Борисыч

[THE-MOVING-FINGER]

Сергеев заваривал чай, когда мы услышали с улицы, как кто-то во весь опор несётся к нам в отделение. Я не успел еще встать с табуретки, как шаги прогромыхали по маленькому коридору, и в дверях возник Борисыч, насквозь мокрый из-за дождя. Он дрожал и судорожно набирал ртом воздух, взгляд его метался от Сергеева ко мне.

— Борисыч, что случилось? — резко двинулся к нему Сергеев.

— Мужики, я сдаваться пришёл, — выдохнул тот. — Мишку Савина застрелил.

— Что??? Ты о чём болтаешь-то? — опешил Сергеев.

Я и сам слегка растерялся от его слов. Мишка Савин умер весной, месяца полтора назад. Я помнил, как мы вытаскивали его тело из бани — фельдшер сказал, сердце не выдержало от жара. Борисыч тем временем умоляюще смотрел на нас, мотая головой:

— Ну вот, как есть тебе говорю, сейчас только, лежит ещё в сторожке...

Тут он махнул на нас рукой и рухнул на стул у стены, закрыв лицо ладонью. «Господи, господи...» — еле слышно бормотал он. Сергеев смотрел на меня.

— Ну что, — ответил я, — езжай, смотри, а я тут останусь.

Сергеев кивнул и, стянув с вешалки кожанку, ушел. Я слышал, как он открыл дверь отделения — стал слышен шум дождя, — а потом снова стало тихо, только Борисыч всё бормотал что-то, сидя на стуле.

Борисыч, то есть Антон Борисович Литвин, когда-то давно сам служил в милиции, однако много лет назад был уволен по причине своего безудержного пьянства. Тогда он устроился сторожем в коровниках при мясокомбинате, где и работает до сих пор. Несмотря на это, он частый гость у нас в отделении (не в качестве арестованного, разумеется). Было видно, что он очень тяготился своим увольнением из рядов милиции, мы с Сергеевым понимали это и потому не гнали старика, когда тот приходил к нам поболтать или покурить на крыльце. Со временем мы сдружились, ему было что рассказать о своей прежней работе, и пару раз мы даже брали его на незначительные выезды.

Я достал из ящика водку и налил немного в стакан. Борисыч залпом выпил предложенное, будто обычную воду. Приготовив лист бумаги, я попросил его рассказать всё, что произошло. Борисыч начал свой рассказ. Говорил он сухим протокольным языком, словно бы весь этот официоз мог как-то оградить его от пережитого. Таким образом, мне оставалось буквально записывать его слова, изменяя формулировки лишь в некоторых местах, где того требовали нормы. Вот что я записал:

«Вчера, 12 июня 2009 года, я, Литвин Антон Борисович, в 19:00 заступил на сторожевую вахту по своему месту работы в животноводческом комплексе «Луч». Моё рабочее место представляет собой деревянное строение площадью 30 квадрамтных метров с одной дверью и одним окном. В моём распоряжении имеется охотничье ружьё неизвестной мне марки и калибра, заряженное дробью. На протяжении дня я не находился под воздействием алкогольного или наркотического опьянения, что может подтвердить мой сосед Лоскутов Анатолий Борисович, с которым я провёл весь день на его земельном участке. С 19:00 по 01:45 следующего дня (здесь я спросил, откуда такая точность, и Борисыч сказал, что «как раз кино кончилось») вахта шла без происшествий. В 01:45 я услышал стук в окно. Я встал и спросил: «Кто там?». Рассмотреть, что было за окном, я не мог, так как в моей комнате горел свет, а на улице была ночь и шёл дождь. Мужчина (по голосу) снаружи сказал: «Борисыч, пусти меня, промок я весь». Голос говорившего мне был знаком, но определить его личность мне не удалось. В связи с тем, что голос показался мне знакомым, я сказал: «Заходи, кто там?». Через полминуты я подошёл к двери и открыл её сам, так как внутрь никто не зашёл. Я увидел мужчину (здесь я немного смутился, когда Борисыч заявил, что перед ним предстал сам Савин, поэтому посоветовал ему немного изменить свои слова) высокого роста, около 30 лет, с тёмными волосами до плеч, одетого в пиджак и брюки чёрного цвета, белую рубашку и чёрные туфли. Я определил мужчину как Савина Михаила Аркадьевича, механизатора, работавшего ранее в животноводческом комплексе и скончавшегося 2 мая 2009 года (на этой фразе я представил, что со мной станет, когда этот протокол прочитают в районе). Мужчина смотрел на меня две или три секунды, затем сказал: «Здравствуй, Борисыч», — и двинулся в мою сторону. Так как я принял мужчину за Савина, я пришёл в волнение и отступил внутрь сторожевого поста. В это время я взял ружье, которое стояло у входа и направил его на мужчину. Мужчина продолжал идти на меня со словами «Борисыч, да ты что?». Затем он быстро двинулся влево и попытался обойти направленный на него ствол ружья. Я успел произвести один выстрел из ружья. Мужчина получил ранение в левый бок и упал на спину слева от меня. Я бросил ружье на пол у входной двери и побежал в отделение милиции...».

Далее шли несущественные детали, приводить которые я не вижу смысла. Я дописывал протокол в смешанных чувствах. Отчего-то я не сомневался в искренности Борисыча, несмотря на то, что мой рассудок отказывался принять эту историю. Да, Борисыч пил, однако, вопреки распространенному мнению, водки явно недостаточно, чтобы начать палить из ружья в своего восставшего из могилы товарища. Всё это вместе — удивительная точность и связность истории, перепуганный вид Борисыча — придавало рассказанному очень нежеланное ощущение правдивости. По крайней мере, он верил в то, что поведал мне сейчас.

Вернулся Сергеев. Озадаченный и недовольный ночной поездкой, он сказал, что в сторожке нет ничего, ни тела, ни крови, только ружье на полу валяется. Он накинулся было на Борисыча с упрёками, что тот нажрался до белой горячки, но я, взяв его за локоть, попросил помолчать. Мы вышли на крыльцо, где я рассказал ему, что, по словам Борисыча, произошло.

— Да что ты его слушаешь?! — завёлся он опять, но я оборвал его:

— Ладно, давай домой, я на дежурстве остаюсь, разберусь.

Сергеев, матерясь себе под нос, наконец ушёл. Когда я вошёл в отделение, Борисыч повернулся ко мне и сказал:

— Капитан, извини, я сам вижу, что херня, но вот как есть тебе!

По правде говоря, я не понимал, что делать.

— Ты домой сейчас? — спросил я. Борисыч помолчал, а потом ответил:

— Можно, я тут останусь? Ты в клетку меня запри, я посплю.

— Тебе что тут, гостиница? — начал я, но потом, глянув ему в глаза, не стал продолжать. — Ладно, чай будешь?

Посидев еще с полчаса, мы обсудили происшествие и сошлись на том, что завтра вместе съездим в сторожку и во всём разберёмся. Немного успокоенный, Борисыч отправился в «обезьянник» спать. Я дал ему старую фуфайку, чтобы хотя бы постелить на лавку — у нас, как я говорил, всё же не гостиница. Поворочавшись пару минут, он затих.

Было около четырёх часов ночи, когда я, тоже задремав, проснулся от щелчка — кто-то с улицы бросил камешек в оконное стекло. Не успел я прийти в себя, как в окно влетел камень покрупнее, чудом его не высадив. На стекле осталась огромная трещина. Ошеломлённый от такой наглости, я вскочил со стула и рванулся к выходу. Мельком бросив взгляд на Борисыча за решёткой, я увидел, что тот как ни в чем ни бывало продолжает спать — видимо, пережитое здорово вымотало старика. Побегав какое-то время в темноте с фонариком, я не встретил никого. Поймать малолетних идиотов (а кто же ещё это мог быть?) не представлялось никакой возможности. В принципе, я даже предполагал, кто именно разбил стекло, поэтому решил завтра просто пойти и навестить пару домов. Вернувшись на пост (Борисыч всё так же спал на лавке), я выпил ещё чаю и заснул. На этот раз до утра.

— Э, Лёх! — голос Сергеева вырвал меня из сна. — Вставай, у тебя тут Литвин умер!

Сон тут же сняло как рукой. Я, не веря своим ушам, посмотрел на открытую дверь «обезьянника».

— Я прихожу, он там спит, — торопливо заговорил Сергеев. — Дверь открываю, чтобы разбудить, за плечо его трясу, а он на пол. Мёртвый.

Я вошёл в клетку. Борисыч лежал на полу. Сергеев звонил куда-то по телефону. Через полчаса приехал врач, тело увезли в райцентр. Я, конечно, расстроился из-за смерти Борисыча (врач заявил, что возможна остановка сердца), однако не из-за этого я не находил себе покоя в течение всего дня.

Приходя домой, я долго не мог уснуть. Жена была в городе у родителей, и я лежал один, слушая тиканье ходиков на кухне. Я не мог забыть историю Борисыча. Чудовищное «а вдруг» засело у меня в голове, и я продолжал напряженно думать и убеждать себя, что мёртвые не встают из могил. К обеду я смог уснуть.

Когда я открыл глаза, за окном уже было темно. Кто-то ходил у меня под окнами. От этой простой мысли меня, капитана милиции, кинуло в дрожь. Шуршание гальки и травы, наконец, прекратилось. Воображение мигом нарисовало ужасную картину, как голый Борисыч с раскромсанной в морге грудью бродит у моего дома и слепо водит по стене своими белыми пальцами, на ощупь выискивая окно. Отогнав эту навязчивую идею, я тихо-тихо поднялся с постели и на цыпочках отправился посмотреть на ночного гостя. Но пройдя пару шагов, я остановился как громом поражённый — с той стороны окна, из темноты раздался тихий, хриплый, но до боли знакомый мне голос:

— Капитан, холодно мне. Пусти.