Длилась эта история пять лет, а развязка произошла за пять минут - ну или за сколько можно убить восмилетнего ребенка. Поначалу никто даже не додумался связать это убийство с чередой пропавших без вести, даром что все это развернулось в стенах одного и того же заведения.
Заведение, к слову, то еще местечко было. Детский дом номер хрен-вспомню-какой, приткнувшийся где-то в глубинке Тюменской области, со слащавым названием "Гнездышко", "Ласточка" или как-то так. Но не простой детский дом, а особый, для особых детей. "С врожденными физическими и физиологическими отклонениями", если выражаться культурно. А если по-простому - для уродцев.
Продавцов "белого счастья" (да и покупателей) на тамошних просторах хватало. Временами наркоманки рожали что-то вообще мало похожее на человеческих младенцев. Горбуны, карлики, имбицилы, дауны, ДЦП-шники, а бывали кадры и поплачевнее.
читать дальшеТакие новорожденные обычно протягивали не больше нескольких часов. Можно считать их счастливчиками. Потому что жизнеспособные были обречены влачить жалкое существование во
всех смыслах. Для этих несчастных и был открыт специальный детский дом. Лично я побывал там два раза. Второй раз пошел через силу, а третий раз не пойду ни за что на свете - особенно после того, что услышал.
Заведение бедное, ободранное, от воспитателей пышет цинизмом и озлобленностью, в коридорах пахнет прокисшей кашей. А еще дети, ползающие по коридорам или колесящие на инвалидных креслах. Точнее не дети, а что-то на них похожее. Многие из них даже разговаривать толком не умели и издавали какие-то гортанно-мычащие звуки. Половина таких детей рождается не только с физическими, но и с психическими отклонениями, так что суандтреком детдома были беспричинные крики, вой, рыдания, истерический смех, неразборчивое бормотание и ругань воспитателей. Милая обстановочка, правда?
Вот в начале девяностых к нам на стол и легло дело об этом доме. Началось все с того, что в этом чудесном заведении стали пропадать люди. Пропадали дети - но это как раз мало кого волновало. Какое отделение будет тратить время и силы на уродца, от которого и детдом, и родные только рады избавиться? Владельцы дома давали на лапу кому надо, и истории с пропадающими детьми заминали.
Заколыхалось все, когда пропали две молодые воспитательницы. Причем без следа и при одинаковых обстоятельствах. Утром ушли на работу, вечером домой не вернулись. Обе девушки в день исчезновения в детском доме не появлялись. То есть получалось, что они пропали по дороге из дома на работу.
Наше отделение прошерстило маршрут обеих. Ни у одной на пути не было подвалов, темных переулков, каких-то заброшенных домов или других подозрительных мест. Не нашли ни их вещей, ни одной улики, вообще никаких зацепок. Несколько людей видели воспитательниц, идущих на работу, незадолго до их исчезновения. По их словам - ничего странного в поведении и внешности воспитательниц не было. Так и не удалось хоть мало-мальски прояснить ситуацию.
Скоро это дело засунули в долгий ящик вместе с кучей других "без вести пропавших" и забыли. Некоторые из наших все-таки продолжали морщить лбы в недоумении. Видели же воспитательниц, идущих утром на работу - как, скажите, две взрослые женщины ухитрились исчезнуть посреди бела дня, да не в каком-нибудь безлюдном месте, а на глазах у всего района?
Не прошло и недели, как детдом снова "порадовал" окрестности слухами о зловещем событии. Еще одну из нянечку забрали в упячку. По-серьезному так забрали, с концами. Все, что докатилось до милиции из сплетен - последняя стадия шизофрении, галлюцинации, голоса, и так далее. Самые умные задумались над связью между пропажей воспитательниц и внезапным сумасшествием их коллеги, но дальше думалки дело не пошло. Пациентка была пожилая, выпивающая, мало ли как она себе успела мозги попортить.
Этим все вовсе не заканчивается. Наоборот, только начинается. Люди продолжали пропадать. И дети, и воспитатели. Сколько пропало детей - никто не считал. А персонал пропадал с завидной регулярностью. В год стабильно исчезал один, иногда двое человек. За пять лет, не считая первых двух воспитательниц, исчезло без следа семеро человек, работающих в этом доме. Среди них была повариха, учительница по рисованию, еще кто-то там, не помню уже.
Вы, наверное, удивитесь, что за столь долгое время дом не закрыли, не поставили в него охрану, не записали каждого работающего там в подозреваемые? Было это все. И все гладко. Никаких убийц, маньяков, тайных посетителей среди обитателей этого дома не обнаружили. Так же, как и кладбища на заднем дворе или подземной лаборатории. Да, бывали немотивированные побои и другие проявления жестокости со стороны персонала по отношению к детям, но этого никого не волновало. Побои явно никак не были связаны с исчезновениями.
Пропавших пытались разыскать. Ни один не был найден. Зацепка всего одна - все они пропадали по дороге в детдом. Или наоборот, не возвращались вечером с работы.
Оставалось только руками разводить. По всей логике трупы пропавших должны были покоиться где-то в подвале детского дома, но нет. Никаких трупов там не было.
И вот так продолжалось пять лет.
А затем наступила развязка.
Хмурым утром рабочего дня выдернули нас зарегистрировать убийство. И как вы думаете, где? Правильно, в этом самом благословенном детдоме. Убийца - местная уборщица, женщина в возрасте около 60-ти лет. Жертва - один из воспитанников дома, мальчик примерно восьми-десяти лет. Орудие убийства - садовая лопата, длиной около двух метров и килограмм пять весом. Место преступления - кладовка для рабочих инструментов.
Я там не бывал (и слава богу), но очевидцы рассказывали, что мальчишкин труп словно из мясорубки вытащили. Простой садовой лопатой из человека можно сделать настоящее месиво. На грохот и крики прибежала дежурная врач, которая потом и вызвала милицию. Когда она вошла, мальчик уже был превращен в груду мяса, а уборщица сидела рядом и плакала.
Позже выяснилось, что за день до убийства пропал ее муж, работавший сторожем в детском доме.
Наверное, вы сейчас подумаете, что уборщица оказалась тайным маньяком, орудующим в детдоме все это время. Следаки тоже так решили. Все, что смогли на нее повесить - повесили. Причиной назвали психическое расстройство. После допроса диагноз сам напршивался.
Поначалу убийца еле выдавливала из себя слова. Зато как спросили о мотивах, она аж вздыбилась вся. Такую ересь несла, уши вяли. Дескать, не ребенка я убила, а дьявола, под маской невинности скрывающегося, ну и все в этом духе. Только напоследок выдала любопытную фразу: "Глупые вы все, слепые, я людей спасла, никто больше не исчезнет!" Но в общем потоке бреда никто эту фразу почти никто не заметил.
Наши покачали головами и выписали безвозвратную путевку в дурдом. Казалось бы, на этом можно и успокоиться...но двое человек не успокоились.
Это были следователь Степан (одна из пропавших воспитательниц была подругой его жены, так что он имел свои резоны) и криминальный психиатр Вадим Рудольфович.
Настоящих серийных убийц Вадим Рудольфович перевидал немало и никак не мог причислить к ним уборщицу. Нет, он не собирался снимать обвинения в убийстве мальчика. Но что эта бабушка могла порешить еще семерых взрослых человек и два десятка детей, а потом так ловко спрятать трупы, что их до сих пор не нашли - в это слабо верилось. Да и вся история продолжала пестрить "белыми пятнами".
Существует ли на самом деле связь между убийством и исчезновениями? Что об этом известно остальным работникам детдома? Есть ли надежда, что пропавшие люди еще живы? Все эти вопросы привели Степана и Вадима Рудольфовича к порогу детдома.
Расспрашивать дирекцию и управляющих не было никакого смысла. Вершки делали все, что бы выставить свое заведение "чистеньким" (насколько, конечно, это было теперь возможно). Поэтому следователи отправились к персоналу, охочему до слухов и сплетен - поварам, уборщицам, нянечкам, медсестрам. Расспрашивали как бы невзначай, прикидываясь парой любопытных зевак, а не представителями закона. Разумеется, каждый пересказывал события по-своему, но при этом они вполне логично складывались в цельную историю.
Когда мозаика была собрана воедино, у Степана и Вадима Рудольфовича мгновенно пропало желание продолжать расследование. Более того - оба они вскоре покинули родной город.
Навсегда.
Убитого мальчика звали Андрей. Среди всех детей-уродцев он был на особом положении. Андрей родился с синдромом Тричера Коллинза.
Вам это ни о чем не говорит? Загуглите фотки, сразу все поймете. Впрочем, в далекие 90-е российская глухомань об этой болезни тоже слыхом не слыхивала. Если вкратце - эта болезнь вызывает чудовищные деформации лица. Чудовищные в прямом смысле слова, потому что жертвы этого синдрома действительно похожи на чудовищ. Без содрогания на них смотреть трудно, без отвращения - невозможно.
Андрей попал в детдом в возрасте четырех-пяти лет. Жизнь у него была несладкой. Даже местные дети шарахались от него с почти религиозным ужасом. Нос у Андрея съехал к верхней челюсти и ноздри практически срослись с зубами, скулы и подбородок были вдавлены внутрь, а широко расставленные глаза сильно выдавались из глазниц. Андрей не мог до конца закрыть веки, из-за чего глаза у него постоянно слезились и гноились. Разговаривать ему было трудно, что лишь усугубляло его плачевное положение в социуме. Одна молодая и неопытная нянечка упала в обморок, увидев Андрея.
При такой жуткой внешности, характер у Андрея был мирный, тихий. Он никогда ни с кем не дрался, плакал редко, в постель не писался и вообще доставлял мало проблем. Больше всего Андрею нравилось сидеть в углу и возиться с кубиками, сооружая из них всякие конструкции. Послушность Андрея сыграла ему на руку. У персонала хватало проблем с буйными детишками, поэтому покладистых здесь всегда ценили. Воспитатели начали привыкать к внешности Андрея и проявлять к нему все больше снисходительности, а потом даже симпатию.
При ближайшем рассмотрении Андрей оказался не только послушным, но и способным ребенком. У него не заладились отношения с математикой, русским и другими школьными предметами, но зато он питал особую нежность к восковым мелками и листкам бумаги. Будь он нормальным ребенком из хорошей семьи, его талант уже давно бы оттачивали в кружке юных художников, но увы. Пока ему приходилось удовлетворять свои творческие потребности в полном одиночестве.
Особенно возилась с ним Лиза, та самая воспитательница, которая упала в обморок. Наверняка ей было стыдно за свою реакцию. Она покупала ему альбомы для рисования, один раз даже подарила упаковку цветных фломастеров (которые, впрочем, у Андрея скоро отобрали уродцы посильнее и постарше). Учительница труда и рисования тоже относилась к нему благосклонно, и часто баловала разрешением воспользоваться школьной акварелью.
А вот с детьми дела обстояли хуже. Андрей был обречен быть чужим даже среди таких же, как он. Маленькие дети устраивали рев при виде его лица, а старшие ребята часто избивали мальчика без всякой причиной. Однажды ночью его чуть не задушили подушкой. В столовую его попросту не пропускали. Ел Андрей крайне неприглядно. Он громко сопел искривленными ноздрями, пускал слюну и ронял куски еды изо рта. Нет, дело не в плохом воспитании, просто его верхняя челюсть была сильно деформирована и жевать ею было непросто. Многих ребят бесила одна мысль о том, что им придется смотреть на такое зрелище во время обеда.
Но тут Андрея снова выручил персонал - сердобольная повариха разрешила ему есть на кухне.
Она-то первой и услышала от Андрея странное заявление. "Я тебя съем" - сказал он поварихе, отдавая пустую тарелку. Та лишь пошутила в ответ: "Зачем меня-то есть, я старая уже, невкусная. Давай лучше добавки положу". Андрей отказался от добавки и затем самыми простыми словами поблагодарил повариху, без всяких заявлений типа "я тебя съем".
Очень скоро детдомовцы заметили, что У Андрея фраза "я тебя съем" является синонимом фраз "я тебя люблю" или "ты мне нравишься". Да и вообще выражением глубокой симпатии к человеку.
Да, однажды у Андрея появился повод повторять эту фразу много и часто.
Однажды в детдом завезли несколько больших коробок пластилина. И тут Андрей проявил настоящий талант. Первым же делом он слепил небольшую голову из пластилина. Голова получилась не слишком умело, но красочно. У нее были большие голубые глаза, красный клоунский нос и зубастая улыбка. Учительница рисования спросила у Андрея, кто это. Он ответил: "Это я. Это моя вторая голова. Если бы у меня была нормальная голова, меня бы все любили. Я бы хотел себе такую голову, хорошую".
Учительница была тронута этим выражением детской тоски и одиночества, а дети удивленно рассматривали Андреево произведение. Немедленно на юного скульптора посыпались заказы - одногруппники кинулись просить его слепить птичку, жирафа, черепашку-ниндзя и еще бог знает кого. Андрей ваял фигурки одну за другой, а "заказчики" восхищенно вертели их в руках.
Завоевать детскую симпатию настолько же сложно, насколько и просто. Несколько подарков в виде пластилиновых фигурок решили судьбу мальчика.
С этих пор все изменилось, словно Андрей и в самом деле приобрел нормальное лицо. (Или, как он сам говорил - "голову"). Конечно, от старших ему все еще доставалось. Зато одногруппники больше не обижали Андрея. Теперь он был для них не просто страшнорожым мальчуганом, а умелым скульптором, способным в любой момент сотворить любую игрушку (пусть даже недолговечную). Более того - некоторые даже пытались с ним подружиться.
Мальчик был счастлив от такого внимания и щедро повторял свое "я тебя съем" направо-налево. Над этой фразочкой шутили, но никто не придавал ей большого значения. В конце концов, дети и не такое выдают, и эта фраза была далеко не рекордной по странности.
Жизнь Андрея налаживалась.
А потом пропали две воспитательницы. Это были Лиза и Настя. Обе они проявляли к Андрею больше внимания, чем остальные, но тогда об этом никто не вспомнил. Менты допрашивали их коллег, директора, охрану, но уж никак не малолетнего уродца. Да и кто бы мог додуматься до такого?
Прошла где-то неделя с тех пор, как девушек объявили в розыск. Еще не улеглась шумиха по поводу их исчезновения, как детдом снова встал на уши. Во время "тихого часа" примчалась к администраторше одна из пожилых нянечек, Вера Григорьевна. Хотя "примчалась" не то слово - приковыляла в полуобморочном состоянии, хватаясь за сердце. На все вопросы Вера Григорьевна выдавала лишь "Господи, помилуй" и "увольняюсь отсюда, увольняюсь". Ее отвели на кухню, где отпоили валокордином и крепким чаем с коньяком. Слегка успокоившись, Вера Григорьевна рассказала, что случилось.
Она просто присматривала за детьми во время тихого часа. Почувствовала, как выпитый за обедом чай просится наружу и пошла в уборную. Когда она возвращалась обратно, то услышала тихие стоны из класса, где проходили уроки труда и рисования. Странные стоны, очень приглушенные, словно стонали из-под груды подушек. Озадаченная женщина заглянула в класс - вроде никого. Но все равно пошла на звук, вдруг дите какое под партой спряталось и сидит, плачет. Зашла она в класс, прислушалась, и чем дальше шла, тем яснее звук становился. Вроде шел из шкафа, на полочках которого стояли разные детские поделки, сделанные на уроках творчества. Там же стояла и пластилиновая голова Андрюши. Получалось, как в игре "горячо-холодно" - на этом месте четкость и громкость стонов отчетливо сообщили ей, что "горячо". Так она стояла и слушала стоны, а как прислушалась повнимательней, так с визгом отпрыгнула, перекрестилась и выбежала из класса.
Ей удалось-таки заметить источник звука. Стонала пластилиновая голова.
Та самая голова, которую слепил Андрюша. Стояла себе на полочке, а от нее шел тихий плач. Администраторша с поварихой выслушали это все и только руками развели. Как уже говорилось, Вера Григорьевна страдала легким алкоголизмом, и всерьез ее рассказ никто не воспринял. Отправили домой, отрезвляться да высыпаться. Ну а на следующий день она на работу не явилась. И на послеследующий тоже. Домашний телефон молчал.
Рассерженная администраторша отправилась к ней домой, готовая всыпать по первое число за прогулы, но дверь открыла не Вера Григорьевна, а ее взрослый сын. При виде парня гнев администраторши как рукой сняло - настолько уставшим и замученным он выглядел. Сын сообщил админше, что Веру Гргорьевну она может здесь не искать, потому как минувшей ночью ее увезли в местную местную психушку.
Сынулька был не слишком расположен к общению и не рассказал, из-за чего его мать забрали дяди в голубых халатах, но администраторша потом дрожащим шепотом рассказывала, что вся квартирка была разгромлена и перевернута вверх дном. Видать, Вере Григорьевне светило отделение для буйных...
Минуло какое-то количество времени с этих печальных событий. Было в них что-то неприятное и зловещее, что усугубило и без того мрачную атмосферу детдома. Несколько сотрудников уволились без внятных объяснений, а на плечи оставшихся легло в несколько раз больше работы. Учителя и воспитатели ходили уставшие, злые, дети постоянно ревели и болели.
Но даже в такой обстановке еще находились люди сочувствующие. Среди таковых был старший врач, мужчина преклонных лет с тяжелым прошлым и добрым сердцем. Ему бы посвятить отдельную историю, но она получится слишком долгой, да и речь не о том. Достаточно будет упомянуть, что он не имел возможности видеться с собственным ребенком, а к чужим детям он относился с большой добротой. В детдоме его все любили - и работники, и воспитанники.
И вот осматривал он как-то одну безрукую девчушку, которая подхватила насморк.
Померил температуру, закапал в нос глазолина и сказал:
- Ну вот, починили тебе носик. Не ходи сегодня на уроки, иди выспись хорошенько, и все пройдет.
В ответ девчушка помолчала и шепотом спросила:
- Николай Васильевич, а можно, я в больничном крыле останусь? Я правда себя плохо чувствую...
- Зачем? - удивился Николай Васильевич. - Почему не хочешь в спальню вернуться?
- Там Андрей... - сказала девчушка и, не ответив, расплакалась.
- Что такое? Он тебя обижает? - встревожился врач.
- Он говорит, что съест меня, - проревела девочка.
- Да брось, он это всем говорит. Шутит просто...
- Нет, не шутит! - взвилась девочка, уже почти в истерике. - Не шутит! Все так думают, а он уже тетю Лизу и тетю Настю съел, теперь и меня съест!
Николай Васильевич насилу успокоил юную пациентку и отвел ее в спальню. Конечно, он принял эту историю за обычные детские страхи, но решил поговорить с Андреем - нечего запугивать своих одногруппниц.
О чем говорили Николай Васильевич и Андрей, никто не знает. Но закончился их разговор тем, что на Николай Васильич убрал пластилиновую голову с полки. Заметив ее пропажу, Андрей ударился в рев и начал требовать вернуть ее обратно. Мальчик довел себя до такой истерики, что чуть не потерял сознание, но добродушный обычно Николай Васильевич упорно отказывался вернуть ему голову. Андрюша успокоился лишь тогда, когда учительница рисования выдала ему пачку пластилина для изготовления новой головы.
- Что ж вы творите, Николай Васильевич, - упрекнула она старшего врача. - Смотрите, до чего ребенка довели!
- А он до чего других доводит? - неожиданно вскипел Николай Васильич. - Его этой "головы" младшие детки боятся, потом приходят ко мне жаловаться. Пугает она их. Раз уж Андрею так нужна эта голова, пусть держит ее где-нибудь у себя, а не на видном месте.
Андрей не стал строить из себя обиженного художника, чье творение сняли с выставки. Он просто забрал голову к себе в комнату и поставил там на прикроватном столике.
А учительница по рисованию все никак не могла успокоиться. Возмущенная поведением главврача, она собиралась еще раз сделать ему выговор, да не успела.
Потому что Николай Васильевич пропал.
Пропал точно так же, как Лиза и Настя, совершенно непонятным образом. Вечером собрал все вещи, отправился домой. Запер кабинет, попрощался со сторожем (который, кстати, тоже потом пропал, если вы помните). Дома его так и не дождались.
Через пару дней нагрянула в детдом милиция, настроенная уже серьезнее, чем раньше. Три человека исчезли без следа за такой короткий срок, шутка ли!
Персонал ничего толком сказать не мог. Сами все были растеряны и напуганы.
Пока разбирались с Николаем Васильичем, всплыла еще одна пропажа. Безрукая девчушка, которую пугала пластилиновая голова, тоже исчезла…
А дальше понеслась. Не буду заново расписывать мороку с каждой новой пропажей, и так отчетов накатали на пару километов. Когда всплывало наименование этого детдома, у нас в отдлении уже никто не удивлялся. Даже пошучивали мрачно - мол, гляди ж ты, постоянный клиент намечается.
Но вернемся к Степану и Вадиму Рудольфовичу.
После Николая Васильевича история начала расплываться. Сведения становились все более неясными, а эмоциональность рассказчиков зашкаливала. Междометий было больше, чем информации, как сказал Вадим Рудольфович. Численность называли разную, последовательность тем более. Труднее всего было понять, сколько же исчезло детей. Большинство их пропаж начальство списывало на побеги, которые в детдоме случались нередко. Единственное, в чем был уверен каждый - все пропавшие были так или иначе связаны с Андреем. Если ты с ним дружишь или враждуешь - ты обречен. "Пропадешь без вести" или "сбежишь", называйте, как угодно. Суть одна: больше тебя никто и никогда не увидит.
Об этом говорили неохотно. Рассказчики, похоже, сами не были уверены (или не хотели верить), что виновником всех исчезновений был несчастный ребенок с синдромом Тричера-Коллинза, покойный ныне Андрей.
Последний год жизни он уже не имел ни друзей, ни врагов. Андрей вызывал только страх. Что персонал, что воспитанники по возможности избегали общения с Андреем. О нем даже за глаза старались не говорить, словно его и вовсе не существовало.
Несколько рассказчиков вскользь упомянули, что у многих тогда зашевелились мысли об убийстве. Напрямую, конечно, об этом не говорили (особенно при Андрее) - но смерти ему желали все. Ненависть и жажда мести тут были ни при чем. Такие чувства могут возникнуть по отношению к людям, а Андрея больше не воспринимали, как человека. Для всех, кто знал его достаточно близко, он был воплощением некой жуткой, затаившейся опасности, непонятной и неведомой, но вызывающей ужас.
Именно этот ужас и мешал злоумышленникам совершить убийство. Видать, не атрофировался таки у людей древний инстинкт, "шестое чувство", доставшееся нам в наследство от суеверных предков. Он подсказывал каждому из обитателей детдома - Андрея лучше не трогать. Будто то страшное, непостижимое нечто могло потерять все ограничения со смертью своего хозяина. Вырваться на волю и поглотить весь дом. Или даже весь мир.
В общем, концы трагической развязки практически затерялись среди разрозненных версий. Да и Степану с Вадимом это мутное дело уже поперек глотки стояло. Шансов узнать что-то о пропавших людях становилось все меньше. От нелепых сплетен уже тошнило. Хотелось сдаться.
Да вот не повезло нашим следакам выйти на ту врачиху, которая первой в кладовку прибежала. Она-то и пересказала им последние внятные слова уборщицы.
Пока ехала милиция, врачиха ее все выспрашивала, что же та "натворила" и зачем "зарубила Андюшку". Не прекращая плакать, уборщица ответила:
- Венечка-то мой (сторож детдома) позавчера домой не вернулся. Я поняла сразу, что уже и не вернется. Но продолжала надеяться - мало ли, выпил, загулял, бывало такое. А вчера по спальням убиралась и слышу вдруг Венечки голос! Звал он, понимаешь, звал, и жалобно так, у меня прямо сердце прихватило. Сама думаю, господи, откуда ж мне его слышать, черт повел что ли. Прислушиваюсь - а голос-то прямо из тумбочки! Ну той, что возле Андреевой кровати стоит. Ушам своим не верю, а голос все слышится. Я тумбочку открыла, вижу - голова эта проклятая стоит. Вся ссохлась уже, пылью облепилась. Вот из этой головы Веня и звал.
Плакал, просил выпустить его. А вслед за ним, господи помилуй, слышу Варвары Михайловны голос. Тоже плачет, стонет, кричит - выпустите, выпустите. А там и голос Николая Васильича услышала. И Лизы, и Настюши тоже… всех. Понимаешь, всех! Все оттуда кричали: пожалуйста, кто-нибудь, помогите, выпустите. Я простояла с минуту ровно каменная, а потом как брошусь вон из комнаты. Ночью все уснуть не могла. Только засыпать начинаю - голоса слышу, как они на помощь зовут, как стонут из головы этой. А сегодня утром Андрея увидела, вспомнила, как Венечка ему все конфеты таскал… и… не знаю. Поняла, что не надо ему жить. Пускай меня убийцей назовут, пускай посадят. Мне теперь все равно, мне саму будто бы убили. Все Венин голос слышу, все мерещится мне эта голова пластилиновая…
Вот так и закончилось расследование. Больше из детдома никто не пропадал - во всяком случае, бесследно. В конце 2000-х заведение закрыли.
А куда девалась пластилиновая голова после смерти Андрея, никто не знает…
Автор: Ki Krestovsky
Пластилиновая голова
Длилась эта история пять лет, а развязка произошла за пять минут - ну или за сколько можно убить восмилетнего ребенка. Поначалу никто даже не додумался связать это убийство с чередой пропавших без вести, даром что все это развернулось в стенах одного и того же заведения.
Заведение, к слову, то еще местечко было. Детский дом номер хрен-вспомню-какой, приткнувшийся где-то в глубинке Тюменской области, со слащавым названием "Гнездышко", "Ласточка" или как-то так. Но не простой детский дом, а особый, для особых детей. "С врожденными физическими и физиологическими отклонениями", если выражаться культурно. А если по-простому - для уродцев.
Продавцов "белого счастья" (да и покупателей) на тамошних просторах хватало. Временами наркоманки рожали что-то вообще мало похожее на человеческих младенцев. Горбуны, карлики, имбицилы, дауны, ДЦП-шники, а бывали кадры и поплачевнее.
читать дальше
Заведение, к слову, то еще местечко было. Детский дом номер хрен-вспомню-какой, приткнувшийся где-то в глубинке Тюменской области, со слащавым названием "Гнездышко", "Ласточка" или как-то так. Но не простой детский дом, а особый, для особых детей. "С врожденными физическими и физиологическими отклонениями", если выражаться культурно. А если по-простому - для уродцев.
Продавцов "белого счастья" (да и покупателей) на тамошних просторах хватало. Временами наркоманки рожали что-то вообще мало похожее на человеческих младенцев. Горбуны, карлики, имбицилы, дауны, ДЦП-шники, а бывали кадры и поплачевнее.
читать дальше