Леди полагается быть вежливой, доброжелательной и носить с собой в сумочке подкову. Это не на счастье, а для утяжеления сумочки©
В последнее время в Подмосковье растет и крепнет культ Нглуи Нграка, Властителя Беспредельных Глубин. Сектанты, фанатики и одержимые занимают ведущие места на производстве, проникают в органы местного самоуправления и центры культурного досуга и отдыха. Кроме того, доллар растет, рубль падает, кризис неизбежен, и это все новости на данный час – сообщает газета «Завтра». Не знаю, как там газета, но мы, жители Подмосковья, на месте ориентируемся в ситуации лучше, для нас все это ближе и нагляднее, чем для столичных заправил. Взять тот же Загорск, откуда я родом – разве не засели у нас в Знаменской церкви батюшка Флом, а в Успенской – батюшка Фмон? И разве не обосновался на посту главы района некий Езонг – тот, что на пару с председателем кадастровой комиссии Аргулом пожрал на внеочередном смотре детского творчества ансамбль барабанщиков Свято-Георгиевской гимназии?
Если верить секретарю Совета депутатов (Римма? Куотле? Зиндра? Нет, не помню, как ее звали), то о людоедских пристрастиях дуэта можно было догадаться и раньше, ознакомься хоть кто-нибудь со служебными характеристиками, которые те писали своим сослуживцам. На смену клишированным определениям - «добросовестный», «трудолюбивый», «целеустремленный» - в них, начиная с сентября месяца, приходят такие слова, как «сочный», «упитанный» и даже «деликатесный».
читать дальшеКазалось бы, отличный повод призвать каннибалов к порядку, благо полиция и дружина в те дни еще не предались Нглуи Нграку окончательно, но что тут скажешь – не срослось. Вновь мы, загорцы, оказались задним умом сильны и заподозрили неладное лишь тогда, когда Четыре Обета – Послушания, Молчания, Обретения и Поглощения – уже приняли Совет ветеранов, городская больница и шиномонтаж.
Так был потерян Загорск. Из всех его контор, учреждений, комиссий и объединений дольше остальных продержался «Благовест», православный листок в четыре полосы. Даже корчась в предсмертных муках, он продолжал громить купальники и мини-юбки, выдавать на-гора проповеди, публиковать отчеты о поездках в святые места и размещать на своих страницах молитвы за здравие вперемешку с рецептами постной пищи.
Преображение свершилось, едва обанкротилась типография – тогда-то, без страха, но со смирением прежний «Благовест» сложил оружие, и на смену ему пришел новый, с культистами во главе. Корреспондентов своих он, по-видимому, целиком унаследовал от предшественника, ибо новые номера ничем не отличались от старых - разве что стала получше бумага, да Господа Бога везде сменил Нглуи Нграк.
На фоне таких событий – и грозных, и ужасных, и смешных - и произошел тот случай с Виголом, о котором я хочу вам сейчас поведать.
Прежде всего, что это был за человек – Вигол? Прапорщик ФСБ, отец двоих детей, в культ Нглуи Нграка он вступил не из любви к его непередаваемому Запаху, не из почтения к Чешуе и гигантскому Хвосту, а из соображений личной выгоды - чтобы поменьше платить налогов. Мечтой его жизни было иметь свой собственный бизнес, открыть в торговом центре сувенирную лавку. Торговать Вигол планировал свечами, открытками, кружками, полотенцами, а также бутылочками со слизью Великой Матери и статуэтками Нглуи Нграка в масштабе один к шестидесяти четырем. Начинание было достойное, спору нет, однако на словах все выходило легче, чем на деле. Мало того, что торговая площадь, которой домогался Вигол, была уже занята, так еще и арендатор ее, некий Семенов, оказался форменной свиньей. Никому не хотел он уступить своего места, даром, что арендная плата была высокая, а выручки становились все меньше и меньше. Напрасно Вигол брызгал слюной, размахивал «корочкой» и призывал на помощь дядю из Министерства обороны – Семенов был непреклонен.
Осталось последнее средство – гроза всех ИПов и ПБОЮЛов, обряд Приятия. Не стану утруждать вас описанием этого действа – скажу лишь, что вошел в Знаменскую церковь Вигол под ручку с Семеновым, а вышел оттуда, неся четыре сочащихся кровью пакета из «Пятерочки». Дома, на семейном совете – присутствовали жена Катя, дочь Юля и сын Максим – выяснилось следующее: чтобы получить место Семенова, Вигол должен его съесть, причем не просто так – кусочек здесь, кусочек там – а целиком, с костями и требухой.
Первый раз, как водится, оказался самым трудным. Казалось бы, обыкновенные вещи – вилка, тарелка, мясо, но как ни старался Вигол убедить себя, что происходящее – в порядке вещей, все же он чувствовал себя неуютно. Еще вчера он жил в мире, где люди, тая на сердце злобу, вынуждены были, тем не менее, расшаркиваться друг с другом; теперь же человек, который только тем и провинился, что мешал Виголу открыть сувенирную лавку, лежал перед ним готовый к употреблению, словно бы говоря: «Ешь меня, и покончим с этим». Каким бы толстокожим ни был Вигол, все же ему казалось, что события развиваются слишком быстро и – как бы так выразиться? – прямолинейно. Нельзя же вот так вот, сразу, существуют ведь правила приличия… Последние, правда, Вигол приплел скорее для галочки - вернее, ничего лучше ему в голову не пришло.
Ну да, сказал он себе, так и есть. Он просто-напросто делает что-то неприличное, вот ему и нехорошо. Надо перебороть себя. В конце концов, и отношения мужчин и женщин в юном возрасте казались ему неприличными, а теперь он – счастливый муж и отец двух замечательных детей. Ну, с чего бы это ему, Виголу, быть собой недовольным? Разве обряд, который он сейчас выполняет, не признан обществом, не одобрен властью? Нет, конечно же, он все делает правильно, а если и кажется, что поступок его – неверный, то следует помнить о том, что в данном обществе это – вполне естественное социальное поведение, что так делают все, а значит и ему так поступать незазорно.
Можно даже сказать, подумал Вигол, что этот обряд Приятия он делит со всеми остальными людьми, поклоняющимися Нглуи Нграку, а потому вина его дробится на множество частиц, каждая из которых по отдельности почти что невесома. Ее считай, что не существует – да-да, именно так. И все же в глубине души Вигол понимал, что частица эта, пусть и ничтожная, все же была. Какая-то крупица его поступка вцепилась в него и не отпускала – о, Вигол дорого бы дал за то, чтобы узнать, насколько она велика, эта часть!
Каково соотношение в каждом поступке воли самого человека и власти Всемогущего Случая? Кто виноват в том, что он сейчас будет давиться Семеновым – сам Вигол или общество, его породившее? С одной стороны, вина была на Виголе – никто ведь не принуждал его к обряду Приятия, решение это он принял сам.
С другой, иного способа добиться желаемого в существующем обществе у него не было, а от осуществления замыслов Вигола зависело очень многое. Не судьбы мира, конечно, но будущее его самого и его детей зависело от того, пойдет ли этот новый бизнес, будет ли он приносить доход. Можно сколько угодно порицать эгоизм семьи, рода, племени, можно сколько угодно восхвалять альтруизм и самопожертвование, но ясно одно: дети наши должны быть накормлены, одеты, устроены в школу, и даже если мы знаем, что ради этого незнамо где должен пострадать неведомый Семенов – что ж, так тому и быть.
В сущности, по-настоящему мучило Вигола только то, что Семенов этот в его случае был вовсе не гипотетический, не болтался где-то в отдалении, а лежал прямо перед ним на большом фаянсовом блюде, мелко порезанный и обильно сдобренный перцем. Гарниром к нему прилагалась фасоль, но ее Вигол уже съел. Настало время вонзить зубы в ляжку ближнего своего.
- Послушай, - сказал Вигол жене, желая оттянуть начало трапезы. – Как ты думаешь, что было бы, не будь этой жабы?
- Какой еще жабы? – спросила жена.
- Ну, этой, - Вигол почесал затылок. – Нглуи Нграка.
- Было бы то же самое, - ответила она со вздохом. – Тебе бы все равно пришлось сожрать этого Семенова, пусть и не буквально. Разорить, выдавить из бизнеса – ты понимаешь. Такова жизнь, Вигол. А теперь ешь, пожалуйста, свой обед – зря я его, что ли, разогревала?
Такова жизнь – этим Виголу и пришлось утешиться. Хорошо хоть он должен растить двоих детей, а не двадцать, как его сослуживец Либов. Откуда тому было знать, что нежная его невеста незадолго до свадьбы претерпела Божественную Метаморфозу и, вместо того, чтобы рожать по-человечески, мечет икру, словно рыба? Двадцать сыновей – крепких, злобных, прожорливых – это только в сказке чудесно, а на деле не так уж легко прокормить всю эту ораву. И ладно бы от Либова требовался лишь хлеб насущный – детишек ведь следовало куда-нибудь пристроить, дать им дорогу в жизнь! Высшее образование – вот что занимало мысли Либова. Конечно, размышлял он, кто-то из его многочисленного потомства поступит сам, и все же из двух десятков по меньшей мере за пятерых придется нести магарыч.
Денег у Либова не было, и он решил проблему просто. Сразу же после выпускного вечера он собрал сыновей в одной комнате и заявил, что здесь и сейчас они должны биться друг с другом насмерть, и тот, кто останется последним, гарантированно поступит в МГИМО.
- Вышел я, дверь запер, - рассказывал он Виголу, - Слышу: крики, визги, хруст. Через час захожу и вижу: остался один, младшенький. Довольный, глазки горят, пузико круглое. Отрыжечка, конечно, как же без нее. Сейчас учится на втором курсе, недавно сессию закрыл. Будущий культуролог!
Да, Либову пришлось куда хуже, чем ему – это Вигол признавал. Скрепя сердце, он воткнул вилку в мясо, выворотил кусочек, положил в рот и принялся жевать. Мясо оказалось вполне съедобным, даже вкусным. Чем-то оно напоминало свинину, но было чуть более жестким. Некстати вспомнился рассказ знакомой блокадницы о том, как в одном из детских домов Ленинграда детей пришлось-таки накормить человечиной. Война уже кончилась, а они все просили, просили этого мяса…
Первую порцию Вигол одолел быстро, вторую – тоже.
- Какой ты у меня молодец, - сказала жена. – Вкусно?
Вигол кивнул.
- Я старалась. Завтра попробую бабушкин рецепт. Ты же у меня любишь пельмени, да? Любишь пельмешки? Любишь?
- Люблю, - ответил Вигол. – Много там еще осталось?
- Где? – не поняла жена.
- В холодильнике.
- А, там… Много, Вигол, много. Вся морозилка, считай, только им и забита. Ничего – за неделю успеешь. Ты лучше скажи - нам его точно есть нельзя? Что сказал батюшка Флом?
- Вам – нет, - вздохнул Вигол. – Ни в коем случае.
- Ну, значит, справишься сам. Ты же у меня большой мальчик, - поцеловала она его в макушку. – Бон апетти.
И с этого дня Вигол принялся жрать. Семенов на завтрак, Семенов на обед, Семенов в судках, с собою, бутерброды из Семенова, непременный кусочек филе на ночь, воскресный холодец и лечебный бульон - каждый день Вигола поджидал дома сервированный, отменно приготовленный, украшенный зеленью Семенов. Стейк из Семенова, биточки, ростбиф, бефстроганов, рагу, простой шашлык, шашлык по-карски – она даже карпаччо умудрилась приготовить, эта виголова Катя, а благодарить за это следовало Интернет и книгу «Порадуй свою семью»!
На шестой день Виголу стало казаться, что Семенова в нем теперь больше, чем было в самом Семенове. Он переполнился Семеновым, Семенов лез у него из ушей.
- Ну, потерпи, миленький, потерпи, - просила жена, глядя на Вигола, буквально заталкивающего в себя кусок аппетитной вырезки. – Это же ради нас, ради будущего. Ты же дачу хотел, помнишь? Дачу! И машину хотел. И Юлю в колледж, и Максиму – велосипед…
Жена говорила убедительно, ласково, и Вигол - распаренный, красный от натуги, с тремя новыми дырками в ремне - продолжал жрать. Он дробил зубами хрящи, высасывал костный мозг, обгладывал до последнего волоконца кости и медленно продвигался вперед. Вот кончился третий пакет – самый большой, самый трудный, и осталось всего ничего. Наконец, настал день триумфа: мозг, сердце и печень, приберегаемые напоследок, Вигол съел за один вечер, а из оставшихся ребер жена сварила на утро суп. Оставалось только съесть его, и торговая площадь будет за Виголом, он уже сможет ввозить товар.
В то утро Вигол проснулся радостным: это будет сегодня, пело в груди, сегодня все кончится. Он похлебал суп, вылизал порядка ради тарелку и отправился в торговый центр. Вот оно, его место! Здесь встанет стеллаж с посудой, здесь – со свечками, ну а Нглуи Нграка, будь он трижды неладен, придется поставить на самом виду. Глаза бы не глядели на эту жабу – сколько мук, сколько мук…
Избавлю вас, опять же, от подробностей – едва ли вам интересны во всех деталях завоз товара, инвентаризация, найм продавца – и перейдем к делу, к тому, что было дальше. После всех неприятностей с Семеновым Вигол рассчитывал на хорошие выручки; пять тысяч в день – вот сколько ему было нужно, чтобы окупить затраты. В мечтах же ему виделись скорее восемь, а то и десять – ну, в самом деле, а почему бы и нет? Люди падки на всякую дрянь, они раскупят кружки, полотенца, бутылочки со слизью, а Вигол на вырученные деньги откроет еще один магазин, а потом еще один, и еще… Уже не дача с машиной мерещились ему, а полноценный загородный домик, с забором, охранником, бойцовым псом в конуре…
Увы, реальность оказалась жестока. Как ни старался продавец, больше тысячи за смену не выходило. Не желал никто покупать сувенирные кружки, пылились в футлярчиках ручки с забавными надписями («Стерве», «Золотому начальнику», «Любимой маме»), и вышло так, что захожий пьяница расколотил немецкий сервиз. Вигол пил, злился, кричал на продавца, на жену, но факт оставался фактом – бизнес его прогорал. То, что ради торговой площади он съел Семенова, не улучшило нисколько саму торговую площадь. Людей не было, и призвать их не мог даже всесильный Нглуи Нграк. И все же это было не самое страшное в конце концов, с бизнесом так бывает: не идет, и все. По-настоящему плохое случилось в понедельник, когда в торговом центре стоял мертвый штиль. Вигол расхаживал вокруг своего киоска, искал, за что бы вычесть с продавца, как вдруг у него зазвонил телефон. Это был батюшка Флом, и у Вигола засосало под ложечкой. Почему он звонит? Разве не съел Вигол Семенова до последней косточки?
- Здравствуй, Вигол, - сказал батюшка Флом. – Как жена, детишки, работа?
- Все хорошо, отче, - еле смог выдавить Вигол. – Живем потихоньку.
- Ну, живи, живи, - сказал батюшка. – Я, собственно, что звоню? Когда же ты, чадо мое, доешь несчастного Семенова? Ведь все сроки уже вышли.
- Какие сроки, отче? – спросил, холодея, Вигол. – Я же уже…
- Ну, как же это, - Флом по-прежнему говорил с ним спокойно и мягко, как с ребенком. – Если бы ты – уже, мы бы об этом знали. А звоночка-то нету, значит, сплоховал, не выдержал, не доел. «Катя!» - мелькнула у Вигола мысль. – «Чтоб тебя, глупая баба!».
- Это жена, - забормотал он в трубку. – Это жена придумала, а я все по правилам, я – ничего!
- С женой мы еще поговорим, не волнуйся, - обещал батюшка. – А ты, когда придешь домой – посмотри на балконе. Что найдешь – съешь. Там немного.
- Но оно же испортилось… - сказал Вигол.
- Конечно, испортилось. Но ответь мне, любезный мой сын – неужели ты думаешь, что его кто-то за тебя доедать будет? Нет уж, придется тебе самому. Сам захотел – так будь добр сделать все до конца, как полагается. Ты, я слышал, торгуешь уже, так? Тогда тем более – надо!
- Но как же выручки… - забормотал Вигол. – Что же я – ради трехсот рублей должен… Может быть, после, когда получше будет… Нет?
- Нет, - сказал батюшка Флом. – Потом – не получится. Надо сейчас. Трудно, противно, но надо.
- Точно надо? – тоскливо спросил Вигол. – А нельзя ли как-нибудь…
- Никаких «как-нибудь», - отрезал батюшка. – Хватит. Благословляю тебя, сыне, и ступай уже, надоел.
Что оставалось Виголу? Кто он был, чтобы выступить против жизни? Склизкое, вонючее, гнилое, мухи, наверное, уже завелись – а придется жрать. Ради счастья детей, ради блага родных и во имя прекрасного будущего.
Тошнота подступила к горлу, но Вигол обуздал позыв.
Если верить секретарю Совета депутатов (Римма? Куотле? Зиндра? Нет, не помню, как ее звали), то о людоедских пристрастиях дуэта можно было догадаться и раньше, ознакомься хоть кто-нибудь со служебными характеристиками, которые те писали своим сослуживцам. На смену клишированным определениям - «добросовестный», «трудолюбивый», «целеустремленный» - в них, начиная с сентября месяца, приходят такие слова, как «сочный», «упитанный» и даже «деликатесный».
читать дальшеКазалось бы, отличный повод призвать каннибалов к порядку, благо полиция и дружина в те дни еще не предались Нглуи Нграку окончательно, но что тут скажешь – не срослось. Вновь мы, загорцы, оказались задним умом сильны и заподозрили неладное лишь тогда, когда Четыре Обета – Послушания, Молчания, Обретения и Поглощения – уже приняли Совет ветеранов, городская больница и шиномонтаж.
Так был потерян Загорск. Из всех его контор, учреждений, комиссий и объединений дольше остальных продержался «Благовест», православный листок в четыре полосы. Даже корчась в предсмертных муках, он продолжал громить купальники и мини-юбки, выдавать на-гора проповеди, публиковать отчеты о поездках в святые места и размещать на своих страницах молитвы за здравие вперемешку с рецептами постной пищи.
Преображение свершилось, едва обанкротилась типография – тогда-то, без страха, но со смирением прежний «Благовест» сложил оружие, и на смену ему пришел новый, с культистами во главе. Корреспондентов своих он, по-видимому, целиком унаследовал от предшественника, ибо новые номера ничем не отличались от старых - разве что стала получше бумага, да Господа Бога везде сменил Нглуи Нграк.
На фоне таких событий – и грозных, и ужасных, и смешных - и произошел тот случай с Виголом, о котором я хочу вам сейчас поведать.
Прежде всего, что это был за человек – Вигол? Прапорщик ФСБ, отец двоих детей, в культ Нглуи Нграка он вступил не из любви к его непередаваемому Запаху, не из почтения к Чешуе и гигантскому Хвосту, а из соображений личной выгоды - чтобы поменьше платить налогов. Мечтой его жизни было иметь свой собственный бизнес, открыть в торговом центре сувенирную лавку. Торговать Вигол планировал свечами, открытками, кружками, полотенцами, а также бутылочками со слизью Великой Матери и статуэтками Нглуи Нграка в масштабе один к шестидесяти четырем. Начинание было достойное, спору нет, однако на словах все выходило легче, чем на деле. Мало того, что торговая площадь, которой домогался Вигол, была уже занята, так еще и арендатор ее, некий Семенов, оказался форменной свиньей. Никому не хотел он уступить своего места, даром, что арендная плата была высокая, а выручки становились все меньше и меньше. Напрасно Вигол брызгал слюной, размахивал «корочкой» и призывал на помощь дядю из Министерства обороны – Семенов был непреклонен.
Осталось последнее средство – гроза всех ИПов и ПБОЮЛов, обряд Приятия. Не стану утруждать вас описанием этого действа – скажу лишь, что вошел в Знаменскую церковь Вигол под ручку с Семеновым, а вышел оттуда, неся четыре сочащихся кровью пакета из «Пятерочки». Дома, на семейном совете – присутствовали жена Катя, дочь Юля и сын Максим – выяснилось следующее: чтобы получить место Семенова, Вигол должен его съесть, причем не просто так – кусочек здесь, кусочек там – а целиком, с костями и требухой.
Первый раз, как водится, оказался самым трудным. Казалось бы, обыкновенные вещи – вилка, тарелка, мясо, но как ни старался Вигол убедить себя, что происходящее – в порядке вещей, все же он чувствовал себя неуютно. Еще вчера он жил в мире, где люди, тая на сердце злобу, вынуждены были, тем не менее, расшаркиваться друг с другом; теперь же человек, который только тем и провинился, что мешал Виголу открыть сувенирную лавку, лежал перед ним готовый к употреблению, словно бы говоря: «Ешь меня, и покончим с этим». Каким бы толстокожим ни был Вигол, все же ему казалось, что события развиваются слишком быстро и – как бы так выразиться? – прямолинейно. Нельзя же вот так вот, сразу, существуют ведь правила приличия… Последние, правда, Вигол приплел скорее для галочки - вернее, ничего лучше ему в голову не пришло.
Ну да, сказал он себе, так и есть. Он просто-напросто делает что-то неприличное, вот ему и нехорошо. Надо перебороть себя. В конце концов, и отношения мужчин и женщин в юном возрасте казались ему неприличными, а теперь он – счастливый муж и отец двух замечательных детей. Ну, с чего бы это ему, Виголу, быть собой недовольным? Разве обряд, который он сейчас выполняет, не признан обществом, не одобрен властью? Нет, конечно же, он все делает правильно, а если и кажется, что поступок его – неверный, то следует помнить о том, что в данном обществе это – вполне естественное социальное поведение, что так делают все, а значит и ему так поступать незазорно.
Можно даже сказать, подумал Вигол, что этот обряд Приятия он делит со всеми остальными людьми, поклоняющимися Нглуи Нграку, а потому вина его дробится на множество частиц, каждая из которых по отдельности почти что невесома. Ее считай, что не существует – да-да, именно так. И все же в глубине души Вигол понимал, что частица эта, пусть и ничтожная, все же была. Какая-то крупица его поступка вцепилась в него и не отпускала – о, Вигол дорого бы дал за то, чтобы узнать, насколько она велика, эта часть!
Каково соотношение в каждом поступке воли самого человека и власти Всемогущего Случая? Кто виноват в том, что он сейчас будет давиться Семеновым – сам Вигол или общество, его породившее? С одной стороны, вина была на Виголе – никто ведь не принуждал его к обряду Приятия, решение это он принял сам.
С другой, иного способа добиться желаемого в существующем обществе у него не было, а от осуществления замыслов Вигола зависело очень многое. Не судьбы мира, конечно, но будущее его самого и его детей зависело от того, пойдет ли этот новый бизнес, будет ли он приносить доход. Можно сколько угодно порицать эгоизм семьи, рода, племени, можно сколько угодно восхвалять альтруизм и самопожертвование, но ясно одно: дети наши должны быть накормлены, одеты, устроены в школу, и даже если мы знаем, что ради этого незнамо где должен пострадать неведомый Семенов – что ж, так тому и быть.
В сущности, по-настоящему мучило Вигола только то, что Семенов этот в его случае был вовсе не гипотетический, не болтался где-то в отдалении, а лежал прямо перед ним на большом фаянсовом блюде, мелко порезанный и обильно сдобренный перцем. Гарниром к нему прилагалась фасоль, но ее Вигол уже съел. Настало время вонзить зубы в ляжку ближнего своего.
- Послушай, - сказал Вигол жене, желая оттянуть начало трапезы. – Как ты думаешь, что было бы, не будь этой жабы?
- Какой еще жабы? – спросила жена.
- Ну, этой, - Вигол почесал затылок. – Нглуи Нграка.
- Было бы то же самое, - ответила она со вздохом. – Тебе бы все равно пришлось сожрать этого Семенова, пусть и не буквально. Разорить, выдавить из бизнеса – ты понимаешь. Такова жизнь, Вигол. А теперь ешь, пожалуйста, свой обед – зря я его, что ли, разогревала?
Такова жизнь – этим Виголу и пришлось утешиться. Хорошо хоть он должен растить двоих детей, а не двадцать, как его сослуживец Либов. Откуда тому было знать, что нежная его невеста незадолго до свадьбы претерпела Божественную Метаморфозу и, вместо того, чтобы рожать по-человечески, мечет икру, словно рыба? Двадцать сыновей – крепких, злобных, прожорливых – это только в сказке чудесно, а на деле не так уж легко прокормить всю эту ораву. И ладно бы от Либова требовался лишь хлеб насущный – детишек ведь следовало куда-нибудь пристроить, дать им дорогу в жизнь! Высшее образование – вот что занимало мысли Либова. Конечно, размышлял он, кто-то из его многочисленного потомства поступит сам, и все же из двух десятков по меньшей мере за пятерых придется нести магарыч.
Денег у Либова не было, и он решил проблему просто. Сразу же после выпускного вечера он собрал сыновей в одной комнате и заявил, что здесь и сейчас они должны биться друг с другом насмерть, и тот, кто останется последним, гарантированно поступит в МГИМО.
- Вышел я, дверь запер, - рассказывал он Виголу, - Слышу: крики, визги, хруст. Через час захожу и вижу: остался один, младшенький. Довольный, глазки горят, пузико круглое. Отрыжечка, конечно, как же без нее. Сейчас учится на втором курсе, недавно сессию закрыл. Будущий культуролог!
Да, Либову пришлось куда хуже, чем ему – это Вигол признавал. Скрепя сердце, он воткнул вилку в мясо, выворотил кусочек, положил в рот и принялся жевать. Мясо оказалось вполне съедобным, даже вкусным. Чем-то оно напоминало свинину, но было чуть более жестким. Некстати вспомнился рассказ знакомой блокадницы о том, как в одном из детских домов Ленинграда детей пришлось-таки накормить человечиной. Война уже кончилась, а они все просили, просили этого мяса…
Первую порцию Вигол одолел быстро, вторую – тоже.
- Какой ты у меня молодец, - сказала жена. – Вкусно?
Вигол кивнул.
- Я старалась. Завтра попробую бабушкин рецепт. Ты же у меня любишь пельмени, да? Любишь пельмешки? Любишь?
- Люблю, - ответил Вигол. – Много там еще осталось?
- Где? – не поняла жена.
- В холодильнике.
- А, там… Много, Вигол, много. Вся морозилка, считай, только им и забита. Ничего – за неделю успеешь. Ты лучше скажи - нам его точно есть нельзя? Что сказал батюшка Флом?
- Вам – нет, - вздохнул Вигол. – Ни в коем случае.
- Ну, значит, справишься сам. Ты же у меня большой мальчик, - поцеловала она его в макушку. – Бон апетти.
И с этого дня Вигол принялся жрать. Семенов на завтрак, Семенов на обед, Семенов в судках, с собою, бутерброды из Семенова, непременный кусочек филе на ночь, воскресный холодец и лечебный бульон - каждый день Вигола поджидал дома сервированный, отменно приготовленный, украшенный зеленью Семенов. Стейк из Семенова, биточки, ростбиф, бефстроганов, рагу, простой шашлык, шашлык по-карски – она даже карпаччо умудрилась приготовить, эта виголова Катя, а благодарить за это следовало Интернет и книгу «Порадуй свою семью»!
На шестой день Виголу стало казаться, что Семенова в нем теперь больше, чем было в самом Семенове. Он переполнился Семеновым, Семенов лез у него из ушей.
- Ну, потерпи, миленький, потерпи, - просила жена, глядя на Вигола, буквально заталкивающего в себя кусок аппетитной вырезки. – Это же ради нас, ради будущего. Ты же дачу хотел, помнишь? Дачу! И машину хотел. И Юлю в колледж, и Максиму – велосипед…
Жена говорила убедительно, ласково, и Вигол - распаренный, красный от натуги, с тремя новыми дырками в ремне - продолжал жрать. Он дробил зубами хрящи, высасывал костный мозг, обгладывал до последнего волоконца кости и медленно продвигался вперед. Вот кончился третий пакет – самый большой, самый трудный, и осталось всего ничего. Наконец, настал день триумфа: мозг, сердце и печень, приберегаемые напоследок, Вигол съел за один вечер, а из оставшихся ребер жена сварила на утро суп. Оставалось только съесть его, и торговая площадь будет за Виголом, он уже сможет ввозить товар.
В то утро Вигол проснулся радостным: это будет сегодня, пело в груди, сегодня все кончится. Он похлебал суп, вылизал порядка ради тарелку и отправился в торговый центр. Вот оно, его место! Здесь встанет стеллаж с посудой, здесь – со свечками, ну а Нглуи Нграка, будь он трижды неладен, придется поставить на самом виду. Глаза бы не глядели на эту жабу – сколько мук, сколько мук…
Избавлю вас, опять же, от подробностей – едва ли вам интересны во всех деталях завоз товара, инвентаризация, найм продавца – и перейдем к делу, к тому, что было дальше. После всех неприятностей с Семеновым Вигол рассчитывал на хорошие выручки; пять тысяч в день – вот сколько ему было нужно, чтобы окупить затраты. В мечтах же ему виделись скорее восемь, а то и десять – ну, в самом деле, а почему бы и нет? Люди падки на всякую дрянь, они раскупят кружки, полотенца, бутылочки со слизью, а Вигол на вырученные деньги откроет еще один магазин, а потом еще один, и еще… Уже не дача с машиной мерещились ему, а полноценный загородный домик, с забором, охранником, бойцовым псом в конуре…
Увы, реальность оказалась жестока. Как ни старался продавец, больше тысячи за смену не выходило. Не желал никто покупать сувенирные кружки, пылились в футлярчиках ручки с забавными надписями («Стерве», «Золотому начальнику», «Любимой маме»), и вышло так, что захожий пьяница расколотил немецкий сервиз. Вигол пил, злился, кричал на продавца, на жену, но факт оставался фактом – бизнес его прогорал. То, что ради торговой площади он съел Семенова, не улучшило нисколько саму торговую площадь. Людей не было, и призвать их не мог даже всесильный Нглуи Нграк. И все же это было не самое страшное в конце концов, с бизнесом так бывает: не идет, и все. По-настоящему плохое случилось в понедельник, когда в торговом центре стоял мертвый штиль. Вигол расхаживал вокруг своего киоска, искал, за что бы вычесть с продавца, как вдруг у него зазвонил телефон. Это был батюшка Флом, и у Вигола засосало под ложечкой. Почему он звонит? Разве не съел Вигол Семенова до последней косточки?
- Здравствуй, Вигол, - сказал батюшка Флом. – Как жена, детишки, работа?
- Все хорошо, отче, - еле смог выдавить Вигол. – Живем потихоньку.
- Ну, живи, живи, - сказал батюшка. – Я, собственно, что звоню? Когда же ты, чадо мое, доешь несчастного Семенова? Ведь все сроки уже вышли.
- Какие сроки, отче? – спросил, холодея, Вигол. – Я же уже…
- Ну, как же это, - Флом по-прежнему говорил с ним спокойно и мягко, как с ребенком. – Если бы ты – уже, мы бы об этом знали. А звоночка-то нету, значит, сплоховал, не выдержал, не доел. «Катя!» - мелькнула у Вигола мысль. – «Чтоб тебя, глупая баба!».
- Это жена, - забормотал он в трубку. – Это жена придумала, а я все по правилам, я – ничего!
- С женой мы еще поговорим, не волнуйся, - обещал батюшка. – А ты, когда придешь домой – посмотри на балконе. Что найдешь – съешь. Там немного.
- Но оно же испортилось… - сказал Вигол.
- Конечно, испортилось. Но ответь мне, любезный мой сын – неужели ты думаешь, что его кто-то за тебя доедать будет? Нет уж, придется тебе самому. Сам захотел – так будь добр сделать все до конца, как полагается. Ты, я слышал, торгуешь уже, так? Тогда тем более – надо!
- Но как же выручки… - забормотал Вигол. – Что же я – ради трехсот рублей должен… Может быть, после, когда получше будет… Нет?
- Нет, - сказал батюшка Флом. – Потом – не получится. Надо сейчас. Трудно, противно, но надо.
- Точно надо? – тоскливо спросил Вигол. – А нельзя ли как-нибудь…
- Никаких «как-нибудь», - отрезал батюшка. – Хватит. Благословляю тебя, сыне, и ступай уже, надоел.
Что оставалось Виголу? Кто он был, чтобы выступить против жизни? Склизкое, вонючее, гнилое, мухи, наверное, уже завелись – а придется жрать. Ради счастья детей, ради блага родных и во имя прекрасного будущего.
Тошнота подступила к горлу, но Вигол обуздал позыв.
Автор: Валентин Лавров
-
-
19.03.2016 в 10:35-
-
19.03.2016 в 13:04-
-
19.03.2016 в 16:09-
-
19.03.2016 в 23:42-
-
21.03.2016 в 06:55-
-
21.03.2016 в 23:37-
-
03.04.2016 в 23:21