Воображение

[Danny Ocean]

Они все слушают ее, будто она новый мессия. Глядят ей в рот, стараясь не упустить ни единой крупицы того вздора, что она несет. На лицах раболепие, в глазах презрение. Я ничем не отличаюсь от них. Улыбаюсь, когда она обращается ко мне. Согласно киваю, даже не вникая в ее фразы, вылетающие со скоростью пуль. В кабинете нас десятеро. Нас разбили на команды по десять человек, ведь проще работать с небольшими группками людей. Не понимаю, зачем все это. Мне не интересны ни эта женщина, ни все остальные. Но шеф сказал: «На эти занятия будете ходить в обязательном порядке!». Самодур несчастный. Мы простые сотрудники колл-центра. Отвечаем на звонки, консультируем, кладем трубки. Все бесконечно вежливо, сдержанно и с заботой в голосе. Я был согласен на это. Но притворяться, что мне не плевать на сослуживцев, на шефа и на эту дуру в центре комнаты – едва ли посильная задача. Но ради этой работы приходится терпеть. Вряд ли человек с моим резюме может рассчитывать быстро найти работу в случае увольнения. А шеф пригрозил: «Вышвырну каждого, кто откажется…» И вот мы здесь. На бестолковом занятии по никому не нужному тимбилдингу.
Около недели назад, на глаза нашему начальнику попалось объявление о проведении профессиональных уроков тимбилдинга. Узнав все, что можно о предмете, он, чтобы казаться заботливым шефом, нанял эту пышущую позитивом тетку. Мы уже говорили по душам о своих проблемах, словно члены клуба анонимных наркоманов; рассуждали о своих перспективах в коллективе, словно нам было делодо будущего друг дружки; и провели нелепое занятие по повышению доверия – когда ты становишься на стул спиной к группе, говоришь «мы должны доверять команде, как самому себе», и, зажмурившись, падали на руки остальных. Ни за что бы не доверил свое здоровье кому бы то ни было из этих людей. Но пришлось с улыбкой и радостью совершить прыжок. Хорошо хоть поймали. В других командах кое-кому пришлось пересмотреть свои взгляды на доверие.
Сегодня нас ждет конкурс. Как ни странно, он индивидуален для каждого. Нужно нарисовать шефа, и поделиться с остальными своим взглядом на начальника. Мне тут же пришла в голову мысль нарисовать на холсте огромный детородный орган. Судя по лукавым улыбкам, эта идея посетила не меня одного. Никогда не любил рисовать. Потому что не умел. Но, выражаясь словами этой тетки: «Главное не красивый результат, а ваше видение!». Что ж, придется уделить время и изобразить что-нибудь, выражающее мое восхищение нашим руководством. Аж противно. В очередной раз, взявшись за руки, и прокричав «Мы команда!», мы расходимся, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Сухо попрощавшись со всеми, я двинул в сторону дома. Вечерело теперь быстро. Магазинчики, один за другим, зажигали неоновые огни, отпугивая сумерки. Смотря, как обычно, себе под ноги я зацепился взглядом за появившиеся за день рисунки. Детская живопись. Кривые загогулины переплетались и сталкивались с искаженными геометрическими фигурами. Все было выполнено в трех цветах – красный, зеленый и синий. Хаотические завитки, какими картина представлялась с первого взгляда, при подробном изучении оказались чем-то вроде лица. Не понятно, было ли это лицом человека или мордой животного, но все эти изображения напомнили мне о необходимости самому нарисовать нечто подобное.
Подняв глаза, я оглядел улицу. В сгущающихся сумерках машины начали интенсивнее сновать по проезжей части. На остановках общественного транспорта прибавилось народу – все спешили с работы домой. Понемногу приходила в действие ночная иллюминация города – всевозможные бутики с модным тряпьем, супермаркеты с продуктами в цветастых упаковках. Но вот я увидел магазинчик, блекло смотревшийся на фоне сжавших его с двух сторон магазинов модной одежды. «Художникъ» гласила вывеска, подсвеченная изнутри старыми, тускнеющими бежевыми лампочками. Потянув на себя затертую до блеска ручку двери, я вошел внутрь.
Освещения едва хватало, чтобы различить товары, расставленные кое-как, и прилавок. Сразу у входа стояли мольберты самых разнообразных размеров. Стены украшали выцветшие картины, изображающие пейзажи, натюрморты и абстракцию. Я не увидел особой разницы между мазней со стены и теми детскими рисунками на асфальте. Только вот за мазню просили баснословные деньги. Решив было плюнуть на эту затею, я засобирался к выходу, как вдруг из-за прилавка раздался голос:
-Вас интересует что-то конкретное?
Я чуть не подпрыгнул от испуга. Повернув голову в сторону говорившего, я увидел иссохшего старика с огромными очками на носу. Одет он был в видавшие лучшие времена брюки, испачканную краской жилетку, надетую поверх рубашки. Прочистив горло, я ответил:
-Думал прикупить кое-какие штучки для рисования, да видно мне будет не по карману.
Объясняющий кивок на ценник, криво прилепленный к картине.
-О, не стоит верить всему, что пишут на ценниках – воскликнул продавец – это картины моей дочери. Я однажды устал объяснять людям, почему не хочу их продавать, поэтому повесил на них ценники с такой суммой. Никто не хочет покупать втридорога картины такого уровня. А для меня они бесценны…
Старик явно ударился в воспоминания. Видимо моя скучающая физиономия напомнила ему о его обязанностях :
-Так что вы хотели?
Оглядевшись, и, не найдя ничего, что могло бы мне пригодиться, я ответил:
-Нужен лист бумаги и краски… Хотя и карандаши подойдут.
Сделав сосредоточенную мину, престарелый продавец удалился в подсобку. Я же еще раз рассмотрел картины, дорогие сердцу старика. Ничего примечательного. Мою скуку прервал хозяин магазина, выудивший откуда-то огромный мольберт, несколько листов ватмана и набор красок с кистями. От удивления у меня отвисла челюсть. Опомнившись, я воскликнул:
-Погодите, мне столько не нужно! Я просил всего-то лист и пару карандашей!
Кряхтя от натуги, старик поставил мольберт на пол. Утерев пот со лба, он ответил:
-Я продам вам это почти даром. Уже давно никто не интересуется живописью, и мое дело приходит в упадок. Надо же как-то избавляться от всего этого.
Он широким жестом указал на утварь, стоявшую в помещении.
-Да, но с чего вы взяли, что мне это надо?! – возмутился я.
-Посетителей у меня и так немного – был ответ – вам ведь не трудно будет забрать такой товар за символическую плату. Иначе все это будет собирать здесь пыль, пока не развалится от старости.
То ли грустный тон старика подействовал, то ли любовь к пресловутой «халяве» заставила меня согласиться, но через полчаса я уже подходил к своему подъезду, исходя потом – мольберт оказался тяжелым. У двери, на лавочке коротали вечер дежурные бабушки. Какое бы уважение я ни питал к возрасту, но эти кошелки порядочно подпортили кровь всему населению подъезда. Стоило выйти на лестничную клетку и подкурить сигарету – как тонкий нюх этих ищеек на пенсии улавливал никотиновый аромат. Тут же отворялись двери какой-нибудь однокомнатной конуры и ее жительница лаяла что-нибудь вроде «Хватит тут дымить! Я задыхаюсь! Сейчас участкового позову, он вас, наркоманов, живо на учет поставит!». А те, что помоложе, и сохранили боевые навыки, могли подойти и огреть клюкой. В общем если кого-нибудь из них хватит удар, вряд ли кто-нибудь заскучает по ним
Вот и сейчас, когда, прислонив свой скарб к стене, я открыл нараспашку дверь, чтобы войти, раздался нестройный, но уверенный хор старушечьих голосов:
-Глядите, чего это он понатаскал? Если этот мусор будет захламлять мне лестницу, я быстро управу найду! - вопила бабка, которая регулярно промахивалась мимо мусоропровода и оставляла свои объедки, упаковки от медикаментов и прочее где попало.
-Ага ага, небось спьяну украл где-то и в дом тащит. Вот постой, ментов вызову – будут твои поченьки битыми! – вторила горбатая старуха, внук которой регулярно приходил к нам в подъезд поблевать и пожаловаться на тяжелую жизнь любому, кто оказывался в пределах трех метров от него.
-Если я в потемках споткнусь об эту рухлядь, я тебя по судам затаскаю! – подпевала огромная женщина с огромными мешками под глазами. Весу в ней хватило бы, чтобы спрессовывать небольшие металлические предметы до размеров блина. Что ей какие-то деревяшки.
Скрежетнув зубами, я наконец-то затащил свое новоприобретенное имущество в дверной проем и захлопнул дверь. Это, конечно же, не означало конец спорам и нареканиям. Получив тему для обсуждения, бабки и не думали успокаиваться. Из-за двери доносились их крики, причитания и угрозы. Восхождение на свой этаж далось мне, кажется, еще тяжелее пути сюда. Пятиэтажки без лифта, кто вас придумал?! Со своей крупногабаритной поклажей я преодолевал пролет за пролетом с усилиями, достойными покорителей горных вершин. Не забывая материть себя(за жадность) и ловкого продавца-старикашку(просто так). Попав в квартиру, я свалил покупки прямо в коридоре и, обойдя их, направился в комнату. Жил я в двухкомнатной квартире, доставшейся от родителей. Они посчитали, что взрослый сын сам распорядится своей жизнью, переписали на меня квартиру, а сами приобрели частный домик за городом. Гостей я не вожу, поэтому везде беспорядок. Добавив к уже существующим кучам одежды ту, в которой пришел, я натянул старые спортивные штаны и майку. Выйдя из комнаты в коридор и взглянув на набор начинающего художника, который я с таким трудом доставил сюда, я решил поместить его на балконе. Оттащив все туда, я занялся приготовлением ужина…
Покончив с домашними делами, я, сидя в стареньком, но все еще прочном, кресле, размышлял, как бы мне изобразить своего начальника, чтобы и беспричинно жизнерадостной тетке угодить и с работы не вылететь. Художникам я никогда не был. Рисования не было в числе моих хобби, и я откровенно не представлял, что предпринять. Тут я вспомнил о тех детских загогулинах, что я видел на асфальте по пути с работы. С первого взгляда обычные линии, бессистемно переплетаемые детской рукой, оказались частью своеобразного портрета. Что ж, начну и я выводить что-нибудь, глядишь и проступит на бумаге свиноподобное лицо горячо любимого шефа.
Пройдя на балкон, где я поставил мольберт, я поднял с пола рулон ватмана и распрямил его в руках. За окном уже давно стемнело и лампочка, обеспечивающая освещение, придавала бумаге грязноватый оттенок. Кое как, прикрепив ватман к мольберту, я принялся изучать набор кистей и краски. Обыкновенная акварель, такую же дети покупают в школу, для уроков рисования. Кисточки тоже ничем не примечательные. Хотя я в них не разбираюсь. Разбавив краски водой, я обмакнул кисть в красную лужицу. Посмотрев, как капелька плюхнулась вниз, я занес руку над своим холстом. В голове ни единой идеи, что бы нанести на него. Ничего порядочного не ассоциировалось с начальником – одна лишь неприязнь да отторжение. Ватмана у меня было достаточно (спасибо находчивому предпринимателю), поэтому было принято решение попрактиковаться на чем-нибудь отвлеченном. Я сделал первый мазок. Короткая красная линия легла на бумагу, напоминая улыбку, оторванную от лица. Я усмехнулся. Выглядит не так уж и трудно. Взяв другую кисточку, я обмакнул ее в черное. К «улыбке» добавились угловатые скулы и острый подбородок. Коричневым растеклись волосы. Я просто марал бумагу красками, как дети марают асфальт мелками, но, тем не менее, вскоре с мольберта на меня глядело лицо. Не назвал бы его симпатичным, но мое творение оказалось не таким уж и уродливым. Возможно, я подсознательно пытался изобразить кого-то из знакомых, но никто из моего окружения не походил на то, что смотрело на меня глазами-кляксами зеленого цвета. Сняв этот портрет и прикрепив чистый лист, я захотел повторить свою попытку изобразить лицо. На сей раз получилось лучше – в придуманном мной образе начали проявляться мягкие черты особы женского пола. Добавив несколько деталей (ресницы, изгиб бровей, плавную линию прически), я нашел свое творение если не красивым, то симпатичным. Решив ограничиться на сегодня двумя вариантами, я решил отправиться ко сну. Погасив везде свет, совершив обыкновенный свой вечерний моцион, я рухнул на постель. Уже лежа на кровати, заложив обе руки за голову, я прокручивал в голове тот интересный образ, лежавший сейчас на балконе, скатанный в рулон. Пообещав себе, попытаться еще раз завтра, я закрыл глаза. И тут началось нечто страшное.
Это был странный сон. Один из тех, где ты не до конца осознаешь – спишь ты или нет. Незнакомая мне комната, хотя обстановка в ней была очень уютной. В огромном камине потрескивали поленья, разбрасывая вокруг себя рваные клочки света. Другого освещения не наблюдалось. Я сижу в удобном кресле и сжимаю в руке кисточку. На ней нет следов краски, она выглядит как новенькая. Одет я в, непривычный для меня, строгий костюм. Атмосфера в комнате пугает своим официозом. Такое ощущение, будто я опять сижу на своем первом собеседовании. Это было ужасно! Вот и сейчас, я начинаю ерзать в кресле, нервничать и потеть, ожидая самого худшего. Но то, что последовало дальше, было неожиданным. Передо мной, на расстоянии вытянутой руки, появилось кресло. Большое полено в камине треснуло и огонь на секунду стал ярче. Я с ужасом наблюдал, как напротив меня, вальяжно рассевшись, сидел мертвец. Гнилая плоть, облаченная в черные лохмотья, бывшие когда-то платьем. Клочья грязных, спутанных волос облепили череп. В одной глазнице блеснул искусственный глаз. Другая же была пуста и чернота ее пугала едва ли больше безжизненного стеклянного зрачка. Со скрипом закинув ногу на ногу, оно заговорило:
-Не узнаешь меня?
Сглотнув, я просипел коротко :
-Нет.
Из горла трупа донесся шелест. Наверное, это смех. Утерев проступившие слезы испуга, я нашел в себе силы спросить:
-А ты кто?
Шелест прекратился. Зрачок, с пляшущим отражением костра, уставился на меня. Ответа не было долго, но вот челюсть съехала вниз и я услышал:
-Ты увидел меня.
-В каком смысле увидел? – озадачился я.
Мертвяк укоризненно склонил голову. Изъеденный червями язык прошелся по несуществующим губам.
-Сегодня, ты пытался изобразить меня… - тихо произнес труп.
Отведя глаза от белесого червя, выглянувшего из уха моего собеседника, я отвечал:
-Я пытался изобразить девушку. На тебя она как-то не особо похожа.
Ответом стало уже звучавшее клокотание, заменявшее ему (ей?) смех. Правда, теперь, как мне показалось, с примесью грусти.
-Сейчас ты видишь то, какой я стала. Пытался же ты нарисовать то, какой я была.
Объяснение ни на йоту не успокоило меня.
-Я никого не пытался нарисовать, я выдумал этот образ, – пролепетал я.
Вновь укоризненный наклон головы. Из легких, если таковые и имелись, вырвался вздох. Далее труп поведал мне то, что до сих пор не дает мне нормально жить. Эта мысль засела, пустила корни где-то в мозгу, и каждый раз, замечтавшись при поездке в общественном транспорте или просто сидя на лавочке в парке, я с содроганием вспоминаю этот тихий голос и то, что он мне открыл:
-Что есть воображение? – неожиданно вопросил мертвец.
-Способность создавать образы… - после секундной заминки, неуверенно отвечал я.
-Почему ты возомнил, будто людям дано что-то создавать? – очередной вопрос, полуразложившейся плоти.
Этот вопрос поставил меня в тупик, и, непонимающе моргая, я взглянул в огонь, плясавший в камине. Ответа там не было.
-Вы, живые, слишком высоко себя цените. Ни один из вас не достоин стать Творцом. Но как только один из вас представляет миру одного или нескольких из мертвых, вы воспеваете его, будто сотворившего чудо.
Я начинал терять нить разговора. Речь собеседника приобрела нотки сумасшествия, о чем я собрался было заметить, но не успел:
-Сколько у человека чувств? – новый вопрос.
-Пять, - уверенный ответ.
Уцелевшие остатки мышц на лице мертвеца судорожно дернулись. Наверное, улыбка.
-И ты никогда не слышал о пресловутом шестом чувстве? – проникновенно спросили останки.
-Я не верю в экстрасенсорику, телекинез и телепатию, если к этому ведет… - отвечал я.
-О нет-нет! – воскликнуло настолько громко, насколько вообще могло, это разлагающееся тело, - вы всегда все так усложняете. Вместо принятия единственно верного, а главное простого, объяснения, вы строите нелепые теории и догадки. Я сама такой была. Пока в прозрении смерти мне не открылась правда. Ваше воображение и есть то неуловимое шестое чувство, которого вы так боитесь и так страстно ищете.
Утерев пот со лба, я уставился на нее. Что за бред. Все обладают воображением. Никакое это не шестое чувство. Это вообще не чувство!
-О чем ты… - начал я, но был остановлен командным взмахом руки. Вернее тем, что от нее осталось. Желтоватые, с черными пятнышками кости пальцев, острые как пики, уставились в потолок. Сухожилия оплетали кисть, как мертвые лианы оплетают некогда питавшее их дерево.
Увидев, как я уставился ее конечность, она спешно вернула ее на подлокотник и продолжила:
-Воображение не позволяет вам создавать что-нибудь новое. Вы просто не в состоянии этого сделать. Этот процесс дает вам возможность заглянуть за завесу. Узреть, что происходит после смерти…
Разговор все больше напоминал мне разговоры с психом. Видя недоверие на моем лице, мертвец продолжил:
-Ты, наверное, считаешь, что после того, как твое сердце перестанет отстукивать ритм, ты увидишь врата рая, где бородатый старик определит, куда ты направишься – в рай или ад? Хотела бы я, чтобы все было так просто… Ничего этого не будет. Ты окажешься в пустоте. А когда придет время, ты окажешься в том месте, которое посчитают подходящим тебе. Я не знаю, кто и как выносит решения, и кто создает эти миры. Но вы, живые, при помощи своего воображения, заглядываете в эти места. Некоторых ужасают открытия и, посчитав увиденное своей больной фантазией, они никогда не говорят о ней. Некоторые видят особо ужасные картины и не могут этим не поделиться. Их вы запираете в лечебницах. Те же, которые видят «добрые» миры, если в этой ситуации вообще можно рассуждать о добре и зле, изредка изображают их на бумаге или описывают в романах. Все, что ты видел в жизни, не относящееся к срисовыванию с натуры – изображение умерших людей или мест, где они оказались. Вся литература, не описывающая окружающий тебя мир – описание загробной жизни людей, живших когда-то на Земле. Некоторые истории вам нравятся, вы тиражируете их, снимаете фильмы, рекламируете, не подозревая, что в этот самый момент, герои очередной повести стараются выжить в новых условиях, принять свою новую натуру, дабы не потерять подобие жизни. Ведь если умереть там, на «сцене», душа канет в забытье. Самое же кошмарное то, что мы помним абсолютно все. Все наши «живые» воспоминания остаются с нами и мы, помня, кем были при жизни, вынуждены отыгрывать роли в новой, искусственной среде. Стараясь сыграть так, чтобы понравиться невидимому зрителю. Чтобы он не захотел твоей смерти. Чтобы тебя не забыли…
-Но что, если я представлю себя или кого-нибудь из живых в каких-нибудь невероятных обстоятельствах? – поинтересовался я.
-Значит, ты видишь миры, в которых можешь оказаться ты, или кто-нибудь из живых…
Голос рассказчицы монотонно вещал о самой невероятной теории из всех слышанных мной. Наступила гнетущая тишина. Я был сбит с толку потоком поражающей информации. Ощущение сна усилилось, я был практически готов проснуться и забыть этот кошмар, как вдруг моя собеседница подалась вперед и, вскинув руку, уперла указательный палец мне в лоб.
-Не забудь наш разговор. Помни, что я рассказала. Помни меня…
Я ощущал давление, оказанное ее безжизненным пальцем. Лоб холодило прикосновение мертвой руки. Все, что находилось в комнате, отдалилось на второй план. За спинкой кресла, в котором восседал труп, показались силуэты, едва различимые в клубящейся темноте, но пугающе близкие. Некоторые из них вытянули вперед руки, указывая на меня.
-Помни… - шепот, казалось, ледяным потоком вливался прямо в мои уши. Меня била крупная дрожь. Нестерпимо хотелось проснуться и посмеяться над этими бреднями. Но сон упрямо не хотел завершаться, показывая все новые подробности. Силуэты, наводнившие комнату, обрели ясность. Сонм мертвецов, разодетых в костюмы древнеримских цезарей, французских аристократов, русских крестьян, в рыцарских доспехах и даже в скафандрах. И все они стонали. Их страдание передалось и мне. Я почти физически ощущал их усталость, невозможность продолжать такое существование. Не выдержав напряжения, невысказанных надежд, сквозящих из пустых глазниц и леденящего прикосновения мертвеца, я закричал…
Все еще крича, я сел в кровати. Перед глазами стояла та комната, где мне было откровение из потустороннего мира. Глаза заливал холодный пот. Сильно же я вспотел. Постойте, вед это не пот! Мне на лоб лилась тонкая струйка воды! Соседи сверху, посреди ночи, затопили мою квартиру… Вода ручьями стекала по стенам. Обои пошли пузырями и местами отошли от стены. Потолок являл жалкое зрелище. Еще раз прикоснувшись к тому месту, где меня коснулась девушка-из-сна, я поспешил к соседям.
На лестничной клетке уже было не протолкнуться. Кажется, весь подъезд сбежался посмотреть на мое бедствие. Но когда я подошел, никто и не взглянул на меня. Все глазели на то, как двое МЧСовцев спускают нечто на носилках.
-Бывает же… Вот так живешь себе, решишь принять ванну перед сном, и помрешь… - перешептывались соседки.
-А кто умер-то? – спросил я.
-Дак баба Валя, соседка твоя этажом выше, – с легкой укоризной, будто я был в чем-то виноват, отвечали мне.
Проведя взглядом сотрудников МЧС, я вернулся в квартиру, спасать то, что еще можно было.
В этих заботах я и провел остаток ночи. Спасать, как оказалось, было практически нечего. Я так крепко спал, что вода успела уничтожить палас в моей комнате, шитые дорожки в коридоре и все, что находилось у стен. Ближе к утру я подобрался к балкону. Среди прочего хлама, я наткнулся на расползшиеся куски ватмана, сохранившие остатки краски. Почти улетучившийся сон вернулся со всеми подробностями. Лист, прикрепленный к мольберту, остался нетронут. Капельки воды слегка размыли изображение, отчего казалось, что в глазнице блестел стеклянный протез…

@темы: своё, рассказы

Comments

[Albertia Inodorum]

здорово

Как выглядит укоризненный наклон головы?

[Albertia Inodorum]

Индрик-зверь, так

Albertia Inodorum, ааа.. ясно)

[Danny Ocean]

Albertia Inodorum,

[Fess Redfern]

Вот это очень хорошо.
Заставляет задуматься.

[kinsey]

Отличная история.)

[Гость]

Нет посетителей в худ. магазине? Мольберты продаются по дешевке? Заберите меня туда!