Конечно, в здании было теплее. Благо, его, наконец, отреставрировали, понатыкали внутри сидячих мест и табличек на всех языках. Да только сейчас туда набилось столько народу, что даже и речи не было о том, чтобы устроиться где-нибудь, никому не мешая, с книжкой. Еще и информационные табло не работали, тут не заткнешь голову наушниками, приходилось все время прислушиваться. Поэтому, как только объявили путь, на который прибывает поезд 099, Илья выскочил наружу.
Мало-помалу на перроне начали появляться люди. У всех были эти большие чемоданы на колесиках, а у Ильи одна сумка, да и там только Алисины книги. Он часто ездил к ней налегке, но в этот раз даже сменных трусов не захватил, а ведь сумка стояла собранной несколько месяцев. Поезд. Ползет шумно. Окна не горят. Народ засуетился, выискивая свои вагоны. Илья тоже потянулся к своему девятому номеру. Он порядком замерз, даже руки в перчатках закоченели.
читать дальше
У вагона пришлось переминаться еще минут десять, пока в поезде не зажегся свет, и проводники не стали пускать внутрь. Илья снял перчатки и достал паспорт, зачем-то заглянул в билет, хотя и так помнил: девятый вагон, место сорок пять. Боковушка, да еще и нижняя. Проводница вернула ему документы, и Илья, наконец, вошел в тепло. Обычно он брал верхнюю полку, чтобы побыстрее забраться туда с книжкой и наушниками. Он любил плацкарт, но недолюбливал людей в нем, особенно говорливых. То и дело останавливаясь, ожидая, пока его пропустят, парень прошел в середину вагона, сунул сумку под столик и плюхнулся рядом. Соседа еще не было. Если повезет, то и не будет.
Да, Илья определенно любил поезда, всегда любил. Хотя проехаться впервые привелось только лет в двенадцать-тринадцать. Умер дед, незнакомый, в общем-то, человек, Илья его видел однажды, да и то во сне, и на свои фотографии он там не походил. Вроде и грустно, зато отец взял Илью на поминки в деревню под Астраханью, а там бабушка, тетки, дяди, двоюродные и троюродные племянники — куча людей, пугавших и вместе с тем пленявших неожиданной своей любовью к нему. Но главное, они с отцом двое суток ехали в поезде, в плацкартном вагоне, и это было поразительное приключение для мальчишки. И никаких братьев и сестер — только они вдвоем с папой. Илья на верхней полке, отец внизу, а еще соседка напротив, очень красивая девушка. Вообще, народу в вагоне, конечно, было много, но это тоже казалось интересным. Ну разве что ходить в туалет было не очень удобно.
Свет в вагоне горел вполсилы, пассажиры плавали, суетились в жирном желтоватом полумраке. Поезд вздрогнул. Илья повесил куртку на крючок, закрыл уши инди-музыкой и повернулся к черному окну. Потом что-то на несколько секунд заслонило тусклый свет ламп, и по другую сторону столика на сиденье опустился какой-то мужик. Он смотрел на Илью, и тот вытянул один наушник:
— Здравствуйте.
— Здорово, — хрипловатый насмешливый голос. Лицо в тени, толком не рассмотреть, но кажется, широкое, овальное. Коренастый такой мужик, одет вроде бы просто. Илья снова отвернулся к окну. Загорелись все лампы, и перед парнем вдруг оказалось его отражение в черном стекле. Он обвел глазами вагон, люди с улыбками переглядывались. В основном зрелые и пожилые, но были и дети. Последовал едва ощутимый толчок, поезд тронулся. Илья перевел взгляд на соседа, но — это было что-то странное — не смог его разглядеть. Он видел только почти прозрачную тень, густое сумрачное пятно в форме человека. Оно было объемным, и внутри него что-то шевелилось.
— Ты че, малой? — мужик снова был на месте, во плоти.
— Что? Я ничего, — Илья смутился, поспешно схватил телефон, сделал погромче The National в наушниках и стал копаться в плей-листе. Нужно больше спать, вот и все. Он уже несколько месяцев спал очень плохо. Но завтра все разрешится, и сон, наверное, вернется. Все вернется.
Появилась проводница, собрала у всех билеты, оторвала от каждого по листку для себя, спросила что-то про белье, потом про чай. Билетом соседа Ильи она не поинтересовалась. Может, знакомый или заплатил проводникам мимо кассы, кто знает? Илья глянул в начало вагона, увидел там другого проводника, стоящего спиной. Он был лысым, и голова блестела, казалась какой-то неровной. Может быть, из-за освещения. Скривив лицо, Илья вернулся к плей-листу в телефоне, теперь играли The Smiths. Он снова уперся взглядом в окно, глядя сквозь себя в темноту, губы беззвучно двигались, повторяя слова песни:
— «Love, peace and harmony? Oh, very nice, very nice, very nice, very nice. But may be in the next world».
— Ты падаешь.
Илья не понял, что произошло. Музыка смолкла, экран телефона не загорался, а еще этот голос, будто прозвучавший в наушниках…
— Вы что-то сказали? — спросил Илья у соседа, тот глянул на него и усмехнулся. Покачал головой.
— Сергей Саныч, — мужик протянул руку, большую, крепкую. Илья немного стеснялся своих хрупких ладоней, поэтому пожал протянутую руку посильнее.
— Илья.
— Выпьешь со мной чаю, м?
— Да как-то… — внезапный разговор его уже напрягал, — у меня и кружки нет, и не хочется особо.
— Давай-давай, за мой счет. Уж больно у тебя лицо кислое, нужно подсластить.
Между тем телефон отказывался включаться. Раньше с ним ничего подобного не случалось. Зарядка, кажется, была полной. Как же в Москве без телефона? Правда, Алиса никогда не опаздывала на вокзал. Раньше.
— Можно нам два чая? — сосед обратился к возвращающейся в начало вагона проводнице.
— Зеленый, черный, сахар, лимон?
— Сладкий, черный, ну и давайте с лимончиком.
Проводница ушла, и Сергей Саныч повернулся к Илье, с сочувствием поглядел на его попытки реанимировать телефон:
— Сломалась машинка? Китайская небось.
— Блин, я без телефона как без рук.
— Я знал человека без рук, и у него не было телефона.
Илья поднял голову и посмотрел на соседа. Тот ухмылялся, но непонятно было, серьезно он говорил или нет. Стало неловко. Илья отвел глаза и посмотрел вслед проводнице, потом обернулся в конец вагона и там увидел второго проводника. Теперь тот стоял ближе, но опять спиной. Он был низок и толстоват, в широкой синей форме, на безволосом затылке поблескивали бугры. Странно, когда он успел пройти мимо?
— Не любишь болтливых попутчиков, да? — продолжал Сергей Саныч.
— Ну я сам просто не очень болтливый, — Илье пришлось снова повернуться к нему.
— Неправда же.
— В смысле?
— В смысле в подходящей компании ты наверняка сам болтун. Главное, чтобы людей поменьше было, да?
— Вы же меня не знаете.
— Но я ведь правильно сказал?
— Ну, с хорошими друзьями…
— В подходящей компании, я и говорю.
— Ну и что?
— Да ничего, малой, расслабься. Кстати, чаек.
Действительно, подошла проводница, поставила на стол пару стаканов в темных рисунчатых подстаканниках, положила пакетики с сахаром.
— Как быстро, — удивился Илья. — Спасибо.
— Да, спасибо, — повторил Сергей Саныч, и проводница молча ушла. Илья попытался вспомнить, заплатил ли его сосед за чай. Кажется, нет. Прямо VIP-персона. Между тем тот высыпал себе в стакан два пакетика сахара и зазвенел ложкой.
— Люблю поезда, а ты? — спросил он.
— Да, пожалуй.
— Все эти подстаканники, полки коротенькие, звуки, огоньки за окном. Такая романтика в этом есть, такая магия. Люди друг к дружке впритык. И не как в самолете или в трамвае, нет. Тут как бы общежитие, такой большой дом без запертых дверей. В купе уже не то, конечно. Тут в гробик не спрячешься, люди чувствуют связь. Даже вот ты, весь такой нелюдимый, а чувствуешь. Ведь чувствуешь, а?
— Наверное.
— Не наверно, а точно. А еще это чувство дороги, тоже волшебство. Вроде бы лежишь себе на своей полке, строчишь смс-ку девчонке какой-нибудь или книжку читаешь. Вроде бы. А на деле завис в каком-то промежутке между городами, между А и Б. Вроде бы двигаешься, а вроде бы и стоишь. Время вроде и идет, а может, и нет. Ты падаешь. Особенно, когда в ночь едешь, это чувствуется.
Илья макал в стакан чайный пакетик, что-то неприятно кольнуло его при последних словах попутчика, но говорить об этом он не стал. Сказал другое:
— Часто ездите поездом?
— Да как сказать? По твоим меркам, даже редко будет, а кто-то скажет, что слишком часто езжу.
— А… откуда вы знаете, какие у меня мерки?
— Ну тебе сколько лет? Двадцать… два, двадцать три?
— Двадцать восемь, — почему-то вдруг подумалось, что мужик нарочно подтрунивает над моложавостью Ильи, даже стало обидно.
— Ну вот, двадцать восемь, а когда я в последний раз ездил на поезде, тебя все равно даже в проекте не было.
— Ого. А так говорите про всю эту… поездатую романтику, как будто постоянно ездите.
— Да, знаешь, время летит. Как будто только вчера последний раз так ездил, — Сергей Саныч с неизменной усмешкой пригубил чай. Илья последовал его примеру, разглядывая лицо попутчика. Непонятный тип. Улыбается так простодушно, глаза карие собачьи, и морщинки вокруг них такие добрые-добрые, но хитрые. И не возьмешь в толк, когда он серьезен, когда шутит. И все это Илье почему-то нравилось, было в этом что-то ужасно знакомое.
Они пили чай и говорили все более непринужденно, Сергей Саныч расспрашивал Илью о том, где тот учился, зачем бросил, какой была его первая девушка, писал ли он стихи и прочее-прочее. Порой это были странные вопросы, но отвечать на них было нетрудно, и даже приятен был такой неподдельный интерес. Только о будущем Сергей Саныч не спрашивал. Ни о цели поездки в Москву, ни о планах на жизнь — ничего. Может, оно и к лучшему.
— Да, жаль, что с друзьями у тебя так вышло. Ну вот у меня тоже давно друзей не было, да и семьи. Так вот потреплешься с кем-нибудь в дороге, и все, едешь дальше, а люди остаются. Жизнь, она такая, — попутчик снова пустился в философствования, и Илья немного отвлекся. Оказалось, всего в нескольких шагах от них о чем-то шептались проводники. Снова этот уродливый затылок. Какие-то жуткие шишки, будто коленки и локти, сросшиеся без какого-либо смысла и симметрии. А еще ближе к шее сбоку жуткая красноватая складка, похожая на сжатые искривленные губы. Шрам, наверное. Этот затылок начал раздражать Илью. Да есть у него, вообще, лицо? Надо пойти в сторону туалета и заодно поглядеть.
— Извините, — Илья поднялся из-за столика. Было приятно размяться, да и мочевой пузырь, действительно, уже посылал свои сигналы. Рука все еще сжимала ручку подстаканника, Илья хотел сделать последний глоток чаю перед уходом. Только стакан от его рывка не двинулся с места. С ужасом Илья заметил, что подстаканник вплавился прямо в стол, по белой деревянной поверхности разошлись металлические паутинки… В вагоне потемнело.
— Ты падаешь, — сказал незнакомый гулкий голос из темноты. — Прости.
Вспыхнул свет. Илья зачем-то прижимал стакан к груди. С ним все было в порядке, подстаканник не расплавился. Илья сел.
— Ты чего это? — спросил его Сергей Саныч.
— Я… мне в туалет надо, — он допил чай и снова встал, только почему-то пошел в конец вагона, а не в начало, как собирался. Что это было? Неужели от недосыпа могут быть такие глюки? Конечно, он извел себя за последние месяцы, но такое… Это уже чересчур. Не обращая ни на кого внимания, Илья дошел до двери с окошком. За ней кто-то стоял. Над дверью висело электронное табло с надписью «туалет свободен». Значит, это не очередь туда, по крайней мере. Илья повернул металлическую ручку и вошел. У опущенного окна курил мужчина, они встретились взглядами, стало еще больше не по себе. Мужик смотрел, нахмурившись, но сами его глаза, маслянисто-черные, пьяные, не выражали ничего. Илья скользнул к двери туалета, дернул ручку, струхнул, потом сообразил и толкнул дверь внутрь. Вошел и заперся.
Справив нужду, Илья посмотрел на себя в зеркало. Вид был не такой уж ошарашенный, эмоции где-то прятались. Ладно, по сути, ничего и не произошло. Мигнул свет, вот и все. Хорошо бы поскорее отделаться от Сергея Саныча, он хоть и отличный мужик, но слишком уж разговорчивый. Надо укладываться спать. Кстати, который час? Без телефона и со всем этим трепом Илья совсем потерялся во времени. Он вышел из туалета, курящий мужчина еще не ушел. Правда, сейчас он посмотрел трезво и как-то холодно, от этих его хищных светло-серых глаз с крохотными зрачками даже мороз пробежал по коже. Илья поспешил дальше, еще одна дверь, быстрее вдоль ячеек с койками. В вагоне приглушили свет, многие уже устроились спать, кое-где со вторых полок торчали ноги в черных носках. Краем глаза Илья заметил, как из-под нижней койки быстро выбирается какой-то пассажир и по-паучьи сноровисто залезает наверх, а за ним оттуда же лезет следующий, но еще выше, на багажную полку. Илья шел дальше, шел и шел. А из темноты багажных полок на него пялились недовольные лица, раздавался сдавленный писк, кто-то ворчал, им было там ужасно тесно… Где же сорок пятое место? Илья искал взглядом номерки, но не находил, а если видел, то не разбирал чисел. Остановиться было страшнее. Повсюду шевелились руки и ноги, торчащие из-под одеял, пока короткие, но они могли вырасти, сплестись и перегородить дорогу. И впереди правда возникла преграда, это был проводник со своим ужасным затылком, было уже плевать, есть ли у него лицо, нужно было просто проскользнуть мимо, но не получалось, проводник стоял посреди дороги спиной к нему, только двигался он навстречу, наседал, бугры на его затылке шевелились, можно было расслышать сдавленное мычание сквозь кожу, а потом алый шрам сбоку раскрылся, это был глаз, боже, что, зачем, пожалуйста… Что-то схватило Илью за пояс, потом толкнуло на сиденье. Напротив за столиком виднелся человеческий силуэт, тень. Внутри нее что-то двигалось, копошилось, полупрозрачные черные головастики, а в глубине, в грудной клетке, светлела паутинка сосудов, сходящаяся посередине в комок, и он пульсировал, но это было не сердце, не совсем сердце, это был свернувшийся эмбрион, такой старый, такой дряхлый.
— …ты падаешь прости это не смерть ты падаешь нет дна плоть тает ты падаешь ты падаешь… — слова, раскатистые, глухие, доносились прямо оттуда, из груди этого силуэта. Но постепенно голос становился вкрадчивее и тише, и в какой-то момент Илья понял, что уже не видит сквозь тень. Перед ним сидел Сергей Саныч, он хмурился и разливал что-то в стаканы из небольшой бутылки.
— На-ка вот коньячку, малой. Ты чего-то совсем потерялся, — сосед звякнул подстаканником перед Ильей.
— Я падаю, — с запинкой пробормотал тот.
— Ты это брось, малой. Давай тут без обмороков. Будешь коньяк-то? — он взял свой стакан и поднял над столом. Помедлив, Илья последовал его примеру, они чокнулись и выпили.
— Крыша едет, извините, — сказал Илья.
— Да у кого она не едет? Такая жизнь сейчас. А уж у вас, у молодежи! Никакого отдыха голове.
— Да, надо просто побольше спать, — Илья усмехнулся. — А может, это мне все снится.
— Эх, если бы. Это не сон, малой. И не смерть.
— Что? — Илья уставился на соседа, округлив глаза.
— Да ничего, ерунда всякая лезет в голову. В поезде чувствуешь все по-другому.
— Это точно, выпадаешь из реальности.
— Из реальности? Э, нет, это все она и есть. Мир, он, знаешь ли, большой. Огромный такой, бесконечный торт, и много-много слоев. А вы ползаете по своему слою и не хотите ничего замечать, кроме него. А там еще много чего хорошего есть. Если копать наверх. Ну и плохого, если вниз.
В этот миг в окно с внешней стороны шлепнула рука. Илья подскочил. С гулким ударом рядом с одной ладонью к стеклу прилипла еще одна, обе левые.
— Ты прости меня, — голос Сергея Саныча уходил куда-то вглубь. — Это из-за меня ты это все видишь.
— Как это? Это глюки? Наркота? — Илья понял, что задыхается, тяжело сглотнул. — Я отравился?
Краем глаза он заметил движение справа внизу, по проходу ползли руки, невозможно длинные, суставчатые, они вылезали из-под коек, перемещаясь слабыми неловкими рывками, будто полупарализованные, больные. Бледные, холодные, да, наверняка, холодные, жесткие, страшные. Илью схватили за ногу.
— Тихо-тихо. Не смотри, — сказал эмбрион в груди Сергея Саныча.
— Почему я падаю?
— Мы все падаем, все, кто в поезде, просто ты это видишь, а другие нет.
— Почему? — взмолился Илья, его трясло от омерзения и ужаса. Руки держали его за ноги и карабкались вверх по штанам.
— Прости. Ну это потому, что я к тебе подсел, зацепил тебя случайно. Кто же знал, что ты такой чувствительный? Ну, полегче?
Илья понял, что его никто не держит. Никаких рук не было. Вагон спал. Илья протяжно выдохнул, прогоняя дрожь из тела.
— Ну вот и молодец, — Сергей Саныч снова достал коньяк. — И давай еще по одной, закрепим.
— Я даже траву никогда не курил.
— Я тебе говорю, это не глюки никакие, просто ты увидел то, что не надо видеть.
— Блин! — Илья дернулся, заметив впереди в проходе проводника, на его лысом затылке блестел тусклый вагонный свет, шрам был закрыт.
— Лучше не смотри, — не оборачиваясь, сказал сосед. — Давай выпьем. Ты ведь теперь стал как я. Я тоже это вижу, но могу и не видеть, если не хочу.
Проводник стоял там, в начале вагона. Почти без движения. Только время от времени вздрагивал, как от щекотки.
— Почему поезд падает? — спросил Илья, глядя на эти едва заметные, но такие мерзкие судороги. Сергей Саныч громко вздохнул.
— Это тоже из-за меня. Тяжеловат я. Проваливаюсь, понимаешь? И когда чувствую, что скоро совсем капец будет, то сажусь в любой поезд и еду куда-нибудь одну ночь. А тут, я же говорю, свое волшебство, малой, люди тут связаны, и иногда получается о них опереться. Это как прыгать по дощечкам через лужу. Главное, вовремя соскочить.
— То есть потом все вернется? Дощечки же всплывают.
— Ну, поезд — это все-таки не дощечка. Он будет, как бы это сказать, колебаться, туда-сюда, будет выныривать иногда, но все реже, в разных временах, а может, и в разных местах.
— Типа как поезд-призрак?
— Ну да. Так они и появляются вообще-то. Столько легенд! Под Балаклавой видели, под Растенбургом, в Москве в метро свой есть. Короче, пролетают то тут, то там, а потом один туман, и ничего. Кто-то верит, кто-то нет! Уже не так интересно, когда все точно знаешь, да?
— И что теперь? Когда они проснутся? Они же поймут?
— Ничего они не поймут. Только мы с тобой можем все понять. А они нет, они и с поезда не могут сойти — все в одной связке. Зато мы с тобой можем. Перед самым рассветом, малой, мы с тобой соскочим где-нибудь, понял?
Илья услышал, как что-то зашуршало под его сиденьем. Хотел посмотреть, хоть и нельзя было, но оказалось, что ладони прилипли к столику. Он почувствовал в них слабую сосущую боль, и по столу побежали тонкие-тонкие ветвистые струйки крови, будто лопнувшие капилляры в глазу. Подстаканник вновь плавился, оседал, от него тоже разбегались тоненькие ручейки металла. Узоры смешивались. Вдалеке задергался проводник и неловко двинулся спиной вперед.
— Почему вы падаете? — спросил Илья, опустив глаза, глядя на витиеватые узоры металла и крови.
— Чего непонятного-то? Грешил много, а умирать не хочу.
— Ну ты и сука.
— Может быть, — произнес гулкий голос из глубины тени. Илья закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул. Шорохи под сиденьем прекратились, все было спокойно.
— То есть в Москву поезд уже не придет? — спросил Илья, не поднимая век.
— Может, придет, но наверняка уже не тогда, когда тебе надо. Лучше этого не дожидаться, тут легко застрять, — Сергея Саныч помолчал. — Извини, Илюш, с Алисой ты уже никак не встретишься. Книжки ей не отдашь. И отношения точно не наладишь. Она, может, вообще умерла уже от старости. Мне тебя правда жалко, малой. У меня сын был. Давным-давно. Я думал, и не помню уже, но смотрю на тебя, и все как будто по новой.
Илья открыл глаза и всмотрелся в лицо соседа. Ну да, точно, Сергей Саныч был жутко похож на его отца. Видимо, потому и понравился. Было уже наплевать. Он хотел спать, вот и все. Говорят, что в поезде хорошо спится. И Илья бы тоже так сказал, если бы у него спросили. Но на самом деле спал он в поезде довольно скверно, просыпался, бывало, среди ночи. Только даже это ему нравилось — волнение от приближающейся цели. Он любил поезда, всегда любил.
— Я подремлю, — сказал Илья или только хотел сказать.
Он отключился мгновенно, будто упал в темноту. Ему снилась какая-то тревожная муть, он чувствовал вину и объяснял кому-то, что отец бросил их семью, такое бывает, это ничего. А еще ему снилось, что поезд остановился среди ночи. Это ужасное чувство неподвижности в пустоте. Потом Илья проснулся от того, что зад соскальзывал с сиденья. Он сел ровно, расправил плечи до хруста. За окном проносились туманные поля с редкими деревцами, светало. Горела левая щека. Видимо, Илья упирался ею в стенку. Соседнее место, конечно же, пустовало.
Илья хмуро оглядел вагон. Вроде бы все еще спали. Неподвижные фигуры под белыми простынями вызывали ассоциации с моргом. Но потом они мало-помалу зашевелились, люди поднимались, один за другим шлепали в туалет с полотенцами и зубными щетками. Кто-то заваривал кофе из пакетиков, где-то заиграла писклявая мелодия детской игрушки. Пейзаж за окном сменился, проносились пригородные станции, Илья узнавал граффити на стенах низеньких советских зданий в промзоне. Затем пошли жилые дома, в окне справа в тумане проплыл темный многоэтажный левиафан. Поезд проходил мимо других составов, их становилось все больше. В вагоне суетились, а Илья так и сидел на своем месте. Ему не нужно было собираться — только достать сумку да надеть куртку. Даже шарфом заматываться необязательно, в Москве, похоже, тепло. Может быть, он все еще ждал подвоха. А потом увидел здание Казанского вокзала, перрон с таксистами, грузчиками, продавцами sim-карт и просто встречающими. Он всматривался в людей, в груди все скрутилось в узел. И тогда в толпе промелькнула короткая стрижка Алисы. Она шла за притормаживающим поездом, высматривая его вагон, как всегда, в расстегнутой куртке и даже без шапки. И эту ее стремительную прыгучую походку нельзя было ни с чьей спутать. Илья почувствовал, как его сердце снова осторожно забилось, все сильнее, сильнее, пока не затрепетало, словно крохотная птичка, попавшая в силки. Поезд 099 шел мимо. Алиса не успевала за ним, тот, кажется, стал набирать ход. Перрон оборвался, состав на миг нырнул в темноту, и Илья уже знал, что происходит за его спиной. Вагон менялся. Илья понял, что опирается о столик, и, испугавшись, что снова прилипнет, оторвал руки. Столик выгибался вверх, на его поверхности виднелись голубые сеточки вен. Над ухом послышалось знакомое сдавленное мычание, кто-то стоял сзади.
— Ты падаешь, — прошептал Илья, только это был не его голос, и не он двигал своими губами. Взгляд снова метнулся к окну, за стеклом пролетали кирпичные стены с какими-то надписями. Он не пытался их разобрать, знал, что там написано. Знал свою судьбу и даже не мог закричать. А потом все заволокло туманом.
Михаил Павлов