Они мучили вас уже много раз, но каждый раз стирали вам память
Лифт — это большая фанерная коробка, которая ездит вверх-вниз, а тащит ее специальный стальной трос. Говорят, что этот принцип придумали еще в Древнем Египте. И верно, в Древнем Египте придумали много разного дерьма, которое потом либо пронесли через века, либо забыли.
Одно очевидно: лифт — порождение черных сил. Потому что никто, например, не знает, что в нем находится внутри в то время, когда пустой лифт едет между этажами.
Вы можете привести аналогию со шкафом. Но все не так, нет. Шкаф — это коробка из ДСП, а в ней висят ваши шмотки.
Лифт — не то. Лифт большую часть времени пуст.
Или не пуст?
И откуда и куда он идет?
И что внутри, когда там нет вас? Недаром, наверное, в правилах пользования лифтом запрещено пускать туда маленьких детей без сопровождения родителей.
Не просто так это все, будьте уверены. Не просто так.
читать дальше
«При входе в кабину с ребенком — взрослые люди должны входить первыми, при выходе — ребенка необходимо пропустить вперед». Правильно, потому что ребенок может остаться один в лифте, если двери вдруг закроются. Никогда ведь не знаешь, что на уме у лифта.
А когда ребенок останется в кабине — что с ним случится? И кто там может появиться в отсутствие взрослых?
И еще: «При перевозке на лифте ребенка с коляской необходимо ребенка взять на руки. При перевозке в лифте собак их необходимо держать за ошейник или на руках».
Собаки — они чуют. Они вообще не любят ездить в лифте, как и кошки. Делают это только вместе с нами, и — с большой неохотой.
Дети, кошки и собаки — все, кто не утратил природный нюх на скрытое зло.
1.
Я нажал оплавленную кнопку вызова и постоял, слушая поскрипывание в шахте и читая сопутствующие надписи: «Рэп это кал», «Король и Шут», «Лера из 108-й квартиры, я тебя люблю». Лера из сто восьмой квартиры была редкая малолетняя гопница, она яростно дразнила всех соседей с балкона: «Соседка — дура!», «Дядька с пятого этажа — козел!», потому что ее папа был правозащитник и постоянный кандидат в постоянные депутаты. Их, как убогих, никто не трогал, никто на них по-настоящему не обижался. Они еще и питались раздельно… Что взять с людей?
Я думал про дуру Леру, когда двери лифта отворились и изнутри спросили:
— А доедем?
— Доедем, — уверенно сказал я и шагнул внутрь, под желтый свет замызганной пластиковой лампы.
— Шесть человек, — предостерег кто-то. — Застрянем.
— Ребенок! Тут ребенок!
— А он что, не весит ничего, ребенок?
— А вы молчите!
В лифте и в самом деле в нарушение всех правил ехали шестеро. Я, мужик с рукой в гипсе, его жена (или сожительница, или сестра, или теща — хрен их разберет, по возрасту непонятно), еще мужик весьма опасного вида, с синими от татуировок руками, маленький пацан-школьник лет двенадцати и раввин. В любом другом случае я бы удивился, но раввин и в самом деле жил в нашем доме на пятом этаже — купил некогда две смежные квартиры, отгородив вход в свои пенаты. Когда у меня произошел обрыв на телефоне — именно на уровне раввина, на отгороженной территории, телефонные мужики долго не могли застать его дома, а потом с трудом добились разрешения войти. Получая из моих рук мзду за труды, старший телефонный мужик заметил, ничтоже сумняшеся:
— Провод-то тебе жиды перегрызли!
Я промолчал, хотя думал примерно так же.
И вот теперь раввин стоял в кабинке, весь в черном, с пейсами, в широкополой шляпе, с какими-то полотенцами, свисающими по бокам… Его присутствие придавало происходящему оттенок идиотизма, хотя, если бы на его месте был обычный православный поп, к примеру, вряд ли этого идиотизма получилось бы меньше. Поп, пожалуй, даже занял бы больше места, потому что православные попы люди дородные, одетые в рясы, увешанные крестами и цепями…
Лифт сотрясался, за стенками что-то привычно постукивало. В новых кабинах обычно стоит реле — если народу больше, чем положено, вернее, если вес превышен, лифт никуда не поедет, хоть ты головой о стенки бейся. Этот — ехал, хотя и в нарушение инструкций. И, что немаловажно, не застрял, не оборвался, но прибыл по месту назначения.
Куда — это уже другой вопрос.
2.
Жизнь нелегка, если вы ездите в лифте. Нет, вы можете соврать разное: типа, познакомились в лифте с девушкой, или что еще, или всякое такое… Я не знаю ни одного человека, который бы так познакомился с девушкой. Это кино. Голливуд, господа. В лифте девушку можно теоретически (снова кино, но бывает, бывает) трахнуть, но познакомиться — никогда. Вот застрять с кучей баб, когда ты едешь домой из пивбара, — это да. Это часто. И начинаешь прыгать, переминаться с ноги на ногу, а потом писаешь в щелку, попросив баб отвернуться. Радует одно: им такое сделать нельзя, если они тоже едут, скажем, из пивбара. Только на пол.
Поэтому девушка в лифте, застрявшем на полчаса, — объект для приставания.
На час — объект секса. Да, бывает такое, я готов противоречить сам себе. Из области сказок, но — бывает.
На два — общие проблемы с мочеиспусканием. Не берем в расчет случаи, когда вы съели в кафе биточки в сметане и салат «оливье». Это ужас, об этом лучше не думать…
На три… На четыре…
Но я отвлекся. Больше, наверное, не буду.
Вероятно, входя в лифт, нужно здороваться с теми, кто уже находится там. Я и поздоровался со всеми, кто набился в кабину: с мужиком с рукой в гипсе, с его женой (или сожительницей, или сестрой, или тещей — хрен их разберет, по возрасту непонятно), и еще с мужиком весьма опасного вида, с синими от татуировок руками, и с маленьким пацаном-школьником лет двенадцати, и с раввином. Более идиотский набор трудно было бы найти, а он случился…
Так вышло.
Я нажал оплавленную кнопку первого этажа, и лифт тронулся.
Собственно, мужику с наколками я был даже благодарен. Именно он стоял у дверей, и именно он, когда лифт приехал и двери открылись, громко сказал:
— Офуеть!
— Вы что… — начала было тетка, но тут же заткнулась, потому что снаружи в кабину брызнули солнечные лучи. Сама кабина стояла, погрузившись чуть выше металлической рейки порожка в желтый мелкий песок — он сыпался сейчас внутрь. Вокруг не было ничего похожего на первый этаж нашей десятиэтажки: ни лестничных пролетов, ни покореженных почтовых ящиков на первом этаже, ни обшитой вагонкой квартирной двери на моем пятом… Солнце, песок и какие-то чахлые бурые растения, совсем засохшие с виду.
— Офуеть, — повторил мужик, и я был ему благодарен, потому что, если бы сам увидел это первым, точно бы тронулся головой.
— Не понял, — сказал гипсовый. — Что это?
— Подъезда нет, — растерянно произнес пацан-школьник.
— Вижу, что нет, — сказал мужик с наколками. — Куда он делся, вот в чем жопа. Где мы?
Он решительно шагнул наружу, и я увидел, как его ноги в белых кроссовках «Спранди» утонули в песке. Не обращая на это внимания, мужик отошел чуть подальше, и только сейчас я сообразил, что кабина стоит в небольшой воронке метров этак семь в диаметре. Мужик взобрался по склону, огляделся и отчетливо произнес:
— Вот это, Слава, ты попал.
— Что там? — крикнул загипсованный. — Скажите же, что видно?
— Иди да погляди, — буркнул мужик с наколками. Надо понимать, его и звали Славой.
— Не выходите, — предостерег раввин, — а если двери закроются?
Наверное, все живо представили себе, как двери закрываются, лифт исчезает, а неосторожно покинувший кабину остается в пустыне — один-одинешенек среди песчаных дюн. Я почувствовал, какое пекло снаружи — сейчас тамошняя жара осторожно вползала внутрь, заполняя, словно вода, тесное пространство кабинки. Татуированный, видать, услыхал про двери и, съехав со склона, шустро потрусил к лифту.
— А ты кнопку держи, — сказал он. — Во, которая двери блокирует.
— Постойте, — сказала тетка. — Кнопка! Вот же кнопка вызова лифтера!
— Ты либо дура? — спросил мужик с наколками, оглядывая ее с брезгливым любопытством. — Ты снаружи была? Какой, нах, лифтер?
Стоя прямо возле щитка с кнопками, я молча нажал кнопку вызова. Если бы ничего не произошло, я бы не удивился, но дело-то все в том, что далеко-далеко, словно сквозь вату, задребезжал звонок.
— Видите?! — взвизгнула женщина. — Видите?!
— Але! — закричал раввин, нагнувшись к покореженной решетке динамика. — Але! Лифтер? Мы тут застряли, але! Третий подъезд!
— Кто застрял? Ты застрял? — спросил татуированный Слава. В динамике что-то щелкнуло, зашипело.
— Не все ли равно, — пожал плечами раввин. — Слушайте, слушайте.
Мы все внимательно слушали. Я обратил внимание, что все пассажиры боятся даже ногу выставить за территорию кабины — так напугал их загипсованный.
— Не работает, — сказал Слава и сплюнул на пол.
— Не хамите! Насвинячите, а нам тут стоять! — вскинулась тетка.
— Может, по телефону позвонить? — спросил пацан.
— Чего?
— По телефону. Ну, по мобильному…
— У меня нету, — сказал Слава. — От него в башке рак, я в газете читал. У меня только пейджер.
У остальных, кроме пацана, телефоны были. Я достал свой из внутреннего кармана куртки, открыл крышечку. Мобильник работал, показывал три черточки.
— Работает, — подтвердила тетка. — Звоните же, мужчины!
— Куда?
— В милицию. В МЧС. В городскую администрацию!…
— Я другу позвоню, — буркнул я и нашел в справочнике телефон Лелика. Лелик не отвечал, был заблокирован или находился вне зоны доступа. Тогда я набрал еще троих — с тем же результатом. Мертвый голос робота-оператора наводил ужас: если бы мобильник просто не работал или отсутствовал уверенный прием, это еще куда ни шло. Но получалось, что связь есть, а дозвониться — никак не выходит…
— Дай, — сказал Слава и выкрутил у меня из руки мобилу. Как-то быстро, сноровисто, буквально двумя пальцами. Я промолчал, а он потыкал пальцем в кнопки и нажал вызов.
Долгие гудки, и снова никто не берет трубку.
— А я вот в МЧС звонить пробовал, но трубку не берут… — неуверенно сказал загипсованный.
— И что? Только батарейки сажать да деньги зазря тратить, — сказала тетка, отобрала у него мобильник и стала сама тыкать по клавиатуре.
— Туда, кажется, бесплатно… — заметил загипсованный.
— Лучше я дозвонюсь до Людки, наведу шухеру. Пусть выйдет на площадку и вызовет лифт, а там разберемся, — сказала ему тетка.
— И если он придет? — тихо спросил молчавший до сих пор раввин.
— Чего-о-о?…
— А если наш лифт придет по вызову? И нас там нет?
— Позвольте, а мы-то где?! — возмутился загипсованный, а тетка враз пошла пятнами.
— Я, например, не представляю, — скорбно пожал плечами раввин. — Позвольте…
Он протиснулся между мной и мужиком с наколками, который по-прежнему держал в руке мою «моторолу», и вышел наружу. Там он достал мобильник — модный и, судя по виду, довольно дорогой, и стал аккуратно нащелкивать чей-то номер.
Безрезультатно.
Я поспешно уткнул палец в черную кнопку со стрелками, чтобы дверь не закрылась, а пацан на всякий случай подпер створку ногой. Он вообще держался молодцом, хотя был довольно маленький. Не ревел, не болтал, не спрашивал глупостей, только смотрел зачарованно на присутствующих, как будто рассчитывая, что сейчас взрослые все исправят и он наконец сможет пойти домой — ведь мама заждалась, а он опаздывает, заболтался с Васькой из 6-го «Б», пропустил автобус, ждал его полчаса, а теперь вот застрял в лифте…
— Тебя как зовут? — спросил я.
— Андрей.
— А я — Костя.
Он пожал мою руку. Татуированный Слава глумливо хмыкнул:
— Гм… И то верно, сидим тут, а до сих пор за знакомство не накинули.
— А разве есть? — с интересом вклинился загипсованный. Тетка тут же принялась дергать его за руку, шипя: «Антибиотики же! Врач не велел!» Вместо ответа Слава извлек из внутреннего кармана куртки бутылку азербайджанского коньяка — дешевенького, московского розлива, однако пить можно — я не раз пил.
— Поскольку начислить некуда, будем, нах, из ствола, — сказал он, толстым потрескавшимся ногтем сдирая с бутылки черную пластиковую шапочку, под которой была пробка. — А зовут меня Вячеслав Ильницкий. За знакомство.
Сделав несколько больших глотков, он передал бутылку мне.
— Константин, — сказал я.
Коньяк оказался теплый, противный, но пришелся очень кстати.
— Эй, синагога! — крикнул Ильницкий. — Давай сюда, что ты там ходишь?
Раввин появился из-за кабины, остановился перед входом. По крупному носу стекали капли пота.
— Ничего нет, — сказал он.
— А я что? Я ж уже смотрел, — напомнил Ильницкий.— Пустыня, нах, Каракумы. И посередке — мы. Как будто с самолета сбросили. А еще заметил штуку?
— Сверху нет троса, — сказал раввин.
— Ишь ты, глазастый! — поразился Ильницкий. — А что это означает?
— Не могу даже предположить.
— Вот и я, — признался Ильницкий. — Понятно, что ни хрена не понятно… Заходи, не стой перед хатой, выпей вон коньячку. Меня Вячеслав звать.
— Аркадий Борисович, — отрекомендовался раввин. Коньяка он пить не стал, что явно не понравилось Ильницкому, а вот загипсованный, несмотря на то что тетка сильно пихала его в бок, отхлебнул прилично и, подышав в локоток, выдохнул:
— Анатолий. А это — Марина. Супруга.
— Вот и познакомились, нах, — подвел итог Ильницкий, забирая бутылку у загипсованного Анатолия. Он аккуратно закупорил ее и убрал обратно, буркнув: — Пригодится еще.
— Послушайте, так что же нам теперь делать? — поинтересовался Анатолий. — Я ровным счетом ничего не понимаю. Пустыня какая-то нелепая… Так не бывает. Может, мы все спим? Газ какой-нибудь пустили, вот нам и блазнится.
— Кто газ пустил?
— Ну… террористы. Чеченские боевики.
— Нужен ты им, газ в тебя пускать, — махнул рукой Ильницкий. — Кстати, вы бы вошли внутрь-то, от греха подальше.
Я заметил, что в первый раз он обратился к раввину «эй, синагога!», а теперь вот — на «вы». Раввин тем временем поспешно шагнул в кабину, хотя я продолжал давить на черный прямоугольник со стрелками, а пацан по-прежнему держал дверь ногой. Ильницкий это заметил и закивал:
— Вот-вот, молодец, малый. Короче, если кому наружу приспичит — поссать, нах, или там окрестности осмотреть — другой сидит тут и тормозит ногами двери, чтоб не закрылись. Хотя не знаю, поможет ли это…
— Что вы имеете в виду? — спросила притихшая тетка Марина, от которой я все время ожидал истерики, но пока она держалась ничего.
— Как мы сюда попали? Непонятно. Может, перенеслись, как в этом… в телепатации.
— В телепортации, — поправил пацан Андрей.
— Один хрен. Потому упирайся ногами, не упирайся…
— Что же нам делать? Мне на работу… — начал было Анатолий, но умолк, сообразив, что его работа волнует присутствующих в самой незначительной степени. Ильницкий, который уже получался в лифте за главного, неторопливо достал пачку «Тройки» и закурил. Кабина наполнилась тяжелым дымом.
— Вот же написано, не курить! — забарабанила тетка Марина ногтем по черной табличке с правилами.
— Это для нормальных лифтов, — возразил я. — А тут, извините, не пойми что. Я тоже закурю.
За компанию подымил и Анатолий, не обращая внимания на злобные взгляды супруги. Пацан тоже, кажется, хотел стрельнуть сигаретку, но постеснялся. Раввин демонстративно вышел наружу — стоял рядом с порожком, смотрел по сторонам.
— Что там? — окликнул Анатолий.
— Абсолютно ничего. Ни одного движения, ни животных, ни насекомых, ни птиц. Песок.
— Что мы сидим, как дураки, нах, паримся… — пробормотал Ильницкий и, бросив, бычок, принялся раздеваться. Он заголился до пояса, аккуратно сложив вещи стопочкой в углу и усевшись на них. Я думал, что он весь будет расписной, но нет, только на груди красовалась расплывчатая татуировка типа «Вот что нас губит» — с картами, голой женщиной и бутылкой вина.
Разделся и я.
Анатолий не решился, а раввин и тетка Марина — и подавно, лишь пацан скинул куртку и остался в футболке.
— Попить бы, — робко сказала тетка Марина.
— Нету, — отрезал Ильницкий. — Только коньяк.
— Когда человек знает, что нет воды, всегда очень хочется пить,— заметил раввин, продолжавший наблюдения. — Надо бы выйти посмотреть, что там, в самом деле, вокруг. Да боязно…
Тут у кого-то запищал телефон, запиликала полифоническая «Бесаме мучо». Все начали переглядываться: телефон оказался у Марины. Она достала его из сумочки и, демонстративно отвернувшись к стенке, сказала:
— Слушаю.
Помолчала несколько секунд и без всякого перехода страшно заорала:
— Людка? Людка? Людка!!! Нет, нет, не-е-е-ет! — И кулем сползла вдоль стены.
Телефон с тихим стуком упал на пол. Пацан подобрал, подержал на ладони и отдал его загипсованному Анатолию. Тот испуганно, точно змею, взял трубку и осторожно сказал в нее: «Алле, аллё!» Послушал, послушал, улыбнулся застенчиво:
— Молчат в трубку-то.
Перевел взгляд на жену, затем присел на корточки рядом с ней, положил ее голову себе на колени и спросил в некотором недоумении:
— Что же ты кричишь, Марина? Зачем ты кричала? Что случилось, что ты так кричала? Что с тобой, Марина, что с тобой, что с тобой?
Тетка Марина не отвечала. Анатолий сидел как будто в трансе — баюкая жену, как если бы она спала. Дышал часто и неуверенно и вдруг напрягся, сморщил лицо, вздрогнул всем телом и — обмяк. Отключился.
— Что это с ними? — спросил пацан, и голос его заметно дрожал.
— Да почем я знаю, — огрызнулся я. — Узнали что-то такое, отчего в осадок выпали. Ничего, полежат, придут в себя. Ты возьми их телефон, вдруг перезвонят, узнаем хоть, что случилось…
Ильницкий шагнул к тетке Марине, наклонился, посмотрел на нее внимательно, зачем-то оттянул веко и поглядел в глаз, после приложил два пальца к шее — туда, где обычно ясно и четко стучит пульс. Потом сделал то же самое с загипсованным Анатолием. Задумался на минутку, а потом сказал мне:
— Костян, давай на выход!
Стоять здесь, в тесной кабине, где становилось все жарче и жарче, мне надоело. Снаружи было страшно, но и внутри вовсе не весело…
— А давай! — согласился я и спросил: — А что, кстати, с теткой Мариной, как думаешь?
— Обморок. Полежит да придет в себя, ничего с ней не станется. Толстая больно, вот кровь ей в голову и ударила. И муж у нее тоже оказался впечатлительный… Но мы не об них, а вот обо что: я с первого раза тут толком ничего не рассмотрел — глянул, вижу пустыня Каракумы и тут же назад. А теперь нужно оглядеться повнимательней, — сказал Ильницкий. На выходе обернулся: — Пацан, ты тут самый надежный… ну вот и вы, Аркадий Борисыч… держите двери и кнопку на всякий случай. Мы далеко отходить не станем, тем более если ничего интересного не увидим, нах. Пока нас нету, прикиньте лучше по карманам, есть ли у нас что-нибудь пожрать. А то одним коньяком сыт не будешь… — На плечи накинь чего, обгоришь. — Это Ильницкий сказал уже мне, и я послушно накинул майку. Сам он, впрочем, ничего надевать не стал.
Помогая друг другу, мы не без труда поднялись наверх по осыпающемуся краю воронки, в центре которой стоял лифт. Я огляделся, и только теперь мне стало по-настоящему жутко. Да, я отказывался верить в то, что лифт попал в некое неизвестное и непонятное место, потому что видел кабину и то, что открывалось из ее дверей. Но в голову лезли разумные, логичные объяснения: террористы с газами, сон, какой-то природный катаклизм, может, и необычный, но тем не менее вполне земной и в конце концов объяснимый… А тут — от края до края желто-коричневая пустыня, легкий горячий ветерок над ней, сухие ползучие травинки, и ничего больше. Самое страшное — ничего. Хотя…
— Вячеслав, — сказал я.
— А? — Ильницкий обернулся, он задумчиво разглядывал что-то у себя под ногами, весь погруженный в какие-то тягостные размышления.
— Смотрите.
Я ткнул рукой в сторону солнца, нависшего над горизонтом. Смотреть против света было трудно, все расплывалось, но какая-то черная штучка вдалеке, среди бесконечного песка, явно присутствовала.
— Что за хрень? — оживился Ильницкий. — Да, торчит что-то… Может, колодец? Ты прикинь, парень, мы ж тут без жратвы и неделю продержимся. А то и больше. А вот без воды…
— Неделю? — глупо переспросил я. Ильницкий вытер ладонью пот с лица и покачал головой:
— От же ж дураки. Ты что, ничего не соображаешь? Никто не знает, где мы. Как отсюда выбраться — я не знаю, и никто не знает. Мы тут надолго, а может, и навсегда. Главное сейчас — не усраться со страху, нах, а пытаться что-то предпринять…
3.
Черная штучка практически не приближалась, хотя мы шли уже почти полчаса. Может быть, это такой пустынный оптический эффект, но лично мне казалось, что она даже отдаляется.
— Ты чем промышляешь, Костян? — спросил Ильницкий. Он шагал впереди меня, и я отчетливо видел на его спине рваный шрам, наверное от ножа.
— Я? В газете, спортивный корреспондент. А вы?
— А я специалист, нах. По связям с общественностью.
Ильницкий коротко хохотнул. Соврал, понятное дело.
— Я вот тут думаю, — продолжал он, — чего дальше делать и как оно вообще происходит. Прикинь, Константин: а что если мы все померли?
— То есть? И это — ад?
— Почему сразу ад? Может, рай, нах. Может, чистилище, нах. Всяко может. Лифт этот, скажем, оборвался или сгорел, вот мы тут и очутились.
— А почему мне тогда жарко? И как это я умер и пью коньяк? — возразил я, остановившись на секунду, чтобы вытряхнуть из туфли хоть немного песка. Ильницкий прошел еще немного, потом подождал, пока я догоню, и сказал устало:
— Пошли, Константин. Все равно заняться больше нечем.
— Попить бы…
— Вот там и попьем, если это колодец.
Еще через сорок минут штучка наконец начала приближаться, и Ильницкий с неким даже восхищением в голосе крикнул:
— Твою мать, да это ж лифт!
В самом деле, это была кабина лифта, стоявшая, чуть накренившись, среди песка и утонувшая в нем примерно на четверть. Если наша торчала посреди воронки, то эта, напротив, на небольшом холмике. Мы ускорили шаг и вскоре были уже рядом.
— Мужики! — крикнул Ильницкий, когда мы оказались метрах в двадцати, и сделал мне знак остановиться. — Мужики! Здорово!
Никто из лифта (он был развернут к нам задом) не появлялся.
— Давно, похоже, стоит, вон как песком занесло… — указал я.
— Может, буря была как раз до нас.
И тут я споткнулся и упал лицом вниз. Падать было мягко, все же песок, и я тут же поднялся. Отряхиваясь, услыхал, как Ильницкий цокнул языком и сказал:
— Один есть.
Я думал, это он про меня, но оказалось — про скелет, о который я, собственно, и споткнулся. Скелет лежал, засыпанный песком практически полностью, и сейчас Ильницкий выволок его на свет божий.
— Пошли в лифте посмотрим, — буркнул он.
В лифте мы нашли еще двоих — судя по остаткам одежды, женщину и мужчину. Оба сидели у задней стенки. Это были даже не скелеты, а мумии — тонкая твердая кожа, обтянувшая кости, осыпавшиеся пряди волос… Меня передернуло, когда я подумал, что мы все можем кончить так же.
Обыскать бы их надо, — сказал Ильницкий.
— Я не могу.
— Зато я могу. Посмотри вон тогда в пакете, что там валяется, а я — по карманам.
В пакете я нашел то, чего найти никак не ожидал, — пластиковую полуторалитровую бутыль с минеральной водой «Родник» и радиоприемник «Vitek», который не работал. Вернее, ничего не ловил, хотя индикатор батареек показывал почти полный заряд.
Ильницкий не нашел ничего, только разряженный мобильник «сименс» и документы, которые бросил тут же, не читая. Когда я потянулся к паспорту, он отшвырнул его ногой в сторону.
— Чего лезешь, нах? Не знаем — и не знаем, меньше головной боли. Пусть лежат. Пошли обратно, хоть воды добыли, и то хорошо. Про скелеты ни слова. Пустая кабина была, и все дела.
Помолчал и выдавил из себя:
— И еще, Костян, я не уверен, что вообще потребуется вода. У нас подозрительно быстро образовались два жмура. Если я не ошибся. Но я в таких делах не ошибаюсь.
Машинально передвигая ноги, я следом за Ильницким добрался до нашей кабины. Там было тихо, тетка Марина с супругом пребывали в полном покое. Пацан держал двери, а раввин, закрыв глаза, молился.
4.
— Как вы долго! — воскликнул пацан. — Мы с Аркадием Борисычем уже думали, не случилось ли что. Телефон не звонил ни разу. Тетка Марина с мужем все еще спят, и Аркадий Борисыч беспокоить их не велел…
— Там еще один лифт, — перебил пацана Ильницкий, обессиленно опускаясь на песок в тени от кабины. — Пустой. Если кто и был, ушел народ.
— Значит, можно же куда-то уйти? — обрадовался мальчишка.
— Мы немного воды нашли, — сказал я, избегая ответа.
— Но как же люди ушли, а воду бросили? — с сомнением спросил раввин.
— Черт их знает! — сердито отрезал Ильницкий. — Пейте по глотку, не больше! Эй, постреленок, покрути приемник, вдруг чего поймаешь.
Пацан попил и стал заниматься радио, но на всех волнах был только «белый шум». Иногда что-то потрескивало, один раз громко запищало… Раввин возился с бутылкой.
— Произведено почти четыре года назад, — заметил он вдруг.
— И что из этого следует? — ехидно поинтересовался Ильницкий.
— Просто констатирую.
Тут Ильницкий удивил меня. Потянувшись, он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Я тут роман в журнале читал. Летел народ в самолете и прилетел невесть куда. А вот чем кончилось, не помню… Хреново как-то кончилось, по-моему. Там писатель-то французский сочинил, если бы наш, тогда бы спаслись, нах.
— Это вы к чему? — подозрительно спросил пацан.
— Это я к тому, что неспроста такое придумано. Народ, наверное, давно думал, что будет, если попадешь в какое-то странное и непонятное ни хрена место. Книжки писал.
И тут снова зазвонил мобильник.
— Да, Нохим, это я. Нет, не приду. Сегодня точно не приду. И кто бы мне сказал, приду ли я завтра… — сказал раввин в трубку, не услышал ответа, потряс мобильник, постучал трубкой о стенку кабинки и, осознав, что связь прервалась, дал отбой, после чего устроился в углу кабинки, закрыл глаза и стал сосредоточенно молиться.
Ильницкий поглядел на него внимательно и зло, отвел взгляд.
Я вспотел от страха. Мы никуда не можем дозвониться, а вот до нас дозванивается кто ни лень. И после звонка… Я внимательно осмотрел раввина: дышит — грудь вздымается, молится — губы шевелятся. Уф, жив.
— Однако не выключить ли мне мобильник — от греха подальше?
— Решено. Выключаю.
В этот миг я бросил взгляд на тетку Марину и увидел, что она показывает мне язык. Сморгнул, пригляделся, нет, померещилось: она лежит без движения уже пару часов, или сколько там прошло времени. Хотелось бы думать, что она в обморок откинулась. Но Ильницкий говорит, что она — жмур, а проверять, так ли это, меня не тянет совершенно.
На мгновение мне вдруг представилось, что я тоже умер, что солнце и песок выпили из меня всю жидкость и я лежу теперь, словно мумии в том, втором лифте… И потом кто-нибудь придет, точно так же, как мы с татуированным Славой, и будет трогать нас, обыскивать, а я буду лежать и все чувствовать, не в силах пошевельнуться…
В голове замутилось, я прикрыл глаза, а когда открыл их — было темно, достаточно прохладно, а над головой чернело усыпанное разнокалиберными звездами небо. Вечер. Или ночь…
— Проснулся? — спросил кто-то, услыхав, наверное, как я заворочался. Это был Ильницкий. Он подал мне бутылку с водой, которой уже заметно поубавилось.
— Хлебни спросонья…
— Спасибо, — сказал я, возвращая сосуд. — Что нового?
— Нового? Да вот щас пивка холодненького возьмем, и на футбол.
— Нехорошо шутите, — мертвенным голосом заметил раввин.
— А связи так и нет? — спросил я.
— Нет. Никуда не дозвониться. Да и нам никто больше не звонит, — со злобой сказал Ильницкий. — И радио… Парень крутил-вертел, только шорох стоит. Уснул, так и не поймал ничего. Я на кнопку вызова жал, лифтера опять хотел вызвать — и ведь звенит же! Звенит, падла, где-то! Я уже и на кабину залез, посмотрел, чего там. А там — ни хрена. Куски троса аккуратненько так срезаны, нах, и все. Чума, бля! Вот мне тут Аркадий Борисыч вкручивает про демонов — мол, это их происки. А вокруг, как мы и думали, — ад.
— А где демоны?
— Мало ли… Может, я демон. Может, ты. Может, вон, Борисыч. Или эти вот супруги…
При этих словах я машинально поглядел в угол, где загипсованный Анатолий по-прежнему держал голову тетки Марины на коленях. Внешний вид обоих заметно ухудшился и действительно наводил на мысли о демонах. Муж и жена сильно поусохли и слегка видоизменились, так что мне некстати вспомнились мумии из лифта неподалеку.
И хотя мертвечиной не пахло, я все одно захотел на воздух — поднялся, пока еще плохо ориентируясь в темноте, и тут Ильницкий поймал меня за руку.
— Я с тобой. На пацана не наступи, он поперек двери спит, чтоб не закрылась. Хорошо ему… Не понимает, в какую дрянь мы вляпались…
Мы выбрались на «обочину» кратера, там оказалось посветлее и было не так уж и страшно: пугающая пустыня растворилась во мраке, и стало казаться, что снаружи обычная, только очень темная ночь.
Я расстегнул штаны и постоял, тужась, — ничего не получалось, наверное, организм не хотел расходовать драгоценную жидкость.
— Не ссытся? — понимающе спросил Ильницкий. Я хорошо видел его силуэт, глаза привыкали к темноте. Вот щелкнула зажигалка, осветив на мгновение худое лицо. — Правильно, береги водичку. Мы еще пить ее станем, эту мочу, если дела плохо пойдут. Правда, пить ее вроде как нельзя, в книжках пишут, но что пивши, что не пивши, все равно сдохнешь… А братан мой — пил, им приходилось в Туркменистане. Ладно, я вот что тебе хочу сказать… Слушай сюда.
Он подошел вплотную, так что я чувствовал жар от огонька сигареты и видел, как этот самый огонек отражается в его глазах.
— Слушай сюда, Костян, — повторил он. — Сидеть тут толку никакого нету, согласен? И даже опасно. Все, кто сидел в лифте и рядом с ним, ну ты сам видел, что с ними сделалось…
— Видел, — кивнул я.
— Потому надо валить, нах. Ты мужик вроде толковый, хоть и молодой, с жидом я корешиться не желаю, а жмурам нашим уже ничто не поможет. Зато пацана возьмем обязательно, в случае чего — пригодится.
— Зачем? — не понял я.
— Затем что ни пить, ни жрать у нас нету. А я, как бы тебя это ни удивляло, подыхать не хочу. Много раз мог подохнуть, а не подох. Куча народу хотела, чтоб я подох, а я не подох. Пацана мне жалко, ты не думай, опять же — вдруг выберемся, тогда жив и цел останется…
До меня дошло, и где-то в желудке сразу же распрямилась тошная острая пружина, но я буквально перехватил ее руками у самого горла, потому что рвота — это ненужная потеря жидкости. В пустыне это — смерть.
Ильницкий слышал, как я давлюсь, и даже поддержал за локоть.
— Понял, вижу… А без этого никак, Константин. Не хочешь же ты, как те… Так что пора нам двигать отсюда: ты, я и Андрюха.
Я кивнул, хотя Ильницкий, этого, конечно, видеть не мог. Надо идти. Я очень не хотел умирать, очень не хотел лежать здесь, высохший, твердый, осыпающийся чешуйками мертвой кожи. Я не хотел думать о том, зачем с нами пойдет пацан. В самом деле, здесь ведь он наверняка умрет, он маленький, ему труднее остальных. А так есть шанс…
— Идешь? — спросил Ильницкий. — Если не идешь, лучше молчи, крик не поднимай. Придушу, нах.
— Иду.
— Правильно, Костян. Правильно! — Он похлопал меня по плечу. — Закуришь?
— Не хочу. Жарко, — прохрипел я.
— Теперь слушай дальше, раз мы теперь товарищи. Пока ты валялся в отключке, я по сторонам смотрел. И видал знаешь кого?
— Кого?
— Птиц видал. Птиц, нах. Большие такие летели, черные. Высоко, правда, но это не важно, важно, в какую сторону летели. Я приметил, по кабине по нашей. А птицы летят куда? К воде. Или от воды, но все равно лучше иметь какое-то направление, чем просто по пустыне топать, нах… Согласен?
— Согласен.
— Тогда пошли обратно, тихо будим пацана и валим.
Мы забрали воду и коньяк. Пацана Ильницкий отвел «пописать» и объяснил, что идем, дескать, на разведку. Пацан обрадовался…
Внутри лифта было тихо-тихо, раввин сидел как каменный. И я не рискнул проверить, дышит ли он.
Во всяком случае, когда мы двинулись в ночь, он не сказал ни-че-го.
5.
Солнце встало в пять утра с небольшим — слава богу, мой «Романсон» исправно тикал. Мы шли бок о бок — я, Ильницкий, пацан.
— Ты в каком классе-то? — спрашивал Ильницкий.
— В шестом.
— Ну и как оно в школе?
— Нормально! Только мама волнуется сейчас, куда я делся… А все как в книжке, правда?! Раз — и очутились в другом мире.
— В другом мире, думаешь? А если это наш мир, Каракумы какие-нибудь?
— Может быть… — вздохнул пацан. — Тогда мы выйдем к нефтяным вышкам или к чабанам каким-нибудь. Вот было бы здорово!
— Что же, может, и выйдем. — Ильницкий оглянулся на меня.
Я молча ковылял, стараясь думать только о том, что это вон там за кустик, сколько до него шагов, нельзя ли его погрызть, пососать… Кустик оказался обычным, нам такие попадались уже несколько раз: несколько уродливо изломанных веточек, торчащих из песка, без листьев, без капельки сока. Недавно я видел жука. Вернее, маленькую многоногую тварь с жесткими крыльями, сложенными на спине, и угрожающе поднятыми игольчатыми лапами, он перебежал мне дорогу и тут же быстро зарылся в песок. Я порадовался, что здесь все-таки кто-то живет и что я так и не снял туфли — мало ли, тяпнет за ногу какая-нибудь ядовитая сволочь.
Ильницкий вкручивал пацану про пустыню — кажется, он в самом деле что-то знал. Сидел, что ли, в Средней Азии? Или строил там что-то? Я так и не мог разобраться в Ильницком: то ли он был из блатных, то ли просто поживший и многое повидавший мужик, то ли закидоны у него были кучерявые и удачно проявились, когда мы застряли в лифте…
Я поймал себя на мысли, что думаю о раввине.
Был ли он жив, когда мы уходили? Понимал ли, что остается один? Догадывался ли, что мы уносим воду?
Но теперь уж что… И я шагал, автоматически отсчитывая десятки и сотни метров, пока мы опять не наткнулись на лифт.
Кабина лежала на боку. Это была старая, очень старая кабина — с деревянной дверцей, которую вошедший сам за собой закрывал. Внутри — два скелета, один в остатках розового шифона, второй — в военной форме. Отогнав пацана в сторону, Ильницкий залез внутрь и через минуту копошения изумленно произнес:
— От же ж, нах! Гляди!
В поднятой руке он держал наган.
— А патронов нет, — сообщил он, покрутив барабан. — И в карманах нет. Зачем он его таскал, нах?!
— Офицер?
— Вертухай… Синие петлицы. Небось со Сталина еще тут валяются с бабой своей.
— Может, просто попутчица, — предположил я.
— Хер там. Торт вон был, коробка валяется… Бутылки из-под шампанского… Эх, хорошо кончил вертухай, нах! С бабой, с тортом и бухаловом.
Выбравшись из кабины, Ильницкий спрыгнул на песок и хотел уже забросить наган подальше, но увидел, как пацан смотрит на оружие горящими глазами, и сунул ему:
— Держи.
— Спасибо, дядь Слава!
Знал бы ты… Ишь, дядь Славой уже заделался. Со мной пацан почти и не разговаривал уже, да и я-то в основном молчал, неинтересно ему со мной было, получается. С Ильницким всяко интереснее.
— Посидим тут в теньке,— предложил Ильницкии.
Посидели. Выпили воды. Ее оставалось примерно четверть бутылки: газ давно вышел, и была вода на вкус крайне противная.
— Вы птиц больше не видели? — спросил я, устало вытянув ноги. Солнце стояло прямо над головой, и тени, о которой говорил Ильницкии, по сути, вовсе не было.
— Птиц? Не видел. Но направление четко держим.
— А что за птицы? Орлы? — спросил пацан.
— Большие, черные. Высоко летели, не разглядел, — сказал Ильницкий.
Пацан подумал и неожиданно испугался:
— Дядь Слава, а как же остальные?!
— Что?
— Мы же воду забрали, еду…
— А-а… Не, у еврея там еще вода была и булки какие-то. Заныкал, нах, — объяснил Ильницкии.
Пацан, кажется, поверил.
Мы подремали минут двадцать, потом я решительно сказал:
— Если заснем, зажаримся. Давайте уж лучше идти. В движении оно как-то прохладнее.
— Ну, пошли, — согласился Ильницкии.
В пути он вновь принялся рассуждать насчет ада, разумно, впрочем, не переводя разговор в плоскость окружающего, чтобы не пугать пацана.
— Прикинь, Константин: если ад есть, то туда кто попадает?
— Грешники, — буркнул я.
— Вот. То есть те, кто при жизни грешил, на дьявола работал, нах. А в аду главный кто?
— Дьявол.
— Вот. То есть с какой это стати он своим людям будет там устраивать козу на возу? В котле варить, на сковородках жарить? Они вроде как ему отслужили исправно, теперь на отдых пора. Вот и получается: ад — это рай для тех, кто при жизни грешил. Иначе дьявол, выходит, сам на бога работает?
— Получается, что так. Хотя мне, собственно, наплевать, я атеист.
— И ты небось тоже в бога не веришь? — наклонился Ильницкий к пацану. Тот помотал головой. — С одной стороны, верно все. Где тот бог? Кто видал? С другой — мало ли, по жизни осторожнее надо быть, ее, жизни той, всего ничего, кот нассал, а потом что? Может, потом вся самая жизнь и начинается, а мы ее заранее сами себе изгадили.
Ильницкий умолк и шел дальше, глубоко задумавшись. До тех пор, пока не увидел птиц.
— Вон! Вон они!!! — заорал он, подпрыгивая и размахивая руками.
Птицы в самом деле летели чуть правее нас, параллельно. Птиц было две: судя по всему, здоровенные, но на таком расстоянии можно и ошибиться. Двигались они странно, скачками, вверх-вниз, и довольно быстро исчезли за горизонтом.
— Убедились?! Убедились, нах?! — ликовал Ильницкий. — К воде идем! Опять в ту сторону летели!
Птицы обрадовали и меня: я, если честно, до сего момента не очень в них и верил, полагал, что Ильницкому причудилось от жары. Теперь и у меня появилась цель. Может быть, мы доберемся до нее еще сегодня. Может — ночью. Но скоро, скоро…
И я зашагал быстрее.
В это время раздался телефонный звонок. Пацан в недоумении вытащил из кармана мобильник, прихваченный у загипсованного Анатолия, послушал, послушал и вдруг истошно завопил:
— Мама? Мама? Это я! Мама, это я! — кричал он. — Алле, аллё! Мама, аллё!!
Видимо, связь прервалась почти что сразу, потому что мальчишка бросил телефон, сел на песок и заплакал.
6.
— Пацан совсем плох, далеко не пройдет, только мучается зря, — шептал Ильницкий.
Мы лежали у очередной кабины, глядя, как солнце садится в песчаное море; с другой стороны кабины, в тени, стонал спящий мальчонка.
По моим часам мы шли третий день — считая с момента, когда мы покинули наш лифт. Пацан в самом деле был плох, и я понимал, что он не пройдет и километра. Минеральная вода кончилась уже давно, но в одной из кабин мы нашли канистру, в которой плескалось граммов триста. Всего кабин попалось четыре: в трех — скелеты, одна — пустая. Та, возле которой мы сидели, была странная — без двери, большая, деревянная, с дорогим ковровым покрытием и зеркалами внутри. Кажется, такие лифты ставили в европейских отелях, они двигались без остановок и назывались «патерностер» — то ли потому, что все боялись в них ездить и молились, то ли по какой другой причине. Читал где-то, да. В «патерностере» сидел очень старый, рассыпавшийся скелет в одежде католического священника. Я полистал молитвенник (латынь!) и бросил его в песок.
Ильницкий за время пути выстроил хитрую теорию о том, что пустыня вокруг нас — своего рода чистилище, вернее сказать, его подраздел. Есть чистилища для тех, кто гибнет в автокатастрофах, в самолетах, кто тонет, а у нас — для пассажиров лифтов. Он, кажется, окончательно уверился, что наш лифт то ли оторвался, то ли сгорел и все в нем погибли. Мы снова пробовали звонить и снова никуда не дозвонились, ни на городские, ни на мобильные номера. И все же телефон я пока не выбросил. Почему — не знаю.
— Пацан наш кончается, нах,— повторил Ильницкий.
Он высох, почернел; наверное, и я выглядел примерно так же, а то и хуже, потому что он был мужик, что и говорить, покрепче, пожилистей. Я же о спорте только писал, а занимался им разве что на компьютере, когда играл в ФИФА и футбольные менеджеры.
— Что предлагаешь? — спросил я.
— А что тут предлагать? Ты сиди, а я отойду.
Он поднялся и, тяжело скрипя песком, обошел кабину.
Я закрыл уши ладонями, полежал так немного, потом открыл. И услышал бульканье.
У Ильницкого, оказывается, был с собой нож. Большой старый складной нож с желтыми пластмассовыми накладками, на которых было выдавлено «Тында», «ст. Лена», «БАМ», изображены шишки и железнодорожное полотно, убегающее вдаль.
Сейчас нож лежал на песке, рядом сидел на корточках Ильницкий и зажимал ладонями рану на шее пацана.
— Давай, — сказал он добродушно, приветливо, словно заботливый хозяин. И я сразу понял, что делать.
Я никогда не думал, что горячая, соленая кровь может так утолять жажду. Я пил и пил, глотал густую жидкость, удивляясь, сколько же в меня может влезть, пока не оттолкнул Ильницкий.
— Хорош, нах, — сказал он. — Мне оставь.
К утру мы прошли, наверное, столько, сколько за пару дней до того. Слева приметили еще одну кабину, но с молчаливого согласия не пошли в ту сторону — все равно почти ничего полезного до сих пор не находили. Я зачем-то забрал с собой наган пацана, и он теперь тяжело бил меня по ноге. По спине ерзал узел с мясом, которое решено было с восходом нарезать полосками и завялить. Пить снова было нечего, но после мучительной жажды, которую я так долго испытывал и наконец утолил, пить пока что и не хотелось.
Местность малозаметно, но менялась. Появились кустики — не чета давешним, уже примелькавшимся: высотою примерно по пояс, покрытые длинными сизыми колючками. Несколько раз вдалеке пробегали какие-то зверьки, может быть ящерицы, поднимая за собой шлейф песчаной пыли. О том, чтобы поймать их, не стоило и думать — слишком уж быстро двигались, да и с пищей у нас пока проблем не было.
Плотно позавтракав под одним из колючих кустов, мы отдохнули, после чего снова двинулись в путь, потому что чувствовали в себе силы идти даже днем, в жару. Жара, к слову, немного спала.
— Скоро уже придем, — бормотал Ильницкий. — Совсем скоро, чует сердце мое.
— А что дальше будем делать? — спросил я. — Найдем воду, а потом?
— Где вода — там и еда. А там видно будет. Может, мы в самом деле в Каракумах.
Я видел по его лицу, что Ильницкий не слишком верит в то, что говорит, а вот мне очень хотелось верить — в окруженный зеленью оазис, в приветливых нефтяников и хлопкоробов, в баранью тушу, что жарят возле юрты…
Поэтому мы снова двинулись вперед.
Холм первым увидел Ильницкий, потому что я смотрел под ноги. Это был именно холм, возвышающийся над пустыней и появившийся словно бы из ниоткуда, из жаркого марева, плывущего над песком. Даже издалека видна была покрывшая его бурая растительность, и Ильницкий закричал хриплым, страшным голосом:
— Вода! Вода, нах! Вода!
И тут противно и громко запищал пейджер Ильницкого.
Ильницкий, уже на бегу, выхватил его из кармана, кинул куда подальше и неудержимо ломанулся вперед.
Я тоже побежал, но потом забуксовал в песке и упал, а Ильницкий продолжал бежать, пока тоже не упал, грудью на колючий куст. Когда я, вначале на четвереньках, а затем еле-еле поднявшись на ноги, добрался до него, он лежал навзничь и выковыривал из себя колючки.
— Ломанулся, как олень, — виновато сказал он. — Видал деревья? Вода! Вода там!
Он ладонями стер кровь с лица, точнее, размазал ее по физиономии.
— Бросай ты к черту этот мешок.
Но я не бросил.
По мере приближения холм вырастал перед нами, и получалось, что он значительно больше и выше, нежели нам казалось. По его крутым склонам вились бурые лианы, опутывая выступы скал, топорщились странные растения, напоминающие большие ананасы с кожистыми красными листьями. Над вершиной вились черные птицы. Возле самого холма в песке лежала, протянув вперед истлевшие руки, мумия. Мы даже не стали ее рассматривать, только Ильницкий отметил походя:
— На самом финише почти — сдох…
Цепляясь за лианы, мы полезли вверх.
— Давай, Костян! — подбадривал Ильницкий. — Щас к воде придем… И никаких больше лифтов! У меня друг так помер: здоровенный был мужик, не болел никогда, а тут сел в лифт, а приехал с восьмого на первый уже мертвым… Сердце. Что он там такое увидал, в лифте этом? Я и сам стараюсь особо не ездить, вот съездил в кои веки, и где я теперь?
А когда деревья расступились, мы увидели озеро.
Вода в нем была густой и черной, потому что это была не вода.
Вокруг озера, на камнях и стволах упавших деревьев, сидели птицы: они были черными и чешуйчатыми, они щелкали зубами и сосали хоботками жидкую черноту, потому что это были не птицы.
Я устало разогнулся: по спине шлепнул мешок с вяленым мясом. Может, пригодится? — подумал я.
И тут зазвонил мой мобильник.
Я машинально открыл «моторолу». SMS-сообщение:
«Вы подошли к порогу отключения. Срочно пополните счет. В случае неуплаты ваш телефон будет выключен».
7.
Лифты бывают разные.
Есть очень хорошие, мудрые лифты: если ты сел в него на четырнадцатом этаже, то никто не остановит тебя до первого. Есть лифты демократичные, откликающиеся на каждый зов, стоит только пассажиру на площадке нажать соответствующую кнопку: четырнадцатый — тринадцатый — двенадцатый — одиннадцатый — десятый — девятый — восьмой — шестой… Правильно, я пропустил седьмой — потому что вы читали этот список невнимательно, а нужно читать внимательно, ибо что же я перед вами тут распинаюсь, рассказывая эту историю?! Читайте внимательно, повторяем отсчет: девятый — восьмой — седьмой (пропущенный) — шестой — пятый — четвертый — третий — второй — первый…
И вы полагаете, что все закончилось?
Приехали вниз?
Однако лифт не всегда останавливается там, где вы желаете. Я думаю, в вашей жизни тому достаточно примеров. Но он останавливается, и по большей части — в более-менее пристойных местах.
Да что я, в конце концов. Может, начать историю сначала?
Только не думайте, что, если я все это вам рассказываю, я — жив.
Одно очевидно: лифт — порождение черных сил. Потому что никто, например, не знает, что в нем находится внутри в то время, когда пустой лифт едет между этажами.
Вы можете привести аналогию со шкафом. Но все не так, нет. Шкаф — это коробка из ДСП, а в ней висят ваши шмотки.
Лифт — не то. Лифт большую часть времени пуст.
Или не пуст?
И откуда и куда он идет?
И что внутри, когда там нет вас? Недаром, наверное, в правилах пользования лифтом запрещено пускать туда маленьких детей без сопровождения родителей.
Не просто так это все, будьте уверены. Не просто так.
читать дальше
«При входе в кабину с ребенком — взрослые люди должны входить первыми, при выходе — ребенка необходимо пропустить вперед». Правильно, потому что ребенок может остаться один в лифте, если двери вдруг закроются. Никогда ведь не знаешь, что на уме у лифта.
А когда ребенок останется в кабине — что с ним случится? И кто там может появиться в отсутствие взрослых?
И еще: «При перевозке на лифте ребенка с коляской необходимо ребенка взять на руки. При перевозке в лифте собак их необходимо держать за ошейник или на руках».
Собаки — они чуют. Они вообще не любят ездить в лифте, как и кошки. Делают это только вместе с нами, и — с большой неохотой.
Дети, кошки и собаки — все, кто не утратил природный нюх на скрытое зло.
1.
Я нажал оплавленную кнопку вызова и постоял, слушая поскрипывание в шахте и читая сопутствующие надписи: «Рэп это кал», «Король и Шут», «Лера из 108-й квартиры, я тебя люблю». Лера из сто восьмой квартиры была редкая малолетняя гопница, она яростно дразнила всех соседей с балкона: «Соседка — дура!», «Дядька с пятого этажа — козел!», потому что ее папа был правозащитник и постоянный кандидат в постоянные депутаты. Их, как убогих, никто не трогал, никто на них по-настоящему не обижался. Они еще и питались раздельно… Что взять с людей?
Я думал про дуру Леру, когда двери лифта отворились и изнутри спросили:
— А доедем?
— Доедем, — уверенно сказал я и шагнул внутрь, под желтый свет замызганной пластиковой лампы.
— Шесть человек, — предостерег кто-то. — Застрянем.
— Ребенок! Тут ребенок!
— А он что, не весит ничего, ребенок?
— А вы молчите!
В лифте и в самом деле в нарушение всех правил ехали шестеро. Я, мужик с рукой в гипсе, его жена (или сожительница, или сестра, или теща — хрен их разберет, по возрасту непонятно), еще мужик весьма опасного вида, с синими от татуировок руками, маленький пацан-школьник лет двенадцати и раввин. В любом другом случае я бы удивился, но раввин и в самом деле жил в нашем доме на пятом этаже — купил некогда две смежные квартиры, отгородив вход в свои пенаты. Когда у меня произошел обрыв на телефоне — именно на уровне раввина, на отгороженной территории, телефонные мужики долго не могли застать его дома, а потом с трудом добились разрешения войти. Получая из моих рук мзду за труды, старший телефонный мужик заметил, ничтоже сумняшеся:
— Провод-то тебе жиды перегрызли!
Я промолчал, хотя думал примерно так же.
И вот теперь раввин стоял в кабинке, весь в черном, с пейсами, в широкополой шляпе, с какими-то полотенцами, свисающими по бокам… Его присутствие придавало происходящему оттенок идиотизма, хотя, если бы на его месте был обычный православный поп, к примеру, вряд ли этого идиотизма получилось бы меньше. Поп, пожалуй, даже занял бы больше места, потому что православные попы люди дородные, одетые в рясы, увешанные крестами и цепями…
Лифт сотрясался, за стенками что-то привычно постукивало. В новых кабинах обычно стоит реле — если народу больше, чем положено, вернее, если вес превышен, лифт никуда не поедет, хоть ты головой о стенки бейся. Этот — ехал, хотя и в нарушение инструкций. И, что немаловажно, не застрял, не оборвался, но прибыл по месту назначения.
Куда — это уже другой вопрос.
2.
Жизнь нелегка, если вы ездите в лифте. Нет, вы можете соврать разное: типа, познакомились в лифте с девушкой, или что еще, или всякое такое… Я не знаю ни одного человека, который бы так познакомился с девушкой. Это кино. Голливуд, господа. В лифте девушку можно теоретически (снова кино, но бывает, бывает) трахнуть, но познакомиться — никогда. Вот застрять с кучей баб, когда ты едешь домой из пивбара, — это да. Это часто. И начинаешь прыгать, переминаться с ноги на ногу, а потом писаешь в щелку, попросив баб отвернуться. Радует одно: им такое сделать нельзя, если они тоже едут, скажем, из пивбара. Только на пол.
Поэтому девушка в лифте, застрявшем на полчаса, — объект для приставания.
На час — объект секса. Да, бывает такое, я готов противоречить сам себе. Из области сказок, но — бывает.
На два — общие проблемы с мочеиспусканием. Не берем в расчет случаи, когда вы съели в кафе биточки в сметане и салат «оливье». Это ужас, об этом лучше не думать…
На три… На четыре…
Но я отвлекся. Больше, наверное, не буду.
Вероятно, входя в лифт, нужно здороваться с теми, кто уже находится там. Я и поздоровался со всеми, кто набился в кабину: с мужиком с рукой в гипсе, с его женой (или сожительницей, или сестрой, или тещей — хрен их разберет, по возрасту непонятно), и еще с мужиком весьма опасного вида, с синими от татуировок руками, и с маленьким пацаном-школьником лет двенадцати, и с раввином. Более идиотский набор трудно было бы найти, а он случился…
Так вышло.
Я нажал оплавленную кнопку первого этажа, и лифт тронулся.
Собственно, мужику с наколками я был даже благодарен. Именно он стоял у дверей, и именно он, когда лифт приехал и двери открылись, громко сказал:
— Офуеть!
— Вы что… — начала было тетка, но тут же заткнулась, потому что снаружи в кабину брызнули солнечные лучи. Сама кабина стояла, погрузившись чуть выше металлической рейки порожка в желтый мелкий песок — он сыпался сейчас внутрь. Вокруг не было ничего похожего на первый этаж нашей десятиэтажки: ни лестничных пролетов, ни покореженных почтовых ящиков на первом этаже, ни обшитой вагонкой квартирной двери на моем пятом… Солнце, песок и какие-то чахлые бурые растения, совсем засохшие с виду.
— Офуеть, — повторил мужик, и я был ему благодарен, потому что, если бы сам увидел это первым, точно бы тронулся головой.
— Не понял, — сказал гипсовый. — Что это?
— Подъезда нет, — растерянно произнес пацан-школьник.
— Вижу, что нет, — сказал мужик с наколками. — Куда он делся, вот в чем жопа. Где мы?
Он решительно шагнул наружу, и я увидел, как его ноги в белых кроссовках «Спранди» утонули в песке. Не обращая на это внимания, мужик отошел чуть подальше, и только сейчас я сообразил, что кабина стоит в небольшой воронке метров этак семь в диаметре. Мужик взобрался по склону, огляделся и отчетливо произнес:
— Вот это, Слава, ты попал.
— Что там? — крикнул загипсованный. — Скажите же, что видно?
— Иди да погляди, — буркнул мужик с наколками. Надо понимать, его и звали Славой.
— Не выходите, — предостерег раввин, — а если двери закроются?
Наверное, все живо представили себе, как двери закрываются, лифт исчезает, а неосторожно покинувший кабину остается в пустыне — один-одинешенек среди песчаных дюн. Я почувствовал, какое пекло снаружи — сейчас тамошняя жара осторожно вползала внутрь, заполняя, словно вода, тесное пространство кабинки. Татуированный, видать, услыхал про двери и, съехав со склона, шустро потрусил к лифту.
— А ты кнопку держи, — сказал он. — Во, которая двери блокирует.
— Постойте, — сказала тетка. — Кнопка! Вот же кнопка вызова лифтера!
— Ты либо дура? — спросил мужик с наколками, оглядывая ее с брезгливым любопытством. — Ты снаружи была? Какой, нах, лифтер?
Стоя прямо возле щитка с кнопками, я молча нажал кнопку вызова. Если бы ничего не произошло, я бы не удивился, но дело-то все в том, что далеко-далеко, словно сквозь вату, задребезжал звонок.
— Видите?! — взвизгнула женщина. — Видите?!
— Але! — закричал раввин, нагнувшись к покореженной решетке динамика. — Але! Лифтер? Мы тут застряли, але! Третий подъезд!
— Кто застрял? Ты застрял? — спросил татуированный Слава. В динамике что-то щелкнуло, зашипело.
— Не все ли равно, — пожал плечами раввин. — Слушайте, слушайте.
Мы все внимательно слушали. Я обратил внимание, что все пассажиры боятся даже ногу выставить за территорию кабины — так напугал их загипсованный.
— Не работает, — сказал Слава и сплюнул на пол.
— Не хамите! Насвинячите, а нам тут стоять! — вскинулась тетка.
— Может, по телефону позвонить? — спросил пацан.
— Чего?
— По телефону. Ну, по мобильному…
— У меня нету, — сказал Слава. — От него в башке рак, я в газете читал. У меня только пейджер.
У остальных, кроме пацана, телефоны были. Я достал свой из внутреннего кармана куртки, открыл крышечку. Мобильник работал, показывал три черточки.
— Работает, — подтвердила тетка. — Звоните же, мужчины!
— Куда?
— В милицию. В МЧС. В городскую администрацию!…
— Я другу позвоню, — буркнул я и нашел в справочнике телефон Лелика. Лелик не отвечал, был заблокирован или находился вне зоны доступа. Тогда я набрал еще троих — с тем же результатом. Мертвый голос робота-оператора наводил ужас: если бы мобильник просто не работал или отсутствовал уверенный прием, это еще куда ни шло. Но получалось, что связь есть, а дозвониться — никак не выходит…
— Дай, — сказал Слава и выкрутил у меня из руки мобилу. Как-то быстро, сноровисто, буквально двумя пальцами. Я промолчал, а он потыкал пальцем в кнопки и нажал вызов.
Долгие гудки, и снова никто не берет трубку.
— А я вот в МЧС звонить пробовал, но трубку не берут… — неуверенно сказал загипсованный.
— И что? Только батарейки сажать да деньги зазря тратить, — сказала тетка, отобрала у него мобильник и стала сама тыкать по клавиатуре.
— Туда, кажется, бесплатно… — заметил загипсованный.
— Лучше я дозвонюсь до Людки, наведу шухеру. Пусть выйдет на площадку и вызовет лифт, а там разберемся, — сказала ему тетка.
— И если он придет? — тихо спросил молчавший до сих пор раввин.
— Чего-о-о?…
— А если наш лифт придет по вызову? И нас там нет?
— Позвольте, а мы-то где?! — возмутился загипсованный, а тетка враз пошла пятнами.
— Я, например, не представляю, — скорбно пожал плечами раввин. — Позвольте…
Он протиснулся между мной и мужиком с наколками, который по-прежнему держал в руке мою «моторолу», и вышел наружу. Там он достал мобильник — модный и, судя по виду, довольно дорогой, и стал аккуратно нащелкивать чей-то номер.
Безрезультатно.
Я поспешно уткнул палец в черную кнопку со стрелками, чтобы дверь не закрылась, а пацан на всякий случай подпер створку ногой. Он вообще держался молодцом, хотя был довольно маленький. Не ревел, не болтал, не спрашивал глупостей, только смотрел зачарованно на присутствующих, как будто рассчитывая, что сейчас взрослые все исправят и он наконец сможет пойти домой — ведь мама заждалась, а он опаздывает, заболтался с Васькой из 6-го «Б», пропустил автобус, ждал его полчаса, а теперь вот застрял в лифте…
— Тебя как зовут? — спросил я.
— Андрей.
— А я — Костя.
Он пожал мою руку. Татуированный Слава глумливо хмыкнул:
— Гм… И то верно, сидим тут, а до сих пор за знакомство не накинули.
— А разве есть? — с интересом вклинился загипсованный. Тетка тут же принялась дергать его за руку, шипя: «Антибиотики же! Врач не велел!» Вместо ответа Слава извлек из внутреннего кармана куртки бутылку азербайджанского коньяка — дешевенького, московского розлива, однако пить можно — я не раз пил.
— Поскольку начислить некуда, будем, нах, из ствола, — сказал он, толстым потрескавшимся ногтем сдирая с бутылки черную пластиковую шапочку, под которой была пробка. — А зовут меня Вячеслав Ильницкий. За знакомство.
Сделав несколько больших глотков, он передал бутылку мне.
— Константин, — сказал я.
Коньяк оказался теплый, противный, но пришелся очень кстати.
— Эй, синагога! — крикнул Ильницкий. — Давай сюда, что ты там ходишь?
Раввин появился из-за кабины, остановился перед входом. По крупному носу стекали капли пота.
— Ничего нет, — сказал он.
— А я что? Я ж уже смотрел, — напомнил Ильницкий.— Пустыня, нах, Каракумы. И посередке — мы. Как будто с самолета сбросили. А еще заметил штуку?
— Сверху нет троса, — сказал раввин.
— Ишь ты, глазастый! — поразился Ильницкий. — А что это означает?
— Не могу даже предположить.
— Вот и я, — признался Ильницкий. — Понятно, что ни хрена не понятно… Заходи, не стой перед хатой, выпей вон коньячку. Меня Вячеслав звать.
— Аркадий Борисович, — отрекомендовался раввин. Коньяка он пить не стал, что явно не понравилось Ильницкому, а вот загипсованный, несмотря на то что тетка сильно пихала его в бок, отхлебнул прилично и, подышав в локоток, выдохнул:
— Анатолий. А это — Марина. Супруга.
— Вот и познакомились, нах, — подвел итог Ильницкий, забирая бутылку у загипсованного Анатолия. Он аккуратно закупорил ее и убрал обратно, буркнув: — Пригодится еще.
— Послушайте, так что же нам теперь делать? — поинтересовался Анатолий. — Я ровным счетом ничего не понимаю. Пустыня какая-то нелепая… Так не бывает. Может, мы все спим? Газ какой-нибудь пустили, вот нам и блазнится.
— Кто газ пустил?
— Ну… террористы. Чеченские боевики.
— Нужен ты им, газ в тебя пускать, — махнул рукой Ильницкий. — Кстати, вы бы вошли внутрь-то, от греха подальше.
Я заметил, что в первый раз он обратился к раввину «эй, синагога!», а теперь вот — на «вы». Раввин тем временем поспешно шагнул в кабину, хотя я продолжал давить на черный прямоугольник со стрелками, а пацан по-прежнему держал дверь ногой. Ильницкий это заметил и закивал:
— Вот-вот, молодец, малый. Короче, если кому наружу приспичит — поссать, нах, или там окрестности осмотреть — другой сидит тут и тормозит ногами двери, чтоб не закрылись. Хотя не знаю, поможет ли это…
— Что вы имеете в виду? — спросила притихшая тетка Марина, от которой я все время ожидал истерики, но пока она держалась ничего.
— Как мы сюда попали? Непонятно. Может, перенеслись, как в этом… в телепатации.
— В телепортации, — поправил пацан Андрей.
— Один хрен. Потому упирайся ногами, не упирайся…
— Что же нам делать? Мне на работу… — начал было Анатолий, но умолк, сообразив, что его работа волнует присутствующих в самой незначительной степени. Ильницкий, который уже получался в лифте за главного, неторопливо достал пачку «Тройки» и закурил. Кабина наполнилась тяжелым дымом.
— Вот же написано, не курить! — забарабанила тетка Марина ногтем по черной табличке с правилами.
— Это для нормальных лифтов, — возразил я. — А тут, извините, не пойми что. Я тоже закурю.
За компанию подымил и Анатолий, не обращая внимания на злобные взгляды супруги. Пацан тоже, кажется, хотел стрельнуть сигаретку, но постеснялся. Раввин демонстративно вышел наружу — стоял рядом с порожком, смотрел по сторонам.
— Что там? — окликнул Анатолий.
— Абсолютно ничего. Ни одного движения, ни животных, ни насекомых, ни птиц. Песок.
— Что мы сидим, как дураки, нах, паримся… — пробормотал Ильницкий и, бросив, бычок, принялся раздеваться. Он заголился до пояса, аккуратно сложив вещи стопочкой в углу и усевшись на них. Я думал, что он весь будет расписной, но нет, только на груди красовалась расплывчатая татуировка типа «Вот что нас губит» — с картами, голой женщиной и бутылкой вина.
Разделся и я.
Анатолий не решился, а раввин и тетка Марина — и подавно, лишь пацан скинул куртку и остался в футболке.
— Попить бы, — робко сказала тетка Марина.
— Нету, — отрезал Ильницкий. — Только коньяк.
— Когда человек знает, что нет воды, всегда очень хочется пить,— заметил раввин, продолжавший наблюдения. — Надо бы выйти посмотреть, что там, в самом деле, вокруг. Да боязно…
Тут у кого-то запищал телефон, запиликала полифоническая «Бесаме мучо». Все начали переглядываться: телефон оказался у Марины. Она достала его из сумочки и, демонстративно отвернувшись к стенке, сказала:
— Слушаю.
Помолчала несколько секунд и без всякого перехода страшно заорала:
— Людка? Людка? Людка!!! Нет, нет, не-е-е-ет! — И кулем сползла вдоль стены.
Телефон с тихим стуком упал на пол. Пацан подобрал, подержал на ладони и отдал его загипсованному Анатолию. Тот испуганно, точно змею, взял трубку и осторожно сказал в нее: «Алле, аллё!» Послушал, послушал, улыбнулся застенчиво:
— Молчат в трубку-то.
Перевел взгляд на жену, затем присел на корточки рядом с ней, положил ее голову себе на колени и спросил в некотором недоумении:
— Что же ты кричишь, Марина? Зачем ты кричала? Что случилось, что ты так кричала? Что с тобой, Марина, что с тобой, что с тобой?
Тетка Марина не отвечала. Анатолий сидел как будто в трансе — баюкая жену, как если бы она спала. Дышал часто и неуверенно и вдруг напрягся, сморщил лицо, вздрогнул всем телом и — обмяк. Отключился.
— Что это с ними? — спросил пацан, и голос его заметно дрожал.
— Да почем я знаю, — огрызнулся я. — Узнали что-то такое, отчего в осадок выпали. Ничего, полежат, придут в себя. Ты возьми их телефон, вдруг перезвонят, узнаем хоть, что случилось…
Ильницкий шагнул к тетке Марине, наклонился, посмотрел на нее внимательно, зачем-то оттянул веко и поглядел в глаз, после приложил два пальца к шее — туда, где обычно ясно и четко стучит пульс. Потом сделал то же самое с загипсованным Анатолием. Задумался на минутку, а потом сказал мне:
— Костян, давай на выход!
Стоять здесь, в тесной кабине, где становилось все жарче и жарче, мне надоело. Снаружи было страшно, но и внутри вовсе не весело…
— А давай! — согласился я и спросил: — А что, кстати, с теткой Мариной, как думаешь?
— Обморок. Полежит да придет в себя, ничего с ней не станется. Толстая больно, вот кровь ей в голову и ударила. И муж у нее тоже оказался впечатлительный… Но мы не об них, а вот обо что: я с первого раза тут толком ничего не рассмотрел — глянул, вижу пустыня Каракумы и тут же назад. А теперь нужно оглядеться повнимательней, — сказал Ильницкий. На выходе обернулся: — Пацан, ты тут самый надежный… ну вот и вы, Аркадий Борисыч… держите двери и кнопку на всякий случай. Мы далеко отходить не станем, тем более если ничего интересного не увидим, нах. Пока нас нету, прикиньте лучше по карманам, есть ли у нас что-нибудь пожрать. А то одним коньяком сыт не будешь… — На плечи накинь чего, обгоришь. — Это Ильницкий сказал уже мне, и я послушно накинул майку. Сам он, впрочем, ничего надевать не стал.
Помогая друг другу, мы не без труда поднялись наверх по осыпающемуся краю воронки, в центре которой стоял лифт. Я огляделся, и только теперь мне стало по-настоящему жутко. Да, я отказывался верить в то, что лифт попал в некое неизвестное и непонятное место, потому что видел кабину и то, что открывалось из ее дверей. Но в голову лезли разумные, логичные объяснения: террористы с газами, сон, какой-то природный катаклизм, может, и необычный, но тем не менее вполне земной и в конце концов объяснимый… А тут — от края до края желто-коричневая пустыня, легкий горячий ветерок над ней, сухие ползучие травинки, и ничего больше. Самое страшное — ничего. Хотя…
— Вячеслав, — сказал я.
— А? — Ильницкий обернулся, он задумчиво разглядывал что-то у себя под ногами, весь погруженный в какие-то тягостные размышления.
— Смотрите.
Я ткнул рукой в сторону солнца, нависшего над горизонтом. Смотреть против света было трудно, все расплывалось, но какая-то черная штучка вдалеке, среди бесконечного песка, явно присутствовала.
— Что за хрень? — оживился Ильницкий. — Да, торчит что-то… Может, колодец? Ты прикинь, парень, мы ж тут без жратвы и неделю продержимся. А то и больше. А вот без воды…
— Неделю? — глупо переспросил я. Ильницкий вытер ладонью пот с лица и покачал головой:
— От же ж дураки. Ты что, ничего не соображаешь? Никто не знает, где мы. Как отсюда выбраться — я не знаю, и никто не знает. Мы тут надолго, а может, и навсегда. Главное сейчас — не усраться со страху, нах, а пытаться что-то предпринять…
3.
Черная штучка практически не приближалась, хотя мы шли уже почти полчаса. Может быть, это такой пустынный оптический эффект, но лично мне казалось, что она даже отдаляется.
— Ты чем промышляешь, Костян? — спросил Ильницкий. Он шагал впереди меня, и я отчетливо видел на его спине рваный шрам, наверное от ножа.
— Я? В газете, спортивный корреспондент. А вы?
— А я специалист, нах. По связям с общественностью.
Ильницкий коротко хохотнул. Соврал, понятное дело.
— Я вот тут думаю, — продолжал он, — чего дальше делать и как оно вообще происходит. Прикинь, Константин: а что если мы все померли?
— То есть? И это — ад?
— Почему сразу ад? Может, рай, нах. Может, чистилище, нах. Всяко может. Лифт этот, скажем, оборвался или сгорел, вот мы тут и очутились.
— А почему мне тогда жарко? И как это я умер и пью коньяк? — возразил я, остановившись на секунду, чтобы вытряхнуть из туфли хоть немного песка. Ильницкий прошел еще немного, потом подождал, пока я догоню, и сказал устало:
— Пошли, Константин. Все равно заняться больше нечем.
— Попить бы…
— Вот там и попьем, если это колодец.
Еще через сорок минут штучка наконец начала приближаться, и Ильницкий с неким даже восхищением в голосе крикнул:
— Твою мать, да это ж лифт!
В самом деле, это была кабина лифта, стоявшая, чуть накренившись, среди песка и утонувшая в нем примерно на четверть. Если наша торчала посреди воронки, то эта, напротив, на небольшом холмике. Мы ускорили шаг и вскоре были уже рядом.
— Мужики! — крикнул Ильницкий, когда мы оказались метрах в двадцати, и сделал мне знак остановиться. — Мужики! Здорово!
Никто из лифта (он был развернут к нам задом) не появлялся.
— Давно, похоже, стоит, вон как песком занесло… — указал я.
— Может, буря была как раз до нас.
И тут я споткнулся и упал лицом вниз. Падать было мягко, все же песок, и я тут же поднялся. Отряхиваясь, услыхал, как Ильницкий цокнул языком и сказал:
— Один есть.
Я думал, это он про меня, но оказалось — про скелет, о который я, собственно, и споткнулся. Скелет лежал, засыпанный песком практически полностью, и сейчас Ильницкий выволок его на свет божий.
— Пошли в лифте посмотрим, — буркнул он.
В лифте мы нашли еще двоих — судя по остаткам одежды, женщину и мужчину. Оба сидели у задней стенки. Это были даже не скелеты, а мумии — тонкая твердая кожа, обтянувшая кости, осыпавшиеся пряди волос… Меня передернуло, когда я подумал, что мы все можем кончить так же.
Обыскать бы их надо, — сказал Ильницкий.
— Я не могу.
— Зато я могу. Посмотри вон тогда в пакете, что там валяется, а я — по карманам.
В пакете я нашел то, чего найти никак не ожидал, — пластиковую полуторалитровую бутыль с минеральной водой «Родник» и радиоприемник «Vitek», который не работал. Вернее, ничего не ловил, хотя индикатор батареек показывал почти полный заряд.
Ильницкий не нашел ничего, только разряженный мобильник «сименс» и документы, которые бросил тут же, не читая. Когда я потянулся к паспорту, он отшвырнул его ногой в сторону.
— Чего лезешь, нах? Не знаем — и не знаем, меньше головной боли. Пусть лежат. Пошли обратно, хоть воды добыли, и то хорошо. Про скелеты ни слова. Пустая кабина была, и все дела.
Помолчал и выдавил из себя:
— И еще, Костян, я не уверен, что вообще потребуется вода. У нас подозрительно быстро образовались два жмура. Если я не ошибся. Но я в таких делах не ошибаюсь.
Машинально передвигая ноги, я следом за Ильницким добрался до нашей кабины. Там было тихо, тетка Марина с супругом пребывали в полном покое. Пацан держал двери, а раввин, закрыв глаза, молился.
4.
— Как вы долго! — воскликнул пацан. — Мы с Аркадием Борисычем уже думали, не случилось ли что. Телефон не звонил ни разу. Тетка Марина с мужем все еще спят, и Аркадий Борисыч беспокоить их не велел…
— Там еще один лифт, — перебил пацана Ильницкий, обессиленно опускаясь на песок в тени от кабины. — Пустой. Если кто и был, ушел народ.
— Значит, можно же куда-то уйти? — обрадовался мальчишка.
— Мы немного воды нашли, — сказал я, избегая ответа.
— Но как же люди ушли, а воду бросили? — с сомнением спросил раввин.
— Черт их знает! — сердито отрезал Ильницкий. — Пейте по глотку, не больше! Эй, постреленок, покрути приемник, вдруг чего поймаешь.
Пацан попил и стал заниматься радио, но на всех волнах был только «белый шум». Иногда что-то потрескивало, один раз громко запищало… Раввин возился с бутылкой.
— Произведено почти четыре года назад, — заметил он вдруг.
— И что из этого следует? — ехидно поинтересовался Ильницкий.
— Просто констатирую.
Тут Ильницкий удивил меня. Потянувшись, он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Я тут роман в журнале читал. Летел народ в самолете и прилетел невесть куда. А вот чем кончилось, не помню… Хреново как-то кончилось, по-моему. Там писатель-то французский сочинил, если бы наш, тогда бы спаслись, нах.
— Это вы к чему? — подозрительно спросил пацан.
— Это я к тому, что неспроста такое придумано. Народ, наверное, давно думал, что будет, если попадешь в какое-то странное и непонятное ни хрена место. Книжки писал.
И тут снова зазвонил мобильник.
— Да, Нохим, это я. Нет, не приду. Сегодня точно не приду. И кто бы мне сказал, приду ли я завтра… — сказал раввин в трубку, не услышал ответа, потряс мобильник, постучал трубкой о стенку кабинки и, осознав, что связь прервалась, дал отбой, после чего устроился в углу кабинки, закрыл глаза и стал сосредоточенно молиться.
Ильницкий поглядел на него внимательно и зло, отвел взгляд.
Я вспотел от страха. Мы никуда не можем дозвониться, а вот до нас дозванивается кто ни лень. И после звонка… Я внимательно осмотрел раввина: дышит — грудь вздымается, молится — губы шевелятся. Уф, жив.
— Однако не выключить ли мне мобильник — от греха подальше?
— Решено. Выключаю.
В этот миг я бросил взгляд на тетку Марину и увидел, что она показывает мне язык. Сморгнул, пригляделся, нет, померещилось: она лежит без движения уже пару часов, или сколько там прошло времени. Хотелось бы думать, что она в обморок откинулась. Но Ильницкий говорит, что она — жмур, а проверять, так ли это, меня не тянет совершенно.
На мгновение мне вдруг представилось, что я тоже умер, что солнце и песок выпили из меня всю жидкость и я лежу теперь, словно мумии в том, втором лифте… И потом кто-нибудь придет, точно так же, как мы с татуированным Славой, и будет трогать нас, обыскивать, а я буду лежать и все чувствовать, не в силах пошевельнуться…
В голове замутилось, я прикрыл глаза, а когда открыл их — было темно, достаточно прохладно, а над головой чернело усыпанное разнокалиберными звездами небо. Вечер. Или ночь…
— Проснулся? — спросил кто-то, услыхав, наверное, как я заворочался. Это был Ильницкий. Он подал мне бутылку с водой, которой уже заметно поубавилось.
— Хлебни спросонья…
— Спасибо, — сказал я, возвращая сосуд. — Что нового?
— Нового? Да вот щас пивка холодненького возьмем, и на футбол.
— Нехорошо шутите, — мертвенным голосом заметил раввин.
— А связи так и нет? — спросил я.
— Нет. Никуда не дозвониться. Да и нам никто больше не звонит, — со злобой сказал Ильницкий. — И радио… Парень крутил-вертел, только шорох стоит. Уснул, так и не поймал ничего. Я на кнопку вызова жал, лифтера опять хотел вызвать — и ведь звенит же! Звенит, падла, где-то! Я уже и на кабину залез, посмотрел, чего там. А там — ни хрена. Куски троса аккуратненько так срезаны, нах, и все. Чума, бля! Вот мне тут Аркадий Борисыч вкручивает про демонов — мол, это их происки. А вокруг, как мы и думали, — ад.
— А где демоны?
— Мало ли… Может, я демон. Может, ты. Может, вон, Борисыч. Или эти вот супруги…
При этих словах я машинально поглядел в угол, где загипсованный Анатолий по-прежнему держал голову тетки Марины на коленях. Внешний вид обоих заметно ухудшился и действительно наводил на мысли о демонах. Муж и жена сильно поусохли и слегка видоизменились, так что мне некстати вспомнились мумии из лифта неподалеку.
И хотя мертвечиной не пахло, я все одно захотел на воздух — поднялся, пока еще плохо ориентируясь в темноте, и тут Ильницкий поймал меня за руку.
— Я с тобой. На пацана не наступи, он поперек двери спит, чтоб не закрылась. Хорошо ему… Не понимает, в какую дрянь мы вляпались…
Мы выбрались на «обочину» кратера, там оказалось посветлее и было не так уж и страшно: пугающая пустыня растворилась во мраке, и стало казаться, что снаружи обычная, только очень темная ночь.
Я расстегнул штаны и постоял, тужась, — ничего не получалось, наверное, организм не хотел расходовать драгоценную жидкость.
— Не ссытся? — понимающе спросил Ильницкий. Я хорошо видел его силуэт, глаза привыкали к темноте. Вот щелкнула зажигалка, осветив на мгновение худое лицо. — Правильно, береги водичку. Мы еще пить ее станем, эту мочу, если дела плохо пойдут. Правда, пить ее вроде как нельзя, в книжках пишут, но что пивши, что не пивши, все равно сдохнешь… А братан мой — пил, им приходилось в Туркменистане. Ладно, я вот что тебе хочу сказать… Слушай сюда.
Он подошел вплотную, так что я чувствовал жар от огонька сигареты и видел, как этот самый огонек отражается в его глазах.
— Слушай сюда, Костян, — повторил он. — Сидеть тут толку никакого нету, согласен? И даже опасно. Все, кто сидел в лифте и рядом с ним, ну ты сам видел, что с ними сделалось…
— Видел, — кивнул я.
— Потому надо валить, нах. Ты мужик вроде толковый, хоть и молодой, с жидом я корешиться не желаю, а жмурам нашим уже ничто не поможет. Зато пацана возьмем обязательно, в случае чего — пригодится.
— Зачем? — не понял я.
— Затем что ни пить, ни жрать у нас нету. А я, как бы тебя это ни удивляло, подыхать не хочу. Много раз мог подохнуть, а не подох. Куча народу хотела, чтоб я подох, а я не подох. Пацана мне жалко, ты не думай, опять же — вдруг выберемся, тогда жив и цел останется…
До меня дошло, и где-то в желудке сразу же распрямилась тошная острая пружина, но я буквально перехватил ее руками у самого горла, потому что рвота — это ненужная потеря жидкости. В пустыне это — смерть.
Ильницкий слышал, как я давлюсь, и даже поддержал за локоть.
— Понял, вижу… А без этого никак, Константин. Не хочешь же ты, как те… Так что пора нам двигать отсюда: ты, я и Андрюха.
Я кивнул, хотя Ильницкий, этого, конечно, видеть не мог. Надо идти. Я очень не хотел умирать, очень не хотел лежать здесь, высохший, твердый, осыпающийся чешуйками мертвой кожи. Я не хотел думать о том, зачем с нами пойдет пацан. В самом деле, здесь ведь он наверняка умрет, он маленький, ему труднее остальных. А так есть шанс…
— Идешь? — спросил Ильницкий. — Если не идешь, лучше молчи, крик не поднимай. Придушу, нах.
— Иду.
— Правильно, Костян. Правильно! — Он похлопал меня по плечу. — Закуришь?
— Не хочу. Жарко, — прохрипел я.
— Теперь слушай дальше, раз мы теперь товарищи. Пока ты валялся в отключке, я по сторонам смотрел. И видал знаешь кого?
— Кого?
— Птиц видал. Птиц, нах. Большие такие летели, черные. Высоко, правда, но это не важно, важно, в какую сторону летели. Я приметил, по кабине по нашей. А птицы летят куда? К воде. Или от воды, но все равно лучше иметь какое-то направление, чем просто по пустыне топать, нах… Согласен?
— Согласен.
— Тогда пошли обратно, тихо будим пацана и валим.
Мы забрали воду и коньяк. Пацана Ильницкий отвел «пописать» и объяснил, что идем, дескать, на разведку. Пацан обрадовался…
Внутри лифта было тихо-тихо, раввин сидел как каменный. И я не рискнул проверить, дышит ли он.
Во всяком случае, когда мы двинулись в ночь, он не сказал ни-че-го.
5.
Солнце встало в пять утра с небольшим — слава богу, мой «Романсон» исправно тикал. Мы шли бок о бок — я, Ильницкий, пацан.
— Ты в каком классе-то? — спрашивал Ильницкий.
— В шестом.
— Ну и как оно в школе?
— Нормально! Только мама волнуется сейчас, куда я делся… А все как в книжке, правда?! Раз — и очутились в другом мире.
— В другом мире, думаешь? А если это наш мир, Каракумы какие-нибудь?
— Может быть… — вздохнул пацан. — Тогда мы выйдем к нефтяным вышкам или к чабанам каким-нибудь. Вот было бы здорово!
— Что же, может, и выйдем. — Ильницкий оглянулся на меня.
Я молча ковылял, стараясь думать только о том, что это вон там за кустик, сколько до него шагов, нельзя ли его погрызть, пососать… Кустик оказался обычным, нам такие попадались уже несколько раз: несколько уродливо изломанных веточек, торчащих из песка, без листьев, без капельки сока. Недавно я видел жука. Вернее, маленькую многоногую тварь с жесткими крыльями, сложенными на спине, и угрожающе поднятыми игольчатыми лапами, он перебежал мне дорогу и тут же быстро зарылся в песок. Я порадовался, что здесь все-таки кто-то живет и что я так и не снял туфли — мало ли, тяпнет за ногу какая-нибудь ядовитая сволочь.
Ильницкий вкручивал пацану про пустыню — кажется, он в самом деле что-то знал. Сидел, что ли, в Средней Азии? Или строил там что-то? Я так и не мог разобраться в Ильницком: то ли он был из блатных, то ли просто поживший и многое повидавший мужик, то ли закидоны у него были кучерявые и удачно проявились, когда мы застряли в лифте…
Я поймал себя на мысли, что думаю о раввине.
Был ли он жив, когда мы уходили? Понимал ли, что остается один? Догадывался ли, что мы уносим воду?
Но теперь уж что… И я шагал, автоматически отсчитывая десятки и сотни метров, пока мы опять не наткнулись на лифт.
Кабина лежала на боку. Это была старая, очень старая кабина — с деревянной дверцей, которую вошедший сам за собой закрывал. Внутри — два скелета, один в остатках розового шифона, второй — в военной форме. Отогнав пацана в сторону, Ильницкий залез внутрь и через минуту копошения изумленно произнес:
— От же ж, нах! Гляди!
В поднятой руке он держал наган.
— А патронов нет, — сообщил он, покрутив барабан. — И в карманах нет. Зачем он его таскал, нах?!
— Офицер?
— Вертухай… Синие петлицы. Небось со Сталина еще тут валяются с бабой своей.
— Может, просто попутчица, — предположил я.
— Хер там. Торт вон был, коробка валяется… Бутылки из-под шампанского… Эх, хорошо кончил вертухай, нах! С бабой, с тортом и бухаловом.
Выбравшись из кабины, Ильницкий спрыгнул на песок и хотел уже забросить наган подальше, но увидел, как пацан смотрит на оружие горящими глазами, и сунул ему:
— Держи.
— Спасибо, дядь Слава!
Знал бы ты… Ишь, дядь Славой уже заделался. Со мной пацан почти и не разговаривал уже, да и я-то в основном молчал, неинтересно ему со мной было, получается. С Ильницким всяко интереснее.
— Посидим тут в теньке,— предложил Ильницкии.
Посидели. Выпили воды. Ее оставалось примерно четверть бутылки: газ давно вышел, и была вода на вкус крайне противная.
— Вы птиц больше не видели? — спросил я, устало вытянув ноги. Солнце стояло прямо над головой, и тени, о которой говорил Ильницкии, по сути, вовсе не было.
— Птиц? Не видел. Но направление четко держим.
— А что за птицы? Орлы? — спросил пацан.
— Большие, черные. Высоко летели, не разглядел, — сказал Ильницкий.
Пацан подумал и неожиданно испугался:
— Дядь Слава, а как же остальные?!
— Что?
— Мы же воду забрали, еду…
— А-а… Не, у еврея там еще вода была и булки какие-то. Заныкал, нах, — объяснил Ильницкии.
Пацан, кажется, поверил.
Мы подремали минут двадцать, потом я решительно сказал:
— Если заснем, зажаримся. Давайте уж лучше идти. В движении оно как-то прохладнее.
— Ну, пошли, — согласился Ильницкии.
В пути он вновь принялся рассуждать насчет ада, разумно, впрочем, не переводя разговор в плоскость окружающего, чтобы не пугать пацана.
— Прикинь, Константин: если ад есть, то туда кто попадает?
— Грешники, — буркнул я.
— Вот. То есть те, кто при жизни грешил, на дьявола работал, нах. А в аду главный кто?
— Дьявол.
— Вот. То есть с какой это стати он своим людям будет там устраивать козу на возу? В котле варить, на сковородках жарить? Они вроде как ему отслужили исправно, теперь на отдых пора. Вот и получается: ад — это рай для тех, кто при жизни грешил. Иначе дьявол, выходит, сам на бога работает?
— Получается, что так. Хотя мне, собственно, наплевать, я атеист.
— И ты небось тоже в бога не веришь? — наклонился Ильницкий к пацану. Тот помотал головой. — С одной стороны, верно все. Где тот бог? Кто видал? С другой — мало ли, по жизни осторожнее надо быть, ее, жизни той, всего ничего, кот нассал, а потом что? Может, потом вся самая жизнь и начинается, а мы ее заранее сами себе изгадили.
Ильницкий умолк и шел дальше, глубоко задумавшись. До тех пор, пока не увидел птиц.
— Вон! Вон они!!! — заорал он, подпрыгивая и размахивая руками.
Птицы в самом деле летели чуть правее нас, параллельно. Птиц было две: судя по всему, здоровенные, но на таком расстоянии можно и ошибиться. Двигались они странно, скачками, вверх-вниз, и довольно быстро исчезли за горизонтом.
— Убедились?! Убедились, нах?! — ликовал Ильницкий. — К воде идем! Опять в ту сторону летели!
Птицы обрадовали и меня: я, если честно, до сего момента не очень в них и верил, полагал, что Ильницкому причудилось от жары. Теперь и у меня появилась цель. Может быть, мы доберемся до нее еще сегодня. Может — ночью. Но скоро, скоро…
И я зашагал быстрее.
В это время раздался телефонный звонок. Пацан в недоумении вытащил из кармана мобильник, прихваченный у загипсованного Анатолия, послушал, послушал и вдруг истошно завопил:
— Мама? Мама? Это я! Мама, это я! — кричал он. — Алле, аллё! Мама, аллё!!
Видимо, связь прервалась почти что сразу, потому что мальчишка бросил телефон, сел на песок и заплакал.
6.
— Пацан совсем плох, далеко не пройдет, только мучается зря, — шептал Ильницкий.
Мы лежали у очередной кабины, глядя, как солнце садится в песчаное море; с другой стороны кабины, в тени, стонал спящий мальчонка.
По моим часам мы шли третий день — считая с момента, когда мы покинули наш лифт. Пацан в самом деле был плох, и я понимал, что он не пройдет и километра. Минеральная вода кончилась уже давно, но в одной из кабин мы нашли канистру, в которой плескалось граммов триста. Всего кабин попалось четыре: в трех — скелеты, одна — пустая. Та, возле которой мы сидели, была странная — без двери, большая, деревянная, с дорогим ковровым покрытием и зеркалами внутри. Кажется, такие лифты ставили в европейских отелях, они двигались без остановок и назывались «патерностер» — то ли потому, что все боялись в них ездить и молились, то ли по какой другой причине. Читал где-то, да. В «патерностере» сидел очень старый, рассыпавшийся скелет в одежде католического священника. Я полистал молитвенник (латынь!) и бросил его в песок.
Ильницкий за время пути выстроил хитрую теорию о том, что пустыня вокруг нас — своего рода чистилище, вернее сказать, его подраздел. Есть чистилища для тех, кто гибнет в автокатастрофах, в самолетах, кто тонет, а у нас — для пассажиров лифтов. Он, кажется, окончательно уверился, что наш лифт то ли оторвался, то ли сгорел и все в нем погибли. Мы снова пробовали звонить и снова никуда не дозвонились, ни на городские, ни на мобильные номера. И все же телефон я пока не выбросил. Почему — не знаю.
— Пацан наш кончается, нах,— повторил Ильницкий.
Он высох, почернел; наверное, и я выглядел примерно так же, а то и хуже, потому что он был мужик, что и говорить, покрепче, пожилистей. Я же о спорте только писал, а занимался им разве что на компьютере, когда играл в ФИФА и футбольные менеджеры.
— Что предлагаешь? — спросил я.
— А что тут предлагать? Ты сиди, а я отойду.
Он поднялся и, тяжело скрипя песком, обошел кабину.
Я закрыл уши ладонями, полежал так немного, потом открыл. И услышал бульканье.
У Ильницкого, оказывается, был с собой нож. Большой старый складной нож с желтыми пластмассовыми накладками, на которых было выдавлено «Тында», «ст. Лена», «БАМ», изображены шишки и железнодорожное полотно, убегающее вдаль.
Сейчас нож лежал на песке, рядом сидел на корточках Ильницкий и зажимал ладонями рану на шее пацана.
— Давай, — сказал он добродушно, приветливо, словно заботливый хозяин. И я сразу понял, что делать.
Я никогда не думал, что горячая, соленая кровь может так утолять жажду. Я пил и пил, глотал густую жидкость, удивляясь, сколько же в меня может влезть, пока не оттолкнул Ильницкий.
— Хорош, нах, — сказал он. — Мне оставь.
К утру мы прошли, наверное, столько, сколько за пару дней до того. Слева приметили еще одну кабину, но с молчаливого согласия не пошли в ту сторону — все равно почти ничего полезного до сих пор не находили. Я зачем-то забрал с собой наган пацана, и он теперь тяжело бил меня по ноге. По спине ерзал узел с мясом, которое решено было с восходом нарезать полосками и завялить. Пить снова было нечего, но после мучительной жажды, которую я так долго испытывал и наконец утолил, пить пока что и не хотелось.
Местность малозаметно, но менялась. Появились кустики — не чета давешним, уже примелькавшимся: высотою примерно по пояс, покрытые длинными сизыми колючками. Несколько раз вдалеке пробегали какие-то зверьки, может быть ящерицы, поднимая за собой шлейф песчаной пыли. О том, чтобы поймать их, не стоило и думать — слишком уж быстро двигались, да и с пищей у нас пока проблем не было.
Плотно позавтракав под одним из колючих кустов, мы отдохнули, после чего снова двинулись в путь, потому что чувствовали в себе силы идти даже днем, в жару. Жара, к слову, немного спала.
— Скоро уже придем, — бормотал Ильницкий. — Совсем скоро, чует сердце мое.
— А что дальше будем делать? — спросил я. — Найдем воду, а потом?
— Где вода — там и еда. А там видно будет. Может, мы в самом деле в Каракумах.
Я видел по его лицу, что Ильницкий не слишком верит в то, что говорит, а вот мне очень хотелось верить — в окруженный зеленью оазис, в приветливых нефтяников и хлопкоробов, в баранью тушу, что жарят возле юрты…
Поэтому мы снова двинулись вперед.
Холм первым увидел Ильницкий, потому что я смотрел под ноги. Это был именно холм, возвышающийся над пустыней и появившийся словно бы из ниоткуда, из жаркого марева, плывущего над песком. Даже издалека видна была покрывшая его бурая растительность, и Ильницкий закричал хриплым, страшным голосом:
— Вода! Вода, нах! Вода!
И тут противно и громко запищал пейджер Ильницкого.
Ильницкий, уже на бегу, выхватил его из кармана, кинул куда подальше и неудержимо ломанулся вперед.
Я тоже побежал, но потом забуксовал в песке и упал, а Ильницкий продолжал бежать, пока тоже не упал, грудью на колючий куст. Когда я, вначале на четвереньках, а затем еле-еле поднявшись на ноги, добрался до него, он лежал навзничь и выковыривал из себя колючки.
— Ломанулся, как олень, — виновато сказал он. — Видал деревья? Вода! Вода там!
Он ладонями стер кровь с лица, точнее, размазал ее по физиономии.
— Бросай ты к черту этот мешок.
Но я не бросил.
По мере приближения холм вырастал перед нами, и получалось, что он значительно больше и выше, нежели нам казалось. По его крутым склонам вились бурые лианы, опутывая выступы скал, топорщились странные растения, напоминающие большие ананасы с кожистыми красными листьями. Над вершиной вились черные птицы. Возле самого холма в песке лежала, протянув вперед истлевшие руки, мумия. Мы даже не стали ее рассматривать, только Ильницкий отметил походя:
— На самом финише почти — сдох…
Цепляясь за лианы, мы полезли вверх.
— Давай, Костян! — подбадривал Ильницкий. — Щас к воде придем… И никаких больше лифтов! У меня друг так помер: здоровенный был мужик, не болел никогда, а тут сел в лифт, а приехал с восьмого на первый уже мертвым… Сердце. Что он там такое увидал, в лифте этом? Я и сам стараюсь особо не ездить, вот съездил в кои веки, и где я теперь?
А когда деревья расступились, мы увидели озеро.
Вода в нем была густой и черной, потому что это была не вода.
Вокруг озера, на камнях и стволах упавших деревьев, сидели птицы: они были черными и чешуйчатыми, они щелкали зубами и сосали хоботками жидкую черноту, потому что это были не птицы.
Я устало разогнулся: по спине шлепнул мешок с вяленым мясом. Может, пригодится? — подумал я.
И тут зазвонил мой мобильник.
Я машинально открыл «моторолу». SMS-сообщение:
«Вы подошли к порогу отключения. Срочно пополните счет. В случае неуплаты ваш телефон будет выключен».
7.
Лифты бывают разные.
Есть очень хорошие, мудрые лифты: если ты сел в него на четырнадцатом этаже, то никто не остановит тебя до первого. Есть лифты демократичные, откликающиеся на каждый зов, стоит только пассажиру на площадке нажать соответствующую кнопку: четырнадцатый — тринадцатый — двенадцатый — одиннадцатый — десятый — девятый — восьмой — шестой… Правильно, я пропустил седьмой — потому что вы читали этот список невнимательно, а нужно читать внимательно, ибо что же я перед вами тут распинаюсь, рассказывая эту историю?! Читайте внимательно, повторяем отсчет: девятый — восьмой — седьмой (пропущенный) — шестой — пятый — четвертый — третий — второй — первый…
И вы полагаете, что все закончилось?
Приехали вниз?
Однако лифт не всегда останавливается там, где вы желаете. Я думаю, в вашей жизни тому достаточно примеров. Но он останавливается, и по большей части — в более-менее пристойных местах.
Да что я, в конце концов. Может, начать историю сначала?
Только не думайте, что, если я все это вам рассказываю, я — жив.
Автор: Бурносов Юрий Николаевич
@темы: параллельные миры, рассказы, предметы и вещи, искажения времени и пространства, не своё
-
-
14.04.2018 в 17:59-
-
14.04.2018 в 18:05-
-
14.04.2018 в 18:06видимо каким-то образом связь с нашим миром в пустынном мире есть, ибо рассказ как-то должен был попасть к нам
-
-
14.04.2018 в 18:25-
-
14.04.2018 в 19:00-
-
15.04.2018 в 03:22-
-
15.04.2018 в 05:01Я так понимаю, что твари на берегу озера - это как раз те, кто смог от лифта добраться до этого самого озера.
-
-
15.04.2018 в 15:49-
-
15.04.2018 в 22:43Тоже очень интригуют телефонные звонки, а также идея, что лифт можно вызвать обратно (хотя исчезнувший трос намекает, что люди обратно уже не вернутся).
Чем-то напомнило рассказ о тайном окне, в которое выбрались в чужой мир прямо из квартиры).
-
-
18.04.2018 в 22:21-
-
21.04.2018 в 09:13-
-
24.04.2018 в 06:47Мальчик забрал телефон у загипсованного Анатолия
-
-
24.04.2018 в 07:37-
-
01.05.2018 в 22:28И догадки были, после того как наши персонажи свой лифт покинули, что и из тех лифтов тоже люди поуходили, а трупики это тех кто остался. В конце всё сошлось, нравятся такие истории - когда по ходу повествования начинаешь уже о чём-то догадываться, цепляешься за все висящие ружья, а в конце эти ружья все выстреливают.
-
-
09.06.2018 в 20:04Поэтому девушка в лифте, застрявшем на полчаса, — объект для приставания.
На час — объект секса. Да, бывает такое, я готов противоречить сам себе. Из области сказок, но — бывает.
А я понял в чем суть. Благородный лифт изолировал мудаков подальше от девушек
А рассказ сам затянутый и скучноватый, да еще и чсв автора торчит. Можно было бы сконцентрироваться на живости повествования, а не корить читателей, что они читали невнимательно.
-
-
19.06.2018 в 12:28А рассказ сам затянутый и скучноватый, да еще и чсв автора торчит. Можно было бы сконцентрироваться на живости повествования, а не корить читателей, что они читали невнимательно.
ппкс.
-
-
23.09.2020 в 16:36