Говорят, Комбинат огромен.
Сегодня, сидя за обедом в столовой, я услышал, как старик Мауриц из транспортного отдела рассказывает новым работникам, что заготовочный цех, где мы трудимся, далеко не единственный. Руководство постоянно увеличивает производственные мощности, чтобы Продукт соответствовал всем требованиям, объясняет он.
— Там, снаружи, сотни таких цехов. — Мауриц втыкает вилку в витаминный салат. — Может, даже тысячи. Да что там — миллионы.
— И что, в них тоже есть люди? — спрашивает один из новеньких, пухленький усач с редеющей шевелюрой. Второй, мужчина в черном пиджаке, с деловым видом интересуется, о каком продукте идет речь.
У новичков всегда много вопросов, сомнений, раздумий. Справлюсь ли я со своими обязанностями, думают они. Смогу ли притереться, сработаться с коллегами? Где кофеварка, наконец? Не стоит судить их строго. В первый рабочий день сложно избавиться от волнения. В конце концов, когда-то и я был на их месте.
читать дальше
Когда?
Всех перекрикивает рыжеволосая девица. В руках у нее скру... нет, скре... Как эта фиговина называется? Вылетело из головы.
— Что происходит? — спрашивает она. — Как мы здесь оказались?
Скрипка, точно.
Глазенки у девушки испуганные, словно у загнанной в угол мыши. Она плачет, если можно назвать слезами одинокую каплю, застывшую на ресницах. Неужели Надзиратели ее не проинструктировали? Быть такого не может. Они должны объяснять новым сотрудникам распорядок работы, детально знакомить их с деятельностью Комбината.
Мауриц обводит собеседников загадочным взглядом, с наслаждением прихлебывая компот. Поправляет сползшую на затылок кепку. Весь такой напыщенный, как и... и-и-и... как индюк. Многозначительно улыбается. Ему явно доставляет удовольствие, что он знает про Комбинат больше них.
Кто такие индюки, кстати говоря? Наверное, это глупое оскорбительное слово, из тех, что вырываются посреди крупной ссоры. Ну ты и индюк! Таких индюков, как ты, еще поискать надо. Мауриц — индюк индюком.
Не нравится мне эта его надменность. Этот блеск в глазах. Как будто он притворяется, что вот-вот откроет важный секрет, а на самом деле никакого секрета нет. Сам не понимаю почему, но внезапно у меня возникает желание вскочить со стула, опрокинуть поднос с едой и заорать: «Не слушайте его! Он обычный водитель!»
Оглядываюсь вокруг — работники со стажем невозмутимо доедают обед, ни на что не обращая внимания.
— Что это за место? — вопит рыжая. — Верните меня на Монмартр!
В свое время я тоже сидел за столом для новеньких. Сейчас уже трудновато вспомнить, что я тогда чувствовал. Память выцвела от времени, как старый фотоснимок, углы истрепались.
Ничего?
Нет. Меня вроде переполнял страх. Я не понимал, где нахожусь. Был напуган, растерян. Мауриц подсел к нам за стол, и мы слушали его рассказы про...
— ...упирающиеся в небо железобетонные трубы, из которых днем и ночью валит вонючий дым...
Именно.
— ...обомшелые здания, заслонившие горизонт...
Да. Я помню.
— ...сеть пыльных дорог связывает бесчисленные фабричные цеха, складские помещения и бараки...
В те дни, мои первые дни на Комбинате, казалось, что про это место Маурицу известно даже больше, чем Надзирателям. Раньше я смотрел на этого долговязого человека с морщинистым лицом в надежде, что он сейчас поделится со мной каким-то драгоценным знанием, даст логичное объяснение...
Чему? Не могу вспомнить.
— Я почти весь Комбинат объездил, ребята, — обращается Мауриц к троице новичков. — Всякого повидал.
Точно. Он врет. Просто напускает на себя таинственный вид, чтобы повысить свою значимость в глазах окружающих. Да кто он вообще такой? Простой шоферюга, которого никогда не пустят за Оборудование. Только баранку крутить и умеет — самая простая, примитивная работа. Вот почему во время обеденного перерыва он подсаживается исключительно к новеньким. Водителям не светит карьерный рост. Их никогда не переведут в отдел тестирования Продукта. Опытные заготовщики, вроде меня, давно его раскусили и не имеют с ним никаких дел.
— Мне кое-что известно про Комбинат, — говорит водитель. — Комбинат...
— Эй, Мауриц! — выкрикиваю я.
Он замолкает на полуслове и поворачивается ко мне. Рот разинул — похоже, удивлен, что я удостоил его вниманием. Некоторые из моих коллег — из тех, которые в цеху уже давно, — обмениваются недоуменными взглядами. Не стоит, конечно, тратить время на старика, но мне обидно, что он вешает новым сотрудникам лапшу на уши.
— Оставь их в покое, — говорю я. — Что ты можешь знать про Комбинат?
Он усмехается, смотрит на меня как на какую-нибудь шелупонь, и отвечает:
— Да уж побольше твоего.
Странное ощущение. Начинается на букву «з».
— Кругом одни здания да трубы! — Я срываюсь на крик. — Здания да трубы! Вот и все, что ты можешь сказать.
Зелень. Забава. Золото. Все не то.
Водитель резко встает, бросает вилку на стол. Лицо бледное, как мыльная пена.
— Учти, дружок, мне известно кое-что про Комбинат, — тихо говорит он. — А у тебя скоро все мозги выкипят. — Он широким жестом обводит столовую. — Как и у всех вас.
Злость. Я испытываю злость. Я кричу:
— Ничего ты не знаешь!
— А ты? Ты что-нибудь знаешь? Хоть помнишь, как тебя зовут? Придурок хренов.
Я сижу. Руки трясутся. Не доев, Мауриц выходит из столовой, бормоча что-то под нос. Со всего размаху хлопает дверью.
— Индюк, — шепчу сквозь зубы. — Индюк индюком.
Рыжая девушка с той музыкальной штуковиной кричит:
— Ради всего святого! Что здесь происходит? Это сон, да? Это сон?
Ее голос, полный слез, тонет в громком звоне, возвещающем о конце обеденного перерыва. Заготовщики, безразличные ко всему, несут подносы к окошку для приема посуды. Я иду вместе с ними, и в голове одна мысль: «И правда, как меня зовут?»
***
Говорят, Комбинат бесконечен.
Откуда этот чудесный запах? Оборачиваюсь. Слева от меня сидит мужчина в костюме. Вижу сосредоточенное лицо молодого, неопытного заготовщика. Стажер, ему еще даже униформу не выдали. Он возится с Оборудованием. Перебирает разноцветные спутавшиеся проводочки, как волосы. Взмок от напряжения, и без того узкие глаза превратились в крошечные щелочки.
— Добро пожаловать в наш коллектив, — говорю я.
Он вздрагивает, кланяется и тихо отвечает:
— С-спасибо.
Мне любопытно, чем от него таким пахнет. Запах знакомый, какой-то приятный травяной аромат. Вспомнить бы, что такое «травяной».
— Чем от тебя пахнет? — спрашиваю.
Он пожимает плечами:
— Лосьон после бритья. Дезодорант.
Лосьон, бритье, дезодорант. Три непонятных слова.
Мауриц, безусловно, просто нам завидует — нам, работникам заготовочного цеха. Но в чем-то он прав. Память в последнее время действительно от меня ускользает. Вчера я долго напрягал череп, пытаясь вспомнить, как называется эта блестящая лопатка, которой едят — кошка, мошка, ложноножка?
Я не всегда могу припомнить недавние события и разговоры. Забываю слова. Забываю их значения и смыслы. Забываю прошлое. Забываю эти, как их...
Один из Надзирателей недавно пообещал мне, что скоро я пойду на повышение, в отдел тестирования. «Ты отличный работник, — сказал он. — У тебя здорово получается». Радость наполняет душу, как сырье — капсулу. Еще бы! Все заготовщики мечтают туда попасть. И вот мне выпадет эта честь. Условия в отделе тестирования гораздо лучше, это всем известно. И кормят вкуснее. Мясо с картошкой или рыба с рисом на выбор. Блюда, достойные королей, не в пример помоям, которые подают у нас в столовой.
Эх, поскорее бы меня перевели! Главное, чтобы Надзиратели не узнали о моих небольших проблемах с головой — в отделе тестирования работают только лучшие, только самые умные и достойные. Отбор жесткий, что и говорить. Оплошать нельзя, вот я и стараюсь не подавать виду, что башка у меня дырявая.
— Как вас зовут? — спрашивает новенький.
Что ответить? Думай, пустоголовый, думай.
— Э... Дезодорант.
Замечаю в его взгляде озадаченность.
— Как мой дезодорант? Олд Спайс?
— Да, Олд Спайс, — поспешно киваю я. — Можешь звать меня просто Олд.
— Странное имя.
— Хироси, вот ты где! — раздается за спиной взволнованный женский голос.
Молодая девушка с рыжими кудряшками, только уже без скрипки. Лицо рябое, все в небольших дырках, как видавшая виды игольница.
— Это не сон, — говорит она. — Мне казалось, я видела сон. Я так надеялась, что мне снится какой-то кошмар. Но это происходит на самом деле.
— К сожалению, да, — отвечает Хироси. Он кивает в мою сторону: — Знакомься, это Олд. Олд, это Софи.
Она глядит на меня с одеждой, как я на Маурица в свое время. С одеждой? Само собой. Люди питают одежды и подают одежды. Есть даже известная фраза: «Одежда умирает последней».
— Вы тот парень из столовой, да? Может, хоть вы объясните, что это за место?
Почему бы и нет? Новичкам надо помогать, чтобы они быстрее влились в рабочий процесс. На меня вся одежда, как говорится.
— Это Комбинат, — охотно объясняю я. — Проектная мощность по выработке Продукта — сорок тонн в смену. Мы тщательно следим за качеством Продукта и используем только высокосортное сырье.
Софи хватается за волосы.
— И вы туда же! Тут есть хоть кто-нибудь нормальный? Или все с прибабахом? Что за комбинат, что за продукт?
— Узнаете, если вас переведут в отдел тестирования, — отвечаю я. — Трудитесь усерднее, и однажды это случится.
Хироси вмешивается в разговор.
— Мне кажется, нас похитили инопланетяне, — говорит он. — Эти твари, Надзиратели.
Я тем временем настраиваю Оборудование. Хватит болтовни, пора приниматься за работу. Софи прыскает со смеху:
— Не выдумывай. Просто костюмы. Мастерски сделанные ростовые куклы, а внутри — люди. Это какая-то жестокая шутка. Я пока не поняла, но... Слушай, может, мы на каком-то реалити-шоу? Здесь наверняка повсюду камеры. Если так, я подам на продюсеров в суд. Богом клянусь, я тут камня на камне не оставлю. Телевизионщики вконец охренели в погоне за рейтингами. Это нарушение прав человека, соображаешь? Олд, признайтесь честно, вы актер, да? Лицо знакомое. По-моему, я видела вас в каком-то дерьмовом сериальчике.
Смешно.
Хироси качает головой:
— Ты действительно в это веришь? Мы на космическом корабле, Софи.
— Тот водитель, голландец, говорил, что снаружи небо, здания, дороги. Мы на Земле.
— Это корабль пришельцев, Софи, я почти уверен. Ну, или их планета. Посмотри на эти технологии! Выглядит старомодно, как в фантастическом фильме из восьмидесятых, но уж поверь разработчику нанометровых чипов, у нас такого нет — ни на Кюсю, ни в Чжунгуаньцунь, ни в Кремниевой долине.
— Не верю.
— Над нами проводят какой-то эксперимент. Фабио узнал одного человека в столовой. Говорит, это крупный бизнесмен из Милана, который пропал полгода назад.
— Я. Тебе. Не. Верю. У нашего оркестра скоро концерт в «Олимпии», и я обязана быть там, слышишь? Обязана! Олд, тут есть какие-нибудь ворота? Отсюда можно сбежать? Отвечайте немедленно.
Эти новички такие странные. Придумывают всякие небылицы — про инопланетян, про побег. Ничего, вот осмотрятся, пообвыкнутся, наберутся опыта и поймут, что значение имеет только Продукт, а их дело маленькое — знай себе добывай сырье.
— Вам лучше вернуться к своему Оборудованию, Софи, — советую я. — Надзиратели не... им не нравится, когда отлынивают от работы.
— Ну уж нет, эту штуку я на голову не надену. — Она тычет пальцем в мое Оборудование. — Не дождетесь.
Зря она так. Надзиратели знают много способов настроить нас на продуктивную работу. Вряд ли ей понравится хоть один.
— Давай выбираться отсюда, Хироси, — говорит Софи. — Должен быть выход.
Он глядит куда-то вдаль, с ответом не торопится.
— Мой отец любил повторять: «Когда заросли тревожат, из них выползают змеи». — Его голос сиплый, словно простуженный. — Иногда лучше смириться с тем, чего не можешь изменить.
Слышу за стеной гулкие, тяжелые шаги. Бух-бух, бух-бух... Торопливо натягиваю на затылок шлем, затягиваю ремешок потуже, чтобы очки удобнее сидели. Теперь присоски. Одну цепляю на лоб, две других прилепляю к вискам. Краем глаза замечаю, что Хироси делает то же самое. Вот молодец. С таким старанием он когда-нибудь дослужится до тестировщика.
Софи презрительно фыркает:
— Больно много ты понимаешь. Я сбегу отсюда, понял?
— Ответь-ка мне на один вопрос, Софи, — говорит Хироси, вставляя в отсек для сырья пустую капсулу. — На каком языке ты со мной говоришь?
Шаги Надзирателей все ближе — бух-бух, бух-бух! Дверь в цех распахивается с золотым, нет, зеленым, нет, да что со мной? Дверь распахивается с каким-то там скрипом, зловещим, вот. По полу понесло сыроватой прохладой.
— На французском, конечно.
— Забавно.
— Ничего забавного, черт подери.
— Я не знаю французского. Думал, ты понимаешь по-японски.
Нажимаю на пуск. Перед глазами мелькают картинки, слова и образы — вспомогательные материалы, чтобы я смог выдавить как можно больше сырья. Лужайка в тени раскидистых деревьев, красногрудая зарянка на цветущей ветке. Высокая худенькая девушка в обтягивающих шортиках. Волейболистка, наверное. Хочется подойти поближе и поцеловать ее в губы. «Ты меня любишь? — спрашивает ласково. — Останься со мной». Голосок у нее тоненький и звонкий, как стеклянный колокольчик.
Сырье стекает по трубкам в низ аппарата, в жестяное корытце, где двигаются мощные, не знающие устали прессы.
Слышу за спиной прерывистый женский крик:
— Отпустите меня! Отпустите!
Ага, Надзиратели пришли. Сейчас они уведут Софи в кабинет. Будут повышать ее лояльность. За невыполнение плана ей грозят штрафные рабочие часы. И эти самые. Ну, эти. Телесные наказания. Уверен, она быстро уяснит, что на самом деле важно. Возможность карьерного роста, похвала за успехи. Приятная атмосфера внутри коллектива. Продукт. А не эти ее концерты и телешоу.
Кое-что я все-таки помню, пусть и с трудом. В те дни, мои первые дни на Комбинате, я тоже не понимал, что к чему. Хорошо, что Надзиратели быстро мне все объяснили. Шрамы, оставшиеся от их простых и хлестких объяснений, болят и ноют до сих пор.
***
Говорят, Комбинат существовал всегда.
Ворочаюсь в постели. Страшно хочется спать, но уснуть не выходит. На соседних койках посапывают уставшие за день рабочие. Сквозь храп спящих в густую темноту барака временами прорывается напряженный шепот. Это те, новенькие. Оживленно переговариваются. Слушаю, что говорят.
— Как ты, Софи? — спрашивает Хироси. — Тебя били?
— Хуже.
— Что, неужели... того? — возникает третий голос. Фабио, если ничего не путаю. Усатый.
— Нет. Не хочу говорить.
Глубокое молчание. Надо мной чернеет потолок. Из угла, где примостилась Софи, доносятся жалобные всхлипы. Вскоре они перерастают в тихий тянущийся вой — не то плач, не то песня. От этого однотонного скулежа звенит в ушах.
Что я знаю про Комбинат? Не то чтобы много. Мы производим Продукт. Для кого? Странный вопрос. Для тех, кто его потребляет, разумеется. Здесь, в заготовочном цеху, мы занимаемся первичной обработкой сырья и приготовлением полуфабрикатов. Есть еще склады и транспортный отдел. Водители развозят в фургонах сырье по всему Комбинату.
И, конечно, отдел тестирования. Оказаться там мечтает каждый заготовщик. Скоро туда попаду и я.
От мысли об этом внутри что-то щекочет. Как называют это ощущение? Приятное волнение? Предвкушение счастья? А может, для этого чувства и слов-то не придумали.
— Это не ростовые куклы, — говорит Софи сквозь слезы. — И не пришельцы никакие. Это хреновы монстры.
— Может, и так, — подает голос Хироси.
— Хотите знать, что они со мной делали, а? Хотите?
Странная тишина, даже храп в комнате затих. Только ровное дыхание со всех сторон.
— Они меня нюхали. Представляете? Нюхали. Встали вокруг меня, водят своими щупальцами, с них слизь течет, головами качают, плавно-плавно, но не притрагиваются. Просто окружили и обнюхивают, как собаки. И молчат.
Глупая она все-таки, эта Софи. Не соображает совсем. Надзиратели так здороваются. Люди вон при встрече жмут руки, хлопают друг друга по спине, обнимаются, целуются, Хироси, как я заметил, вообще кланяется каждому встречному. Что он теперь... как она сказала? Монстр?
Ай, не буду ей ничего объяснять. Бесполезное занятие. Однажды она сама поймет.
Мауриц говорит, Комбинат огромен. Комбинат бесконечен. Не знаю, ни разу не был снаружи. Заготовщикам запрещено покидать пределы цеха. Грубейшее нарушение трудовой дисциплины. Выговором тут не отделаешься, взыскания самые строгие, вплоть до увольнения.
Представляю себе, как шумят кирпичные заводские цеха, как фургоны, груженные сырьем, скользят по дорогам, как белый дым ползет из труб и тает в свинцовом небе.
Не за горами день, когда я увижу все это сам.
— Так странно, — говорит Софи, точно сонная. — Еще утром я завтракала в бистро на Дюрантен. Спешила на репетицию. А потом — хоп! — и я уже здесь, не понимаю где. А сейчас лежу, пытаюсь в деталях вспомнить сегодняшнее утро, и не могу. Все как в тумане. Такое чувство, что я была на этом сраном Комбинате всегда, а моя жизнь мне просто приснилась. Интересно, почему?
— Оборудование, — роняет Хироси в темноту. — Оно что-то делает с нашими мозгами. Глянь на этих бедолаг. Они даже имен своих не помнят. Взять хотя бы Олд Спайса. Если его взаправду так зовут, то мое настоящее имя — Маунтин Дью. Приятно познакомиться.
— И нас это ждет, да?
Ей никто не отвечает.
Что еще мне известно про Комбинат? Продукт соответствует всем требованиям. Руководство тщательно подбирает работников. Ассортимент постоянно обновляется. Все так, как и должно быть.
— А знаете, что я думаю? — шепчет Фабио. — Я думаю, мы умерли и попали в ад. Если честно, я всегда его себе так и представлял. Все так же, как и при жизни. Работаешь, жрешь, спишь. И так каждый день, до скончания веков.
— Для чего тогда Оборудование? — спрашивает Софи.
— Чтобы очистить нас от грехов.
— Тогда это скорее чистилище. Вот любопытно, почему мы понимаем друг друга? Какая-то Вавилонская башня наоборот.
— На каком языке говорят в аду? Латынь?
— Я всегда думала, что на арамейском.
— Перестаньте выдумывать, вы оба.
— Что, все еще считаешь, будто мы на звездолете?
— Какая разница? Боюсь, завтра, когда мы проснемся, нам будет уже все равно.
Молчание.
— И ведь Надзиратели эти нас тоже понимают.
— Фу, не упоминай! Отвратительные, поганые, мерзкие нюхачи.
— На медуз чем-то похожи.
— Ну ты и сравнил! У медуз ни костей, ни глаз, ни мозга. Ни, тем более, ног.
— Похожи, похожи. Тоже скользкие, как желе, и со щупальцами.
Как хорошо было бы оказаться в отделе тестирования уже сейчас! Эти трое мне уже порядком надоели. Не могу больше выслушивать их нелепые домыслы. Комбинат — это Комбинат, и все тут. Для них ведь созданы все условия: столовая, душевые, раздевалки... А они? Чем они отплачивают руководству за столь заботливое отношение? Честным, достойным трудом? Как бы не так. Лежат, сплетничают, жалуются на какую-то ерунду. Понюхали ее, видите ли. Вот ведь люди! Всегда чем-то недовольны.
Засыпаю под их свистящее шушуканье. Мне снится что-то, чего не существует. Какая-то другая жизнь. Большой сверкающий город на берегу бухты. Заливы, острова и пляжи. Странное здание из белых скорлупок отражается в темно-зеленой воде. И люди. Люди везде: сидят под деревьями, на скамейках и на траве, спускаются и поднимаются по лестницам, прогуливаются поодиночке и парочками. С фотоаппаратами, сумками, рюкзаками. Некоторые толкают впереди себя коляски, некоторые бегут. Куда?
Иду по бетонной набережной. Вижу громоздкие мусорные баки, забитые цветными пакетами, скомканными бумажками, стаканчиками для кофе, пустыми обертками и упаковками. Вижу низкие отвесные скалы, похожие на подгорелые зефирки. Всюду слышен смех.
Она стоит у развесистого кряжистого дерева. Ветки, усыпанные лиловыми цветами, простираются в облачном небе. Она видит меня и скромно улыбается. Улыбка у нее что надо. Откуда я ее знаю?
— Я ждала тебя.
До чего у нее звонкий голос.
— Ты меня любишь?
Молчу. Слова ни к чему. Надо бы до нее дотронуться, взять за руку и влиться в толпу, вяло текущую по набережной. Надо разглядывать ее белое, вытянутое лицо: полураскрытые пухлые губы, коротенький нос, глаза, синие и прозрачные, как сумерки. Смотреть на нее внимательно-внимательно. Так, чтобы больше никогда не забывать.
— Останься со мной.
Она смеется. Смех поднимается все выше и выше. Становится резким и противным, бесцеремонно лезет в уши...
Вскакиваю с постели. Беспрерывный рев утренней сирены заполняет общую спальню. Вялые, заспанные заготовщики напяливают рабочие комбинезоны. Начинается новый день.
Застегиваю молнию, надеваю ботинки. Иду со всеми завтракать.
Город, набережная. Порой мне снятся совсем уж невероятные вещи. Нет никаких городов, нет и не было никогда.
***
Говорят, кроме Комбината, ничего нет.
День сменяется другим. Время тянется, как резина. Десять дней, двадцать, четырнадцать. Что больше — двадцать или четырнадцать? Естественно, четырнадцать. Это где-то между тридцатью и пятьюдесятью.
С нетерпением жду перевода в отдел тестирования. Когда в цех заглядывают Надзиратели, радостно вздрагиваю. И всякий раз оказывается, что зря. Они неизменно проходят мимо. Только однажды один из них остановился возле моего рабочего места. Скорее всего, тот самый, который дал слово, что меня вот-вот повысят, а, возможно, и другой — все Надзиратели похожи друг на друга. Когда он, по своему обыкновению, приветствовал меня долгим, вдумчивым обнюхиванием, я набрался храбрости и спросил, когда меня, наконец, повысят. Надзиратель строго покачал щупальцем и ответил: «Всему свой срок».
Вчера тестировщиком назначили моего коллегу, с которым мы долго работали бок о бок. Весь цех провожал его дружными аплодисментами. Шум стоял, как во время ливня. Один я не хлопал. Думал, сдохну от зависти.
Ну почему не я?
Нужно трудиться прилежнее, еще прилежнее, не жалея сил. Но вот что непонятно — сырья с каждым днем удается добыть все меньше и меньше, хотя вентили выкручены на полную мощность. Капсулы вечно полупустые. Оборудование барахлит, не иначе. Я словно выжатая досуха тряпка. Как же меня это зеленит!
В свободное время все чаще бесцельно прогуливаюсь по темным цеховым коридорам. Вот и сейчас бреду по узкому проходу, ведущему к столовой. На потолке жужжат и кружатся жестяные лопасти вентиляторов. Провожу рукой по стене. Осколки ржавчины опадают прямо на пол, как осенние листья. Осенние. Осенние. Да, осенние, что бы это ни значило.
Из столовой доносятся глухие голоса, громыхание посуды.
Обед. Как я мог запамятовать про обед?
Автомат с едой выдает мне железный поднос, миску с жиденьким крем-супом, ломоть хлеба и стакан сока. Шарю глазами по залу, ищу, где бы присесть.
— Эй, Олд Спайс!
Хир... как его, Хироси машет рукой. Он сидит со своей компашкой в центре зала. Уже не стажеры, а полноправные работники Комбината. В чистеньких серебристо-синих комбинезонах. А кто тогда за столиком для новичков? Какой-то темнокожий пацан в клетчатой рубашке, с выкатившимися от страха глазами. И Мауриц тут как тут, щурится, хитро улыбается, что-то бурчит.
Подсаживаюсь к Хироси и его дружкам.
— Здорово, Олд! Как поживаешь?
— Да, конечно.
— Что значит «да, конечно»? Как делишки, спрашиваю.
— Думаю, нет.
Хироси присвистывает. Разве я что-то не то сказал?
Хочу, чтобы все замолчали, не могу разобраться в собственных мыслях. Они путаются, как провода Оборудования. Трудно думать, когда вокруг такой галдеж.
А вдруг это испытание? Что, если он специально меня подозвал? Вглядываюсь в его насмешливое лицо. Так и есть. Надзиратели подослали его ко мне, чтобы проверить, гожусь ли я для работы в отделе тестирования.
— Ты ешь, ешь, — говорит Хироси. — Не буду тебя отвлекать.
И отворачивается, потеряв ко мне всяческий интерес.
Итак, я провалил экзамен. Сомнений нет. Прощайте, мечты о повышении. Всю жизнь проведу в робе заготовщика... Удивительно, но сразу стало как-то спокойнее, легче. Больше не к чему стремиться. Не о чем грезить. Что ж, в заготовочном цеху тоже неплохо. По крайней мере, тут мне все знакомо. Здесь мой дом.
Хироси с довольным видом рассказывает какую-то историю. Ну-ка, ну-ка...
— Самый обычный день, я за Оборудованием, уже две капсулы наполнил, достаю третью, и тут чувствую, подошел ко мне кто-то. Выключаю аппаратуру, смотрю, Надзиратель стоит. Нюхает, понятное дело. Ну, жду, что скажет. А он такой: «Отлично справляешься, хвалю». Представляете?
— Да ладно, — рыжая аж рот раскрыла.
— Ну да. А потом скрестил щупальца и говорит: «Я доложу о твоих успехах руководству. Считай, что твой перевод в отдел тестирования — вопрос уже решенный».
У меня комок в горле застрял. Не могу проглотить.
— Ты такой умница, — говорит рыжая. — Я всегда знала, что ты добьешься успеха.
— Ай да Хироси! — Усатый толстячок хлопает приятеля по плечу. — Ай да молодец!
Это нечестно. Нечестно, неправильно, несправедливо. Какой у этого выскочки трудовой стаж? Вот ведь пронырливый молокосос, пролез поверх моей головы.
Чувствую себя ничтожеством. Надзиратели меня обманули. Даже хуже — вытерли об меня щупальца.
Хироси вдруг нахмурил лоб. Глядит на стол для стажеров и выкрикивает:
— Слышь, Мауриц! Не пудри-ка парню мозги.
— Чего?
— Что слышал. Ни черта ты не знаешь.
— Ошибаешься. Я все знаю. Я даже Продукт видел. И не раз, между прочим.
— Не заливай мне тут, все равно не поверю.
— Посмотрю я на тебя, когда имя свое забудешь. И посмеюсь, от души посмеюсь.
— Ехал бы ты отсюда, водила недоделанный!
Не хочу никого видеть, и слышать не хочу. Пулей вылетаю из кабинета, так и не узнав, что ответил Мауриц.
Сижу за Оборудованием — руки на пульте, очки плотно прилегают к лицу. Работа не клеится. Изображения мельтешат, сменяясь одно другим: ресторанчик на открытом воздухе с большим прудом посередине; громадный белый лайнер, истыканный крошечными окошками; небоскребы, отражающиеся в стеклах других небоскребов; рыбный рынок. Калитки, заборчики, а за ними — опрятные двухэтажные домики с балконами и телевизионными антеннами.
Вытаскиваю из Оборудования капсулу. Пустая, как моя голова.
***
Говорят, Комбинат... Забыл слово.
Внутренности бултыхаются, в душе все трепещет, голова болтается, как у тряпичной куклы — то ли счастье так на меня действует, то ли дорога слишком уж трясучая. Фургон перепрыгивает с кочки на кочку, словно юркий зверек с хвостом из белой пыли. За рулем сидит морщинистый старик в плоской бежевой кепке — не помню, как его зовут. Хохочет, глядя на меня, подмигивает, и я смеюсь вместе с ним, мне нравится смеяться, и ехать по ухабам мне нравится, очень даже нравится.
Смотрю в окно на проплывающий мимо пей, пей-пей-пей, пейзаж. Как все-таки прекрасен Комбинат. На глазах у меня навернулись слезы. Какая красота! Над заводскими цехами — огромное, сухое, застланное дымом небо. Красные огни на трубах тлеют, будто угольки в остывающей древесной золе.
Случилось. Это случилось. Даже не верится! Моя одежда сбылась — меня переводят в отдел тестирования Продукта. Как я мог усомниться в слове Надзирателя, как я мог перестать верить? Какой-то мудрец сказал: маленькое нетерпение губит великие дела. Или это мои слова? Как бы то ни было, не в этот раз, хорошо, что не в этот.
Едем, долго едем. Еле плетемся. За окном — здания да трубы, трубы да здания. Надо что-нибудь сказать, завести беседу, но язык почему-то плохо слушается, а слова не приходят на ум.
— Мне ап... ап...
— Аплодировали, — кивает водитель. — Да-да, рукоплескал весь цех.
— Потому что я умный.
— Ты — самый умный, дружище. Самый.
— Я буду тес-ти-ро-вать Продукт.
— Будешь.
— Я достоин.
— Нет, знаешь, что я тебе скажу? Ты достоин самого лучшего, вот что.
Смеемся вместе. Едем, глядим на дорогу. Сколько еще ехать? Я уже устал. Комбинат и впрямь огромен.
Мне аплодировали. Надо было видеть лицо этого Ха... Ху... Короче, надо было видеть. Кстати, какое у него было лицо? Что оно выражало? Уже и не вспомню.
Возможно, зелень, самую зеленую зелень. Неважно.
Поворот. Еще поворот. Воздух темнеет. У фургона загораются глаза. Внутри моей головы делается легко. Череп как надутый шар. Не будь у фургона крыши, улетел бы сейчас высоко-высоко, и никто бы меня не поймал.
Едем целую вечность.
Куда?
— Знаешь, кем я работал до того, как на Комбинат взяли? — говорит человек слева. — Я тебе вроде уже говорил. Но ты ведь не помнишь ни черта, верно?
Фары — правильно же, фары? — выхватывают табличку со стрелкой и надписью. Разглядываю буквы. Первая — круглая, потом идут «т», «д», эту не знаю, эта похожа на «д» с отрезанным низом.
— Я был дальнобойщиком. Возил грузы по всей Европе, мотался туда-сюда, дома практически не бывал. Смешно, правда? И там полжизни за рулем провел, и здесь.
Я не очень понимаю, о чем он говорит. Хочу сказать, что не понимаю, но не понимаю, как говорить.
— Эх, вот бы еще разок Роттердам увидеть. Жену, детей. Внуки небось уже появились. Как там они? Хоть заметили, что я пропал? Может, без меня им даже лучше. Я плохой муж, знаешь. Из дальнобойщиков редко получаются хорошие мужья. — Он вздыхает. — Ханна, конечно, тоже не без греха. Хоть и клялась мне всегда, что ни-ни, ни с кем, но я же не дурак, верно? Мужа неделями дома нет, сам подумай.
Он выкручивает руль направо.
— Еще интересно, кто стал чемпионом Эредивизи. Надеюсь, что «Фейеноорд». В прошлом году победил ПСВ, это я точно знаю. Один стажер-бельгиец рассказал. Фанат футбольный оказался. Думаешь, почему я в столовой с новичками сижу? Они все помнят, новости рассказывают. Ты вот в курсе, кто у американцев теперь президент? С вами, безмозглыми, и не поговоришь нормально, а у этих крыша пока на месте. Жаль, ненадолго. Но больше всего я скучаю по сигаретам. С удовольствием бы сейчас покурил. С другой стороны, если мне скажут, мол, Мауриц, старый ты хрен, а отправляйся-ка ты обратно в Голландию, я крепко задумаюсь, соглашаться ли. Я тут уже слишком долго, ко всему привык. Комбинат — это, считай, и есть я, а я — это Комбинат.
Фургон тормозит и останавливается возле металлических ворот.
— Ну вот, приехали, — говорит он. — Вылезай.
Человек открывает дверь, помогает мне выйти из машины. Я на радостях забыл, как ноги переставлять.
— Я знаю кое-что про Комбинат, Джейми, — говорит человек.
Как он меня назвал?
— Иногда думаю: везет вам, заготовщикам. Даже просился к вам в цех, еще до того, как ты появился. А потом гляжу на тебя и таких, как ты, и понимаю — не. То, что тут, — он стучит пальцем по лбу, — то, что тут, важнее.
Стою. Темным-темно, только ворота светятся. Человек меня обнимает.
— Ну все, иди. Дальше меня не пустят.
Иду. В груди стучит. Отдел. Тестирования. Продукта. Отдел. Тестирования. Отдел.
Ворота открываются.
Светло.
Выходят двое, обвивают меня веревками, несут. Не люди, другие. Не такие, как я или тот человек. Заносят в яркую комнату, ставят. Веревки у них из тела растут, мокрые-мокрые. Нюхают меня, раздувают ноздри.
— От него не пахнет воспоминаниями, — говорит один.
— Совсем не пахнет, — вторит другой.
Меня вертят, щупают.
— Вот это качество. Превосходный продукт.
— Да, замечательный, первосортный продукт. Никакого запаха.
Снова нюхают.
— Слушай, а ты когда-нибудь задавался вопросом, как мы здесь, на Комбинате, оказались?
— Я по этому поводу не гружусь, и тебе не советую.
— Ты по дому вообще не скучаешь?
— Вот отработаем смену, и будем скучать, сколько влезет. Наше дело маленькое — тестировать продукцию, так? С минуты на минуту еще семь экземпляров привезут. Давай этого запакуем побыстрее, не хочу тут всю ночь проторчать.
Меня кладут в коробку. Закрывают.
Темно.
Сегодня, сидя за обедом в столовой, я услышал, как старик Мауриц из транспортного отдела рассказывает новым работникам, что заготовочный цех, где мы трудимся, далеко не единственный. Руководство постоянно увеличивает производственные мощности, чтобы Продукт соответствовал всем требованиям, объясняет он.
— Там, снаружи, сотни таких цехов. — Мауриц втыкает вилку в витаминный салат. — Может, даже тысячи. Да что там — миллионы.
— И что, в них тоже есть люди? — спрашивает один из новеньких, пухленький усач с редеющей шевелюрой. Второй, мужчина в черном пиджаке, с деловым видом интересуется, о каком продукте идет речь.
У новичков всегда много вопросов, сомнений, раздумий. Справлюсь ли я со своими обязанностями, думают они. Смогу ли притереться, сработаться с коллегами? Где кофеварка, наконец? Не стоит судить их строго. В первый рабочий день сложно избавиться от волнения. В конце концов, когда-то и я был на их месте.
читать дальше
Когда?
Всех перекрикивает рыжеволосая девица. В руках у нее скру... нет, скре... Как эта фиговина называется? Вылетело из головы.
— Что происходит? — спрашивает она. — Как мы здесь оказались?
Скрипка, точно.
Глазенки у девушки испуганные, словно у загнанной в угол мыши. Она плачет, если можно назвать слезами одинокую каплю, застывшую на ресницах. Неужели Надзиратели ее не проинструктировали? Быть такого не может. Они должны объяснять новым сотрудникам распорядок работы, детально знакомить их с деятельностью Комбината.
Мауриц обводит собеседников загадочным взглядом, с наслаждением прихлебывая компот. Поправляет сползшую на затылок кепку. Весь такой напыщенный, как и... и-и-и... как индюк. Многозначительно улыбается. Ему явно доставляет удовольствие, что он знает про Комбинат больше них.
Кто такие индюки, кстати говоря? Наверное, это глупое оскорбительное слово, из тех, что вырываются посреди крупной ссоры. Ну ты и индюк! Таких индюков, как ты, еще поискать надо. Мауриц — индюк индюком.
Не нравится мне эта его надменность. Этот блеск в глазах. Как будто он притворяется, что вот-вот откроет важный секрет, а на самом деле никакого секрета нет. Сам не понимаю почему, но внезапно у меня возникает желание вскочить со стула, опрокинуть поднос с едой и заорать: «Не слушайте его! Он обычный водитель!»
Оглядываюсь вокруг — работники со стажем невозмутимо доедают обед, ни на что не обращая внимания.
— Что это за место? — вопит рыжая. — Верните меня на Монмартр!
В свое время я тоже сидел за столом для новеньких. Сейчас уже трудновато вспомнить, что я тогда чувствовал. Память выцвела от времени, как старый фотоснимок, углы истрепались.
Ничего?
Нет. Меня вроде переполнял страх. Я не понимал, где нахожусь. Был напуган, растерян. Мауриц подсел к нам за стол, и мы слушали его рассказы про...
— ...упирающиеся в небо железобетонные трубы, из которых днем и ночью валит вонючий дым...
Именно.
— ...обомшелые здания, заслонившие горизонт...
Да. Я помню.
— ...сеть пыльных дорог связывает бесчисленные фабричные цеха, складские помещения и бараки...
В те дни, мои первые дни на Комбинате, казалось, что про это место Маурицу известно даже больше, чем Надзирателям. Раньше я смотрел на этого долговязого человека с морщинистым лицом в надежде, что он сейчас поделится со мной каким-то драгоценным знанием, даст логичное объяснение...
Чему? Не могу вспомнить.
— Я почти весь Комбинат объездил, ребята, — обращается Мауриц к троице новичков. — Всякого повидал.
Точно. Он врет. Просто напускает на себя таинственный вид, чтобы повысить свою значимость в глазах окружающих. Да кто он вообще такой? Простой шоферюга, которого никогда не пустят за Оборудование. Только баранку крутить и умеет — самая простая, примитивная работа. Вот почему во время обеденного перерыва он подсаживается исключительно к новеньким. Водителям не светит карьерный рост. Их никогда не переведут в отдел тестирования Продукта. Опытные заготовщики, вроде меня, давно его раскусили и не имеют с ним никаких дел.
— Мне кое-что известно про Комбинат, — говорит водитель. — Комбинат...
— Эй, Мауриц! — выкрикиваю я.
Он замолкает на полуслове и поворачивается ко мне. Рот разинул — похоже, удивлен, что я удостоил его вниманием. Некоторые из моих коллег — из тех, которые в цеху уже давно, — обмениваются недоуменными взглядами. Не стоит, конечно, тратить время на старика, но мне обидно, что он вешает новым сотрудникам лапшу на уши.
— Оставь их в покое, — говорю я. — Что ты можешь знать про Комбинат?
Он усмехается, смотрит на меня как на какую-нибудь шелупонь, и отвечает:
— Да уж побольше твоего.
Странное ощущение. Начинается на букву «з».
— Кругом одни здания да трубы! — Я срываюсь на крик. — Здания да трубы! Вот и все, что ты можешь сказать.
Зелень. Забава. Золото. Все не то.
Водитель резко встает, бросает вилку на стол. Лицо бледное, как мыльная пена.
— Учти, дружок, мне известно кое-что про Комбинат, — тихо говорит он. — А у тебя скоро все мозги выкипят. — Он широким жестом обводит столовую. — Как и у всех вас.
Злость. Я испытываю злость. Я кричу:
— Ничего ты не знаешь!
— А ты? Ты что-нибудь знаешь? Хоть помнишь, как тебя зовут? Придурок хренов.
Я сижу. Руки трясутся. Не доев, Мауриц выходит из столовой, бормоча что-то под нос. Со всего размаху хлопает дверью.
— Индюк, — шепчу сквозь зубы. — Индюк индюком.
Рыжая девушка с той музыкальной штуковиной кричит:
— Ради всего святого! Что здесь происходит? Это сон, да? Это сон?
Ее голос, полный слез, тонет в громком звоне, возвещающем о конце обеденного перерыва. Заготовщики, безразличные ко всему, несут подносы к окошку для приема посуды. Я иду вместе с ними, и в голове одна мысль: «И правда, как меня зовут?»
***
Говорят, Комбинат бесконечен.
Откуда этот чудесный запах? Оборачиваюсь. Слева от меня сидит мужчина в костюме. Вижу сосредоточенное лицо молодого, неопытного заготовщика. Стажер, ему еще даже униформу не выдали. Он возится с Оборудованием. Перебирает разноцветные спутавшиеся проводочки, как волосы. Взмок от напряжения, и без того узкие глаза превратились в крошечные щелочки.
— Добро пожаловать в наш коллектив, — говорю я.
Он вздрагивает, кланяется и тихо отвечает:
— С-спасибо.
Мне любопытно, чем от него таким пахнет. Запах знакомый, какой-то приятный травяной аромат. Вспомнить бы, что такое «травяной».
— Чем от тебя пахнет? — спрашиваю.
Он пожимает плечами:
— Лосьон после бритья. Дезодорант.
Лосьон, бритье, дезодорант. Три непонятных слова.
Мауриц, безусловно, просто нам завидует — нам, работникам заготовочного цеха. Но в чем-то он прав. Память в последнее время действительно от меня ускользает. Вчера я долго напрягал череп, пытаясь вспомнить, как называется эта блестящая лопатка, которой едят — кошка, мошка, ложноножка?
Я не всегда могу припомнить недавние события и разговоры. Забываю слова. Забываю их значения и смыслы. Забываю прошлое. Забываю эти, как их...
Один из Надзирателей недавно пообещал мне, что скоро я пойду на повышение, в отдел тестирования. «Ты отличный работник, — сказал он. — У тебя здорово получается». Радость наполняет душу, как сырье — капсулу. Еще бы! Все заготовщики мечтают туда попасть. И вот мне выпадет эта честь. Условия в отделе тестирования гораздо лучше, это всем известно. И кормят вкуснее. Мясо с картошкой или рыба с рисом на выбор. Блюда, достойные королей, не в пример помоям, которые подают у нас в столовой.
Эх, поскорее бы меня перевели! Главное, чтобы Надзиратели не узнали о моих небольших проблемах с головой — в отделе тестирования работают только лучшие, только самые умные и достойные. Отбор жесткий, что и говорить. Оплошать нельзя, вот я и стараюсь не подавать виду, что башка у меня дырявая.
— Как вас зовут? — спрашивает новенький.
Что ответить? Думай, пустоголовый, думай.
— Э... Дезодорант.
Замечаю в его взгляде озадаченность.
— Как мой дезодорант? Олд Спайс?
— Да, Олд Спайс, — поспешно киваю я. — Можешь звать меня просто Олд.
— Странное имя.
— Хироси, вот ты где! — раздается за спиной взволнованный женский голос.
Молодая девушка с рыжими кудряшками, только уже без скрипки. Лицо рябое, все в небольших дырках, как видавшая виды игольница.
— Это не сон, — говорит она. — Мне казалось, я видела сон. Я так надеялась, что мне снится какой-то кошмар. Но это происходит на самом деле.
— К сожалению, да, — отвечает Хироси. Он кивает в мою сторону: — Знакомься, это Олд. Олд, это Софи.
Она глядит на меня с одеждой, как я на Маурица в свое время. С одеждой? Само собой. Люди питают одежды и подают одежды. Есть даже известная фраза: «Одежда умирает последней».
— Вы тот парень из столовой, да? Может, хоть вы объясните, что это за место?
Почему бы и нет? Новичкам надо помогать, чтобы они быстрее влились в рабочий процесс. На меня вся одежда, как говорится.
— Это Комбинат, — охотно объясняю я. — Проектная мощность по выработке Продукта — сорок тонн в смену. Мы тщательно следим за качеством Продукта и используем только высокосортное сырье.
Софи хватается за волосы.
— И вы туда же! Тут есть хоть кто-нибудь нормальный? Или все с прибабахом? Что за комбинат, что за продукт?
— Узнаете, если вас переведут в отдел тестирования, — отвечаю я. — Трудитесь усерднее, и однажды это случится.
Хироси вмешивается в разговор.
— Мне кажется, нас похитили инопланетяне, — говорит он. — Эти твари, Надзиратели.
Я тем временем настраиваю Оборудование. Хватит болтовни, пора приниматься за работу. Софи прыскает со смеху:
— Не выдумывай. Просто костюмы. Мастерски сделанные ростовые куклы, а внутри — люди. Это какая-то жестокая шутка. Я пока не поняла, но... Слушай, может, мы на каком-то реалити-шоу? Здесь наверняка повсюду камеры. Если так, я подам на продюсеров в суд. Богом клянусь, я тут камня на камне не оставлю. Телевизионщики вконец охренели в погоне за рейтингами. Это нарушение прав человека, соображаешь? Олд, признайтесь честно, вы актер, да? Лицо знакомое. По-моему, я видела вас в каком-то дерьмовом сериальчике.
Смешно.
Хироси качает головой:
— Ты действительно в это веришь? Мы на космическом корабле, Софи.
— Тот водитель, голландец, говорил, что снаружи небо, здания, дороги. Мы на Земле.
— Это корабль пришельцев, Софи, я почти уверен. Ну, или их планета. Посмотри на эти технологии! Выглядит старомодно, как в фантастическом фильме из восьмидесятых, но уж поверь разработчику нанометровых чипов, у нас такого нет — ни на Кюсю, ни в Чжунгуаньцунь, ни в Кремниевой долине.
— Не верю.
— Над нами проводят какой-то эксперимент. Фабио узнал одного человека в столовой. Говорит, это крупный бизнесмен из Милана, который пропал полгода назад.
— Я. Тебе. Не. Верю. У нашего оркестра скоро концерт в «Олимпии», и я обязана быть там, слышишь? Обязана! Олд, тут есть какие-нибудь ворота? Отсюда можно сбежать? Отвечайте немедленно.
Эти новички такие странные. Придумывают всякие небылицы — про инопланетян, про побег. Ничего, вот осмотрятся, пообвыкнутся, наберутся опыта и поймут, что значение имеет только Продукт, а их дело маленькое — знай себе добывай сырье.
— Вам лучше вернуться к своему Оборудованию, Софи, — советую я. — Надзиратели не... им не нравится, когда отлынивают от работы.
— Ну уж нет, эту штуку я на голову не надену. — Она тычет пальцем в мое Оборудование. — Не дождетесь.
Зря она так. Надзиратели знают много способов настроить нас на продуктивную работу. Вряд ли ей понравится хоть один.
— Давай выбираться отсюда, Хироси, — говорит Софи. — Должен быть выход.
Он глядит куда-то вдаль, с ответом не торопится.
— Мой отец любил повторять: «Когда заросли тревожат, из них выползают змеи». — Его голос сиплый, словно простуженный. — Иногда лучше смириться с тем, чего не можешь изменить.
Слышу за стеной гулкие, тяжелые шаги. Бух-бух, бух-бух... Торопливо натягиваю на затылок шлем, затягиваю ремешок потуже, чтобы очки удобнее сидели. Теперь присоски. Одну цепляю на лоб, две других прилепляю к вискам. Краем глаза замечаю, что Хироси делает то же самое. Вот молодец. С таким старанием он когда-нибудь дослужится до тестировщика.
Софи презрительно фыркает:
— Больно много ты понимаешь. Я сбегу отсюда, понял?
— Ответь-ка мне на один вопрос, Софи, — говорит Хироси, вставляя в отсек для сырья пустую капсулу. — На каком языке ты со мной говоришь?
Шаги Надзирателей все ближе — бух-бух, бух-бух! Дверь в цех распахивается с золотым, нет, зеленым, нет, да что со мной? Дверь распахивается с каким-то там скрипом, зловещим, вот. По полу понесло сыроватой прохладой.
— На французском, конечно.
— Забавно.
— Ничего забавного, черт подери.
— Я не знаю французского. Думал, ты понимаешь по-японски.
Нажимаю на пуск. Перед глазами мелькают картинки, слова и образы — вспомогательные материалы, чтобы я смог выдавить как можно больше сырья. Лужайка в тени раскидистых деревьев, красногрудая зарянка на цветущей ветке. Высокая худенькая девушка в обтягивающих шортиках. Волейболистка, наверное. Хочется подойти поближе и поцеловать ее в губы. «Ты меня любишь? — спрашивает ласково. — Останься со мной». Голосок у нее тоненький и звонкий, как стеклянный колокольчик.
Сырье стекает по трубкам в низ аппарата, в жестяное корытце, где двигаются мощные, не знающие устали прессы.
Слышу за спиной прерывистый женский крик:
— Отпустите меня! Отпустите!
Ага, Надзиратели пришли. Сейчас они уведут Софи в кабинет. Будут повышать ее лояльность. За невыполнение плана ей грозят штрафные рабочие часы. И эти самые. Ну, эти. Телесные наказания. Уверен, она быстро уяснит, что на самом деле важно. Возможность карьерного роста, похвала за успехи. Приятная атмосфера внутри коллектива. Продукт. А не эти ее концерты и телешоу.
Кое-что я все-таки помню, пусть и с трудом. В те дни, мои первые дни на Комбинате, я тоже не понимал, что к чему. Хорошо, что Надзиратели быстро мне все объяснили. Шрамы, оставшиеся от их простых и хлестких объяснений, болят и ноют до сих пор.
***
Говорят, Комбинат существовал всегда.
Ворочаюсь в постели. Страшно хочется спать, но уснуть не выходит. На соседних койках посапывают уставшие за день рабочие. Сквозь храп спящих в густую темноту барака временами прорывается напряженный шепот. Это те, новенькие. Оживленно переговариваются. Слушаю, что говорят.
— Как ты, Софи? — спрашивает Хироси. — Тебя били?
— Хуже.
— Что, неужели... того? — возникает третий голос. Фабио, если ничего не путаю. Усатый.
— Нет. Не хочу говорить.
Глубокое молчание. Надо мной чернеет потолок. Из угла, где примостилась Софи, доносятся жалобные всхлипы. Вскоре они перерастают в тихий тянущийся вой — не то плач, не то песня. От этого однотонного скулежа звенит в ушах.
Что я знаю про Комбинат? Не то чтобы много. Мы производим Продукт. Для кого? Странный вопрос. Для тех, кто его потребляет, разумеется. Здесь, в заготовочном цеху, мы занимаемся первичной обработкой сырья и приготовлением полуфабрикатов. Есть еще склады и транспортный отдел. Водители развозят в фургонах сырье по всему Комбинату.
И, конечно, отдел тестирования. Оказаться там мечтает каждый заготовщик. Скоро туда попаду и я.
От мысли об этом внутри что-то щекочет. Как называют это ощущение? Приятное волнение? Предвкушение счастья? А может, для этого чувства и слов-то не придумали.
— Это не ростовые куклы, — говорит Софи сквозь слезы. — И не пришельцы никакие. Это хреновы монстры.
— Может, и так, — подает голос Хироси.
— Хотите знать, что они со мной делали, а? Хотите?
Странная тишина, даже храп в комнате затих. Только ровное дыхание со всех сторон.
— Они меня нюхали. Представляете? Нюхали. Встали вокруг меня, водят своими щупальцами, с них слизь течет, головами качают, плавно-плавно, но не притрагиваются. Просто окружили и обнюхивают, как собаки. И молчат.
Глупая она все-таки, эта Софи. Не соображает совсем. Надзиратели так здороваются. Люди вон при встрече жмут руки, хлопают друг друга по спине, обнимаются, целуются, Хироси, как я заметил, вообще кланяется каждому встречному. Что он теперь... как она сказала? Монстр?
Ай, не буду ей ничего объяснять. Бесполезное занятие. Однажды она сама поймет.
Мауриц говорит, Комбинат огромен. Комбинат бесконечен. Не знаю, ни разу не был снаружи. Заготовщикам запрещено покидать пределы цеха. Грубейшее нарушение трудовой дисциплины. Выговором тут не отделаешься, взыскания самые строгие, вплоть до увольнения.
Представляю себе, как шумят кирпичные заводские цеха, как фургоны, груженные сырьем, скользят по дорогам, как белый дым ползет из труб и тает в свинцовом небе.
Не за горами день, когда я увижу все это сам.
— Так странно, — говорит Софи, точно сонная. — Еще утром я завтракала в бистро на Дюрантен. Спешила на репетицию. А потом — хоп! — и я уже здесь, не понимаю где. А сейчас лежу, пытаюсь в деталях вспомнить сегодняшнее утро, и не могу. Все как в тумане. Такое чувство, что я была на этом сраном Комбинате всегда, а моя жизнь мне просто приснилась. Интересно, почему?
— Оборудование, — роняет Хироси в темноту. — Оно что-то делает с нашими мозгами. Глянь на этих бедолаг. Они даже имен своих не помнят. Взять хотя бы Олд Спайса. Если его взаправду так зовут, то мое настоящее имя — Маунтин Дью. Приятно познакомиться.
— И нас это ждет, да?
Ей никто не отвечает.
Что еще мне известно про Комбинат? Продукт соответствует всем требованиям. Руководство тщательно подбирает работников. Ассортимент постоянно обновляется. Все так, как и должно быть.
— А знаете, что я думаю? — шепчет Фабио. — Я думаю, мы умерли и попали в ад. Если честно, я всегда его себе так и представлял. Все так же, как и при жизни. Работаешь, жрешь, спишь. И так каждый день, до скончания веков.
— Для чего тогда Оборудование? — спрашивает Софи.
— Чтобы очистить нас от грехов.
— Тогда это скорее чистилище. Вот любопытно, почему мы понимаем друг друга? Какая-то Вавилонская башня наоборот.
— На каком языке говорят в аду? Латынь?
— Я всегда думала, что на арамейском.
— Перестаньте выдумывать, вы оба.
— Что, все еще считаешь, будто мы на звездолете?
— Какая разница? Боюсь, завтра, когда мы проснемся, нам будет уже все равно.
Молчание.
— И ведь Надзиратели эти нас тоже понимают.
— Фу, не упоминай! Отвратительные, поганые, мерзкие нюхачи.
— На медуз чем-то похожи.
— Ну ты и сравнил! У медуз ни костей, ни глаз, ни мозга. Ни, тем более, ног.
— Похожи, похожи. Тоже скользкие, как желе, и со щупальцами.
Как хорошо было бы оказаться в отделе тестирования уже сейчас! Эти трое мне уже порядком надоели. Не могу больше выслушивать их нелепые домыслы. Комбинат — это Комбинат, и все тут. Для них ведь созданы все условия: столовая, душевые, раздевалки... А они? Чем они отплачивают руководству за столь заботливое отношение? Честным, достойным трудом? Как бы не так. Лежат, сплетничают, жалуются на какую-то ерунду. Понюхали ее, видите ли. Вот ведь люди! Всегда чем-то недовольны.
Засыпаю под их свистящее шушуканье. Мне снится что-то, чего не существует. Какая-то другая жизнь. Большой сверкающий город на берегу бухты. Заливы, острова и пляжи. Странное здание из белых скорлупок отражается в темно-зеленой воде. И люди. Люди везде: сидят под деревьями, на скамейках и на траве, спускаются и поднимаются по лестницам, прогуливаются поодиночке и парочками. С фотоаппаратами, сумками, рюкзаками. Некоторые толкают впереди себя коляски, некоторые бегут. Куда?
Иду по бетонной набережной. Вижу громоздкие мусорные баки, забитые цветными пакетами, скомканными бумажками, стаканчиками для кофе, пустыми обертками и упаковками. Вижу низкие отвесные скалы, похожие на подгорелые зефирки. Всюду слышен смех.
Она стоит у развесистого кряжистого дерева. Ветки, усыпанные лиловыми цветами, простираются в облачном небе. Она видит меня и скромно улыбается. Улыбка у нее что надо. Откуда я ее знаю?
— Я ждала тебя.
До чего у нее звонкий голос.
— Ты меня любишь?
Молчу. Слова ни к чему. Надо бы до нее дотронуться, взять за руку и влиться в толпу, вяло текущую по набережной. Надо разглядывать ее белое, вытянутое лицо: полураскрытые пухлые губы, коротенький нос, глаза, синие и прозрачные, как сумерки. Смотреть на нее внимательно-внимательно. Так, чтобы больше никогда не забывать.
— Останься со мной.
Она смеется. Смех поднимается все выше и выше. Становится резким и противным, бесцеремонно лезет в уши...
Вскакиваю с постели. Беспрерывный рев утренней сирены заполняет общую спальню. Вялые, заспанные заготовщики напяливают рабочие комбинезоны. Начинается новый день.
Застегиваю молнию, надеваю ботинки. Иду со всеми завтракать.
Город, набережная. Порой мне снятся совсем уж невероятные вещи. Нет никаких городов, нет и не было никогда.
***
Говорят, кроме Комбината, ничего нет.
День сменяется другим. Время тянется, как резина. Десять дней, двадцать, четырнадцать. Что больше — двадцать или четырнадцать? Естественно, четырнадцать. Это где-то между тридцатью и пятьюдесятью.
С нетерпением жду перевода в отдел тестирования. Когда в цех заглядывают Надзиратели, радостно вздрагиваю. И всякий раз оказывается, что зря. Они неизменно проходят мимо. Только однажды один из них остановился возле моего рабочего места. Скорее всего, тот самый, который дал слово, что меня вот-вот повысят, а, возможно, и другой — все Надзиратели похожи друг на друга. Когда он, по своему обыкновению, приветствовал меня долгим, вдумчивым обнюхиванием, я набрался храбрости и спросил, когда меня, наконец, повысят. Надзиратель строго покачал щупальцем и ответил: «Всему свой срок».
Вчера тестировщиком назначили моего коллегу, с которым мы долго работали бок о бок. Весь цех провожал его дружными аплодисментами. Шум стоял, как во время ливня. Один я не хлопал. Думал, сдохну от зависти.
Ну почему не я?
Нужно трудиться прилежнее, еще прилежнее, не жалея сил. Но вот что непонятно — сырья с каждым днем удается добыть все меньше и меньше, хотя вентили выкручены на полную мощность. Капсулы вечно полупустые. Оборудование барахлит, не иначе. Я словно выжатая досуха тряпка. Как же меня это зеленит!
В свободное время все чаще бесцельно прогуливаюсь по темным цеховым коридорам. Вот и сейчас бреду по узкому проходу, ведущему к столовой. На потолке жужжат и кружатся жестяные лопасти вентиляторов. Провожу рукой по стене. Осколки ржавчины опадают прямо на пол, как осенние листья. Осенние. Осенние. Да, осенние, что бы это ни значило.
Из столовой доносятся глухие голоса, громыхание посуды.
Обед. Как я мог запамятовать про обед?
Автомат с едой выдает мне железный поднос, миску с жиденьким крем-супом, ломоть хлеба и стакан сока. Шарю глазами по залу, ищу, где бы присесть.
— Эй, Олд Спайс!
Хир... как его, Хироси машет рукой. Он сидит со своей компашкой в центре зала. Уже не стажеры, а полноправные работники Комбината. В чистеньких серебристо-синих комбинезонах. А кто тогда за столиком для новичков? Какой-то темнокожий пацан в клетчатой рубашке, с выкатившимися от страха глазами. И Мауриц тут как тут, щурится, хитро улыбается, что-то бурчит.
Подсаживаюсь к Хироси и его дружкам.
— Здорово, Олд! Как поживаешь?
— Да, конечно.
— Что значит «да, конечно»? Как делишки, спрашиваю.
— Думаю, нет.
Хироси присвистывает. Разве я что-то не то сказал?
Хочу, чтобы все замолчали, не могу разобраться в собственных мыслях. Они путаются, как провода Оборудования. Трудно думать, когда вокруг такой галдеж.
А вдруг это испытание? Что, если он специально меня подозвал? Вглядываюсь в его насмешливое лицо. Так и есть. Надзиратели подослали его ко мне, чтобы проверить, гожусь ли я для работы в отделе тестирования.
— Ты ешь, ешь, — говорит Хироси. — Не буду тебя отвлекать.
И отворачивается, потеряв ко мне всяческий интерес.
Итак, я провалил экзамен. Сомнений нет. Прощайте, мечты о повышении. Всю жизнь проведу в робе заготовщика... Удивительно, но сразу стало как-то спокойнее, легче. Больше не к чему стремиться. Не о чем грезить. Что ж, в заготовочном цеху тоже неплохо. По крайней мере, тут мне все знакомо. Здесь мой дом.
Хироси с довольным видом рассказывает какую-то историю. Ну-ка, ну-ка...
— Самый обычный день, я за Оборудованием, уже две капсулы наполнил, достаю третью, и тут чувствую, подошел ко мне кто-то. Выключаю аппаратуру, смотрю, Надзиратель стоит. Нюхает, понятное дело. Ну, жду, что скажет. А он такой: «Отлично справляешься, хвалю». Представляете?
— Да ладно, — рыжая аж рот раскрыла.
— Ну да. А потом скрестил щупальца и говорит: «Я доложу о твоих успехах руководству. Считай, что твой перевод в отдел тестирования — вопрос уже решенный».
У меня комок в горле застрял. Не могу проглотить.
— Ты такой умница, — говорит рыжая. — Я всегда знала, что ты добьешься успеха.
— Ай да Хироси! — Усатый толстячок хлопает приятеля по плечу. — Ай да молодец!
Это нечестно. Нечестно, неправильно, несправедливо. Какой у этого выскочки трудовой стаж? Вот ведь пронырливый молокосос, пролез поверх моей головы.
Чувствую себя ничтожеством. Надзиратели меня обманули. Даже хуже — вытерли об меня щупальца.
Хироси вдруг нахмурил лоб. Глядит на стол для стажеров и выкрикивает:
— Слышь, Мауриц! Не пудри-ка парню мозги.
— Чего?
— Что слышал. Ни черта ты не знаешь.
— Ошибаешься. Я все знаю. Я даже Продукт видел. И не раз, между прочим.
— Не заливай мне тут, все равно не поверю.
— Посмотрю я на тебя, когда имя свое забудешь. И посмеюсь, от души посмеюсь.
— Ехал бы ты отсюда, водила недоделанный!
Не хочу никого видеть, и слышать не хочу. Пулей вылетаю из кабинета, так и не узнав, что ответил Мауриц.
Сижу за Оборудованием — руки на пульте, очки плотно прилегают к лицу. Работа не клеится. Изображения мельтешат, сменяясь одно другим: ресторанчик на открытом воздухе с большим прудом посередине; громадный белый лайнер, истыканный крошечными окошками; небоскребы, отражающиеся в стеклах других небоскребов; рыбный рынок. Калитки, заборчики, а за ними — опрятные двухэтажные домики с балконами и телевизионными антеннами.
Вытаскиваю из Оборудования капсулу. Пустая, как моя голова.
***
Говорят, Комбинат... Забыл слово.
Внутренности бултыхаются, в душе все трепещет, голова болтается, как у тряпичной куклы — то ли счастье так на меня действует, то ли дорога слишком уж трясучая. Фургон перепрыгивает с кочки на кочку, словно юркий зверек с хвостом из белой пыли. За рулем сидит морщинистый старик в плоской бежевой кепке — не помню, как его зовут. Хохочет, глядя на меня, подмигивает, и я смеюсь вместе с ним, мне нравится смеяться, и ехать по ухабам мне нравится, очень даже нравится.
Смотрю в окно на проплывающий мимо пей, пей-пей-пей, пейзаж. Как все-таки прекрасен Комбинат. На глазах у меня навернулись слезы. Какая красота! Над заводскими цехами — огромное, сухое, застланное дымом небо. Красные огни на трубах тлеют, будто угольки в остывающей древесной золе.
Случилось. Это случилось. Даже не верится! Моя одежда сбылась — меня переводят в отдел тестирования Продукта. Как я мог усомниться в слове Надзирателя, как я мог перестать верить? Какой-то мудрец сказал: маленькое нетерпение губит великие дела. Или это мои слова? Как бы то ни было, не в этот раз, хорошо, что не в этот.
Едем, долго едем. Еле плетемся. За окном — здания да трубы, трубы да здания. Надо что-нибудь сказать, завести беседу, но язык почему-то плохо слушается, а слова не приходят на ум.
— Мне ап... ап...
— Аплодировали, — кивает водитель. — Да-да, рукоплескал весь цех.
— Потому что я умный.
— Ты — самый умный, дружище. Самый.
— Я буду тес-ти-ро-вать Продукт.
— Будешь.
— Я достоин.
— Нет, знаешь, что я тебе скажу? Ты достоин самого лучшего, вот что.
Смеемся вместе. Едем, глядим на дорогу. Сколько еще ехать? Я уже устал. Комбинат и впрямь огромен.
Мне аплодировали. Надо было видеть лицо этого Ха... Ху... Короче, надо было видеть. Кстати, какое у него было лицо? Что оно выражало? Уже и не вспомню.
Возможно, зелень, самую зеленую зелень. Неважно.
Поворот. Еще поворот. Воздух темнеет. У фургона загораются глаза. Внутри моей головы делается легко. Череп как надутый шар. Не будь у фургона крыши, улетел бы сейчас высоко-высоко, и никто бы меня не поймал.
Едем целую вечность.
Куда?
— Знаешь, кем я работал до того, как на Комбинат взяли? — говорит человек слева. — Я тебе вроде уже говорил. Но ты ведь не помнишь ни черта, верно?
Фары — правильно же, фары? — выхватывают табличку со стрелкой и надписью. Разглядываю буквы. Первая — круглая, потом идут «т», «д», эту не знаю, эта похожа на «д» с отрезанным низом.
— Я был дальнобойщиком. Возил грузы по всей Европе, мотался туда-сюда, дома практически не бывал. Смешно, правда? И там полжизни за рулем провел, и здесь.
Я не очень понимаю, о чем он говорит. Хочу сказать, что не понимаю, но не понимаю, как говорить.
— Эх, вот бы еще разок Роттердам увидеть. Жену, детей. Внуки небось уже появились. Как там они? Хоть заметили, что я пропал? Может, без меня им даже лучше. Я плохой муж, знаешь. Из дальнобойщиков редко получаются хорошие мужья. — Он вздыхает. — Ханна, конечно, тоже не без греха. Хоть и клялась мне всегда, что ни-ни, ни с кем, но я же не дурак, верно? Мужа неделями дома нет, сам подумай.
Он выкручивает руль направо.
— Еще интересно, кто стал чемпионом Эредивизи. Надеюсь, что «Фейеноорд». В прошлом году победил ПСВ, это я точно знаю. Один стажер-бельгиец рассказал. Фанат футбольный оказался. Думаешь, почему я в столовой с новичками сижу? Они все помнят, новости рассказывают. Ты вот в курсе, кто у американцев теперь президент? С вами, безмозглыми, и не поговоришь нормально, а у этих крыша пока на месте. Жаль, ненадолго. Но больше всего я скучаю по сигаретам. С удовольствием бы сейчас покурил. С другой стороны, если мне скажут, мол, Мауриц, старый ты хрен, а отправляйся-ка ты обратно в Голландию, я крепко задумаюсь, соглашаться ли. Я тут уже слишком долго, ко всему привык. Комбинат — это, считай, и есть я, а я — это Комбинат.
Фургон тормозит и останавливается возле металлических ворот.
— Ну вот, приехали, — говорит он. — Вылезай.
Человек открывает дверь, помогает мне выйти из машины. Я на радостях забыл, как ноги переставлять.
— Я знаю кое-что про Комбинат, Джейми, — говорит человек.
Как он меня назвал?
— Иногда думаю: везет вам, заготовщикам. Даже просился к вам в цех, еще до того, как ты появился. А потом гляжу на тебя и таких, как ты, и понимаю — не. То, что тут, — он стучит пальцем по лбу, — то, что тут, важнее.
Стою. Темным-темно, только ворота светятся. Человек меня обнимает.
— Ну все, иди. Дальше меня не пустят.
Иду. В груди стучит. Отдел. Тестирования. Продукта. Отдел. Тестирования. Отдел.
Ворота открываются.
Светло.
Выходят двое, обвивают меня веревками, несут. Не люди, другие. Не такие, как я или тот человек. Заносят в яркую комнату, ставят. Веревки у них из тела растут, мокрые-мокрые. Нюхают меня, раздувают ноздри.
— От него не пахнет воспоминаниями, — говорит один.
— Совсем не пахнет, — вторит другой.
Меня вертят, щупают.
— Вот это качество. Превосходный продукт.
— Да, замечательный, первосортный продукт. Никакого запаха.
Снова нюхают.
— Слушай, а ты когда-нибудь задавался вопросом, как мы здесь, на Комбинате, оказались?
— Я по этому поводу не гружусь, и тебе не советую.
— Ты по дому вообще не скучаешь?
— Вот отработаем смену, и будем скучать, сколько влезет. Наше дело маленькое — тестировать продукцию, так? С минуты на минуту еще семь экземпляров привезут. Давай этого запакуем побыстрее, не хочу тут всю ночь проторчать.
Меня кладут в коробку. Закрывают.
Темно.
-
-
10.01.2019 в 20:14-
-
15.10.2020 в 10:52А вообще из этого бы вышла неплохая индюшатина, типа Yuppi Psyho или Beholder. Я бы поиграл ) Главное финал раскрыть, а не как здесь )