Метро в Снежинске

[Скрёб-поскрёб]

Многие из вас уже, вероятно, знакомы с распространившимися по городу слухами о подземных ходах в старой части Снежинска. Мы постарались поподробнее разузнать обо всем этом и с помощью одного из читателей "Окна" вышли на источник интересующей нас информации.

Первая, состоявшаяся по телефону беседа с этим человеком была очень непростой и, к нашему великому сожалению, закончилась ничем.
Однако через два дня он сам пришел в редакцию и совершенно неожиданно для нас согласился рассказать все.

Почти четырехчасовой рассказ произвел эффект разорвавшейся бомбы. Те, кто слушали его, а также тот, кто позже расшифровывал диктофонную запись (оказавшуюся, как на грех, на редкость безобразной), еще неделю спустя ходили с воспаленными от бессонных ночей глазами. Мнения были крайне полярными, но все единодушно сходились в одном - это сенсационно!

После вполне понятных колебаний мы решили опубликовать рассказанную историю практически в том виде, в котором нам довелось ее услышать. Незначительная литературная обработка связана с подготовкой материала к печати, особенностями речи говорившего и уже упомянутым качеством записи. Опущен также ряд не вполне справедливых, на наш взгляд, высказываний в адрес конкретных руководителей города и РФЯЦ-ВНИИТФ.

Мы приняли вызов автора, утверждавшего, что коллектив редакции побоится напечатать его откровения. Для независимого издания, каковым является "Окно", нет никаких причин отказываться от подобных публикаций.

Однако мы отдаем себе отчет, что уже после второго-третьего номера (а публикация планируется минимум на десять номеров) в редакции раздадутся недоуменные, а то и возмущенные звонки, поэтому сразу хотим заявить, что редакция печатает указанный материал на правах литературного и никакой ответственности за достоверность изложенных в нем фактов не несет. Фамилия и координаты автора есть в редакции, но по целому ряду причин мы пока не склонны их афишировать.

И еще. Наш уважаемый посетитель! Вот уже около месяца мы не можем связаться с Вами. Убедительная просьба: зайдите или позвоните в редакцию - хотя бы для того, чтобы мы могли убедиться, что у Вас все в порядке...

Коллектив редакции газеты "Окно"

Начало

Мне наплевать, верите вы мне или нет. Если не верите, я поднимаюсь и ухожу! Меня вы интересуете не больше вот этой банки из-под пива. Не я, а вы наводили справки у моих бывших знакомых - и я знаю: они все как один назвали меня психом. Пусть. Я уже понял, что люди привыкли прятаться от жизни под панцирем своего мнимого благоразумия. Пусть. Им так легче. Им так спокойнее... Но на деле - самым главным психом, самым последним кретином будет как раз тот, кто благоразумно считает наиважнейшим секретом нашего Снежинска эти убогие атомные бомбы! Ведь надо вконец потерять мозги, чтобы полагать, что такая система защиты как наша создавалась лишь во имя сохранения никчемных конструкторских тайн!..

Хотя ладно, я забегаю вперед. Просто злюсь. Просто не могу успокоиться, что до сих пор правды не знает практически никто.

Я - знаю...

Договоримся с самого начала. Я расскажу обо всем, что видел собственными глазами, а вы выслушаете меня до конца, не задавая идиотских вопросов. И рассказывать буду так, как хочется мне самому. Мне - а не вам!.. Вам-то нужно, чтобы я начал со слов: "И тут я увидел..." Не дождетесь! Если бы я случайно наткнулся на источник шума, то это была бы красивая история в духе Индианы Джонса. Триллер! Боевик. А я шел к этому, понимаете? Шел! Почти тридцать лет шел!.. Овладел средством. Осознал цель. А потом, в конце концов, понял, что именно это средство годится для моей цели!.. И вы выслушаете меня от первого до последнего слова, а если вам лень или вы куда-то торопитесь, то считайте, что я забрел сюда по ошибке!..

Меня не интересует ни ваша реакция, ни ваши дальнейшие действия. Я никого не боюсь и ничего не опасаюсь. У меня уже есть опыт общения с психиатром, и этого достаточно, чтобы предсказать мою дальнейшую судьбу - вплоть до последнего забитого гвоздя. Но, повторяю, - я никого не боюсь. Вы, вы первые струсите напечатать то, что я расскажу...

Родился я в Снежинске, ну, тогда еще, естественно, "семидесятке" или, вернее, даже "пятидесятке" - прямо после запуска Гагарина меня мама и родила. Да-да, и имя мое оттуда. Из времен всеобщего оптимизма, всеобщего счастья и всеобщей гордости.

Жили мы с сестрой и родителями на Свердлова, в сорок втором доме, это что наискосок от высотки у "Малахита", через бульвар. Тогда, правда, этой мерзкой, мозолящей глаза девятиэтажки не было, а была прекрасная горка с высоченными корабельными соснами, глядя на которые я говорил маме, пыжась от своей сообразительности: "Мама, я знаю, отчего ветер бывает. Оттого, что деревья качаются..."
Детство мое было как детство. Драки во дворе с коноводом Яшей. Угрозы дяди Жоры надрать уши, когда я слишком досаждал играющим в бильярд взрослым. Катания на велосипеде по бульвару под неусыпным взором родителей - наши окна выходили на улицу. Ребят помню, Лешку Симонова, братьев Кирюниных, Буздыгаров (они потом с родителями переехали в Обнинск), ну, и других, естественно.
Расскажу о первом сильном впечатлении, которое, как я считаю, во многом определило мой дальнейший путь. В ту пору рядом с моей любимой горкой, где я проводил все доступное мне свободное время, начали строить ресторан, небезызвестный ныне "Малахит". Когда возводили коробку (а было мне тогда лет семь или восемь), в нашем районе началось всеобщее поветрие, суть которого состояла в том, чтобы, избежав встречи со сторожем, проникнуть на территорию строительства, через узкое нижнее окно спрыгнуть в темноту подвала нового здания и по приставленной доске вылезти на другую сторону. Обычная дворовая поверка "на вшивость". Разумеется, я был в первых рядах. Неоднократно повторив указанный подвиг и вполне освоившись в совсем не страшном помещении, я однажды прошел несколько дальше, пролез через какое-то отверстие и внезапно увидел перед собой волшебное зрелище: с земли вертикально вверх поднимались фантастические образования, для которых я не сразу, с трудом, но все-таки нашел уже существующее в моем языке слово. Сталагмиты! Они светились изнутри странным, зеленоватым светом, и, с трепетом прикоснувшись к ним, я понял, что они изо льда. И это в разгар лета! Несколько минут я стоял совершенно завороженный представшим моим глазам видом, и это ощущение тайного великолепия осталось со мной навсегда. Я до сих пор не знаю, что это было. То ли строители вскрыли какую-то подземную полость с этими чудесными сосульками, то ли их образование объяснялось какими-то сугубо техногенными причинами, но факт остается фактом: я понял, что под землей скрывается нечто такое, что никогда не сможет стать доступным человеку, ведущему обычную, "наземную", жизнь.

Нет нужды объяснять, что с того момента я уже не пропускал ни одной стройки в родном городе. Я знал каждый кирпич, каждый камень на строительстве магазина "Солнечный", сто двадцать седьмой школы, первого торгово-культурного комплекса "Юбилейный" (который, впрочем, в те времена носил название "Синегорье", и только помпезная годовщина помешала сохранить ему свое прекрасное, романтичное имя). Разбуди меня ночью, и я мог бы на память пересказать расположение котлованов практически всех закладываемых домов по улице Победы, расписать, какие горные породы заполняют эти рукотворные ямы (я увлекался тогда минералогией, читал Ферсмана), поведать о траншеях коммуникаций, проводимых от котлована к котловану...

Мои исследования были далеко не безоблачными. Неоднократно меня ловили какие-то личности, в основном, являвшиеся законопослушными гражданами близлежащих домов. Они читали мне нотации и морали, внушая, что хороший мальчик не должен бродить по стройке, где на него может упасть тяжелый и твердый кран... Я с детства терпеть не мог подобного сюсюканья, поэтому очень скоро понял, что их больше тешит ощущение собственной значимости, нежели чем мое здоровье и моя безопасность, и что необходимо по мере возможности избегать встреч с такими вот индивидуумами. Оглядываясь назад, я понимаю, что мои рассуждения были вполне здравыми для восьмилетнего ребенка... Однажды какой-то человек, поймав меня на строительстве шестого дома по улице Победы, вцепился в мое плечо как клещ и повел в отделение милиции, которое располагалось тогда в двухэтажном здании за магазином "Весна". Поскольку особых причин к такому этапированию у него не было, он, используя неосторожные слова, сказанные мною по дороге, нажаловался в отделении, что я называл милиционеров полицейскими - о факте моей поимки на стройке не было сказано ни слова. Мое первое столкновение с представителями закона разочаровало меня, поскольку часовая беседа ребенка со взрослым дядей в форме свелась к унылому повторению одной-единственной фразы: "Кто тебя научил так называть милиционеров?.." Из нее я вынес только одно: любых представителей власти (а таковыми тогда представлялись все взрослые) стоит избегать.

Время подтвердило справедливость моего заключения.

Повторяю, мои знания давались мне не безболезненно. И не только в моральном, но и в физическом плане. Как-то, приехав на велосипеде на строительство сорокового дома по улице Ленина (третий "длинный" дом от музыкальной школы), я не заметил вырытой за прошедшие сутки траншеи теплотрассы и ухнул в двухметровую яму вместе с велосипедом. Поражаюсь, как я вообще остался жив, потому что лбом я шарахнулся о выступающий из земли камень, а велосипед просто сложился вдвое, и мне пришлось долго доказывать отцу, что бордюр около магазина "Елочка", в который я ненароком врезался, вполне мог нанести подобный урон моему велосипеду... Был случай во время реконструкции стадиона Гагарина, когда снесли старую деревянную трибуну и вырыли котлован для новой. Многодневные летние дожди заполнили котлован водой метра на два. И проклятое дворовое бахвальство заставило меня сложить вместе два деревянных щита ограждения и отправиться на них в недолгое плавание, которое закончилось полной катастрофой, и я очень хорошо помню ощущение, когда, оказавшись в воде, все чаще погружаясь и все реже выныривая, я спокойно-спокойно подумал, ну, все, сейчас утону, и я помню сумасшедшие глаза оказавшегося рядом гражданина, лихорадочно сдирающегося с себя штаны и бухающегося в воду в простых семейных трусах, гражданина, которому я по гроб жизни глубоко-глубоко обязан и которого все эти годы хочу найти, чтобы сказать ему спасибо, которое так не смог сказать в тот злополучный день...

Конечно, все это лирика. Но вы должны знать и "лирику", чтобы понять мою мятущуюся душу. Чтобы уяснить, как безудержно и неукротимо влекло меня куда-то вглубь. Чтобы осознать, что препятствия на пути ничуть не ослабляли моей тяги к познанию неизвестного. И чтобы постичь, наконец, почему однажды вечером я остановился на стройке перед очередной коммуникационной траншеей и задумчиво сказал себе: "Юра, а ведь она куда-то ведет".

Продолжение истории (14 глав) выложено в комментариях к посту.

@темы: рассказы, мистические и аномальные места, искажения времени и пространства, не своё, метро

Comments

[Скрёб-поскрёб]

Подземные лабиринты

До этой мысли, мысли о том, что трубы, проложенные в открытых траншеях, уходят куда-то под землю, меня вполне устраивало освоение вырытых котлованов с выступающими из слоистых стенок обрубленными корнями и перекрытых плитами помещений подвалов. Но эта мысль была чем-то совсем-совсем другим.

Однажды, пройдя по свежевырытой траншее у дома пятьдесят два по улице Ленина, я с удивлением обнаружил, что трубы, над которыми два дня колдовали сварщики, вовсе не уходят в землю, в песок, в никуда. Я увидел, что для них проложен специальный бетонный желоб-коридор, который призывно зовет меня посетить его неведомые глубины.

В тот день я далеко не ушел. Было не страшно (я почему-то никогда не испытывал страха перед неизвестным, похоже, мне в детстве накрепко внушили фальшивую уверенность в том, что этот мир создан исключительно для человека, и никакой реальной опасности для жизни в нем быть не может). Было просто темно. Именно тогда я понял, что мне необходим фонарик и умение ориентироваться в незнакомом месте.

Вместе с тем пришло понимание, что я ломлюсь в открытую дверь. Я обнаружил, что город полон люков смотровых и контрольных канализационных колодцев, каждый из которых являлся дверью в незнакомый мир.

Но не сразу я использовал эти манящие возможности. Надо вспомнить, что в ту пору я был мал. Мне только-только исполнилось десять лет, и я физически не мог поднять тяжеленную чугунную крышку.

Я стал искать открытые люки. К моему удивлению их оказалось достаточно много. Я обнаруживал их и в районе просеки - продолжения улицы Ленина ("Трех Поросят" тогда еще и в помине не было), и в лесу за железнодорожными путями вблизи нынешнего магазина "Стройматериалы", и вблизи гаражей на Новой (которой как улицы тогда тоже не существовало). К стержням арматуры обнаруженных колодцев, словно специально для меня, были приварены металлические скобы, по которым я без труда спускался вниз и, освещая себе путь подаренным на день рождения фонариком, исследовал открывающийся мне подземный лабиринт.

Надо сказать честно, практически каждый из этих ходов кончался тупиком в десяти-пятнадцати метрах от места спуска. Однако не всегда тупик был действительно непреодолимым. В большинстве случаев трубы, идущие, как правило, попарно, исчезали в неожиданно сужающемся проходе, забитом теплоизоляцией и какой-то подобной гадостью. Сначала это останавливало меня, но однажды, собравшись с духом, я забрался на верхнюю трубу (кажется, это было где-то в районе городской спасательной станции) и, вжимаясь лицом в стекловату, пополз вперед. Моя решимость была вознаграждена: метров через двадцать я почувствовал, что моя одежда больше не цепляется за шершавую поверхность бетона, и, включив фонарик, понял, что вновь очутился в проходе, подобному только что покинутому. Пройдя метров десять, я обнаружил скобы и, поднявшись по ним, уткнулся головой в крышку. Но это меня не обескуражило. Я понял, что нашел способ передвижения под землей.

Нельзя сказать, что мои путешествия приносили мне только положительные эмоции. Хорошо помню, когда пробираясь от открытого, видимо, по случаю ремонта колодца во дворе девятого дома по улице Васильева (напротив бывшей столовой "Заря"), я обнаружил под ногами полуразложившееся и дурно пахнущее тело какого-то представителя то ли кошачьих, то ли собачьих. Шоком для меня это не стало, поскольку во время своих прогулок я нередко находил весьма и весьма неаппетитные вещи, но именно с того случая я стал ходить по подземным коммуникациям в респираторной маске, которую выпросил у малярш, красящих стены (как сейчас помню) в сдававшемся доме номер тридцать два по улице Победы. На дворе стоял, если я не ошибаюсь, май или июнь семьдесят первого года. Спасибо вам, дорогие женщины...
Маршруты я делил на хорошие и плохие, хотя, скажем, для вас, наземных жителей, все они были бы примерно одинаковыми, характеризуемыми двумя словами: грязь и темень. Но ведь одному нравится идти от книжного магазина до "Пищевика" по улице Васильева, а другой предпочтет пройти через площадь, мимо "Луча" и "Универмага". Так и мне больше нравилось добираться, скажем, от смотрового колодца у профилактория до колодца у входа в теплицу сто двадцать седьмой школы (самое удобное место для выхода на поверхность по вечерам) - не через коллектор у одиннадцатого дома по улице Победы (мне и на поверхности постоянно чудится, что там воняет фекалиями), а через чистый и опрятный коллектор ремонтно-эксплуатационного цеха за "Юбилейным".

Когда мне исполнилось двенадцать лет, мне пришло в голову нарисовать план пройденных мною подземелий. В принципе, я их знал и так (у меня прекрасная зрительная и пространственная память), но тогда я прочитал книгу о лабиринтах, и составление планов стало моей страстью. Кстати говоря, именно тогда, несколько раз понаблюдав за работой сантехников, я научился открывать крышки канализационных люков. Это совсем не сложно и вполне по силам даже пятикласснику, если знать, куда вставлять ломик и как подцеплять крышку. Трудно поверить, но я поднимал любую крышку за пять секунд, и еще не более пяти секунд мне требовалось, чтобы проникнуть внутрь, задвинув за собой крышку - не до конца, а только так, чтобы создать видимость закрытости.

Так вот, возвращаясь к планам. Первый план я нарисовал, не спускаясь под землю. Зачем? Я и так уже все знал. Город был исхожен вдоль и поперек. Десятки поднятых и опущенных крышек. Сотни проведенных под землей часов. Тысячи отложенных в закоулках памяти впечатлений. Мои родители? А какие родители знают, чем их ребенок занимается с часу дня до шести часов вечера? После шести я старательно делал уроки, смотрел телевизор и даже, помнится, ходил в бассейн "Урал" на секцию подводного плавания. Вел секцию Олег Михайлович, душевнейший человек, не помню, к сожалению, фамилии, потом был Вася Дмитриев, но его я уже не застал... Отвлекаюсь. Хотя, пожалуй, нет. Именно в бассейне я понял такую простую вещь, что подземная сеть не может не иметь и других выходов на поверхность помимо канализационных люков и мест стоков ливневой канализации. Не раз в своих подземных путешествиях я обнаруживал большие, в рост, металлические листы с надписями типа "электрощитовая", от которых я старался держаться подальше, но вот однажды в бассейне, пробегая с парнями через спортзал (мы пытались подсматривать за девчонками в женской душевой), я обнаружил в коротком коридоре с "женской" стороны дверь с той же надписью, и эта дверь была чуть-чуть приоткрыта. В тот же миг все голые девчонки вылетели из моей головы, потому что за переплетением проводов я увидел ход, и этот ход чертовски напоминал мне мои подземные тоннели. Что-то схлестнулось в моей голове, и подземный план "семидесятки" стал обрастать в моем воображении новыми, неизвестными до того деталями.
Разумеется, в тот день, спасаясь от разъяренной технички, я даже не пытался проникнуть в щитовую бассейна. Я вообще туда никогда не входил. Но несколько лет спустя, увидев эту дверь изнутри, я вспомнил обо всем и невольно улыбнулся...

С того самого дня в своих подземных путешествиях я перестал пропускать двери, которые временами встречались в бетонных стенах коллекторов. Очень часто эти двери скрывали лишь неглубокие ниши или маленькие комнаты с одной-двумя лопатами, парой ведер и неизменным огнетушителем. Но иногда за ними начинались вполне приличные коридоры, которые, как правило, приводили в подвалы жилых домов или в иные, более экзотические места. Например, кто из горожан знает, что под плитами, окружающими памятник Ленину, существует канализационный колодец, прикрытый вместо крышки лишь одной из этих самых плит (второй от левого угла)? А ведь именно оттуда я слушал торжественную речь первого секретаря горкома партии девятого мая тысяча девятьсот семьдесят пятого года - речь, посвященную тридцатилетию Победы... Кому известно, что в подвале хранилища городского банка существует маленькая, в половину человеческого роста дверь, за которой несведущий человек увидит лишь огромный вентиль да покрытые ржавчиной трубы? А между тем я не раз протискивался в узкую щель между полом и нижней трубой и стоял, затаив дыхание и прислушиваясь к металлическому лязганью решеток и дверец сейфов над моей головой... Кто предполагает, что в большинство квартир первого этажа домов старой застройки можно без особых трудностей проникнуть, приподняв настил на кухне? Я этого не делал, но многие семейные тайны жителей этих квартир для меня не были тайнами. Будь на моем месте человек иного склада, он, вероятно, увлекся бы именно этим, возможностью знать все обо всех, но, к счастью, меня не прельщала эта перспектива. И, встречаясь с неизвестно от кого забеременевшими молодыми особами или мило улыбающимися друг другу семейными парами, которые еще вчера поливали друг друга отборнейшими ругательствами, - я не чувствовал перед ними никакого превосходства. Правда, не скрою, и неловкости тоже...

Сразу скажу, мне здорово повезло, что я начал спускаться вниз в столь раннем возрасте. Тогда я мог протискиваться в такие щели, которые лет через пять стали для меня недоступными. Столкнись я впервые с такими препятствиями лет в шестнадцать - наверняка бы послал это свое занятие куда подальше. Но к этому возрасту я прекрасно знал множество обходных путей и был уверен, что при желании доберусь куда угодно.

Да, я сознательно не упомянул еще один вид помещений, которые скрывались за попадающимися мне дверями. Это были короткие тупиковые коридоры длиной обычно около восьми метров, которые никуда не вели и ни с чем не соединялись. Поражали они относительно хорошей отделкой и совершенной своей бесполезностью. Была у них еще одна особенность, которую я осознал не сразу, но все-таки осознал.
Иногда в этих коридорах, а если быть точнее, под их полом, слышалось мерное, далекое гудение...

[Скрёб-поскрёб]

Тайна города

С самого раннего детства я знал, что живу в особом городе. В секретном городе. В городе, связанном с Тайной. Что это за Тайна, я не имел ни малейшего представления, и, наверное, именно от этого она казалась большой и значительной.

Сейчас все стали очень умными. Все всё знают. А я до самого окончания института ведать не ведал, что в моем родном городе делают атомные бомбы. И когда, проучившись пять с половиной лет в Ленинграде и прибыв по распределению (а точнее, по вызову) во ВНИИП, я, наконец, узнал, чем изо дня в день занимается большинство горожан, - я был поражен. Поражен до глубины души. Но совсем не тем, о чем вы думаете. Не устрашающей близостью атомного оружия. И не сопричастностью к важнейшему государственному делу. Нет.

Я был поражен, до чего Тайна оказалась мелкой и никчемной.

И я не поверил, что это и есть Тайна.

И не верю по сей день.

Что было после возвращения в город? Наверно, примерно то же, что и у всех. Я стал инженером-конструктором с неплохим тогда окладом в сто шестьдесят рублей. Занимался культмассовой работой. Развлекался на комсомольских вечеринках. Ездил вожатым в "Орленок". Ходил по весне в походы. Отпуск проводил в Ленинграде, навещая друзей и родственников. Потом - знакомство с будущей женой, свадебное путешествие на не стреляющий еще тогда Кавказ, рождение сына, дочери. А дальше...

Дальше - тупик. Развал всего: страны, работы, человеческих отношений. Брака, наконец. Не буду об этом...

Учеба в институте как бы выхватила несколько лет из моей жизни, не связав ее с городом. Можно считать, что в этом отношении мне очень повезло: когда я вновь появился здесь, я взглянул на город глазами другого человека, человека, лишенного каких бы то ни было стереотипов и иллюзий. В детстве не особенно задумываешься над течением жизни вокруг тебя, поэтому город, возникший перед моим взором, был для меня абсолютно новым объектом, который еще нужно было изучить и принять.

Я понял, например, что совершенно не знаю окрестностей "семидесятки". Не тех окрестностей, что находятся внутри периметра, а тех, которые непосредственно примыкают к нему. У нас в семье не было машины, и если мы и выезжали куда, то только в Свердловск или Челябинск на рейсовых автобусах, поэтому в радиусе пятидесяти километров для меня лежала совершеннейшая "терра инкогнита". До сих пор помню повторяющийся кошмарный сон, который мучил меня вплоть до окончания института: я волей случая оказываюсь где-то за КПП в районе, как я понимаю, то ли Двадцать Первой, то ли Кыштыма, и передо мной стоит задача возвращения в город, задача практически неразрешимая, поскольку, с одной стороны, сам я даже примерно не знаю, в какой стороне может находиться город (хотя близость его априори задана), а с другой, меня железными обручами сковывает проклятая секретность, из-за которой я не могу задать первому встречному простой вопрос о местонахождении "семидесятки", каковое, уверен, известно любой здешней собаке, поэтому я, заходясь от бессилья (и невозможности проснуться), вынужден разрабатывать хитроумный план достижения города через областные центры, про которые, как я знаю, можно спрашивать все что угодно и в которых места остановки "наших" автобусов мне - слава Богу! - известны абсолютно точно...

Вот почему я жадно погрузился в изучение родного края. Набат Тайны еще не прозвучал тогда воочию, но дальние отголоски его уже слышались, бередя непонятными предчувствиями мою душу. Многочисленные разговоры с жителями Двадцать Первой, Воздвиженки, Ключей, Сельков стали для меня окном в новое пространство образов и представлений о нашем городе. И сейчас я уже не помню, кто первый обронил эту фразу о территории, которую ныне занимает Снежинск. Фразу, навечно запавшую мне в память.

Здесь никто и никогда не селился.

Сказанное потрясло меня. Я не знаю, какие струны оно задело во мне, но я первым делом захотел убедиться, что это не пустые слова. Моя бывшая жена, которая работала тогда в библиотеке (она и сейчас там работает), выписала мне из Челябинского фонда практически все, прямо или косвенно связанное с нашим районом. Похоже, многое было изъято в период, когда строился и засекречивался город, но и найденного было вполне достаточно.

Здесь действительно никто и никогда не селился.

Да, здесь собирали чернику, охотились между Лысой (Чумишева, Волчьей) и Теплой на козлов, били шурфы в поисках "камушков". Здесь заготавливали для Воздвиженского стекольного завода лес, который вязали в плоты и перегоняли на другую сторону Синары. Здесь строили временные рыбацкие саймы.

Но жить - не жили.

Ну, ладно, русские, они пришли сюда достаточно поздно. Но - башкиры, предки которых обосновались здесь чуть ли не за полтысячелетия до прихода всякого рода казаков-разбойников? Им-то что мешало?

Я погрузился в топонимику. Перерыв кучу литературы, я сделал для себя два очень важных открытия, которые подтвердили, что ищу я не на пустом месте.

Во-первых, я нашел точное объяснение названия Синара, вокруг которого наворочено много разной романтической чепухи. Первая часть этого слова - "син" - вполне однозначно обозначает у южных башкир и казахов могильник, могилу, иногда - изваяние, стоящее на могиле; искать основу этого слова в казахском "сен" ("сын") - истинный - надуманно и нелепо. Вторая его часть - "ара" - переводится как промежуток, середина; например, Аракуль - "озеро, находящееся в промежутке (между горами)". Таким образом, Синара - это "озеро между могильниками" или "озеро близ могильников". Осмелюсь предположить, что у этого названия был и другой оттенок - "озеро, близ которого смерть"...

Во-вторых, с чувством, близким к изумлению, я обнаружил, что в одном из указов канцелярии особой Исетской провинции Оренбургской губернии ("марта третьего числа года одна тысяча семьсот тридцать седьмого по Рождеству Христову") упоминается возвышенность "в одной версте от полдневного брега озера прозванием Син-Ара на полдень" - то есть примерно километр на юг от южного берега озера, - "каковую татары Юре-Ме называют"!

Хотите вы или нет, но это - гора в центре города, на которой сейчас находится музыкальная школа! Других возвышенностей в районе южной части озера просто нет. Но это еще не самое главное. Оставим на совести автора ссылку на татар (это, конечно же, башкиры), но толкование приведенного топонима известно многим школьникам нашего города, тем, кто будучи в "Орленке" совершали с Сергеем Михайловичем Рощупкиным восхождение на Юрму - одну из самых высоких гор Южного Урала, расположенную близ Карабаша. Башкирское слово "юре" обозначает "ходить", "ме" - отрицательная частица. "Не ходи!" - ярко выраженное предупреждение об опасности восхождения на эту гору, а в нашем случае это, вероятно, запрет приближения к указанному району, поскольку, естественно, ни о каком "восхождении" здесь не может идти и речи...

Когда я поделился своим открытием с двумя-тремя местными "авторитетами", мне посоветовали не забивать голову непроверенными слухами и прочей чепухой, сославшись на то, что люди тут жили и жили всегда, что, дескать, у озера неоднократно находили стоянки древнего человека эпохи бронзы и раннего железа и что абсолютно точно подтвержден факт их занятий рыболовством и скотоводством...

Да, я все это знаю. Мне Юрка Карпов еще в семьдесят шестом году рассказывал, как он нашел на Петушке глиняные черепки и наконечники стрел. И другие свидетельства мне известны. А мнение специалистов по всем этим находкам вас не интересует? Настоящих специалистов, а не наших доморощенных Шлиманов?.. Интересует все-таки. То-то и оно. Так вот, я могу вам показать заключение кафедры истории Уральского университета, обобщившей все эти находки... Стоянки покинуты внезапно, оставленные предметы не подверглись ни действию огня, ни физическому разрушению. Останки погибших отсутствуют, что совершенно нетипично в случае внезапного нападения врага... Люди просто ушли. Почему? Да потому что нельзя здесь было находиться! Просто нельзя. А если нельзя, то - "юре-ме"...

Это пока лишь первые мазки созданной позже общей картины. Накопление критической массы. Первые шаги по направлению к Тайне. Следите за моей мыслью...

О работе. Сначала, пока не начались все эти перестроечные и постперестроечные передряги, она мне, собственно говоря, даже нравилась. Приходилось думать, решать какие-то проблемы, шевелить мозгами. Правда, специфичность работы для меня выражалась не в уникальности проблем конструирования специзделий (любой вид творчества уникален), а в режимном антураже.

Режимные требования положительно забавляли. Подчеркиваю, забавляли, а не раздражали, как многих моих товарищей. Все это отдавало каким-то здоровым идиотизмом и напоминало игру в доме для детей с задержкой психического развития. Веселило, что вместо того, чтобы взять листок и начать чертить или, там, считать, ты должен проделать массу непонятных ритуальных действий, каждое из которых характеризуется абсолютным отсутствием смысла и совершенно не служит для того, для чего изначально предназначалось, а именно - для обеспечения режима секретности.

[Скрёб-поскрёб]

Заострю ваше внимание на этом моменте, потому что веселье мое кончилось, когда я понял, что с точки зрения теории систем все это носит простое наименование избыточности. Не дублирования, а именно избыточности. И если дублирование повышает надежность, то избыточность вносит в систему деструктивные изменения, которые резко снижают ее надежность. То есть уровень режимных требований, существующий на нашем предприятии, совершено не соответствует поставленной задаче. Я доказал это расчетами и сделал однозначный вывод, что либо эти требования разрабатывал последний кретин (в чем у меня были и есть очень большие сомнения), либо они не имеют ничего общего с вопросами сохранения секретности атомного оружия.

Я объяснил непонятно? Попробую еще раз. Когда вы замечаете в автобусе воришку, положившего глаз на ваш кошелек, вы постараетесь переложить кошелек в другой, менее доступный ему карман. Это будет логично. Увидев, что воришка не уходит и продолжает следить за вами, вы решаете переложить кошелек обратно, чтобы запутать его, а потом с этой же целью начинаете перекладывать кошелек из кармана в карман. Первое ваше действие - это реальное обеспечение секретности, а значит, и сохранности ваших капиталов. Дальнейшие ваши действия становятся бессмысленными, потому что они лишь привлекают внимание преступника; вы словно сообщаете ему, что у вас есть деньги, много денег, делая кражу для него более привлекательной. Скорее всего, в этом случае кошелька вы рано или поздно лишитесь.
Но эти действия приобретают глубочайший смысл, если кошелек пуст, а ваши деньги (и большие деньги!) находятся во внутреннем кармане пиджака...

[Скрёб-поскрёб]

Непонятные мелочи

Значит, решил я, продолжая свой путь к Тайне, в городе существует нечто, надежно скрытое существующим режимом секретности. И это - не атомные бомбы.

Примерно в это же время состоялся у меня примечательный разговор с Георгием Павловичем Ломинским.

Нет, вы не подумайте, что я был тогда с директором предприятия (с последним настоящим директором предприятия) на короткой ноге. Кто он - а кто я, да и разница в возрасте, сами понимаете. Все гораздо проще. Дело было в пионерском лагере "Орленок", который "Хозяин" навещал с радостью и удовольствием. В тот раз директор ВНИИП приехал без предупреждения, погулял полчасика по территории, а потом присел на лавочке у административного корпуса, ожидая Анатолия Ивановича Чушкова, тогда директора лагеря. Мой отряд как раз был дежурным, и я послал пионеров на розыски Анатолия Ивановича, а сам минут пятнадцать поддерживал светский разговор с Георгием Павловичем. Мы уже беседовали однажды, поэтому я довольно спокойно отнесся к самому факту нашего диалога. Разговор незаметно свернул на меня, где учился да кем работаю, как отпускают с работы в лагерь, нравится ли работа - и тому подобные вещи. После очередного поворота темы я ненароком задал вопрос, ответ на который уже позже, гораздо позже так многое прояснил мне. Я начал так:

- Георгий Павлович, вот город был создан для разработки вполне определенного оружия. Предположим, рано или поздно оно станет ненужным - неважно, по какой причине, ситуация ли в мире изменится или где-то начнут изготавливать более совершенное... Что будет с городом?

Задавая тогда этот сугубо теоретический, даже, может быть, где-то праздный вопрос, я, конечно же, вряд ли мог предположить, что через какой-нибудь десяток лет он в совершено конкретном выражении будет волновать каждого жителя Снежинска. Да и Георгий Павлович, разумеется, тогда об этом не думал. Он немного помолчал (немного, но достаточно, чтобы я с ужасом успел подумать, а не сморозил ли какую-нибудь очевидную глупость и не обидел ли пожилого человека, всю жизнь отдавшего "ненужному" оружию), лукаво улыбнулся, но... Скользнувшая было по его лицу улыбка неожиданно исчезла, и Ломинский, как-то досадливо махнув рукой, странно и непонятно ответил:

- Да разве дело в этом оружии...

Сегодня мой вопрос не кажется мне ни глупым, ни наивным. А ответ "Хозяина" преисполнен для меня глубокого смысла, ставшего понятным мне лишь спустя десятилетие...

Был еще один разговор, о котором стоит упомянуть. Разговор с моим дядей Колей. Года с пятьдесят девятого и до самой пенсии он работал снабженцем во ВНИИП, многое знал, многое повидал. Когда он начинал рассказывать, мы с сестрой открывали рты и слушали, затаив дыхание. Впрочем, так же на него реагировали и мои родители, и вообще все, кто соприкасался с ним вплотную.

В девяносто третьем году, в мае, мы отмечали его шестидесятилетие. Он вслед за мной вышел покурить на балкон, и, глядя прищуренными глазами на заходящее солнце, сказал, продолжая начатый до этого разговор:

- Да, любой снабженец должен быть прохвостом. Это общеизвестно. Он должен вертеться, чтобы понравиться и нашим, и вашим, да еще и не забыть сделать свое дело... Но есть еще одно качество, которое должно быть ему непременно присуще. - Дядя Коля затянулся папиросой и продолжал: - Он должен осознавать, что он делает. Хорошенько осознавать...

- Каждый должен понимать, что он делает, - дипломатично ответил я.

- Должен! - подчеркнул дядя. - Но всякий ли может, положа руку на сердце, сказать, что живет именно так? - Дядя помолчал. - За все время, что я работал, да что там - за всю свою жизнь я только один раз не смог объяснить себе этого. Только один! Многие ли могут похвастаться чем-то подобным?

- А что ты не смог себе объяснить? - спросил я только для того, чтобы поддержать разговор.

Дядя Коля как-то слишком быстро взглянул на меня и снова стал смотреть на заходящее солнце.

- Было дело, - неохотно проговорил он. - Пришло как-то со мной оборудование. Целый эшелон. А вот где оно потом использовалось, я так и не разобрался.

- А разве в обязанности снабженца входит контроль использования поставок? - удивился я. - Тем более, в обстановке нашей секретности. Ты вообще мог не знать, что сопровождаешь и куда оно идет.

- Ты глуп, - по-доброму сказал дядя. - Я мог не знать, что я заказываю или везу. Но наименование, обозначение или условное название было известно мне всегда. Я знал, сколько штук этого самого неизвестного со мной, сколько оно весит, откуда поступает и куда передается. Скажем, груз "АБВ" поступал в сектор "А" для исследований "Б" по условному финансированию "В". Чувствуешь, принцип? Так вот то оборудование не было связано ни с одним подразделением института. Индексы его канули в неизвестность.

Я сомневаюсь, что абсолютно правильно передаю сказанное тогда дядей. Понял я только одно: у плановиков есть свои зацепки, позволяющие контролировать распределение материальных ресурсов как в ядерном центре, так и вообще в городе.

- Не переживай, дядя, - успокоил я его, - ведь это было только один раз. Просто кто-то напортачил с документацией.

- Со мной, - с каким-то особым выражением промолвил дядя, - это было только один раз. - Он плюнул на окурок и бросил его вниз. - Но ведь я не один на предприятии. Снабженцев десятки. И я точно знаю, что в том же шестьдесят шестом году была еще одна такая история. И не с кем-нибудь, а с Петровичем...

(Петрович - это старый дядин приятель, бок о бок с которым они проработали лет тридцать. Не помню его фамилии, но в детстве мы с сестрой часто бывали у него, жил он в третьем доме по Васильева, в первом, кажется, подъезде.)

- Да вы просто разбазариватели социалистической собственности, - рассмеялся я. - Поражаюсь, как у нас во ВНИИТэФе вообще что-то осталось. Лаврентия Павловича на вас не было.

Дядя не принял моего дурашливого тона. Наоборот, он как-то собрался и посерьезнел.

- Лаврентий Павлович здесь-то как раз был, - веско сказал он. - Хотя об этом мало, кто знает. В июле сорок седьмого года. Именно здесь, бродил по нашим болотам. Не один, конечно, была с ним чуть ли не рота автоматчиков. Не веришь? Мне рассказывал об этом человек из Каслей, свояк его как раз и был проводником. Вот тебе вопрос: что заставило министра плутать по этим дебрям? А ведь плутал, два дня на это потратил, в палатке ночевал. И знаешь, где стоянка была?

- Где? - жадно спросил я, хотя за секунду до этого хотел ограничиться словом "брехня".

- Заинтересовался... Не знаю, помнишь ли ты, что было на месте нового хирургического корпуса...

- Помню, - прервал его я. - Там была такая каменная скала, метров пять высотой. Мы еще по ней лазали, когда к отцу ходили, он в шестьдесят восьмом году в старой больнице лежал, с аппендицитом...

- Хорошая у тебя память, Юрик. Вот у этой скалы Берия и ночевал... Запомни получше. Только поменьше трепись об этом, здоровее будешь. И об эшелоне запомни. Вдруг понадобится, мало ли что. Годы твои молодые...

Дядя умер в том же девяносто третьем, в октябре. Не выдержало сердце, когда расстреливали Белый Дом. Я часто прихожу на его могилу, приношу цветы. Он, сам не подозревая того, на многое открыл мне глаза. А может быть, и сам он что-то знал, но хорошо это скрывал. Другое было поколение. Молчаливое...

После рассказа дяди мои поиски стали более осознанными, более целенаправленными. В то время начались публикации об истории создания атомного оружия, и в книге "Тайна "сороковки" я с изумлением нашел косвенное подтверждение возможности появления Берии в наших краях в упомянутое дядей время. Оказывается, восьмого июля сорок седьмого года председатель Спецкомитета прибыл в Кыштым для инспекции строящегося первого промышленного атомного реактора! Ежу понятно, что ему нужно было там, но что он мог делать здесь - за семь лет до принятия решения о создании нового института и нового города? Неужели рассказ о блуждании Лаврентия Павловича по синарским лесам - лишь мифический отголосок инспекторской поездки в "сороковку"? Я не верил в это. В моей копилке связанных с Тайной фактов, прибавился еще один весомый факт.

В тех же книгах меня удивило следующее. Ни в одном месте я не нашел мало-мальски внятного объяснения, почему вообще возникла необходимость в новом институте, а также почему новый институт было решено строить именно там, где он сейчас находится.

[Скрёб-поскрёб]

Да, я видел текст известного постановления, читал воспоминания Жучихина, знакомился со ссылками на рассказ Ломинского, выслушивал массу анекдотов по этому поводу, но везде сквозило какое-то странное недоумение, прикрытое глубокомысленно-демагогическими обоснованиями. Судите сами. Лето пятьдесят четвертого. Атомное оружие "пошло". Взорвали первую водородную. Как грибы росли серийные заводы. Все нормально. Логично ожидать неторопливого, но всеобъемлющего приращения так нужной державе продукции. И тут - как гром на голову - нужен дублер Арзамаса! Нужен и все тут. Кому нужен? Зачем? А объяснения, которые до сих пор приводят в защиту этого решения! Вы только послушайте их адептов! Одни говорят, что на случай нападения противника в тылу был необходим еще один "атомный" институт (да будет вам известно, дорогие мои, что уже в сорок девятом году концепция тыла в советской военной науке была признана исчерпавшей себя и приказала долго жить - спасибо атомным бомбам, дальней авиации и кораблям-самолетоносителям). Другие утверждают, что с функционированием второго центра должен был развиться дух здоровой конкуренции, способствующий повышению качества изготавливаемых изделий (конкуренции! это в начале-то пятидесятых годов? - да там только за одно это слово можно было без всяких затруднения схлопотать пятьдесят восьмую, пункт десятый, антисоветская пропаганда и агитация, минимум пять лет в мирное время!). Третьи кивают на евреев, дескать, много развелось тогда в Арзамасе космополитов, тут уж, хочешь не хочешь, всяко надо было построить для русского человека свое "кэбэ" (тут я даже комментировать отказываюсь, выразиться - могу)...

Это о необходимости нового института. Теперь о месте. Скажу сразу: что бы там ни говорили, но ни КБ-11 (исследовательско-конструкторский комплекс будущего Арзамаса-16), ни объект "А" (первый промышленный реактор будущего Челябинска-40), ни один из серийных заводов не возводились на абсолютно голом в смысле коммуникаций и инфраструктуры месте. Нет слов, трудности были колоссальные, но никакого идиотизма в этом смысле не было. Страна умела считать деньги. Свои они были, народные - я не иронизирую. И вырубать лес в глухой тайге, и вести туда дороги просто так не стали бы. Можно было бы построить объект рядом с "сороковкой" - благо там все к этому времени было на мази, налаженное производство, транспорт, да и делящиеся материалы рядом, только руку протяни. Можно было пристыковать Снежинск к серийщикам в Златоусте-20, все равно и по сей день вместе работаем, неразрывно. Можно назвать еще вариантов пять, каждый из которых будет по-своему логичным и ничуть не будет уступать Снежинску по секретно-режимным соображениям (нелепо думать, что удаление города на каких-то тридцать километров от "сороковки" сделает его сверхсекретным), а также по соображениям безопасности на случай аварии. Можно, все можно - но почему-то ни один из этих вариантов выбран не был.

Почему?

А потому что по каким-то неведомым, но абсолютно не связанным с атомной проблемой соображениям, город нужно было строить именно на нынешнем месте...

[Скрёб-поскрёб]

Шесть точек

Если бы мои рассуждения шли друг за другом в той последовательности, которую я вам описываю, то я пришел к Тайне лет на пять раньше. Но все дело в том, что это были отдельные мысли, взгляды, впечатления, которые долго не хотели связываться в один узел. Больше всего я жалею, что достаточно снисходительно отнесся к дядиному рассказу про Берию. Если бы не то самое мое "здравомыслие", то уже в девяносто третьем году я знал бы все.

Однако - по порядку. После развода я снова, после значительного перерыва, стал спускаться в свои подземные чертоги. Честно говоря, там я не думал о Тайне, там я просто искал спасение от своей тоски и отчаяния, от ощущения безысходности жизни. Коммуникации новых районов, всех этих Лыковок, Простоквашиных и Голодаевок мало привлекали меня, внушая откровенное отвращение своим утилитарным примитивизмом, поэтому чаще всего я бродил под Старым городом, радуясь, что там ничего не меняется, что там все так же, как и в пору моего далекого и счастливого детства.

В своих блужданиях я однажды забрел в один из тех самых тупиковых коридоров, о которых уже говорил. Мне вспомнилось, что когда-то я слышал здесь далекое гудение, и даже пол, помнится, чуть дрожал у меня под ногами. Сейчас же здесь все было тихо и спокойно как в могиле. Светя под ноги фонариком, я обошел коридор по периметру (в ответвлениях я чисто машинально пользовался правилом правой руки, чуть прикасаясь к стене при ходьбе) и уже было совсем собрался выйти за приоткрытую дверь, как вдруг словно что-то толкнуло меня.
Сколько я себя помнил, в коридорах, подобных этому, всегда слышался далекий шум.

Сама по себе эта мысль ни о чем не говорила. Какие-нибудь трансформаторы или насосы, работающие невдалеке, могли ломаться или останавливаться, это очевидно. Но перенося смысловой акцент умозаключения, я получил другой, поразивший меня вывод.
Во времена моих детских походов только эти, неясно для чего предназначенные коридоры были связаны с источником непонятного шума.
И снова я ощутил дуновение тайны. Пока просто тайны, не той, к которой я уже сознательно стремился. Но ведь большие тайны всегда складываются из маленьких...

Вернувшись домой, я залез в диван, где хранились мои старые дневники, школьные тетрадки, конспекты лекций и прочий бумажный мусор. Чихая от пыли, я переворошил все и из-под стопки в дальнем углу извлек потертую сорокавосьмилистовую тетрадь с витиеватой надписью "Лабиринт".

Я бережно открыл ее и с волнением стал перелистывать страницу за страницей. Моему взгляду предстали нарисованные неумелой рукой схемы с наивными обозначениями вентилей и сифонов, со старательными пометками вроде: "Здесь осторожно!!! Горячая труба!!!", с цифрами, показывающими количество шагов от одного лаза до другого. Я не верил своим глазам - ребенком я проделал колоссальную работу, сравнимую, наверно, с трудами Ливингстона, Стэнли и иже с ними... Разумеется, я хорошо помнил, как вел все эти записи, помнил, как наносил линии коммуникаций, каждый раз пряча тетрадку от родителей и сестры во втором ряду книжного шкафа, я все помнил, но моя детская настойчивость, целеустремленность и энергичность поразили меня. Меня - тридцатишестилетнего, разуверившегося, опустившегося, сдавшегося...

Но они же подхлестнули меня, заставив действовать.

Просмотрев тетрадь, я понял, что эта схема не подходит мне. Она давала полное представление о расположении ходов и труб, но была составлена без учета масштаба, а именно точное изображение было крайне необходимо мне, чтобы подтвердить одно свое предположение.
Мне понадобился ровно год, чтобы создать точную карту снежинских подземных коммуникаций. Там было все - и схемы водопроводных сооружений, включая системы водоснабжения, водоотведения и канализации, и схемы сооружений теплоснабжения, и схемы электросетей и линий связи, и схемы газопроводов, и схемы подвальных помещений, и схемы не афишируемых и мало кому известных подземных сооружений, и еще многое-многое другое... Как я доставал эти схемы - умолчу. И не потому, что действия мои шли, как говорят, вразрез с существующим законодательством. И не потому, что практически все они имели гриф секретности (большинство - "для служебного пользования"). А потому, что люди, которые вольно, а чаще всего невольно обеспечивали мне доступ к этой информации, по-прежнему сидят на своих рабочих местах. Пусть сидят и дальше.

Не надо думать, что я создавал свою карту только за счет полученных схем (кстати говоря, большая их часть мне так и не понадобилась). Весь этот год (с лета девяносто седьмого по май девяносто восьмого) я практически не вылезал из-под земли, благо времени было достаточно. На работе, сами знаете, какой бардак, если даже захочешь что-то сделать, так не дадут другие, те, с кем ты по цепочке связан и у которых свои проблемы. Поэтому большинство уже давно поняло: чтобы не нервничать, надо спокойно сидеть и ждать денег - единственный способ существования в нашем секретном "ящике". Ну, а начальнику, в принципе, до лампочки, где ты сидишь, на работе или еще где. Может, у других и не так, а я с моим всегда договаривался...

Короче, к началу лета карта была готова, и мне пришлось засесть за ее основательное изучение. Пришлось сравнивать прохождение коммуникаций на разных уровнях и анализировать их взаимосвязь с расположенными на поверхности сооружениями. Можно долго рассказывать обо всем, что я сделал: как проводил статистические расчеты, определяя дисперсию и среднее отклонение ряда выбранных параметров, как создавал топологические модели интересующих меня участков, как изучал внезапно понадобившуюся технологию прокладки труб закрытым способом, как перелопачивал горы всевозможной технической документации, включая самые экзотические стандарты, нормы, правила, инструкции... Мысленно я даже присвоил себе звание кандидата технических наук, к чему вот уже десять лет безнадежно стремился, работая в РФЯЦ-ВНИИТФ...

Основным результатом моих исследований было следующее. Я обнаружил шесть мест, в которых коммуникации располагались, скажем так, с некоторым однотипным нарушением ряда существующих нормативов. Я не имею здесь в виду брак в работе - господи, да ни одна знакомая мне подземная магистраль не проложена без брака (ответственные лица просто ужаснулись бы, воочию увидев их состояние)! Нет, здесь речь идет о другом.

В указанных местах коммуникации, вопреки правилам их прокладки, вопреки обычной логике описывают огромную дугу радиусом не менее десяти метров (при отсутствии какого-либо видимого препятствия), после чего аккуратно выдерживают прежнее направление. И - что, пожалуй, является самым главным - центр этой дуги во всех шести случаях находятся за торцевой стеной тех самых тупиковых коридоров, заинтересовавших меня еще двадцать лет назад!..

У вас ничего не вздрогнуло внутри? Не побежали мурашки по спине? Нет? Тогда вы не поймете меня, не поймете, почему, впервые осознав это, я хохотал как ненормальный, надрывался от хохота, давился от смеха, реготал - и все никак, никак не мог остановиться, пока не понял, что просто не могу остановиться, что это истерика, и вот тогда только я окончательно успокоился. А ведь я слыву человеком более или менее сдержанным. Вернее, слыл когда-то...

Мне нет смысла скрывать эти места, если уж я решил рассказать вам все. Перечислю наземные ориентиры, примерно соответствующие им. Первый - "Универмаг". Второй - комплекс "Юбилейный". Третий - тот самый "вонючий" одиннадцатый дом по улице Победы (кто не знает, это длинный дом напротив и наискосок от остановки). Четвертый ориентир - это горушка у "Синары" или, если понятнее, автостоянка у двадцать пятого дома. Пятый - сто двадцать первая школа. И, наконец, шестой - новый (хотя - какой уж там новый) хирургический корпус.
Разумеется, вы сейчас мысленно пытаетесь и никак не можете понять, что же общего между указанными пунктами. Два магазина, жилой дом, автостоянка, школа, больница - что их связывает? Можно обратиться ко времени их строительства, но это тоже вряд ли поможет. "Юбилейный" и одиннадцатый дом были сданы во второй половине шестидесятых годов, "Универмаг" и сто двадцать первая школа - в середине семидесятых, хирургический корпус - в начале восьмидесятых. Все совершенно различное. Может быть, и нет у них ничего общего кроме ничего не значащей "неправильности" подземных коммуникаций и наличия каких-то тупиковых коридоров?

Есть. Вот карта города. Следите за мной. Для начала я соединяю линиями указанные мною пункты. Что получилось? То, что и должно. Шестиугольник. Не совсем такой красивый шестиугольник. А теперь поглядите внимательно. Не кажется ли вам, что существует еще одна элементарная, отличная от нарисованной геометрическая фигура, которую можно провести через эти точки? Ну, немножко воображения...
Совершенно верно. Правильный эллипс.

И поэтому, если у вас есть хоть капелька соображения, я уже не говорю о воображении, то вы, наверное, не удивитесь и не будете утверждать, что мои действия были абсолютно бессмысленными, когда третьего июля, в пятницу, хотя нет, постойте, это была уже суббота четвертого, дождавшись пока разойдется из "Юбилейного" пьяный люд (и непременно сопутствующий ему наряд милиции), я приоткрыл крышку одного из двух колодцев, расположенных на левом откосе комплекса, сбросил вниз заранее приготовленную и спрятанную в траве кирку, а затем быстро проник внутрь, задвинув за собой тяжелую крышку.

[Скрёб-поскрёб]

Путь в бездну

Добраться до металлической двери, скрывающей уже до боли знакомый тупиковый коридор, открыть ее и войти внутрь было делом от силы четырех минут.

Наличие кирки ясно говорило о цели моего путешествия. Я уже давно понял, что стенка, противоположная входу, таит за собой пустоту, как, впрочем, и аналогичные стенки пяти других коридоров. Если что и определило выбор именно этого коридора, то это лишь близость "Юбилейного" к моему дому.

Первый удар кирки показался мне просто оглушительным, и я отошел назад, чтобы поплотнее прикрыть дверь, по мере возможности пытаясь подстраховаться от всяких случайностей. Затем вернулся к бетонной стене и вновь взмахнул тяжелым инструментом.

Бетон поддавался неохотно. На пол сыпались мелкие осколки и цементная пыль, а на стене оставались лишь жалкие царапины. Стоящий на вещмешке фонарь освещал небольшой участок стены, на котором плясала в фантастическом танце моя изломанная тень. Потом дело пошло веселее. Я приноровился, и мне то и дело приходилось отступать в сторону, оберегая ноги от падения особо крупных кусков. По моему лицу бежал пот, но я продолжал свою работу с размеренностью часового механизма.

Внезапно я почувствовал что-то вроде сквозняка. Обернувшись, я убедился, что дверь по-прежнему прикрыта, и в тот же момент понял в чем дело. Подойдя к стене, я увидел, что в самом центре созданного мной кратера появилось маленькое отверстие. Я жадно прильнул к нему, но увидел лишь темноту. Фонарь тоже не помог: невозможно было смотреть и светить одновременно. Схватив кирку и чувствуя, как близка моя цель, я стал с неистовством наносить удар за ударом. Отверстие стало величиной с яйцо, потом с кулак, с голову, потом...

Потом огромный кусок стены словно исчез, вывалившись куда-то во внешнюю темноту, и я, едва не отправившись вслед за ним, от неожиданности выпустил из рук канувшую в бездну кирку...

Через мгновение снизу донесся оглушительный, многократно усиленный эхом удар...

Когда все стихло, я еще минут пять сидел не двигаясь, забившись в угол у входной двери. Мне казалось, что весь город услышал этот ужасный грохот. Мне представлялось, что сюда уже спускается отряд ОМОНа с приказом захватить меня живым или мертвым (лучше - мертвым, мелькнуло у меня в голове из какого-то боевика). Во всяком случае, я долго не мог поверить, что случившееся не коснулось ни одного человека кроме меня.

Совершенно случайно я вспомнил, что в вещмешке у меня, в бутылочке из-под детского питания есть граммов сто пятьдесят медицинского спирта (готовился я серьезно). Мне показалось, что сейчас самое время его использовать. Достав бутылочку и заполнив ее по самое горлышко водой из фляжки, я разом опрокинул в себя получившуюся "неменделеевскую" смесь.

И вы знаете, полегчало. Правда уже через минуту я принялся разговаривать вслух с самим собой, но это меня не особенно озаботило. Прекратилась предательская дрожь, и во мне снова проснулся инстинкт исследователя.

Подобравшись вплотную к образовавшемуся пролому, я осторожно посветил в темноту. Напротив, метрах в десяти, на стене возникло подрагивающее световое пятно. Поведя фонариком туда-сюда, я выхватил из темноты еще одну, боковую стену, находящуюся правее от меня, а также низкий потолок, который, судя по всему, представлял единое целое с потолком моего коридора. Посветить вниз мне не сразу хватило решимости, потому что для этого надо было просунуть голову и плечи в проделанное мною отверстие, но как раз на это подвигнуться было совершенно невозможно, поскольку я почти зримо видел, как от моего неловкого движения из стены с неторопливой неизбежностью вываливается еще один кусок, в обнимку с которым я и лечу в неизведанные глубины Земли...

До пола оказалось метров семь. Та часть зала, которая была видна мне, оказалась совершенно пустой (если не принимать во внимание разлетевшихся по полу кусков бетона и моей, лежащей чуть в стороне кирки). Для того, чтобы разглядеть, что находится левее меня, я попытался высунуться чуть дальше и тут же издал изумленное восклицание. На такую удачу я даже не рассчитывал: в каком-то метре от нижнего края отверстия прямо подо мной в стену были вделаны уходящие вниз металлические скобы.

Я хорошо помню чувство умиления, охватившее меня (возможно, оно объясняется принятым внутрь алкоголем, но это дела не меняет). Если бы я был верующим, то, наверное, принес бы благодарственную молитву Господу, а так я просто стал напевать во весь голос "Yellow Submarine", радуясь, как далеко разносится мой голос по подземелью. Возможно, эйфория моя не была бы тогда столь полной и сильной, если бы мне пришел в голову простой вопрос, который я задал себе гораздо позже: а для кого, собственно, предназначена лестница, ведущая в никуда?..

Внезапно я успокоился. Движения мои стали собранными и уверенными. Привязав к захваченной стропе вещмешок, я спустил его вниз, за ним последовал включенный фонарь, привязанный ко второму концу стропы, после чего я сбросил вниз и саму стропу. Штормовка тоже оказалась на полу зала, когда, после неудачной попытки, я понял, что в ней мне просто не протиснуться в отверстие. И, наконец, под звучащие в моей душе фанфары, внизу очутился и я.

- Приехали, - сказал я вслух.

Свет фонаря бил в торцевую, уже знакомую мне стенку, поэтому, торопливо нагнувшись, я подхватил его и повернул в противоположную сторону.

Луч выхватил из темноты... пустоту.

Я чуть не выронил фонарь из рук, настолько это было неожиданно и, не побоюсь сказать, страшно. В первый миг мне показалось, что передо мной разверзлась гигантская пропасть, на самом краю которой я стою, беспомощный и беззащитный. Но это лишь в первый миг. Фонарь дрогнул в моих руках, и луч света скользнул по закругляющейся стенке.

Тоннель.

Гигантский, метров десяти в диаметре тоннель, уходящий под углом градусов в тридцать куда-то вниз, в темноту.

Когда я немного пришел в себя, я внимательно рассмотрел то, что мог позволить мой, не очень мощный источник света. Да, внушительное сооружение. Бетонные стены с грубой поверхностью. Металлические укрепляющие кольца. И... обычная лесенка, ступенька за ступенькой спускающаяся вниз, туда, где луч моего фонаря оказывался бессильным.

Раздумывал я недолго. Надев штормовку, я смотал и спрятал стропу, а затем, закинув на плечи лямки вещмешка и повесив на грудь фонарь, стал осторожно спускаться вниз.

Ступеньки были широкими и удобными. По ним можно было идти, даже не глядя под ноги, но я не хотел свалиться в какую-нибудь внезапно открывшуюся яму, поэтому спускался неторопливо, придерживая фонарь так, чтобы видеть лестницу впереди. Временами я переводил луч прямо перед собой, но по-прежнему видел лишь свод тоннеля, охваченный металлическими кольцами.

Миновав сотую ступеньку, я начал прикидывать, на сколько метров я спустился, и вышло, что не меньше чем на пятнадцать. На сто тридцатой ступеньке мне показалось, что я вижу край свода тоннеля, а еще через десять ступенек я убедился, что так оно и есть, и впереди открывается зев еще недоступной моему взгляду темноты. На двухсотой ступеньке спуск кончился, и луч моего фонарика нерешительно поднялся от пола.
Я стоял... на станции метро.

[Скрёб-поскрёб]

Станция "Курчатовская"

Да, я находился на станции метро.

Вы не поймете моего состояния. Вы были готовы к восприятию того, что я вам сейчас сказал, с самого начала моего повествования. Поэтому сейчас вы облегчено говорите про себя: "Ну, наконец-то. Наконец-то он дошел до этого места." И вам при этом совершенно не доступны мои тогдашние мысли и чувства.

Возможно, я просто не умею рассказывать, эффектно подводя историю к самому главному, если вы ничуть не удивились тому, что я увидел. Если вы сидите сейчас с постными, вежливо-спокойными лицами. Конечно, может быть, вы просто не верите мне, и тогда это другое дело. Но если хоть один из вас не считает мои слова вымыслом, попытайтесь понять мое потрясение - Тайна оказалась совсем не такой, какой я ее представлял!

Скажу честно, я был готов ко всему. Я готов был обнаружить здесь и тайный лабиринт древних эпох, и гигантское бомбоубежище, и мощный ускоритель заряженных частиц, и продовольственные склады, и подземные заводы, и шахты баллистических ракет, и даже, допускаю, мрачные стратегические транспортные артерии... Но обнаружить некий подземный дворец - нет, это было выше моего понимания, это шло вразрез со всеми моими догадками и предположениями!..

Еле передвигая деревянные ноги, я прошел вперед по толстому слою пыли, покрывающему мраморный пол. Мне было нехорошо. Оформление станции являло собой разительный контраст с грубой отделкой тоннеля, по которому я только что спускался. Луч света выхватывал из темноты то тонкие металлические колонны, облицованные рифленой нержавеющей сталью со вставками из малиново-розового родонита, то панно из смальты, украшающее плафоны, встроенные в свод зала, то высокую статую, стоящую в нише противоположного конца станции... Мне совершенно не хватает подходящих слов, чтобы описать это, но - просто представьте какую-нибудь из станций московского метрополитена, и вам все станет ясно.

Разумеется, здесь не было яркости, блеска и чистоты, привычных взгляду пассажира столичного метро. Темноту рассеивал лишь луч моего фонаря, а вокруг, как я уже сказал, все было покрыто слоем пыли. Но слоем ровным, нетронутым, поэтому впечатления грязи или какой бы то ни было неустроенности не было. Станцию словно прикрыли легчайшей газовой накидкой, как бы пытаясь чуть-чуть приглушить ее непереносимое великолепие.

Схожесть с московским метро заключалась, в основном, в уровне эстетического воплощения. В степени архитектурного и художественного совершенства. А отличие... Чисто технически можно назвать два коренных отличия открывшейся мне станции от станций столичного - да и любого другого метрополитена. Во-первых она была почти в два раза короче обычной, метров сорок-пятьдесят, не больше. А во-вторых, она была односторонней - то есть существовал всего один транспортный тоннель, колея которого проходила справа от платформы (по отношению к тоннелю, по которому я спустился). Диаметр тоннеля показался мне значительно большим, чем поперечник обычных, знакомых мне тоннелей метро.

Я прошел по платформе и подошел ближе к отливающей медью трехметровой фигуре в нише напротив. Сомнений нет! Игорь Васильевич Курчатов! Но это был не тот суровый и неприступный Курчатов, возвышающийся ныне на Двадцатой площадке. Здесь он был изображен задорно смеющимся, с чуть задранной вперед знаменитой бородой. В руках он держал модель атома с прикрепленными на проволочных эллипсах шариками электронов. От всей фигуры его веяло таким здоровьем, радостью и оптимизмом, что я невольно улыбнулся, хотя в тот момент мне было совсем не весело.

"Свой долг перед страной советские атомники выполнили!" И.В.Курчатов", - прочитал я на облицованном гранитом постаменте.

И от этих слов, от этого вышедшего из употребления слова "атомник" я неожиданно вздрогнул, по спине моей побежали мурашки, а в горле возник несглатываемый комок. Я словно почувствовал на себе дыхание истории. Я словно вернулся в эпоху всеобщей радости и пламенного энтузиазма, в эпоху, когда мои земляки еще понимали, во имя чего они трудятся и живут, - и гордились этим! - в эпоху вечной молодости и счастливого будущего... На миг мне показалось нереальным, что где-то наверху сейчас проклинают Президента, мечтают получить хоть какие-то деньги, не могут прокормить детей и, самое главное, не видят впереди ничего кроме неотвратимо надвигающейся старости и следующей за ней ее страшной спутницы...

Гигантское мозаичное панно, украшающее противоположную от путей стену станции, надолго приковало мое внимание. Я бы назвал его "Историей атома", а может быть, оно и впрямь так называлось. Там, в окружении катодных ламп, атомных реакторов, синхрофазотронов, вспыхивающих сверхновых, колб, реторт, всевозможных физических уравнений с неизменным "E=MC2" в центре - были изображены Ломоносов и Беккерель, супруги Кюри и Резерфорд, Эйнштейн и Ферми, Курчатов и Ландау (кстати именно благодаря Льву Давидовичу я позже заключил, что станция оформлялась не раньше шестьдесят восьмого года)...

Рассматривая узор на мраморных плитах пола, я не сразу понял, что замысловатая вязь представляет собой ни что иное, как стилизованное изображение атома. Оригинальность этого изображения заключалась в том, что каждый элемент раскинувшейся на полу картины обладал своего рода "самоподобием", и ядерно-планетарная структура повторялась внутри электронов, протонов и нейтронов, а внутри их соответствующих элементов вновь можно было разглядеть центральное ядро и огибающие его орбиты. На мой взгляд это была великолепная иллюстрация мысли о бесконечности уровней материи и их инвариантности по отношению к масштабу. И вообще мне подумалось, что эскиз узора создавал математик.

Свод зала украшали два плафона, чередуясь с тремя гигантскими бронзовыми светильниками. На одном из плафонов я разглядел что-то вроде бороздящего просторы Вселенной космического корабля, а на другом - панораму красивого города с высокими зданиями и прозрачными, повисшими в воздухе летательными аппаратами, - может быть, так автор представлял себе Снежинск будущего...

Да, о воздухе. Воздух был затхл. Не то, чтобы он обладал каким-то запахом или им было тяжело дышать, но ощущение было как в давно не проветриваемой комнате. Может быть, правда, это только казалось при неосознанном сравнении с бодрящей атмосферой большинства метрополитенов страны. Не знаю, во всяком случае, было ясно, что даже если где-то существуют вентиляционные шахты, то вытяжные установки давно не работают. Температура воздуха, по моему впечатлению, не превышала десяти-двенадцати градусов. Было относительно сухо.

Я спрыгнул с платформы и немного прошел вглубь тоннеля. Привычного потока воздуха не было. И ветер от приближающегося состава не ерошил непослушные волосы... По стенам тянулись толстые, покрытые пылью жгуты кабелей. Такой же пылью были покрыты рельсы, шпалы и бетонное основание. Я попинал ногой контактный рельс, смонтированный на кронштейнах сбоку и чуть выше ходовых рельсов, но и без того было ясно, что никаким электричеством здесь не пахнет...

Внезапно я почувствовал, как устал. Я понял, что держусь из последних сил и только спирт не дает мне рехнуться от всего увиденного. Но действие алкоголя уже начало проходить, появился озноб, чувство нервозности, которое, я чувствовал, вот-вот могло перейти в истерику или приступ страха. Я понял, что на первый раз достаточно. Пора возвращаться.

Пока я поднимался вверх по двумстам ступенькам, донельзя вымотанный и опустошенный, я понял, для чего предназначен этот наклонный тоннель. Здесь должны были быть смонтированы эскалаторы для подъема и спуска пассажиров, всякие приводы, звездочки и натяжные устройства. Должны? - спросил я себя. Ну так где же они? Однако этот вопрос был уже не по силам моему измученному впечатлениями мозгу.
С трудом поднявшись по скобам к пробитому два часа назад отверстию, к окну, за которым начинался привычный мир, за которым мерно посапывал в самом сладком предутреннем сне мой родной Снежинск, я забросил туда мешок, штормовку и уже было совсем приготовился протиснуться туда самому, как вдруг...

Не знаю, что это было. Возможно, мне просто почудился этот то ли скрип, то ли визг, раздавшийся где-то далеко внизу. Но тогда я замер на месте, повиснув на высоте третьего этажа, и, неестественно вывернув шею, все смотрел и смотрел в темноту уходящего вниз тоннеля, настороженно прислушиваясь и чувствуя, как у меня леденеют внутренности. Потом, словно очнувшись от гипноза, я одним движением вбросил свое тело в отверстие, вдребезги разбив при этом фонаря.

- Станция "Курчатовская"... - нервно пробормотал я, поднимаясь в кромешной темноте с пола и пытаясь хотя бы звуками голоса подавить охвативший меня страх. - Выход к магазину "Юбилейный" и школе номер сто двадцать шесть... Осторожно, двери закрываются...

[Скрёб-поскрёб]

Метрополитен имени Ломинского

После этого я заболел.

Высокая температура и бред. Мой мозг отказывался свести концы с концами. Я блуждал в темных переходах, и электрические кабели превращались в жалящих меня змей. Стены смыкались и с хрустом раздавливали мое тело. Постоянно хотелось пить. Постоянно не хватало воздуха. Время ночей растягивалось до бесконечности, а дни пролетали так быстро, что один раз я всерьез подумал, что Земля прекратила свое вращение, и в Штатах теперь вечный день. В вязком болоте моих кошмаров я множество раз пытался провести эллипс через шесть точек и не мог, никак не мог - и это, пожалуй, было самое страшное.

Первом ощущением, после которого я понял, что выздоравливаю, был свежий влажный поток воздуха от раскрытого настежь окна. Дождь в начале августа. После этого дело пошло на поправку.

Вы думаете, я еще долго набирался сил после моей болезни, не решаясь снова спуститься вниз? Черта лысого! Я спустился туда через два дня, после того, как впервые встал с постели. Спустился, убедился, что все это действительно существует, - и вернулся. На первый раз мне было достаточно. Иногда я думаю, что болезнь моя была ниспослана мне свыше в качестве своего рода передышки, чтобы успеть свыкнуться со всеми этими подземными делами и не сойти с ума.

Я начал спускаться вниз ежедневно, точнее, еженощно - днем приходилось отсыпаться на рабочем месте. Я целиком отрешился от жизни, оборвав практически все связи с кем бы то ни было, исключая, пожалуй, только сына и дочь. Подземелье - вот была единственная реальная для меня действительность. У меня пропали всякие страхи при спуске туда (хотя, памятуя о непонятных звуках, я теперь всегда вешал на пояс огромный охотничий нож), притупилось чувство удивления. Я словно начал делать какую-то большую работу, выполняя ее тщательно, методично, шаг за шагом...

Да, я называю это место Подземельем. Иногда - без тени иронии - метрополитеном имени Ломинского: в нашем городе это был единственный человек, именем которого я не постеснялся бы что-нибудь назвать. Но чаще просто - Кольцо.

Станций действительно шесть. И каждая станция - если, конечно, не считать вездесущей пыли и отсутствия эскалаторов -словно с иголочки, словно вот-вот зазвучит оркестр и будет перерезана голубая ленточка. Знаете, я часто представляю, что станции эти освещены ярким светом, что на платформах полно народу, слышны шутки, смех, из зева тоннеля дует свежий ветер, и, словно подгоняя его, на волю с шумом вырывается нарядный экспресс... И знаете - у меня спирает в горле. Я хотел бы каждый день ездить в этом голубом поезде...
Станциям я давал свои названия, потому что, к моему удивлению, несмотря на их полную завершенность, на стенах ни одной из них не было складывающихся в имена металлических букв.

О "Курчатовской" я уже говорил. Она стала как бы моей базой. От нее я путешествовал по тоннелям от станции к станции. Проделанный лаз я слегка расширил, чтобы удобнее было влезать-вылезать, а в дверь коридора врезал замок - на случай нашествия незваных слесарей-сантехников.

За "Курчатовской", метрах в шестистах, примерно в середине улицы Победы (под землей, разумеется) расположена станция "Уральская". По-другому ее назвать просто невозможно. Представьте себе отделанные красно-коричневым гранитом колонны с изумрудно-зелеными капителями, выполненными из змеевика и амазонита. Деревья, настоящие деревья! Проходя между ними можно забыться и решить, что находишься в лесу. А мозаичное панно на стене! Дивные горы, таинственные озера, дремучие леса, веселые речушки - вот она неизбывная красота древнего и вечно юного Урала... И выполнено это панно не какой-то там смальтой, а настоящими уральскими самоцветами, в первую очередь, яшмой самых разных цветов и оттенков, хотя есть здесь и оникс, и змеевик, и офиокальцит, и порфир - словом, все богатства уральских кладовых. В торце станции находится потрясающий Каменный Цветок - впервые увидев, я почти час любовался им, не в силах оторваться от этого чудесного зрелища. Я думаю, человек, который изваял его, - мастер от Бога, под стать бажовскому Даниле... На Цветке сидит большая красно-зеленая ящерка, тоже сделанная из камня, а позади, на стене изображены персонажи уральских сказов - в совершенно необычной, нетрадиционной, но очень привлекательной манере...

Дальше по линии идет "Рабочая", та что недалеко от "Синары", под горкой. В массивных пилонах, расположенных вдоль платформы, со стороны зала сделаны неглубокие ниши, в которых на невысоких мраморных постаментах находятся выполненные методом гальванопластики (я простукивал - они полые внутри) скульптуры, изображающие представителей разных профессий. Возможно, они должны символизировать наиболее распространенные занятия жителей Снежинска. Всего их семь, они чуть выше человеческого роста. Ученый - пожилой человек в академической шапочке на голове, в руке у него микроскоп. Инженер - средних лет мужчина, считающий на логарифмической линейке. Врач - стройная женщина со стетоскопом на груди, рядом с ней - маленькая девочка, которую женщина гладит по голове. Рабочий - молодой парень, придерживающий молот у правой ноги. Учитель - снова женщина, на этот раз пожилая, в очках, в руках у нее глобус, рядом мальчик, показывающий на глобусе Снежинск (не Москву, как я сначала подумал). Воин - неулыбчивый мужчина с автоматом на плече. И замыкает галерею Колхозница - полногрудая, веселая девушка со снопом пшеницы в руках...

Все эти фигуры чем-то напоминают скульптуры на станции "Площадь Революции" в Москве. Но очевидно, что их создавал другой скульптор. Они менее искусственные (но - не менее искусные!), более человечные, более жизненные. И несмотря на кажущуюся наивной символику они не выглядят смешными. От них веет гордостью и одухотворенностью...

От "Рабочей" - как и от следующей станции, которую я называю "Снежной", - вправо отходит еще один тоннель, но об этих тоннелях я скажу чуть позже. "Снежная", расположенная под сто двадцать первой школой, поражает своей отделкой из белого мрамора и других материалов белого цвета. Самое интересное, что я не сразу понял всю прелесть этой станции. Мне помешали пыль и темнота. Но когда воображение научило меня представлять мое Подземелье так, как оно должно выглядеть в свете ярких приветливых ламп, умытое и вычищенное, радостное и спокойное - тогда и только тогда, проникнув мыслью сквозь убивающую душу серость, постиг я то нежное, еле уловимое очарование зимней сказки, веющее от каждой частички этой станции...

Под хирургическим корпусом находится станция, которую я после долгих раздумий назвал "Зоологической", хотя понимаю, что название это ей не вполне подходит, здесь нужно что-то менее официальное, что-то более нежное, интимное... В самом центре станции воздвигнуто нечто вроде огромного дерева или, возможно, увитого ползучими растениями утеса, на который взгромоздились самые разнообразных представителей животного мира наших лесов. На нижних уступах с разных сторон расположились лось, медведь, волк и кабан, чуть выше устроились рысь, косуля, заяц, токующий глухарь, над ними - всякая мелюзга вроде куниц, белок, ворон и дятлов, а самую вершину венчает распахнувший громадные крылья коршун. Все это выполнено из черного чугуна, и даже неспециалист легко может распознать знаменитое каслинское литье... Выполненные из серо-голубого мрамора колонны станции слегка расширяются к капителям, похожим на небывалые фантастические растения. По-моему, светильники станции скрыты именно там, за капителями, и я представляю, какой мягкий, ласкающий свет должен заливать этот зал, словно солнцем озаряя центральную композицию... На стене - снова мозаика. Изображение напоминает гигантский орнамент, на котором десятки, если не сотни животных как бы перетекают в друг друга, не позволяя разобрать, где начинается одно легко-стремительное тело и заканчивается другое... Мне кажется, детишки были бы без ума от этой станции, часами простаивая на ней и тараща изумленные глазенки на чье-то безвестное мастерство...

И, наконец, последняя станция - это "Площадь Ленина". Я уверен, что так она и должна была называться. Здесь на барельефах под потолком и маленький Володя Ульянов, и "мы пойдем другим путем", и шалаш в Разливе, и выступление с броневика, и "мир - народам!" и что-то еще, выполненное с известных картин. Бронзовый Ленин в торцевой нише протягивает вперед руку, а на стене за его спиной стреляет "Аврора", и группы матросов и рабочих бегут куда-то вдаль с винтовками наперевес...

Ладно, я увлекся. Вам, конечно, ничуть не интересно знать, как оформлены эти станции, потому что на языке у вас вертится и сушит вам глотку вполне понятный вопрос. Хорошо, я сейчас перейду к нему - но вот что я все равно хочу сказать вам. Человек, который задумал именно такое исполнение снежинского метрополитена, - гений!.. Гений, потому что он выразил самую суть города, воплотив въяви его бессмертную душу... Подумайте сами! Прекрасные люди в окружении прекрасной действительности, которая помогает им творить и вдохновляет их на новые подвиги!.. Энергичные "Курчатовская", "Рабочая" и "Площадь Ленина" воплощают в себе пафос труда, творчества и революционного прорыва в будущее, а мягкие и искренние "Уральская", "Снежная" и "Зоологическая" словно поддерживают их, неся людям так необходимые им гармонию, нежность и чистоту...

Я бы хотел жить в таком мире.

[Скрёб-поскрёб]

Сомнения и вопросы

Да, я понимаю ваше нетерпение. Обходя пещеры тоннелей и любуясь дворцами станций, я как и вы сейчас мучился одним и тем же вопросом.

Почему именно метро?

И этот вопрос моментально распадался на десятки мелких вопросов. Когда оно был построено? Кто его строил? Для чего было предназначено? Почему горожане ничего не знают о нем? Почему оно не было введено в строй? Почему не были проложены эскалаторы? Почему? Почему? Почему?..

Шаг за шагом я получал ответы на часть из этих вопросов, но так и не мог ответить на главный.

Первое, что стало очевидным с самого начала, это то, что строительство метрополитена по непонятным причинам было окутано такой завесой секретности, какая, пожалуй, не снилась в розовых снах ни одному работнику ни одной когда-либо существовавших на Земле режимных служб. Степень этой секретности можно оценить хотя бы по тому, что в городе, где на каждом шагу можно услышать те или иные атомные секреты (и это при наличии якобы надежнейшей системы их охраны), подавляющее большинство населения ни разу (чего было бы более чем достаточно для распространения слухов) не слышало об этом строительстве!..

После долгих размышлений я решил, что метрополитен строился примерно пятнадцать лет - с середины шестидесятых до конца семидесятых годов. Нижнюю границу я определил исходя из рассказа дяди Коли - разумеется, именно туда канул в шестьдесят шестом году эшелон с оборудованием, так нигде во ВНИИП и не всплывшим. И, судя по дядиным словам, не один эшелон. Вероятно, для сохранения секретности подобные дела поручали разным людям, и далеко не все из них обладали присущей дяде степенью компетентности и проницательности. Сдал, расписался - и конец!.. Верхняя граница была выведена мною из тех соображений, что, лазая под землей подростком, я отчетливо слышал доносящийся снизу шум, и теперь, восстанавливая в памяти характер этого шума, был абсолютно убежден, что он принадлежал подземным электропоездам. Значит в то время работы велись полным ходом, а метро готовилось к введению в эксплуатацию. То, что конец работ приходится именно на семидесятые годы, я решил также, изучая некоторые особенности живописных и архитектурных элементов станций: этот стиль был характерен только для семидесятых годов, и поскольку оформление станций производится на завершающем этапе, то именно тогда что-то помешало их открытию.

Насчет строителей я окончательного решения не принял. Я не хочу показаться смешным, строя какие-либо предположения, но в Снежинске не может не быть людей, причастных к этому строительству. Не может - и все тут. Возможно, некоторые из них (немногие, иначе информация так или иначе бы расползлась) были целиком в курсе строительства; они и по сей день прекрасно представляют все то, о чем я сейчас рассказываю (и эти люди умеют хранить секреты!). Другие работали там, скорее всего даже не понимая, где это место находится (для них создали подходящую легенду, взяли подписку, к месту работы везли кругами в закрытой машине - и так далее). Но основную массу, я уверен, составляли военные строители не "нашего" стройбата, а возможно, и заключенные, привозимые туда на своего рода "вахты". Может быть, они и жили там, хотя никаких свидетельств этому я не обнаружил.

Меня спросят: как же так? Строительство метро всегда начинается с закладки шахты, из которой вынимают десятки тысяч кубометров грунта. Где такие шахты в Снежинске? Где вывозимый грунт, который должны были видеть все горожане?

Я тоже долго не мог ответить на эти вопросы. К вынимаемому грунту я еще вернусь, а вот насчет шахт скажу вам определенно. В городе были заложены две шахты, о которых горожане не знали по одной простой причине: обе они находились на территории обычных, ничем не примечательных строительных площадок.

Где именно?..

В принципе, хорошенько поразмыслив, вы бы сами смогли ответить на этот вопрос. Маленькая подсказка. Вспомните, пожалуйста, примеры, пожалуй, уникальных для "семидесятки" долгостроев, длящихся чуть ли не по десятилетию. Напрягайте, напрягайте мозги - историю родного города надо знать во всех ее проявлениях... Вспомнили? Верно. Один из них - это многолетнее возведение нового хирургического корпуса (кстати, на его строящемся фасаде так долго висел лозунг "Слава первостроителям города!" - что, в конце концов, начало казаться, что заложили его именно первостроители). Ну, а второй долгострой? А? Тоже правильно. Только сооружение не одного "Универмага", а всего комплекса зданий на площади Ленина - и "Универмага", и "Дома связи", и "Снежинки". Задумались? О чем, по-вашему, говорит затягивание на долгие годы строительства в городе с прекрасным финансированием? И не кажется ли вам, что указанные объекты совпадают с чем-то еще? С какими-то точками, о которых я уже рассказал вам...

Не буду вас утомлять. Ответ прост. Основная шахта находится сейчас под хирургическим корпусом. Причем скажу больше: эта шахта прокладывалась по месту какой-то более древней выработки. Я нашел множество горизонтальных штреков, на исследование которых у меня пока не было времени, потому что, пройдя только по одному из них, я убедился, что он тянется более чем на триста метров, а их там десятки. Так вот, выскажу предположение (на самом же деле, это мое твердое убеждение), что первые строители метро спускались вниз именно по этим старым выработкам, ну а потом, естественно, шахта была расширена..

Но вот в чем дело: шахта достаточно широка, чтобы принимать значительное число рабочих, но совершенно непригодна для подачи на поверхность большого объема грунта. То есть клеть человек на двадцать там есть и до сих пор, но она абсолютно не приспособлена для транспортировки породы. Нет там также никаких наклонных выработок со скипами, вагонетками или конвейерами. Нет - и все. Что? Тоннели для эскалаторов? Те наклонные эскалаторные тоннели, о которых я говорил, с поверхностью земли не сообщаются и никогда не сообщались...

Все сказанное относится и ко второй, несколько меньшего диаметра шахте под "Универмагом". Разумеется, никаких входов из подвалов в эти шахты сейчас не существует по той простой причине, что горловины шахт перекрыты плитами и залиты бетоном фундамента, на котором возвышаются эти два, столь привычные глазу горожан здания...

Но вот вам еще загадка: на четырех оставшихся станциях никаких шахт нет. Как попадали туда люди? Ответ один - только по постепенно прокладываемому тоннелю. С точки зрения подвоза на рабочее место это, возможно, и неплохо: сел на дрезину - и поехал. А вот с точки зрения доставки туда проходческих комбайнов и обратной транспортировки того же грунта - это еще надо подумать. Но факт остается фактом: метрополитен строился практически изнутри. Даже, казалось бы, такие объекты как вентиляционные шахты, которые вполне доступно и целесообразно делать с поверхности земли (есть где развернуться технике), тем не менее, по многим признакам, также прокладывались снизу. Кстати, о вентиляционных шахтах. Наземные их части до сих пор существуют (я пробирался по ним до самого верха), и в пяти случаях из шести они находятся внутри строений местных трансформаторных подстанций. Вентиляционные киоски окружены распределительными щитами, намертво к ним приваренных. Однако решетки киосков не заделаны, что, видимо, позволяет даже при неработающих вентиляторах проникать свежему воздуху внутрь метрополитена.

Частично становится понятным, почему так и не были смонтированы эскалаторы. Начало монтажа эскалаторов знаменовало бы выход строительства на поверхность, то есть практически рассекречивание его. Несомненно, рано или поздно так и должно было случиться - это не могло не входить в планы его создателей (хотя иногда у меня появляется безумная мысль, которую я стараюсь прогнать подальше, но она снова и снова возвращается в мою голову: а вдруг снежинское метро с самого начала строилось как некая "вещь в себе" - просто так, из любви к искусству?), однако рассекречивания не произошло. По непонятным причинам перед самым завершением был отдан приказ на срочное свертывание строительства.

Срочное или аварийное? Последнее больше напоминало истину. Никакой срочностью не объяснишь тот факт, что все оборудование, наверное, на миллионы тех, старых рублей было оставлено внизу.

Оставлено или брошено?

Когда я впервые столкнулся с этой мыслью, мне сделалось нехорошо. Помню, как я несся по темному тоннелю от "Площади Ленина" к своей "Курчатовской", спотыкаясь, падая, поднимаясь и все проклиная и проклиная себя за слабоумие. Мозг услужливо подсказал ответ, который едва не стоил мне тогда психического срыва.

Радиация! Как же я сразу не понял! Радиоактивное заражение тоннелей. А я брожу по ним, глазея по сторонам с любопытством кретина, не ведая, что меня подстерегает...

Я уже считал себя покойником. Не жильцом. Однако дома я взял себя в руки и прежде чем бежать сдавать кровь на анализ (как решил по пути) позвонил школьному приятелю, который работает на Двадцатой. Звонок в три часа ночи (о времени суток я сообразил немного позже) всполошил его, но уже назавтра я спускался вниз с дозиметром в руке и не успокоился пока не прошел по всему Кольцу.

Радиации не было.

А вопросы остались.

И вот еще какая проблема волновала меня. Я покажу на карте. Глядите. Нарисованный эллипс захватывает шестой, девятый и двенадцатый микрорайоны Снежинска, то есть территорию, ограниченную улицами Свердлова, Васильева, Победы, Щелкина, и Новой. Ладно, оставим пока в покое Новый город, возведение которого во времена разработки проекта, возможно, еще не планировалось, но, простите меня, почему же без метро оказалась самая старая часть города - к востоку от Свердлова?.. Но это тоже не главное. Даже ребенок скажет вам, что метро (как, впрочем, и другие виды общественного транспорта) создается, в основном, для организации пассажиропотоков от жилых районов до места, связанного с производственной деятельностью основной части населения! Короче, от дома - до работы!

[Скрёб-поскрёб]

Так почему же эллипс снежинского метро не захватывает хотя бы Девятую площадку? Использовать метрополитен для городских перевозок - это даже не смешно: дольше будет спускаться под землю.

Однако тоннель в сторону Девятой есть. Я уже упоминал об ответвлении от "Рабочей". Однако этот тоннель рождает больше вопросов, чем помогает что-либо объяснить. Во-первых, он уже тоннелей основного кольца, хотя путевая колея у него та же. Во-вторых он вовсе не достигает Девятой, а где-то в районе городского кладбища или даже, возможно, ближе к городу разветвляется на три тупиковых тоннеля, в которых организовано депо. К делу это не относится, но, скажу: там находится девять трехвагонных составов, по-моему, в весьма приличном состоянии... Да! От "Снежной" идет тоннель такого же диаметра и примерно в ту же сторону, однако и он обрывается метрах в двухстах от станции. В тупике установлен проходческий щит. Рельсы не уложены. Все.

И хотя тоннели эти (Сортировочный и Тупиковый, как я назвал их) не были ничем особым примечательны, я нередко сворачивал в них с Кольцевой линии. Не знаю почему, но их странное отличие от других тоннелей заставляло думать, что разгадка кроется именно в них. Там же я бродил и седьмого ноября, пытаясь найти ответы на проклятые вопросы, когда случилось то, о чем я до сих пор не могу вспоминать без содрогания.

Я шел от депо по Сортировочному, и до стрелки мне оставалось около двухсот метров, когда почувствовал, что в правый кроссовок попал камешек. Поставив фонарь на землю, я нагнулся, чтобы расшнуровать обувь, и в этот момент увидел это.

На пыльных шпалах ясно отпечатались огромные следы с ужасными кривыми когтями.

[Скрёб-поскрёб]

Зверь

Что там Робинзон Крузо! У него в руках было ружье, за поясом топор и нашел он все-таки человеческие следы!..

Я застыл на корточках, сжавшись буквально в комок и ожидая, что неведомый зверь вот-вот окажется у меня на спине, терзая и раздирая когтями мое тело. Страх буквально клокотал во мне, смешиваясь с острым чувством безнадежности: до единственного выхода наружу было километра два тоннелей, где, сами понимаете, возможности спрятаться или свернуть не существовало.

Я проклинал себя за беспечность. Не знаю почему, но за эти четыре месяца я совершенно исключил для себя возможность какой-либо опасности в Подземелье. Те странные звуки, которые я услышал в первый мой приход сюда, были со временем легкомысленно отнесены мною к начинающемуся тогда бреду. Раз за разом я становился все беспечнее, все чаще и чаще забывая брать охотничий нож - вот и сейчас у меня не было никакого оружия, никакой возможности защитить себя.

Я даже не пытался строить каких-то гипотез о происхождении этих следов - хотел бы я посмотреть на вас в этот момент! - и единственной мыслью, которая, помню, плясала у меня в голове, была: "Только не крысы. Пожалуйста, только не крысы!.."

Постепенно ступор, охвативший меня, прошел. Я медленно разогнулся и осторожно посветил фонарем в темноту перед собой. Потом так же осторожно посветил назад. Никого. Было абсолютно тихо. Способность соображать постепенно возвращалась ко мне. Позади меня зверя быть не могло - я шел от самого депо, где спрятаться негде. Значит он был здесь до меня - и до моего захода в Сортировочный вернулся на Кольцевую. Я снова осветил фонарем шпалы.

Так и есть! Чужие следы шли как туда, так и обратно, причем нетрудно было убедиться, что мои следы везде шли поверх них. Поверх - и как поверх! Оттиски моих кроссовок находились внутри отпечатков чудовища, видимо, бредущего по шпалам как и я. Я не следопыт, но мне удалось разглядеть еще одни, чуть меньшие отпечатки, из чего я заключил, что зверь шел на четыре лапах. Кто же это мог быть?..
Это я сейчас излагаю все так связно и красиво. Тогда же это были лишь обрывки мыслей, из которых я, скорее, подсознательно выстраивал общую картину.

Образ гигантской крысы с жирным телом, с длинным жестким хвостом, с невыразимо мерзким оскалом верхних зубов преследовал меня, но, вняв голосу разума и выбросив из головы леденящие душу образы фильмов-ужасов, я предположил, что здесь просто-напросто (!) прошел медведь. Откуда он взялся, это был второй вопрос, но, согласитесь, легче (и даже как-то спокойнее) вообразить в метро этого крупного и, пусть даже, нередко опасного хищника, чем неведомое чудовище вроде крысы-мутанта или какой-нибудь гигантской гиены...

Дорога была одна, и я медленно двинулся вперед, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Почему-то я решил первым делом добраться до станции, где, как мне казалось, не будет такой безнадежной - вперед-назад - альтернативы моему перемещению. Там можно будет сообразить, куда направился зверь, и рвануть по Кольцу в другую сторону - до спасительной "Курчатовской".

Я приблизился к месту примыкания Сортировочного к Кольцу. Своды Кольцевой были раза в полтора выше, поэтому темнота сразу словно приблизилась, распахнув свои объятия. Я посветил фонарем сначала направо, потом налево - и ахнул!

Следы были везде!

Повторяю: я не следопыт. Возможно, зверь гулял здесь еще неделю назад, а я просто не обращал внимания на отпечатки в пыли. Но сейчас-то мне нужно было принять решение, в какую сторону идти, и я, словно Буриданов осел, оказался перед смертельной дилеммой.

Вообще-то я шел в депо со стороны "Рабочей", и если я никого не встретил по дороге, значит, логично предположить, что идти стоит именно туда. Однако, кто осмелится утверждать, что зверь, прогулявшись, скажем, до "Снежной" или "Зоологической", пока я был в депо, не решил навестить ту же "Курчатовскую"? И я просто-напросто побреду за ним вслед!.. Или же, возможно, он сидит (и сидел!) где-нибудь на ступеньках эскалаторных тоннелей "Рабочей" или "Уральской" (я не заходил ни на одну из этих станций), ожидая моего возвращения, чтобы познакомиться со мной поближе?

В конце концов, я все-таки двинулся к виднеющейся слева "Рабочей", в основном, руководствуясь одним соображением: отсюда ближе всего до "Курчатовской". Успокаивал я себя тем, что, возможно, следы вот-вот кончатся, завернув назад, и тогда я уже беспрепятственно пойду вперед.

Зверь прыгнул на меня с платформы.

Все произошло настолько неожиданно, что я даже не успел по-настоящему испугаться. В свете взметнувшегося вверх фонаря я увидел только продолговатую черно-белую морду с клыками под задравшейся верхней губой и светлое, почти белое шерстистое тело.

Я уверен, меня спасла только случайность. Зверь явно ориентировался на свет моего большого шахтерского фонаря, который я нес чуть впереди тела, поэтому он промахнулся (выбив тем не менее фонарь из моей руки и сбив меня с ног) и тяжело ударился об облицованную плиткой стенку станции. Вскочив и дико вскрикнув, я, ничего не соображая, бросился обратно. Упавший фонарь продолжал гореть, светя мне прямо в спину, а я продолжал бежать, сначала видя перед собой в луче света свою все удаляющуюся тень, а потом на мгновение свет померк, и я услышал за собой тяжелую и в то же время мягкую поступь моего преследователя, тень которого поглотила мою тень и тоже постепенно убегала вперед с каждым мягко-тяжелым царапающим шагом и раздающимся ему в такт вдохом-выдохом за моей спиной...

Только потом я осознал, что поступил единственно верным образом. Влетев в уходящий вправо Сортировочный, я быстро-быстро полез вверх по стенке, цепляясь за выступающие части металлической отделки тоннеля и идущие по стенкам кабели. Здесь у меня провал в памяти, однако, хорошо помню, что, упершись руками в выступающий стержень арматуры, я пытаюсь, пытаюсь и все никак не могу закинуть вторую ногу за проходящий под потолком тоннеля кабель - и в этот самый миг слышу или, вернее, всем телом чувствую сотрясающий стенку тяжелый удар, а сразу вслед за этим раздается гулкий долгий звук лопнувшего кабеля и отвратительное царапанье когтей по металлу...

Точно не знаю когда, но в какой-то момент я осознал, что зажат между сводом тоннеля и двумя идущими вдоль него кабелями. Как я ухитрился туда забраться и по сей день остается для меня неразрешимой загадкой. Зад мой висел в пустоте, лоб упирался в потолок, а ноги свешивались по разные стороны кабелей. Вещмешка на спине не было, и я полувспомнил-полупредположил, что сбросил его где-то на той стометровке, которая едва не стоила мне жизни.

Снизу раздавалось громкое и неприятное урчание. По звукам я предположил, что зверь пытается дотянуться или допрыгнуть до меня, но, похоже, без особого успеха. Это внушило мне некоторый оптимизм, поскольку устроился я достаточно надежно и падение от усталости мне, во всяком случае, не грозило.

Довольно долго я не мог заставить себя перевернуться лицом вниз. Во-первых, мне казалось, что при этом я либо сорвусь, либо лопнет кабель. Во-вторых, я думал, что своей излишней подвижностью могу привести зверя в ярость, и он, наадреналиненный, таки достанет меня. А в-третьих, меня просто пугала возможность воочию увидеть своего противника...

Переворачивался я долго. Зверь прекратил бродить по тоннелю взад и вперед и, судя по тяжелому дыханию, сел прямо подо мной, наблюдая за моими действиями. Я освободил левую ногу, медленно перенес ее вправо и, зацепившись ею за правый кабель, осторожно повернулся вправо, придерживая локтем левый кабель. Затем я подтянул к животу правую ногу и, высвободив ее из-под левой, рывком попытался зацепить за соседний кабель - и промахнулся.

Тело мое провалилось вниз, описав дугу; я чуть не сорвался и сразу же ощутил удар воздуха у самой ноги, а затем услышал шумное падение огромного животного. Но руки мои уже обрели обе опоры, и, не дожидаясь, пока зверь прыгнет во второй раз, я торопливо подтянул правую ногу к кабелю, зацепился за него и только после этого, окончательно убедившись в надежности своего положения, перевел взгляд вниз.
Это был не медведь!

Мой фонарь все еще продолжал светить издалека, и в неясном полумраке я различил громадное белесое существо с двумя черными полосами на узкой, вытянутой морде.

Гигантский барсук!

Изумление мое было столь велико, что я почувствовал, как обмякли мои мышцы, и я, на какой-то миг потеряв контроль, чуть было не свалился вниз. Чудовище было едва ли не крупнее медведя, во всяком случае, метра два в длину и не меньше метра в высоту. Оно то и дело поднимало голову и внимательно смотрело на меня крохотными, едва заметными глазками. Дважды оно подходило к стенке тоннеля и, поднимаясь на задние лапы, начинало неистово царапать по ней, цепляя и раскачивая кабели. Несколько раз оно принималось мерзко урчать (отчего у меня прямо-таки леденела кровь), заканчивая урчание злобным утробным похрюкиванием.

Судя по всему, зверь никуда уходить не собирался. Возможно, этот тоннель был его родным домом, а возможно, он, подобно многим хищникам, мог караулить добычу бесконечно. Разумеется, я помнил, что барсуки питаются лягушками, ящерицами и змеями, но, боюсь, такому барсуку этого было бы не вполне достаточно. Бросившись на меня, он четко обозначил свои пристрастия и приоритеты.

Так прошло около получаса. Барсук бродил подо мной по тоннелю, удаляясь метров на сорок-пятьдесят, но все время возвращаясь.
К тому моменту я уже мог рассуждать здраво. Да и времени у меня было сколько угодно. Оружием я не был обременен. Силой мышц тоже похвастаться не мог, хотя твердо решил, что если мне придется вступить с ним в бой, надо будет попытаться либо удушить его, либо сломать ему шею. Смешно думать, что он не попытается воспрепятствовать этому моему намерению, но тут уж как Бог даст. Во всяком случае, подумал я, возможно, стоит обернуть левую руку штормовкой, чтобы попытаться заткнуть зверю пасть. Я не Мцыри, но я твердо решил бороться за свою жизнь.

Расстегивая штормовку, я машинально сунул руку в карман, надеясь обнаружить что-нибудь, способное помочь мне, и наткнулся рукой на небольшой предмет, легко уместившийся в ладони.

Зажигалка.

[Скрёб-поскрёб]

Огонь

Соль - соленая.

Волга впадает в Каспийское море.

Все звери боятся огня.

Глупо, но именно эти прописные истины всплыли у меня в мозгу, когда я нащупал в кармане штормовки зажигалку. Представьте: полумрак тоннеля, урчащий хищник внизу, поблескивающие рельсы - и я, прижатый кабелями к потолку и рассуждающий о философских проблемах.
Не совсем о философских.

Неправда, не все звери боятся огня. Но все звери боятся боли от огня. Свет фонаря не испугал барсука, хотя, быть может, и вывел его из равновесия.

Зверь, как и человек, как и всякое живое существо, боится боли.

Вот мой шанс.

Сначала я чуть было все не испортил. Мне пришло в голову извлечь огонь, а затем, раздавив пластмассовый баллончик зажигалки, обрушить пламенный водопад на чудовище. Если бы я сделал это, то в результате, без сомнения, моментально вспыхнул бы сам и, воя от боли, спрыгнул прямо в пасть соскучившемуся по жаркому барсуку. Но мой ангел-хранитель был где-то неподалеку, и я, поразмыслив, отказался от этого нелепого прожекта.

Вытащив из ворота штормовки ленточку, стягивающую капюшон, я завязал ее узлом на одном из кабелей и, повернув колесико зажигалки, осторожно подпалил снизу. Барсук настороженно наблюдал за моими действиями и, когда вспыхнул язычок пламени, слегка отпрянул в сторону, пряча морду - видимо, свет все-таки доставлял ему какое-то неудобство. Крошечный огонек на конце моего импровизированного трута не гас, и я приступил ко второй части моего плана.

Раздеваться под потолком было страшно неудобно, но делать было нечего. Как на просушку я развесил рядышком на кабеле штормовку и свитер. Надорвав зубами футболку, я разодрал ее на две части, а затем, вытащив из джинсов ремень, просунул один из кусков бывшей футболки в пряжку и завязал его узлом. После этого я вновь натянул на себя свитер, намотал на левую руку штормовку и, устроившись понадежнее, осторожно раздавил баллончик зажигалки, стараясь, чтобы содержимое попало на оба куска футболки.

Я знал, что жидкость испаряется мгновенно, поэтому времени на колебания у меня не было. Я быстро поднес один из кусков к труту, ткань моментально вспыхнула (хотя и не так сильно, как я ожидал), и я сбросил ее вниз.

Мне повезло, что при вспышке зверь сунул голову в лапы и не увидел, как горящая ткань спланировала на него. Раздался оглушительный вопль-взвизг, резко запахло паленым, но я уже не смотрел вниз. Обвязанный вокруг правого запястья ремень с тряпкой на конце послужил мне факелом, и как только полыхнуло огнем, я освободился от кабелей и низвергнулся с высоты второго этажа, довольно удачно упав на бок и ничего себе не сломав при этом. Время растянулось. Слыша где-то впереди яростное рычание ошалевшего от боли зверя, я страшно медленно поднимался и все никак, никак не мог окончательно подняться, а распрямившись, с ужасом обнаружил, что при падении мой факел почти погас, а хрипящий барсук уже поворачивался ко мне мордой, и его неистовство вот-вот могло обернуться бешенством нападения, но я, пьянея от какого-то лихорадочного предчувствия схватки, доставшегося мне, вероятно, от моих далеких предков, издал дикий вопль и ринулся на врага, и его неистовство перешло в страх, который я ощутил всем телом, и он вместо того, чтобы вцепиться зубами мне в горло, бросился наутек, а я кинулся за ним, размахивая ремнем, и мой факел ярко вспыхнул, и я еще успел достать его бледный, подпрыгивающий зад своим огненным мечом, и он дико взвизгнул как попавшая в мышеловку крыса, и еще быстрей рванулся веред, распространяя запах страха и паленой шерсти, а я все гнался и гнался за ним, что-то крича во все горло и все размахивая, размахивая ремнем...

На станции зверь сходу вспрыгнул на платформу, проскочил мимо двух ближайших пилонов, и в неверном свете моего факела я с изумлением успел заметить, как он, словно уплощившись, протиснулся в узкое, не больше тридцати сантиметров пространство под скамейкой, стоящей у внутренней стены!..

Факел догорел, и я бросил ремень на рельсы. Потом присел, привалившись спиной к контактному рельсу. Ни радости, ни страха не было. Эмоциональный и физический всплеск сменился полным упадком и равнодушием. Мне было все равно. Если бы барсук вернулся и начал мной закусывать, то это бы ни в малейшей степени не заинтересовало меня.

Потом я кое-как взял себя в руки, сходил за продолжающим светить фонарем (мимоходом попытавшись, но не сумев ужаснуться мысли о том, что было бы если бы он разбился), а затем совершенно неожиданно для себя решил сходить посмотреть, куда девался зверь.
Преодолевая страшную ломоту во всем теле, я с трудом поднялся по металлической лесенке на платформу и проковылял в зал. Семь фигур по-прежнему стояли в своих нишах, и, посветив вокруг фонарем, я с некоторым облегчением убедился, что никакой восьмой фигуры в сфере видимости не наблюдается.

Не помню, говорил ли я, что на каждой станции было по четыре скамейки, располагающихся вдоль противоположной перрону стены. В ландшафт станций входили они по-разному, но везде их было четыре. Так вот. Под второй справа скамейкой и исчез мой недавний приятель.
Наклонившись, я в первый момент ничего не смог разглядеть и даже на какой-то миг усомнился, что это произошло именно здесь: щель под скамейкой была настолько узкой, что даже я вряд ли смог бы туда протиснуться. Однако потом я вспомнил, как некогда один мой одноклассник (ныне учитель биологии и географии) рассказывал, что у грызунов, вроде мышей и крыс, кости черепа (самого "негабаритного" места) устроены таким образом, что при проникновении животного в узкую щель они как бы складываются, заходя друг за друга. Может быть, и это существо имеет такие подвижные кости?

Я лег на мрамор пола у самой скамейки, погасил фонарь и на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы получше привыкнуть к темноте. Затем продвинул фонарь вперед, чтобы вспыхнувший свет не ослепил меня, и - включил его.

Я предполагал увидеть темную извилистую нору, уходящую куда-то вглубь. Возможно - хищную морду обитателя этой норы. Но то, что я увидел, было совершенно неожиданным.

За бетонной, толщиной около тридцати сантиметров стеной я увидел... тоннель. Точно такой же как и любой другой тоннель, соединяющий станции снежинского метрополитена. Точно такой же... но не совсем.

В тоннеле были проложены две колеи, заметно более узкие, чем обычные. На обеих узкоколейках стояло множество уходящих в темноту низких вагонеток, заполненных грунтом. По стенам тоннеля не проходило ни одного кабеля. Было что-то еще не вполне обычное в этом тоннеле, но что именно я так и не смог понять да и не особенно пытался.

Все. Больше рассмотреть мне ничего не удалось.

Не буду лукавить. Пролежав на животе минуты три, я поднялся и безо всякого интереса направился прочь. Еще один тоннель, вяло думал я. Ну и черт с ним.

Возможно, вы не поймете меня. Как же так, скажете вы. В секретном метро - да еще засекреченный тоннель! Как можно было не удивиться! Как можно было уделить ему так мало внимания?

А вы постарайтесь понять меня. Все чувства мои были притуплены - обычная защитная реакция. Меня только что чуть не скушал неизвестный науке зверь. Я чудом спасся. И вы хотите, чтобы я чему-то удивлялся, о чем-то задумывался или, того хлестче, опять лез ему в зубы?
Впрочем, какая-то работа в моем мозгу шла, и я был уверен, рано или поздно результат этой работы всплывет на поверхность. А пока я неторопливо напялил на себя штормовку и, повесив на шею фонарь, вновь спустился на рельсы. Поразмыслив, я решил не возвращаться за вещмешком (он и по сей день лежит где-то там, недалеко от Сортировочного) и, подобрав ремень, неторопливо побрел в сторону "Курчатовской". Преследования я теперь почему-то совершенно не опасался...

Свой рассказ о том происшествии хочу закончить маленьким, казалось бы, ничего не значащим эпизодом. Когда я уже миновал "Уральскую", пряжка моего ремня, которым я бездумно помахивал по сторонам, задела стену тоннеля, неожиданно выбив яркую искру. Я механически поскреб ногтем свежую царапину на побелке и неспешно отправился дальше. Потом остановился и снова поскреб стену. Потом поскреб стену в другом месте...

Очень хочется соврать, что в этот момент я и понял все. Это было бы очень элегантно, но я покривил бы душой. В этот момент я просто был не в состоянии делать какие-то глобальные заключения. Но, метафорически уподобляя мысль составу метро, я могу сказать, что именно тогда мой поезд вошел в единственно возможный тоннель, ведущий к станции назначения. Хотя если вы спросите меня, о чем я думал, ковыляя по темным коридорам Подземелья, поднимаясь по ступеням эскалаторного тоннеля "Курчатовской", протискиваясь в по-прежнему узкое отверстие пробитого лаза, - то мои слова удивят вас, и вы решите, что они не имеют ни малейшего отношения ко всей этой истории.
Но вы ошибетесь. Сказать вам, о чем я думал?

Я думал о тюбингах.

[Скрёб-поскрёб]

Тюбинги

О тюбингах.

Если вы не знаете, что это такое, то сейчас я вам на пальцах все объясню. Способы сооружений тоннелей метро бывают разные, но всегда в них присутствует следующая операция. После выгрузки всей взорванной или разработанной отбойными молотками породы собирается обделка тоннеля. Она состоит из чугунных колец, охватывающих всю его внутреннюю поверхность. Кольца образуются из двенадцати сегментов-тюбингов, соединенных между собой болтами. Когда кольцо собрано, цикл работы повторяется, и примерно через метр собирается следующее кольцо. И так далее. Вы не раз видели эти черные конструкции, глазея в окно вагона метро.

Так вот. Я задал себе вопрос: почему, убегая от страшного барсука, я, смертельно рискуя, преодолел лишних сто метров, а не полез на стенку тоннеля сразу же после нападения?

Конечно, вы можете предположить, что мозги у меня тогда плохо соображали, и я в панике не сразу понял, что надо делать. Однако осмелюсь возразить и высказать обратное предположение: мозги у меня работали как раз так, как надо, хотя я совершенно не осознавал всей логики подсказываемых мне действий. А логика была. Железная логика. Чугунная. Дело в том, что обделка тоннеля тюбингами, цепляясь за которые я так ловко вскарабкался на самый верх, существует только в Сортировочном и Тупиковом тоннелях. Больше в снежинском метро нигде тюбингов нет!

Да, я бежал тогда не просто так, а бежал к Сортировочному, единственному месту, где мог спастись от неминуемой смерти, потому что стенки всего Кольцевого тоннеля совершенно гладкие, и кабели идут везде только на высоте человеческого роста.

Почему же, думал я, это знание, которое помогло мне в тот критический момент, никогда не служило предметом моих размышлений и умозаключений? А ведь я прекрасно видел отличие Кольцевого и Сортировочного тоннелей! И не только по наличию тюбингов. Я ведь все время мысленно именовал Сортировочный "узким", потому что диаметр его меньше диаметра основного тоннеля. Но только осознав проблему тюбингов, я воочию представил себе Сортировочный - и меня прошиб холодный пот.

Это не Сортировочный со своими стандартными шестью метрами "узкий", а Кольцевой - "широкий"!

В снежинском метро только два тоннеля были типичными для советского метростроения - Сортировочный и Тупиковый!

Но, возможно, скажете вы, снежинский метрополитен планировался именно как экспериментальный, с большим диаметром, с большей пропускной способностью, с заделкой тюбингов внутрь бетонного свода... Чушь! Почему же не все тоннели имеют "экспериментальный" диаметр? Какое, к черту, может быть увеличение пропускной способности с той же колеей, вагоны, что ли, будут толще? А по поводу заделки... По поводу заделки я могу сказать только одно.

Кольцевой тоннель - цельнометаллический.

Да, именно сбив пряжкой известку, я и обнаружил это. Я потом процарапал почти сто метров стены, и везде видел этот самый желтовато-серый, похожий на латунь металл. Ни одной щели, ни одного паза - хотя бы для компенсации температурных изменений. Везде одно и то же...

А теперь я попытаюсь вкратце изложить мою гипотезу, которую вы как хотите, так и воспринимайте. Можете придумать свою - все или, скажем так, почти все факты теперь в вашем распоряжении. Но для начала все-таки послушайте меня. Вот мой основной тезис.
Кольцо существовало задолго до основания города.

Дальше пойдет легче. Начнем с инопланетян, хотя, в принципе, можно взять кого угодно: и древних атлантов, и Семерых Мудрых, и кельтских друидов, и масонов, да и вообще, любых субъектов, которые вам больше по душе. Ценность указанного предположения будет примерно одинаковой. Итак, некогда некие существа (имеющие в своем распоряжении достаточно передовую технологию) соорудили для своих непонятных целей большие тоннели в глубине Уральских гор (а может, тогда еще и не в глубине, и не тоннели это были, а, скажем, нечто вроде системы трубопроводов). Ну, соорудили себе, а потом то ли забыли о них, то ли они им так и не понадобились. Шли годы, века, а то и тысячелетия, дела эти все, конечно, забылись, поскольку через Южный Урал одна за другой перекатывались волны переселения народов, всяких там гуннов, аваров, тюрков, пока в конце концов не сформировалась здесь башкирская группа, вытеснив к северу ряд угорских народов. Но поскольку башкиры горным делом не занимались, а их предшественники, наоборот, имели к этому делу склонность, то осмелюсь предположить, что первой Кольцо обнаружила эта самая "чудь белоглазая", роясь в земле там и тут. Конечно, воображение их это не могло не поразить и - как у многих ранних народов - непременно должно было стать либо святыней, либо совсем наоборот. Поскольку по менталитету, как сейчас говорят, находящийся в земле объект был близок горнякам-уграм, то, скорее, оно должно было стать объектом поклонения. Что, вероятно, и произошло. После вытеснения угров башкирами тайный, окутанный всяческими домыслами культ еще некоторое время, несомненно, продолжал существовать, что табуировало ("не ходи") это место для башкир (хотя, быть может, табу было связано и с тем, что поклонники культа долгое время с оружием в руках отстаивали свою святыню, безжалостно убивая проникающих сюда пришельцев). Как бы то ни было, но по причине недостатка информации запрет, в конце концов, перешел на бытовой уровень, и южный берег Синары на столетия остался незаселенным.

Разумеется, время от времени сюда забредал какой-нибудь лихой башкир-охотник или бесшабашный русский старатель. И не исключено, что в какой-то момент довелось одному из таких храбрецов забраться в темную глубину пещер и ходов под нынешним хирургическим корпусом. Повредился ли он при этом рассудком или нервы у него были покрепче, чем у наших изнеженных современников, но молва о Кольце пошла гулять по свету, пока в советское время не добрела до... Лаврентия Павловича Берии.

Честно говоря, я склоняю голову перед безусловно смелым поступком председателя Спецкомитета, который не побоялся отправиться за несколько десятков километров в сторону от места основной командировки, чтобы собственными глазами убедиться в существовании Подземелья. Интересно, правда, было бы узнать, многие ли из сопровождавших его пережили хотя бы пятьдесят третий год?..

Я уверен, что Берия сразу оценил уникальность находки. Это - было только в Советском Союзе. Это - пусть не сразу, пусть не впрямую, обещало уникальный прорыв в науке, технике, технологии, а следовательно, неуклонно вело к усилению мощи первого в мире социалистического государства. Проблема была лишь в том, чтобы информация об этом ни в коем случае не стала достоянием кого бы то ни было.

Возможно, перспективы использования Кольца представлялись в тот момент ослепительными, сравнимыми лишь с перспективами набирающей обороты атомной промышленности, секреты которой СССР хранил как зеницу ока. Поэтому уровень секретности любой информации, связанной с Кольцом, никак не мог быть ниже атомной.

Я же утверждаю, что эту информацию Берия ставил на порядок выше. Как иначе объяснить дьявольский по своей хитрости план воздвигнуть над Кольцом очередной Атомград, и в его тени спокойно заниматься подземными исследованиями?!

Вы знаете, что такое легенда? Нет, не в мифологическом, а в режимном понимании. К примеру, строится лакокрасочный завод средней мощности, на котором производятся необходимые в быту эмали и краски, - а под ним разворачивается гигантское производство химического оружия. Причем рабочие на лакокрасочном заводе могут и не подозревать, что делается под ними. Вот это называется легендой или прикрытием.

Так вот город, который потом назовут Снежинском, со своим НИИ-1011, из которого позже вырастет гигант РФЯЦ-ВНИИТФ, - и стали такой легендой для глобального Проекта по изучению Кольца!

Ни один самый хитроумный американский аналитик и по сей день не усомнился, что секретный город Snezhynsk был создан именно для разработки атомного оружия. Подменяйте маленькую ложь большой, говорил Геббельс, и тогда вам точно поверят. Остается добавить: прячьте под огромным секретом глобальный - и о секрете глобальном не узнает ни одна живая душа.

Представьте, что сорок лет жители Снежинска жили и трудились в гигантских декорациях, честно и самоотверженно выполняя свой рабочий и патриотический долг. Причем декорации эти были действующими: оружие неуклонно совершенствовалось, на полигонах взрывались бомбы, в роддоме появлялись новые горожане, на кладбище упокаивались закончившие свой земной путь, - и никто, никто не подозревал, что этот спектакль разыгрывается во имя определенной, вполне понятной кому-то цели...

Я понимаю, нелегко и, главное, очень нелестно представить себе такое. Многим это покажется просто оскорбительным. Тогда я спрошу их: а вам не было оскорбительно, когда вас заставляли лгать своим родным и близким на Большой Земле о том, чем вы занимаетесь? Вам не было оскорбительно, когда вы измышляли причины, по которым ваши родственники, ваши старенькие папы и мамы не могут навестить вас? Вам не было оскорбительно, когда с вашей подачи ваши дети с самого раннего возраста учились лгать незнакомым дядям и тетям о своем местожительстве, пусть во имя благой, как вы считали цели, но все-таки - лгать?..

Нет, вам не было оскорбительно! И только потому, что государство разделяло с вами эту ложь. А когда государство решило, что один из вас в этой паре лишний (решило во имя всеобщего блага, во имя высшей необходимости - неужели вы можете сомневаться в этом?), - вот тогда вы и почувствовали себя оскорбленными...

[Скрёб-поскрёб]

Истина не может быть оскорбительной.

Теперь я перейду к метро. Представьте: пятидесятые годы. Сталина и Берии уже нет. Идет отчаянная борьба за власть. Снежинск вовсю строится. На-гора выдаются первые бомбы. Все хорошо. Спектакль идет полным ходом.

А за ширмой дела идут неважно.

Те, допущенные, столкнулись с некоей проблемой, в суть которой мы пока углубляться не будем, с проблемой, которая продемонстрировала совершеннейшую беспочвенность большинства ожиданий. Другими словами, Проект потерпел полное и сокрушительное фиаско. Как бы вы поступили на месте ответственных лиц?

Рассекретить? Что вы! Как можно! Я уверен, на всех соответствующих документах стоял (и по сей день стоит) бессрочный гриф секретности, и сделать с этим ничего не смог бы даже сам Генеральный секретарь. А деньги на Проект продолжали идти, и надо было их как-то оприходовать...

Я не знаю, кому в голову могла прийти эта - воистину гениальная! - мысль. Но судя по форме ее воплощения, эта была идея какой-то самой мелкой допущенной к Проекту канцелярской крысы, поднаторевшей в поисках подходящих статей расходов и собаку съевшей на списании денег, остающихся в конце отчетного срока. Посудите сами! Проект мог быть рассекречен только при условии, если Кольцо перестало бы существовать. А поскольку физическое его уничтожение было весьма сомнительно, то появилась мысль уничтожить его на бумаге. Попросту дав ему другое название. Чувствуете, канцелярские обороты? "Рассекретить объект "Х" за отсутствием такового. Деньги с баланса объекта "Х" списать на метрополитен им. Г.П.Ломинского." И все. Просто и гениально. Росчерк пера - и непонятное Кольцо исчезает, а взамен появляется необходимый как воздух метрополитен.

И метрополитен был построен. В той же обстановке чрезвычайной секретности, поскольку до окончания строительства режимный объект "Х" продолжал существовать. И если вы прикинете, сколько средств было вложено в него, то ясно поймете, какие надежды (в денежном выражении) возлагались на Проект...

Вы спросите: а как укладываются в мою гипотезу гигантский барсук и скрытый за стенкой тоннель? Да очень просто.

Я исходил из предположения, что главной задачей разработчиков метрополитена было максимально использовать существующие пространства Кольца. Учитывая, что в барсучью нору я увидел "безтюбинговый" девятиметровый тоннель, принимая во внимание наличие в нем вагонеток с породой, а также вспоминая отсутствие в пору моего детства верениц грузовиков с вывозимым грунтом на улицах города, - я сделал вывод, что шесть станций были созданы на местах примыкания к кольцу радиальных тоннелей, сходящихся где-то в центральной части (это место, по моим расчетам, находится под магазином "Солнечный"), и по этим-то радиальным тоннелям вывозился (а точнее, ввозился в центр Кольца) грунт, извлеченный с мест будущих станций. После разработки полостей под станции радиальные тоннели были заделаны, а в центре остались отвалы ненужной породы.

Что же касается барсука, то я предположил, что некогда сюда пробралось несколько семейств этих животных, и в отсутствии врагов они постепенно, из поколения в поколение, увеличивались в размерах, приобретали белесую окраску и, возможно, теряли зрение. Короче, неторопливо изменялись, приспосабливаясь к окружающей среде...

Вот, в целом, моя гипотеза, которую я сформулировал для себя в начале этого декабря. В мою версию прекрасно укладывалось все, известное мне. В частности, логично объяснялось, что раз Кольцо существовало независимо от города и первоначально не планировалось к использованию в качестве метрополитена, то именно по этой причине существующее метро не затронуло часть старых кварталов, а жизненно необходимые тоннели в сторону Девятой пришлось прокладывать обычными "метростроевскими" методами.

Тайны Снежинска для меня больше не существовало. Оставалась только тайна происхождения Кольца, которую, как мне казалось, рано или поздно мне удастся открыть.

Тогда мне еще не приходило в голову, что я не ответил на основной вопрос: почему же строительство метрополитена так и не было завершено?

И я еще не знал, что ответ на этот вопрос заставит меня пересмотреть все мои прежние построения.

[Скрёб-поскрёб]

Последний поход

Я не спускался в Подземелье до тех пор, пока общая картина не стала окончательно (как я тогда считал) ясна мне. И только после этого начал задумываться о новом походе.

Сказать по правде, воспоминание о барсуке еще заставляло меня просыпаться по ночам, но это лишь выходило пережитое. Наяву я почти перестал бояться этой твари, уверив себя, что найденное средство - огонь - надежная защита от слишком пристального внимания коварных подземных существ. К тому же я взял у знакомого предпринимателя газовый пистолет, надеясь, правда, больше на звук выстрела, нежели чем на слезоточивый эффект.

План мой вкратце был таков. Проникнуть через барсучий ход в радиальный тоннель, дойдя до предполагаемого центра, убедиться в существовании остальных пяти радиальных тоннелей и, по мере возможности, осмотреть центральную часть. Центр я представлял себе в виде некоей полости, куда сходятся все шесть тоннелей и в которой высятся рукотворные грунтовые холмы-отвалы, пробуравленные сверху донизу гигантскими барсучьими норами.

Я не предполагал, что планируемый поход станет для меня последним...

Пятого декабря, почти через месяц после встречи с барсуком я вновь вступил в Подземелье. До таинственной скамейки я добрался без приключений, не заметив по дороге ни одного постороннего следа; правда, на самой станции следов было более чем достаточно. Сначала я долго лежал на животе, подсвечивая себе фонарем и вглядываясь в темную перспективу виднеющегося в отверстие тоннеля. Никакого движения я там не заметил, но у меня, тем не менее, появился соблазн пальнуть туда пару раз из пистолета, и я с большим трудом подавил в себе это не вполне разумное желание.

Пропихнув в отверстие связку импровизированных факелов (пяти метровых палок, обмотанных пропитанными соляркой тряпками), я осторожно поджег оставшийся у меня факел (он вспыхнул ярким, чадящим пламенем) и, просунув его внутрь, угрожающе помахал им. Реакции не последовало, и я с кряхтеньем начал протискиваться в узкую щель.

Это было уже не то привычное мне Кольцо, которое я знал как свои пять пальцев, а нечто новое, неизведанное, поэтому невольный трепет охватил меня, когда надо мной распахнулись блестящие, желто-серые своды. Языки огня, словно играя, отражались и переливались в зеркалах не тронутых побелкой металлических стен - так вот что еще, оказывается, отличало этот тоннель от остальных тоннелей Кольца!. Не выпуская из рук факела, я поднялся с четверенек и, подобрав с пола валяющуюся связку, зацепил ее за специально пришитый к вороту штормовки крючок. Затем я немного постоял, собираясь с духом, и осторожно двинулся в проход между двумя рядами вагонеток. На груди у меня висел фонарь, в правой руке я держал пистолет, в левой - факел. Факел слепил меня, поэтому я то и дело отводил его немного назад.
Метров через пятьдесят вагонетки остались позади, растворившись в темноте, а с ними улетучилось чувство защищенности. Я шел между двух узкоколеек, вглядываясь вперед и считая шаги. Что-то мне сильно не нравилось, но я не мог сказать, что именно.

Минут через десять впереди появилось темное пятнышко, которое становилось все темнее и темнее по мере того, как ярче обрисовывались окружающие его стенки тоннеля, и я понял, что приближаюсь к выходу, за которым сгущается недосягаемая моему фонарю темнота.
Тоннель кончился. Передо мной распахнулся гигантский зал, величину которого оценить я не мог, а мог, скорее, только почувствовать. Пол его оставался на том же уровне, что и в тоннеле, а потолок уходил куполом куда-то вперед и вверх. Посветив, я обнаружил, что вправо и влево уходит стена из того же желто-серого металла (или сплава?).

Похоже, мои предположения оправдались. Радиальный тоннель вывел меня в центральную полость. Судя по расстоянию, которое я прошел от "Рабочей", эта полость имела в диаметре не больше двухсот метров, как я примерно и представлял себе. Но существовало нечто, совершенно не укладывающееся в мою картину.

В этом гигантском зале не было ничего даже отдаленно похожего на горы вынутого грунта!

Пол зала был покрыт чем-то, что я принял вначале за многолетний слой пыли. Однако сделав два-три шага от устья тоннеля (мне показалось, что пол слегка опускается к центру зала), я убедился, что это вещество трудно назвать пылью в привычном понимании этого слова. Сероватая субстанция под моими ногами не поднималась в воздух как пыль, а текла как вода, смыкаясь у щиколоток и не оставляя никаких следов. По плотности она напоминала пепел. Ее невесомость и текучесть были странными и... неприятными.

Заставить себя идти к скрывающемуся в темноте центру зала было страшновато. Хотелось держаться стены, чтобы в случае необходимости прижаться к ней спиной и отразить атаку неведомого врага. Поэтому, поразмыслив, я решил отправиться налево, чтобы, как и планировал, убедиться в наличии других радиальных тоннелей.

Переложив факел в правую руку, а пистолет в левую, я медленно пошел вдоль стены, то и дело оглядываясь назад и прислушиваясь. Уже через десяток шагов я понял, что стена закругляется, а метров через сто слева распахнулся зев тоннеля, идущего, видимо, в сторону "Уральской". Еще через сто метров я обнаружил еще один такой же тоннель.

Мои предположения продолжали сбываться. Сто метров на шесть выходов - шестьсот метров, начал считать я. Это окружность центрального зала. "Два пи эр". Следовательно, нетрудно вычислить, что до центра отсюда не больше ста метров. Стометровка. Пятнадцать секунд туда, пятнадцать обратно.

Этими цифрами я убеждал себя оторваться от стены и решиться исследовать теряющуюся во мраке область. Однако в голову стали лезть другие расчеты. Я стал высчитывать кубометры грунта, занимавшего когда-то место современных станций, и мысленно сваливать эти кубометры в зал, раскинувшийся передо мной. Получалось, что породы должно быть столько, что даже если центр завален ею до потолка, то и на периферии зала, где я сейчас находился, ее также должно быть предостаточно. Но - где же она?

Может быть, все-таки грунт свозился не сюда? Нет, определенно сюда, об этом ясно говорят вагонетки, некоторые из которых даже остались наполненными. А может быть... Может быть, в центре зала находится ствол шахты, в который и сбросили всю извлеченную породу?

Факел догорел, но я не стал зажигать новый. Надо решаться. Осторожно постукивая перед собой обгорелой палкой, я двинулся вперед.
Пол под ногами начал ощутимо понижаться, сначала круто, так, что я оступился и чуть было не упал, - а потом все более плавно. Уже через десять метров я шел по колено в текучем сероватом веществе, которое почти не препятствовало моему движению, но почему-то ощутимо действовало на нервы. В нем было нечто от притаившегося живого существа, готового внезапно напасть на одинокого путника и поглотить его. Нервы, нервы...

Постепенно впереди стал вырисовываться отчетливый вертикальный контур, чуть поблескивающий в свете моего фонаря. Подойдя ближе, я разглядел уходящую к потолку колонну, установленную на мощном, около пяти метров в диаметре, основании, металлическая поверхность которого была чуть-чуть выше уровня сероватой дряни, в которую я погрузился почти по пояс.

Я подошел к основанию вплотную и на всякий случай потыкал в него палкой. Ничего не произошло. Подняв луч фонаря вдоль колонны, на высоте пятиэтажного дома я обнаружил потолок зала. Колонна, как мне показалось, касалась купола, а если там и был какой-то зазор, то, наверняка, весьма незначительный. Положив на основание пистолет и догоревший факел, я оперся на него руками и попытался влезть наверх.

И тут я услышал звук. Звук, идущий от махины, представляющейся мне мертвым куском металла. А потом я увидел луч.

[Скрёб-поскрёб]

Нет, сначала на поверхности колонны, метрах в двух от основания зажглась голубовато-белая точка, которая несколько секунд мерцала, то погасая, то разгораясь, а потом из этой точки стал выдвигаться луч. Именно выдвигаться. Как антенна радиоприемника. Но это был луч, сине-голубой луч, он слегка рассеивал темноту вокруг себя, оставаясь по-прежнему не толще спицы. Его конец медленно, как бы неохотно ушел в сторону невидимых мне стенок зала. Прошло около минуты. Луч, мерцая, продолжал висеть в воздухе, как вдруг тон по-прежнему раздающегося звука резко сменился, и луч словно заскользил вниз вдоль колонны, разворачиваясь в плоскость. Я как загипнотизированный смотрел, как растет туманная полоса, а на ней, как на экране, клубится, мелькает и переливается голубоватое сияние. Меньше минуты понадобилось для того, чтобы луч достиг основания, и справа от меня в воздухе застыла светящаяся двухметровая дорожка, протянувшаяся от колонны в темноту зала. И в этот момент тон опять сменился, и я с ужасом обнаружил, что плоскость начала как бы поворачиваться вокруг колонны, образуя в воздухе светящийся сегмент пространства, с каждым мигом все увеличивающийся и приближающийся ко мне...
В следующее мгновенье все понеслось со скоростью убыстренного кинофильма.

Из светящейся пустоты вывалился какой-то рычащий, хрипящий клубок, который со всплеском провалился в пыль, выпрыгнул из нее, с гортанным клекотом метнулся в темноту и исчез, чтобы, описав большую дугу, вновь появиться у основания с другой стороны и замереть в свете моего фонаря, уставясь на него бешеными зрачками своих круглых глаз, и все опустилось у меня внутри, потому что это был не барсук, а какой-то страшный монстр, напоминающий покрытую шерстью огромную жабу с пульсирующим горлом и высовывающимися из пасти саблевидными клыками, и все мысли об огне или пистолете вылетели из моей головы, потому что столько дикого, столько первобытного было в этом существе, что, казалось, ничто не сможет остановить эту пышущую злобой тварь, и в следующий момент она прыгнула, но я пригнулся, почти нырнул в сероватую гадость, и жаба, прокатившись по основанию, свалилась где-то у меня за спиной, и я бросился влево, пытаясь оставить между собой и этим чудовищем колонну, но оно снова прыгнуло, и я на миг ощутил его жаркое смрадное дыхание, и что есть силы рванулся вперед, но путь мой преградил светящийся кусок пространства, и мне ничего не оставалось, как, упав на четвереньки, проползти под ним (мысль пробежать сквозь него казалась мне безумной!), и, задыхаясь от забившей рот и нос серой пудры, я вскочил, обернулся, и через полупрозрачный полог, развернувшийся уже на четверть круга и продолжающий разворачиваться мне навстречу, увидел жаждущее крови чудище, которое, припав к полу, прыгнуло на меня сквозь светящийся туман в тот самый момент, когда ткущееся из воздуха Нечто мягко коснулось моего лба...

[Скрёб-поскрёб]

Лицо в зеркале

Я пришел в себя, лежа на основании Колонны. Было тихо.

Я отчетливо помнил, что случилось со мной до того момента, когда зверь прыгнул на меня.

И я отчетливо помнил, что увидел потом...

Первым знакомым человеком, встретившимся мне, когда я в то утро возвращался домой, была соседка из квартиры напротив. Я поздоровался с ней, но она как-то странно взглянула на меня и прошла мимо. Открывая дверь, я почувствовал, что она остановилась на площадке между этажами и, обернувшись, поймал ее странный, напряженный взгляд. Она заторопилась вниз.

Это могло насторожить меня, что-то подсказать, предостеречь, но я не обратил на мимолетный эпизод никакого внимания, и потому оказался совершенно не готов к тому, что, скинув с себя грязную одежду и пройдя в ванную, я увидел в зеркале незнакомое лицо!

Это потрясение невозможно понять умом. Его надо пережить. У меня хватило ума больше не смотреть на свое отражение, а также хватило соображения внушить себе, что я невыразимо устал, что я чертовски грязен, и надо лишь хорошенько вымыться, побриться и отдохнуть, чтобы в зеркале вновь отразились мои, так хорошо знакомые черты. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Только немного времени. Мои путешествия под землей научили меня жить, воспринимая все, происходящее со мной, как должное. Поэтому, фыркая под душем и ожесточенно терзая себя мочалкой, я совершенно успокоился и был мысленно готов ко всему...

Лицо в зеркале было мое. Но постаревшее лет на пятнадцать...

Я помню ваши недоуменные лица, когда сказал, что родился в шестьдесят первом году. Вы хотели что-то спросить, но, поразмыслив, оставили это на потом. Несложный расчет подсказал вам цифру тридцать семь, но вы больше верили своим глазам, и выходило, что мне не может быть меньше пятидесяти.

Мне действительно тридцать семь. Могу показать документы, хотя, знаю, что это не доказательство.

Нет, я не болен ни СПИДом, ни раком, о чем шепчутся за спиной мои знакомые, готовые заранее пожалеть меня и оплакать мою преждевременную смерть. И я не употребляю наркотиков - о чем тоже идет молва. Меня здорово забавляют все эти слухи...

Могу прибавить еще, что никакого особого потрясения, от которого седеют за одну ночь, я не испытал. Глядите, у меня немало черных волос.

Я просто постарел.

Изменилось не только мое лицо. Я действительно чувствую себя на пятьдесят. Побаливают суставы, покалывает сердце, по утрам ноет печень. С одышкой поднимаюсь на свой третий этаж. Неделю назад посетил окулиста и сразу заказал очки, а позавчера - первый раз в жизни одел их. Хорошие очки, удобные.

Если вам вздумается пожалеть меня или сказать что-то соболезнующее - не тратьте слов. Я не чувствую себя жертвой обстоятельств. Это - жизнь. Которую, повторяю, надо воспринимать как должное.

От окулиста я зашел к психиатру и немного побеседовал с этим мужиком. Я выяснил, что психически здоров, и спросил, нельзя ли мне получить соответствующую справку. Он приготовил ручку и поинтересовался организацией, в которую необходимо предоставить такую справку. Я мог выдумать все, что угодно, но сказал, что такая справка нужна лично мне. Вот тут беседа наша потеряла свою непринужденность, и я услышал странный вопрос: "Вас что-то беспокоит?" "Но вы же признали мое психическое здоровье, не задавая этого вопроса," - заметил я. Он убрал ручку и сказал, что просьба моя несколько необычна, и, как правило, подобные справки выдаются только по запросу заинтересованных организаций. "Другими словами, - заключил я, - факт просьбы такой справки уже говорит о какой-то психической аномалии... Ну, хорошо. Я принесу запрос. Но после того, как получу от вас справку, я расскажу вам о том, что под Снежинском находится громадное подземелье, в котором водятся ужасные звери. Мой рассказ повлияет на ваш диагноз?" Он посмотрел на меня с каким-то странным выражением, и я понял, что перегнул палку, сочтя за лучшее сразу уйти. Уходя, я заметил, что он смотрит на обложку моей медицинской карты, словно получше запоминая фамилию. А может быть, ему бросился в глаза год моего рождения?

Я не думаю, что слух о моей ненормальности пошел именно оттуда: врачебная тайна есть врачебная тайна. Похоже, я сам спровоцировал этот слух, в двух-трех местах обмолвившись о том, о чем говорить не стоило. Странное дело. Когда я был мальчишкой, о моих походах под землей не знал ни один человек, ни один из моих самых близких друзей, ни одна девчонка, воображение которой мне во что бы то ни стало нужно было поразить. Хотя, прекрасно помню, соблазн временами был просто невыносим... Тогда, ребенком, я все-таки смог сохранить мою тайну в неприкосновенности. А сейчас... Моя природная сдержанность все чаще и чаще изменяет мне, возможно, нервы мои и в самом деле не в порядке. Однако факт налицо: за моей спиной шушукаются, перемывая мне косточки, хотя если бы не это шушуканье, вы бы даже не узнали о моем существовании. И обо всем прочем тоже.

Хуже другое. Я ощутил достаточно пристальное внимание к своей особе. И я догадываюсь, откуда оно может исходить. Первым предупреждением было исчезновение из квартиры всех снятых под землей фотографий. А их было немало, штук, наверно, сто или даже больше. Когда я спохватился, то обнаружил, что пропали не только фотографии, но и часть схем, помогающих мне ориентироваться под землей. Хотя эта последняя потеря не играет для меня особой роли.

Я ощущаю слежку. Обыкновенную, банальную слежку. Не спешите приписывать мне манию преследования, хотя бы по той простой причине, что слежка эта совершенно не тяготит меня. Я уже говорил: я ничего не боюсь. А чтобы убедить вас... Взгляните в окно (хороший каламбур для вашей газеты, не правда ли?). Видите там, на бульваре Циолковского прогуливается в тридцатиградусный мороз какой-то чудак? Так вот, не чудак он. Работа у него такая...

Черт со всем этим. Я хочу кое-что подытожить.

[Скрёб-поскрёб]

Время над Саркофагом

Меня подвела гордыня. Я внушил себе, что все объяснил. Не укладывающиеся в мою схему факты я счел незначительными. Но как же я мог не понять, что примитивные пустые тоннели под землей не привлекли бы внимание Берии? Я обязан был понять, что там должно быть что-то еще. Всевластного министра не мог не заинтересовать рассказ о невесть откуда вываливающихся монстрах, потому что за этими монстрами он с присущей ему проницательностью сумел разглядеть факт существования двери в другой мир и связанные с этим перспективы!.. И именно это легло в основание суперсверхсекретного Проекта!

Но познание не дается даром. Проект захлебнулся не из-за своей, как мне первоначально представлялось, бесперспективности, а из-за катастрофы, о масштабах которой можно только гадать. Дверь оказалась с секретом. Пространственным изменениям в Кольце сопутствовали изменения временные - которые, к тому же, не ограничиваются пределами Кольца!

Я мог догадаться об этом и раньше, не проверяя на собственной шкуре факта быстрого старения. Почему же, почему, черт возьми, я так снисходительно отнесся к информации о запрете селиться здесь, объяснив табу естественно-религиозными причинами? Только теперь я понял, что жить здесь действительно было смертельно опасно: Колонна работала, и "излучение времени", как я назвал его, действовало даже на поверхности, где продолжительность жизни была значительно меньше, чем на безопасном удалении от "проклятого" места. Вот он - "синарский феномен"! Только теперь в общий ряд известного мне я укладываю легенду башкир, записанную в районе Кыштыма. Она сходна со сказаниями многих народов о проведенном в заколдованном царстве дне, который оборачивается годами в реальной жизни. Только здесь все наоборот: самолюбивый Сагандык, отбившийся от товарищей и охотившийся в запретном месте, возвращается к костру глубоким стариком, в котором никто не может узнать молодого батыра... Я сам живое воплощение этой легенды...

Простите меня те, кто начал заваливать Колонну. Теперь я знаю: это произошло не после начала строительства, а даже до того, как мысль о метро пришла кому-то в голову. И это было связано не с проблемой выемки мусора, а с напряженнейшей борьбой за жизнь. В какой-то момент разразилась катастрофа, ясно показавшая, какая опасность таится в центре Кольца, и исследователи входа в иной мир по мере своих знаний и возможностей попытались изолировать уже существующий город от неведомого излучения, вызывающего старость и смерть. Вспомните Чернобыль. Вспомните саркофаг над Четвертым блоком. Вспомните, сколько здоровья и жизней унесло его сооружение, вспомните и добрым словом помяните этих людей... Здесь, в Снежинске был совершен подвиг, сравнимый по героизму с подвигом "чернобыльцев" и ликвидаторов аварии на химкомбинате "Маяк". Подвиг, о котором, возможно, никто и никогда не узнает. Никто не узнает, сколько людей - ученых, инженеров, рабочих - состарились и умерли на глазах у товарищей, набирая смертельные "дозы" годов за несколько минут работы вблизи Колонны. Выполняя то, что должно было выполнить...

Еще раз: простите меня. Простите меня за мысли. За то, что хотя бы в рассуждениях своих был в чем-то несправедлив к вам...

Возможно, в первое время "излучение времени" было полностью перекрыто тысячами тоннами грунта, и опыты показали, что все "чисто", и потому в чью-то безмозглую голову закралась безумная мысль о строительстве этого злосчастного метро, и никому-никому не подумалось, что Колонна, возможно, и под Саркофагом продолжает свою неведомую работу...

(Господи, вразуми же нас, наставь на путь истинный и открой, ну когда, ну когда же, наконец, мы отучимся строить детские сады близ реакторов, возводить школы на радиоактивных могильниках, сооружать санатории у отравленных рек, когда мы воистину познаем, что живем на Земле во имя чего-то большего сиюминутной корысти и суеты, - и, может быть, пока мы этого не постигли воочию, лучше нашим рукам напрочь отсохнуть, нежели чем творить безумное?..)

Когда я пришел в себя, распростершись на основании Колонны, то на месте пистолета и догоревшего факела я обнаружил горстку пыли. Той самой скользкой, сероватой пыли...

Да, Саркофаг над Колонной не получился. Час за часом, день за днем, уничтожая, измельчая, испаряя горы засыпавшего ее грунта (а может быть даже, подпитываясь им), Колонна продолжала действовать; и наступил миг, когда надежды возводивших Саркофаг рухнули - излучение снова выплеснулось наружу...

"Авантюра не удалась. За попытку - спасибо..."

Строительство было остановлено, доступ в Подземелье - перекрыт, а город...

Город был брошен на произвол судьбы.

Снова и снова я задаю себе вопрос: почему так произошло?

Я не верю в то, что Вершащим Судьбы и Принимающим Решения не хватило соображения, чтобы понять степень опасности Кольца. И в то, что не хватило средств, чтобы эвакуировать город и воздвигнуть его на новом месте, я тоже не верю. Как и в то, что не хватило десятилетий, чтобы сделать это.

Если им чего и не хватило, то это только обыкновенной порядочности.

Город, в котором жили, работали, любили тысячи людей, был брошен на произвол судьбы. На смерть.

Конечно, ее нельзя было сравнить с мгновенной гибелью при взрыве нейтронной бомбы. Если вблизи Колонны человек старел и умирал в считанные минуты, то наверху смерть уже не была такой явной - просто-напросто сокращалась жизнь. А кого в нашей словно Богом проклятой стране могло интересовать увеличение числа ранних смертей? Самих снежинцев? Что ж, любопытных, если таковые и были, ставили на место напоминанием о режимных требованиях и специфике производства, невзначай, но очень многозначительно кивая на рыбьи тела бомб - мол, не утюги собираем! От декораций тоже веяло смертью...

Но чем больше я раздумываю над этим, тем все чаще меня посещает страшная мысль. Мне кажется, что город был не брошен, а именно оставлен. Оставлен по хорошо взвешенным, трезвым соображениям. На Проекте не была поставлена точка. Исследования продолжались. И продолжаются. Кто-то пишет монографии. Кем-то защищаются кандидатские и докторские. Кому-то присуждают закрытые государственные премии - "за изучение влияния тау-излучения на организм человека и исследования возможности наследственной передачи возникших в первом поколении признаков". Поле для изысканий поистине безграничное.

Пятьдесят тысяч человек...

"Власть отвратительна, как руки брадобрея."

Я вижу на ваших лицах вопрос. Что делать? Бежать? Спасаться? Попытаться снова засыпать Колонну? Взорвать ее ко всем чертям? На кого надеяться? На кого положиться? Кто сможет помочь нам?

На последний вопрос я отвечу позже. Что же касается всего остального...

Бесполезно зарывать проблему в землю или уходить от нее в сторону. Проблему надо решать. А значит, так или иначе, город должен перестать быть заложником. Но не заложником Кольца, как вы сейчас подумали, а той секретности, которая окружает нас со всех сторон. И даже не столько внешней, формальной, навязшей в зубах секретности, сколько той, что накопилась в наших душах и называется просто ложью. Ее снега замели наш город, укрыли его невесомым, но надежным покрывалом, заволокли непроницаемой пеленой, не давая взглянуть на себя со стороны, мешая трезво оценивать свои дела и поступки. И именно в этом, как мне кажется, лежит причина всех наших сегодняшних неурядиц.

[Скрёб-поскрёб]

Дядя Коля говорил: человек должен всегда осознавать, что он делает. Хорошенько осознавать.

Да, Колонна, сеет смерть и порождает чудовищ, но, я уверен: все это внешние, вторичные признаки. Поэтому не кажется ли вам, что тот, кто первым решил скрыть их от мира, просто поставил преграду на пути понимания сути феномена - и тем самым обрек нас на страдание от этих побочных явлений? И не кажется ли вам также, что, привыкнув жить в атмосфере полуправды, а порой и откровенной лжи, мы, мы сами невольно помогли ему в этом?

Колонна - не зло, это лишь бездушный механизм. К ядерному реактору тоже не подойдешь близко, но это не значит, что он задуман всецело во вред. Надо лишь понять, как его правильно использовать.

И еще. За каждым механизмом стоит разум. Помните, когда я очнулся, я обнаружил горсть пыли. Все, что осталось от факела и пистолета.

Но сам я - не стал пылью!

Это внушает оптимизм.

И заставляет надеяться, что мой последний поход в Подземелье не окажется воистину Последним.

Для всех нас.

Я хорошо помню, что увидел после того, как прыгнувшее на меня чудовище вновь исчезло в голубом тумане. Поэтому, мне кажется, я знаю, как ответить на ваш последний вопрос. Я знаю, кто сможет помочь нам. Я расскажу, как найти его.

Для начала надо выйти на улицы Снежинска, пройти по его милым, заснеженным улицам, вдохнуть его чистый, морозный воздух, поглазеть по сторонам, улыбнуться встречным девушкам, помочь старушке поднести сумку, перевести через дорогу ребенка, а потом, никуда не торопясь, добраться до "Юбилейного", спуститься в левый из двух колодцев на его восточном откосе, пройти, пролезть, проползти до неброской металлической двери, войти в короткий коридор, протиснуться в неширокое отверстие, спуститься на двести ступенек вниз, помахать рукой Курчатову, спрыгнуть с платформы на пути, прошагать по шпалам полтора километра, забраться на перрон "Рабочей", проползти под третьей слева скамейкой, миновать длинную вереницу вагонеток, ступить в текучую пыль зала, подойти к Колонне, набраться терпения и, дождавшись голубого тумана, - не раздумывая, не колеблясь, не медля ни секунды погрузиться в его сияющие, обволакивающие глубины и в тот же миг почувствовать крепкие, надежные руки поддержки, и, открыв глаза, увидеть перед собой молодых, задорных, веселых людей, так похожих на тех, что изображены на мозаичных панно снежинского метрополитена, а потом нужно всего лишь пристальней вглядеться в их лица, чтобы с изумлением осознать, что это - те самые люди, которые заполняют улицы, бульвары и площади города, это наши друзья, родные, знакомые, только во взорах их нет ни следа душевной сумятицы, разочарования, горя, черствости, нет ни следа впечатавшихся, казалось, навечно боли и усталости, ненависти и покорности, ничего этого нет, все исчезло словно грязный снег под лучами солнца, словно взломанный весенней водой черный лед, словно сорванная ветром лживая маска, исчезло, и осталось одно ослепительное голубое сияние вечно юной души Снежинска, сияние, сливающее в себе воедино силу и доброту, радость и одухотворенность... И в этот миг, в этот светлый миг осознания и изумления, теплой, обволакивающей сердце волной, нахлынет, наконец, долгожданное понимание, что именно они, снежинцы, земляки, горожане, братья, именно они, только они, лишь они, они, и никто другой, смогут помочь нам во всех наших бедах, во всех наших горестях и тягостях, только Они смогут помочь нам. Нам - и самим себе!..

Конец.

[Swofford]

Скорее грустно, чем страшно.

[Clegane]

Очаровательно! Только непонятно, рассказчик с ума сошел или временной портал нашел?

[ШанКа]

монументально!
шикарно, роскошно, хочу еще!

[St.Legna]

великолепно.

[Artemisia absinthium]

Интересный рассказ

[Melody Keane]

Интересно, кто-нибудь ещё, кроме меня, полез искать упомянутые дома на карте?

Мой любимый сорт историй *_* Чем-то неуловимо напомнило "Перевал Дятлова" Бейкера. Вся эта советская конспирология.
Спасибо большое, что выложили.

[Скрёб-поскрёб]

Интересно, кто-нибудь ещё, кроме меня, полез искать упомянутые дома на карте?

нашлось? )

Дома вполне могут найтись, а вот повесть все же художественная. Как сообщает Вики:
"«Метро в Снежинске» — фантастическая повесть о существовании под городом сверхсекретного объекта «кольцо» в центре которого находится колонна отнимающая годы жизни, а само кольцо объединяет 6 заброшенных станций метрополитена. Произведение написано в духе традиций сверхреализма и не подписано автором. Однако из городского форума snezhinsk.ru можно узнать что автором повести оказался профессиональный писатель Александр Кирюнин."
Но талантливо, ничего не скажешь)

[Melody Keane]

Скрёб-поскрёб,

нашлось? )

ну, адреса вполне себе существующие))
люблю такое смешение нереального с реальным.)