дискотеку»: свет то включался, то выключался всю ночь. Что примечательно, подруга также оставалась несколько раз там одна ночевать, но вроде бы ничего такого с ней не происходило, за исключением шарканья в прихожей и кладовке.

Еще одна странность заключалась в том, что в нашем коридоре было 7 квартир, но за целый год я ни разу не видела ни одного соседа или соседку по коридору. В других коридорах были люди, а в нашем — никого. Создавалось такое ощущение, что жили мы там одни.

В июне мы благополучно съехали оттуда, я сняла с сестрой другую квартиру. С той подружкой к тому времени мы уже вообще не разговаривали. Сейчас даже не здороваемся (а ведь дружили десять лет).

И последнее, о чём я хочу рассказать, это о нашем соседе-алкоголике. Он всегда говорил нам, что если будут какие-то проблемы с сантехникой или электричеством, то можно всегда обратиться к нему — мол, приходите к дяде Саше из 120-й квартиры. Именно так и говорил. Мы естественно, не обращались, а перед самым отъездом, спустя практически год, мы случайно заметили, что в нашем доме не было всего 119 квартир. 120-й квартиры не было! И что это было? Ведь он не раз приходил к нам за продуктами.

Сейчас мы с сестрой снимаем квартиру в другом районе уже третий год, все у нас хорошо, ничего странного не происходит, а о той квартире в Медгородке мы вспоминаем с ужасом. Ведь ее кто-то еще и купил...

Моя история не выдумана, есть два свидетеля. Все, кто побывали у меня, безоговорочно верят мне. Могу даже назвать адрес той странной квартиры: Смоленск, Промышленный район, улица М. Октябрьской, дом 12Б, квартира 111.

@темы: рассказы, призраки и духи, мистические и аномальные места, не своё

---

"Глипотех", Марк Сэмюэлс

[Скрёб-поскрёб]

Франклин Криск в целом терпимо относился к своей работе, да и к коллегам тоже. Конечно, и работа, и сотрудники его утомляли, но невыносимой атмосферу в офисе делали шум и жара. На перекрестке возле издательского дома «Маре» рабочие в спецодежде ремонтировали дорогу. Производимый ими шум скорее напоминал скрежет когтей по школьной доске, нежели треск отбойных молотков, который можно было бы ожидать в подобном случае. Лето было в разгаре, но служащие офиса, чтобы заглушить шум, вынуждены были закрыть все окна. Так как комфорт сотрудников мало волновал руководство компании, кондиционеры в издательстве отсутствовали и в переполненных помещениях температура была невыносимо высокой. Свежая рубашка Криска намокла от пота, в висках пульсировала боль.

Но Криск и не думал протестовать. Он поражался тому, что его все-таки приняли на работу в эту компанию, расположенную в четырехэтажном белостенном здании на площади Фиттон. Теперь-то Криск ясно понимал, что слишком долго пробыл за океаном. Двадцать лет, прожитых в Японии, в Киото, привели к тому, что найти работу на родине для него стало почти нереально. Криск (не особенно отдавая себе в этом отчет) до такой степени заразился японской манией соблюдения ритуалов и правил социального общения, что даже его речь стала соответствовать восточным образцам, и это отдаляло его от других сотрудников издательства.

читать дальше (длинный рассказ)

Несмотря на то что Криск подавал несколько заявок на разные незначительные должности, которым, как он считал, более соответствовала его квалификация, работа в «Маре» стала единственной предложенной ему вакансией. В обязанности Криска входили ввод данных по отчислениям в компьютерную систему, распечатка результатов и последующая рассылка авторам. Иными словами — восьмичасовое сидение перед тусклым монитором. Компьютеры, которые компания выделила для выполнения подобных операций, давно устарели. У них не было дополнительной памяти, где можно было бы разместить какие-нибудь другие программы, которые позволили бы отвлечься от нудной работы. Не было и доступа в Интернет, даже электронной почты, чтобы связаться с внешним миром, и то не было!

И вот теперь еще этот шум и жара! Больше всего угнетало то, что дорожные рабочие были постоянно скрыты за возведенными ими же самими щитами и никто не мог разглядеть, что именно они там делают. Дорожное покрытие напоминало стеганое одеяло из серых лоскутов, яркость которых зависела от давности укладки.

Рабочих можно было увидеть только мельком, когда они выныривали из-за щитов и направлялись в свой грязно-зеленый фургон или выходили из него. Странно, но никто из них не был замечен с лопатой или киркой в руках. Несмотря на жару, неизменно экипированные в невообразимую черную робу, эти труженики ни у кого не вызывали желания подойти и прямо спросить, чем они, собственно, там занимаются. Они совсем не походили на шумных грубоватых работяг, наоборот, это были молчаливые, неулыбчивые типы с бледными физиономиями, со ртами как щели и с глазами как большие чернильные кляксы. Их ненормально длинные руки и ногти были черными от грязи, и один из сослуживцев Криска в шутку предположил, что они роют землю голыми руками. На борту фургона было написано «Глипотех Реконструкция». Кто-то из сотрудников «Маре» сказал, что, когда он набрал указанный на борту телефонный номер, на том конце ему никто не ответил. Как бы то ни было, через несколько дней щиты были убраны и наступила благословенная тишина. По странному стечению обстоятельств тогда же прогремела гроза и наконец-то спала невыносимая жара. Двойное облегчение — прекратился изматывающий нервы скрежет, пришла долгожданная прохлада.

— Сэр, — сказал Криск в своей формальной японской манере, от которой так и не сумел избавиться по возвращении с Востока. — Пожалуйста, будьте так добры, объясните мне этот момент поподробнее. Вы сказали, мне следует пойти. Но не могли бы вы прояснить свое предложение. Прошу вас сделать это, разумеется, со всем моим уважением.

— Я просто предлагаю вам улучшить качество своей жизни, — отвечал Джеймс О'Хара, поморщившись от изысканной вежливости Криска. — Я наблюдал за вами какое-то время, и мне кажется, что вы бездарно тратите свои силы. «Глипотех» поможет вам сфокусироваться на собственной жизни, укажет путь к осознанию своего потенциала, о котором вы даже и не подозреваете.

Криск пару секунд смотрел на шефа, прикидывая, как лучше ответить. А его шеф просто стоял, заведя руки за спину, и улыбался. Криск припомнил: «Глипотех» было написано на фургоне рабочих, которые неделю назад ремонтировали дорожное покрытие на площади. Но он не мог представить себе, какое отношение они могут иметь к данному предприятию. Словно прочитав его мысли, О'Хара заметил:

— Да, да… «Глипотех» работает в различных направлениях. Курсы психологической трансформации, также как и реконструкция зданий и дорог, являются одним из аспектов их деятельности. Я всерьез рекомендую вам пройти эти курсы. Помните, что многие ваши коллеги на них уже записались, и, если вы к ним не присоединитесь, это будет выглядеть…

Не было смысла продолжать, чтобы убедить Криска. Начальник говорит подчиненному, что будет лучше согласиться. Перспектива впасть в немилость не прельщала Криска. Эта работа, пусть и скучная, ему нужна. В конце концов, у него есть долг перед издательским домом «Маре».

— Сэр, — отвечал он, с трудом удержавшись от выработанного годами легкого поклона, — разумеется, я согласен. Нет необходимости продолжать обсуждение. Скажите мне время и место проведения занятий. Я с радостью приму в них участие.

Вернувшись из кабинета шефа к своему рабочему столу, Криск осторожно поинтересовался у коллег, поступали ли им предложения пройти курсы «Глипотеха». Предложения поступали всем, а некоторым сотрудникам давали ясно понять, что отказ принять предложение О'Хары вызовет недовольство начальства. Из этих разговоров Криск сделал вывод, что большинство из них воспринимают курсы «Глипотеха» как своего рода семинар, который повысит эффективность работы и моральный дух сотрудников издательского дома «Маре».

Позже, в тот же день, один из младших сотрудников разнес по отделам издательства флаерсы. На каждом — логотип «Глипотех Реконструкция», выполненный так же, как и на фургоне дорожных рабочих. Под логотипом жирными буквами был выведен призыв:

«Оцени воздействие, которое окажут наши курсы на ТВОЮ жизнь!».

И далее мелким шрифтом короткий текст: «У тебя упадок сил, отсутствуют жизненная перспектива и сила воли? Ты плывешь по течению, вместо того чтобы контролировать события? Мы гарантируем — с нами ты исправишь ситуацию и обретешь цель! Используя наши ментальные технологии, ты без страха преодолеешь все препятствия, почувствуешь радость от вновь приобретенного смысла жизни и добьешься успеха как в личной жизни, так и в работе. Приходи на наш вводный семинар с открытым сердцем и душой. Твоя жизнь слишком дорога, чтобы тратить ее впустую! Присоединяйся к нам!»

Текст сопровождался информацией о том, где и когда будет проводиться семинар: в Грантхэм-отеле, всего в нескольких минутах ходьбы от издательского дома «Маре». Но когда Криск ознакомился с часами работы семинара, настроение у него ухудшилось. Занятия должны были проходить два дня подряд с десяти утра до десяти вечера. Более того, эти два дня приходились на ближайшие выходные.

По офису пронесся сдавленный стон сотрудников. До каждого прочитавшего подброшенные флаерсы дошло, что их всех облапошили и на курсы они будут тратить свое личное время, а не время компании, и причем на якобы добровольной основе.

По мере приближения конца недели в офисе нарастало вялое недовольство, хотя никто и не высказывал его вслух. Без сомнения, молчанию сотрудников способствовал тот факт, что единственный из них, у которого хватило мужества выразить свое нежелание быть обманутым, в тот же день был уволен с работы. Этот сотрудник, которого звали Дэвид Хогг, обнаружил свой стол пустым уже через пять минут после разговора с О'Харой. Самого Дэвида охранники силой выпроводили из здания, а через несколько мгновений на улицу следом выбросили и его личные вещи.

Криск в этот момент стоял у дверей, через которые вышвырнули Хогга. В компании проводилась борьба с курением, и Криск каждый час украдкой наслаждался сигареткой именно в этом месте. После того как он помог бывшему сослуживцу собрать разбросанные вокруг вещи, у них состоялся короткий разговор.

— Простите… — сказал Криск, — но, если позволите, я бы хотел спросить, почему издательство «Маре» так грубо с вами обошлось?

Хогг застонал.

— Я знаю все об этих семинарах «Глипотех», — наконец ответил он. — Я сказал О'Харе, что ни за что на свете не пойду на них, я и других предупредил, чтобы они держались от «Глипотеха» подальше. Мы разругались в пух и прах, и он сказал, чтобы я выметался. Я мог бы такое порассказать вам об этом «Глипотехе», они…

От дерзости Хогга у Криска мурашки пробежали по спине. Вызвать недовольство О'Хары — все равно что вызвать недовольство всего издательского дома «Маре»! Криск быстро огляделся по сторонам, его пугала перспектива быть замеченным рядом с уволенным сотрудником. Один потерянный уик-энд — ерунда, он готов и на большие жертвы ради того, чтобы угодить начальству. Извиняясь и бормоча слова сочувствия, Криск попятился от Хогга как от прокаженного и быстро проскользнул обратно в здание «Маре». Он знал, что О'Хара легко обоснует свое решение уволить Хогга, ведь тот совсем недавно устроился в компанию и пару раз появился на работе в нетрезвом виде.

Вернувшись к своему рабочему столу, Криск еще раз пробежал глазами по флаерсу «Глипотеха». Да, раздувать скандал из-за какого-то семинара по мотивации — это слишком.

В субботу утром, ровно в десять (О'Хара всех предупредил, что опоздания не приветствуются), Криск в числе сотни таких же, как он, сотрудников «Маре» сидел в актовом зале Грантхэм-отеля. В зале стоял приглушенный шум голосов, обычный, когда собирается такое количество людей. Оглядевшись по сторонам, Криск заметил нескольких коллег из своего офиса и кивком поприветствовал их. У самого входа в зал сидел О'Хара.

В конце зала располагалась сцена, а за ней экран, на который можно было проецировать слайды.

Кто-то у входа подал сигнал человеку в конце зала, массивные двери открылись, и появился мужчина в дорогом, превосходно сшитом костюме. Мужчина уверенным шагом прошел между рядами кресел к сцене. То, как он держался, впечатляло, казалось, его окружает аура несгибаемой уверенности в себе. А еще — по крайней мере, на взгляд Криска, — в этой уверенности сквозила некоторая доля высокомерия.

Мужчина поднялся на сцену и послал в зал обезоруживающую улыбку. Ему было около сорока пяти, ухоженные черные волосы зачесаны назад с высокого лба.

— Добро пожаловать, незнакомцы, а в скором будущем — друзья! — звонко и проникновенно произнес он.

Перед аудиторией явно стоял человек с большим опытом публичных выступлений.

— Хочу поздравить каждого, кто принял решение прийти на наш семинар, — продолжал он. — Я уверен, никто из вас никогда об этом не пожалеет. Позвольте представиться: Хастейн Эббон. Как я понимаю, — тут он опять одарил зал своей неотразимой улыбкой и насмешливым взглядом обвел собравшихся, — некоторые из вас хотели бы узнать, на что они, собственно, подписались. Одну вещь я хочу прояснить прямо сейчас. Вы можете уйти, вас никто не неволит. Это правда. Но если вы уйдете, другого шанса в этой жизни у вас уже не будет. То, что произойдет с вами в ближайшие несколько дней, можно назвать персональной революцией.

В задних рядах кто-то хихикнул. Криск глянул через плечо и увидел, что это была женщина за тридцать, очень полная, в очках, вся в черном.

— Эй, эта леди, вон в том ряду, сейчас выразила то, что у многих из вас на уме. Мол, ладно, бросьте, все это обычное выколачивание денег, так? Но это не так, друзья мои. Если вы примете то, что мы можем вам предложить, если вы действительно открыты для этого, поверьте, ваш мир изменится навсегда.

Эббон выдержал паузу.

— Кто-нибудь желает уйти?

Он не отрываясь смотрел на полную женщину. Та опустила голову, и вид у нее был смущенный.

— НЕТ?

В зале повисла напряженная тишина. Сейчас, подумал Криск, встать и уйти может только человек, обладающий такой же уверенностью в себе, как Эббон. Таковых не нашлось.

Криск вдруг почувствовал себя неуютно. Это не было похоже ни на один из тех семинаров по мотивации, которые ему приходилось посещать. А посещал он их немало, еще до того, как его наняли через агентство на работу в Японии. Сейчас происходило нечто совсем иное. И впервые Криск задумался о том, не было ли его решение сохранить лояльность по отношению к издательскому дому «Маре» ошибкой.

Эббон улыбнулся:

— Да, позвольте заметить, это необычно. Вы явно гораздо умнее последней группы, которая посещала наш семинар. Правда, в тот раз публика была из южных районов города…

Несколько человек в зале рассмеялись, и напряжение спало.

Через два часа Криск понял, что значительное количество людей в зале уже проходили курсы «Глипотеха» раньше. Они становились гидами новичков, инструктировали их, как правильно соблюдать предложенный «Глипотехом» протокол. Например, задавать вопросы без разрешения было нельзя. Дремать на занятиях непозволительно. А те несколько перерывов на перекус и кофе новенькие могли проводить только в компании с приставленными к ним гидами. В основном все разъяснения и дискуссии велись вокруг «технологии», предлагаемой «Глипотехом», часто употреблялись такие термины, как «момент эврика» и «шаблоны». Под первым, по всей видимости, понимался такой момент в жизни индивида, когда счастье находится на расстоянии вытянутой руки. В то время как под вторым подразумевались привычки индивида — например, приемы, которые человек использует, чтобы оправдать отказ делать то, что от него требуется.

Подобных терминов было множество, но вскоре Криск потерял к ним интерес и перестал слушать бесконечные разъяснения. На его взгляд, все это было убогой смесью психологии и нравоучений, для вящей привлекательности приправленной дзен-буддизмом.

То, что последовало дальше, вызвало у Криска приступ тошноты. Вернувшихся после перерыва попросили подойти к микрофону на сцене и поведать аудитории о своих слабостях, психотравмах и поражениях. К тому времени, когда подошла очередь десятой выступающей (казалось, эта леди была довольно опытна в такого рода публичных исповедях), Криск начал подозревать, что многим, подходящим к микрофону, нравится изливать душу на публике. Он даже предположил, что к этому занятию можно пристраститься. Ведь после всех этих слез и стенаний следовала бурная овация. Первые два признания публика встречала жидкими аплодисментами, но потом по щекам участников семинара начали струиться слезы. Зал захлестнула волна такой теплоты и симпатии, что Криск с великим трудом удержался от того, чтобы самому не выйти на сцену и не принять участие в публичном самобичевании.

Когда участники семинара начали поголовно исповедоваться в своих слабостях, Криск обратил внимание, что за ним неотрывно наблюдает О'Хара. Криск был единственным сотрудником «Маре», который еще не поддался царящей в зале отеля истерии.

Эббон периодически возвращался на сцену, в одно из таких своих явлений он разъяснил присутствующим понятие «монолог», над которым работает «Глипотех».

— «Монологи», — бодрым голосом сказал он и фальшиво улыбнулся, сверкнув зубами, — это способ, с помощью которого мы интерпретируем то, что с нами происходит, и пытаемся справиться с неудобной для нас ситуацией. Рассмотрим один пример. Предположим, ваш босс накричал на вас за то, что вы опоздали на работу. Ваша реакция? Вы разозлились, вы раздражены, ВЫ ИЩЕТЕ ДЛЯ СЕБЯ ОПРАВДАНИЯ! А затем вы убеждаете себя, что босс плохой человек, только потому, что он испортил вам настроение. Вы используете монолог, чтобы избежать правды. Итак, первое — посмотрите правде в глаза. Проблема не в вашем боссе. ПРОБЛЕМА В ВАС САМИХ. Да, примите это, и примите искренне. Понимаете, о чем я сейчас говорю? Монолог — это когда человек говорит с самим собой и никого больше не слушает, потому что он зол или боится. Разве кто-нибудь из вас не занят тем же прямо сейчас, ДАЖЕ КОГДА Я ГОВОРЮ?

Криск заерзал в кресле. Люди вокруг него с энтузиазмом закивали, словно у них в мозгу зажглись лампочки. Они впитывали каждое слово Эббона. Атмосфера в зале, казалось, сгустилась от всеобщей экзальтации и охватившей всех слепой веры.

Закончив свои разъяснения, Эббон пригласил участников семинара поделиться примерами собственных «монологов» с присутствующими. Толпа ринулась к сцене, желающих было столько, что пришлось организовать очередь.

Один за другим люди поднимались на сцену и изливали в зал свои истории о том, как плохо они относятся к своим матерям, к своим детям, даже к своей работе, и все потому, что, вместо того чтобы принять ответственность на себя, перекладывают ее на других. Все бы ничего, но Криска беспокоил тот факт, что некоторые из выступавших — по крайней мере, ему так казалось — по вполне разумным и объективным причинам имели право на негативные чувства. Один человек поделился историей о том, как он возненавидел свою смертельно больную мать, которая четыре года была прикована к постели. Все это время он ухаживал за ней, мыл, кормил, а в благодарность за все это мать перед смертью сказала ему, что ненавидит его и хочет видеть дочь, которая не могла видеть свою мамашу в таком состоянии. Почему этот человек не имел права обидеться на неблагодарную мать? Было ясно, что он ее любил, а ему было отказано в естественной в таком случае взаимности, где логика? Следующая выступающая поведала всем о том, что была изнасилована, а потом, воодушевившись, простила насильника и заявила, что частично сама была соучастницей в совершенном над ней надругательстве. Заурядный случай, если бы не сводящая с ума мешанина фактов.

Если мозг всех присутствующих озарился ярким светом, то мозг Криска укрыла прохладная и успокаивающая, как тень в солнечный летний день, темнота.

«Я не хочу отказываться от своей боли, — рассуждал он про себя, — она мне нужна. Она часть меня, часть целого, такая же часть, как моя радость. Это не рак мозга».

Поражаясь самому себе и поразив весь зал, Криск не торопясь встал и, не обращая внимания на жесткий взгляд О'Хары, направился к выходу.

— Пожалуйста, извините, — бормотал он на своем странном английском каждому, кто был в состоянии его услышать, — но это просто промывание мозгов, не более того.

Когда Криск вышел из актового зала, к нему направился незнакомый мужчина. Мужчину сопровождали два типа в такой же робе, какая была на рабочих, снующих у припаркованного напротив издательского дома «Маре» фургона «Глипотеха».

— Вы уходите? — с вызовом, но тем не менее оставляя пространство для переговоров, спросил мужчина. — Не советую. Ваше желание уйти именно сейчас как раз указывает на то, что вы остро нуждаетесь в нашей помощи.

Мужчина не обращал внимания на две угрожающего вида фигуры, стоящие по бокам от него, однако их молчаливое участие в этом неприкрытом давлении на Криска было очевидным.

Криск заметил, что вблизи рабочие «Глипотеха» выглядели еще более жутко, чем на расстоянии. По каким-то непонятным причинам рукава их черной робы были слишком длинными, полностью скрывали руки, а манжеты болтались, оставаясь пустыми. Их мертвенно-бледные лица с прорезями вместо ртов и черными пятнами глаз абсолютно ничего не выражали, складывалось впечатление, что они вылеплены не из живой плоти, а из оконной замазки.

— Я совершил непростительную ошибку, — сказал Криск, — Вся вина лежит только на мне. В дальнейших объяснениях нет необходимости. А теперь я ухожу.

Мужчина не двинулся с места, он молчал, словно обдумывал свои дальнейшие действия. Криск забеспокоился. Его взгляд скользнул по бейджику на лацкане пиджака незнакомца (пока проходил семинар, все должны были ходить с бейджиками), потом по безликим физиономиям рабочих «Глипотеха». Криск обратился к мужчине лично.

— Мистер Коллинз, вам придется меня пропустить, — сказал он, голос его был поразительно ровным и не выдавал страха, разъедающего Криска изнутри. — Я предупредил своих друзей, что, если я не позвоню им в пять вечера, они должны приехать и забрать меня отсюда. В случае необходимости они прибегнут к помощи полиции. Мои действия обусловлены предостережением коллеги против посещения семинара «Глипотеха». Увы, данная предосторожность оказалась неприятной необходимостью.

— В ней не было никакой необходимости, уверяю вас, мистер Криск. Мы не вербуем людей в круг своих друзей. Если вы считаете, что должны уйти, уходите. Вы свободны, выбор за вами, — отвечал Коллинз, он едва сдерживался и последние слова буквально прошипел.

Криск прошмыгнул мимо охранников «Глипотеха», пересек холл и вышел из Грантхэм-отеля. Едва оказавшись на улице, он содрогнулся при мысли о том, как его встретит в понедельник О'Хара, ведь что бы там ни было, Криск все еще оставался служащим издательского дома «Маре».

Но в понедельник, когда Криск пришел на работу, ему показалось, что все забыли о его поступке. О'Хара приветствовал его сияющей улыбкой (хотя сам вид улыбающегося шефа, по мнению Криска, представлял ужасное явление). Криск, как обычно, занялся вводом данных в компьютер и погрузился в работу. Однако постепенно в поведении коллег он заметил что-то новое, и в этом не было ничего зловещего, а просвечивало скорее нечто вроде жалости к нему. Трудно было не заметить, что теперь коллеги Криска частенько использовали в разговорах терминологию «Глипотеха» и выполняли свои обязанности куда с большим усердием, чем прежде.

И только вечером, уже дома, Криск убедился в том, что его отказ досидеть семинар до конца привел-таки к реальным последствиям. Телефон зазвонил в семь часов, как раз когда Криск готовил себе на ужин суши.

— Алло, мистер Криск, это Джон Коллинз из «Глипотеха». Надеюсь, вы не возражаете против моего звонка. Я бы хотел закончить разговор, который у нас состоялся в последний раз. При встрече в «Глипотехе», помните?

Криск безмолвно застонал. Ему страшно хотелось швырнуть трубку, но правила этикета не позволяли сделать это.

— Полагаю, нам больше не о чем говорить, — отвечал Криск. — Я занят приготовлением ужина. И вообще предпочел бы не обсуждать больше эту тему…

— Уверяю вас, это не займет много времени, — оборвал его Коллинз. — Я просто хотел уведомить вас о том, что в конце этой недели начинается новый курс, и мы были бы рады пригласить вас поприсутствовать. Забудьте о том, что было, начните все заново. Многие наши лучшие друзья не сразу пришли к абсолютному принятию того, что предлагает «Глипотех».

— Простите, но мне это неинтересно, — отрезал Криск.

— Пожалуйста, пересмотрите свое решение. Не стоит торопиться. Подумайте хорошенько. Я перезвоню вам завтра или в любое удобное для вас время. Видите ли, вы не можете звонить нам, это против протокола…

— Не перезванивайте! Как вы вообще узнали номер моего домашнего телефона? Это вторжение в частную жизнь, я сообщу в телефонную компанию о грубом нарушении…

— Позвольте быть с вами откровенным, мистер Криск. Мы навели справки. Мы знаем, что ваше заявление о друзьях, которые якобы должны были прийти на семинар — всего-навсего сочиненный вами монолог. Видите ли, у нас есть список ваших звонков, в телефонной компании понимают, что это ради вашего же блага. Их менеджеры и служащие нашли последний семинар «Глипотеха» весьма полезным для реконструкции их…

Криск бросил трубку. А потом позвонил оператору.

— Алло, оператор? — сказал он. — Это Фрэнклин Криск, мой номер четыреста пятьдесят шесть шестьдесят семь триста четыре. Я хочу сообщить о «Глипотех Реконстр…»

— Да, конечно, сэр, — перебил его бесцветный голос. — Я переключу ваш звонок на номер соответствующего департамента.

Но в соответствующем департаменте Криску отвечали нескончаемые гудки. А когда он во второй раз позвонил оператору, его моментально перевели на линию, отвечающую одними лишь короткими гудками, не дав даже закончить предложение. После седьмой попытки Криск сдался.

Прошло всего два дня, и Криск понял: то, что он поначалу принял за странную снисходительность со стороны О'Хары и других сотрудников издательства, на деле является первым тактическим шагом в психологической войне. Криск подозревал, что изначально ему просто предоставили возможность сомневаться. Благодаря своей убежденности в действенности семинаров «Глипотеха» сотрудники «Маре» верили в то, что Криск, несмотря на неудачный старт и отказ сотрудничать, рано или поздно все-таки попадет в сети их догм. Но шли дни, а отношение Криска к идеям «Глипотеха» оставалось таким же непримиримым, как в тот момент, когда он на глазах у всех покинул семинар, и тогда поведение сослуживцев начало понемногу меняться. Внешней враждебности они не проявляли, но стали до крайности навязчивы. Не проходило и часа, чтобы кто-нибудь из сотрудников не упомянул о том, как благотворно влияют технологии «Глипотеха» на их жизнь, о том, какую радость теперь приносит им работа, и о том, с каким нетерпением они ждут встречи со своими товарищами по семинару. Все это намеренно говорилось неподалеку от стола Криска, по всей видимости, для того, чтобы он почувствовал себя изгоем, чудаком или ненормальным, который не понимает своей выгоды.

Джон Коллинз или какой-нибудь другой энтузиаст «Глипотеха» продолжали названивать ему домой, иногда по три-четыре раза за вечер, но Криск обрывал разговор и бросал трубку, как только узнавал голос звонившего. Тогда они прибегли к помощи целой роты подставных лиц, что позволяло заставать Криска врасплох, и это буквально сводило его с ума. Все попытки связаться с телефонной компанией и заставить их уладить проблему, по-прежнему оставались безрезультатными. Криск всерьез начинал думать, что телефонная компания является одним из филиалов загадочного «Глипотеха».

Звонки изматывали, но оказались мелочью по сравнению с ударом, который почувствовал Криск, когда обнаружил, что находится под наблюдением. Прямо напротив его подъезда припарковался фургон компании «Глипотех Реконструкция». По вечерам, когда Криск выглядывал в окно, фургон всегда стоял там, а за лобовым стеклом грязно-зеленой машины были ясно видны белые лица оперативников, которые неотрывно смотрели на него черными пятнами глаз.

Прошла еще одна неделя. Криск не давал повода к увольнению — безупречно выполнял свои обязанности и всегда вовремя приходил на работу. О'Хара и другие сотрудники с нарастающей неприязнью реагировали на Криска, который не изменял своей позиции. Их жизнерадостность как будто дала трещину, словно сам факт существования Криска был причиной какого-то душевного дискомфорта глипотеховцев. Так обстояло дело или иначе, но в одном Криск был уверен: глипотеховцы никогда не осмелятся в этом признаться. Он начал подозревать, что те, кто прошел семинар и заявлял, будто получил от этого по максимуму, в глубине души до ужаса боялись разочаровать «Глипотех», обнаружив малейшее сомнение в успехе их психологической реконструкции. Все они теперь платили значительные суммы, чтобы пойти на курсы продвинутого уровня. Тем, кто не мог заплатить такие деньги, издательский дом «Маре» выдавал беспроцентный кредит, так что на семинарах было гарантировано присутствие практически всех сотрудников.

В результате постоянного напряжения Криск начал страдать от периодической бессонницы. И все же он почувствовал некоторое облегчение, хотя бы потому, что рота телефонных звонарей-энтузиастов «Глипотеха» наконец прекратила трезвонить ему по вечерам. Но зато Криску начало казаться, что и на работе, и по пути домой он ловит на себе напряженные, исполненные ненависти взгляды окружающих. Более того, он никак не мог избавиться от ощущения, что у большинства из тех, с кем он сталкивается на улице, происходит что-то неладное с лицом. У тех, на ком задерживался взгляд Криска, глаза внезапно начинали утопать в глазницах и постепенно превращались в темные пятна грязи, одновременно с этим их руки, пальцы и ногти становились пугающе длинными.

Вскоре к припаркованному напротив подъезда Криска фургону присоединился грузовик с материалами для возведения строительных лесов. На бортах открытого кузова также значился логотип «Глипотеха». Итак, решил Криск, эта компания к своему постоянно растущему списку предприятий прибавила еще и возведение строительных лесов. Наблюдая за тем, как выполняются контракты по обновлению большей части домов в городе, о чем писалось в газетах, Криск испытывал смутное чувство тревоги. Теперь, куда бы он ни кинул взгляд, можно было увидеть решетки строительных лесов с матово-белыми пластиковыми щитами с логотипом «Глипотеха» на фасаде.

Хоть Криск и надеялся, что новое направление деятельности умерит активность «Глипотеха» в области псевдопсихологического перепрограммирования людей, тем не менее он старался обходить стороной окруженные строительными лесами здания. Из-за скрывающих леса матовых щитов отчетливо доносился скрежет, словно десятки длинных ногтей скребли и скребли по стеклу, кирпичу и бетону.

Чтобы успокоить разыгравшиеся за день нервы, Криск частенько заглядывал на пару часов в бар, что находился в переулке неподалеку от издательского дома «Маре». Никто из его сослуживцев больше не коротал время в этом заведении, по протоколу «Глипотеха» все напитки заменялись чаем. Это было тихое местечко, с полутемным залом, располагающее к неторопливым размышлениям.

Криск потягивал пиво, и в этот момент в бар вошел человек с забинтованной головой. Криск старался не смотреть на вошедшего, но не мог не испытывать к нему сочувствие. Должно быть, этот мужчина попал в жуткий переплет. Незнакомец, вместо того чтобы подойти к барной стойке, направился прямиком к столику Криска и рухнул на стул напротив него.

— Как дела, Криск? — спросил он каркающим голосом, и Криск опознал в нем бывшего сотрудника «Маре» Дэвида Хогга.

— Есть свои трудности, — отвечал Криск. — Но, думаю, они — ничто по сравнению с вашими. Я полагаю, с вами произошел несчастный случай. Это очень неудачно, особенно если учесть ваше недавнее увольнение.

Глаза Хогга в дырах бинтовой повязки увлажнились. Казалось, за наслоениями бинтов нет ничего, ни носа, ни скул, только глубокие дыры.

— Я знаю, — снова подал голос Хогг, — что те, кто не стал жертвой промывания мозгов «Глипотеха», могут позволить себе время от времени заглянуть сюда и немного выпить. Обращенные, естественно, алкоголь не переносят. Но, должен признать, я и подумать не мог, что вы лично сможете отказаться от семинара, вы ведь такой лояльный сотрудник.

Криск не мог понять, делает ему Хогг комплимент или, наоборот, пытается принизить.

— «Глипотех» — отвратительная организация, — сказал Криск. — Нападает на свободу мысли, преследует тех, кто выступает против этого. Любой человек чести, который знает, что такое долг, поступил бы так же, как я.

— Не купишь мне выпить, Криск? Извини, что прошу. Но у меня совсем нет денег, а выпить очень надо. А я тебе за это дам один совет. Поверь, он стоит гораздо дороже, чем выпивка!

— Совет? Объяснитесь, пожалуйста.

— Когда нальешь, — отвечал Хогг.

Криск отошел к стойке и вернулся с очередной пинтой пива для себя и с виски с содовой для Хогга. Тот судорожно глотнул из стакана янтарную жидкость, несколько капель упали на забинтованный подбородок.

— Как далеко ты продвинулся на семинаре? — спросил Хогг и поставил наполовину пустой стакан на стол.

— В первый день отсидел приблизительно часов пять. Ушел, когда…

— Я просидел весь первый день, — перебил Криска Хогг, — и второй почти до конца. Это было еще до того, как я пришел в «Маре». С предыдущей работы я ушел потому, что увидел, к чему семинары «Глипотеха» привели людей моей компании. Но «Глипотех» не позволил мне отказаться от своего предложения. Они без конца названивали мне домой, а потом мои сослуживцы за то, что я не вписался в эту историю, подвергли меня остракизму. С тобой, наверное, сейчас происходит что-то похожее.

Криск кивнул. Ему стало очень стыдно оттого, что он так сильно недооценивал Хогга.

— Они мне больше не звонят, — ответил он.

Казалось, эта новость не успокоила, а, наоборот, взволновала Хогга еще сильнее.

— Ты понимаешь, что у них в действительности нет руководящего центра? — возбужденно продолжал Хогг. — То есть они, конечно, говорят, что такой центр есть. Но это всего лишь расположенный неизвестно где пустой, заброшенный офис, в котором стоит стол, на столе телефон и нет никого, кто бы ответил на звонок. Звонки, которыми тебя донимают, идут не оттуда. Я даже не знаю, бывал ли хоть раз в этом офисе этот свинья Эббон. Спрашивать, где находится центр, против протокола.

Забинтованный Хогг ухватил стакан со скотчем и одним махом опрокинул его себе в глотку.

— Повторить? Как вы? — спросил его Криск.

— Бери бутылку, — выдавил Хогг и закашлялся.

Они изрядно напились.

— А знаешь, — сказал Хогг, с трудом ворочая языком, — что происходит на второй день? Они рассказывают тебе о своей ментальной технологии. Эти ублюдки повторяют свою пропаганду снова и снова до тех пор, пока она не перестает казаться бессмыслицей, пока, как они говорят, ты не достигнешь понимания. Это называется суицидная решимость. Правда, забавная чернуха? Суицидная решимость. Когда ты проглатываешь этот финальный кусочек пазла, ты принадлежишь им целиком и полностью. Я не проглотил эту дрянь. Суть того, что они говорят про эту суицидную решимость, есть секрет извлечения максимума радости из жизни. Живи так, говорят они, будто каждый твой день последний, потому что скоро этот день и правда наступит. И у каждого к этому моменту мозги промыты настолько, что все верят.

— Это слишком! Это уже какая-то фантастика — разве можно убедить людей убить самих себя? — отозвался Криск. — Такого не может быть, разве только в самых низкопробных страшилках. А почему вы не поставили в известность полицию?

— Ты не понимаешь, они ВСЁ держат под контролем, — глотая слова, отвечал Хогг. — В любом случае ты ведь не зашел так далеко, как я. На второй день ты бы проглотил все, что они говорят. Промывание мозгов действует, только когда жертва отказывается признать, что ей промывают мозги. Суицидное решение, конечно, плохо, но то, что следует после этого, еще хуже. Суицид — не конец, это только начало. Их технология каким-то образом воздействует на те области мозга, которые мы обычно не используем. Благодаря ей они гарантируют твое «возвращение», чтобы они могли продолжать процесс реконструкции, продолжать его даже после твоей смерти. «Глипотех» никогда никого не отпускает. Никогда. Никого и никогда.

Хогг тыкал пальцем в забинтованную голову. Криск заподозрил, что он сошел с ума.

— Говорю тебе, Криск, они едва меня не достали! Уходи, пока есть возможность. Не болтайся тут, как я. Эти вурдалаки умудрились добраться до моего лица до того, как я…

Криск, пошатываясь, встал из-за стола. Его не волновало, правду говорит Хогг или нет, с него было достаточно. Ни разу не оглянувшись, он вышел из бара.

— … Сваливай из города, Криск! — кричал у него за спиной Хогг. — Если они перестали тебе звонить, значит, решились на крайние меры.

На следующий день Криск навсегда ушел из «Маре». В том, что ему наговорил Хогг накануне вечером, был некий зловещий смысл, даже если не принимать каждое слово за чистую монету.

Теперь уже и в своих коллегах Криск стал замечать те самые физиономические мутации, которые раньше наблюдал у прохожих на улице. Возможно, это было какое-то заболевание, но Криск недоумевал, почему никак не комментируется факт его распространения.

Он уволится, не подавая заявления, пойдет домой, упакует кое-какие вещи в пару чемоданов и уедет из города на первом же поезде. Криск чувствовал: если не предпринять решительных действий, он переступит грань разумного и, как Хогг, окончательно сойдет с ума. Никого не посвятив в свои планы, он, как обычно, покинул «Маре» в шесть часов вечера.

Его уход заметил только О'Хара. Криск с ужасом увидел, как шеф поднял руку с ненормально длинными пальцами и ногтями и несколько театрально помахал ему на прощание. Под темными пятнами глаз змеилась жутковатая понимающая улыбка.

От работы до дома было десять минут ходу неспешным шагом, но Криск постоянно сбивался на бег и тормозил, только когда не хватало дыхания, и в результате преодолел это расстояние в два раза быстрее. Мысленно он уже решил, что возьмет с собой: самое необходимое, наличные, отложенные на крайний случай, туалетные принадлежности и, возможно, пару дорогих сердцу вещей, которые он приобрел в Киото, — чайный набор и чашечки для саке. Да, в них живет дух ваби, их нельзя оставлять.

Криск старался не смотреть ни на прохожих, ни на дома, ни на улицу. Дорогу домой он мог найти и с закрытыми глазами. Когда Криск наконец-то добрался до дома и увидел, что весь фасад здания до самой крыши застроен лесами «Глипотеха», его охватила паника. Грузовик с противоположной стороны улицы исчез, однако грязно-зеленый фургон остался. Правда, охранников «Глипотеха» в кабине фургона не было видно.

Криск уже готов был отказаться от идеи подняться в квартиру, но он нуждался в наличных, которые лежали в ящике бюро. Немного постояв у подъезда, Криск осторожно приблизился к укрытым за щитами лесам и напряг слух. Он прождал несколько минут, но так ничего и не услышал. Возможно, если действовать быстро, ему удастся незаметно проскочить в дом и так же незаметно выскользнуть обратно. Криск всегда закрывал окна на щеколды и был уверен, что любое вторжение снаружи обязательно привлечет внимание, поэтому он мог не бояться, что кто-то может поджидать его в самой квартире.

Криск вошел в подъезд, прошел по коридору и начал подниматься по лестнице. Лампочка на втором этаже перегорела, и ему пришлось в кромешной темноте миновать два пролета, прежде чем он добрался до третьего этажа, где и располагалась его квартира. Криск тихо повернул ключ в замке, приоткрыл дверь и, протянув внутрь руку, щелкнул выключателем справа от входа. Потом вошел.

Криск с облегчением отметил, что после его ухода на работу все предметы в квартире остались на своих местах, окна закрыты, щеколды задвинуты. Мутно-белые щиты на строительных лесах закрывали привычный вид из окна. Но на самих лесах никого не было. Дверь в квартиру Криск на случай внезапного отхода оставил приоткрытой.

Переложив наличные из бюро в бумажник, Криск начал торопливо паковать чемоданы. Сложнее всего было с чайным набором и чашечками для саке, эти хрупкие предметы необходимо было завернуть каждый в несколько слоев газет.

А потом он услышал за окном громкий топот и звуки ударов. Казалось, группа людей, толкаясь, спешит подняться вверх по лесам. Они направлялись к окну Криска, в этом не было никаких сомнений. Оставался один путь к спасению… Криск развернулся вокруг оси и увидел ухватившиеся за косяк омерзительно длинные пальцы, будто кто-то собирался толкнуть дверь и войти в квартиру. Он рванулся через комнату и бросился на дверь, стараясь придавить жуткую тощую руку. Криск навалился плечом на дверь, перевес был явно на его стороне, паучьи пальцы судорожно задергались. Дверь наконец закрылась, и фаланги отделились от пальцев, словно были вылеплены из сырой оконной замазки.

За спиной Криска чьи-то ногти скребли по оконной раме. Он обернулся и увидел прильнувшие к стеклу смертельно бледные лица. Полдюжины безумных существ царапались в окно.

Криск схватил телефонную трубку и, бешено тыча пальцем, набрал номер оператора. Его тут же, не сказав ни слова, переключили на другую линию, и начались знакомые бесконечные гудки. Может, если удастся пробиться в «Глипотех», если он сможет убедить их в том, что передумал, надеялся Криск, может, тогда у него еще останется хоть один шанс.

— Ответь же, — бормотал он, — ответь, ответь…

И за секунду до того, как окно разбилось вдребезги и существа полезли через подоконник в комнату, расцарапывая все на своем пути, Криск представил пустой, давно заброшенный пыльный офис, где на ничем не занятом столе звонит и звонит телефон…

@темы: рассказы, сущности, не своё

---

Икбарр Бигельштайне

[Скрёб-поскрёб]

Когда я был маленьким, то боялся темноты. До сих пор ее боюсь, но когда мне было лет шесть, я каждую ночь криком призывал родителей на розыски монстров под кроватью или в чулане, которые, как мне казалось, только и ждали, как меня сожрать. Даже с ночником я видел мрачные тени, шевелящиеся в углах комнаты, или странные лица, смотрящие на меня из окна спальни. Родители утешали меня как могли, говорили, что это просто плохой сон или «привиделось», но в неокрепших детских мозгах сидела твердая уверенность, что стоит мне заснуть, как меня схватят страшилы. Чаще всего я просто прятался под одеялом, пока не уставал до такой степени, что больше не мог пугаться, но иногда на меня накатывала такая паника, что я с воплями сбегал в комнату родителей , чем одновременно будил брата с сестрой. После таких испытаний уже никто в семье не мог выспаться. Наконец, после одной особенно мучительной ночи, терпению родителей пришел конец. К своему несчастью, они поняли, что бесполезно спорить с шестилеткой, и осознали, что у них не получится с помощью разума и логики убедить меня отбросить детские страхи. Им пришлось действовать хитростью.

Маме пришла в голову мысль сшить мне маленького друга, с которым будет не страшно по ночам.

Она взяла множество пестрых кусков ткани, уселась за швейную машинку и сотворила того, кого я впоследствии буду называть мистер Икбарр Бигельштайне, или просто Ик. Ик был «тряпичным монстром», как прозвала его мама. Его сделали, чтобы отпугивать других монстров и тем самым защищать меня, пока я сплю. Должен признать, вид у него был весьма и весьма жуткий.

Честно говоря, вспоминая все это, я по-прежнему удивляюсь, как мама смогла придумать такое странно и пугающе выглядящее существо. Икбарр, сшитый из отдельных кусков, казался гремлином доктора Франкенштейна; у него были огромные белые глаза из пуговиц и висячие кошачьи уши. Его ручки и ножки были сшиты из черно-белых полосатых носочков моей сестры, а зеленая половина лица — из футбольной гетры, принадлежавшей брату. Голова была похожа на луковицу, а вместо рта мама приделала кусок белой ткани и расшила его зигзагами так, что он стал напоминать широкую ухмылку из острых зубов. Я в него тут же влюбился.

С тех пор Ик меня никогда не покидал. Разумеется, если речь шла о темном времени суток. Солнце Ику не нравилось, и он обижался, когда я брал его с собой в школу. Но я не переживал, он мне был нужен только по ночам, чтобы отгонять барабашек — а по этой части он был на высоте. Когда я ложился спать, Ик говорил мне, где прячутся монстры, и я клал его поблизости к источнику жути. Если что-то сидело в чулане, Ик загораживал дверь. Если черная тварь скреблась в окно, я прижимал Ика к стеклу. Если под кроватью притаился огромный волосатый зверь, то туда же отправлялся и Ик.

Бывало так, что монстры обитали не у меня в комнате. Иногда они прятались в моих снах, и Икбарру приходилось являться в мои ночные кошмары. Мне нравилось переправлять Ика в мир моих сновидений; мы вдвоем часы напролет сражались с упырями и демонами. Лучше всего было, когда во сне Ик мог говорить со мной по-настоящему. Он спрашивал: «Ты меня сильно любишь?». А я всегда отвечал ему: «Больше всего на свете».

Однажды во сне, в ночь, когда у меня выпал первый зуб, Ик попросил меня об одной услуге.

— Дашь мне зуб?

Я спросил, зачем.

— Чтобы лучше убивать страшил.

На следующее утро, за завтраком, мама спросила меня, куда делся зуб. Как она мне объяснила, «зубная фея» не смогла найти его под подушкой. Когда я сказал, что отдал его Икбарру, она просто пожала плечами и продолжила кормить сестренку.

С тех пор, каждый раз, когда у меня выпадал зуб, я отдавал его Ику. Конечно, он всегда меня благодарил и говорил, что любит меня. Но в конце концов у меня кончились молочные зубы, да и я сам уже стал староват для игры в куклы. Вот так Ик и сидел у меня на этажерке, собирая пыль и постепенно исчезая у меня из памяти.

Но со временем кошмары стали хуже некуда. Такими ужасными, что и днем преследовали меня, нагоняя страх из каждого темного угла или шороха в кустах. Одной особо скверной ночью (когда я гостил у друга, а потом примчался домой на велосипеде, потому что у него дома за мной, чем хотите клянусь, гонялись бешеные собаки) я обнаружил, что в моей комнате появилось что-то странное. На кровати, в мягких лучах луны, светившей за окном, на задних лапах стоял Икбарр. Сначала я подумал, что мне опять все чудится, как чудилось весь этот вечер, и попытался включить свет. Снова щелкнул выключателем. И еще раз, и еще, а темнота все не исчезала. Вот тут-то я и занервничал.

Я медленно попятился к двери, не спуская глаз с силуэта Ика, вытянув руку назад и нашаривая дверную ручку. Я уже был готов смыться, как вдруг услышал, что дверь захлопнулась, заперев меня в темноте. Во мраке и в тишине я стоял как вкопанный, даже не дыша. Как долго — не знаю, но после целой вечности, заполненной холодным страхом, я услышал знакомый пронзительный голос:

— Ты перестал меня кормить, так почему же я тебя должен защищать?

— Защищать? От чего?

— Сейчас увидишь.

Не успел я моргнуть, как все изменилось. Я больше не в спальне, теперь я где-то… в другом месте. Я не в аду, но в чем-то явно близком. Это был какой-то лес, чудовищное, кошмарное место, где недоразвитые выкидыши свисали с ветвей, а земля кишела плотоядным насекомыми. В воздухе висел плотный туман, издававший запах гниющего мяса, а ночное небо прорезали бледно-зеленые молнии. Вдалеке слышались крики какого-то терзаемого существа, которое я затруднился причислить к людям. Голова пульсировала так, как будто вот-вот взорвется, боль исторгала из меня потоки слез. В мозгу снова раздался его голос:

«Вот чем станет твоя реальность без меня, — я услышал быстро приближающуюся громоподобную поступь. — Только я могу остановить это». Теперь оно стояло сзади меня, огромное, рассерженное, обдающее меня жарким дыханием. «Принеси мне то, что мне нужно, и я помогу». Я проснулся, не успев оглянуться.

На следующий день я пробрался в чулан родителей, похитил молочные зубы брата и отдал их все до последнего Икбарру. Ночные ужасы почти сразу же прекратились, и я снова смог вести более или менее нормальное существование. Иногда я лазил в комнату младшей сестры и воровал предназначенное зубной фее или душил какую-нибудь бродячую кошку и вырывал у нее маленькие острые резцы. Все что угодно, лишь бы прекратились видения — хоть ожерелье из акульих зубов, хоть изъеденный кариесом малый коренной.

Еще я стал замечать, что Ик перемещался по комнате, когда я уходил на сколько-нибудь существенное время, переставлял мои вещи и вешал новые занавески. Неведомым образом он стал каким-то более живым. При подходящем освещении его зубы блестели, а на ощупь он казался теплым. Хоть он и пугал меня до смерти, у меня не хватало смелости взять и уничтожить его, ведь я понимал, с чем тогда останусь наедине. Так что в старших классах и в колледже я по-прежнему собирал зубы для Ика. Чем старше я становился, тем больше вещей вызывали у меня страх, тем больше зубов требовалось Ику, чтобы меня защищать.

Теперь мне 22 года, у меня приличная работа, собственная квартира и зубные протезы. Ик не ел уже месяц, и вокруг меня снова стали сгущаться кошмары. Сегодня после работы я решил пройти через гараж для парковки. Мне попался какой-то мужик, ковырявшийся с ключами от машины. Его зубы были в желтом налете от долгого пристрастия к сигаретам и кофе. И все равно, чтобы добыть коренные зубы, пришлось пустить в дело молоток. Когда я вернулся домой, он ждал меня. На потолке, в углу. Пара белых глаз и полный рот клыков.

Он спрашивает меня: «Ты меня сильно любишь?». Снимая пальто, я отвечаю: «Очень сильно. Больше всего на свете».

@темы: рассказы, предметы и вещи, детские страхи, выбор админа, не своё

---

Скромняшка

[Скрёб-поскрёб]

Ещё мой покойный дедушка говорил: «Бойся стеснительных и тихих девок. В тихом омуте черти водятся. Лучше уж взбалмошная оторва, у неё хоть ясно, что на уме, а вот тихая незаметно высосет из тебя все жизненные силы. Вот моя бабка всю жизнь меня сковородой лупила, поэтому я жив, здоров и весел, эге-гей!». Дед, собственно, действительно был озорным и жизнерадостным, любил шутку отпустить и анекдот рассказать.

Я никогда слова деда серьёзно не воспринимал. Дед любил «подкалывать», не всегда можно было понять, что он серьёзно, а что в шутку говорил. Но, тем не менее, девушки мне попадались в основном отвязные и буйные, хотя частенько я и попадал из-за них в неприятности. Из-за последней такой буйной отхватил полную горсть проблем, попал в реанимацию, и как-то после этого начал присматриваться к скромняшкам. Первая же скромняшка после бурного секса впала в какое-то буйство и выставила меня за дверь практически голым. «Ладно, первый блин комом, — подумал я тогда. — Ничего страшного».

И вот я познакомился с Никой. Уж не знаю, чем меня зацепила тогда эта «серая мышь». То ли застенчивой, но искренней улыбкой, то ли огромными фиалковыми глазами. Но как только я увидел её, укутавшуюся в нелепый, не по размеру большой свитер, читающую Булгакова, и при этом мечтательно улыбающуюся, я, господа, влюбился.

Опущу подробности, как я за ней ухаживал и как развивались наши отношения. Скажу лишь, что примерно через год мы поженились. Год я был счастливейшим человеком на земле, наши отношения складывались идеально. Ника была мне хорошим другом и страстной любовницей. Нам было хорошо вместе, я сильно возрос как личность благодаря ей. У меня было постоянное желание становиться лучше, когда я был рядом с ней. Иногда, пребывая в приятной задумчивости, я говорил: «Всё-таки не прав ты был, дедуля, насчёт скромняшек». Мои друзья, правда, говорили мне, что со мной творится что-то неладное, что мой взгляд стал пустым, что я исхудал и мой вид стал болезненным, что разговаривать стал как блаженный... Но я объяснял просто — бросил пить, избавился от лишнего веса, интересы поменялись. Да и думал, что друзья мне просто завидуют.

Родители тоже заметили перемену. Спрашивали, не наркоман ли я. Я отвечал — просто ваш ребёнок счастлив! Опасения родных меня ничуть не настораживали, я всё время пребывал в состоянии лёгкой эйфории и постоянно был при деле. Ещё бы, меня постоянно посещали новые идеи! Спустя три года совместной жизни у меня уже был свой бизнес, который приносил неплохой доход. Я купил себе и Нике по неплохому автомобилю, и мы собирались купить квартиру. Всё шло просто замечательно. Со старыми друзьями я общаться перестал. Родители, видя, что я счастлив, прекратили своё нытьё. Иногда мать так и подмывало запеть старую песню, но отец в таких случаях тут же одёргивал её.

Однажды я крепко задумался над тем, почему во время деловых переговоров мои партнёры всё чаще спрашивают меня о моём здоровье. Да и вообще, я всё чаще стал на себе фиксировать жалостливо-брезгливые взгляды. Я пришёл домой и взглянул на себя в зеркало. Всё прекрасно — здоровый цветущий вид, волосы идеально уложены, чистая здоровая кожа, белоснежные зубы, атлетическое сложение, хоть и не посещаю тренажёрки. Всё моя ненаглядная питает меня энергией! Но с чего тогда меня спрашивают про здоровье?.. Этот вопрос не давал мне покоя. Я долго и пристально всматривался в зеркало, но оно не давало мне ответа: передо мной был процветающий здоровый человек.

Тут меня осенила идея. Недавно по радио я слышал, как можно себя протестировать на свежесть дыхания — лизнуть запястье и понюхать. Если запах неприятный, то, скорее всего, вам надо пойти и хорошенько подраить бивни. Я решил испробовать на себе этот нехитрый тест. Лизнул. Понюхал. Ужаснулся. Мне стало дурно от запаха, который я почувствовал. Я почувствовал омерзительный запах разлагающегося тела. В панике я побежал к зеркалу и стал рассматривать свои зубы. Белоснежные. Открыл пошире рот и стал рассматривать горло. Всё в норме. Понюхал запястье — ведро с опарышами. И ведь недаром уже почти месяц все переговоры у меня складывались не лучшим образом...

Меня как будто бы отпустило от действия одурманивающего наркотика. Я понял, что всё складывается не так сказочно, как мне казалось. Я вкалываю, как заведённый, по двадцать часов в день, зачастую семь дней в неделю. Сексом мы с женой уже не занимались почти год, и я не придавал этому внимания! Мне казалось, что это нормально. Я приношу деньги и ложусь спать. Потом просыпаюсь и иду работать. А Ника — она как паучиха, которая сплела гнездо, сидит на одном месте и питается моей энергией...

Кстати, где она? Я никогда раньше не был дома в пять часов вечера. Я даже не задумывался, чем моя жена занимается, пока я работаю. Я будто был под гипнозом! Осмотрев все свои фотографии, я убедился, что и на них выгляжу блестяще. Не знаю почему, но я решил, что только портрет, сделанный от руки, способен открыть мне правду.

В центре города я отыскал художника с хорошими эскизами. Я попросил нарисовать мне портрет в красках «как есть». Художник посмотрел на меня, как на сумасшедшего, что-то пробубнил, но принялся за работу. Закончив, он протянул мне портрет, при этом сказав, что денег ему не надо. Всё, что было изображено на холсте — это гроб, присыпанный землёй...

К жене я возвращаться не стал, воротился к родителям. Кинулся в объятия к своей матушке и рыдая начал спрашивать: «Что со мной?». Но и в объятии матери я не почувствовал теплоту. Более того, мне было страшно холодно. Подняв голову с материнского плеча и осмотрев квартиру, я с ужасом заметил, что все обои в квартире облезли, мебель разваливается, и вообще ощущение такое, что в квартире последние лет двадцать жили беспробудные пьяницы. Мои родители всегда были примерными семьянинами, что происходит? Ещё и холод нечеловеческий стоит в квартире...

Я ещё раз посмотрел на свою маму. Но вместо неё увидел Нику. В ужасе я отскочил назад и ушибся о входную дверь.

— Где моя мама? — дрожащим голосом спросил я.

Ника ничего не ответила. Лишь скромно улыбнулась.

Я повторил вопрос, на этот раз криком:

— Где моя мама?!

— Иди домой, — её нежный голосок заставил меня подчинится. Я развернулся и побрёл обратно в нашу квартиру.

Ключ вошёл в замочную скважину. Несколько поворотов, дверь открыта, и вот я внутри. В квартире темно и холодно. Я знаю, что Ника ждёт меня там. Я знаю, что она мной недовольна. Я знаю, что меня ждёт расплата...

@темы: рассказы, выбор админа, не своё, мертвецы

---

Хряк

[Скрёб-поскрёб]

Мой знакомый Андрей пару лет назад серьезно занимался поставками мяса в магазины и рынки. Но однажды я увидела его на улице — он работал грузчиком в строительном магазине. Удивилась — а как же прежнее дело?

— Чёрт с ним, — ответил Андрей. — Зато тут работа спокойная, без седых волос.

— Да чем же тебя-то напугать можно?

— Недавно, — начал рассказывать он, — из одного поселка еле ноги унесли. Польстились на дешевизну…

Оказывается, он увидел в газете объявление: «Продам хряка за 100 рублей». Позвонил — оказалось, правда. «Забирайте, — говорят, — если одолеете!». Позвал тогда Андрей своих приятелей Сашку и Гришку, и они поехали на указанный адрес. Приехали — навстречу им вышла вся семья.

— Ну, хозяева, показывайте свина!

— В сарае он, утихомирился вроде. В окошко сначала посмотрите, — нервно ответил хозяин.

Андрей заглянул в окошко — в грязи нечищенного свинарника лежало нечто размером с диван. Сарай внутри был обит металлом, оставалось лишь маленькое отверстие для кормежки. Тут подошли жена и дочь хозяина и запричитали:

— Заберите его ради Бога!

— Не надо никаких денег!

— Мы вам еще и доплатим! Только спасите нас!

В сарае послышалась возня, потом земля под ногами дрогнула, и раздался дикий рев: хряк проснулся и стал таранить дверь головой. Это была щетинистая, мускулистая тварь, похожая не на домашнюю свинью, а скорей на огромного дикого вепря. Размеры его поистине ужасали.

— Это что ж вы с ним делали такое?

— Клянусь, ничего! — заплакала хозяйка. — Это все старуха Галина виновата. Купили мы обычного хряка, выпустили в огороде порыться. А у Галины курица на наш огород залезла. Поросенок поймал ее и съел. Галина увидела, рассвирепела, потребовала сто рублей за курицу. Я не дала. Сказала — смотреть надо за своими курами! Она и обозлилась. Наутро мы встали — а на стенке сарая какая-то дрянь нарисована, и во дворе рассыпан мусор. А ночью проснулись оттого, что поросенок орал как резаный. Я бросилась к сараю и заметила странное волосатое существо, восседавшее на спине поросенка, который носился с визгом по хлеву, пытаясь сбросить страшного всадника. Когда я закричала и включила свет, эта гадость исчезла. Хряк ревел, его спина была располосована острыми когтями. Так было еще две ночи, потом прекратилось. Но рано мы обрадовались. Поросенка словно подменили, он стал очень много есть и резко пошел в рост, стал сильным и диким. Никакого сала не прибавлялось, сплошные мускулы. Сами видите, какой, а ведь ему всего полгода...

Словно поняв, что речь идёт о нем, кабан стал буянить еще сильнее. С горем пополам, при помощи электрического разряда, хряка все же завалили. Вытащили громадину из сарая — было на что посмотреть, морда жуткая, прямо монстр. Стали разделывать — полилась кровь, отчего-то с отвратительным запахом. Несмотря на это, Андрей с друзьями все же разделали тушу. В желудке обнаружилось множество иголок, лезвий, кусков стекла. А в сердце торчали крест-накрест две иглы, частично заросшие мышцами...

Все сошлись во мнении, что такое вонючее мясо есть нельзя. Хозяйка вынула все эти иглы из сердца и желудка, положила на сковороду и стала накалять на печке. Сковорода зашипела. А через минуту послышался голос:

— Ва-аля, соседка-а, дай воды ноги помыть!

Возле калитки стояла старушка, канючила и притопывала, словно стояла на горячих углях. Хозяйка убежала в дом и закрылась, а все стояли и смотрели. В конце концов, старушка с визгом куда-то убежала. Андрей с друзьями, не прощаясь, вскочили в машину и дали газу. С тех пор Андрей свиного мяса и сала терпеть не может. Тягает ящики и радуется, что они не заколдованы.

@темы: животные, рассказы, не своё

---

Кладбище на Эвересте

[Скрёб-поскрёб]

На пути к своей цели люди часто сталкиваются с многими преградами и сложностями, пройдя через которые, становятся сильнее и более выносливыми. Иногда даже ценой собственной жизни они готовы добиваться своего.

Особенно часто потерять жизнь ради достижения высот рискуют те, кто увлечен экстримом в любом его проявлении.

Так, например, гора Эверест стала настоящим кладбищем. Группы альпинистов, совершающих подъем, наталкиваются на не погребенные трупы таких же отчаянных ребят.

Многие из погибших мечтали о восхождении и были уверены, что обязательно дойдут до конца. Но им не повезло... Кто-то сорвался, а кто-то ослаб и замерз.

На высоте 8000 метров включаются инстинкты выживания, и здесь уже каждый сам за себя. Нужно быть готовым к тому, что даже самый близкий товарищ в любой момент может оставить тебя умирать, потому что будет стремиться выжить сам.

1. Хочешь испытать свои силы и не боишься смерти, тогда вперед на Эверест!

2. Взбираясь на гору, альпинисты натыкаются на тех, кто так и не поднялся. И каждый из новоприбывших считает, что эта история не про него. Нужно всегда помнить, что не всегда все в руках человека.

3. На самом деле никто не знает, сколько людей не вернулось с походов. В основном на гору поднимаются маленькими группами (3-5 человек) или вообще дикарями. Стоимость подъема составляет 25 000$ - 60 000$. Если же кто-то умудрился сэкономить, то наверняка доплатил своей жизнью.

Многие, кто побывали там, утверждали, что чувствовали взгляд "черного" альпиниста, холодящий и пронизывающий до костей. И не зря, ведь на северном маршруте находятся 8 незахороненных, открыто лежащих тел. Среди них, кстати, двое русских. На южной стороне также обнаружено около 10 трупов.

При большом желании можно было бы выбрать другие маршруты, чтобы не сталкиваться с подобными видами, но альпинисты боятся менять уже проложенные тропы, т.к. есть риск не выбраться от туда. Данные подъемы чаще посещают люди. Поэтому шанс на спасение у попавших беду все же есть, хоть и небольшой.

4. Жуткие байки ходят среди альпинистов, которые побывали на той вершине, ведь она не прощает ошибок и человеческого безразличия. В 1996 году группа альпинистов из японского университета Фукуока поднималась на Эверест.

Совсем рядом с их маршрутом оказались трое терпящих бедствие альпинистов из Индии — истощенные, заледеневшие люди просили о помощи, они пережили высотный шторм. Японцы прошли мимо. Когда же японская группа спускалась, то спасать уже было некого индусы замерзли.

5. Считается, что Меллори первым покорил вершину и погиб уже на спуске. В 1924 году, Мэллори с напарником Ирвингом начали восхождение. Последний раз их видели в бинокль в разрыве облаков всего лишь в 150 метрах от вершины. Затем облака сошлись и альпинисты исчезли.

Назад они не вернулись, лишь в 1999 году, на высоте 8290 м, очередные покорители вершины наткнулись на множество тел, погибших за последние 5-10 лет. Среди них обнаружили Мэллори. Он лежал на животе, словно пытавшийся обнять гору, голова и руки вморожены в склон.

Напарника Ирвинга так и не нашли, хотя обвязка на теле Мэллори говорит о том, что пара была друг с другом до самого конца. Веревка была перерезана ножом и, возможно, Ирвинг мог передвигаться и оставив товарища, умер где-то ниже по склону.

6. Ветер и снег делают свое дело, те места на теле, которые не прикрыты одеждой, обглоданы снежным ветром до костей и, чем старше труп, тем меньше на нем остается плоти.

Эвакуировать мертвых альпинистов никто не собирается, вертолет не может подняться на такую высоту, а тащить на себе тушку от 50 до 100 килограмм никто не желает. Так и лежат непогребенные альпинисты на склонах.

7. Ну не совсем уж все альпинисты такие эгоисты, всё-таки спасают и не бросают в беде своих. Только многие, кто погиб — виноваты сами.

Ради установленного личного рекорда бескислородного восхождения, американка Френсис Арсентьева уже на спуске пролежала обессиленная двое суток на южном склоне Эвереста.

Мимо замершей, но еще живой женщины проходили альпинисты из разных стран. Одни предлагали ей кислород (от которого она первое время отказывалась, не желая портить себе рекорд), другие наливали несколько глотков горячего чая, была даже супружеская пара, которая пыталась собрать людей, чтобы стащить ее в лагерь, но и они вскоре ушли, так как подвергали риску собственные жизни.

Муж американки, русский альпинист Сергей Арсентьев, с которым они потерялись на спуске, не дождался её в лагере, и пошёл на её поиски, при которых тоже погиб.

Шесть фото

@темы: картинки, это случилось на самом деле, не своё

---

Люди с собачьими мордами

[Скрёб-поскрёб]

Мне было скучно — это всё, чем я могу обосновать свои действия. Каждодневная рутина была для меня невыносима, и я лишь хотел добавить своей жизни чего-то нового, необычного. Моя musculus gluteus maximus требовала приключений, как никогда. Эта скука и подстегнула мой интерес к той злосчастной картине, за который я, чуть было, не поплатился своей прежней жизнью. Прошу заметить — именно прежней, а не жизнью вообще. Возможно, даже уместно сказать, прежней формой существования.

Эта проклятая картина висела в одном из кабинетов на кафедре истории моего университета. Я сидел на паре по истории — наискучнейшем предмете, какой только может преподаваться в нашем университете. Преподаватель наш принадлежал к той категории историков, которые почти так же стары, как и события, о которых они рассказывают. В день, когда я впервые обратил внимание на необычную картину в кабинете, он рассказывал о смуте, и я мог бы поклясться, что этот старик получил свои знания не из книг, а сам был свидетелем смуты.

Как водится, этот старик был скучнейшим в мире человеком. Говорил он тихо и монотонно, так, словно уже умер, а его тело продолжает жить по инерции. Я глянул на часы над его головой — прошло сорок минут от начала пары. Впереди ещё пятьдесят. Ещё пятьдесят бессмысленных минут, проведённых в глубине своего сознания.

Я не знал, чем себя занять — все игры в телефоне были пройдены, на интернет не хватало денег, а сосед по парте был из числа тех лютых ботаников, что учат предмет не ради интереса или оценки, а просто ради учёбы, и даже если бы я смог бы отвлечь его от речи преподавателя, то сомневаюсь, что сумел бы поговорить с ним о чём-нибудь более интересном, нежели предмет, на котором мы сидели.

Умирая от скуки, я стал наблюдать за стрелкой часов, где-то в потёмках души надеясь, что сумею силой воли заставить часы идти быстрее — безумная идея, но так была сильна моя скука в тот момент. Увы, как я ни старался, время не ускорялось. Мне показалось, что оно даже пошло медленней. Секундная стрелка словно умирала, и каждое движение давалось ей из последних сил.

Наблюдение за часами мне скоро наскучило, и я стал рассматривать кабинет. Сто семьдесят девять дырочек на потолке — это я узнал ещё на предыдущей паре. Оглядевшись, я обратил внимание на картину, висевшую прямо над моей головой — как часто я её видел, и как редко обращал на неё внимание!

Я стал рассматривать эту картину — Казанский Собор, площадь, куча народу. Вот два человека прогуливаются перед собором, вот едет карета с тройкой лошадей, вот мамаша отчитывает своё дитя, а вот на переднем плане в самом низу картины мужчина и женщина идут под ручку. Только что-то в них мне показалось неправильным — то ли слишком блеклые цвета, по сравнению с остальной картиной, то ли положение практически на самом краю картины, то ли собачьи морды вместо человеческих лиц. Да, на той картине были изображены мужчина и женщина, с мордами собак. Всё остальное было в них совершенно нормально — оба стояли на двух ногах и были одеты совершенно нормально — женщина в платье с пышной юбкой и шалью на плечах и мужчина в чёрном сюртуке и цилиндре. Естественно, я решил, что мне чудится, но как я ни протирал глаза и не отводил взгляда картина не менялась — я отчётливо видел мужчину и женщину с собачьими мордами. И вот тогда в моей душе родилось отчаянное желание знать, зачем же художник нарисовал на обычной картине таких необычных людей, смотревшихся жутким контрастом с общей нормальностью.

Как я уже сказал, мне было невыносимо скучно — как на предмете по истории, так и вообще по жизни. Ни девушки, ни стоящих друзей я не имел, и проводил свои вечера за бессмысленным сидением в интернете или праздными шатаниями по улицам. Эта картина стала для меня чем-то вроде свечи в темноте.

После занятия я подошёл к преподавателю и спросил, откуда привезли эти картины.

— А? Картины? Доклад хотите подготовить?

Я не знаю, маразм это или ещё что, но факт, с которым, вероятно, многие сталкивались — общение со старыми людьми иногда выглядит как разговор через сломанный телефон. Вроде ты говоришь понятно, и собеседник твой не глухой, но слышит он совершенно другие слова, будто его разум сидит где-то в глубине его мозга, а звуки снаружи доходят до него лишь искажённым эхо.

С горем пополам я сумел объяснить, что мне интересно узнать происхождение картин на кафедре.

— Откуда же я знаю? Спросите у заведующего, — был ответ преподавателя.

Я обрадовался, что узнал хотя бы это. Мой интерес не показался ему странным. Думаю, он тут же забыл о моём существовании.

Подумав, я не стал обращаться к заведующему кафедрой. Уверен, это выглядело бы весьма забавно — студент, врывающийся в кабинет и жаждущий знать, кто и когда нарисовал картину с людьми-псами. Мой энтузиазм немного утих, но вскоре ему вновь суждено было загореться.

Через неделю я поднимался на ненавистную мне кафедру, чтобы вновь слушать унылую речь полумёртвого человека. Не знаю, как назвать такое стечение обстоятельств — судьба или злой рок. Когда я подошёл к кафедре, то увидел, как оттуда какой-то человек в чёрном пальто выносит эту самую картину. В тот момент он говорил по телефону, и я стал свидетелем отрывка его разговора:

— Да, достал. Да, именно ту, которую вы и просили. Нет, несложно. На те деньги, что вы мне дали, я бы мог купить все картины в этом институте. Да, доставлю. Да, никому не покажу. Да, да, да!

Голос его звучал раздражённо, будто он объяснял очевидные истины дотошному ребёнку. Вся ситуация показалось мне необычной — зачем кому-то понадобилась картина с кафедры истории забытого всеми университета? Может, я параноик, но мой рассудок тут же увязал этого человека с необычными людьми, нарисованными на картине.

Не знаю, чем я руководствовался в тот момент — я спустился вниз по лестнице и нагнал человека с картиной у самой его машины. Он уже засовывал картину на заднее сиденье машины.

— Извините, а зачем вам понадобилась эта картина? — спросил я.

— Она мне не нужна, меня только доставить её попросили.

Тут человек осёкся, будто случайно рассказал то, что не следовало:

— А тебе-то какое дело?

Я сразу ретировался, ощущая себя каким-то детективом-неудачником.

После того дня, наверно, я никогда не вспомнил бы об этой картине, если бы через пару дней из сводки новостей я не узнал о страшном убийстве — в пригороде был найден труп мужчины, растерзанного собаками. Рядом со статьёй помещалась прижизненная фотография погибшего — того человека, что забрал странную картину с нашей кафедры.

Склонный к построению причинно-следственных связей рассудок быстро выстроил в связную цепь все события — по чьей-то просьбе этот человек забрал с кафедры истории странную картину, а потом был убит самим заказчиком, как… ненужный свидетель? Странно, зачем кому-то могло понадобиться хранить под таким тяжёлым замком покупку картины?

От всех этих мыслей мне стало жутковато, хотя не скажу, что мне это не нравилось. Наоборот, я ощутил разнообразие в своей унылой жизни. Но всё в нашем мире имеет цену — в том числе неоправданный интерес к чужим делам.

Вскоре после убийства человека, забравшего картину, в моём дворе появилась необычная машина — чёрный «Фольксваген Жук». На наших улицах редко можно увидеть машину этой модели, а уж тем более её появление заметно во дворе, где одни и те же машины всегда стоят на одних и тех же местах.

«Ого, забавно», — это всё, что я подумал, увидев «жука», и даже мой параноидальный рассудок не увязал эту машину с появлением человека в куртке с капюшоном, натянутым на лицо, который каждую ночь прогуливался мимо моего подъезда. Часто я гулял по ночам и возвращался домой за полночь, и этот человек всегда ходил где-то рядом, выгуливая свою маленькую собачку. Он никогда не выходил на свет фонарей, и я никогда не видел его днём. О породе собаки я мог сказать только приблизительно — из-за темноты я видел только очертания её маленького тельца. Мне показалось, что это был мопс или французский бульдог.

В роковую для меня ночь я поднимался по лестнице, возвращаясь в свою квартиру после очередного праздно шатания по улицам. У меня появилось странное беспокойство, когда на неосвещённой лестничной площадке я увидел силуэт человека с собакой на руках. На мгновение мне показалось, что он шептал что-то своей псине. Я ускорил шаг, поднялся до своей квартиры и уже почти вставил ключ в замок, как вдруг на моём лице оказалась какая-то мокрая тряпка, и весь мир перестал для меня существовать.

Не знаю, сколько времени я был без сознания. Очнулся я на полу какого-то подвала, освещённого только лампочкой, висящей на хлипком проводе.

«Где я? Что происходит? Как я сюда попал? Что вообще случилось?» — все эти вопросы сплелись в моей голове в безумном вальсе, отдававшимся невыносимым гудением.

Понемногу я стал приходить в себя. Я попытался подвигаться, но понял, что мои руки и ноги связаны, а голова так сильно кружится, что мне бы стоило больших трудов встать со свободными конечностями, а уж тем более со связанными.

Я услышал голоса — говорили где-то в соседнем помещении. Я не мог разобрать слов, но судя по всему, мои похитители о чём-то спорили. Вдруг раздался скрип открывающийся двери, и нежный женский голос обратился ко мне:

— Ты проснулся?

Я попытался приподняться, чтобы увидеть лицо говорящего, но ничего не вышло.

— Посадите его, — сказал всё тот же голос.

Чьи-то сильные руки грубо подняли меня и посадили, прислонив спиной к стене. Тогда я смог нормально осмотреться и наконец-то увидел тех, кто меня похитил. Холод пробежал по моей спине и все конечности парализовало от страха, когда я увидел, что передо мной стоят три человека, и вместо лица у каждого из них собачья морда.

— Не бойся, — опять раздался женский голос, но я не мог видеть, откуда он шёл. Прямо передо мной стояла девушка, чьи длинные светлые волосы обрамляли морду бульдога, и, наверно, говорила именно она, так как остальные двое были мужчины. Но откуда шёл этот голос? Пасть существа не двигалась.

— Не смотри на её морду. С тобой говорю я.

Я обратил внимание на собаку, лежавшую у ног страшной девушки. На мгновение мне показалось, что я сплю и сейчас проснусь от ужаса, вскочив на своей кровати. Но, увы, я всё так же оставался в сыром подвале.

Безумная картина — бульдог у ног этой девушки имел человеческое лицо. Со мной говорила эта собака.

— Успокойся, — сказала девушка-бульдог, увидев на моём лице следы животного страха. — Мы поможем тебе.

Я глянул на мужчин за её спиной — оба они были такими же, как и она. В ногах у того и другого лежала собака с человеческим лицом.

— У тебя есть собака? — обратился ко мне один из бульдогов.

Я сумел лишь только помотать головой.

— Ничего, мы найдём её тебе.

Неожиданно дверь распахнулась, и в помещении появились ещё два человека-ротвейлера.

— Я запретил! — рявкнул один из них.

— Ты не наш вожак, — ответил второй бульдог.

— Но могу им стать!

— Ты мне угрожаешь? — спросил первый.

— Твоя власть нас всех погубит! Неужели ты думаешь, что человек сможет стать членом нашей стаи?

— У нас нет выбора. Если процедура обращения пройдёт хорошо, то наш генофонд получит новое вливание.

Морда ротвейлера на человечьей голове зарычала:

— Ты просто ищешь кобеля для своей дочки.

— Их щенок будет обладать новыми генами, без которых наша стая вымрет. У нас слишком часто стали рождаться уродцы. Обращение может спасти не только нашу стаю, но и все остальные.

Части мозаики стали складываться в цельную картину в моём разуме — ужасную, отвратительную картину. В моём сознании всплыли воспоминания из школьной биологии — что-то о рождении уродов при близкородственных браках. Внезапно я осознал, для чего я им нужен, и от этой мысли мой желудок схватили спазмы.

— Это безумие! Никакой человек не сможет жить среди нас. Мы должны избавиться от него!

— На кону стоит существование всего нашего рода, и я не буду рисковать.

— Ты просто не хочешь отдать эту сучку моему щенку!

— В нашей стае есть гораздо более достойные кандидаты.

— Что ты сказал?! — морда ротвейлера, доселе молчавшего, зарычала.

— Скажи своему щенку, чтобы не смел рычать в моём присутствии!

— Папа, нет! — крикнула девушка.

Бульдог и ротвейлер сцепились друг с другом — собаки с людскими лицами драли друг друга лапами, а люди с собачьими мордами старались перегрызть друг другу глотки.

Девушка-бульдог стояла в стороне, крича и воя от страха, пока псы-люди дрались. Я же сидел, зажавшись в углу, понимая, что от исхода этой драки зависит, что со мной будет — убьют ли меня, или же я стану жертвой экспериментов песьеголового народа. Даже не знаю, что бы я сам предпочёл.

Драка закончилась победой бульдогов. Как только оба ротвейлера упали бездыханными передо мной, бульдоги тут же ушли зализывать свои раны. Я остался один в сыром подвале с двумя растерзанными человеческими телами. На собаках с человеческими лицами не было каких-то серьёзных ран, но они тоже были мертвы и лежали рядом.

Я был настолько напуган, что даже не заметил, как по моим щекам потекли слёзы отчаяния. Я понимал, что если не выберусь, меня попытаются превратить в такого же песьеголовца. А сколько раз они уже пытались это сделать с обычными людьми? И что же с ними стало? Эти мысли не давали мне покоя, терзая меня изнутри.

Но вот мой взгляд упал на один из трупов, и я увидел, что прямо рядом с ним лежит нож, выпавший, видимо, из его руки. Не знаю, почему никто из бульдогов не забрал этот нож — то ли они были слишком заняты своими ранами, а девушка слишком напугана, то ли сам Господь отвёл их глаза в нужный момент.

Не раздумывая ни секунды, я подполз к ножу, извернулся и взял его в руки. Аккуратно я перерезал верёвки на руках и ногах, каждую секунду молясь, чтобы эти твари не вошли в подвал.

Освободившись, я подошёл к двери. Голова всё ещё кружилась и конечности плохо меня слушались, но страх заставлял меня двигаться. Я вышел из комнаты и попал в небольшое помещение с лестницей. Осторожно я поднялся по ней и приподнял люк. Огляделся — пусто. Только отдельные голоса были слышны в соседних комнатах.

«Подождать или убежать?» — мгновение размышления, и вот я стал красться к входной двери. Стараясь не произвести ни малейшего скрипа, я открыл её и вышел, очутившись в ночном поле.

Но я не бросился сразу бежать прочь. От этого меня удержал стон, исходивший из сарая рядом с домом. Страх и желание спастись были сильны, но мне показалось, что кто-то просит о помощи. Может, и глупо было так рисковать собой, но всё же категорический императив, так глубоко сидевший в моём мозгу ещё со школьных времён, заставил меня хотя бы заглянуть туда.

Клянусь всеми богами, я зря это сделал. Стоило мне запустить свой робкий взгляд внутрь сарая, как я тут же сорвался прочь. Никогда я не испытывал такого отчаянного ужаса и отвращения, как тогда.

Там внутри, в окружении множества каких-то непонятных приборов, на столе лежал связанный человек. Он был весь покрыт длинной, но редкой шерстью, лицо было наполовину собачье, а на голове торчали уши, как у овчарки. Он и был источником стона.

Это чудовище протянуло в мою сторону руку и, кажется, я различил мольбу о смерти в его голосе. Это зрелище стало последней каплей в чаше ужаса, и мои ноги сами унесли меня прочь.

Я бежал, пока не свалился без чувств где-то возле дерева. Очнулся я днём, не имея ни малейшего понятия, где я и сколько времени прошло с того момента, как меня похитили. Не имея других вариантов, я бесцельно шёл через лес, пока не увидел сквозь заросли асфальтированную дорогу. Оставляя куски одежды и кожи на колючих ветках, я пробирался к дороге, обнаружив, к своей радости, что вдалеке виднеются панельные девятиэтажки.

Представляю, какое впечатление я произвёл на людей — грязный человек в порванной одежде ходит и спрашивает, где он находится. К счастью, я был не так далеко от своего города. Моя привычка таскать деньги в карманах спасла меня — песьеголовцы не забрали у меня купюр, и мне хватило денег на автобус до дома.

Вернувшись, я тут же купил билет на поезд до Москвы. Благо, там жила моя сестра, у которой я и остановился. У неё я прожил несколько месяцев, после чего перебрался в Екатеринбург.

Теперь я живу достаточно далеко, чтобы мои похитители не могли найти меня вновь. Однако страх не покидает меня — сколько ещё таких монстров рассеяно по всей нашей стране? Не общаются ли они все между собой? Не расскажут ли те бульдоги каким-нибудь екатеринбургским лабрадорам о том, что на свободе гуляет человек, знающий тайну песьеголового народа? Я могу сменить множество мест жительства, но везде я буду бояться, что однажды, возвращаясь домой, я вновь встречу человека с собачьим лицом, и тогда судьба уже не будет ко мне так милостива.

@темы: животные, рассказы, не своё

---

Чучело на крыше

[Скрёб-поскрёб]

Место действия — советский совхоз. Все верят в светлое будущее, вокруг одни атеисты, и лишь старенькие бабки прячут иконки под матрацы. Но в селе К., несмотря ни на что, все боялись бабу Маню — уже лет тридцать как не стареющую старуху, возраст которой и не определишь. Дом бабы Мани стоял в поле на отшибе, чуть поодаль от деревни. Поле вокруг дома всегда чем то засевали, но в радиусе десяти метров вокруг её дома всё росло ужасно плохо. На крыше дома бабы Мани висело чучело из лохмотьев; при сильном ветре лоскутки старой рванины этого чучела зловеще развевались по ветру. Для чего оно было нужно бабе — никто в деревне не знал, огорода у неё не было.

Случилось так, что в деревню направили нового председателя. Совхоз развивался хорошо, старый председатель помер, и нужен был сильный, волевой, амбициозный человек. Вот и направили Ивана П.

Обходя все просторы, принадлежащие совхозу, Иван увидел дом бабы Мани и поспешил туда. Строптивый, властный, гордый своим новым положением, он потребовал снять с крыши чучело: как так — огорода нет, так зачем оно нужно? Баба Маня наотрез отказалась и даже пригрозила: снимешь — будешь каяться. Иван не послушался — взял стремянку, снял тряпьё с соломой и увёз, запер у себя в сарае: зачем добру пропадать, может, на совхозный огород пригодится.

Ночью Иван вскочил от грохота в сарае. С ружьём подкрался и увидел, что сарай закрыт на замок. Он подумал, что померещилось, и вернулся в дом. Всю ночь ему снилось это проклятое чучело. Утром, вскользь бросив взгляд на целые замки своего сарая, Иван отправился снова по важным совхозным делам. Каково же было его удивление, когда, проезжая мимо дома бабы Мани, он увидал на крыше всё то же чучело, которое вчера изъял! Обманула, старая, украла!

Второй раз забрал он кусок тряпья с соломой и привёз к себе. Решил теперь караулить ночью, чтобы словить бабу за воровством. Устроился в кустах у сарая поудобнее и стал ждать, перед этим проверив наличие изъятого объекта на месте. Как провалился в сон, не помнил, вот только снова разбудил его страшный грохот, будто в сарае бандиты орудовали. Схватив ружьё, Иван выбежал и направил дуло на дверm. Но замок был заперт, и в маленьком оконце было темно. Открыв замок сарая, Иван заметил, что чучело лежит не в углу, а прямо около двери. Может, забыл положить в угол, или зацепилось как-то?..

Про мистику Иван и не подумал — не того склада ума был человек. А зря. Подперев дверь сарая тяжёлым столом, который старушка вряд ли сдвинула бы, он пошёл спать.

Увидев наутро, что в сарае чучела нет, Иван осерчал ещё больше и пошёл напрямую к старухе. Обругав её, снял чучело снова с крыши и положил в сундук, заперев его и спрятав ключ у жены. Ночью Иван смело стал ждать, усевшись прямо напротив двери своего сарая.

Ночи летние коротки. Как только небо начало светлеть, дремоту Ивана прервал громкий удар, будто огромный булыжник проломил пол в сарае. Иван распахнул дверь и безвольно осел на землю...

Утром его нашли без чувств в своём огороде недалеко от сарая. У Ивана был сердечный приступ. После этого затею изъять чучело у старухи Иван бросил, стал заниматься своими совхозными обязанностями. Старуха умерла спустя семь лет. Когда её похоронили, чучело с её крыши исчезло, причём ни Иван, ни другие жители его не брали — кому оно было надо?.. Иван же, как настоящий коммунист, никогда не рассказывал, что он такое видел, отчего получил сердечный приступ. Про возню с чучелом только моему отцу, когда был уже совсем старым, рассказал, да и тогда не стал вдаваться в подробности...

@темы: рассказы, старики и старухи, предметы и вещи, не своё

---

Страх

[Скрёб-поскрёб]

Звук из соседней комнаты сковал его ужасом — казалось, что даже легкие забыли, как надо дышать. Страх противной холодной змейкой прополз по позвоночнику, пробрался в голову и застыл там, отключив контроль над всем телом. И если бы Костя не лежал на диване, то, наверное, свалился бы на пол из-за подкосившихся ног.

Этого звука не могло быть. Нет, это был не крик, не рычание, не детский смех, который так любят в фильмах ужасов, это был звук падения чего-то деревянного. И ничто деревянное не могло упасть, даже если бы все окна были нараспашку, просто потому что из деревянного в той комнате была только мебель, а звук падения мебели был бы точно не таким.

Десятилетний мальчик Костя не очень любил, когда родители уходили и оставляли его одного в этой огромной квартире. Не то, чтобы он боялся чего-то, просто ему не нравилось это, и он не мог объяснить, почему. Единственное, что Костя мог делать после того, как закрывал за мамой дверь — это читать книжку. Ни телевизор, ни компьютер не могли его приманить своими экранами. Костя лежал на диване и полнстью ушел головой в «Копи царя Соломона», когда раздался этот звук.

Пальцы мальчика покрылись потом и больше не захотели держать книгу. С трудом повернув голову, Костя посмотрел в дверной проем, который вел в коридор:

— Кто тут?

Тишина. Мозг ребенка начал отчаянно цепляться за реальность: «Да это у соседей что-то упало... что за ерунда... там никого нет...».

Единственным способом проверить было пойти и посмотреть. На глаза начали наворачиваться глезы, хотелось закричать и забиться в угол. Но страх не уходил, и даже в свои десять лет Костя понимал, что самый лучший способ успокоиться — это пойти в соседнюю комнату.

Костя сжал кулаки и пошел к двери. Надо было выйти в прихожую и повернуть направо. По тому, что в прихожей было темно, Костя понял, что дверь в соседнюю комнату закрыта, а так как звука раскрывающейся двери он не слышал, то скорее всего можно было безбоязненно выйти из комнаты.

Так говорил мозг, но страх редко когда слушается разума. Костя на дрожащий ногах пошел в сторону двери. Прислушиваясь к каждому шороху, мальчик слышал только биение собственного сердца. Вот уже пройдена половина расстояния до двери — и страх становится все настойчивее, отметая все рациоанльные объяснения... Костя на полусогнутых ногах стал выглядывать в прихожую в сторону соседней комнаты. Ничего. Все, как обычно. Вот и дверь. Костя замер, выпрямил ноги, и тут почему-то к горлу начал подкатывать смех. Костя начал успокаиваться и почти без страха дошел до закрытой двери, ведущую в комнату, откуда раздался тот звук.

Взявшись за ручку, Костя толкнул дверь. Волна страха вернулась, но делать что-то другое было уже поздно. Мальчик вошел в комнату. Ничего деревянного на полу не валялось, да и вообще, комната была почти такой, как всегда.

Почти. Что-то было не так. Нервный смешок вырвался изо рта Кости. Что же не так?..

Рука потянулась к выключателю. Свет лишь усилил впечатление того, что что-то изменилось. Взгляд Кости остановился на большом зеркале, висящем на стене, и глаза начали расширяться от удивления — в зеркале отражалось что-то, чего не было в комнате. Шагнув вправо и поняв, что это такое, Костя закричал от ужаса и, спотыкаясь, бросился туда, где он прятался, когда был совсем маленький — в туалет.

В зеркале посреди комнаты стоял гроб.

Ноги подкосились, и Костя упал, не добежав до своего укрытия. Ужас был настолько всепоглощающим, что на мгновение Костя потерял всякую способность двигаться. Оглянувшись в сторону комнаты, мальчик понял, что за ним никто не идет, и это на мгновение придало ему силы. Дверь в ванную комнату была приоткрыта, и оттуда лился свет — это было хоть какое-то спасение, хотя подсознательно Костя хотел запереться в туалете, который был чуть дальше. Он всегда так делал, когда был еще малышом. Небольшое помещение туалета всегда вселяло в него какое-то спокойствие. Но теперь выбирать не приходилось: туалет был закрыт, и там было темно — а на включение света ушли бы драгоценные секунды. Все эти мысли пронеслись в подсознании Кости за мгновение, и он бросился в ванную комнату.

Серая пелена страха чуть отступила, когда он защелкнул за собой дверь. Костя сполз на ослабевших ногах на пол и, боясь издать хоть какой-то звук, тихо заплакал. «Этого просто не может быть, — прозвучал в его голове голос рассудительного отца. — Это невозможно». Но в голове стали всплывать детали того, что он увидел.

Обитый красным бархатом гроб стоял на табуретках посреди комнаты. На полу рядом с ним валялась крышка, и Костя понял, что её падение и издало тот звук, с которого начался этот кошмар. Насколько Костя успел заметить, в гробу никого не было. При мысли о том, где, собственно, тот, кто там был, мальчика начала бить дрожь. Разум отказался что-либо воспринимать, и минут двадцать Костя, съежившись калачиком, дрожал на полу возле раковины. За дверью было тихо — так тихо, что казалось, весь мир куда-то провалился. Остался только маленький мальчик и отражение гроба в комнате.

Зеркало.... В ванной тоже есть зеркало! Как только эта мысль пришла в голову Кости, дрожь сразу же куда-то делась. Все тело обмякло, и Косте показалось, что он сейчас просто умрет. Сердце замерло, но через пару секунд забилось снова, и Костя нашел в себе остатки сил, чтобы посмотреть на зеркало. Собственно, снизу, с полу, оно было видно плохо. Да и вообще, даже стоя на ногах, Костя не мог себя в нем увидеть, так как пока не дорос до этого уровня.

Чтобы увидеть себя в этом зеркале, Косте надо было встать ногами на край ванны. У него непонятно откуда взялись силы, и он заставил себя встать на ноги.

Отражение в зеркале было обычным — потолок и часть стены. Костя оперся о раковину и стал лезть на край ванны. Встав ослабевшими ногами, Костя стал руками подниматься по стенке, боязливо всматриваясь в открыващийся вид в зеркале. Ничего... Все, как всегда. Отражалось то, что и должно было отражаться. Вот стиральная машинка, вот полотенца, вот дверь.

И тут сердце замерло снова. Язычок щеколды в отражении был в положении «открыто». Костя моргнул, посмотрел на замок. Закрыт. В зеркало. Открыт...

И тут свет погас.

Костя до боли закусил язык, чтобы не издать ни одного звука. Лампочка не перегорела, свет выключили снаружи — за мгновение до темноты Костя услышал щелчок выключателя. Подбородок предательски задрожал. Еще секунда — и Костя закричал бы. Но тут случилось то, что заставило его потерять сознание — дверь в отражении начала открываться...

Падение с высоты ванны и удар локтем об раковину не помешали сознанию Кости отключиться. Его утопающему в адреналине организму было даровано несколько минут успокоения.

В ванной было по-прежнему темно, когда Костя пришел в себя. Обернувшись на единственное пятно света, Костя понял, что этот свет идет из зеркала — свет ТОГО, отраженного коридора проникал через открытую отраженную дверь ванной, и его-то и увидел Костя, как только пришел в себя. Значит дверь ТАМ все-таки открылась.

Мальчику стало все равно, что там, в зеркале. Свернувшись калачиком, он, как волчонок, вжался в угол между ванной и стеной. Подбородок дрожал, зубы клацали, рассудок с трудом понимал, что происходит вокруг. После десяти минут такого состояния Костя стал понемногу приходить в себя. Зажав рот рукой, он начал реветь. Весь страх последнего часа стал выходить в этих слезах. Заплаканными глазами Костя, не отрываясь, смотрел на полоску света в отраженном потолке ванной комнаты. Вдруг эта полоска немного сузилась, как будто в проходе кто-то появился.

Сердце мальчика готово было выпрыгнуть из груди. Он прижал ко рту обе руки, боясь издать хоть какой-то звук. Пять минут ничего не менялось. Костя закрыл глаза и попытался встать. С закрытыми глазами было страшнее, и как только Костя открыл их, его взгляд сразу же упал на зеркало. Оттуда на него, не мигая, смотрела какая-то старуха. В саване, с какой-то бумажкой на лбу, она смотрела прямо мальчику в глаза.

Костя, не соображая, что делает, рванулся к двери, онемевшими пальцами открыл защелку и бросился вон из ванной. В первые мгновенья дневной свет ослепил его, и этого было достаточно, чтобы мальчик споткнулся о порог. Поднявшись, Костя бросился в комнату, ту самую, где в отражении он увидел гроб. В прихожей стоял зеркальный шкаф, и Костя краем глаза увидел в зеркале, что старуха выходит из ванной, непостижимым образом все еще глядя на него.

Вдруг раздался скрипучий старческий шепот: «Почему вы не закрыли зеркала?.. Почему вы не закрыли зеркала простынями?..». Костя с трудом расслышал это. Он видел только окно и голубое небо за ним...

* * *

«Городские новости», 12 марта 19.. года: «Ужасный случай произошел сегодня улице N-ской. Десятилетний мальчик, разбив окно, выбросился из окна восьмого этажа. Никаких следов преступления в квартире обнаружено не было. Возбуждено уголовное дело. Наиболее вероятная причина произошедшего — самоубийство, так как квартира была заперта изнутри. Ведется следствие».

Автор: AntonR

@темы: дети, зеркала, рассказы, не своё

---

После убийства

[Скрёб-поскрёб]

Жила супружеская пара, у которой был один маленький сын. Ещё до рождения сына отношения у пары были весьма шаткими. Через несколько лет в доме не проходило ни дня без драки между отцом и матерью. Ради сына они продолжали жить вместе, но ссоры между ними становились всё более ожесточёнными. Когда их сыну исполнилось пять лет, они уже ненавидели друг друга.

Однажды ночью, уложив сына спать, пара снова начала ссориться, и отец впал в такую ярость, что убил свою жену. Когда он пришел в себя и понял, что натворил, то решил спрятать тело. Он отнёс труп жены в гараж и положил в багажник автомобиля. Потом он поехал в горы. Под покровом ночи он взвалил тело жены себе на спину и понёс к ближайшему болоту. Он бросил её в зловонные воды и наблюдал, как труп погружается в топкую грязь.

Когда забрезжил рассвет, мужчина вернулся домой и принял душ. Но сколько бы он ни тёр себя, он не мог избавиться от тошнотворного запаха болота.

Он проспал несколько часов, а когда проснулся, начал думать, что он скажет, когда сын спросит, где мама. Он решил сказать мальчику, что мать переехала от них на какое-то время к своей сестре. Однако, когда сын проснулся, он ни словом не обмолвился о матери. Он лишь смотрел на своего отца, ничего не говоря.

Мужчина заподозрил, что мальчик чувствует запах грязи из болота, где он похоронил женщину. Он взял освежитель воздуха и стал распылять его по всему дому, надеясь, заглушить неприятный запах. От этого ему стало только хуже, он стал себя плохо чувствовать.

Прошло несколько часов, маленький мальчик смотрел телевизор в гостиной. Отец забеспокоился. Каждый раз, когда он заходил в комнату, он видел, как сын смотрит на него с недоумением. От этого отец ещё больше нервничал.

Он стал размышлять. Возможно, мальчик знает, что случилось, подумал он. Может быть, мальчик слышал, как он убивает его мать. Если его сын знает, что он натворил, возможно, его тоже следует убить...

Отец вошел в комнату, где его сын смотрел телевизор.

— Ты не хочешь меня о чём-нибудь спросить? — начал он.

Мальчик задумался на несколько секунд, а затем ответил:

— Да.

— Это о твоей маме? — спросил отец.

— Да.

— Вероятно, тебе интересно, где она?

— Нет, — сказал мальчик. — Мне интересно, почему лицо у мамы такое бледное, и почему ты весь день таскаешь её на спине.

@темы: рассказы, призраки и духи, не своё