Bel canto

[THE-MOVING-FINGER]

Когда-то давно я написала рассказ, тема которого, на мой взгляд, подходит для сообщества. Сюжет его мне приснился. Этакий очень старомодный романтичный и, увы, не очень страшный "ужастик". Рассказ этот нигде не публиковался, был выложен только тут на дайрах, да еще на ЖЖ.



Bel canto


Вас интересуют обстоятельства смерти Франческо Паита? Великого тенора? Не знаю, был ли он настолько велик, как об этом писали, но один человек уж точно считал его таковым. О нем тоже говорили, но меньше, поскольку он был менее знаменит. Певец-кастрат, сопрано Антиной Фьетри. Да, конечно, это псевдоним. По настоящему его звали намного проще, ведь он происходил из убогой итальянской деревушки.
Родители Антиноя, сами бедняки, подвергли своего отпрыска увечью, полагая кастрацию залогом дивного голоса. Не надо их осуждать: в те времена кастрация была делом довольно обычным. В промежутке между двумя папами – двумя Климентами, Восьмым и Четырнадцатым, она даже считалась богоугодным делом и проводилась открыто. Цирюльни вывешивали объявления, о том, что оскопляют мальчиков. Позднее ее объявили незаконной, но от этого ничего не изменилось. При расспросах хирурги и их клиенты обычно ссылались на всевозможные несчастные случаи с сорвавшейся с привязи лошадью или диким кабаном.
Отец и мать Антиноя мечтали о богатстве и славе, о том, что их искалеченное дитя, будет купаться в золоте и обеспечит их собственную старость. Но они просчитались: его голос, хотя был приятен и благозвучен, не обладал ни силой, ни глубиной истинного гения. Известность к нему пришла, ремесло певца давало постоянный заработок, но не позволяло проникнуть в когорту полубогов, таких как Фаринелли, Антонио Пази, Сенесино или Кузанино.
В карьере ему немало помогало то, что Антиной был красив. Возможно, именно поэтому он и выбрал такое имя. Он был ниже ростом, чем большинство кастратов, стройный, тонкокостный, немного бледный, с тонкими чертами. Волосы его вились сами собой, не нуждаясь в щипцах парикмахера, а кожа оставалась нежной и гладкой, как у девушки. Такая внешность обеспечивала ему успех у женщин и… не только у женщин.
Для многих и этого было бы достаточно: он жил в достатке, не думая о куске хлеба, ему было, что отложить на черный день, - но не таков был Антиной. Его терзало честолюбие, заставляя считать себя неудачником. Он мечтал о поклонении толпы, о триумфах, а вынужден был довольствоваться скромным выражением одобрения: он пел неплохо, хорошо, был в ударе – вот и все, что говорили о нем.
Однако Антиной был не из тех людей, что легко мирятся с поражением. Он много работал, изнурял себя упражнениями. Путем тяжелого труда ему удавалось оставаться одним из лучших… среди вторых.
Коронной его ролью считалась партия Орфея в опере маэстро Глюка. Он пел ее в Вене и имел огромный успех. Это был тот момент, когда певцу показалось, что, наконец, мир принял его, что и ему нашлось место среди небожителей. Его голос – нежный, трепетный, ломкий блистательно воспроизводил тоску и горе Орфея. В той роли ему удалось исторгнуть у слушателей настоящие слезы.
Когда Глюк получил приглашение в Париж на постановку этой оперы, Антиной Фьетри собрался вслед за ним. Он бросил все, пренебрег финансовыми потерями и приехал во Францию, надеясь повторить свой успех. Но тут его ждало величайшее разочарование: Париж не любил кастратов, считая обычай калечить детей ради музыки варварским и бесчеловечным. Потворствуя вкусам публики, Глюк переписал партию для тенора – знаменитого и неповторимого Франческо Паита. Антиной, хотя и счел такой поступок маэстро трусливым и предательским, но все же, движимый болезненным любопытством, пришел на премьеру. Я сопровождал его в тот вечер.
Паита пел превосходно. Я видел, как мрачнеет Антиной с каждой минутой. Я даже предложил ему уйти, но он отказался наотрез. После спектакля я проводил его домой, всю дорогу он молчал и оставил я его в угнетенном состоянии духа. Я беспокоился и не напрасно: на следующее утро слуга обнаружил его на полу спальни с перерезанными венами. Порезы были неумелыми и не слишком глубокими, Антиной потерял довольно много крови, но его удалось спасти. Он довольно долго болел, был вынужден лежать в постели, но не это главное: с того дня он окончательно потерял уверенность в себе. Он был в шоке, в отчаянии: столь дивным показалось ему пение соперника. Он был буквально сражен и повержен. Его жизнь потеряла всякий смысл. Раз за разом он приходил на выступления Франческо Паита, он даже абонировал в театре ложу. Это была страсть, обожание, настоящая мания. Он переезжал вслед за ним из города в город, иногда даже отказываясь из-за этого от выгодных контрактов и соглашаясь петь за гроши. Навязчивой идеей Антиноя было заполучить дружбу Франческо, петь вместе с ним на одной сцене. А избалованный публикой Паита без всякой жалости отвергал Антиноя, посмеиваясь над его слепым обожанием. Так, при постановке «Артаксеркса» он специально выписал из Италии другого подающего надежды певца, тоже кастрата, и уговорил директора заключить контракт с ним, а не с Антиноем Фьетри.
Пытаясь достичь совершенства, превзойти соперника, Антиной прибегал к услугам знахарок, колдунов, алхимиков. Для улучшения голоса он глотал всевозможные снадобья, разрушавшие его здоровье и опустошавшие кошелек. Он сходил с ума, всеми силами стараясь поразить своего кумира, вызвать у него уважение. А Паита только смеялся. У него было все, у Франческо: богатство, почет, обожание. Несколько внебрачных детей и куча любовниц. Куда ему было понять Фьетри!
Я уговаривал Антиноя бросить все и уехать: предложения были, и неплохие – однако он меня не слушал. Презрение и холодность Франческо только подогревали его страсть. Не в силах рассчитывать на дружбу своего кумира, забыв о гордости, он был готов принадлежать ему как угодно, на любых условиях. Дело закончилось скандалом: пользуясь красивым лицом и моложавой внешностью кастрата, Антиной, переодевшись шлюхой, подкараулил Франческо на улице. В темноте Паита не заметил подмены и привел смазливую «девку» домой. Обман раскрылся уже в спальне. К несчастью для Антиноя, Франческо отличался довольно строгими взглядами: мужеложство, по его понятиям, являлось смертным грехом.
Униженный, избитый и окровавленный, с синяком в пол-лица, Антиной покинул дом Паиты. Это видели слуги, которые и сообщили о происшествии друзьям Антиноя, когда те начали поиски. Сам же он пропал, не появившись ни на второй день, ни на третий, ни через неделю.
Злые языки обвинили Паиту в убийстве. Публика с энтузиазмом пересказывала подробности их тайного свидания, закончившегося трагедией, городя целый ворох отвратительной сладострастной лжи. Пытаясь защитить себя от ложных обвинений, Паита сам явился в суд. Это стало его ошибкой: то, что до сих пор было лишь грязной сплетней, приобрело официальный характер. Досужий домысел стал судебной версией. Ему грозила тюрьма. Карьера певца казалась погубленной безвозвратно: даже в случае оправдательного приговора на нем навсегда осталось бы клеймо содомита и насильника.
И в этот момент Антиной Фьетри вернулся. Он объявился у себя дома, одетый в то же самое женское платье, как в ночь свидания с Паитой, но теперь уже грязное и изорванное. Сам он казался совершенно спокойным и бесстрастным, почти довольным. Слуги Паиты не соврали: на его теле все еще были заметны следы избиений. Самое обидное, что красота его пострадала: на левой стороне лица образовался огромный кровоподтек - багровое пятно, наподобие родимого. На то, что оно скоро исчезнет, надежды было мало.
Я спрашивал о его самочувствии, задавал еще какие-то вопросы. В ответ Антиной лишь улыбнулся:
Не беспокойся обо мне. Иногда человеку нужно оказаться в бездне, чтобы встретить Его…
Тогда я не понял, о ком он говорит, и попросил объяснений.
- Не стоит называть имени, - ответил Антиной, - Теперь у меня все будет хорошо. Я получу желаемое. А он… Он тоже получит свое.
И это было все, что я от него добился. Переодевшись и умывшись, Антиной покрыл лицо толстым слоем пудры и отправился в суд. По его показаниям, между ним и Паитой даже и ссоры не было – просто дружеская размолвка. А женское платье? Не более чем розыгрыш: они же оба лицедеи. Обескураженный, подавленный Франческо был вынужден согласиться со всем и публично пожать Антиною руку.
На следующий день Антиной написал в лондонский «Хаймаркет», куда его звали выступать, и принял приглашение. Тогда я не смог поехать за ним, но судя по отзывам, карьера его там складывалась удачно. Пел он хорошо, многие называли его талант блестящим, технику – выразительной и яркой, а голос – «искристым как лед».
Встретились мы с ним снова только в середине восьмидесятых годов, на постановке оратории престарелого Глюка для хора и оркестра De profundis. На одну из партий был приглашен Франческо Паита. Я заранее узнал об этом и очень боялся, как пройдет их встреча, однако опасения мои не подтвердились. Не могу сказать, что творилось в душах этих людей, но на людях они встречались, сохраняя спокойствие, раскланивались, вежливо здоровались, хотя никогда не искали общества друг друга. Даже репетировать они предпочитали поодиночке.
Я заметил, что Антиною до сих пор приходится сильно гримировать лицо: багровый след от удара все еще проступал на скуле, уродуя его красоту. В остальном он почти не изменился, даже стал лучше выглядеть: не таким нервным, более ухоженным.
Незадолго до премьеры, мне удалось вызвать его на откровенность. Антиной казался задумчивым. Тогда это меня не удивило: исполнялась его мечта – петь на одной сцене с Франческо Паита, петь на равных, ни в чем ему не уступая.
Ты счастлив? – спросил я его.
Он улыбнулся.
Счастлив? Нет. Это другое. Вот тогда, несколько лет назад, я был бы на седьмом небе, доведись мне петь с ним…ну хотя бы в «Армиде». А сейчас – это другое.
Он наклонился ко мне и доверительно прошептал:
- Эта оратория станет моим триумфом! Помнишь, я говорил тебе – надо достичь бездны…
Тогда я снова не понял, что он имеет в виду, и стал говорить какие-то глупости, пытаясь его образумить: мол, что было – то минуло, не стоит вспоминать прошлое, что сейчас он на коне… Антиной в ответ просто заговорщически подмигнул мне.

И вот настал день премьеры. В театре собрались сторонники Кальцабиджи и Метастазио – они пикировались меж собой и рассуждали о преимуществах итальянской и немецкой оперы, щеголяя своими познаниями и на все лады повторяя «Da capo aria» и «Bel canto». Декорация изображала пустыню, дикие скалы и разрушенный храм с колоннами – вполне в духе того времени. Я еще раз имел возможность убедиться, что труды Антиноя не пропали даром: дамы ахали и восторгались его виртуозными фиоритурами и эффектными пассажами. Многие из присутствующих слышали также пение Паиты и тоже выражали восхищение. Кто-кто упомянул и примадонну – уже немолодую женщину, чья карьера близилась к закату.
Когда представление началось, я смог убедиться, что поклонники не льстили Антиною: он на самом деле пел дивно. До сих пор, на репетициях, щадя себя, он просто проговаривал свою роль вполголоса. Во времена близкого знакомства с ним, я и помыслить не мог, что его голосовые связки способны издавать такие чистые, «хрустальные» звуки.
Франческо трудно было состязаться ним. Мне показалось, что он нервничает, теряет нить роли. В тот момент я целиком был на стороне Антиноя: он заслужил свой миг триумфа. Одно было обидно: разгоряченный пением, он не замечал, что багровое пятно на скуле все ярче и ярче проступает из-под пудры и румян. Вкупе со сценическим гримом – обильным, гротескным, как требовала мода того времени, - это смотрелось жутко, придавая лицу дьявольское выражение. Однако ни о чем не подозревающему Антиною даже в голову не приходило изменить позу и повернуться к публике другим боком. Казалось, он не замечает ничего вокруг себя, весь отдавшись музыке. Без всякого усилия он брал ноты, казавшиеся недостижимыми целым поколениям певцов. Мне казалось, что его голос покрывает не менее четырех октав, не теряя при этом ни силы, ни выразительности. При каждом его эффектном пассаже зал разражался восторженными криками, которые становились все неистовей. Я радовался за него, но вскоре к моей радости начало примешиваться беспокойство.
Возможно, здесь сыграла роль сама тема музыкального произведения: De profundis – «Из бездны», но постепенно восхищение публики сменилось другим чувством. Беременной графине фон Руфольштайн стало дурно, и ее поспешили вывести на воздух. Вскоре еще несколько дам покинуло театр.
Актеры на сцене, казалось, не замечали суматохи в зале. Как завороженный, Паита не сводил глаз со своего некогда ненавистного и презираемого соперника. Тенор вторил сопрано, сливаясь в неземную мелодию прекрасную и жуткую одновременно. Инфернально прекрасную, наводящую ужас. Вот одна из старух, прижав руку к сердцу и бормоча молитвы, заспешила к выходу. За ней – другая. Следом двинулись их спутники. Похоже, они были даже рады этому предлогу оказаться подальше.
Суета началась и на галерке. Причитая и всхлипывая, упоминая Святых и Нечистого, публика спешила вон. Паника перекинулась и на другие ряды. Бежали все: дамы в пудреных париках и кринолинах, их галантные кавалеры, тонкие ценители прекрасного, театральные прислужники и статисты, даже музыканты, побросав свои инструменты, в какой-то момент кинулись вон из оркестровой ямы. К ним присоединились статисты со сцены и исполнители вторых ролей. Несколько человек вынесли на руках примадонну, потерявшую сознание. И только голос – неимоверно высокий, чистый и холодный, не сбившись ни на мгновение, не сфальшивив ни единой нотой, звучал все громче и громче.
Наверно, я должен стыдиться этого, но в какой-то момент, я тоже бросился к выходу. Я не могу точно указать причину, но ноги сами несли меня вон. Потом, оглядевшись, я понял, что вышли все, все зрители, вся труппа, все служители. В помещении не осталось никого. Ко мне подошел директор театра, он был сильно возбужден и то и дело обтирал шею платком.
Мы все понимаем, - сбивчиво заговорил он. – Но это скандал. Фактически спектакль сорван. Да, я не могу выдвинуть конкретных претензий… Сеньор Фьетри пел очень хорошо, блистательно, но… Но вы сами понимаете, что так продолжаться не может. А посему будет лучше, если господин Антиной сам расторгнет контракт. Мы готовы выплатить неустойку. Прошу вас, сообщите ему об этом.
Я огляделся: Антиноя нигде не было, не было видно и Франческо. Колдовское пение смолкло. Осторожно я вернулся в зал. Почему-то мне было очень страшно, хотя ничего особенного не произошло. Просто толпа вдруг поддалась глупой, бессмысленной панике и сбежала из театра.
Внутри было тихо и пусто. По всему полу были разбросаны оброненные в спешке предметы: носовые платки, сумочки, лорнеты, веера. Довольно дорогие вещи – мечта мародера! Я долго звал Антиноя, повторял имя Франческо Паита, я громко кричал, пока у меня не разболелось горло, но никто не откликнулся на мой зов.

Автор - Мария Баганова.