Они мучили вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память
Вне всяких сомнений, это был старый дом. Да и от всей площади, где он расположился, веяло атмосферой величественной старости, что столь присуще городам со своим кафедральным собором. А дом под номером 19 производил впечатление патриарха в окружении своих соседей: его холодная серая громада надменно возвышалась над остальными. Строгий и неприветливый, с отпечатком запустения, характерным для домов, в которых давно никто не жил, он царил над другими жилищами.
В любом другом городе его давно бы назвали заколдованным, но в Вейминстере недолюбливали призраков и с неохотой делали исключения лишь для графских семей. Так что дом 19 никогда не включался в реестр заколдованных домов, и тем не менее год за годом на нем висела табличка: «Сдается внаем или продается».
Миссис Ланкастер с одобрением оглядела дом, когда подъехала к нему с говорливым агентом по недвижимости, который в веселом настроении предвкушал, что наконец-то избавится от № 19 в своем списке. Он вставил ключ в замок, не переставая превозносить достоинства товара.
читать дальше— Давно ли дом пустует? — довольно бесцеремонно прервала поток красноречия миссис Ланкастер.
Мистер Рэддиш (из фирмы «Рэддиш и Фоплоу») несколько сконфузился.
— Э… а… некоторое время, — пробормотал он смущенно.
— Я так и думала, — сухо проронила миссис Ланкастер.
Тускло освещенный холл встретил их зловещим холодом. Более впечатлительную женщину охватила бы дрожь, но только не ее, практичную и невозмутимую. Она была высокой, с темно-каштановыми волосами, едва тронутыми сединой, и с холодными голубыми глазами.
Она обошла весь дом, от чердака до подвала, время от времени задавая вполне уместные вопросы. Осмотрев весь дом, она вернулась в одну из комнат, расположенных в фасадной части, из которой хорошо просматривалась вся площадь, и без обиняков, пристально глядя на агента, спросила:
— Так что же все-таки с этим домом?
Мистер Рэддиш был застигнут врасплох.
— Разумеется, дом без мебели всегда выглядит несколько мрачновато, — промямлил он.
— Чепуха, — парировала миссис Ланкастер. — Арендная плата за такой особняк смехотворно низкая, почти никакая. Должна же быть какая-то причина для этого. Возможно, здесь обитают привидения?
Мистер Рэддиш нервно дернулся, но промолчал.
Миссис Ланкастер пытливо на него посмотрела и спустя некоторое время снова заговорила.
— Конечно, все это чепуха, я не верю в привидения или что-нибудь такого рода, и меня лично это не удержит от покупки дома; но слуги, к сожалению, легковерны и легко пугаются. И уж будьте добры сказать мне прямо: призрак какого существа предположительно появляется в этом доме.
— Я… э… и в самом деле не знаю, — заикаясь, пролепетал риелтор.
— А я уверена — вы знаете, — тихо проговорила леди. — Я не могу снимать дом, ничего о нем не зная. Что здесь произошло? Убийство?
— Нет, нет! — вскричал мистер Рэддиш, шокированный мыслью о столь чуждом этой респектабельной площади. — Это… это просто ребенок.
— Ребенок?
— Да. И я не слишком хорошо знаю эту историю, — продолжил он неохотно. — Разумеется, существуют различные версии, но я больше доверяю той, согласно которой лет тридцать назад дом арендовал некий человек по имени Уильямс. О нем ничего не известно; он не держал прислуги, у него не было друзей, он редко днем покидал дом. У него был ребенок, маленький мальчик. Примерно через два месяца он отправился в Лондон и едва унес оттуда ноги, поскольку оказалось, что его разыскивает полиция, за что именно — мне неизвестно. Однако, видимо, дело было серьезным, что он по дороге предпочел застрелиться, чем сдаться на милость властей. А между тем ребенок жил здесь, в доме, совсем один. У него было немного еды, и он день за днем ожидал возвращения отца. К несчастью, ему было внушено, что он ни при каких обстоятельствах не должен покидать дом или разговаривать с посторонними людьми. Он был слабым, болезненным, маленьким существом и даже помыслить не мог нарушить запрет. По ночам соседи, не знавшие, что отца нет в доме, часто слышали его рыдания, вызванные ужасным одиночеством и заброшенностью в пустом доме.
Мистер Рэддиш сделал паузу.
— И… э… ребенок умер от голода, — закончил он таким тоном, будто сообщил, что начинается дождь.
— И призрак ребенка появляется в доме? — спросила миссис Ланкастер.
— Из этого ничего не следует, — поспешил разуверить ее мистер Рэддиш. — Никто ничего не видел, но люди говорят, и это смешно, конечно, будто они слышали плач ребенка. Вот и все. Понимаете?
Миссис Ланкастер двинулась к выходу.
— Мне очень нравится этот дом, — проговорила она. — За такую цену я ничего лучшего не получу. Я должна все обдумать и потом вам сообщу.
* * *
— Он действительно выглядит очаровательным, правда, папа?
Миссис Ланкастер с явным удовольствием обозревала свои новые владения. Веселые коврики, хорошо отполированная мебель, множество безделушек совершенно преобразили еще недавно столь мрачные помещения дома № 19.
Она обращалась к худощавому слегка сутулому старику с покатыми плечами и утонченным, отрешенным лицом. Мистер Уинберн не походил на свою дочь; действительно, трудно было вообразить большую противоположность, чем ее твердый практицизм и его мечтательная отрешенность.
— Да, — ответил он с улыбкой, — никто бы и не предположил, что дом заколдован.
— Папа! Не говори чепухи. Для нашего первого дня достаточно.
Мистер Уинберн улыбнулся:
— Ладно, дорогая моя, договоримся с тобой, что привидений не существует.
— И, пожалуйста, — продолжила миссис Ланкастер, — ни слова об этом при Джеффе, он такой впечатлительный.
Речь шла о маленьком мальчике миссис Ланкастер. Их семейство состояло из мистера Уинберна, его овдовевшей дочери и Джеффри.
Начавшийся дождь застучал по стеклам: кап-кап, шлеп-шлеп.
— Послушай-ка, — проговорил мистер Уинберн, — не похоже ли это на топот маленьких ножек…
— Это больше похоже на дождь, — улыбнулась миссис Ланкастер.
— Но это… это шаги, — воскликнул отец, наклонившись, чтобы лучше слышать.
Миссис Ланкастер открыто расхохоталась.
Мистер Уинберн вынужденно рассмеялся тоже. Они пили чай в холле, и он сидел спиной к лестнице. Но теперь он развернул свой стул, чтобы быть к ней лицом.
Маленький Джеффри как раз спускался по лестнице, медленно и как-то печально, с детским благоговением перед этим странным местом. Ступеньки лестницы из полированного дуба не были покрыты ковром. Мальчик подошел и стал рядом с матерью. Мистер Уинберн сделал легкое движение. Когда ребенок пересекал холл, старик отчетливо услышал звук маленьких ножек на лестнице, как будто кто-то догонял Джеффри. При этом шел, как бы с трудом передвигая ноги. Мистер Уинберн недоверчиво передернул плечами. «Просто дождь, конечно же дождь», — подумал он.
— Я вижу бисквиты, — заметил Джефф восхищенно, принюхиваясь к аромату, исходившему от привлекшего его объекта.
Мать поспешила придвинуть к нему тарелочку.
— Ну, сыночек, как тебе нравится наш новый дом? — спросила она.
— Махина, — ответил Джеффри с набитым ртом. — Фунты, фунты и еще фунты. Всего много. — После последнего утверждения, которое, очевидно, было исполнено глубокого смысла, он погрузился в молчание, озабоченный лишь тем, чтобы поскорее умять кексы. Проглотив последний кусок, он вдруг разразился речью.
— Ой, мамочка, Джейн сказала, что здесь есть чердак. Можно мне туда забраться прямо сейчас и осмотреть его? Там может находиться потайная дверь, правда, Джейн говорит, что ее нет, но я думаю, что должна быть, и там должны быть трубы, трубы с водой (с лицом, полным экстаза), и можно я поиграю с ними, и еще — посмотрю бойлер?
Он произнес последнее слово так протяжно, с таким очевидным восторгом, что его дедушка почувствовал легкий стыд от того, что бесподобные, полные очарования детские впечатления воскресили в его памяти лишь картину труб с горячей водой, которая вовсе не была горячей, и бесчисленное количество счетов от водопроводчика.
— Мы осмотрим чердак завтра, дорогой, — сказала миссис Ланкастер. — А сейчас предлагаю сходить за кубиками и построить из них замечательный дом или паровоз.
— Не хочу строить ом.
— Дом.
— Ни дом, ни паровоз, ни что-нибудь еще.
— Построй бойлер, паровой котел, — поддалась мать.
Джеффри просиял:
— С трубами?
— Да, с множеством труб.
Счастливый Джеффри убежал за своими кубиками.
Дождь все еще шел. Мистер Уинберн вслушивался. Да, должно быть, это был всего лишь дождь, но звуки стучавших капель так походили на легкие шаги.
Странный сон приснился ему этой ночью.
Ему снилось, что он гулял по городу, большому городу, как ему показалось. Но это был город детей; ни одного взрослого на улицах, никого, кроме детей, толпы детей. Во сне они все бросились к нему со странным криком: «Ты привел его?» И он понял, что они имели в виду, и в ответ печально покачал головой. И когда дети увидели это, они с горькими рыданиями разбежались.
Город и дети постепенно рассеялись, он проснулся, ощутил себя в постели, но плач детей все еще звучал у него в ушах. Хотя он совсем стряхнул с себя сон, он все же продолжал слышать рыдания. Он вспомнил, что Джеффри спал этажом ниже, а детский плач доносился сверху. Он сел, чиркнул спичкой. И все звуки прекратились.
* * *
Мистер Уинберн не рассказывал дочери о своем сне и о том, что за ним последовало. Что это не было плодом его воображения, он был убежден. И действительно, вскоре, уже днем, он снова услышал плач. В камине завывал ветер, но это был совсем другой звук, ошибиться невозможно: жалобный, тонкий, разрывающий сердце детский плач.
Он обнаружил, что не он один слышал эти звуки. Случайно он подслушал, как горничная говорила кухарке: «Не ожидала я от няньки, что она может так обращаться с мистером Джеффри, что доведет его до слез. Этим утром я слышала, как он рыдал, даже сердце защемило». Джеффри явился к завтраку, а потом и к ланчу без признаков грусти: сияющий и счастливый; и мистер Уинберн теперь знал, что не Джефф, а другой ребенок плакал, и это его шаркающие шаги он слышал уже не один раз.
Лишь миссис Ланкастер ничего никогда не слышала. Ее уши не в состоянии были улавливать звуки из иного мира.
Однако она также испытала потрясение.
— Мамочка, — произнес Джефф жалобно. — Мне хочется, чтобы ты мне позволила играть с тем маленьким мальчиком.
Миссис Ланкастер оторвала глаза от своего письменного стола и улыбнулась:
— С каким маленьким мальчиком, дорогой?
— Я не знаю, как его зовут. Он был на чердаке, сидел на полу и плакал, и, когда меня увидел, убежал. По-моему, он застеснялся, — Джефф слегка усмехнулся, — совсем как маленький, и потом, когда я ушел в детскую, я увидел, что он стоит у двери и наблюдает, как я строю, и выглядел он ужасно одиноким и как будто очень хотел играть со мной. Я сказал: «Подходи, будем строить паровоз», но он ничего не ответил, только смотрел так, будто увидел целую кучу шоколадок, а мама не разрешила к ним прикасаться. — Джефф вздохнул, печальные личные воспоминания подобного рода, очевидно, всколыхнулись в нем. — Но когда я спросил Джейн, что это за мальчик, и сказал, что хочу с ним играть, она сказала, что в доме нет маленького мальчика и нечего рассказывать глупые сказки. Я больше не люблю Джейн.
Миссис Ланкастер поднялась.
— Джейн права. Здесь нет никакого маленького мальчика.
— Но я видел его. О, мамочка! Позволь мне играть с ним, он такой одинокий и несчастный. Я хочу помочь ему, сделать что-то, чтобы ему стало лучше.
Миссис Ланкастер собиралась что-то сказать, но ее отец покачал головой.
— Джефф, — произнес он очень мягко, — этот бедный мальчик одинок, и, может быть, ты способен что-то сделать для него, но ты должен сам придумать — что именно. Вот тебе вроде загадки. Понял?
— Потому что я уже большой мальчик и могу придумать самостоятельно?
— Да, потому что ты большой мальчик.
Как только сын вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо повернулась к своему отцу.
— Папа, это же абсурд. Поощрять мальчика верить в дикие россказни прислуги!
— Никто из слуг не рассказывал мальчику ничего подобного, — возразил мягко старик. — Он видел, что я слышал, а мог бы и увидеть, если бы был в его возрасте.
— Но это же такая чушь! Почему я не вижу и не слышу ничего такого?
Мистер Уинберн улыбнулся чуть загадочной усталой улыбкой и не ответил.
— Почему? — повторила дочь. — Почему ты заверил, что он может помочь этому… существу? Все это невообразимо, невозможно.
Старик бросил на нее задумчивый взгляд.
— Почему — нет? — проговорил он. — Помнишь ли ты эти слова:
Какая лампа дарит свет
Тем детям, что бредут во тьме?
«Слепая вера», — небеса в ответ.
У Джеффри есть он — слепая вера. Все дети наделены ею. Когда мы становимся старше, мы теряем ее — просто отбрасываем за ненадобностью. Порой, когда мы становимся довольно старыми, легкие отблески этой веры возвращаются к нам, но самым ярким светом лампа горит для нас в детстве. Вот почему, по-моему, Джеффри вполне может кому-то помочь.
— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотала миссис Ланкастер.
— Я сам больше ничего не могу сделать. Тот… тот… ребенок в опасности и хочет, чтобы его освободили. Но как? Я не знаю, но ужасно думать об этом, и страдания этого ребенка разрывают сердце.
* * *
Спустя месяц после этого разговора Джеффри тяжело заболел. Восточный ветер был суровым, а мальчик не отличался крепким здоровьем. Доктор покачал головой и сообщил, что дело серьезное. С мистером Уинберном он был более откровенным и сказал, что дело совсем безнадежное. «Ребенок не поправится ни при каких обстоятельствах, — добавил он. — У него слишком запущенная болезнь легких».
Именно ухаживая за Джеффом, миссис Ланкастер обнаружила, что другой ребенок существовал. Сначала рыдания казались неотъемлемой частью ветра, но постепенно они начали выделяться, обрели определенность. Ошибиться было нельзя. Наконец она услышала их в момент полного затишья: ребенок рыдал — печально, безнадежно, разрывая сердце.
Джеффу становилось все хуже, и в бреду он снова и снова разговаривал с «маленьким мальчиком».
— Я хочу помочь ему освободиться, я сделаю это! — выкрикивал он.
Вслед за бредом наступила полная апатия, он забылся тяжелым сном. Джеффри лежал очень тихо, едва дыша, погруженный в забытье. Сделать ничего было нельзя, оставалось ждать и наблюдать.
Внезапно мальчик встрепенулся. Его глаза открылись. Он смотрел мимо матери на распахнутую дверь. Он попытался заговорить, и мать склонилась к его губам, чтобы слышать шелестящие слова.
— Все хорошо, я иду, — прошептал он и снова погрузился в забытье.
Внезапный ужас овладел матерью, она пересекла комнату, идя к отцу. Где-то неподалеку засмеялся другой мальчик. Радостно, звонко, ликующе, и серебристым эхом смех пронесся по комнате.
— Мне страшно, мне страшно, — стонала мать.
Старик покровительственно обнял ее за плечи. Внезапный порыв ветра заставил их вздрогнуть, и тут же снова, как прежде, наступила тишина.
Смех прекратился, но теперь они услышали новый звук, сначала еле уловимый, но постепенно все нарастающий, становящийся громким, так что они смогли различить его: шаги — легкие, мягкие шаги.
«Топ-топ, шлеп-шлеп, топ-топ, шлеп-шлеп». Они бежали — эти хорошо знакомые маленькие ножки. И тут — ошибиться невозможно — другие шаги присоединились к ним, быстрые и легкие.
Дружно они спешили к двери, туда, туда, за дверь, дружно, дружно, топ-топ, шлеп-шлеп, неслись невидимые ножки маленьких детей.
Миссис Ланкастер смотрела широко открытыми глазами на отца.
— Там их двое, двое!
Ее лицо стало серым от страха, она повернулась к кроватке в углу, но отец мягко ее придержал и усадил на место.
— Там, — сказал он просто.
Топ-топ, шлеп-шлеп — все легче и легче.
И потом — тишина.
В любом другом городе его давно бы назвали заколдованным, но в Вейминстере недолюбливали призраков и с неохотой делали исключения лишь для графских семей. Так что дом 19 никогда не включался в реестр заколдованных домов, и тем не менее год за годом на нем висела табличка: «Сдается внаем или продается».
Миссис Ланкастер с одобрением оглядела дом, когда подъехала к нему с говорливым агентом по недвижимости, который в веселом настроении предвкушал, что наконец-то избавится от № 19 в своем списке. Он вставил ключ в замок, не переставая превозносить достоинства товара.
читать дальше— Давно ли дом пустует? — довольно бесцеремонно прервала поток красноречия миссис Ланкастер.
Мистер Рэддиш (из фирмы «Рэддиш и Фоплоу») несколько сконфузился.
— Э… а… некоторое время, — пробормотал он смущенно.
— Я так и думала, — сухо проронила миссис Ланкастер.
Тускло освещенный холл встретил их зловещим холодом. Более впечатлительную женщину охватила бы дрожь, но только не ее, практичную и невозмутимую. Она была высокой, с темно-каштановыми волосами, едва тронутыми сединой, и с холодными голубыми глазами.
Она обошла весь дом, от чердака до подвала, время от времени задавая вполне уместные вопросы. Осмотрев весь дом, она вернулась в одну из комнат, расположенных в фасадной части, из которой хорошо просматривалась вся площадь, и без обиняков, пристально глядя на агента, спросила:
— Так что же все-таки с этим домом?
Мистер Рэддиш был застигнут врасплох.
— Разумеется, дом без мебели всегда выглядит несколько мрачновато, — промямлил он.
— Чепуха, — парировала миссис Ланкастер. — Арендная плата за такой особняк смехотворно низкая, почти никакая. Должна же быть какая-то причина для этого. Возможно, здесь обитают привидения?
Мистер Рэддиш нервно дернулся, но промолчал.
Миссис Ланкастер пытливо на него посмотрела и спустя некоторое время снова заговорила.
— Конечно, все это чепуха, я не верю в привидения или что-нибудь такого рода, и меня лично это не удержит от покупки дома; но слуги, к сожалению, легковерны и легко пугаются. И уж будьте добры сказать мне прямо: призрак какого существа предположительно появляется в этом доме.
— Я… э… и в самом деле не знаю, — заикаясь, пролепетал риелтор.
— А я уверена — вы знаете, — тихо проговорила леди. — Я не могу снимать дом, ничего о нем не зная. Что здесь произошло? Убийство?
— Нет, нет! — вскричал мистер Рэддиш, шокированный мыслью о столь чуждом этой респектабельной площади. — Это… это просто ребенок.
— Ребенок?
— Да. И я не слишком хорошо знаю эту историю, — продолжил он неохотно. — Разумеется, существуют различные версии, но я больше доверяю той, согласно которой лет тридцать назад дом арендовал некий человек по имени Уильямс. О нем ничего не известно; он не держал прислуги, у него не было друзей, он редко днем покидал дом. У него был ребенок, маленький мальчик. Примерно через два месяца он отправился в Лондон и едва унес оттуда ноги, поскольку оказалось, что его разыскивает полиция, за что именно — мне неизвестно. Однако, видимо, дело было серьезным, что он по дороге предпочел застрелиться, чем сдаться на милость властей. А между тем ребенок жил здесь, в доме, совсем один. У него было немного еды, и он день за днем ожидал возвращения отца. К несчастью, ему было внушено, что он ни при каких обстоятельствах не должен покидать дом или разговаривать с посторонними людьми. Он был слабым, болезненным, маленьким существом и даже помыслить не мог нарушить запрет. По ночам соседи, не знавшие, что отца нет в доме, часто слышали его рыдания, вызванные ужасным одиночеством и заброшенностью в пустом доме.
Мистер Рэддиш сделал паузу.
— И… э… ребенок умер от голода, — закончил он таким тоном, будто сообщил, что начинается дождь.
— И призрак ребенка появляется в доме? — спросила миссис Ланкастер.
— Из этого ничего не следует, — поспешил разуверить ее мистер Рэддиш. — Никто ничего не видел, но люди говорят, и это смешно, конечно, будто они слышали плач ребенка. Вот и все. Понимаете?
Миссис Ланкастер двинулась к выходу.
— Мне очень нравится этот дом, — проговорила она. — За такую цену я ничего лучшего не получу. Я должна все обдумать и потом вам сообщу.
* * *
— Он действительно выглядит очаровательным, правда, папа?
Миссис Ланкастер с явным удовольствием обозревала свои новые владения. Веселые коврики, хорошо отполированная мебель, множество безделушек совершенно преобразили еще недавно столь мрачные помещения дома № 19.
Она обращалась к худощавому слегка сутулому старику с покатыми плечами и утонченным, отрешенным лицом. Мистер Уинберн не походил на свою дочь; действительно, трудно было вообразить большую противоположность, чем ее твердый практицизм и его мечтательная отрешенность.
— Да, — ответил он с улыбкой, — никто бы и не предположил, что дом заколдован.
— Папа! Не говори чепухи. Для нашего первого дня достаточно.
Мистер Уинберн улыбнулся:
— Ладно, дорогая моя, договоримся с тобой, что привидений не существует.
— И, пожалуйста, — продолжила миссис Ланкастер, — ни слова об этом при Джеффе, он такой впечатлительный.
Речь шла о маленьком мальчике миссис Ланкастер. Их семейство состояло из мистера Уинберна, его овдовевшей дочери и Джеффри.
Начавшийся дождь застучал по стеклам: кап-кап, шлеп-шлеп.
— Послушай-ка, — проговорил мистер Уинберн, — не похоже ли это на топот маленьких ножек…
— Это больше похоже на дождь, — улыбнулась миссис Ланкастер.
— Но это… это шаги, — воскликнул отец, наклонившись, чтобы лучше слышать.
Миссис Ланкастер открыто расхохоталась.
Мистер Уинберн вынужденно рассмеялся тоже. Они пили чай в холле, и он сидел спиной к лестнице. Но теперь он развернул свой стул, чтобы быть к ней лицом.
Маленький Джеффри как раз спускался по лестнице, медленно и как-то печально, с детским благоговением перед этим странным местом. Ступеньки лестницы из полированного дуба не были покрыты ковром. Мальчик подошел и стал рядом с матерью. Мистер Уинберн сделал легкое движение. Когда ребенок пересекал холл, старик отчетливо услышал звук маленьких ножек на лестнице, как будто кто-то догонял Джеффри. При этом шел, как бы с трудом передвигая ноги. Мистер Уинберн недоверчиво передернул плечами. «Просто дождь, конечно же дождь», — подумал он.
— Я вижу бисквиты, — заметил Джефф восхищенно, принюхиваясь к аромату, исходившему от привлекшего его объекта.
Мать поспешила придвинуть к нему тарелочку.
— Ну, сыночек, как тебе нравится наш новый дом? — спросила она.
— Махина, — ответил Джеффри с набитым ртом. — Фунты, фунты и еще фунты. Всего много. — После последнего утверждения, которое, очевидно, было исполнено глубокого смысла, он погрузился в молчание, озабоченный лишь тем, чтобы поскорее умять кексы. Проглотив последний кусок, он вдруг разразился речью.
— Ой, мамочка, Джейн сказала, что здесь есть чердак. Можно мне туда забраться прямо сейчас и осмотреть его? Там может находиться потайная дверь, правда, Джейн говорит, что ее нет, но я думаю, что должна быть, и там должны быть трубы, трубы с водой (с лицом, полным экстаза), и можно я поиграю с ними, и еще — посмотрю бойлер?
Он произнес последнее слово так протяжно, с таким очевидным восторгом, что его дедушка почувствовал легкий стыд от того, что бесподобные, полные очарования детские впечатления воскресили в его памяти лишь картину труб с горячей водой, которая вовсе не была горячей, и бесчисленное количество счетов от водопроводчика.
— Мы осмотрим чердак завтра, дорогой, — сказала миссис Ланкастер. — А сейчас предлагаю сходить за кубиками и построить из них замечательный дом или паровоз.
— Не хочу строить ом.
— Дом.
— Ни дом, ни паровоз, ни что-нибудь еще.
— Построй бойлер, паровой котел, — поддалась мать.
Джеффри просиял:
— С трубами?
— Да, с множеством труб.
Счастливый Джеффри убежал за своими кубиками.
Дождь все еще шел. Мистер Уинберн вслушивался. Да, должно быть, это был всего лишь дождь, но звуки стучавших капель так походили на легкие шаги.
Странный сон приснился ему этой ночью.
Ему снилось, что он гулял по городу, большому городу, как ему показалось. Но это был город детей; ни одного взрослого на улицах, никого, кроме детей, толпы детей. Во сне они все бросились к нему со странным криком: «Ты привел его?» И он понял, что они имели в виду, и в ответ печально покачал головой. И когда дети увидели это, они с горькими рыданиями разбежались.
Город и дети постепенно рассеялись, он проснулся, ощутил себя в постели, но плач детей все еще звучал у него в ушах. Хотя он совсем стряхнул с себя сон, он все же продолжал слышать рыдания. Он вспомнил, что Джеффри спал этажом ниже, а детский плач доносился сверху. Он сел, чиркнул спичкой. И все звуки прекратились.
* * *
Мистер Уинберн не рассказывал дочери о своем сне и о том, что за ним последовало. Что это не было плодом его воображения, он был убежден. И действительно, вскоре, уже днем, он снова услышал плач. В камине завывал ветер, но это был совсем другой звук, ошибиться невозможно: жалобный, тонкий, разрывающий сердце детский плач.
Он обнаружил, что не он один слышал эти звуки. Случайно он подслушал, как горничная говорила кухарке: «Не ожидала я от няньки, что она может так обращаться с мистером Джеффри, что доведет его до слез. Этим утром я слышала, как он рыдал, даже сердце защемило». Джеффри явился к завтраку, а потом и к ланчу без признаков грусти: сияющий и счастливый; и мистер Уинберн теперь знал, что не Джефф, а другой ребенок плакал, и это его шаркающие шаги он слышал уже не один раз.
Лишь миссис Ланкастер ничего никогда не слышала. Ее уши не в состоянии были улавливать звуки из иного мира.
Однако она также испытала потрясение.
— Мамочка, — произнес Джефф жалобно. — Мне хочется, чтобы ты мне позволила играть с тем маленьким мальчиком.
Миссис Ланкастер оторвала глаза от своего письменного стола и улыбнулась:
— С каким маленьким мальчиком, дорогой?
— Я не знаю, как его зовут. Он был на чердаке, сидел на полу и плакал, и, когда меня увидел, убежал. По-моему, он застеснялся, — Джефф слегка усмехнулся, — совсем как маленький, и потом, когда я ушел в детскую, я увидел, что он стоит у двери и наблюдает, как я строю, и выглядел он ужасно одиноким и как будто очень хотел играть со мной. Я сказал: «Подходи, будем строить паровоз», но он ничего не ответил, только смотрел так, будто увидел целую кучу шоколадок, а мама не разрешила к ним прикасаться. — Джефф вздохнул, печальные личные воспоминания подобного рода, очевидно, всколыхнулись в нем. — Но когда я спросил Джейн, что это за мальчик, и сказал, что хочу с ним играть, она сказала, что в доме нет маленького мальчика и нечего рассказывать глупые сказки. Я больше не люблю Джейн.
Миссис Ланкастер поднялась.
— Джейн права. Здесь нет никакого маленького мальчика.
— Но я видел его. О, мамочка! Позволь мне играть с ним, он такой одинокий и несчастный. Я хочу помочь ему, сделать что-то, чтобы ему стало лучше.
Миссис Ланкастер собиралась что-то сказать, но ее отец покачал головой.
— Джефф, — произнес он очень мягко, — этот бедный мальчик одинок, и, может быть, ты способен что-то сделать для него, но ты должен сам придумать — что именно. Вот тебе вроде загадки. Понял?
— Потому что я уже большой мальчик и могу придумать самостоятельно?
— Да, потому что ты большой мальчик.
Как только сын вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо повернулась к своему отцу.
— Папа, это же абсурд. Поощрять мальчика верить в дикие россказни прислуги!
— Никто из слуг не рассказывал мальчику ничего подобного, — возразил мягко старик. — Он видел, что я слышал, а мог бы и увидеть, если бы был в его возрасте.
— Но это же такая чушь! Почему я не вижу и не слышу ничего такого?
Мистер Уинберн улыбнулся чуть загадочной усталой улыбкой и не ответил.
— Почему? — повторила дочь. — Почему ты заверил, что он может помочь этому… существу? Все это невообразимо, невозможно.
Старик бросил на нее задумчивый взгляд.
— Почему — нет? — проговорил он. — Помнишь ли ты эти слова:
Какая лампа дарит свет
Тем детям, что бредут во тьме?
«Слепая вера», — небеса в ответ.
У Джеффри есть он — слепая вера. Все дети наделены ею. Когда мы становимся старше, мы теряем ее — просто отбрасываем за ненадобностью. Порой, когда мы становимся довольно старыми, легкие отблески этой веры возвращаются к нам, но самым ярким светом лампа горит для нас в детстве. Вот почему, по-моему, Джеффри вполне может кому-то помочь.
— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотала миссис Ланкастер.
— Я сам больше ничего не могу сделать. Тот… тот… ребенок в опасности и хочет, чтобы его освободили. Но как? Я не знаю, но ужасно думать об этом, и страдания этого ребенка разрывают сердце.
* * *
Спустя месяц после этого разговора Джеффри тяжело заболел. Восточный ветер был суровым, а мальчик не отличался крепким здоровьем. Доктор покачал головой и сообщил, что дело серьезное. С мистером Уинберном он был более откровенным и сказал, что дело совсем безнадежное. «Ребенок не поправится ни при каких обстоятельствах, — добавил он. — У него слишком запущенная болезнь легких».
Именно ухаживая за Джеффом, миссис Ланкастер обнаружила, что другой ребенок существовал. Сначала рыдания казались неотъемлемой частью ветра, но постепенно они начали выделяться, обрели определенность. Ошибиться было нельзя. Наконец она услышала их в момент полного затишья: ребенок рыдал — печально, безнадежно, разрывая сердце.
Джеффу становилось все хуже, и в бреду он снова и снова разговаривал с «маленьким мальчиком».
— Я хочу помочь ему освободиться, я сделаю это! — выкрикивал он.
Вслед за бредом наступила полная апатия, он забылся тяжелым сном. Джеффри лежал очень тихо, едва дыша, погруженный в забытье. Сделать ничего было нельзя, оставалось ждать и наблюдать.
Внезапно мальчик встрепенулся. Его глаза открылись. Он смотрел мимо матери на распахнутую дверь. Он попытался заговорить, и мать склонилась к его губам, чтобы слышать шелестящие слова.
— Все хорошо, я иду, — прошептал он и снова погрузился в забытье.
Внезапный ужас овладел матерью, она пересекла комнату, идя к отцу. Где-то неподалеку засмеялся другой мальчик. Радостно, звонко, ликующе, и серебристым эхом смех пронесся по комнате.
— Мне страшно, мне страшно, — стонала мать.
Старик покровительственно обнял ее за плечи. Внезапный порыв ветра заставил их вздрогнуть, и тут же снова, как прежде, наступила тишина.
Смех прекратился, но теперь они услышали новый звук, сначала еле уловимый, но постепенно все нарастающий, становящийся громким, так что они смогли различить его: шаги — легкие, мягкие шаги.
«Топ-топ, шлеп-шлеп, топ-топ, шлеп-шлеп». Они бежали — эти хорошо знакомые маленькие ножки. И тут — ошибиться невозможно — другие шаги присоединились к ним, быстрые и легкие.
Дружно они спешили к двери, туда, туда, за дверь, дружно, дружно, топ-топ, шлеп-шлеп, неслись невидимые ножки маленьких детей.
Миссис Ланкастер смотрела широко открытыми глазами на отца.
— Там их двое, двое!
Ее лицо стало серым от страха, она повернулась к кроватке в углу, но отец мягко ее придержал и усадил на место.
— Там, — сказал он просто.
Топ-топ, шлеп-шлеп — все легче и легче.
И потом — тишина.
-
-
19.12.2013 в 02:26-
-
13.03.2014 в 21:59