Мария Артемьева, Домовенок

[THE-MOVING-FINGER]

Владимирская область

Археологи, ведущие раскопки, знают, как небезопасны тайны древних цивилизаций. Самодеятельные «черные копатели» с экзотическими ужасами обычно не сталкиваются — их поле деятельности, как правило, скромнее и кажется почти уютным, домашним: это заброшенные деревни, оставленные поселки, поля битвы, где покоятся не захороненными тела павших.
Но даже самая простая тайна, скрытая в земле, остается тайной. И она может отомстить любому, кто обойдется с ней бесцеремонно.

***

— Вот теперь считай, что пришли, — сказал Павел Тимофеевич и простер узловатый палец, указывая на зеленый холм впереди, на вершине которого на фоне быстро бегущих облаков возвышались два курчавых раскидистых тополя. — Здесь.
Иван с Серегой переглянулись.
— В смысле? — недоумевая, спросил Серега. — Это и все?
Старик кивнул.
Несмотря на возраст и старческие немощи, ходок Павел Тимофеич был отменный и до места добрался раньше обоих парней. Правда, он шагал налегке. А ребята тащили рюкзаки с инструментами и аппаратуру.
— Я не понял. Тимофеич, че за разводки? — озираясь, спросил Сергей. Иван нахмурился.
— Деревня-то где?
— Здесь и есть. Здесь моя деревня, здесь, как говорится, мой дом родной… Малая Горка. Она самая. Вот.
Старик приблизился к деревьям и одобрительно похлопал ладонью по толстому, поросшему мхом, стволу.
Кто-то прибил к тополю ржавую железяку — когда-то она была деталью огромного комбайна, — и аккуратно вывел на ней белой масляной краской: "Деревня Малая Горка, родина Гусева Павла Тимофеевича. На этом месте стоял дом моего отца. 1908—1989".
Странное надгробие, подумал Серега и усмехнулся.
— Впервые вижу памятник дому, — сказал он Ивану, так, чтобы старик не расслышал.
— Вообще-то я рассчитывал на большее. — Иван скинул рюкзак и принялся разминать затекшие плечи и шею. — Думал, тут еще дома остались, есть чего поверху поковырять.
— Дома! — фыркнул дед, снимая кепку и вытирая ею вспотевший лоб. — Дома еще сельсовет на дрова продал. Потом, что оставалось, в девяностые алкаши местные подчистили. Ничего тут теперь нет. Яблоня-дичок от палисадников, да сосна молодая вон там, ниже по улице, все позатянули. Ну, ладно, пойду я. Меня в Никольском мужики ждут. Обратную-то дорогу помните? Здесь вон, через лесок, потом поле бывшее, за оврагом через мост…
— Ничего, не заблудимся! Спасибо, Тимофеич.
— Да на здоровье. Пошел я.
Старик постоял еще с минуту, поглядел, как ребята разбирают инструменты, побурчал что-то и, наконец, ушел — ходко переставляя по грунтовухе скрюченные подагрой ноги.
— Ну что? Раз-два взяли? — сказал Иван, подмигнув Сереге. И включил миноискатель.

***

Добычу первого дня вряд ли можно было считать стоящей. И все же одна находка порадовала. Тем более что досталась почти без хлопот.
Ориентируясь на показания приборов, нащупали пустоты в земле, сняли лопатами верхний пласт почвы и, обнаружив прогнившие половые доски, подняли их, вскрыв капитальный подвал с каменной кладкой. Отыскав проход, спустились вниз и там, среди куч разнообразного заплесневелого мусора, откопали старинный сундук.
В длину чуть меньше метра, он был вырезан из темного крепкого дуба и обит со всех сторон фигурными железными полосками. Небольшой висячий замок держал крышку.
Очистив находку от земли, Иван сбил запоры резким ударом лопаты: с хрустом посыпалась ржавчина, и дужка замка переломилась пополам.
Серега отбросил крышку. Парни, стукнувшись головами, в нетерпении заглянули внутрь.
От укрытой в глубоком подполе старинной емкости они ожидали самых приятных сюрпризов: если не клада, золота-серебра, то хотя бы ценных вещей, припрятанных бережливыми хозяевами. Да хоть бы и стеклянный полуштоф с романовскими орлами сгодился бы!
Но то, что обнаружилось в сундуке, потрясло своей неожиданностью: среди блеклых, порыжелых от времени остатков белого атласа с осыпающимся кружевом по краям лежали крохотные младенческие мощи. Высохшая, пергаментно-желтая кожа туго обтягивала маленький, с кулак величиной, вытянутый череп, местами обнажая два ряда крохотных зубов. Голова отпала от туловища, вероятно, из-за недавнего удара, сотрясшего сундук. Тоненькая ручка с проступившими наружу костями сжимала старинную погремушку, сплетенную из бересты.
— Ни хрена себе! — сказал Серега. — Не сюрприз, а прямо приз сюр какой-то.
Он вынул из кулачка трупа погремушку и встряхнул ее. Внутри плетеной коробочки нежно звякнул колокольчик. Серега засмеялся.
— Смотри-ка ты! Прикольно!
Иван его восторгов не разделил.
— Ребенок, — сказал он и поежился. — Жаль, хороший сундук.
— Почему «жаль»? — спросил Серега.
— Потому что это ведь… гроб. Клади обратно мальцу его игрушку.
— Шутишь? — возмутился Серега. — Какой гроб? Сундук. Смотри, какой классный!
— Слушай, это перебор. Я по кладбищам не мародерствовал и не собираюсь начинать…
— Ты еще скажи, что мертвецов никогда не грабил! Ага. Тут вся деревня мертвая. А для копателя вообще… Везде — погост! И нечего мерихлюндиями страдать.
Парни заспорили. Серегу никакие Ивановы доводы не впечатлили, а про этику и мораль он вообще говорить отказался.
— Иди ты, Ваня, знаешь куда?!
Спор распалил Сергея, и он уже из принципа не хотел уступить:
— Надоели эти левые терки, бро.
Рывком вскинув сундук повыше, Сергей перевернул его и вытряхнул все содержимое вниз, в черную подвальную яму. Иван вздрогнул, услыхав, как сухо защелкали рассыпающиеся детские косточки по каменному полу — словно шелуха от семечек. Сундук Серега оставил. И погремушку тоже.
— Вот так, — сказал он, очищая запачканные землей ладони. — Прах к праху. Ну что, пошли? А то уже солнце на закате.
Прикрыв раскоп досками и дерном, парни собрали инструменты. Найденную мелочевку — монеты, пробки, гвозди, детали запоров, петли, краник от самовара, погремушку и прочее такое рассовали по пластиковым пакетам и сложили в сундук, а сам сундук Серега поставил на легкую складную тележку с колесиками, прочно закрепив груз двумя растяжками.
Вернувшись домой — в избу, которую они сняли для проживания в селе Никольском на время раскопок и поисков, — они почистили сундук щеткой и поставили в горнице.
— Красотень! — возгордился Серега, разглядывая находку. — Жаль, конечно, что фактически пустой был. Но сундучок и сам по себе хорош. Ты только глянь! Красавец. И пахнет большими деньгами. Я чую!
Серега радовался, вполне довольный собой.
Иван нахмурился. Деньгами? От сундука исходил сладковатый запах могилы. И еще этот звук… сухой треск, щелканье костей по камням. Он не мог забыть его.
Мрачное настроение, как предвестник будущих бед, навалилось на Ивана, наползло и бесцеремонно задавило его надежды приятно и с пользой провести летний отпуск. Почему-то в такое счастье больше не верилось.

***

Среди ночи Иван проснулся. Чернильная темнота заливала комнату, сквозь низкие окошки ни лучика света не проникало в избу. Деревня — не город. Единственный на всю кривую улочку фонарь выключали после двух часов ночи, исходя из той здравой мысли, что нормальные люди ночью спят. А ради других, ненормальных, электричество транжирить глупо, ни к чему.
И тишина здешняя — ни сигнализация нигде не завоет, ни телевизор у соседей не бормочет, ни подростки не ржут под окнами — мучила Ивана, вызывала у него, выросшего в городе, смутное беспокойство.
Открыв глаза, он прислушался: шуршание мышей в стенах, шорох в погребе или скрип рассохшейся деревяшки на чердаке — любая мелочь настораживала, распаляла воображение.
Вот где-то над головой доска вздохнула и опустилась. Что-то звякнуло. Тоненько, едва различимо. И снова. И еще раз. Дзынь-динь. Колольчик?
Серега спит на веранде, ему и горя мало. А в доме что-то стучит и позвякивает. Кто-то бродит босыми пятками по вздыбившейся горбом половой доске, скрипит и трясет колокольчиком. Но где? Не примерещилось ли? Звук может доноситься откуда угодно — с веранды, из сеней, с чердака. Не разобрать. А может, из подпола? Или из самой земли?
Обливаясь потом, Иван сел в постели. Надо бы проверить, посмотреть.
Короткий глухой стук за печкой, и сразу вслед за тем — звонкая россыпь нежного "дзынь-динь-динь" над головой. Все-таки, наверное, на чердаке.
Иван поднялся и, затаив дыхание, подкрался к дверям. Выглянул в сени — темно. Где-то за стеной — тихое бормотание. Что за напасть? Надо бы зажечь свет.
Высунувшись из приоткрытой двери в прохладные сени, Иван захлопал рукой по стене в поисках выключателя. Нашел, но свет, как назло, не загорелся. наверное, подстанцию отключили. Или пробки выбило при скачке напряжения.
"На веранде у плиты были спички", — вспомнил Иван. Вытянул вперед руки и пошел, на ощупь отыскивая в темных сенях выход на веранду.
Теперь он слышал только собственное тяжелое дыхание и чувствовал, как дергается от напряжения кожа на затылке. Наверное, кто-то смотрит на него. Наблюдает…
Не выдержав, Иван рванул через коридор, не разбирая пути. По дороге что-то свистнуло рядом с его ухом и обожгло кожу, но Иван не остановился.
Грохнув дверью, выбежал на веранду, подскочил к плите, трясущейся рукой нашарил спички и зачиркал ими, ломая одну, другую… Спички отсырели и гореть не желали.
— Кой черт ты тут топчешься как слон… Ванька!
На веранде вспыхнул свет. Заспанный Серега стоял, поеживаясь со сна. Руку он держал на выключателе.
— Что такое?
Моргая и щурясь, Сергей смотрел на Ивана.
— Что это у тебя? На щеке. Кровь?!
Сонное выражение тут же испарилось с его лица.
— Где ты так порезался? — озадаченно спросил Сергей.
Иван провел рукой по щеке — и правда, кровь.
— Не знаю. Кто-то ходил по чердаку. Мне показалось…
Эти слова разбудили Серегу окончательно.
— Ходил? Да ты че?!
Пружинисто развернувшись, Сергей схватил со столика у плиты разделочный нож и кинулся к двери в дом.
Иван, прижимая руку к лицу — только теперь он почувствовал, как саднит оцарапанная кожа, — последовал за ним. В коридоре было темно. Сергей наткнулся ногой на что-то и зашипел от боли. Иван вспомнил:
— Тут свет не включается!
Сразу же после его слов вспыхнула яркая стоваттка под потолком, осветив коридор и лестницу на чердак. "Чертовщина", — подумал Иван.
— А это откуда?! — Серега с изумлением разглядывал предмет, на который налетел впотьмах.
В полу, в широкой некрашеной доске посреди сеней торчал серп — старинный крестьянский инструмент ранней советской эпохи, с ржавым лезвием и потрескавшейся рукоятью.
Вонзенный острым концом в доску, он все еще дрожал, трясся, как взбесившийся хищник, угрызающий горло настигнутой жертвы.
Сергей нагнулся выдернуть серп. Это удалось не сразу: острый конец стального лезвия засел в дереве плотно. Вынув и осмотрев его, Серега задумался.
— Давай-ка обойдем дом, — предложил он.
Вдвоем парни осмотрели чердак, заглянули в подпол, осветили все темные углы мощным автомобильным фонарем. Нигде не обнаружилось ни единого следа вторжения. В доме, запертом на ночь, никого из посторонних быть не могло.
Сундук стоял там, где его оставили с вечера. Находки, инструменты, предметы экипировки копателей — ни одна вещь, судя по первому впечатлению, не пропала.
Убедившись в этом, Серега расслабился.
— Полтергейст, — ухмыляясь, сказал он. — Домовые шалят. Или эти… как их? Кикиморы. А че? Прикольно.
Он отыскал аптечку и помог Ивану обработать царапину. Потом спокойно отправился на веранду досыпать.
Иван тоже лег, но его волнение не прошло. Он прислушивался и вздрагивал от каждого шороха. Заснуть смог только под утро, когда окна уже прорисовались слабыми серыми квадратами на темном массиве стен, а воробьи поодиночке пробовали голоса, распеваясь перед утренним гвалтом.
Сквозь дрему Ивану все мерещился плач маленького ребенка, сопровождаемый звоном колокольчика.
"А-а, а-а", — заливался младенец, и кто-то шептал ему какие-то слова, чтобы успокоить. Этот тихий, полный тоски, шепот и жалобный плач вконец расстроили Ивана.
У него даже голова разболелась. Виски ныли до тех пор, пока чья-то белая холодная рука не легла ему на лоб, и острые, колючие, как у котенка, зубы не коснулись его шеи… А тогда сразу все провалилось, исчезло, кануло в темноту. И полегчало.

***

Утром, прежде чем отправиться снова на раскоп, наведались в деревенский магазин — купить у тети Ани сыра, хлеба, бутылку воды и какую-то консервину помясистее, чтоб перекусить на месте без отрыва от производства.
По дороге увязался за ними лобастый кургузый пес Кузя — вертелся под ногами, выпрашивая хлеб. Серега скормил ему почти половину буханки, пока Иван не заметил и не отобрал. Кинул остатки хлеба в свой рюкзак и пошагал в гору по каменистой дороге, ни слова не говоря.
— Аллес, Кузьма! Иди у других проси.
Сергей рассмеялся и махнул псу рукой:
— Кыш, Кузька. Домой пошел!
Кузя, склонив голову набок, разглядывал Серегу. Потом развернулся и затрусил в обратную сторону к деревне, будто и впрямь понял сказанное.
— Вот же умная скотина, — развеселился Серега. — А зубищи-то — как у акулы.
Иван не откликнулся. Он шел вперед, мрачный и безразличный ко всему.
"Не выспался бро", — решил Серега. И вдруг заметил впереди знакомую фигуру.
— О, смотри-ка — никак Тимофеич чапает? Интересно, куда это он намылился?
В два счета догнав старика, Серега заговорил с ним как с приятелем.
— Куда это ты собрался, Тимофеич?
— Да паяльник у кума хочу забрать. Неделю прошу — все забывает принести, старый маразматик, — бодро отозвался Тимофеич, которому и самому было не меньше семидесяти. — А вы куда?
— Да все туда же! — скаля зубы, ответил Сергей. — На поиски сокровищ.
— А, сокровищ! — старик усмехнулся. — Ну, может, до нефти там докопаетесь. Тогда я к вам в долю первый на очереди.
— Если отыщем — непременно! — засмеялся Серега, подкинув на плече рюкзак с инструментами.
— Слышьте, ребята, а я чего забыл сказать-то вам? — Тимофеич вдруг резко остановился. — Вы там в подпол федоровский-то не лазьте! Его лучше не трогать бы.
— Какой еще подпол? — насторожился Серега. И сделал знак Ивану, чтоб не вмешивался в разговор.
— Там, с левой стороны от тополей, чуток вниз, ну, где сруб от сарая остался, — дом Федоровых. Его еще до войны развалили. Забыл я вам сказать… Над этим местом еще такая полянка зеленая. Федоровы когда-то лавку в селе держали. Богатые люди. Так что дом у них был на каменном фундаменте, с большим кирпичным подвалом. Не нашли вы его?
Сергей помотал головой.
— Не-а. А что с этим подвалом не так?
— Да подвал-то крепкий, целехонек, я думаю, и теперь, — сказал дед, снова двигаясь в путь. — Когда советская власть пришла, колхозное начальство планировало на том фундаменте клуб построить, но деревенские наши отказались наотрез.
— Почему? — Серега поправил на спине рюкзак, подтянул ремешок на поясе и присоединился к деду, ступая рядом с ним.
Иван шел в некотором отдалении, погруженный в свои мысли, и хмурился.
— Перед Первой мировой, — обстоятельно рассказывал старик, — Федоров-старший вдовцом сделался с двумя детьми на руках. Жена его, Елизавета, долго чем-то болела, потом умерла. И вот пошли на мужика напасти одна за другой. Сперва амбар с сеном сгорел. Потом лавку залетные какие-то ограбили. Потом сын его в реке утонул. А вот дочь, Капитолина, перед самой войной вышла замуж за земского учителя. Учитель идейный попался — сам на фронт попросился. А его там убили через полгода. Капитолина как раз брюхатая ходила. Очень сильно она по мужу убивалась. Но сыночка родила здоровенького, хорошего. А тут революция, власть переменилась, и такая пошла чехарда — все кувырком. Лавку у Федорова отняли, сараи, склад, конюшню с лошадьми и подводой — все забрали, подчистую. Самого-то чудом в живых оставили.
Церковь в селе деревянная была — ее сожгли. Капитолина своего ребеночка не покрестила, не успела.
А потом и вовсе горе случилось: заспала она его, случайно во сне задавила дитенка. И вот что сильнее всего ее подкосило-то: что сын некрещеным погиб. У нас ведь как говорят: заспанных некрещеных сосунков нечистая сила себе забирает. Таких и не отпевают и на православном кладбище не хоронят, за оградкой только.
Никак не могла Капитолина с этой обидой смириться: так рыдала, так плакала над сыном, что пришлось ребенка в заколоченном гробике к могиле нести. Опасалась родня, что мать ребенка не даст похоронить. Гроб из ее рук силком выдирали. Не простила этого Капитолина людям.
Перестала из дома выходить. Сидела все взаперти. Но не в горнице, а в подвале. От родного отца закроется и сидит там внизу, не ест, не пьет.
Отец ее жалел, горемыку, не теребил расспросами. Ждал, что баба опомнится. А потом захотел дознаться — зачем дочка в подвале сидит? Улучил момент, когда Капитолина из подвала все-таки вылезла, да и заглянул туда.
И ахнул.
Оказалось, обманула всех его дочура. Сыночка своего не похоронила, вытащила тельце из гроба, пустой ящик отправила в могилу. А мертвого сына в сундуке спрятала и поставила в подвале.
Вот и видит дед Федоров — лежит внучок его в сундуке, на подушечке, в кружевных пеленках. Вокруг свечи, ладанки, распятия понатыканы — ни дать ни взять алтарь или святые мощи.
Ужаснулся старик такому кощунству — и давай Капитолину стыдить, уговаривать, чтоб похоронила она сына по-человечески. Но как безумную уговоришь? Разозлилась на отца и вконец ополоумела.
Понял старик, что уговоры на дочку не действуют — спустился сам в подвал и схватил тот сундук, чтоб наверх его вынести. А Капитолина — за серп — да по горлу его. Как сноп родного отца срезала, кровью его умылась. Потом выволокла тело наружу. Откуда только силы взялись! Дом подожгла, а сама заперлась от людей со своим мертвым сыночком в подвале.
Наши деревенские пожар потушили, но в подвал никто не сунулся. Все равно после такого огня никто там выжить не мог.
Сруб после разобрали на дрова, федоровское имущество, какое еще целым оставалось, колхозники прихватизировали. Подвал от греха землей засыпали.
А спустя время поползли слухи — якобы младенец в том подвале каждую ночь плачет, по матушке, по отцу убивается. Прозвали его у нас Домовенком. И говорили — дескать, трогать Домовенка нельзя. Кто тронет — тому все несчастья и проклятия федоровские перейдут.
Так что из наших никто не лазил туда, и никто на том месте не строился. Хоть подвал там крепкий, каменный. Суеверия все это, конечно. Только никому не хотелось на себе проверять. Доказывать чего-то… Мало ли! А вдруг правда? Ну вот. Так что и вы лучше туда не суйтесь. От греха, как говорится.
На развилке старик оставил ребят: они пошли прямо, а Павел Тимофеич — в Белоглазово, к своему забывчивому куму.

***

Весь день Иван сосредоточенно размышлял о чем-то, не обращая внимания на Серегины шуточки и подколки, а вечером, когда вернулись домой, за ужином сказал:
— Надо отнести сундук обратно.
— С какой стати? — изумился Серега. — Ты что, из-за этих россказней Тимофеичевых, что ли? Смешной парень. Я уж и думать о них забыл!
— А что смешного-то?
— Вань, только горячку не пори, ладно? Я этот сундук уже Широкову сосватал. Утром звонил ему — он сказал, что за тридцатник тонн в любом случае его возьмет. А если в хорошем состоянии — обещал пятерку накинуть. Такие сундучки с оковкой и резьбой редко попадаются. Широков врать не станет. Так что, считай, одним мертвяковским сундуком мы свой отпуск уже оплатили.
— Нет, — сказал Иван. — Его надо вернуть. Извиниться надо.
— Ты что, из-за каких-то бабьих сказочек готов от тридцатки тонн отказаться? — удивился Серега. — Шутишь?
Он подошел ближе и заглянул Ивану в глаза. И сделалось ему слегка не по себе, когда увидел он темные, расширенные зрачки — словно чернильные лужи расплылись в глазах приятеля. И лицо у Ивана стало какое-то странное — застывшее, неживое, пожелтелое.
— Ванька, ты это брось. Брось, слышишь? — неуверенно протянул Серега.
Иван встал из-за стола, громыхнув стулом.
— Я спать пошел, — объявил он.
— Иди. Утром поговорим, — сказал Сергей. Иван, не оглядываясь, ушел в избу. Сергей остался в растерянности: до сих пор в их небольшой компании он был лидером, принимающим решения, а Иван играл роль ведомого, покладистого, никогда ни в чем не возражающего. И вдруг такое.
Это даже не бунт на корабле — это просто полный слом системы. Ведь он даже спорить не пожелал: заявил свою позицию, и никакие доводы во внимание не принял. Сергей бесился, чувствуя, как вслед за вполне понятным человеческим раздражением разгорается в нем типичная альфа-самцовая злость против Ивана — звериная, тупая, ничем не обусловленная. Тот, кто был всегда послушен, не должен поднимать голос. Никогда! С точки зрения вожака стаи…
На этой мысли Серегины мутные рассуждения споткнулись: он рассмеялся, почесал затылок. Поразмыслив, успокоился и решил тоже идти спать. Утро вечера мудренее.

***

Ночью над деревней прошумел короткий дождь, ветер прогнал облака, раздернул тучи, и вдруг выкатилась в широкое северное небо луна — нестерпимо белая, однобоко-пузатая, как беременная баба.
Она встала напротив Серегиной веранды, наполовину погруженная в океанскую глубину беззвездного неба, напротив черной полосы дальнего леса, словно в раздумьях — выбираться ль уже на берег или поплавать еще?
Молочное сияние изливалось с небес на каждую мелочь внизу, рельефно выделяя и прорисовывая даже самые крохотные детали.
Серега проснулся, зажмурил глаза от лунного света. Тоненькие ситцевые шторки на окнах задернуты. Но толку от них немного. Невозможно спать. Словно фонарь в глаза наставили.
В доме что-то стукнуло. Серега подумал, что Ванька, должно быть, тоже проснулся и не спит.
Если не можешь спать — ешь, вспомнил он армейскую поговорку. И только решил, что стоит, наверное, и вправду чайком побаловаться, пока эта идиотская луна не уберется, не погасит, наконец, свой прожектор…
Как вдруг мимо веранды, за полупрозрачными занавесочками проплыла черная тень. Елы-палы! Кто-то двигался по двору, мимо крыльца и палисадника, под самыми окнами.
Серега подпрыгнул и босиком кинулся к занавеске. Отдернул… и увидел за окном Ивана.
Приятель улыбнулся, что-то беззвучно прошептал, уперев в Сергея замороженный взгляд, и пошел от дома к калитке. За собой он тянул тележку с сундуком.
— Хей, братишка, да ты еще и лунатик? — поразился Серега и побежал за приятелем. Должно быть, Иван выбрался из дома через дровяник. Вот что за стук он слышал недавно — дверь с задней стороны дома криво на петлях висит и всегда стучит, когда ее открывают.
Серега в три прыжка догнал напарника.
Иван шел босиком и в одних трусах.
Лунатик, точно, уверился Сергей.
Настигнув Ивана, он схватил его за руку, развернул к дому и повел. Иван послушно пошел, улыбаясь бессмысленной улыбкой и что-то бормоча себе под нос. Сергей напряг слух.
— Не плачь, домовенок. Вот тебе твоя погремушечка. Сейчас мы будем дома… Мамка ждет, — услышал он и почувствовал, как ледяные мурашки поскакали наперегонки по его голой спине.
В темном коридоре сеней Иван вдруг очнулся.
— Не сюда, — сказал он. Голос его звучал ничуть не сонно.
— Сюда-сюда, — возразил Сергей, нащупывая дверь в избу.
— Нет! — повторил Иван и повернулся к выходу, дернув на себя тележку с сундуком. Серега не пустил.
— Вань, ну, ты прям, я не знаю. Прям Иван-дурак какой-то! — воскликнул он, вцепившись в рукоять тележки железной хваткой. Усталость как-то разом навалилась на него, а вместе с ней и раздражение. Лунатиков еще не хватало, думал Сергей, обшаривая ладонью стену.
Как назло, ручка двери куда-то подевалась. Зато отыскался выключатель — Серега надавил, и в коридоре вспыхнул свет.
— Вот так. А теперь пойдем баинь…
Рядом с левой щекой что-то промелькнуло — Сергей повернулся, чтобы посмотреть, но прямой удар в лоб оглушил его: оказывается, Иван ухитрился в темноте снять сундук с тележки, занес его над головой приятеля и им ударил.
В голове Сергея раздался грохот, как будто кто-то разбил рояль, а потом все звуки исчезли, изображение перед глазами расплылось, осталась только жгучая боль в языке — он прокусил его, когда падал.
— Стой, — прошептал он, не слыша самого себя и не понимая произносимых слов. — Стой, сука.
И захлебнулся кровью.
Иван приподнял Серегу за волосы, глянул в его быстро тускнеющие глаза и отпустил. Нагнулся, чтоб подобрать упавший сундук.
Мертвый Серега подержался на ногах секунду и рухнул, врезавшись лбом в стену. Весь костяк ветхой избы содрогнулся от удара. В этот момент Иван поднимался, задрав лицо и подняв плечи, отрывая от пола свою увесистую ношу.
Старый крестьянский серп, висевший на гвозде над его головой, сорвался и с размаху вонзился Ивану в глаз. Ржавое острие, пробив насквозь глазное яблоко, всего лишь на четверть сантиметра проникло в мягкие ткани мозга. Но и этого хватило.
Иван упал, держа сундук на руках, словно баюкая младенца, оберегая его от кровавой лужи, которая натекла с убитого Сереги.
Из Ивановой головы кровь брызнула тоненькой струйкой — на крышку сундука упало лишь несколько капель. Когда второе мертвое тело завалилось набок, в сундуке радостно звякнула детская погремушка — нежные колокольчики. Дзынь-динь-динь.

***

Смерть двоих городских переполошила всю деревню. Павел Тимофеич чувствовал себя особенно виноватым: когда среди вещей погибших нашелся сундучок, старик сразу догадался, откуда он появился у ребят.
Тимофеич упрашивал полицейских позволить ему похоронить сундучок где-то на освященной земле.
Но следователь был из района и, конечно, ни на какие поблажки не пошел. Сундучок со всем содержимым увезли в райцентр для экспертиз — все-таки орудие убийства…
Но там следы его затерялись: кто-то украл старинный предмет.
Не исключено, что когда-нибудь он всплывет на одном из интернет-аукционов, где анонимно торгуют антиквариатом. И Домовенок вновь поменяет и дом, и хозяев. Дзынь-динь!