Они мучили вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память
«Это далеко не первый в России пожар в доме престарелых с большим количеством жертв...
Ликвидация огня продолжается силами пожарных расчётов. Пока нет точных данных о количестве спасённых и пострадавших...»
Из криминальной хроники города Энска
***
Над тайгой стоял протяжный гул. Одна от другой вспыхивали, словно свечки, сосны, устремляли воздетые в мольбе ветви к чёрному небу и с треском рушились на землю. Огонь пожирал деревья, облизывал жадными языками скамейки и гипсовые скульптуры, бушевал в помещениях. В оконных проёмах метались неясные тени, но крепкие решётки и запертые двери не выпустили никого из обитателей странного дома.
Осмотр места происшествия начался сразу, как был потушен пожар. Здания и постройки сгорели подчистую. Пахло гарью. Перед руинами застыли закопченные пионеры с пустыми глазницами, да зевал посыпанный пеплом каменный крокодил у фонтана. Ржавые трубы косо торчали над забитой сажей и грязью чашей.
читать дальшеОбугленные кости сложили в несколько мешков и отправили на экспертизу. Останки принадлежали людям довольно преклонного возраста. Определить, кому именно, — не представлялось возможным, так как ни списков обитателей, ни медицинских карточек не сохранилось.
А самое странное — почему журналисты решили, что сгорел дом престарелых? Ни одного дома престарелых ни в каких документах города Энска и прилежащих к нему окрестностях вообще не значилось. Здания бывшего пионерского лагеря »Уголёк« во время перестройки были переданы на баланс здравоохранению под лесную школу. А вскоре после её расформирования — ввиду нецелесообразности — их и вовсе списали. Дачники и жители ближайшей деревни уже лет десять потихоньку растаскивали бесхозные стройматериалы для собственных нужд, и ни о какой «богадельне» слыхом не слыхивали.
Словом, после небольшого скандала в администрации сочли, что в заброшенном лагере поселились бомжи или беженцы — что практически одно и то же, которые сами себя и спалили. Опровержение в газету давать не стали. Само рассосётся-позабудется, — справедливо решили в верхах. И в самом деле — каждый день что-то горит, либо кого-то затопляет. Привыкли люди к разгулам стихии. А начнёшь в прессе объяснять, что и дома-то такого в области не было, — себе дороже будет. Тут скандальчиком с журналистами не отделаешься.
***
Матвей Кузнецов, шустрый домовитый дедок, бродил по пожарищу и шевелил палкой золу в поисках чего-нибудь подходящего. Вообще-то Матвею нужны были трубы: стар стал ведра по огороду таскать, а шлангов не напасёшься. На один сезон только дюжат, а стоят сколько — никакой пенсии не хватит, если покупать. Но если попадалось что-нибудь ещё, что могло сгодиться в хозяйстве, — скажем, старый утюг или кружка с чуть сколотой эмалью, старик такими находками не брезговал и деловито складывал их в старый брезентовый рюкзак.
Наполнив его полностью дребезжащей всячиной, Матвей, принялся дёргать и расшатывать тонкие трубы у фонтана. Задел ногой каменного крокодила и взвыл от боли.
— Ах, ты — кусаться, тварь проклятая! — замахнулся ржавой трубой на образчик парковой скульптуры.
Крокодил клацнул зубищами и испуганно отодвинулся, отполз, значит. По крайней мере, так потом рассказывал Матвей своей старухе. А под ним оказался перевязанный резинкой полиэтиленовый пакет. Дед бросил находку в рюкзак, подхватил несколько труб и рысцой побежал домой. Там он перво-наперво стал прилаживать трубы: соединять их обрезками велосипедной шины, прикручивая проволокой, и протягивать по огороду, потом демонстрировал водопровод бабке и набежавшим соседям.
Словом, про таинственный пакет вспомнил не скоро. А когда вспомнил, развернул и — разочарованно чертыхнулся: в пакете оказалась старая тетрадка, исписанная от одной коленкоровой корки до другой — крупным, будто бы детским, почерком.
— Ладно, опосля разберёмся! — пробормотал дед Матвей, сунул книжку с тетрадкой обратно в пакет, отложил его в сторону и занялся более важным делом.
Он неторопливо извлекал из рюкзака трофеи, любовно оглаживал их, кумекал, как починить, если требовалось, и мысленно представлял, куда приспособит ту или иную вещь.
***
Откружилось пёстрой юбкой лето. Было у старухи в молодости такое платье: на зелёном крепдешиновом поле — голубые васильки и алые маки. Ох, и любила танцевать Вера! Кружилась в танце, а юбка порхала и бесстыдно обнимала ноги. Промчалась каруселью ярмарка-осень. Достала из сундуков и расстелила белые перины зима.
Однажды дед Матвей полез за старыми газетами для растопки печи и наткнулся на свёрток, который вытащил летом из-под крокодила. Хотел кинуть в топку, но передумал. Затопил печь, нацепил на нос очки, открыл коленкоровую тетрадку и начал читать.
***
Лето. Мне 10 лет. Мама отправила меня в пионерский лагерь. Солнце, воздух и вода множат силы для труда. Так она сказала. А ещё дала тетрадку и велела вести дневник. Солнце с воздухом здесь точно есть. А воду караулит крокодил. К фонтану не подойти. У него страшные зубы и глаза... Ну, такие... всё видят, короче. Пойдёшь по дорожке, оглянешься — он смотрит, свернёшь на газон — а он и там достанет. Я его боюсь. Хоть он и каменный. По газонам ходить нельзя. Светлана Сергеевна ругает. Она строгая. Никогда не улыбается. А Томка Трушкина красивая. Глаза у неё коричневые и большие. Как у телёнка за забором. Он пришёл и тыкался в распахнутую ладошку розовой тёплой мордой. Потом ещё напишу. Светлана Сергеевна кричит неукоснительно:
— Ну-ка, дети, встаньте в круг!
***
Всю неделю в дневник не писал. Мама говорила, в плохую погоду можно ходить в библиотеку. Вчера шёл дождь, и я ходил. Читал про Таракана. У нас они тоже ползают.
«Сторож грубою рукою из окна его швырнёт.
И во двор вниз головою наш голубчик упадёт.»
Сторож дядя Миша добрый. Раздаёт нам леденцы. Говорит, что бродят по свету его дети. Он не знает, где они бродят, поэтому всем встречным-поперечным ребятам раздаёт. Томка сказала, что лучше бы шоколадки раздавал. Она шоколадки лучше любит, чем леденцы. А дядь Миша сказал: я свой калибр знаю. Я спросил: а что такое калибр? Тогда он показал на Ваську и сказал. Вот крупный калибр, а Лягушонок — мелкий. Лягушонок у нас меньше всех. Он ходить не может. Только ползает и мычит. А говорить и квакать не может. У него большой рот и текут слюни. Наверно мешают ему говорить. Мы опять водили хоровод. Пусть всегда будет солнце! Мне кажется, внутри крокодила кто-то живет. Снаружи — камень, а внутри — кто-то злой, хуже таракана.
***
Листья на большой берёзе улетают жёлтыми стаями. На заднем дворе живут куры. Томка Трушкина по-доброму кормила их хлебом. Петух подпрыгнул и клюнул её в лоб. Она сильно ревела. Я испугался, что он клюнет её в голый глаз и тоже заревел. Дядя Миша зарезал петуха. Стукнул топором по шее. Голова с гребешком и открытым клювом валяется на траве, а он скачет. Если птичке хвост отрезать, она только запоёт. А он подпрыгивает и отъявленно скачет. Кровь красная булькает из шеи и замарала перья. Томка снова ревела. Светлана Сергеевна кричала на нас и дядю Мишу. А он сказал, что суп все любят.
— Ну-ка, дети, встали в круг!
***
Вышла из комнаты Вера.
— Что это у тебя, Матвей? Тетрадка какая-то?
Дед Матвей мягко отстранился от жены, пытающейся заглянуть через его плечо.
— Да тут... такое дело... потом расскажу. Иди, Вера, сейчас твой сериал начнётся! — он взял сигареты и направился в сенцы.
Затягивался и живо представлял себе этих ребятишек. Вот ведь... Они тоже отправляли своих в лагерь. Но никогда не думали, что там — так... Как так — Матвей не смог бы себе объяснить. Почему-то защемило сердце. Вернулся в избу, налил в кружку молока, отрезал хлеба.
— Эй, ты чего кусочничаешь? — всполошилась Вера. — Я борща наварила. Обедать надо, а не кусочничать.
— Да погоди ты с обедом, — Матвей допил молоко, подкинул дров в печку и, захватив тетрадку, пошёл в комнату.
Лёг на диван и стал читать дальше. Неожиданно история, написанная в тетрадке круглым детским почерком, захватила его настолько, что он ничего другого делать не мог. Ему дозарезу нужно было узнать, что случилось дальше.
***
Почему не едет мама? Говорила, что заберёт меня. Я хожу в библиотеку. Пишу дневник. А мама всё не приезжает. Сегодня на обед давали суп с курятиной. Не верится, что серые куски в супе — это петух, который клюнул Томку. Совсем не похож. У него — мы видели — внутри красное. Даже перья стали красные. И у крысы тоже красное. Под грязной шкурой. Васька убил крысу. Он тыкал её большим гвоздём, потому что топора у него не было. А он хотел посмотреть, как булькает из шеи кровь. Гвоздь он вытащил из забора. И тыкал, а она не булькала. Всё-таки надо топором, а не гвоздём. А я хотел посмотреть, что у неё там внутри. Как она бегала и ела? Интересно, а у крысы есть душа? Где она? Я её не видел. Там только кишки. Это сказал Васька. А ещё он сказал, что я ботаник. Светлана Сергеевна сказала:
— Ну-ка. Дети. Встанем в круг.
Томка не хотела вставать и сказала, что боится крокодила. А Светлана Сергеевна ответила, он же каменный, глупая. И ещё сказала тихо, но я услышал:
— Это скопище дебилов пострашнее крокодилов.
Дебилы — это она про нас говорит. А что такое скопище? Дядя Миша взял крысу за хвост и унёс. Интересно, куда? Одни вопросы. Надо в библиотеку сходить.
***
Прошло четыре лета и три зимы. Нас выпустили на улицу. А там — зелёные листики! И хорошо пахнет. Цветы. Мы их ели, ели. Никак не могли остановиться. А ландыши горькие. Лягушонка рвало. Светлана Сергеевна сказала:
— Кыш, саранча! Встали в круг!
Мне показалось, что крокодил сидит внутри Светланы Сергеевны и смотрит оттуда. Страшно и холодно!
Саранча это кузнечики. А мама не приезжает.
Меня стала внушительно беспокоить Томка. Она иногда смотрит на крокодила огромными глазами. Танцует на каменной дорожке в колготках без башмаков и смотрит. Из дырявых колготок кровь сочится. А Томка плачет, как наводнение. Говорит, что он съел её сны. А сама такая красивая. Утончённо. Наверно, я влюбился. И что теперь делать? Как же мне узнать? Другие девчонки тоже туфли скинули. Но это не то...
***
Прошли по кругу лето, осень и зима. Снова весна. Но листья ещё не выросли. Снег навалился и не даёт им расти. Васька стал большой безразмерно. За обедом он задел локтем кружку и пролил кисель. Светлана Сергеевна стала кричать:
— Подлизывай теперь языком, падаль! Из-за стола не выпущу, пока не подлижешь!
А Васька упёрся глазами в стол смело и молчит, не хочет подлизывать. Кисель по столу ползёт. Светлана Сергеевна краснее киселя сделалась, задрожала вся. Мы даже испугались, что ей плохо. Лягушонок всех спас. Он залез с ногами на стол и начал этот кисель лизать, язык высунул, лакал и улыбался большим ртом. А потом слизывал одну улыбку вместе с киселём, но тут же вырастала другая. А кисель так и капал обратно на стол. Томка сказала:
— У Лягушонка есть душа.
Светлана Сергеевна повела нас к крокодилу.
— Ну-ка, встали! Шире круг!
Уже стемнело, а мы всё ходили и ходили протяжённо. Дядя Миша сказал:
— Пора скотину кормить.
Светлана Сергеевна ответила, что не заработала скотина, пусть пляшет.
Тут Томка выскочила из круга и, чтоб крокодил на неё не пялился, ведро на голову себе надела и давай по нему кулаками стучать, будто в барабан бить. Все смеялись, и даже Лягушонок. Светлана Сергеевна одна не смеялась. Она хотела ведро отобрать, но Томка — ловкая девчонка, убежала вместе с ним. И Васька тоже куда-то делся. Под утро Томка пришла, коричневые глаза её сияют, будто лампочки горят, а по колготкам кровь бежит, как из петуха, красная. Светлана Сергеевна спросила, где ведро. Томка не знала, только улыбалась недосказанно. Светлана Сергеевна велела ей лечь на пол и стала бить её по пяткам. Я понял, зачем она это делала. Я читал, что по пяткам бьют покойных, когда не уверены, что они умерли. Это называется проба Разе. Но Томка-то живая. Она хохотала и необузданно извивалась, когда Светлана Сергеевна её била. А Светлана Сергеевна злилась и всё сильнее окрокодиливалась. От неё шёл монотонный холод. А Ваську дядя Миша поймал, когда тот через забор перелезть хотел. Светлана Сергеевна так кричала на него, что дядя Миша натурально захотел есть и ушёл в столовую.
А Васька сказал:
— Зарежу суку.
И зарезал скоротечно. Только не суку, а Светлану Сергеевну. Она лежала у фонтана, а голова с накрашенными губами лежала отдельно и улыбалась. Когда была приставлена к Светлане Сергеевне, никогда не улыбалась, а теперь улыбается. Как такое возможно? Природа ничего не понимает, и ей довериться нельзя. Тогда я стал любознательно делать пробу Разе. Бил палкой по пяткам. Но тело Светланы Сергеевны не подавало признаков жизни. А ещё утром она кричала расточительно. Я хотел ещё проделать пробу Дегранжа, но у меня не было горячего масла, чтобы ввести его в сосок Светланы Сергеевны. А голова всё ещё обворожительно улыбалась. Тогда я вспомнил, что надо проверить зрачки. Слегка сжать глазные яблоки с боков. И — да! Зрачки так и остались овальные. А по правому глазу вообще ползала жирная муха. Откуда она тут взялась? А глаз от мухи даже не мигал. Значит, голова Светланы Сергеевны тоже умерла? Красиво: живая красная улыбка на мёртвой голове. И чёрная муха. Следил за ней, пока не улетела. Осталось последнее средство: поколотить по щекам и поколоть иголкой уши, но пришёл дядя Миша, пододвинул голову Светланы Сергеевны к телу и накрыл простынёй. Опыты пришлось прекратить. Я так и не узнал обобщённо, была ли у Светланы Сергеевны душа или что там вместо неё. Может, это и была муха? А потом дядя Миша куда-то унёс Светлану Сергеевну. Я оглянулся и увидел, что крокодил был в крови и старательно облизывался. Но ведь он же каменный!? Очень холодно. Снег тоже красный.
Лягушонок тоже умер. Светлана Сергеевна сказала, это чудо, что он прожил девятнадцать. Кто-то истыкал его большим гвоздём, как крысу. Зачем? Это не была пищевая мотивация. Все части тела Лягушонка были на месте. Я хотел посмотреть с погружением, что у него внутри. Почему он не мог говорить, ведь рот у него широкий. И где у него душа. Томка говорила, что у Лягушонка она была определённо. Осталось узнать, где. Но дядя Миша его тоже накрыл простынёй и не дал исследовать. А новая Светлана Сергеевна, которую прислали вместо старой, сказала:
— Пойдёмте танцевать!
И мы снова поступательно ходили по кругу. Крокодил наблюдал за всеми. Томка думала, что он бессовестно смотрит только на неё. Она хотела снова надеть ведро на голову, но Васька сказал:
— Пойдём в кусты.
И они ушли, а новая Светлана Сергеевна не обратила на это внимания. Я тоже хотел пойти, но Светлана Сергеевна плотоядно держала меня за руку.
***
Томка стала совсем негодная. Бегает стильно, задирает подол и показывает всем чёрненькое. А сама такая красивая! И улыбается. Голые глаза чистые-чистые! Мама мне давно говорила, что показывать всем, что у тебя есть в штанах — неприлично. Мама всё не едет. Наверно, тоже умерла. А может, её и не было? Я не помню её лица. Светлана Сергеевна сказала, что все мы дети алкашей и проституток. Я ничего не помню. Что же мне делать? Любить Томку или не любить? Я не чувствую жар любви, про который пишут в стихах. А иногда кажется, что в Томке живет... нет, не крокодил... что-то демоническое. Мне часто бывает холодно. Наверное, со мной что-то не так... аномальный ботаник...
***
Нам поставили другой забор — высокий и без щелочек, и телёнка больше не видно. И вообще ничего не видно. Лил дождь, и я сидел в библиотеке. Я читал книгу про одного учёного, который заразил весь мир пандемическим вирусом. Потому что боялся, что людей на земле стало сильно много. Перенаселение планеты. Воздействие вируса должно проявиться лишь у некоторых детей. Они с рожденья нездоровы. У них никогда не будет потомства. »А как их выбирают? — подумал я, — тех, кому никогда не придётся стать родителями? И какой может последовать побочный эффект от всего этого? Ведь у всех лекарств, да и вообще у всего на свете, бывает побочный эффект». Мама говорила, что человек не должен превосходить назначенного ему господом. Или это не мама говорила? Вопросов не становится меньше. Томка сказала, что иногда хочет жить, а иногда хочет умереть. Эмоциональная амбивалентность. Зачем умирать? После смерти вы не сможете измениться к лучшему. Я, наверно, уже старый. У меня болят колени. Я не хочу умирать.
***
Матвей Кузнецов поднялся с дивана. Вышел на улицу. Мороз тут же прильнул к пылающему лицу, забрался под ватник и свернулся в клубок на груди, сжимая сердце ледяными пальцами. Старик закурил. Немного отпустило. Это что ж такое? Кто это все написал? Как такое вообще могло быть? Прочитанное никак не укладывалось в седой голове.
Дед Матвей взял лопату. Прошёлся по дорожке, поправляя снежный коридор. Дорожку он чистил регулярно, снегопада нынче не было. Механические привычные движения должны были отвлечь от страшного повествования. Не отвлекли. Аккуратно поставив лопату, Матвей вошёл в дом. Вера дремала перед включенным телевизором. Стараясь не разбудить жену, старик прокрался к дивану и снова потянулся к тетрадке в коленкоровой обложке.
***
Не знаю, сколько лет прошло. Я долго не писал в дневник. А что писать? Всё одно и то же. Бег по кругу. Каждый следующий день похож на предыдущий. Но сегодня... Мной овладела энергия исступлённой ярости. Не знаю, к чему это приведёт. Какой будет взрыв.
Сегодня банный день. Очередная Светлана Сергеевна сказала:
— Бабки, дедки, лягте в круг!
Мы лежали голые на каменном полу. Стриженые затылки — не поймёшь, где — кто. А она поливала из шланга и лениво возила шваброй по зябким одинаковым телам. Даже огромному толстому Ваське было холодно. Он икал и всхлипывал пугливо.
Томка никак не могла подняться и плакала. Короткие волосы встопорщились седым ёжиком. У неё ноги стали отвердевать, окаменело тело. Только внутри осталось что-то и выходило из неё тёплыми слезами, стекало по коричневым тряпочкам грудей.
Светлана Сергеевна выкрикивала злобу квадратным красным ртом. Речевая грубость отнимает у женщины часть женственности.
Мы как лилипуты, имеющие нестандартно маленькие размеры для своего класса. Мы старики, но не были и никогда уже не станем по-настоящему взрослыми. У нас нет и не будет детей. Зачем нам жить?
Я решился. Я чувствую его в себе. Демона. Я сделаю инферно восьмого круга. Я смогу. И пусть обманщиков бичуют бесы. Тираны пусть кипят в смоле. Кто вынырнет — их подстрелят из лука и снова затолкают баграми. А воры пусть мучаются гадами, взаимопревращаясь с ними, окрокодиливаясь и пожирая друг друга. Вечная драка в грязном болоте.
А мы... мы просто умрём. Ни плача. Ни вопля. Ни болезней больше не будет. Ничего не будет. Вечность начинается сегодня.
Интересно, куда уйдёт тот, кто внутри сидит. Может, обратно в крокодила?
Какое это всё имеет значение?
Изменить ничего нельзя.
***
Матвей Кузнецов поднялся, держась за грудь, попытался растереть её, но корявые пальцы не слушались. Тетрадка в коленкоровом переплёте упала на пол.
Жена его, Вера, пережила мужа всего на полгода.
Ликвидация огня продолжается силами пожарных расчётов. Пока нет точных данных о количестве спасённых и пострадавших...»
Из криминальной хроники города Энска
***
Над тайгой стоял протяжный гул. Одна от другой вспыхивали, словно свечки, сосны, устремляли воздетые в мольбе ветви к чёрному небу и с треском рушились на землю. Огонь пожирал деревья, облизывал жадными языками скамейки и гипсовые скульптуры, бушевал в помещениях. В оконных проёмах метались неясные тени, но крепкие решётки и запертые двери не выпустили никого из обитателей странного дома.
Осмотр места происшествия начался сразу, как был потушен пожар. Здания и постройки сгорели подчистую. Пахло гарью. Перед руинами застыли закопченные пионеры с пустыми глазницами, да зевал посыпанный пеплом каменный крокодил у фонтана. Ржавые трубы косо торчали над забитой сажей и грязью чашей.
читать дальшеОбугленные кости сложили в несколько мешков и отправили на экспертизу. Останки принадлежали людям довольно преклонного возраста. Определить, кому именно, — не представлялось возможным, так как ни списков обитателей, ни медицинских карточек не сохранилось.
А самое странное — почему журналисты решили, что сгорел дом престарелых? Ни одного дома престарелых ни в каких документах города Энска и прилежащих к нему окрестностях вообще не значилось. Здания бывшего пионерского лагеря »Уголёк« во время перестройки были переданы на баланс здравоохранению под лесную школу. А вскоре после её расформирования — ввиду нецелесообразности — их и вовсе списали. Дачники и жители ближайшей деревни уже лет десять потихоньку растаскивали бесхозные стройматериалы для собственных нужд, и ни о какой «богадельне» слыхом не слыхивали.
Словом, после небольшого скандала в администрации сочли, что в заброшенном лагере поселились бомжи или беженцы — что практически одно и то же, которые сами себя и спалили. Опровержение в газету давать не стали. Само рассосётся-позабудется, — справедливо решили в верхах. И в самом деле — каждый день что-то горит, либо кого-то затопляет. Привыкли люди к разгулам стихии. А начнёшь в прессе объяснять, что и дома-то такого в области не было, — себе дороже будет. Тут скандальчиком с журналистами не отделаешься.
***
Матвей Кузнецов, шустрый домовитый дедок, бродил по пожарищу и шевелил палкой золу в поисках чего-нибудь подходящего. Вообще-то Матвею нужны были трубы: стар стал ведра по огороду таскать, а шлангов не напасёшься. На один сезон только дюжат, а стоят сколько — никакой пенсии не хватит, если покупать. Но если попадалось что-нибудь ещё, что могло сгодиться в хозяйстве, — скажем, старый утюг или кружка с чуть сколотой эмалью, старик такими находками не брезговал и деловито складывал их в старый брезентовый рюкзак.
Наполнив его полностью дребезжащей всячиной, Матвей, принялся дёргать и расшатывать тонкие трубы у фонтана. Задел ногой каменного крокодила и взвыл от боли.
— Ах, ты — кусаться, тварь проклятая! — замахнулся ржавой трубой на образчик парковой скульптуры.
Крокодил клацнул зубищами и испуганно отодвинулся, отполз, значит. По крайней мере, так потом рассказывал Матвей своей старухе. А под ним оказался перевязанный резинкой полиэтиленовый пакет. Дед бросил находку в рюкзак, подхватил несколько труб и рысцой побежал домой. Там он перво-наперво стал прилаживать трубы: соединять их обрезками велосипедной шины, прикручивая проволокой, и протягивать по огороду, потом демонстрировал водопровод бабке и набежавшим соседям.
Словом, про таинственный пакет вспомнил не скоро. А когда вспомнил, развернул и — разочарованно чертыхнулся: в пакете оказалась старая тетрадка, исписанная от одной коленкоровой корки до другой — крупным, будто бы детским, почерком.
— Ладно, опосля разберёмся! — пробормотал дед Матвей, сунул книжку с тетрадкой обратно в пакет, отложил его в сторону и занялся более важным делом.
Он неторопливо извлекал из рюкзака трофеи, любовно оглаживал их, кумекал, как починить, если требовалось, и мысленно представлял, куда приспособит ту или иную вещь.
***
Откружилось пёстрой юбкой лето. Было у старухи в молодости такое платье: на зелёном крепдешиновом поле — голубые васильки и алые маки. Ох, и любила танцевать Вера! Кружилась в танце, а юбка порхала и бесстыдно обнимала ноги. Промчалась каруселью ярмарка-осень. Достала из сундуков и расстелила белые перины зима.
Однажды дед Матвей полез за старыми газетами для растопки печи и наткнулся на свёрток, который вытащил летом из-под крокодила. Хотел кинуть в топку, но передумал. Затопил печь, нацепил на нос очки, открыл коленкоровую тетрадку и начал читать.
***
Лето. Мне 10 лет. Мама отправила меня в пионерский лагерь. Солнце, воздух и вода множат силы для труда. Так она сказала. А ещё дала тетрадку и велела вести дневник. Солнце с воздухом здесь точно есть. А воду караулит крокодил. К фонтану не подойти. У него страшные зубы и глаза... Ну, такие... всё видят, короче. Пойдёшь по дорожке, оглянешься — он смотрит, свернёшь на газон — а он и там достанет. Я его боюсь. Хоть он и каменный. По газонам ходить нельзя. Светлана Сергеевна ругает. Она строгая. Никогда не улыбается. А Томка Трушкина красивая. Глаза у неё коричневые и большие. Как у телёнка за забором. Он пришёл и тыкался в распахнутую ладошку розовой тёплой мордой. Потом ещё напишу. Светлана Сергеевна кричит неукоснительно:
— Ну-ка, дети, встаньте в круг!
***
Всю неделю в дневник не писал. Мама говорила, в плохую погоду можно ходить в библиотеку. Вчера шёл дождь, и я ходил. Читал про Таракана. У нас они тоже ползают.
«Сторож грубою рукою из окна его швырнёт.
И во двор вниз головою наш голубчик упадёт.»
Сторож дядя Миша добрый. Раздаёт нам леденцы. Говорит, что бродят по свету его дети. Он не знает, где они бродят, поэтому всем встречным-поперечным ребятам раздаёт. Томка сказала, что лучше бы шоколадки раздавал. Она шоколадки лучше любит, чем леденцы. А дядь Миша сказал: я свой калибр знаю. Я спросил: а что такое калибр? Тогда он показал на Ваську и сказал. Вот крупный калибр, а Лягушонок — мелкий. Лягушонок у нас меньше всех. Он ходить не может. Только ползает и мычит. А говорить и квакать не может. У него большой рот и текут слюни. Наверно мешают ему говорить. Мы опять водили хоровод. Пусть всегда будет солнце! Мне кажется, внутри крокодила кто-то живет. Снаружи — камень, а внутри — кто-то злой, хуже таракана.
***
Листья на большой берёзе улетают жёлтыми стаями. На заднем дворе живут куры. Томка Трушкина по-доброму кормила их хлебом. Петух подпрыгнул и клюнул её в лоб. Она сильно ревела. Я испугался, что он клюнет её в голый глаз и тоже заревел. Дядя Миша зарезал петуха. Стукнул топором по шее. Голова с гребешком и открытым клювом валяется на траве, а он скачет. Если птичке хвост отрезать, она только запоёт. А он подпрыгивает и отъявленно скачет. Кровь красная булькает из шеи и замарала перья. Томка снова ревела. Светлана Сергеевна кричала на нас и дядю Мишу. А он сказал, что суп все любят.
— Ну-ка, дети, встали в круг!
***
Вышла из комнаты Вера.
— Что это у тебя, Матвей? Тетрадка какая-то?
Дед Матвей мягко отстранился от жены, пытающейся заглянуть через его плечо.
— Да тут... такое дело... потом расскажу. Иди, Вера, сейчас твой сериал начнётся! — он взял сигареты и направился в сенцы.
Затягивался и живо представлял себе этих ребятишек. Вот ведь... Они тоже отправляли своих в лагерь. Но никогда не думали, что там — так... Как так — Матвей не смог бы себе объяснить. Почему-то защемило сердце. Вернулся в избу, налил в кружку молока, отрезал хлеба.
— Эй, ты чего кусочничаешь? — всполошилась Вера. — Я борща наварила. Обедать надо, а не кусочничать.
— Да погоди ты с обедом, — Матвей допил молоко, подкинул дров в печку и, захватив тетрадку, пошёл в комнату.
Лёг на диван и стал читать дальше. Неожиданно история, написанная в тетрадке круглым детским почерком, захватила его настолько, что он ничего другого делать не мог. Ему дозарезу нужно было узнать, что случилось дальше.
***
Почему не едет мама? Говорила, что заберёт меня. Я хожу в библиотеку. Пишу дневник. А мама всё не приезжает. Сегодня на обед давали суп с курятиной. Не верится, что серые куски в супе — это петух, который клюнул Томку. Совсем не похож. У него — мы видели — внутри красное. Даже перья стали красные. И у крысы тоже красное. Под грязной шкурой. Васька убил крысу. Он тыкал её большим гвоздём, потому что топора у него не было. А он хотел посмотреть, как булькает из шеи кровь. Гвоздь он вытащил из забора. И тыкал, а она не булькала. Всё-таки надо топором, а не гвоздём. А я хотел посмотреть, что у неё там внутри. Как она бегала и ела? Интересно, а у крысы есть душа? Где она? Я её не видел. Там только кишки. Это сказал Васька. А ещё он сказал, что я ботаник. Светлана Сергеевна сказала:
— Ну-ка. Дети. Встанем в круг.
Томка не хотела вставать и сказала, что боится крокодила. А Светлана Сергеевна ответила, он же каменный, глупая. И ещё сказала тихо, но я услышал:
— Это скопище дебилов пострашнее крокодилов.
Дебилы — это она про нас говорит. А что такое скопище? Дядя Миша взял крысу за хвост и унёс. Интересно, куда? Одни вопросы. Надо в библиотеку сходить.
***
Прошло четыре лета и три зимы. Нас выпустили на улицу. А там — зелёные листики! И хорошо пахнет. Цветы. Мы их ели, ели. Никак не могли остановиться. А ландыши горькие. Лягушонка рвало. Светлана Сергеевна сказала:
— Кыш, саранча! Встали в круг!
Мне показалось, что крокодил сидит внутри Светланы Сергеевны и смотрит оттуда. Страшно и холодно!
Саранча это кузнечики. А мама не приезжает.
Меня стала внушительно беспокоить Томка. Она иногда смотрит на крокодила огромными глазами. Танцует на каменной дорожке в колготках без башмаков и смотрит. Из дырявых колготок кровь сочится. А Томка плачет, как наводнение. Говорит, что он съел её сны. А сама такая красивая. Утончённо. Наверно, я влюбился. И что теперь делать? Как же мне узнать? Другие девчонки тоже туфли скинули. Но это не то...
***
Прошли по кругу лето, осень и зима. Снова весна. Но листья ещё не выросли. Снег навалился и не даёт им расти. Васька стал большой безразмерно. За обедом он задел локтем кружку и пролил кисель. Светлана Сергеевна стала кричать:
— Подлизывай теперь языком, падаль! Из-за стола не выпущу, пока не подлижешь!
А Васька упёрся глазами в стол смело и молчит, не хочет подлизывать. Кисель по столу ползёт. Светлана Сергеевна краснее киселя сделалась, задрожала вся. Мы даже испугались, что ей плохо. Лягушонок всех спас. Он залез с ногами на стол и начал этот кисель лизать, язык высунул, лакал и улыбался большим ртом. А потом слизывал одну улыбку вместе с киселём, но тут же вырастала другая. А кисель так и капал обратно на стол. Томка сказала:
— У Лягушонка есть душа.
Светлана Сергеевна повела нас к крокодилу.
— Ну-ка, встали! Шире круг!
Уже стемнело, а мы всё ходили и ходили протяжённо. Дядя Миша сказал:
— Пора скотину кормить.
Светлана Сергеевна ответила, что не заработала скотина, пусть пляшет.
Тут Томка выскочила из круга и, чтоб крокодил на неё не пялился, ведро на голову себе надела и давай по нему кулаками стучать, будто в барабан бить. Все смеялись, и даже Лягушонок. Светлана Сергеевна одна не смеялась. Она хотела ведро отобрать, но Томка — ловкая девчонка, убежала вместе с ним. И Васька тоже куда-то делся. Под утро Томка пришла, коричневые глаза её сияют, будто лампочки горят, а по колготкам кровь бежит, как из петуха, красная. Светлана Сергеевна спросила, где ведро. Томка не знала, только улыбалась недосказанно. Светлана Сергеевна велела ей лечь на пол и стала бить её по пяткам. Я понял, зачем она это делала. Я читал, что по пяткам бьют покойных, когда не уверены, что они умерли. Это называется проба Разе. Но Томка-то живая. Она хохотала и необузданно извивалась, когда Светлана Сергеевна её била. А Светлана Сергеевна злилась и всё сильнее окрокодиливалась. От неё шёл монотонный холод. А Ваську дядя Миша поймал, когда тот через забор перелезть хотел. Светлана Сергеевна так кричала на него, что дядя Миша натурально захотел есть и ушёл в столовую.
А Васька сказал:
— Зарежу суку.
И зарезал скоротечно. Только не суку, а Светлану Сергеевну. Она лежала у фонтана, а голова с накрашенными губами лежала отдельно и улыбалась. Когда была приставлена к Светлане Сергеевне, никогда не улыбалась, а теперь улыбается. Как такое возможно? Природа ничего не понимает, и ей довериться нельзя. Тогда я стал любознательно делать пробу Разе. Бил палкой по пяткам. Но тело Светланы Сергеевны не подавало признаков жизни. А ещё утром она кричала расточительно. Я хотел ещё проделать пробу Дегранжа, но у меня не было горячего масла, чтобы ввести его в сосок Светланы Сергеевны. А голова всё ещё обворожительно улыбалась. Тогда я вспомнил, что надо проверить зрачки. Слегка сжать глазные яблоки с боков. И — да! Зрачки так и остались овальные. А по правому глазу вообще ползала жирная муха. Откуда она тут взялась? А глаз от мухи даже не мигал. Значит, голова Светланы Сергеевны тоже умерла? Красиво: живая красная улыбка на мёртвой голове. И чёрная муха. Следил за ней, пока не улетела. Осталось последнее средство: поколотить по щекам и поколоть иголкой уши, но пришёл дядя Миша, пододвинул голову Светланы Сергеевны к телу и накрыл простынёй. Опыты пришлось прекратить. Я так и не узнал обобщённо, была ли у Светланы Сергеевны душа или что там вместо неё. Может, это и была муха? А потом дядя Миша куда-то унёс Светлану Сергеевну. Я оглянулся и увидел, что крокодил был в крови и старательно облизывался. Но ведь он же каменный!? Очень холодно. Снег тоже красный.
Лягушонок тоже умер. Светлана Сергеевна сказала, это чудо, что он прожил девятнадцать. Кто-то истыкал его большим гвоздём, как крысу. Зачем? Это не была пищевая мотивация. Все части тела Лягушонка были на месте. Я хотел посмотреть с погружением, что у него внутри. Почему он не мог говорить, ведь рот у него широкий. И где у него душа. Томка говорила, что у Лягушонка она была определённо. Осталось узнать, где. Но дядя Миша его тоже накрыл простынёй и не дал исследовать. А новая Светлана Сергеевна, которую прислали вместо старой, сказала:
— Пойдёмте танцевать!
И мы снова поступательно ходили по кругу. Крокодил наблюдал за всеми. Томка думала, что он бессовестно смотрит только на неё. Она хотела снова надеть ведро на голову, но Васька сказал:
— Пойдём в кусты.
И они ушли, а новая Светлана Сергеевна не обратила на это внимания. Я тоже хотел пойти, но Светлана Сергеевна плотоядно держала меня за руку.
***
Томка стала совсем негодная. Бегает стильно, задирает подол и показывает всем чёрненькое. А сама такая красивая! И улыбается. Голые глаза чистые-чистые! Мама мне давно говорила, что показывать всем, что у тебя есть в штанах — неприлично. Мама всё не едет. Наверно, тоже умерла. А может, её и не было? Я не помню её лица. Светлана Сергеевна сказала, что все мы дети алкашей и проституток. Я ничего не помню. Что же мне делать? Любить Томку или не любить? Я не чувствую жар любви, про который пишут в стихах. А иногда кажется, что в Томке живет... нет, не крокодил... что-то демоническое. Мне часто бывает холодно. Наверное, со мной что-то не так... аномальный ботаник...
***
Нам поставили другой забор — высокий и без щелочек, и телёнка больше не видно. И вообще ничего не видно. Лил дождь, и я сидел в библиотеке. Я читал книгу про одного учёного, который заразил весь мир пандемическим вирусом. Потому что боялся, что людей на земле стало сильно много. Перенаселение планеты. Воздействие вируса должно проявиться лишь у некоторых детей. Они с рожденья нездоровы. У них никогда не будет потомства. »А как их выбирают? — подумал я, — тех, кому никогда не придётся стать родителями? И какой может последовать побочный эффект от всего этого? Ведь у всех лекарств, да и вообще у всего на свете, бывает побочный эффект». Мама говорила, что человек не должен превосходить назначенного ему господом. Или это не мама говорила? Вопросов не становится меньше. Томка сказала, что иногда хочет жить, а иногда хочет умереть. Эмоциональная амбивалентность. Зачем умирать? После смерти вы не сможете измениться к лучшему. Я, наверно, уже старый. У меня болят колени. Я не хочу умирать.
***
Матвей Кузнецов поднялся с дивана. Вышел на улицу. Мороз тут же прильнул к пылающему лицу, забрался под ватник и свернулся в клубок на груди, сжимая сердце ледяными пальцами. Старик закурил. Немного отпустило. Это что ж такое? Кто это все написал? Как такое вообще могло быть? Прочитанное никак не укладывалось в седой голове.
Дед Матвей взял лопату. Прошёлся по дорожке, поправляя снежный коридор. Дорожку он чистил регулярно, снегопада нынче не было. Механические привычные движения должны были отвлечь от страшного повествования. Не отвлекли. Аккуратно поставив лопату, Матвей вошёл в дом. Вера дремала перед включенным телевизором. Стараясь не разбудить жену, старик прокрался к дивану и снова потянулся к тетрадке в коленкоровой обложке.
***
Не знаю, сколько лет прошло. Я долго не писал в дневник. А что писать? Всё одно и то же. Бег по кругу. Каждый следующий день похож на предыдущий. Но сегодня... Мной овладела энергия исступлённой ярости. Не знаю, к чему это приведёт. Какой будет взрыв.
Сегодня банный день. Очередная Светлана Сергеевна сказала:
— Бабки, дедки, лягте в круг!
Мы лежали голые на каменном полу. Стриженые затылки — не поймёшь, где — кто. А она поливала из шланга и лениво возила шваброй по зябким одинаковым телам. Даже огромному толстому Ваське было холодно. Он икал и всхлипывал пугливо.
Томка никак не могла подняться и плакала. Короткие волосы встопорщились седым ёжиком. У неё ноги стали отвердевать, окаменело тело. Только внутри осталось что-то и выходило из неё тёплыми слезами, стекало по коричневым тряпочкам грудей.
Светлана Сергеевна выкрикивала злобу квадратным красным ртом. Речевая грубость отнимает у женщины часть женственности.
Мы как лилипуты, имеющие нестандартно маленькие размеры для своего класса. Мы старики, но не были и никогда уже не станем по-настоящему взрослыми. У нас нет и не будет детей. Зачем нам жить?
Я решился. Я чувствую его в себе. Демона. Я сделаю инферно восьмого круга. Я смогу. И пусть обманщиков бичуют бесы. Тираны пусть кипят в смоле. Кто вынырнет — их подстрелят из лука и снова затолкают баграми. А воры пусть мучаются гадами, взаимопревращаясь с ними, окрокодиливаясь и пожирая друг друга. Вечная драка в грязном болоте.
А мы... мы просто умрём. Ни плача. Ни вопля. Ни болезней больше не будет. Ничего не будет. Вечность начинается сегодня.
Интересно, куда уйдёт тот, кто внутри сидит. Может, обратно в крокодила?
Какое это всё имеет значение?
Изменить ничего нельзя.
***
Матвей Кузнецов поднялся, держась за грудь, попытался растереть её, но корявые пальцы не слушались. Тетрадка в коленкоровом переплёте упала на пол.
Жена его, Вера, пережила мужа всего на полгода.
Автор: Татьяна Полуянова (Юрина)
@темы: дети, рассказы, старики и старухи, предметы и вещи, не своё
-
-
09.06.2014 в 01:12-
-
09.06.2014 в 03:46-
-
09.06.2014 в 22:20-
-
10.06.2014 в 01:57-
-
11.06.2014 в 01:29-
-
11.06.2014 в 06:44-
-
11.06.2014 в 13:19-
-
11.06.2014 в 13:43-
-
12.06.2014 в 20:21-
-
18.09.2014 в 15:01Просто детей с нарушениями развития отправили в детдом, где они и прожили всю жизнь взаперти, в постепенно ухудшающихся условиях и постепенно сходя с ума.
Мистика тут разве что в том, как тетрадка оказалась под крокодилом. Если конечно не сам ботаник её туда положил. Вполне возможно что демоническая ипостась крокодила, которую боится Томка и которая скушала СС, это просто разум ботаника не может принять совершенные им же преступления и вымещает их на каменного идола.
Вариант второй. Судя по описанию особняка он когда-то принадлежал аристократии, но в советские времена был определен под приют. Кроме обычных книг, современных времени действия, ботаник так же находит в библиотеке книги которые остались после прежних хозяев - с опытами Резе и прочим. Явно что-то алхимическое. Добавьте крокодила якобы живого во дворе и можно сделать вывод что аристократы игрались-игрались и доигрались до призыва неведомой ебаной хуйни, которая могла влиять на разумы окружающих. С начала воспитатели начали поворачиваться, со временем становясь все более жестокими, потом и дети - переставая быть детьми они тоже начали повреждаться умом. Что в комплексе с общей безблагодатностью ситуации породило кровавую вакханалию.
В прочем нех тут мне кажется сущностью скорее выдуманной, ибо если он и правда там был то маловато кровавых событий. Но и ботаник много лет не писал в дневник, кто знает что там могло случиться.
-
-
18.09.2014 в 15:24