Звали ее мисс Сидли, работала она учительницей.
Ей приходилось вытягиваться во весь свой маленький рост, чтобы писать в
верхней части доски, что она сейчас и делала. За ее спиной никто из детей ни
хихикал, ни перешептывался, ни пытался съесть что=нибудь сладенькое. Они
слишком хорошо знали мисс Сидли. Она всегда могла сказать, кто жует жвачку
на задних партах, у кого в кармане рогатка, кто хочет пойти в туалет не по
нужде, а чтобы поменяться открытками с фотографиями бейсболистов. Как
Господь Бог, она знала все и обо всех.
Волосы у нее поседели, а сквозь тонкое платье проступал поддерживающий
позвоночник корсет: в последние годы ее замучили боли в спине. Хрупкая,
вечно страдающая, косоглазенькая женщина. Но дети ее боялись. Ее острый
язычок сек, как розги. А от взгляда, если он падал на хохотунью или шептуна,
даже самые крепкие колени превращались в мягкую глину.
Она писала на доске длинный список слов, которые в этот день предстояло
разобрать по буквам, и думала о том, что об ее успехах в долгой и
многотрудной учительской карьере можно судить по поведению класса: она могла
повернуться к ученикам спиной, не опасаясь, что те тут же займутся своими
делами.
- Каникулы, - озвучила она слово, которое выводила на доске. - Эдуард,
пожалуйста, используй слово каникулы в каком=нибудь предложении.
- На каникулы я ездил в Нью=Йорк, - без запинки ответил Эдуард. Как и
учила миссис Сидли, главное слово он произнес четко и размеренно:
ка=ни=ку=лы.
- Очень хорошо, Эдуард, - и она перешла к следующему слову.
Разумеется, у нее были свои маленькие хитрости. Успех, это она знала
четко, зависел и от мелочей. В классе она никогда не отступала от этого
принципа.

Читать дальше (откроется в новом окне)