У каждой истории есть свое начало и свой конец.
Сестра — это лучший друг, от которого невозможно избавиться.
Линда Саншайн
Линда Саншайн
9 декабря 2015 года, 21.18, Лондон, Великобритания
Настя не могла припомнить, когда в последний раз она неслась домой с такой прекрасной новостью. Ну, словно влюбленная школьница, которую наконец пригласил на свидание парень из параллельного класса, хотя те сладостно — наивные времена из юности девушки, когда на дискотеке во время медленного танца под робкий шепот «Ты мне очень нравишься» ее сердечко выстукивало отчаянную дробь, остались в далеком прошлом.
Она ласково провела по заметно округлившемуся животу ладонью.
— Моя милая малышка, — прошептала она.
читать дальшеЖенщина припарковала кремовый «Форд Мондео» возле гаража и, заметив свет в окне, улыбнулась — значит, Виктор дома. Она снова погладила живот.
— Ты будешь самой счастливой на свете.
Несмотря на то что ни она, ни супруг открыто не признавались в своих тайных мыслях, каждый из них мечтал о девочке. И сегодняшнее УЗИ это подтвердило.
Настя нажала на клаксон и вышла из машины. С наслаждением вдохнула грудью свежий морозный воздух.
«Я назову тебя Катей», — внезапно подумала она, глядя на кружащийся хоровод снежинок. Попадая в ярко-желтый свет уличного фонаря, они вспыхивали и серебристо искрились, словно крошечные хрусталики, которые горсть за горстью невидимый волшебник неспешно бросал в небо.
— Да, ты будешь Катей, — вслух произнесла Настя. На мгновение перед ее распахнутыми глазами материализовалось лицо сестры, и она едва слышно вздохнула, непроизвольно отступив назад. Секунда — и видение преобразилось в нечеткое серое пятно, тут же растворившись в ледяном воздухе.
Она увидела в окне мужа, который улыбался и махал ей рукой. Улыбнувшись в ответ, вошла в дом.
— Судя по всему, у тебя хорошие новости, — заметил Виктор, помогая жене снять шубку.
С осторожностью, граничащей с благоговением, он дотронулся пальцами до живота Насти. Их взгляды встретились, и Виктор неожиданно смутился.
— Девочка? — с надеждой спросил он и после того, как Настя кивнула, заключил ее в объятия.
— Я так и знал… Моя дорогая… Люблю тебя, — жарко шептал он, вдыхая запах волос супруги. — Люблю вас обеих… Мои любимые женщины… Мы…
Он запнулся, когда неожиданно пискнул мобильник жены.
— Ты хотел сказать, что мы будем счастливы? — засмеялась Настя.
— Это эсэмэс? Кто это? — насупился муж.
— Я не знаю. Во время УЗИ я выключала телефон, это пропущенный вызов, — пояснила она.
Телефон снова затренькал, извещая о пропущенном звонке. Потом еще раз.
— О Господи, — пробормотала Настя, щелкая клавишами.
— Кто это? — поинтересовался Виктор, в его интонации сквозили нотки ревности.
— Отец, — коротко бросила она, и ее лицо приняло каменное выражение. Виктор понятливо кивнул.
— Я разогрею ужин, — сказал он, видя, что супруга намеревается сделать ответный звонок. Виктор не желал быть свидетелем этого разговора, поскольку хорошо знал, что отношения Насти с Антоном Сергеевичем Журавлевым, ее родителем, оставляли желать лучшего. Если быть честным до конца, то их попросту не было, этих отношений. Настя звонила отцу раз в год — поздравить его с днем рождения, вот, собственно, и все. Она мало говорила о нем, и все, что Виктор знал о своем тесте, укладывалось в одно предложение: безработный спивающийся неврастеник, по вине которого Настя в детстве потеряла сестру.
Интересно, что нужно этому старику на этот раз?
Настя с колотящимся сердцем вслушивалась в тянущиеся монотонные гудки, каждый следующий казался ей длиннее предыдущего, словно растягивающиеся нити жевательной резинки.
И в тот момент, когда она уже была готова сбросить вызов, в трубке сквозь помехи донесся знакомый до боли хриплый голос:
— Дочка?
— Привет, папа.
— Привет, — обрадовались на том конце провода. — А я тебе звонил, Настеныш, — торопливо добавил Антон Сергеевич.
— Я знаю, — спокойно ответила женщина. — Что-то случилось?
— Случилось? Да нет… а в общем… — сбивчиво заговорил отец. — Мы ведь столько лет не виделись… Ты к нам, случаем, не собираешься?
— Нет.
Отец умолк, и несколько секунд было слышно лишь его тяжелое шумное дыхание.
— Новый год скоро, — неуверенно произнес он после неловкой паузы.
— Я помню, — усмехнулась Настя. — Ты меня в гости зовешь?
— Ну…
Антон Сергеевич закашлялся, и дочь терпеливо ждала, когда отец снова сможет говорить.
— Ты так и не бросил курить? — осведомилась она после того, как кашель утих.
— У меня рак, — выдавил мужчина. — Рак печени. Сегодня был у врачей… Анализы показали вторую стадию.
Настя переменилась в лице.
— Почему ты не звонил раньше?
— Что бы это изменило? — вяло отозвался Антон Сергеевич. — Ты забрала бы меня к себе? Кому нужен старый дырявый мешок с дерьмом?
— Прекрати, — оборвала его Настя. — Не пытайся вызвать у меня чувство жалости.
— Ты изменилась, — запыхтел отец, и даже сквозь помехи за тысячи километров она почувствовала горечь в его голосе. — Когда уехала от нас… А я… я ничем не заслужил такое отношение. Я искупил свою вину перед вами! И я не виноват в том, что случилось с Катей! И с твоей матерью! Она сама выбросилась из окна! Я любил ее! Любил вас всех!
— Замолчи! — крикнула Настя. Из кухни выглянул удивленный Виктор, и она жестом показала супругу, что все в порядке. — Хватит стонать и винить всех вокруг в своих неудачах, — процедила она, и отец быстро скис.
— Настеныш, — шмыгнув носом, проговорил Антон Сергеевич. — Не держи на меня зла, дочка… Ты — самое дорогое, что у меня осталось на свете. Я всегда старался быть хорошим отцом.
Взгляд Насти уперся в настенный календарь. Она размышляла, готова ли она бросить все дела здесь накануне Нового года и сорваться в Россию.
— …дом расселяют. Остались только я и Володька. Тот, что надо мной, помнишь? — продолжал хныкать отец. — Меня хотят класть в больницу, а я боюсь, дочка. Ты ведь знаешь, я ненавижу этих уродов в халатах! Зарежут на операционном столе и бровью не поведут! Приезжай, умоляю тебя! А кроме того…
— Что? — ровным голосом спросила Настя.
— У меня для тебя сюрприз, — прочистив горло, сообщил Антон Сергеевич. — Да-да, сюрприз… Обещаю, тебе понравится.
— Спасибо. Но мне ничего не нужно от тебя, — вздохнула она. Ее рука неосознанно потянулась к животу, пальцы размеренно поглаживали упругую поверхность. — Я приеду, — наконец сказала она. — Не обещаю, что это будет скоро, мне нужно оформить визу. Я позвоню.
— Вот и хорошо, — оживился отец. — Отметим праздник! Это просто замечательно, Настеныш! Ты не представляешь, как…
Он что-то еще воодушевленно бубнил, но она уже сбросила разговор и вышла на кухню. Из духовки струились дразнящие запахи запеченной курицы.
— Я все слышал, — сказал Виктор, вытирая полотенцем руки. — Хочешь, я поеду вместе с тобой?
— Нет, — после недолгого раздумья произнесла Настя. — У тебя ответственный процесс впереди.
— Это не главное.
— Главное. Ты молодой адвокат, тебе нужна безупречная репутация, и она непросто зарабатывается, Витя.
Они обнялись.
— Я ждал что-то подобное, — признался Виктор, нежно прижимая к себе супругу. — Каким-то шестым чувством.
— Все будет хорошо. Я должна его навестить, — отозвалась Анастасия. — Каким бы он ни был, он — мой отец. Кроме того, он серьезно болен.
— Ты все правильно делаешь, я даже не обсуждаю твое решение. Возьми нашу резервную кредитку. Там достаточно средств, чтобы помочь твоему отцу, — сказал Виктор и ободряюще улыбнулся.
— Хорошо. Идем ужинать. Мы с Катюшей ужасно голодны, — сказала Настя, целуя мужа.
— Катюша? — переспросил он.
— Наша кроха.
— Мне нравится это имя, — тепло сказал Виктор.
Он прекрасно знал, что имя для дочери выбрано не случайно. Так звали сестру Насти, которую убили, когда ей едва исполнилось восемь лет.
30 декабря 2015 года, 14.30, Москва, Россия
— Такси, такси, — бормотали водители-«бомбилы» в зале прилета «Шереметьево», пока Настя стремительно шагала к выходу из аэропорта. — Куда едем, девушка?
— Благодарю, не нужно, — отрывисто отвечала она, даже не глядя на шоферов, кучкующихся в ожидании клиентов.
Небо заволокло вязко-серой пеленой, под ногами хлюпала жидкая каша из мокрого снега и слякоти. Бросив взгляд на остановку, Настя направилась к ближайшему автобусу.
Она отказалась от услуг таксистов не из-за ломовых расценок, а просто потому, что так захотела. Вот просто так. Когда еще она окажется здесь?
(«У меня рак… рак печени»)
Испитый простуженный голос отца словно сковырнул болячку на едва затянувшейся ранке, и она поежилась. Да, если у него действительно началась эта страшная болезнь, и он не будет предпринимать никаких мер по излечению, то следующий визит Насти будет посвящен отцовским похоронам.
«Тьфу».
Пожалуй, лучше не думать сейчас об этом.
Через полтора часа Настя была на Востряковском кладбище. Купила две охапки гвоздик, после чего быстро отыскала невзрачную могилку.
— Здравствуй, мамуля. Катенька, привет, сестренка, — вполголоса произнесла она, перекрестившись. Она огляделась вокруг, покачав головой. Ограда с облупившейся краской, давно выцветшие венки, принесенные ветром обрывки грязного полиэтилена и загаженный птичьим пометом памятник — все это заставило ее сердце сжаться. Судя по всему, последний раз тут были очень давно.
«А что ты ожидала? — ехидно полюбопытствовал внутренний голос. — Твоему папаше не до уборки могил…»
Настя сняла пальто, повесив его на крючок ограды, и принялась наводить порядок. С помощью пластмассового совка она сгребла мусор в сторону, сполоснула памятник водой и положила на плиту цветы. Ее взгляд остановился на фотографии Кати, и ее губы задрожали.
«Ярко солнце светит… щебечет воробей… добрым жить на свете веселей», — мысленно проговорила она слова из песни кота Леопольда. Они с Катей обожали этот мультфильм и в те далекие годы пересмотрели все серии, причем по нескольку раз. Удивительно, но Настя до сих пор помнила эту песню… Иногда они, хихикая, отождествляли себя с наглыми мышами из этого мультика. Катя, более старшая, считала, что она — белый худенький мышонок, а Настя — серенький, толстый. Настя постоянно дулась, поскольку тогда была пухленькой, как пупс, но Катя успокаивала ее, приговаривая: «В следующий раз белым мышонком будешь ты!»
Она каждый раз что-то придумывала, и Насте никогда не было скучно с сестрой, хоть она и была ее старше на два года. Они могли долго и со скандалом делить игрушки и сладости, но на улице всегда стояли друг за друга горой, не давая никому в обиду. И когда все это произошло, понадобилось немало времени, чтобы до ее детского понимания окончательно дошла страшная мысль: Кати больше нет. Ее нет и больше никогда не будет рядом с ними.
Женщина коснулась рукой памятника. Это была семейная могила по линии их матери. Рядом покоились дедушка с бабушкой — они умерли в 1976 году во время автокатастрофы. В 1994 году убили Катю. Ее кремировали и в могилу захоронили урну с ее прахом. Будучи маленькой, долгое время Настя не могла понять, зачем Катю сожгли в печке, словно какую-то ненужную газету или палку. Кажется, даже мама была против этого, но настоял отец. Похороны уже давно прошли, но разговоры о Кате не утихали, и Настя даже как-то подслушала поздно вечером разговор родителей на кухне.
«Гроб, говоришь? Какой гроб, дура?! — странным, икающим голосом говорил отец, и Настя поняла, что папа пьян. — Кто хоронит в гробу руку?!»
Мама разрыдалась. После этого случая она постоянно плакала, а отец все время пил. Вот и допился, что называется. Рак печени.
Настя задумчиво гладила ровную поверхность надгробия. Камень был ледяным, и кончики ее пальцев постепенно немели. Она торопливо надела перчатки, только сейчас обратив внимание, как стремительно сгущались сумерки. Пора ехать к отцу.
Она быстро зашагала к церкви. Поставив у иконок несколько свечей, она, помолившись, вышла наружу. После того как Настя побывала в храме, ее внезапно охватило жуткое чувство иррациональности происходящего. Будто бы все это сон.
«Зачем я здесь?! — в смятении думала она. — Я, наверное, спятила, раз поперлась сюда!»
«Твой отец болен», — попробовал возразить внутренний голос.
Да, вроде того. Отец сказал, что он болен. Применительно к отцу болеть и говорить о своей болезни — разные вещи, зачастую его слова сильно расходились с реальностью. Как это ни прискорбно.
«Из-за него убили Катю. Он развелся с мамой и не интересовался моей жизнью несколько лет. Вплоть до самоубийства мамы. Только после этого он, просравший работу и друзей, с прокисшими от выпивки мозгами и циррозной печенью неожиданно вспомнил о существовании второй дочери, которой в те дни так не хватало отцовского внимания и хоть немножечко любви…»
Может, плюнуть на все и поехать в гостиницу? Обратный вылет в Лондон завтра в пять вечера, и она со спокойной душой может провести сегодняшний день в гостинице. Ну нет у нее желания видеться с отцом!
«Уеду. А если ему нужны деньги на лечение, я переведу на счет клиники», — пронеслась у Насти мысль.
— Помоги бабушке, дочка, — раздался откуда-то дребезжащий голос, и она обернулась. Перед ней, облаченная в засаленный пуховик, топталась сгорбленная старушка. Ее изрыхленное морщинами лицо напоминало географическую карту жизни, в которой невзгод и лишений было куда больше, чем светлых дней. Рука, сжимающая пластиковый стаканчик с монетами, мелко тряслась. Узловатые пальцы с кривыми ногтями были темно-красными, почти багровыми.
«Интересно, это от холода или от старости? — почему-то подумала Настя, глядя на дергающуюся руку попрошайки, и полезла в карман. — А может, это уловка? Чтобы вызвать сочувствие?»
Однако, глянув в гноящиеся глаза нищенки, Настя устыдилась собственных мыслей. Она положила в дергающийся стаканчик сложенную вдвое сторублевку.
— Дай тебе бог здоровья, дочка, — перекрестилась старуха. — Храни тебя Господь…
— И вам добра, — рассеянно отозвалась Настя. Она сделала шаг в сторону, как вдруг услышала:
— Дочка?
Настя замерла — ей показалось, что в голосе нищенки зазвучали знакомые нотки. Словно ее позвала…
— Дочка, тебе плохо? — с тревогой спросила старушка, пытливо глядя на нее, и Настя не знала, смеяться ей или плакать. Это полный аут. Ей, красивой, здоровой, стильно одетой молодой женщине, сочувствует дрожащая от холода старая бродяжка в грязной куртке, которая сама вот-вот отправится к Господу.
Поистине, русская душа полна загадок.
Она мешкала с ответом, а старуха продолжила:
— Ты не бойся. Иди домой. Тебя ждут там, детка.
Настя зачарованно слушала этот тонкий, надтреснутый голос, задавая себе вопрос, каким образом нищенке удалось прочитать ее мысли.
— Не думай о плохом. Иди домой, — прошептала старушка. Она быстро перекрестила замершую женщину. — И береги свое дитятко. Она у тебя будет красавицей. Я правду говорю.
Настя чуть было не открыла рот. Ее живот, конечно, слегка выпирал, но зимой, под верхней одеждой это было незаметно.
Поймав ее изумленный взгляд, пожилая женщина улыбнулась, обнажая пеньки съеденных зубов:
— Я знаю.
— Спасибо, — пробормотала Анастасия, уходя прочь.
Старуха еще долго провожала ее взглядом, втянув свою птичью голову в заношенный пуховик.
∗∗∗
Она поставила у облезлой двери пакеты с продуктами, переводя дыхание. Оглянулась, пытаясь убедить себя, что она не ошиблась, что эта убогая, провонявшая мочой и затхлостью пятиэтажка и есть тот самый дом, где они с Катей так любили бывать. Почтовые ящики искорежены, распахнутые дверцы словно намекали, что почтальоны и рекламные агенты уже давно забыли сюда дорогу, все стены исписаны и разрисованы от пола до потолка, начиная с замысловатых граффити и заканчивая вгоняющей в краску непотребщиной. Из щитков торчали обрывки проводов, кое-как замотанных изолентой, ступеньки усеивали осколки стекла и обертки от фастфуда.
Указательный палец Насти потянулся к кнопке звонка. Когда-то она была бежевой, со временем приобретя мутно-серый оттенок из-за налипшей грязи. Неожиданно Настя вспомнила, как они с Катей наперегонки спешили сюда, в гости к бабушке — папиной маме. Как Катя, пыхтя и охая, поднимала ее, чтобы Настя дотянулась дрожащими пальчиками до кнопки (в то время еще чистой) и сама, как взрослая, нажала на звонок…
«Еще не поздно, — вдруг подумалось Насте. — Я могу оставить продукты и просто уйти. И отец не остановит меня».
Она вздрогнула, словно со стороны услышав пронзительную трель звонка. Странно, что на общем фоне умирающего дома в квартире у отца вообще что-то работало…
Дверь долго не открывали. Может, отец ушел к какому-нибудь собутыльнику? Например, к Владимиру с пятого этажа. После смерти Кати этот неприятный лысый мужичонка чуть ли не прописался здесь.
— Иду, — вскоре услышала она кашляющий голос отца.
Настя подняла сумки, пытаясь унять дрожь. Дверь распахнулась.
— Дочка, — произнес Антон Сергеевич, раздвигая в стороны руки. В какой-то момент перед глазами Насти призрачным облаком пронесся совершенно безумный по своему гротеску образ — это не отец, а людоед, который заманивает ее в свое логово, чтобы приготовить из нее ужин. Она вымученно улыбнулась.
— Привет, — сказала она, входя в квартиру.
Антон Сергеевич обнял ее, но получилось это как-то неуверенно, робко, словно отец стеснялся. От него пахло несвежим телом и перегаром. Но кроме этих, свойственных опустившимся на дно людям запахов витал еще один, который невозможно было спутать с чем-то другим. Запах болезни. Тяжелой болезни.
— Я очень рад… — неловко проговорил отец. — Очень рад, дочка, что ты все-таки приехала.
— Я тоже, — оборонила Настя, проходя на прокуренную кухню. Застыла, увидев сидящего за столом мужчину. Уперев локти в стол, он мутным взором окинул женщину. Это был Владимир Свирин, тот самый приятель отца с пятого этажа. Он был лысым и тощим, как жердь. Немного приплюснутый череп усеивали коричневатые бляшки. Остатки жидких волос, окаймлявших череп, паутинными прядями свисали на плечи. Пальцы мужчины были крупными, напоминающими барабанные палочки, с толстыми желтыми ногтями. Он был примерно одного возраста с отцом, но выглядел намного старше своих лет. Впрочем, судьбе этого человека не позавидуешь — Катя знала, что всю свою жизнь он ютился под одной крышей с сыном-инвалидом, которого, если она не ошибалась, звали Кирилл. У этого парня были какие-то трудности с позвоночником, и он всегда передвигался на костылях. Правда, ходили слухи, что у этого Кирилла, помимо проблем с передвижением, еще и с головой не все в порядке, но подробностей Настя не знала.
На заляпанном жиром столе стояла почти опустошенная бутылка водки, куски хлеба и пустая миска, на дне которой густела застывающая лужица майонеза.
— Ой… — оживился Свирин, узнав Настю. Его мутный взгляд мгновенно преобразился, став внимательным и осмысленным, будто кто-то невидимый поднял заслонку в его черепе. Липко-сонные глаза-обмылки превратились в тлеющие угольки. — Какие гости… Здравствуй, Настенька!
Он растянул губы в гримасе, означавшей, судя по всему, улыбку, и Настя отвернулась.
— Добрый вечер, — ответила она, ставя пакеты с провизией у холодильника. Она старалась не смотреть в сторону соседа, который буровил ее пытливым взором. Неприязнь к этому субъекту зашкаливала.
— Папа говорил о тебе, — сказал ничего не выражающим голосом Владимир. Похоже, он почувствовал себя нежеланным гостем.
— Папе нельзя пить, — с упреком отозвалась Настя, начиная выгружать продукты в холодильник. Кроме двух яиц и окаменелой горбушки белого хлеба, там ничего не было, и с губ женщины сорвался вздох. — И вы наверняка знаете это. Могли бы не усугублять ситуацию.
— Настеныш, не ругайся, — примирительно сказал Антон Сергеевич, проковыляв на кухню. На нем была новая водолазка. Заметив, что отец переоделся, Настя едва удержалась от усмешки. Лучше бы душ принял и зубы почистил. Впрочем, когда у тебя рак печени, вряд ли чистка зубов решит проблему неприятного запаха.
Кряхтя, отец начал убирать со стола.
— Я поставлю чай? — предложил Свирин. Он поднялся, собираясь взять чайник, но Настя убрала его в сторону:
— Спасибо, Владимир…
— Борисович, — хихикнув, подсказал он.
— Вот именно. Мы уж как-нибудь сами, Владимир Борисович.
— Сами? — переспросил Свирин и придвинулся ближе к женщине. Неожиданно он протянул свою костлявую руку к ее правому плечу, и Настя, изменившись в лице, отстранилась.
Владимир ухмыльнулся, осторожно сняв с ее блузки ворсинку.
— Тсс… Ты что такая нервная?
Настя многозначительно посмотрела на отца, который меланхолично возил по столу из стороны в сторону грязной тряпкой, вероятно, рассчитывая, что после этих манипуляций он станет чище.
— Извините, но мы хотим побыть одни, — сказала Настя. На ее лице проступила бледность, но голос звучал решительно.
Глаза-угольки сверкнули, и рот Владимира разъехался еще шире:
— Конечно. Извините.
— Володь… — начал отец, но Свирин похлопал его по плечу:
— Все в порядке. Я зайду позже.
«Не надо сюда заходить! — хотела закричать Настя. — Ни позже, ни раньше, вообще никогда!!»
— Всего хорошего, — бросила она.
Отец хмуро взглянул на нее:
— Успокойся. Лучше проводи дядю Володю.
С каменным выражением лица женщина вышла в тесный коридор. У самых дверей Свирин внезапно резко повернулся:
— Не ругай отца. Он не виноват, что все так вышло.
— До свидания, — процедила Настя.
Глаза-угольки вновь сменили слякотные обмылки.
— Я знал твою сестренку, — медленно произнес он. — Вы были очаровашки. Жаль. Очень жаль, что так получилось.
— Уходите! — не выдержала Настя, распахивая перед ним замызганную дверь. У нее перехватило дыхание, когда она увидела у порога сутулого, неряшливо одетого мужчину на костылях. На нем была мятая рубашка и бежевые шорты, на ширинке которых проступали подозрительно грязно-желтые пятна.
— Папа, — прогундосил тот безо всякого выражения.
— Ты чего, Кирюша? — удивился Владимир, выйдя за дверь. — Чего тут околачиваешься?
Кирилл хлюпнул нижней губой и тупо уставился на Настю. На его одутловатом, бледном, как рыбье брюхо, лице вспыхнуло изумление, будто он впервые за всю жизнь увидел женщину.
— Я… я слуфал, — проквакал он, роняя на засаленную рубашку липкие слюни. — Слуфал я. Хотел тебя позвать. Домой.
— Подслушивать нехорошо, — покачал головой Свирин. Он подмигнул оторопевшей Насте и закрыл дверь. — Идем, сынок.
— Вашу мать, — выдохнула она сквозь сжатые зубы.
Женщина вернулась на кухню.
— Ты голодная? — заискивающе спросил отец. Он стоял у окна, нерешительно теребя шнурок давно не стиранных тренировочных штанов.
Настя не выдержала.
— А если и да? — ядовито усмехнулась она. — Ты бы меня яичницей угостил?
Лицо Антона Сергеевича покрылось пятнами.
— Зачем ты так?
Она плюхнулась на стул и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки.
— Папа, я просто не могу понять некоторых вещей. Ты знал, что я сегодня прилетаю. Ладно, молчу о том, что ты меня не встретил — у тебя проблемы со здоровьем. Но ты мог хотя бы немного прибрать в квартире? Не звать в гости этого Свирина?! — Настя устало посмотрела в темное окно. — В конце концов, ты мог бы воздержаться от выпивки, — добавила она угрюмо.
Отец с виноватым видом присел за стол.
— Зачем ты пьешь? — не унималась Настя. — Если у тебя рак печени, то алкоголь тебе противопоказан!
Антон Сергеевич сцепил перед собой пальцы в «замок».
— Не начинай, дочка, — выдавил он. — Ты мне напоминаешь твою мать. Она тоже…
— Моя мать мертва, — сухо перебила его Настя. — Не нужно приплетать сюда тех, кто не может тебе ответить.
Отец закашлялся.
— Хорошо, — покорно кивнул он, когда приступ утих.
— Для чего ты водишь к себе этого Свирина?
Антон Сергеевич исподлобья взглянул на дочь:
— Чем тебе мой сосед не угодил?
— Он отвратителен. У него лицо, как у психа. Да и сынок его не лучше. Ты в курсе, что этот инвалид стоял за дверью и подслушивал?
Уголки губ отца горестно опустились вниз.
— Он больной, несчастный парень. Не его вина, что он родился слабоумным.
— Конечно, не его вина. Это вина его родителей, отца, в частности. Который, вместо того чтобы заниматься сыном, держит его в четырех стенах, а сам в гости ходит пьянствовать.
Антон Сергеевич открыл рот, чтобы как-то защитить приятеля, но передумал. Анастасия была взвинчена до предела, так что любое возражение лишь еще больше распалит пламя.
— Почему ты не лечишься? — немного успокоившись, спросила она. — Что говорят врачи?
— Это долго рассказывать, — махнул рукой отец. — Как-нибудь потом. Завтра.
— У меня завтра самолет, — напомнила Настя. Опухшие глаза Антона Сергеевича, в которых до недавних пор еще теплился огонек, окончательно потухли.
— Я думал, мы побудем вместе, — прошелестел он. — Хоть недельку.
Он поднял робкий взгляд на дочь и осекся. Ее выражение лица было красноречивей любых слов, словно подсвечиваемый огнями билборд.
«Прости, но я не хочу оставаться в твоем клоповнике», — говорили ее глаза. Очевидно, Настя поняла, о чем подумал отец, и смягчилась.
— Не обижайся. У нас будет время поговорить. И еще… Если тебе нужны деньги на лечение, я дам, — сказала она. — Только без обид, папа. Я переведу их на счет лечебного заведения. Ты просто потерял способность рационально распоряжаться финансами. На руки ты ничего не получишь.
— Обойдусь, — внезапно резко ответил Антон Сергеевич. — Жил я без твоих денег, проживу и дальше.
К его удивлению, Настя не обиделась. Она лишь с какой-то усталой задумчивостью разглядывала каждый уголок его обшарпанной кухни, где тряпка с веником были редкими гостями, не говоря уж о пылесосе. Впрочем, у Насти были большие сомнения, что в этой квартире вообще имелся пылесос. Когда женщина заметила таракана у мусорного ведра, ее губы брезгливо скривились.
— Ты что-то говорил о сюрпризе, — сказала она, повернувшись к отцу.
— Говорил, — пробурчал Антон Сергеевич. С трудом поднявшись из-за стола, он засеменил в комнату и вернулся буквально спустя минуту, неся в руках тоненькую папку из затертого полиэтилена.
— Вот.
Настя с интересом открыла папку.
Антон Сергеевич выжидательно смотрел на дочь, уперев в стол худые кулаки. Он тяжело дышал, почти хрипел, и женщина отчетливо слышала, как в груди отца что-то похрустывает, будто кто-то живой пытается изо всех сил выбраться наружу.
— Завещание? Это мне? — изумилась она, когда наконец до нее дошел смысл документа.
Отец кивнул.
Настя была растеряна. Чувства благодарности и раздражения вспыхнули в ней одновременно, слившись воедино. Благодарность — за то, что отец не забыл ее. Как бы то ни было, что бы ни произошло между ними когда-то — она его дочь, а он — ее отец. Однако это чувство щедро разбавила ложка дегтя. Почему-то в этот момент Настя почувствовала себя собакой, которой швырнули обглоданную кость.
Отец стоял, высоко задрав подбородок, словно надувшийся от гордости индюк, явно ожидая от нее слова благодарности за это завещание. Уж такой он был. Ему нравилось делать подарки, потому что подсознательно он ощущал себя покровителем по отношению к тем, кого одаривал. И относился к этим людям после этого соответственно свысока. Настя не желала этого. Она ненавидела зависимость в любой форме ее проявления, даже когда дело касалось их отношений с отцом.
Судя по всему, Антон Сергеевич о чем-то догадался и поспешил сказать:
— Ты не подумай, дочка… у нас расселение, я уже согласился на переезд. Так что ты получишь новую квартиру, в хорошем доме, а не эту конуру с тараканами!
Настя встала из-за стола. Подошла к отцу и, стараясь игнорировать обволакивающий его тяжелый запах, обняла.
— Спасибо тебе. Только не рано ли ты собрался меня в наследницы записывать?
— В жизни все бывает, — философски заметил отец. Он отвернулся, но Настя успела заметить влагу, блеснувшую в уголках его отекших глаз.
— Я бы хотел съездить с тобой на могилу, — немного смущенно сказал он.
— Я уже была там, — мягко ответила Настя. — Не волнуйся.
Антон Сергеевич вздохнул и сел за стол.
— Я не мог не заметить, что ты тоже изменилась, — осторожно сказал он, уставившись на ее живот. — Ты…
Вопрос уже был готов сорваться с его языка, как Настя его опередила:
— Я беременна. И у нас будет дочка. — Помедлив, она добавила: — Мы назовем ее Катей.
На скулах отца заиграли желваки.
— Это большая радость, да… Поздравляю тебя. Но… это имя…
Журавлев закряхтел, словно дряхлый старик.
— Наверное, это не самая лучшая идея, — выдавил он, и Насте стоило большого труда держать себя в руках.
«А какая идея хорошая?! Надираться в хлам каждый день и жаловаться на судьбу?!» — чуть не выпалила она, но вовремя удержалась.
— Я каждую ночь вижу вас, — хрипло говорил отец. Он принялся грызть ноготь на мизинце, и только сейчас Настя обратила внимание, что все ногти на его пальцах обкусаны до мяса. — …тот день. Как будто было три минуты назад. Как вы приходите ко мне. Как я угостил вас мороженым — я специально купил вам заранее. Катя любила шоколадный рожок, а ты пломбир. Как нас внизу встретила Анна Петровна, наша покойная соседка. А ты…
— Хватит! — крикнула Настя, и отец испуганно моргнул.
Она наклонилась над ним и, вдыхая исходящую от него вонь, повторила:
— Хватит, папа. Поезд давно ушел.
— Ушел, — тупо повторил отец, и по щеке скатилась слеза. Он вытер лицо рукавом. Не глядя на него, Настя, прихватив пальто, вышла на балкон. Ее всю трясло.
Она безмолвно смотрела вниз. Туда, на детскую площадку.
Где более двадцати лет назад они так любили играть с Катей…
Продолжение в комментариях.
-
-
18.05.2016 в 18:51читать дальше
-
-
18.05.2016 в 18:51-
-
18.05.2016 в 18:52-
-
18.05.2016 в 18:52-
-
18.05.2016 в 18:53-
-
18.05.2016 в 18:53-
-
18.05.2016 в 18:56-
-
18.05.2016 в 18:56-
-
18.05.2016 в 18:56читать дальше
-
-
18.05.2016 в 18:57-
-
18.05.2016 в 18:58-
-
18.05.2016 в 18:58Источник: сборник "Невыживший", 2016 г.
-
-
18.05.2016 в 19:27-
-
18.05.2016 в 19:28-
-
18.05.2016 в 19:30-
-
18.05.2016 в 19:38-
-
18.05.2016 в 19:40-
-
18.05.2016 в 19:45-
-
18.05.2016 в 19:53На нее смотрела Катя.
Столько лет прошло, а там лобик и губки сохранились?
-
-
18.05.2016 в 19:57-
-
18.05.2016 в 20:07Главная героиня мерзкая - сначала помогла сестре отпроситься у папы, потом папу за это всю жизнь чмырила( И потом - как она могла "узнать" во взрослой тетке сестре, если сестра пропала ребенком.
Роялей куча - внезапно помер сосед, внезапно заехал родственник старушки, внезапно папа героини в детстве сбил кошку - и героиня сразу поняла, что это была кошка соседки.
Про труп в чучеле, лобик, глазки, губки и аккуратные ноготочки молчу.
Такое ощущение, что Донцова пыталась в хоррор)
-
-
18.05.2016 в 20:30Эээ, ну как бы ребенку было шесть, и ее старшая сестра попросила. Несовершеннолетний ребенок не несет ответственности за сиблингов, за них всех родитель или законный представитель отвечает.
-
-
18.05.2016 в 20:43-
-
18.05.2016 в 20:59Доктор Айзен, как раз винить отца -- единственная реалистичная вещь в истории. Она чувствовала свою вину, это она помогла Кате уйти гулять. И вытесняла ненавистью к отцу. Более чем реалистично и психологично.
-
-
18.05.2016 в 21:14Ну и разве она после этого не сволочь?)
-
-
18.05.2016 в 21:17-
-
18.05.2016 в 21:22Может быть, но у автора не получилось изобразить человека с глубокими психологическими проблемами. У автора получилась противная баба
Мери-сья.-
-
18.05.2016 в 21:25Вот как раз только это и получилось идеально. А вы думаете, как они, эти проблемы, выглядят-то? Именно так. И то, что Настю шатает от обнять отца и целовать до злости -- оно самое, вцвет. И ее вопли на него. Все это просто роскошно показывает женщину с задавленными и вытесненными проблемами и переложенным для самосохранение на другого человека комплексом вины.
-
-
18.05.2016 в 21:39Останемся каждый при своем мнении.
-
-
18.05.2016 в 21:40Останемся каждый при своем мнении.