Муравьи

[THE-MOVING-FINGER]

Бобровы никогда не ссорились. И очень удивлялись, когда за стеной у соседей мужской голос, соревнуясь с визгливым женским, взбирался все выше, и всякий раз этот парный скоростной подъем сменялся звонкими оплеухами и грохотом летящих стульев.

- Еще и очкарик, - презрительно кривился Антон Бобров, то есть Тоша. Он терпеть не мог мужиков в очках.

- Да, отвратительный тип, - соглашалась Рита Боброва, то есть Туся. - А она?! Вроде приличная женщина. Как можно?! - и пожимала в недоумении плечами.

Туся и Тоша прожили вместе десять лет, но ни разу даже голоса не повысили. Они не крысились друг на друга, не таращили в возмущении глаза, не надувались, сидя по разным углам, она не рыдала, а он не швырял об пол первый попавшийся, непременно бьющийся, предмет. Вообщем, жили довольно скучно, без адреналиновых взбучек.

Однажды Туся увидела в кино пылкое, многорукое и многоногое, стонущее соитие после яростной склоки, и вдруг задумалась. Пылкости и стонов не было даже в первый год их совместной с Тошей жизни. Нежные ласки плавно переродились в мирные семейные совокупления. Муж обычно щекотал её за ушком во временном промежутке между сытным ужином и крепким сном, и для Туси это всегда являлось знаком – она шла в ванную, чистила зубы, переодевалась в ночнушку и забиралась к нему, уже лежащему под одеялом.

Он любил навалиться всей тяжестью, наподобие парового катка, и, уперевшись пятками в спинку коротковатой кровати, тихо и мерно долбиться макушкой, как усталый дятел. Тусе не было скучно - иногда она размышляла, что так и не погладила ему с вечера рубашку и, что надо не забыть завести будильник на пятнадцать минут раньше, иногда мысленно продолжала дискуссию с Инной Петровной (старшим экономистом, ужасной спорщицей и интриганкой), или просто мечтала о новых туфлях. Словно распаханное поле, она мирно расстилалась под ним, а он как добрый крестьянин ходил туда-сюда с плугом. Устоявшийся сценарий супружеских обязанностей – ритмичные толчки и родной домашний запах мужа (запах жареной картошки и отбеливателя, в котором она замачивала ему белье) - внушал уверенность в завтрашнем дне. Только пальцы время от времени затекали – Тоша любил, чтобы она крепко сжимала его ягодицу – и тогда она просто меняла руку.

Все было чудесно, пока она не увидела сцену с темпераментными супругами в этом треклятом кино. Тогда она даже отложила глажку, села и задумалась, уставившись в стол. Ей вдруг стало обидно, что они с Тошей ни разу не поссорились. Ни единого разу, ни одной разбитой чашки, ни тарелки, ни вопля, ни слезинки, ни мольбы простить. Уж не говоря о многорукой и многоногой гидре - так они не переплетались даже в первый год семейного счастья.

Погруженная в мысли, Туся смотрела в стол и вдруг увидела перед собой муравья. Он резво оббежал чашку и махнул дальше, и если бы она не ткнула его пальцем, оборвав это глупое существование, он наверняка бы скрылся с глаз в считанные секунды. «Что за ерунда?! – удивилась она. – Откуда зимой, в панельном доме, могли взяться муравьи?!»

Вечером пришел Тоша, на лице его была непривычная озабоченность. Туся покружила, заглядывая в глаза, но он упорно ускользал. Не раздеваясь, молча сел за стол. Отрезал кусок отбивной, положил в рот, пожевал и, наконец, сказал:

- Не понимаю.

Туся кивнула и ответила:

- Ты тоже заметил? Я просто не знаю, что с ними делать! Сегодня нашла двух в сахарнице. Откуда они взялись?

Тоша перестал мерно вращать челюстями:

- Ты о чем?

- Да, о муравьях, о чем же!

Он удивленно поморгал глазами:

- Какие еще муравьи?! Я про Ефима Матвеевича. Сегодня захожу к нему в кабинет, а он крутит в руках плетку, черную такую, кожаную, и говорит спокойно: «Новую купил. Старая совсем истрепалась. Мы с Марией Игнатьевной любим иногда порезвиться». И хихикает гнусненько, представляешь?

Туся обалдело покачала головой и не сказала ни слова.

Час спустя она услышала знакомое добродушное сопение за спиной и сообразила, что вечерние новости закончились. В другой раз она бы с удовольствием позволила себя щекотать, тем более что по вторникам и субботам любовный ритуал соблюдался свято. Но только не сейчас. Вот уже полчаса, как она пыталась найти источник длинной вереницы муравьев, которая уверенно пересекала столешницу, спускалась по боковой тропочке вниз и нагло шествовала к буфету по диагонали кухни. Обернувшись к мужу, она расстроенно сказала:

- Я сойду с ума! Вот, маршируют, полюбуйся!

- Кто, мой баклажанчик? – умильно спросил Тоша. - Я никого не вижу.

В преддверии ласк он всегда называл её каким-нибудь имечком из овощного арсенала, и это был второй опознавательный знак скорых постукиваний макушкой в спинку кровати.

- Как не видишь?! Целая шеренга наглецов перед твоим носом!

- Какие наглецы? Где, кабачок мой? – он приблизил лицо к столу, куда указывала Туся, и его наметившийся за последнее время живот сложился в три аппетитных валика, - Тут никого нет.

- Бобер, прекрати издеваться!

Тоша удивленно уставился на нее, гневные нотки впервые проскользнули в голосе жены. Да и потом он привык быть пушистым бобриком и никак иначе.

- Твой пушистый бобрик хочет, чтобы ты расчесала его хвостик, - Тоша взял её за руку. Это было уже прямое приглашение, последний позывной, который невозможно было проигнорировать.

Взгромоздившись, он тяжело задышал. Туся чувствовала непривычную тревогу и напоминала сама себе минное поле, по которому едет танк с твердой и неумолимой пушкой. И еще что-то гадко щекотало щеку. Она проводила рукой, но не помогало – то ли волосок из носа мужа, то ли еще что-то не давало ей покоя. Скосив глаза, она увидела, как маленький муравей выполз из уха Тоши, и, дернувшись, громко ахнула. Тоша, словно эхо, вскрикнул ей в тон, стукнулся последний раз макушкой в спинку кровати и обмяк.

С этого дня их жизнь поменялась. Туся сначала удивлялась, что муж не видит новых жильцов, потом сердилась, потом скандалила, но как он ни всматривался, ничего не обнаруживал. Она рыдала, чувственно кривя рот, била посуду, так что сосед-очкарик со своей подругой возмущенно стучали в стену, и беспрерывно чесалась, иногда сдергивая с воплями одежду и бросая на пол, пока не оставалась совершенно голой. Тоша завороженно следил за этими маленькими представлениями и чувствовал, как наливается силой и жаром его «хвостик».

Постепенно истерики сменились угрюмым сосредоточением. Она начала прогуливать работу и забросила домашние дела. Теперь она постоянно приглядывалась к темным углам, словно ищейка, иногда становясь на колени и сводя c ума видом сзади распаленного мужа. У нее в руках неизменно был продолговатый предмет, который она страстно сжимала побелевшими пальцами и прыскала из него длинной пенистой струей на все, что видела перед собой. Пару раз Тоша не удержался и пристроился, но она резко обернулась и чуть не выпустила струю ему в лицо. Поняв, что любви не будет пока в руках жены конкурент, он дождался удобного момента и выбросил его в мусоропровод. Обыскав всю квартиру, Туся села на пол и заплакала как-то особенно жалобно, хлюпая носом и стеная: «Так странно… Все появляется и пропадает так внезапно…». Он утешал, как мог, и даже овладел ею на полу, прямо на кафельной плитке. Причем Туся стонала, извивалась под ним и звонко лупила по спине, будто прихлопывала комаров-кровопийцев.

Его, конечно, это немного беспокоило. Он даже хотел обратиться к специалисту, хотя было очень жаль свои теперь множественные оргазмы, каких никогда не бывало прежде. Но когда Туся однажды с порога залепила такую пощечину, что он чуть не рухнул навзничь на лестничную клетку, он принял решение. А она всмотрелась в ладонь и заключила с победоносным видом: «Попался негодяй!» Никаких негодяев, конечно, на ладони Тоша не увидел, и на следующее утро, предупредив об опоздании Ефима Матвеевича, повел её в медицинское учреждение. Но Туся была там сама любезность и благость, она шутила с врачом и подтрунивала над мужем, который сидел рядом с глуповатым и обескураженным видом. И только на выходе из клиники шепнула ему на ухо: «Их тут нет. Я осмотрела все углы. Они живут только у нас дома».

Однажды он пришел домой со свертком, и после ужина развернул его со смущенным видом:

- Вот. Одолжил у Ефима Матвеевича. Может, попробуем?

Туся обрадованно скинула одежду и встала перед ним на четвереньки, внимательно осматривая себя через плечо. А он принялся охаживать её бока и крепкий зад, сначала легонько, а потом распаляясь все больше и больше, и чувствуя, как что открывается в нем - необъятные просторы, неведомые вселенные, вскипает волной кровь, рушатся горы, проваливаются в тартарары ущелья. Он испустил трубный глас и обильно извергнулся прямо на неё, не хуже того ликвидированного продолговатого предмета.

Встав рядом на колени, обнял ее и заплакал от благодарности за открытие новой, его личной, вселенной. «Боже, картофелька, - бормотал он, - какие чудеса, какие тайны ты скрывала от меня столько лет! Это же гравитация с левитацией. Это парение в безвоздушном пространстве и нескончаемое счастье!»

Туся улыбалась и как будто что-то снимала и стряхивала с себя - тонкую серебристую паутинку или, может, пыльцу бабочек. Так ему, по крайней мере, хотелось думать в эту романтическую минуту.

Когда муж уходил на работу, Туся боялась идти на кухню и сидела, поджав ноги, на диване до вечера. Каждый раз она просила Тошу налить стакан воды и поставить на тумбочку рядом со стопкой журналов. Он объяснял себе, что ей не хочется отрываться от чтения, но никаких журналов Туся, понятно, не читала. Не вставая, она сидела и слушала зловещие звуки, доносившиеся из кухни. Они с Тошей много раз вслух проговаривали, что никаких муравьев в квартире нет, что они тут одни, и ей все только кажется, но она явственно слышала шорох тысячи маленьких лапок и была уверена, что скоро они завоюют и комнатное пространство. Однажды так и случилось - они просочились в комнату из-под плотной закрытой двери. Схватив телефонную трубку, она набрала телефон мужа и принялась кричать, задыхаясь и плача. Но Тоша только устало вздохнул:

- Рита, я устал от твоих фобий. Завтра кладу тебя в больницу.

Она все пятилась и пятилась с гудящей трубкой в руках, пока не уперлась спиной в подоконник. Глядя в ужасе на муравьев, села между двух цветочных горшков и подтянула ноги к груди:

- Вас нет. Тоша говорит, что вас нет. Вы мне только кажетесь.

Но один муравей, живой и реальный, резво побежал по стене, и она запулила по нему трубкой. За ним тут же последовали три собрата, и Туся, спасаясь, рванула оконную ручку, так что оба цветочных горшка с грохотом полетели на пол. Холод ворвался в открытое окно, но она даже не почувствовала. Торопливо свесив ноги на улицу, она уставилась вниз. Спасительная земля вдруг выпятила кверху свой белоснежный бок, и Туся, счастливо улыбаясь, мягко соскользнула вниз. Но ноги почему-то не оперлись о землю, а провалились в пустоту, и в последний момент она судорожно уцепилась рукой за подоконник. Но неверные пальцы продержались всего пару секунд.



Тоша выплакал все глаза, он не мог поверить, что она могла так поступить с собой, и самое главное с ними… с ним. Без жены все валилось из рук, он постоянно натыкался на углы, сыпал заварку мимо чайника, не попадал струей в унитаз и один раз даже засосал в пылесос носки, не увидев их на пестром паласе. Но когда взял ремень из шкафа, и чуть не затянул петлю на шее, лишь в последнюю секунду спохватившись, что это не галстук, он сдался.

«Оптика» была за углом. Проходя мимо нее каждый день, он старался не глядеть на витрину, в которой висели плакаты с фальшиво улыбающимися очкастыми мужчинами. Содрогаясь, он представлял себя жалким очкариком, почему-то с перемотанной пластырем дужкой. Но тыкать пальцем со склизкой линзой себе в глаз он не мог. Сколько раз пытался, заперевшись в туалете на работе, и бесполезно. Линзы падали на пол, слипались намертво в его руках, а из воспаленных глаз, не останавливаясь, лились слезы. От мысли об операции, от тонкого лазера, внедряющегося в сердцевину беззащитного глаза, ему становилось дурно. Он долго держался, скрывая от Туси свою ущербность, но теперь в этом не было никакого смысла.

- Закажу сегодня очки, - тихо сказал он сам себе и встал из-за стола, нечаянно смахнув горстку хлебных крошек на пол, и не заметив, как черная орда набежала на добычу.


(с) Лера Тихонова