Правил немного, и они совсем просты.
читать дальше
***
Нельзя оставаться в зале после захода солнца, потому что тогда сюда приходят иные хозяева.
Все начинается с фресок на стенах — как только солнечный свет прекращает падать на них, существа, которых они изображают, поворачивают головы, глядят на него с недобрым ожиданием. Это происходит как-то враз — прелестная дева, скрывшаяся под сенью ветвей с рыцарем, вдруг стоит, раздвинув их и глядя в упор, и ее лицо кажется еще белее, чем было, а в улыбке, бывшей нежной, а ставшей злобной, мелькают кончики слишком длинных зубов. Рыцарь прячет лицо под забралом, но после заката кажется, будто лица у него нет вовсе — лишь тьма, клубящаяся внутри доспехов. Пальцы короля, изображенного на другой стене, и поднимающего кубок, вдруг ложатся на рукоять кинжала на боку и словно поглаживают ее с хищным ожиданием. Что же до псов, мчащихся за оленем на стене третьей, не занятой громадным окном — то псы эти всегда мертвы и растерзаны, олень же стоит над ними, выставив чудовищные рога и приподняв верхнюю губу, за которой — клыки, подобные тем, что во рту девы. Глаза у него не оленьи — волчьи.
После того, как оживают фрески, некоторое время еще можно работать, хоть это и становится гораздо тяжелей — слишком страшно поворачиваться к фрескам спиной, слишком страшно, сидя лицом к ним, глядеть на них.
Обычно он отворачивается и не глядит, за спиной у него — еле слышный шепот и тихий смех, словно фрески советуются, как лучше добраться до него. Вслушиваться нельзя — разобрать их слова невозможно, он пытался, но это отвлекает, а значит — замедляет работу. А значит — он задержится здесь еще немного, и у фресок будет на один шанс больше, чем у него.
Он кладет на место еще кусочек витража.
Хуже, когда он слышит тихий шелест — выкованная из меди змея, обвивающая ножку кресла в дальнем конце зала, расправляется, течет, как темно-алая огненная река, изредка вспыхивающая в лучах заката. Змея слепа и глуха, она ничего не чует — ее создатель позабыл выковать ей глаза, он позабыл выковать ей все, кроме чудовищной пасти — и до темноты, пока фрески не обретут силу и голоса и не смогут подсказать ей, она почти безопасна. Нужно только делать шаг с ее пути, когда она будет ползти по залу, слепо тычась острой головой в разные стороны. Пустяки.
И еще кусочек.
Однажды он так увлекся работой, что едва не пропустил последнего знака — приплясывающих шагов, раздающихся совсем рядом, словно танцующий стоял прямо рядом с ним. Плясала крошечная фигурка, одна из многих, вырезанных на огромной медной пластине над камином. С каждым шагом она становилась все больше и все сильнее кривлялась и извивалась, и ее движения притягивали взгляд невыносимо. В один из первых дней он загляделся до того, что ее лицо вдруг отразилось расплющенным и огромным прямо напротив него — словно к стеклу прижалось с той стороны. Он опомнился, лишь увидев тонкие, похожие на ветвящиеся рога, пальцы, ползущие по каминной полке, — и выбежал из залы.
Грохот захлопнувшейся двери слился с многоголосым хохотом за спиной — хохотом, который человек не мог бы издать — и стуком многих копыт.
…по крайней мере, они не трогали осколки витража.
***
Правило второе — олени гонят добычу всю ночь.
Они будут искать, всем своим сонмом, будут мчаться по этажам, биться из комнаты в комнату и отражаться в зеркалах пустых комнат. Они будут тыкать пальцами, хохотать и визжать, и в их воплях — азарт охотника, гонящего дичь.
Олени гонят добычу, и мраморные полы разлетаются под огненными копытами, двери рассыпаются на щепки под ударами чудовищных рогов, а клыки — клыки для добычи, которую гонят олени.
Он бежит всю ночь — из комнаты в комнату, с этажа на этаж.
Однажды дева с фрески главного зала с торжествующим визгом прыгнула ему на спину из одного из зеркал, и они покатились по ковру вместе, под ее крики, под клацанье ее зубов, рвущих ему плечо и руку, пока она силилась дотянуться до шеи, изо рта у нее пахло кровью. Он ударил ее по голове каменным пресс-папье и вырвался, оставив ее на полу с окровавленным ртом и когтями, скребущими ковер.
Он убежал, но ему казалось, что он проиграл, — она попробовала его кровь, она найдет его.
И она нашла. Вышла из лунного света в конце коридора, и шла к нему не спеша — потому что другого пути не было, и деваться ему от нее тоже было некуда.
— Иди сюда, — еле слышно шепнуло у него за спиной, и скрипнула неприметная дверь, казавшаяся частью стены.
Дева прыгнула вперед — не по-женски, не по-человечески даже, как хищное животное — но он уже рухнул спиной вперед внутрь, и дверь захлопнулась за мгновение до того, как в нее ударилось тяжелое тело. За дверью скрежетнуло о пол — как копыта, а не босые человеческие ноги, и теперь дева не визжала и не вопила — слышалось только сиплое звериное дыхание.
От двери он отполз, не поднимаясь с ковра — и только потом обернулся.
Мальчик стоял у окна — невысокий, одетый в костюмчик вроде тех, которые носили в частных школах лет тридцать назад. С тонкими рогами, тянущимися от его макушки к потолку, и верхней губой, приподнятой в оскале. Двинуться вперед не пытался, только смотрел.
— До рассвета уже недалеко, — сказал мальчик, и голос у него был странный, чуть пришепетывающий, словно клыки мешали ему говорить. — Дождись здесь.
— А ты?.. — вопрос он не закончил, и так понятно было.
Мальчик улыбнулся, показывая крупные желтоватые зубы.
— Не сегодня ночью, — дружелюбно сказал он. — Ты забавный. Долго держишься. Мог бы стать оленем.
— Как ты?
— Как я. Как она, — мальчик с легким презрением кивнул на дверь. — Но она давно умерла, лет триста назад. Она не помнит, какими бывают люди.
— Я не хочу быть оленем.
Мальчик улыбнулся снова.
— Твое дело. Но имей в виду, тот, кто не хочет быть оленем, становится псом. Ты ведь видел фреску в большом зале? Днем ты погонишь оленей — но ночью олени будут гнать тебя. Все ночи подряд до конца дней.
— Ты захотел стать оленем?
— Я не захотел стать псом, — мальчик уселся на пол напротив него. — Я боялся.
— Как ты попал сюда?
— Мой отец… — мальчик чуть поморщился. — Он привез нас сюда. Посмотреть на Олений замок.
— И ты увидел витраж.
— И я увидел витраж, как и ты. И оказался здесь.
— Почему его видят не все?
— Откуда мне знать? — мальчик фыркнул — не по-человечески. — Спроси у Оленьего бога. Того, что пляшет.
Он кивнул и замолк, и мальчик молчал тоже. Глядел исподлобья, скалил зубы, улыбался. А с рассветом — ушел в рисунок стен. Стал фреской — смешливым подростком, сидящим под деревом, из-за ствола которого высовывалась робкая оленья мордочка.
Он долго смотрел на нее перед тем, как вернуться к витражу.
***
Правило третье — те, кто не олени, становятся псами; и никто не может остаться человеком надолго.
Он просыпается ближе к полудню от запаха добычи. Здесь олень, на которого он может прыгнуть, догнать, разорвать, здесь…
Он не сразу понимает, где он. Что он — человек.
С каждым днем вспомнить это все сложнее. С каждым днем он приходит в себя все позже, находит себя то на балконе, судорожно принюхивающимся к запахам трав снаружи, то у одной из фресок, исступленно рычащим на нее, вздернув верхнюю губу. С каждым днем все труднее собирать витраж — руки не слушаются его, мысли не слушаются его, и олени, олени, олени кружат вокруг, его олени, его добыча.
Осталось не так уж много, чтобы превратиться в пса.
Осталось не так уж много, чтобы закончить работу.
Он всхлипывает и кладет в витраж еще кусочек.
@темы: параллельные миры, дети, животные, своё, рассказы, сущности, призраки и духи, мистические и аномальные места
~Птиц~, жуть какая. Это откуда?