Она сидела одна за последней партой среднего ряда. Как села туда в начале десятого класса, так и не сдвинулась. Никто не выражал желания разделить ее одиночества. Таня обладала настоящим даром — отталкивать от себя людей. Парадокс был в том, что по природным данным ее никак нельзя было назвать страшной — худенькая, невысокая, со светло-русыми волосами, и красивыми зелеными глазами, совершенно нормальное русское лицо. При обычном раскладе этого вполне достаточно. Королевой класса не стать, но при ее молчаливости и нелюдимости вполне можно было бы создать образ блоковской Незнакомки. Но почему-то назвать Незнакомкой Таню никому не пришло бы в голову даже в бреду. Может, из-за выражения лица — какого-то тупого, ничего не выражающего, может, из-за пустых глаз, а скорее из-за ее облика в целом. В общем, впечатление она производило неприятное и даже жутковатое.
читать дальшеКогда она только пришла в класс, все почему-то подумали, что она умственно отсталая — настолько бессмысленный и пустой у нее был взгляд. На вопросы девчонок она либо отмалчивалась, либо отвечала односложно и коротко. Голос у нее тоже был неприятный — низкий и тоже какой-то пустой, потрескивающий. Когда я в первый раз его услышала, почему-то перед глазами возникла шаровая молния, увиденная в какой-то передаче. Злой, бессмысленный комок пустоты. Такое впечатление о ней у меня и осталось о ней на все время, пока мы учились вместе.
Сомнения о Таниных умственных способностях развеялись на первом же уроке — ее вызвали отвечать, и она ответила не блестяще конечно, но вполне сносно, на четверку. Говорила она ровно, лишенным эмоций голосом. Судя по лицу учительницы, Таня на нее тоже произвела неприятное впечатление.
Одевалась она иначе как «странно», не скажешь. Вещи вроде обычные — джинсы, майки, но сидели они на ее неплохой в принципе фигуре, как на корове седло. Довольно необычно для простого трикотажа, который на стройной фигуре всегда сидит хорошо.
Единственный действительно значимый внешний минус Тани был в причине, которую мы увидели через несколько дней. Она была нечистоплотна в прямом смысле слова. Уже на третий день учебы от нее отчетливо запахло потом, и пахло с тех пор почти всегда. Создавалось впечатление, что она моется раз в неделю, а одежду стирает и то реже. Зубы ее тоже были не в лучшем состоянии — желтые и с явно заметным налетом. Это было действительно неприятно и тоже странно — одно дело быть грязнулей в пять лет, а другое — в пятнадцать, когда любая нормальная девушка начинает усиленно следить за собой. Не ради мальчиков, а потому что просто так нужно, чтобы зубы были белыми, дыхание пахло мятой, а тело — туалетной водой.
Таня же упорно производила впечатление ребенка, несмотря на вполне оформившуюся фигуру. Причем ребенка неприятного, из тех, у кого в детском саду вечно засыхают сопли под носом. В общем, женственности в ней было ноль.
В принципе, класс у нас был хороший. Конечно, были и двоечники-хулиганы, и «первая красавица» с замашками вожака стаи, но, в общем, все было спокойно. Существовало что-то вроде иерархии — наша «акелла» Вика и кружок девчонок вокруг нее, остальные девочки посерее и потише — по парам и сами по себе. У мальчиков было то же самое — Викин парень Вадим со свитой, и все остальные. Я была в свите Вики, хотя выбивалась из остальных, была отличницей и «папиной дочкой», такой же серой мышкой, как и те, кто в свиту не попал, но мы с Викой были соседками по лестничной клетке, росли вместе, и любили друг друга, хоть и были совсем не похожи.
Вика Красина. Так вышло, что я, наверное, знала ее лучше других. Она была самой яркой в нашем классе, и явно самой сильной. Очень красивая — натуральная блондинка, голубые глаза, высокая и стройная. Вся красота — от природы. А в остальном особо гламурной ее нельзя было назвать. Одевалась она, как и все девчонки тех лет — спортивная куртка, джинсы, кроссовки, волосы — в хвост. Ее знали как громкую, активную, веселую и злую девчонку. Я знала ее еще и как отзывчивого, прямого и честного человека. Из тех, кто всегда все говорит в лицо, не лебезит и не лицемерит, улыбаясь в глаза и шушукаясь за спиной. Уже тогда, в детстве, я чувствовала, что эти черты гораздо важнее вежливости.
Единственный минус Вики не перекрывал для меня ее достоинств, но был довольно ощутим. Она была вспыльчива, как спичка, и так же быстро прогорала. Но, выйдя из себя, она могла и накричать, и укрыть матом, и даже ударить. Помню, в седьмом классе, мы с Викой как-то сильно поспорили о чем-то. Не ругались, а именно спорили на какую-то отвлеченную тему, не помню уже о чем. В пылу спора Вика как всегда завелась, и в итоге ударила меня кулаком в плечо. Я сразу встала и молча ушла. Дома я увидела на плече синяк — довольно глубокий и болезненный, и расплакалась. Три дня мы не разговаривали, я пересела от нее, и перестала заходить за ней перед школой. Вика молчала и не делала никаких шагов, как будто не замечая меня. На четвертый день (это был выходной), с утра позвонили в дверь. Я открыла — на пороге стояла Вика. Наверное, тогда был второй раз в жизни, когда я видела, как она плакала.
— Прости меня, Юль! — ее лицо скривилось, и она обняла меня, уткнувшись лицом мне в плечо. Я тоже заплакала, и мы ревели так на лестничной клетке минут пятнадцать. В тот же день выяснилось, что она специально долбанулась плечом об угол шкафа, и носила теперь такой же синяк. Разумеется, в тот же день мы помирились, и больше никогда не ссорились так бурно. Но с другими она по-прежнему могла распустить руки, причем доставалось не только девчонкам, но и пацанам.
Я понимаю, отчего было так — наверное, я единственная. Викина мама умерла, когда нам было по три года, и воспитывал ее отец. А Викин отец был МЧСником в отставке. Он всегда мечтал иметь сына, как это ни банально, но жена оставила ему только милую голубоглазую Вику. Бабушек-дедушек у них не было, и Викин папа воспитывал дочь так, как мог — учил быть сильной, всегда давать сдачи, защищать слабых и не давать спуску никому. Вика росла, впитывая эти истины, лет до двенадцати она была настоящей пацанкой, всегда ходила в синяках, причем синяки и ссадины в основном базировались на костяшках ее пальцев. Потом она повзрослела, расцвела, моментально выбрала себе в пару такого же бойца и спортсмена Вадика, и стала чуть мягче. Девчонки боялись ее по инерции, но все-таки страх у всех скорее перешел в уважение.
Когда в наш класс пришла Таня, Вика какое-то время наблюдала за ней. Однажды мы курили за школой, Вика сплюнула на землю и сказала:
— Блин, бабы… бесит меня эта новенькая. Даже не знаю почему, это вообще-то странно.
Мы все молча кивнули. Вика выразила общую мысль.
— Может, это… темную ей устроим? — подала голос кровожадная Машка Федорова. Мы переглянулись. Вика сощурилась.
— Эх, я бы с удовольствием.
Я посмотрела на Вику.
— Вик, ну нельзя же просто так ее бить. Да, она и правда странная, но надо все-таки дать ей время. Может, она стесняется или волнуется. Новенькой вообще быть непросто.
Все согласились со мной. И правда, может мы поспешили с выводами. Может, она еще окажется нормальной.
Как уже ясно, Таня нормальной не оказалась.
Она молчала, ходила по стенке, воняла потом и всех раздражала. Учителя относились к ней по-разному — кто-то жалел, кто-то раздражался и придирался. Таня реагировала на все одинаково — тупое молчание и взгляд, устремленный в никуда. Еще одна ее черта — она никогда не смотрела прямо в глаза. Казалось, что она смотрит всегда куда-то мимо, или между глазами. Наверное, она делала это специально. Я наблюдала за ней и видела, что иногда ее взгляд становился цепким и острым. Обычно это происходило, когда рядом кто-то сплетничал.
Я часто наблюдала за Таней. Может, потому что она сидела почти рядом со мной — через проход, я справа от прохода, она слева. Вика сидела передо мной с Вадиком, когда она пересела от меня, моей соседкой стала та самая Маша Федорова, еще одна подружка Вики, самая гламурная и обеспеченная девочка нашего класса. Таким образом, я, серая мышка, снова оказалась в центре нашей «элиты». С Машей мы подругами не были, но общались хорошо. Мы друг друга дополняли — сильная Вика, красивая и ухоженная Маша, и я, умная Юля. На уроках я помогала девчонкам и Вадику, и меня это не напрягало.
А еще я подсматривала за Таней.
Иногда мне кажется, что Таня была настоящим кладезем информации о нашей жизни. Я видела, как она подслушивает все разговоры, которые ее совершенно не касались. Как только рядом кто-то шептал: «Прикинь…», я видела, как напрягается Танина шея, и она слегка поворачивает голову, продолжая малевать что-то в блокноте. Всегда, когда она не писала конспект, она что-то рисовала. Я видела, как ее рука напрягалась, сжимая ручку, как отрывисто она начинала чертить линии. Было видно, что она слушает, причем не просто слушает, а запоминает.
Тополев подрался со одиннадцатиклассником. Шмелева заболела гриппом. На дне рождения Красиной все напились, и Соловьева с Яковенко заперлись на час в ванной. У Федоровой взрослый любовник тридцати лет, который часто заезжает за ней на красном «Пежо».
Все эти события нашего класса Таня впитывала, как губка, хотя ее они никак не касались. На дни рождения она не ходила, хотя поначалу ее приглашали. В концертах не участвовала, никаких талантов у нее не было. Правда, на дискотеки по случаю окончания четверти и в честь Нового она исправно приходила, одетая так же, как всегда, и весь вечер подпирала стенку. Наверное, она приходила, не чтобы танцевать, а в надежде увидеть или услышать что-то интересное.
Впрочем, когда Таня только пришла в наш класс, на дискотеке в конце первой четверти ее пригласил танцевать Костя Дорошенко. Он протанцевал с ней медленный танец, а потом вернулся к нам.
— Ну что, как там новенькая? — поинтересовался Вадик.
Костя поморщился.
— Трындец, у нее изо рта воняет, прикиньте. А она еще и к лицу тянется постоянно, блин.
— Фу, мерзость. — Федорова передернула плечами. — Пошли, я тебя утешу.
И она увела Костика танцевать. Мы с Викой переглянулись.
— Эх, Юлька, вот ты добрая, тебе эту овцу жалко. А у меня просто кулаки чешутся, мерзость же. Как таракан какой-то, — Вика поморщилась.
Я пожала плечами.
— Ну, Вик, не бывает так, чтобы все люди нравились. Вокруг всегда найдется кто-то неприятный. Но это же не значит, что каждого надо бить.
Вика засмеялась и обняла меня за плечи.
— Эх, Юльк, твои слова б да богу в уши...
В общем-то, если бы не событие, к которому я веду, наверное, мы все спокойно доучились до выпускного и навсегда забыли бы про Таню. В городе мы почему-то никогда не сталкивались с ней, хотя жили все рядом, да и город у нас не самый огромный. Но видели мы ее только на уроках. Мы не знали, где она живет. Даже родителей ее никто не видел. Как-то я попросила маму перед родительским собранием посмотреть на маму Тани Ткачевой и рассказать потом, какая она. Мама удивилась, но я объяснила ей ситуацию. К сожалению, наш план сорвался на корню — никто из ее родителей не пришел на собрание. Им и смысла не было приходить — Таня не получала ни одобрения, ни нареканий.
Постепенно наш интерес к Тане угас. Она не привлекала внимание, так же тихо сидела на задней парте, и коварные мысли устроить ей «темную» как-то отступили и потеряли свою актуальность. Учебный год плавно катился к завершению, нас поглотили наши очень важные заботы, и Таня просто стерлась из них. На дискотеку по случаю окончания десятого класса она явилась в дурацком оранжевом платье, которое делало ее бледное лицо каким-то совсем зеленым, и даже танцевала с парнем из параллельного класса. Но нам было не интересно. Я начала встречаться с Мишей Самойловым, мы танцевали медляки и таяли друг от друга, а потом целовались под лестницей. Не помню даже, что на дискотеке делала Вика, мне было не до того.
Лето прошло здорово, наверное, это самое запомнившееся лето в моей жизни — может, из-за ужаса, который последовал после. Мы целыми днями гуляли — я, Миша, Вика с Вадиком, Маша и еще кто-нибудь из класса. Ездили на пруд, купались, шатались по городу, перекусывая в кафешках или у кого-нибудь из нас дома. Родители были не против — мы же не шпана какая-то. С Мишей у нас все было просто замечательно, лучше не бывает. О Тане за все лето мы даже ни разу не вспомнили.
Она нарисовалась первого сентября, и снова стояла как неприкаянная, в стороне от всех. Снова в мешковатой майке, вытертых джинсах и каких-то разбитых сандалиях. Увидев ее, Вика с Машей закатили глаза.
— О господи, явилась. Я уже и забыла про нее, — выразительно протянула Маша. Нам ничего не оставалось, как кивнуть.
В этом году Тане повезло — у нее появился сосед по парте, правда, ненадолго. В этом году пришел один новый ученик — Саша Кривошеев. За неимением других свободных мест он сел к Тане, но уже к концу дня пересел на свободную парту сзади нас. Маша тут же взяла его в оборот:
— Привет, милый, а что это ты от Таньки сбежал? Лишил можно сказать девушку последнего шанса!
Саша обаятельно улыбнулся и перегнулся через парту к Маше.
— Зато теперь я могу делать вот так, — и он резко дернул ее за застежку лифчика, выпирающую из-под тонкой трикотажной майки.
Маша взвизгнула и треснула его по голове учебником, но мы с Викой, которая тоже наблюдала эту сцену, увидели, что Маша уже поплыла. Ее роман с взрослым мужчиной на Пежо закончился еще в мае тем, что Маша делала у Вики дома тест на беременность и рыдала, пока мы отпаивали ее чаем. Слава богу, все обошлось, но Маша еще долго по нему убивалась. Этот эпизод сблизил нас троих еще больше.
Весь следующий урок Маша провела, практически лежа грудью на парте Саши и отчаянно кокетничая, благо урока у нас считай, что не было, географичка куда-то ушла, наказав нам переписывать таблицу из учебника. Рисуя таблицу, я украдкой посмотрела на Таню, и слегка оторопела. Вместо того, чтобы как обычно малевать свои линии, она сидела, сложив руки, и неотрывно смотрела на Сашу и Машу, которая пересела к нему уже в начале следующего урока. Перехватив мой взгляд, она посмотрела мне прямо в глаза, наверное, первый раз за весь год, что мы были знакомы. Ее губы дрогнули в улыбке, и мне почему-то стало страшно. Чувство было, как будто я проглотила кусок льда, который теперь медленно двигался у меня внутри.
После уроков Маша ускакала с Сашей под ручку, а мы с Викой пошли покурить за школу. Единственное плохое, чему научила меня Вика — это курить. Я рассказала Вике, как Таня смотрела на Машу.
— А как ты думала, Саша парень симпатичный, эта кикимора стопудово на него глаз положила, а он так демонстративно ее прокатил. Да еще и с Машкой, ну.
Да, Вика была права. Выбери Саша любую из наших обычных девчонок, наверное, было бы не так обидно. Но Маша, богатая, красивая, наглая Маша… это как удар под дых. Я даже посочувствовала Тане.
До самого декабря я наблюдала, как Таня пялится на парту позади меня. Машка заметила это, и ее, кажется, это даже подзадоривало. Саша, как и многие парни, был слеп и ничего, казалось, не замечал. Маша вела свою игру. Ее декольте стали ее глубже, а юбки еще короче. Делалось это не для Саши, а для Тани. Таня вроде бы не велась, но я видела, как напряжена ее шея, когда голова склонена к северу, а глаза смотрят на юго-восток. Иногда мне становилось ее жалко, но инстинктивное отвращение к Тане пересиливало жалость. Никто не заставлял ее быть такой мерзкой, в конце концов. Мы пытались дать ей шанс.
В ноябре произошло маленькое, почти незаметное событие, которое, наверное, и дало толчок всему, что случилось потом. В тот день после урока биологии учительница раздавала нам темы рефератов, которые мы должны были сдать в конце четверти вместо итоговой контрольной. Мы все сгрудились вокруг учительского стола, просматривая предложенные темы и пытаясь выбрать самое простое. Наши парни растолкали всех, и мы с девчонками оказались как раз возле стола. Я быстро написала свою фамилию рядом с темой «Условные рефлексы» и теперь консультировала парней, какая тема легче. По учебе в нашей компании главной была я.
Так вышло, что Таня стояла точно за плечом Саши. К слову, он был высоким парнем, и Танин подбородок лег ему аккурат на плечо. Я была напротив и видела, как она смотрит на него. Похоже, Саша сначала не заметил Таню, и не почувствовал, что она прижимается к нему. А может, он просто не подумал, что это Таня, потому что прижмись к нему любая другая девчонка, Саша был бы не против. Но с Таней он уже когда-то посидел, и тоже попал под те чары отвращения, которые она источала. В общем, поняв, кто стоит сзади, он инстинктивно отскочил в сторону.
— Фу блин, Таня, ты бы хоть зубы почистила, прежде чем лезть, ну! — гаркнул он на весь класс.
В принципе, подобная фраза в адрес Тани звучали не впервой. Но, я думаю, услышать такое от парня, который тебе нравится… Если бы мне такое сказал Миша, я бы наверное просто умерла на месте. Поэтому мне стало жалко Таню. Она как-то затравленно оглянулась и бросилась вон из класса. Мы с девчонками переглянулись, Саша пожал плечами. В принципе, и все. В жизни бы не запомнила эту ерунду саму по себе, но это было первое звено в цепи кошмара, в который мы окунулись через пару недель.
На следующий день, и две недели подряд, все было абсолютно нормально. Таня ходила отрешенная, как всегда, никак не показывая, что переживает из-за своего позора. В середине декабря запыхавшаяся растрепанная Вика влетела в класс перед началом второго урока — на первом ее не было.
— Блин, ребята, атас! Сашка руки переломал! Только что, на турниках! Машка уехала с ним на скорой! — после каждой фразы она как будто ставила восклицательный знак, шумно втягивая воздух.
Гомон стих, все обступили ее.
— Что случилось? Как так вообще?
— Да как! Я проспала, бегу к школе, смотрю — на площадке Машка с Саньком сидят, прогуливают. Я к ним пошла, думаю, все равно опоздала, чего уж там. Сидели, болтали, Сашка стал на турниках выпендриваться, трюки показывать, крутился по-всякому. Не знаю, как так получилось даже, но блин, в какой-то момент у него руки просто замотались на турник, как веревки! Это ужасно просто было, открытые переломы, кровища! Машка так орала, еле ее успокоила! А он в грязь упал и лежит, не шевелится, с руками этими. В общем, я скорую вызвала, они Машке успокоительного дали, и она с ним поехала. — Вика перевела дыхание. Руки у нее тряслись.
Все молчали, переваривая информацию. Тишина была плотной и осязаемой, как ватное одеяло. Внезапно эту тишину разорвал странный звук, как будто что-то точат напильником. Все вздрогнули и обернулись. Таня сидела за своей последней партой и тихо, скрипуче хихикала. Я почувствовала, как по шее ползут мурашки. Это было очень жутко.
Вика подлетела к Тане и отвесила ей смачную пощечину. Ее голова безвольно мотнулась назад, хихикать она перестала.
— Что, тварь, смешно тебе? Вот зараза! Мразь! — Вика вытащила ее из-за парты и начала пинать. Мы подбежали и оттащили ее. Буквально через несколько секунд в класс пошла учительница.
— Девочки, что происходит? — она обвела глазами класс. Я оттащила Вику к ее парте и повернулась.
— Саша Кривошеев в больнице, руки сломал. Маша Федорова с ним поехала. Это до уроков случилось, Вика рассказала сейчас.
Катерина Ивановна покачала головой.
— Ох, горе… Родители знают? — обратилась она к Вике.
Вика мотнула головой:
— Наверное, Машка уже позвонила им.
Учительница кивнула.
— Ладно, ребят, начинаем урок.
Записывая урок, я украдкой наблюдала за Таней. Она сидела как всегда отрешенная. Казалось, ей было абсолютно все равно, что несколько минут назад ее били. Вика тоже оглядывалась на нее, и я видела, какой кровожадный у нее взгляд.
После уроков мы как обычно собрались в курилке. Наверное, стоит перечислить, кто там был. Вика Красина, Алена Рогова, Катя Марченко, Аня Павленко, Лена Кабанова, и я — Юля Андреева. Вика, прищурившись, уставилась на дымящийся кончик сигареты. Наконец она подала голос:
— Не знаю, как вы, девки, но я уже так не могу. Эта зараза… вы видели вообще? Вы слышали, как она ржала?
Мы молча кивнули. Слышали все.
— Предлагаешь «темную»? — спросила Аня, затягиваясь сигаретой.
Вика пожала плечами.
— Я предлагаю так. Завтра подходим к ней и забиваем стрелу, например за стадионом. Если не придет, будет хуже.
Девчонки согласились с Викиным планом и отправились по домам, а мы позвонили Маше и пошли к ней, чтобы поддержать. Машка жила в центре, в огромной пятикомнатной квартире. Ее папа держит в городе сеть салонов мобильной связи. Встретила нас Маша бледная и заплаканная. Мы, как могли, поддержали ее, и выяснили, что Саньку уже сделали операцию и вставили какие-то штыри в локти. Пока он еще был в реанимации, но скоро должны перевести в палату. Вика рассказала Маше о сегодняшнем. Лицо Машки пошло пятнами.
— Блин, бабы, я думала завтра с утра к Сашке, но с вами в школу пойду. Плюну в рожу этой твари.
Ночью я долго не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, пила бесконечную воду, считала баранов, но мысли неизменно возвращались к тому, что ждет завтра. Я пыталась убедить себя, что мы просто поговорим с Таней, ну может, Вика слегка даст ей по башке, чего Таня в полной мере заслужила. Злорадство над чужим несчастьем — хуже этого может быть только предательство. В идеале было бы напугать Таню, чтобы она просто перевелась в другую школу, или хотя бы в другой класс. Но на это надеяться глупо — какой дурак переведется в середине выпускного года. Такими мыслями я успокаивала себя, но где-то глубоко внутри все равно оставалось противное, сосущее чувство. Как будто ощущение близкой беды.
В субботу в школу пришли все девчонки, подписавшиеся на «стрелку», и Машка в том числе. После третьего урока мы подошли к Тане. Она стояла, как обычно, у окна, и смотрела во двор. На ней был застиранный бежевый свитерок с воротом под горло и джинсы, вытертые почти до белизны. На наше появление она отреагировала, лишь чуть скосив глаза. Вика подошла к ней почти вплотную.
— В общем так, Ткачева. Нам нужно с тобой поговорить после школы. Явка обязательно. Приходи на площадку за стадионом, ты знаешь, где это. К двум часам.
Таня медленно повернула голову и обвела нас равнодушным взглядом.
— Зачем? — прошелестела она без всякого интереса в голосе.
Вперед выступила Машка и впилась пальцами ей в плечо.
— Затем. Поговорить надо о твоем поведении. Если не придешь — будет хуже. Усекла?
Таня равнодушно кивнула и снова уставилась в окно. Мы отошли в другой конец коридора, слегка обескураженные ее поведением.
— Блин, девки, а может, она реально — того? — Алена Рогова покрутила растопыренными пальцами у виска.
— А если и правда? Вдруг у нее припадок начнется или еще что, а мы потом виноваты будем? — подала голос Марченко, поежившись.
Маша с Викой молчали. Об этом я тоже думала в свою бессонницу.
— Девочки, ну мы же не собираемся бить ее, или издеваться! Просто поговорим, чтобы она поняла, что и как. Можно сказать, из благих целей — вы ее такую в универе представляете? Может, она реально не понимает, как выглядит со стороны?
В тот момент я сама почти верила в то, что говорила.
После уроков мы решили не идти домой, потусоваться в школе, а потом сразу на стадион. Мы плотно пообедали в столовой, съели даже казенные макароны с сосисками, которыми обычно не пренебрегали только первоклашки. Девчонки шутили и обсуждали последние сплетни, но я видела, что все нервничают, так же как я. Даже Вика нервничала, что ей почти не свойственно.
Когда мы вышли из столовой, на часах была половина второго. Мы убили время в курилке, и двинулись в сторону стадиона. Место там конечно очень колоритное, и как нельзя больше подходит для всякого рода «разговоров». Заброшенный стадион, где иногда можно встретить одинокого бегуна, спортивная площадка с ржавыми турниками, вся заросшая травой. Плюс этой площадки в том, что ее отделяет от стадиона и окружает со всех сторон полоса высокого бурьяна и кустов, таким образом, практически скрывая от посторонних глаз.
Таня уже ждала нас. Она сидела на покосившейся скамейке и смотрела на носки своих грязных кроссовок. Мы пробрались по одной через узкий проход в бурьяне, и вышли на площадку.
Вика Красина, Алена Рогова, Катя Марченко, Маша Федорова, Аня Павленко, Лена Кабанова, и я — Юля Андреева.
Таня не встала нам навстречу, только повернула голову. Сказать честно, мы все слегка стушевались, все, кроме Вики. Она вышла вперед и подошла к Тане.
— Встань, — коротко скомандовала она. Таня молча подчинилась, глаза ее были по-прежнему опущены. — Ты понимаешь, зачем мы все здесь?
Таня подняла на нее глаза. До этого момента мне было немного жалко ее, как всегда жаль более слабого, но ее взгляд все расставил на свои места. Она не боялась нас, совершенно. Ее глаза глядели нагло и насмешливо. То, что я приняла за покорность, на самом деле было полным, удавьим спокойствием. Уголок ее рта приподнялся в усмешке:
— Нет, откуда же мне знать. Расскажете?
У Вики на щеках расцвели красные пятна. Плохой знак.
— Тебе рассказать? Что ж, мы для этого и пришли. Ты что, скотина грязная, себе позволяешь? Какого хера ты ржала вчера? Тебе смешно, что парень руки поломал? А может тебе что-нибудь сломать, и тоже поржать потом?
Таня молчала, глядя Вике в глаза. Вперед выступила Машка:
— А я знаю, почему ты, мразь, ржала. Потому что он отсел от тебя, как от чумы, и пересел ко мне. Ты вообще в зеркало себя видела? Ты патлы свои раз в месяц моешь? А зубы чистишь хоть когда-нибудь? Какой парень рядом с тобой будет сидеть? Да до тебя дотронуться страшно, еще заразу подхватишь какую-нибудь! — Машка фыркнула и отвернулась.
— Ты чем завидовать чужому счастью, себя бы в порядок привела! Может, и нашла бы себе кого-нибудь. Так нет, лучше ядом плеваться и подслушивать, да? — вставила Кабанова. — Ты думала, мы не замечаем, что у тебя вечно ушки на макушке? Крыса ты, Ткачева, самая настоящая!
Само собой получилось так, что мы окружили ее. Я не двигалась с места, Вика стояла рядом. Мне не хотелось ничего говорить Тане, но я не могла отмолчаться, если уж подписалась на это все.
— Лена права. Таня, я уже полтора года наблюдаю за тобой. Ты повсюду суешь нос. Или ты думаешь, если ты глазки опустила, так тебя не видно? Поверь, очень видно. Ты и правда бы своей жизнью занялась, а не в чужую лезла. И то, как ты вчера поступила — это просто мерзко.
Вика поморщилась и махнула рукой, прервав меня.
— Юльчик, ты кому это все объясняешь? Ты посмотри на ее рожу, ты не видишь, что ей похер, что мы тут ей парим?
Вика была права. Таня стояла и смотрела прямо на нее, на меня она даже не перевела взгляд. Ее усмешка стала шире, но она по-прежнему ничего не отвечала. Вика медленно подошла к Тане почти в упор. Я увидела, что сзади к Тане подкрадывается Рогова.
— В общем так, всасывай. Сейчас тебе будет урок, как смеяться над чужим несчастьем, и как стираются дебильные ухмылочки. — С этими словами Вика толкнула Ткачеву прямо в руки Роговой, которая сорвала с ее плеч рюкзак и пнула ногой под задницу. Таня устояла на ногах, и вообще никак не отреагировала на происходящее. Началась классическая игра в «собачку». Мы толкали ее внутри круга друг к другу, а Таня летала с грацией тряпичной куклы. Она как будто отключилась, ушла в себя, и на лице ее так и застыла эта дурацкая полу усмешка. Рогова с Павленко тем временем потрошили ее рюкзак. Они вытряхнули на землю ее учебники с тетрадями, туда же выпал ее блокнот.
— Девчонки, киньте блокнот! — крикнула я. Через пару секунд он был у меня в руках. Федорова тоже заинтересовалась. Как я и думала, там не было никаких записей — только странные, ломаные узоры из прямых линий. Почему-то при взгляде на них у меня побежали мурашки по спине. Ничего подобного я никогда не видела.
— Вик, глянь, — я передала блокнот Красиной. Она полистала его и с брезгливой миной выбросила в кусты.
— Блин, Ткачева, ты по ходу реально ненормальная. Что за хрень ты рисуешь?
Таня, оказавшаяся в тот момент в центре круга, вдруг подняла голову и вкрадчиво, громко сказала:
— А у тебя умерла мать. А ты, — она указала на Машу, — трахалась по отелям с женатым мужиком, когда тебе еще даже шестнадцати не исполнилось. А Рогова с Марченко целовались, когда напились. А у Андреевой дядя — наркоман. А Павленко тырит у брата порно-журналы и читает по ночам. А Кабанова украла телефон в толпе на Дне города.
Мы все застыли на месте, словно оглушенные. Мои мысли лихорадочно заработали. Ладно, предположим, про маму Вики знали далеко не все, но многие. Про Машкин роман тоже. Про Рогову и Марченко… эммм, я сама не знала. Но про моего дядю — папиного младшего брата Костю, который два года назад попал в аварию, сломал позвоночник, и так долго сидел на обезболивающих, что пристрастился к ним? Да кто вообще мог знать об этом? Я никому не говорила, да и что тут рассказывать? А уж Павленко и Кабанова… не думаю, что вообще хоть одна живая душа знала про их секреты. Про такое обычно не рассказывают.
Мои мысли прервал крик Кабановой. С ревом она кинулась к Тане, и ударила ее кулаком в плечо, а потом ногой пнула в живот. Таня молча согнулась, но не издала ни звука. Это было как сигнал — Красина, Павленко, Рогова тоже начали бить ее, Федорова фотографировала это все на телефон, а Марченко втаптывала в грязь ее учебники и тетради. Я застыла на месте, и честно скажу — я не знала, что мне делать. Меня Таня не особо задела высказыванием про дядю, я никогда не воспринимала его болезнь как «скелет в шкафу», обычный бытовой момент. С каждым может случиться. А остальные девчонки… я и сейчас не понимаю, откуда она узнала. И если честно, не хочу этого знать.
Я поняла, что не стоит стоять на месте. Я подписалась, чего уж там. Бить Таню не хотелось, у меня не было к ней злости, только недоумение и неприязнь, и я присоединилась к Марченко. Мы разорвали и растоптали ее школьные принадлежности, причем, заглянув в ее тетради, я увидела, что там очень мало записей по учебе, в основном все те же линии. Впервые я увидела почерк Тани, и от его вида тоже пробегал холодок. Она писала так, как будто была правшой, а ее заставляли работать беспомощной левой рукой. Буквы налезали одна на другую, были разного размера, часть печатные, часть прописные. Причем — ошибок не было. Писала она грамотно.
Под шумок я достала из кустов ее блокнот, закинутый туда Викой, и спрятала в карман куртки. Не знаю, зачем я это сделала. Я оглянулась и увидела, что девочки уже не бьют Таню. Вика держала ее за волосы, а Маша все фотографировала. Телефон с фотокамерой тогда был только у Маши. Не знаю, как сильно побили ее девочки, но лицо ее было в порядке. Не думаю, что ее уж очень сильно избили, девочки не дуры все-таки, да и не настолько сильные, чтобы обычными пинками отбить ей что-то. Синяков поставили, да и все. Да и Таня крепко стояла на ногах, не падала, и не стонала. Я поймала ее взгляд, и вдруг поняла, что при желании она бы запросто дала сдачи, но такого желания у нее не было.
Мне вдруг стало невыносимо страшно. Ощущение беды, которое не давало уснуть мне ночью, вдруг накрыло меня волной. В голове молотом стучала одна мысль, странная в этой ситуации.
Мы дали ей повод. Мы дали ей повод.
— Девочки! — мой голос прозвучал тоненько и жалко. Я прочистила горло и крикнула еще раз. — Девочки! Все, хватит уже, пойдемте!
Вика оглянулась на меня и отпустила волосы Тани, на прощание слегка пнув ее под зад.
— Ладно, девки, и правда. Пошли отсюда!
Когда мы уходили, я взяла Вику за руку. Мне почему-то так было легче. Оглянувшись, я увидела, что Таня не собирает свои разбросанные учебники. Она стояла и смотрела нам вслед. И на ее губах блуждала все та же странная полуулыбка.
Потом события развивались, как снежный ком. В понедельник Таня пришла в школу, как ни в чем не бывало, и это было облегчением для нас всех. Мы все-таки боялись, что ей станет плохо, она попадет в больницу или что-то в этом роде. Да и разбирательств с ее родителями не хотелось. В выходные, когда дома раздавался телефонный звонок, меня словно обдавало ведром ледяной воды. Да, я боялась. Но для меня не было привычным то, что мы сделали. Вика нервничала гораздо меньше, и успокаивала меня. У нее был большой опыт в драках, и она прекрасно знала, что с Таней все нормально. Дескать, ее и не били толком, так — попинали слегка.
Когда мы увидели Таню в понедельник, у нас, все-таки, словно груз с души упал. Она пришла с чистыми тетрадями, с отчищенными учебниками, и новым блокнотом. Нас она по-прежнему не замечала, в сторону Машки больше не косилась. В общем-то, мы все выдохнули.
А после уроков, когда мы решили зайти в Мак-Дональдс, на переходе Лену Кабанову сбила машина. Я не видела этот момент, потому что шла впереди с Викой и Машей, а Лена плелась в хвосте. Уже на тротуаре я услышала звук удара и крик. Лена лежала метрах в пяти от «зебры». Как мне потом рассказали, какая-то машина неслась с огромной скоростью, Лена увидела ее и словно остолбенела, просто стояла и смотрела. Машина въехала Лене капотом в живот и протащила вперед несколько метров, пока Лена не упала на дорогу. Машина же, не снижая скорости, скрылась.
Не буду рассказывать, как мы вызывали скорую, пытались понять, жива Лена или нет, все это очень тяжко вспоминать. Скажу только то, что мы узнали позже, в больнице — она умерла еще тогда, когда машина только врезалась в нее, и уже не чувствовала, как с ее ног сорвались кроссовки, и ступни до костей стесались об асфальт.
Стоит ли говорить, как мы были раздавлены случившимся. Вся школа была в трауре. Фотография Лены с черной траурной полосой заняла место в вестибюле. Под ней стояли цветы и свечи, которые мы приносили. На похоронах было страшно смотреть на ее маму. Она осталась совсем одна, жили они бедно, без отца. Все девчонки плакали, когда гроб опускали в землю. Столкнуться со смертью вот так близко, лицом к лицу — это очень страшно.
Машину, сбившую Лену, очень быстро нашли, все засняли камеры уличного наблюдения, и номера машины в том числе. Водителем оказался совершенно невменяемый парень, наркоман, который вообще не помнил, что куда-то выезжал на автомобиле. Скажу сразу — во время следствия в его квартире нашли героин, и в итоге он получил десять лет тюрьмы.
Тем не менее, время шло, и мы слегка успокоились, жизнь вошла в привычную колею. Правда, перед Новым Годом в больницу попала Аня Павленко. Никто толком не знал, что с ней, она лежала в инфекционном отделении. Мы ходили к ней, и в итоге узнали, что она подхватила какую-то тяжелую форму гриппа. Выглядела она ужасно — бледная в синеву, на щеках, наоборот, красные пятна, похудевшая килограмм на пять, под глазами черные круги. В сочетании с длинными черными волосами и сухими, обкусанными красными губами, она напоминала панночку из Вия. Аня сама шутила по этому поводу, и вообще, вроде как чувствовала себя нормально. Жалела только, что все каникулы проведет в больнице. Мы попрощались с ней и пообещали, что придем через неделю.
Мы навещали ее шестого января. Тринадцатого, когда мы после первого для учебы собирались ее навестить и передать новости, ее мама пришла в школу, и сказала, что Аня умерла ночью. Просто перестала дышать — и все. Услышав это, Марченко и Рогова в голос завыли. Они с Павленко были подругами, такой же троицей, как и мы с Викой и Машей.
Вторая смерть за столь короткий срок придавила школу, как ватное одеяло. Со стенда еще не успели убрать фото Лены, как туда добавился портрет Ани. Все ходили притихшие, разговоры почему-то велись шепотом. Мы с девочками стали ходить плотными стайками, само собой так получилось. Рогова и Марченко несколько дней после похорон не ходили в школу, и никто из учителей ни слова им не сказал. Потом они почасту стояли в вестибюле под фотографией Ани, держались за руки и плакали.
Как вела себя Таня Ткачева в эти дни? Как она отреагировала на произошедшие события? Скажу вам — никак. Она не была на похоронах ни Лены, ни Ани. Она молча сидела, сцепив руки, когда на классном часе классная провела «вечер памяти», где мы вспоминали девочек и плакали. Даже Вика плакала, а Машка кусала не накрашенные губы и дергала кровящий заусенец на пальце.
Тогда я еще думала, что произошедшее — нелепая случайность. Говорят же, беда не приходит одна. Или — пришла беда, отворяй ворота. С Леной произошел несчастный случай, а Аня, возможно, ослабла на фоне стресса и стала легкой добычей болезни. Так я думала до конца января, пока не умерла Маша Федорова.
Ее смерть была еще нелепей, чем предыдущие две. Как нам рассказала классная, принесшая эту весть, Маша вроде бы сушила волосы феном, взялась за провод мокрой рукой, и ее ударило током. Непонятно, как это произошло, было ясно, что фен с поврежденным проводом сразу полетел бы у Маши в помойку, даже не в ремонт. Когда мы это услышали, Саша Кривошеев, которому к тому моменту уже сняли гипс, заревел, как зверь, и бросился вон из класса. Мы с Викой тоже заплакали и обнялись. Классная, вытирая слезы, сказала что пойдет в церковь, и предложила пойти помолиться вместе с ней.
Мы не пошли. У меня дома Вика рыдала в голос, а я не могла ее успокоить, потому что плакала сама. Про Таню тогда мы еще не думали. Я вспомнила о ней, когда увидела ее на похоронах Маши, она стояла в стороне, почти спрятавшись за дерево, и улыбалась. Я видела ее издалека, но клянусь — она улыбалась. Вике я не стала говорить, потому что она вполне могла просто взять и убить Таню, задушить ее голыми руками, а нам сейчас только этого не хватало.
Не думаю, что стоит рассказывать, какая атмосфера царила в школе. Об уроках почти никто не думал, учителя ходили рассеянные. Даже местный канал приезжал, снял на камеры стенд с тремя фотографиями в черных рамках, и брал интервью у учеников и учителей, пытаясь выяснить причины «эпидемии смертей». Когда журналистка сунулась к Вике, «лучшей подруге последней погибшей», Вика укрыла ее трехэтажным матом, и мы убежали в туалет. Кстати, с Вадиком Вика к тому моменту уже рассталась, и мы с Мишей тоже почти перестали общаться.
Журналистам прибавилось работы, когда ночью после Восьмого марта Алена Рогова, вернувшись домой из кафе, где они с Марченко напились в честь праздника, (и чтобы хоть немного отвлечься), полезла в холодильник выпить холодной воды. Не глядя, она достала бутылку и сделала несколько крупных глотков. Наутро ее нашел папа, который раньше всех вставал на работу. Алена лежала на полу, уже остывшая, подбородок и грудь были залиты кровью. Рядом лежала разлитая бутылка уксуса, который Алена перепутала с минералкой.
Нам так рассказали. Возможно, конечно, что это было самоубийство, но перепуганная Катя Марченко, которая вообще была в неадеквате после случившегося, говорила что Алена, наоборот, в кафе вроде как немного отвлеклась и говорила, что все будет хорошо, «главное побыстрее закончить эту сраную школу и свалить из этого проклятого городишки».
Мы с Викой теперь везде ходили с Катей, взяв ее под руки. Вид у нее был такой, словно она потихоньку сходит с ума. Она могла рассмеяться невпопад, или вдруг разрыдаться среди урока. На похоронах Алены я услышала, как Катина мама говорила классной, что отправит Катю в какой-то «реабилитационный центр», и просила помочь с аттестатом. Классная только молча кивала, и вытирала слезы.
Но в реабилитационный центр Катя так и не попала. На следующий день после похорон мама вывела ее погулять в парке. Катя попросила купить воды, и ее мама пошла к ларьку в конце аллеи. Когда она вернулась, Кати не было на лавочке. Она обыскала весь парк, вызвала по телефону Катиного папу, потом к ним присоединились другие родители, и мои в том числе. Мы с Викой сидели у меня дома, и, обнявшись, молча смотрели в стену. Вечером Викин папа позвонил ей на мобильный, и сказал, что Катю нашли. Точнее, ее труп. Катя лежала в мусорном баке на окраине парка, ее горло было перерезано. Забегая вперед — милиция потом боялась, что в городе появился маньяк, и Катя первая его жертва, но их опасения не оправдались. Катя была единственной жертвой.
Когда Вика передала мне слова папы, мы замолчали. Смертей было так много, что восприятие немного притупилось. Мы больше не плакали. Вика посмотрела на меня и сказала то, о чем я думала уже два месяца.
— Юль, я думаю, это из-за Ткачевой. Не знаю, как, но это она виновата.
Я кивнула.
— Я тоже так думаю. Что будем делать?
Вика посмотрела мне в глаза.
— Я предлагаю убить ее. Поймаем после школы и перережем горло, как Кате. Спишут на «маньяка». Если ты боишься, я сама сделаю.
Сейчас я вспоминаю этот диалог, и отчаянно жалею о том, что сказала в ответ. Я не хотела брать на себя смерть Тани, но лучше бы умерла она, чем Вика.
— Вик, ну это же просто подозрения. А если и правда совпадение? Тогда мы станем убийцами!
— Я стану, а не ты. Если меня поймают, я скажу, что ты ничего не знала.
— Нет, Вик, я тоже буду убийцей, потому что тебя не остановила. Я не смогу с этим жить.
— Юль, ты правда думаешь, что она не виновата? Почему тогда не умер никто из мальчиков? Почему не Антоненко, не Григорян, не Соловьева? Почему именно мы? Ты не думала, что мы с тобой — следующие?
Конечно, я думала об этом. Я думала об этом еще с того момента, как умерла Рогова.
— Вик, так может, наоборот, надо прощения у нее попросить? — робко предложила я. — Сама подумай, если каким-то образом она делает так, что ее обидчики умирают, то вдруг, когда ты кинешься на нее с ножом, тебя схватит инфаркт на месте? Подумай об этом!
Вика наклонила голову и закусила губу.
— Черт, Юлька, ты, наверное, права. Эта чертова ведьма… фиг знает, что от нее ждать.
— Вот, я про это и говорю! Давай завтра попробуем извиниться перед ней, может, получится.
Вика поморщилась.
— Господи, у этой мрази еще прощение просить… Ладно, Юлька, только ради тебя.
На следующий день мы пришли в школу, но занятий толком не было. Учителя рассеянно перебирали бумаги, не обращая внимания на учеников, полкласса вообще не явилось в школу. Еще я видела, как под лестницей второго этажа плачет молоденькая географичка, а физручка ее успокаивает. И самое главное — Ткачева не пришла в школу.
Вместо второго урока получилось «окно», физичка куда-то делась, и мы с Викой пошли в курилку.
— Что будем делать, Вик?
— Надо что-то придумать. У меня чувство, как будто надо мной меч висит на волоске, ну, как из мифа, помнишь?
Я кивнула. У меня было точно такое же чувство. Вдруг меня осенило:
— Вик, давай у классной ее адрес попросим! Скажем, что хотим навестить, проверить, все ли в порядке!
Вика молча подняла большой палец и кивнула. На перемене мы отловили возле учительской растерянную Катерину Ивановну, и попросили у нее адрес Тани Ткачевой. Дескать, она очень переживала из-за всего случившегося, мы за нее волнуемся, и чем звонить, лучше сходить. Классная рассеянно покивала, назвала нас «умницами» и продиктовала из журнала Танин адрес. Она даже разрешила нам уйти прямо сейчас. Видно было, что она вообще забыла про Таню, и теперь начала нервничать. Уходя, мы увидели, как она начала обзванивать всех неявившихся.
Улицу, где жила Таня, мы разыскали с огромным трудом. Это было в частном секторе, который выглядел, как нагромождение домов с проходами шириной метра в полтора, которые даже улицей назовешь с натяжкой. Располагался этот сектор в какой-то низине, даже скорее овраге, туда надо было спускаться по лестнице, выбитой в склоне. Повсюду были глубокие выбоины, заполненные растаявшим снегом, дома лепились один к одному. Очень неуютное место, хуже не придумаешь.
Ее дом располагался между двумя такими же. Облезлый, одноэтажный, с некрашеным деревянным забором, которому на вид было лет сто. Мы постучали в деревянную калитку. Услышав шаги во дворе, мы приготовились увидеть маму или папу Тани, но вышла она сама. На ней было старое пальто, наверное, мамино, и галоши на босу ногу. Какое-то время мы стояли, и молча смотрели друг на друга. Я обратила внимание, что Таня неуловимо похорошела за это время. Вроде бы ничего не изменилось, но она выглядела красивой. Наконец Вика подала голос.
— Тань, поговорить надо.
Таня повела плечом.
— Говорите, я жду.
— Во двор не пустишь?
— Нет, говорите тут.
Вика засопела, но сдержалась. Я взяла слово:
— Таня, в общем, прости нас, пожалуйста, за все, и не держи зла. Нам очень жаль, что мы тебя побили. Прощаешь?
Таня вдруг протянула бледную руку, молча взяла меня за подбородок, и начала поворачивать лицо в разные стороны, будто рассматривая. Меня передернуло от прикосновения ее ледяной руки, но я молчала. Краем глаза я видела, как сдерживается Вика, чтобы не сбросить эту руку с моего лица. Я молча сжала ее ладонь.
— Тань, ну что ты делаешь блин, ты слышала, что Юлька сказала? Извиняемся мы перед тобой. — Не выдержала Вика.
Таня отпустила мой подбородок и повернулась к Вике. Ее губы растянулись в широкую улыбку.
— Идите отсюда обе.
— Чего?
— Давайте, валите. — Таня засмеялась и захлопнула дверь перед нашим носом. Несколько секунд мы с Викой приходили в себя, застыв на месте. Из двора был слышен громкий, визгливый смех Тани, от которого кровь стыла в жилах. Переглянувшись, мы кинулись бежать подальше от этого места.
По осыпающейся земляной лестнице мы еще бежали, но когда вышли на дорогу, уже успокоились. Мы шли молча, каждая в своих мыслях. Обсуждать ничего не хотелось. Было совершенно непонятно, чего нам теперь ждать. Простила она, или нет. Возле нашего дома мы сели на лавку, и Вика закурила. Я не рискнула курить прямо перед подъездом, но Вике было плевать.
— Ну что, как думаешь, сработало? — наконец подала голос я.
Вика вздохнула и сделала затяжку.
— Ох, Юльк, не знаю, посмо… — Вика вдруг закашлялась, как будто поперхнувшись дымом. Я начала стучать ей по спине, но Вика все кашляла и кашляла. Ее руки потянулись к горлу, она рванула ворот куртки и скинула шарф, сжала руками шею.
— Вика, Вика! — Я вскочила и забегала вокруг нее. Вика уже не кашляла, она хрипела, сжимая горло. Ее лицо стало синеть. Дрожащими пальцами я вытащила мобильник и набрала номер скорой:
— Приезжайте скорее, моя подруга задыхается! Ей шестнадцать! — выкрикнула я в трубку. Прижав трясущуюся Вику к себе, я продиктовала адрес и выронила трубку. Если бы я не держала ее, Вика бы давно упала со скамейки. Ее трясло крупной дрожью, губы стали фиолетовыми, а из уголка рта полилась струйка пены. Я в ужасе смотрела на это, не в силах ничего сделать. Мне показалось, что прошел час до того как приехала скорая, но, как выяснилось, прибыли они за пять минут. Когда они въезжали во двор, Вика вдруг дернулась и замерла. Я закричала. И кричала, пока ко мне не подбежали медики, и не вкололи через куртку успокоительное.
Я ничего не помню с того момента, потом мне рассказали, что у меня была настоящая истерика, и меня увезли на скорой вместе с Викой. Ее в морг, а меня — прийти в себя. Медсестра покопалась в моем телефоне, и позвонила моим родителям. Когда я пришла в себя, мама сидела рядом со мной и плакала. Я попросила ее увезти меня куда-нибудь, хоть в психушку, куда угодно, мама ответила, что уже договорилась в «реабилитационном центре» — наверное, в том самом, куда так и не доехала Катя Марченко. Мы договорились, что поеду я после похорон Вики. При мысли об этом я залилась слезами, медсестра снова угостила меня успокоительным, и я уснула.
В крови Вики не нашли ничего. Ни яда, ни наркотиков, ни алкоголя. Умерла она от «острой асфиксии вследствие спазма дыхательных путей». Почему, как — не понял никто, ни врачи, ни убитый горем Викин папа. Сказали только, что курение тут ни при чем — от сигарет такого не бывает. На похоронах он без остановки плакал. Постарел за эти три дня он лет на двадцать.
После похорон я уехала за город, в тот самый центр. Пробыла я там до июня. В центре было хорошо, весь персонал — молодые женщины, удобные комнаты на два человека, хорошая еда. Из пациентов — только девочки от десяти до восемнадцати лет. Мы рисовали, лепили из глины, пели песни. Конечно, кто-то назовет это «психушкой», и возможно, будет прав. Но я вспоминаю те три месяца с теплом. Я как будто вернулась в детство, и мне было спокойно.
Первые недели было тяжело, потому что жутко хотелось курить, но, когда я делала первую затяжку, перед глазами тут же появлялось синее лицо Вики, кашляющей дымом, и я не могла затянуться снова. Через пару недель меня «переломало», и зависимость отступила. Прошло десять лет, и я с тех пор не курила ни разу.
Скажу сразу — со мной все хорошо. Пока хорошо. В школу после клиники я не вернулась, мне оформили аттестат задним числом. Выпускного у меня не было, как и у всего нашего класса. Наши одноклассники не захотели праздника, просто забрали аттестаты, и все. Таню после того дня я так и не видела больше — в июле моя семья переехала в другой город. Я не успела поступить в институт, год проработала официанткой, а следующим летом поступила на филологический.
Сейчас мне двадцать пять лет. В город моего детства я не возвращалась ни разу. С одноклассниками связи не держу. Про Таню тоже ничего не слышала, и слава богу.
В моей жизни все хорошо. Я вышла замуж, родила сына. Про прошлое я стараюсь не вспоминать. Но иногда мне хочется курить, и тогда я достаю блокнот, который я сохранила, перелистываю его, рассматривая странные ломаные линии. И тогда я понимаю, что ничего еще не закончилось. Я не помилована — это всего лишь отсрочка.
Тогда, десять лет назад, мы не просто побили странную девочку-изгоя. Мы разворошили осиное гнездо. Или, если хотите, пытались прогнать палками шаровую молнию вместо того, чтобы застыть и ждать, пока она не вылетит в окно. Сейчас я не думаю, что Таня наслала на нас порчу, или прокляла. Я не верю в магию и колдовство. Мне кажется, что когда мы ее тронули, она заразила нас. Заразила вирусом смерти, который носит в себе, подобно Тифозной Мэри. Не знаю, единственные ли мы жертвы, или за эти десять лет умер кто-то еще. Да если честно, мне не интересно это. Я стараюсь прожить отпущенное мне по максимуму, потому что я смирилась и успокоилась. Двум смертям не бывать, как говорится, а одной не миновать. И я не миную. Потому что я была там. Мы все были там.
Вика Красина, Алена Рогова, Катя Марченко, Маша Федорова, Аня Павленко, Лена Кабанова, и я — Андреева Юля.
Автор: Кристина Муратова.