Да кому оно нужно, это бессмертие! ##### Роланд Неистовый шел и насвистывал дырочкой в правом боку##### Фикрайтеры всех стран, объединяйтесь! Спасем героев от садистов-авторов!#####Я не Кенни! Я Эникентий Мидихлорианович!
читать дальшеТетя Таня гремит кастрюлями, бубня под нос что-то недовольное. Седеющие лохмы выбились из-под косынки и болтаются будто ядовитые змеюки Медузы Горгоны из книжки про мифы. Старый серый халат протерся на локтях до дыр, а подол сплошь в жирных пятнах. В сковороде тяжело булькает что-то смутное и настолько неаппетитно пахнущее, что даже мухи брезгуют туда подлетать. Егорка сидит в углу, елозя по полу машинками и не рискуя лишний раз поднять глаза.
Это все началось, потому что мама захотела в Турцию. Кое-как они с папой наскребли себе на путевки, а Егорку решили сплавить к тете Тане. «Ты потом все равно еще слетаешь, у тебя вся жизнь впереди. Вырастешь, разбогатеешь, там будут тебе и Турция, и Франция, и даже Египет» — сказала мама.
— Иди ешь, — зовет тетя, брякая об стол ложкой.
Она мамина сестра, только поэтому Егорка оказался здесь. За всю жизнь тетю он видел всего два или три раза, когда забегала в гости, оказавшись неподалеку. Это было очень давно, еще когда она не испортилась. Когда у нее были муж и сын.
Егор устраивается на стуле и опускает ложку в тарелку, без восторга перемешивая лапшу с красноватой подливой. Тетя Таня живет в частном секторе на окраине города, у нее большой старый дом, где в каждую щель задувает холод, а за иконами на стенах шевелятся пауки. Тут дощатый пол, выкрашенный темно-бордовой краской, старая пыльная мебель и грязная ванна с облупившейся на дне эмалью. Зато простор — как на стадионе, Егорка с радостью бы гонял мячик по гулким комнатам, если бы тетя Таня не была такой строгой. Тут столько можно придумать, чтобы не скучать, но все под запретом. Разрешено только смирно сидеть в комнате или бегать по улице, но при этом не выходить за ограду.
Мама говорит, Таня стала такой после развода. Муж ушел к какой-то женщине, которую все называют непонятным словом на букву «ш». А потом еще у Тани сын попал под машину, и она вообще «слегка поехала», как говорит папа. Егорка не понимал, что это значит, пока в первый вечер после улета родителей она не сказала, что правительство вживит ему отслеживающий чип в день совершеннолетия, чтобы все о нем знать. Сказала, он будет роботом, но только не крутым из мультиков, а как бы пустоголовым работником. Что-то такое. Егорке всего шесть лет, но он сразу сообразил, что это и есть «слегка поехала».
Сейчас он жует горячую лапшу, а Таня спрашивает:
— Вкусно тебе, Егорушка?
На вкус блюдо не так ужасно, как на вид, поэтому он с чистой совестью кивает, и тетя тут же принимается объяснять:
— Это потому что все свое. Я лапшу сама делала, не покупала, понимаешь? В магазине сейчас все с добавками, потому что они хотят, чтобы мы отравились и загнулись, как крысы в подвале. А мы для них и есть крысы — продают нам всякую дрянь, а сами смотрят, как она действует. Если результаты хорошие — они такое себе делают, а если плохие, то только нам и поставляют. Понимаешь?
У Егора заячья губа и, говоря, тетя Таня не сводит с нее осуждающего взгляда, будто и в этом виноваты таинственные «они». У нее вытянутое лицо с шелушащейся кожей и вечно усталые глаза блекло-голубого цвета. Как кусочки льда в формочке из морозилки.
Мама говорит, Тане сорок лет. Значит, она совсем старенькая, и общих тем найти не получится. Даже если бы она не поехала. Наскоро впихнув в себя ужин, Егор собирает машинки и спешит в комнату, отведенную для него. Тут холодно и пусто, только узкая кровать с мягким матрасом в углу. Под ней можно прятаться и играть, тогда тетя Таня не донимает разговорами.
Родители в Турции уже пять дней, значит, прошло больше половины недели, и скоро все закончится. Сидя под кроватью, Егор загибает пальцы, чтобы посчитать оставшиеся дни. Получается два пальца. Завтра утром останется всего один. Выходит, нужно переночевать сегодня, а потом завтра, и после этого сразу приедут родители.
Когда на улице темнеет, тетя сажает Егорку в ванну, включает теплую воду и заставляет мыться, а потом гонит под одеяло. Он глядит, как она задергивает шторы, приговаривая:
— Чтобы никто не смотрел. Знаешь, что к каждому прикреплен специальный агент, чтоб следить? Даже к самым маленьким, таким, как ты. Они все записывают и отчитываются потом перед главными, и они все про нас знают. Ничего от них не утаить.
Она склоняется у кровати, тусклый свет лампочки над растрепанной головой кажется мягким догорающим пламенем. После захода солнца тетя всегда говорит больше, чем днем.
— Для нас все уже расписано. Как жить и как сдохнуть. Мы ничего не изменим, можно только терпеть и терпеть. Глупые ходят в храмы, хотя не ему молиться надо. Молиться вообще нет смысла, никого не уговоришь. Я вот сколько молилась, а никто не услышал. Никто не помог. Что тогда…
Громкий «ток!» прерывает речь — это в окно над кроватью что-то ударилось, будто брошенный наглой рукой камешек. Тетя Таня мгновенно замирает, белея как манная каша. Губы подергиваются, глаза уперлись в шторы.
— Ты слышал, Егорушка? — спрашивает она через минуту или две, по-прежнему не шевелясь.
— Слышал, тетя Таня.
Тишина в комнате такая зыбкая и осторожная, что все в груди невольно напрягается, будто вот-вот завоют сирены, загремят взрывы, и дом взлетит на воздух.
— А кто там? — спрашивает Егор, устав смотреть на неподвижную тетю.
— Там сыночек мой, Алешка.
Будь Егорка постарше, тактично промолчал бы, сделав выводы, но он еще даже в школу не пошел, поэтому вообще не знает слово «тактично».
— Тетя Таня, Алешка же умер.
Она наконец отводит глаза от штор, чтобы упереться в Егорку хмурым взглядом.
— Умер-то умер, — говорит, — но все равно иногда меня навещает.
— А так бывает?
— В нашем мире, Егорушка, как только не бывает. И лучше верить в то, во что другие не верят, потому что так ты всегда готов. Никто врасплох не застанет.
Наверное, надо «слегка поехать», чтобы понять, о чем она говорит.
Тетя Таня наклоняется ближе, лицо делается непривычно добрым и ласковым:
— Пообещаешь мне кое-что?
— Что?
— Будешь что-нибудь слышать или видеть — не вздумай открывать ночью окна и двери. А если и откроешь, никого не приглашай внутрь. Хорошо? А я тебе что угодно разрешать буду.
— Почему не приглашать?
— Потому что злой дух не может войти в дом, если его изнутри не пригласить. А если не войдет, то никому зла не сделает.
Мысленно сложив два и два, Егорка удивленно распахивает глаза:
— Это Алешка злой, что ли?
— Алешка, — кивает тетя Таня. — Давненько его не было. Это он тебя почувствовал, вот и явился. Ему надо занять физическое тело, чтобы меня убить.
— Как это?
— Так. Если пригласишь его, то выгонит твою душу прочь, а сам в твоем теле жить будет. И тогда до меня доберется и убьет.
— Зачем ему вас убивать?
Тетя Таня умолкает, отстраняясь. Взгляд теряется в прострации, пальцы нервно перебирают подол халата, обнажая тощие ноги, поросшие белесыми волосками. Так проходит несколько секунд, а потом в окно бьется другой камешек. Звук на этот раз четче и резче — точно не показалось.
— А знаешь, ты же маленький совсем, на тебя нельзя положиться, да? Я сама послежу.
Быстрым шагом тетя уходит из комнаты, чтобы вскоре вернуться со старым стулом. Деревянные ножки жалобно скрипят, когда она устраивается рядом с кроватью.
— Ты спи, Егорушка, ни о чем не волнуйся. Я буду рядом, поэтому ничего не случится.
Ойкнув, она подскакивает к выключателю. Лампочка гаснет, и в темноте снова слышно скрип ножек — тетя Таня вернулась на стул.
Егор сворачивается в клубок под одеялом, стараясь стать незаметнее. Глаза привыкают к темноте, и вот уже можно различить сгорбившийся силуэт на расстоянии вытянутой руки — Таня замерла будто восковая фигура из музея. Сипло раздается дыхание, частое и неровное. Спать, когда рядом кто-то вот так сопит, очень трудно, но ничего не поделать. Егорка отворачивается к стенке, поднимая глаза на шторы — с той стороны не слышно ни звука.
Мама говорит, Алешка был очень вредным, всюду лез и всем мешал. Говорит, вполне возможно, что именно из-за него муж тети Тани ушел из семьи. Нельзя, мол, с таким ребенком долго находиться, сразу выть хочется и на стену лезть. Значит, с Алешкой было бы очень интересно дружить, такие мальчишки всегда знают, где найти приключения. С Егоркой вот вообще никто не дружит из-за дурацкой заячьей губы. Во дворе все обходят его стороной и убегают, когда пытается приблизиться. Папа говорит, дети всегда жестокие.
∗ ∗ ∗
Егорка просыпается ранним утром, еще до рассвета. Темнота потихоньку блекнет, выдавая детали и подробности. Тетя Таня так и сидит на стуле, уронив подбородок на грудь. Руки лежат на коленях, опущенные веки беспокойно подрагивают. Сонно щурясь, Егор откидывает одеяло. Пока тетя не видит, можно хотя бы отодвинуть шторы и выглянуть на улицу. Проверить, правда ли там Алешка. Просто посмотреть никто не запрещал же.
Но когда Егорка тянется к шторе, тетя Таня тут как тут. Резко схватив его за запястье, она сжимает до боли и шипит:
— Куда полез? Я тебе что сказала?
— Никого не впускать, — испуганно скулит Егор.
— А ты что удумал?
— Просто посмотреть хотел!
Таня отпускает Егорку, и он нянчит руку на груди, чтобы боль поскорее отступила. Хочется плакать и звать маму, но она не услышит. Здесь даже соседи не услышат — дома в частном секторе стоят слишком далеко друг от друга, это тебе не квартиры в многоэтажке. Тут никто не поможет.
Тетя Таня не выглядит виноватой. Поджав губы, она осторожно озирается и прислушивается. Серый халат в потемках выделяется светлым пятном и напоминает призраков, сделанных из простыней, какими их рисуют в раскрасках. Отодвинувшись на кровати подальше, Егорка спрашивает:
— А Алешка правда был вредным?
— Кто тебе сказал? — хмурится тетя и, не дожидаясь ответа, бурчит: — Не вреднее других. Обычный он был.
— Тогда почему вы его боитесь?
— Ты кого угодно забоишься, если придет к тебе под окна убивать.
— Зачем Алешке вас убивать?
Егорка думает, что, как и в первый раз, тетя Таня пропустит этот вопрос мимо ушей, но она вдруг мрачно усмехается:
— Потому что если бы не я, он бы сейчас живой был.
— Это вы его убили? — тут же пугается Егор.
— Типун тебе на язык!
В рассеивающейся темноте лицо Тани бесцветно и бесформенно как кусок бетона, валяющийся на стройке. Когда она говорит, в уголках рта и глаз собираются сотни тонких морщинок:
— Но я, конечно, виновата.
— Правда?
— Знаешь, как он любил мармеладных змеев?
Этот вопрос звучит настолько неуместно и странно, что Егорка озадаченно вскидывает голову, совсем забыв про болящую руку:
— Змеев?
— Они у нас в ларьке через две улицы продавались по шестьдесят пять рублей за штуку. До сих пор продаются, наверное. Большие такие червяки из мармелада, разными цветами переливаются. На вкус как резина, которую в сироп макнули — гадость редкая.
Тетя Таня затихает, собирая разрозненные мысли. Взгляд мечется из одного угла комнаты в другой, а сальные пряди волос топорщатся в стороны как у заправской ведьмы.
— В тот день он уговорил меня купить такого, — шепчет она через несколько минут, когда Егорка успевает потерять надежду на продолжение. — Мы возвращались домой и встали на перекрестке. Ждали зеленый свет. И вот он изгалялся с этим змеем, ну вот прям назло как будто. Обслюнявит его всего, а потом крутит грязными руками, а потом знаешь что? Снова в рот, и все заново. Я ему давай про микробов объяснять, а он только смеется и снова в рот сует эту дрянь. Ну я и не выдержала, кто ж выдержит-то?
— Не выдержали? — Егорка нетерпеливо переминается на кровати. — Стукнули его?
— Глупости! Я никогда его не била, я хорошая мать! А в тот раз… Выдернула я этого проклятого змея, да и выбросила. И получилось так, что прям на дорогу выбросила. А этот дурачок тут же за своим змеем и метнулся, а зеленый-то еще не загорелся. Там машина эта большая, синяя… Как тормоза визжали, оглохнуть можно было. А я… Я…
Тетя Таня прижимает руки к лицу, не давая себе расплакаться. Грудь ходит ходуном, вздувшиеся жилки на висках пульсируют, будто готовы вот-вот лопнуть. Откуда-то издалека, со стороны дороги, слышится приглушенный автомобильный гудок. Как чья-то злая насмешка.
Темнота совсем уходит, уступая утру, когда Таня опускает руки. Лицо ничего не выражает, только кожа кажется помятой и изношенной, а губы искусаны до крови.
— Поэтому он думает, что я во всем виновата. И хочет отомстить. Я не сразу поняла, что это он, когда заметила впервые после… той аварии. Увидела под окнами что-то непонятное, что-то такое почти незаметное. Другой ничего не понял бы. Но материнское сердце не обманешь, я сына в любом обличье узнаю. Он не появляется, когда я одна. Приходит только если в доме кто-то есть. Ему надо забраться в чье-то тело, а там пиши пропало. Мне не спастись.
Тетя Таня поднимается со стула, приглаживая волосы.
— Поэтому, Егорушка, подумай в следующий раз, кода к окну полезешь. Меня тебе не жалко, а за себя стоило бы бояться. Хотя…
— Что «хотя»?
— Быть может, оно и лучше — сгинуть маленьким? Навсегда остаться ребенком. Вы все так хотите повзрослеть, потому что вам всегда все запрещают. Хотите вырасти, чтобы все было можно. И действительно, Егорушка, однажды ты проснешься взрослым, и тебе все будет можно. Только ничего не захочется.
∗ ∗ ∗
Днем, памятуя обещание тети Тани разрешать что угодно, Егорка вытаскивает из-под кровати резиновый мячик и выбегает в гостиную. Пока наметанный глаз выбирает лучшую стену для мысленного обозначения футбольных ворот, над головой громогласно раздается:
— Это еще что такое?
Не спавшая всю ночь, тетя выглядит постаревшей на десяток лет. И еще более грозной, чем обычно.
— Вы же сказали, все разрешите, — мямлит Егорка, пряча мяч за спину.
— Ну не в футбол же по дому играть! Ты мне все обои испохабишь, кто потом переклеивать будет? Мать твоя? Или, может, сам возьмешься?
— Я не умею…
— Да что ты говоришь! Тогда чтоб я твой мячик больше не видела, понял? Вон пульт от телевизора, смотри сегодня любой канал, хоть перестрелки свои, хоть монстров идиотских. И чтоб я тебя не слышала.
Вжавшись в диван, Егорка часами напролет клацает по кнопкам пульта и наблюдает за мающейся тетей Таней. Она занимается делами по дому, сутулясь и потирая глаза, то и дело слышно негромкие ругательства. В обед заставляет Егорку проглотить порцию недоваренной гречки без ничего, а потом уходит к себе в спальню, чтобы отдохнуть, но через пятнадцать минут выползает, шаркая мозолистыми ступнями по полу.
— Не могу днем спать, — поясняет, поймав непонимающий взгляд племянника. — Я и ночью-то не всегда хорошо засыпаю, а при свете так вообще. Поскорей бы твои родители вернулись, да?
Таня уходит в кухню, а Егор продолжает нажимать кнопки, не глядя на моргающий экран телевизора. Мячик валяется в углу и, кажется, тоже потихоньку ненавидит тетю. Но в одном с ней нельзя не согласиться: поскорей бы родители вернулись. По груди растекается приятное ощущение тепла и радости от мысли, что это случится уже завтра.
После ужина тетя Таня не заставляет Егорку мыться. Она выплевывает «марш в койку» и снова тащит стул к его кровати. Значит, остались силы на еще одну бессонную ночь.
— Знаешь, Егорушка, — говорит она в темноте, когда он отворачивается к стенке. — Все кончается когда-нибудь. Видишь, вот и наши с тобой мучения тоже почти все. Недолго осталось. В следующий раз проси родителей, чтобы к кому другому тебя спихнули. А то нарожают выродков, а невинные должны страдать. Правительство поощряет нищету плодиться, а мне потом приходится не спать, чтобы кто-то ночью окно не открыл. Чем я заслужила? Я хочу спокойно жить, а не…
Егорка зажимает уши, не в силах больше терпеть малоприятный поток слов. Завтра утром приедут родители — это совсем скоро. И одновременно почти никогда.
∗ ∗ ∗
Ночью звонкий одиночный удар камешком по стеклу в один миг прогоняет сон. Тяжело дыша, Егор часто моргает, натягивая одеяло до подбородка. Взгляд различает в темноте поникший силуэт на стуле, больше ничего.
— Тетя Таня! — зовет Егорка хриплым шепотом.
Молчит. Значит, все-таки заснула.
Тишина давит со всех сторон, ни единый шорох ее не разбавляет. Все еще боясь пошевелиться, Егор глядит на задернутые шторы. Они такие плотные, что и днем-то ничего не пропускают, а сейчас вовсе надежнее каменной стенки — никак не разгадать, что по ту сторону. И как выглядит тот, кто бросает в окно камни. Можно только кутаться в одеяло рядом с уснувшей тетей Таней и прикидываться спящим до самого рассвета, чтобы ничем себя не выдать. Интересно, это больно, когда душу выгоняют из тела?
Дыхание сбивается от неожиданной идеи — а вдруг с Алешкой можно договориться? Быть может, они смогут делить одно тело вместе? Можно ведь что-нибудь придумать, рассчитать время пополам, пусть у каждого будут свои дни. Они же оба хотят плохого тете Тане, как тут не прийти к согласию? Егорка даже улыбается от предвкушения: наконец-то появится лучший друг! Друг, которому плевать на заячью губу или еще какие-нибудь глупости. Это же все неважно, когда у вас одно тело на двоих!
Осторожно косясь в сторону неподвижной тети Тани, он откидывает одеяло и хватается за штору. В щель проливается холодный свет полумесяца. Сквозь стекло видно кусочек звездного неба и покачивающиеся от ветерка ветки одичавшей яблоньки в палисаднике.
Стараясь не издать ни единого звука, Егор забирается на широкий подоконник. Здесь обзор больше — соседские дома, забор, кусты под окном. И что-то мельтешит там, в запущенных зарослях, среди сорняков и густой травы. Что-то черное скользит меж ветвей, то и дело теряясь в темноте. Быть может, это бездомный кот или просто игра воображения. А может, в самом деле Алешка вернулся с того света и поджидает удобного случая. Тут только один способ узнать наверняка.
Дрожащими от волнения руками Егорка поворачивает ручку. Окно приоткрывается, внутрь прохладным потоком устремляется ночной августовский воздух. Стул в комнате тут же скрипит — тетя Таня вскидывает голову, спросонья еще ни в чем не разобравшись. Есть всего несколько секунд.
Егор высовывает голову наружу и выдыхает:
— Алешка, заходи!
Блуждающая в зарослях тень с готовностью прыгает к нему.
∗ ∗ ∗
Когда родители стучатся на следующее утро, дверь им открывает Егорка. Вдоволь наобнимавшись с сыном и умильно наохавшись, загоревшая мама выпрямляется и с недоумением осматривается:
— А где тетя Таня?
Егор молчит, странно улыбаясь.
— Таня! — зовет мама, стряхивая с ног туфли и ступая в дом.
Слышно, как она обходит все комнаты, бормоча что-то под нос, а потом возвращается в прихожую:
— Она тебя совсем одного оставила, что ли?
— Все хозяйство на ребенке, вот какой самостоятельный! — смеется папа, но в глазах видно только тревогу. — Ты же ничего не натворил?
Ответить Егор не успевает — дверь со скрипом отворяется, и на пороге замирает тетя Таня:
— О, вернулись уже? Я думала, позже будете.
— Ты где была? — набрасывается мама. — Мальчику всего шесть лет, один в большом доме!
— Да я же недалеко, в магазин ходила! — Тетя машет шуршащим пакетом. — Буквально минут пятнадцать не было, что ты сразу скандалишь?
— Ничего я не скандалю, просто можно было же хоть записку оставить, — отвечает мама. — У тебя все не как у людей.
Отец закатывает глаза:
— Ну хватит уже, все живые же. Сына, ты хорошо себя вел?
— Да! А можно мне теперь почаще здесь гостить?
Родители с удивлением переглядываются. После долгой заминки мама скрещивает руки на груди и осторожно тянет:
— Ну не знаю, если тетя Таня сама не против...
— Как же мне быть против? — улыбается Таня, доставая из пакета большого мармеладного змея. — Мы с Егоркой теперь лучшие друзья, пусть хоть насовсем у меня поселится!
И, щурясь от удовольствия, она откусывает змею голову.
Автор: Игорь Шанин
Это все началось, потому что мама захотела в Турцию. Кое-как они с папой наскребли себе на путевки, а Егорку решили сплавить к тете Тане. «Ты потом все равно еще слетаешь, у тебя вся жизнь впереди. Вырастешь, разбогатеешь, там будут тебе и Турция, и Франция, и даже Египет» — сказала мама.
— Иди ешь, — зовет тетя, брякая об стол ложкой.
Она мамина сестра, только поэтому Егорка оказался здесь. За всю жизнь тетю он видел всего два или три раза, когда забегала в гости, оказавшись неподалеку. Это было очень давно, еще когда она не испортилась. Когда у нее были муж и сын.
Егор устраивается на стуле и опускает ложку в тарелку, без восторга перемешивая лапшу с красноватой подливой. Тетя Таня живет в частном секторе на окраине города, у нее большой старый дом, где в каждую щель задувает холод, а за иконами на стенах шевелятся пауки. Тут дощатый пол, выкрашенный темно-бордовой краской, старая пыльная мебель и грязная ванна с облупившейся на дне эмалью. Зато простор — как на стадионе, Егорка с радостью бы гонял мячик по гулким комнатам, если бы тетя Таня не была такой строгой. Тут столько можно придумать, чтобы не скучать, но все под запретом. Разрешено только смирно сидеть в комнате или бегать по улице, но при этом не выходить за ограду.
Мама говорит, Таня стала такой после развода. Муж ушел к какой-то женщине, которую все называют непонятным словом на букву «ш». А потом еще у Тани сын попал под машину, и она вообще «слегка поехала», как говорит папа. Егорка не понимал, что это значит, пока в первый вечер после улета родителей она не сказала, что правительство вживит ему отслеживающий чип в день совершеннолетия, чтобы все о нем знать. Сказала, он будет роботом, но только не крутым из мультиков, а как бы пустоголовым работником. Что-то такое. Егорке всего шесть лет, но он сразу сообразил, что это и есть «слегка поехала».
Сейчас он жует горячую лапшу, а Таня спрашивает:
— Вкусно тебе, Егорушка?
На вкус блюдо не так ужасно, как на вид, поэтому он с чистой совестью кивает, и тетя тут же принимается объяснять:
— Это потому что все свое. Я лапшу сама делала, не покупала, понимаешь? В магазине сейчас все с добавками, потому что они хотят, чтобы мы отравились и загнулись, как крысы в подвале. А мы для них и есть крысы — продают нам всякую дрянь, а сами смотрят, как она действует. Если результаты хорошие — они такое себе делают, а если плохие, то только нам и поставляют. Понимаешь?
У Егора заячья губа и, говоря, тетя Таня не сводит с нее осуждающего взгляда, будто и в этом виноваты таинственные «они». У нее вытянутое лицо с шелушащейся кожей и вечно усталые глаза блекло-голубого цвета. Как кусочки льда в формочке из морозилки.
Мама говорит, Тане сорок лет. Значит, она совсем старенькая, и общих тем найти не получится. Даже если бы она не поехала. Наскоро впихнув в себя ужин, Егор собирает машинки и спешит в комнату, отведенную для него. Тут холодно и пусто, только узкая кровать с мягким матрасом в углу. Под ней можно прятаться и играть, тогда тетя Таня не донимает разговорами.
Родители в Турции уже пять дней, значит, прошло больше половины недели, и скоро все закончится. Сидя под кроватью, Егор загибает пальцы, чтобы посчитать оставшиеся дни. Получается два пальца. Завтра утром останется всего один. Выходит, нужно переночевать сегодня, а потом завтра, и после этого сразу приедут родители.
Когда на улице темнеет, тетя сажает Егорку в ванну, включает теплую воду и заставляет мыться, а потом гонит под одеяло. Он глядит, как она задергивает шторы, приговаривая:
— Чтобы никто не смотрел. Знаешь, что к каждому прикреплен специальный агент, чтоб следить? Даже к самым маленьким, таким, как ты. Они все записывают и отчитываются потом перед главными, и они все про нас знают. Ничего от них не утаить.
Она склоняется у кровати, тусклый свет лампочки над растрепанной головой кажется мягким догорающим пламенем. После захода солнца тетя всегда говорит больше, чем днем.
— Для нас все уже расписано. Как жить и как сдохнуть. Мы ничего не изменим, можно только терпеть и терпеть. Глупые ходят в храмы, хотя не ему молиться надо. Молиться вообще нет смысла, никого не уговоришь. Я вот сколько молилась, а никто не услышал. Никто не помог. Что тогда…
Громкий «ток!» прерывает речь — это в окно над кроватью что-то ударилось, будто брошенный наглой рукой камешек. Тетя Таня мгновенно замирает, белея как манная каша. Губы подергиваются, глаза уперлись в шторы.
— Ты слышал, Егорушка? — спрашивает она через минуту или две, по-прежнему не шевелясь.
— Слышал, тетя Таня.
Тишина в комнате такая зыбкая и осторожная, что все в груди невольно напрягается, будто вот-вот завоют сирены, загремят взрывы, и дом взлетит на воздух.
— А кто там? — спрашивает Егор, устав смотреть на неподвижную тетю.
— Там сыночек мой, Алешка.
Будь Егорка постарше, тактично промолчал бы, сделав выводы, но он еще даже в школу не пошел, поэтому вообще не знает слово «тактично».
— Тетя Таня, Алешка же умер.
Она наконец отводит глаза от штор, чтобы упереться в Егорку хмурым взглядом.
— Умер-то умер, — говорит, — но все равно иногда меня навещает.
— А так бывает?
— В нашем мире, Егорушка, как только не бывает. И лучше верить в то, во что другие не верят, потому что так ты всегда готов. Никто врасплох не застанет.
Наверное, надо «слегка поехать», чтобы понять, о чем она говорит.
Тетя Таня наклоняется ближе, лицо делается непривычно добрым и ласковым:
— Пообещаешь мне кое-что?
— Что?
— Будешь что-нибудь слышать или видеть — не вздумай открывать ночью окна и двери. А если и откроешь, никого не приглашай внутрь. Хорошо? А я тебе что угодно разрешать буду.
— Почему не приглашать?
— Потому что злой дух не может войти в дом, если его изнутри не пригласить. А если не войдет, то никому зла не сделает.
Мысленно сложив два и два, Егорка удивленно распахивает глаза:
— Это Алешка злой, что ли?
— Алешка, — кивает тетя Таня. — Давненько его не было. Это он тебя почувствовал, вот и явился. Ему надо занять физическое тело, чтобы меня убить.
— Как это?
— Так. Если пригласишь его, то выгонит твою душу прочь, а сам в твоем теле жить будет. И тогда до меня доберется и убьет.
— Зачем ему вас убивать?
Тетя Таня умолкает, отстраняясь. Взгляд теряется в прострации, пальцы нервно перебирают подол халата, обнажая тощие ноги, поросшие белесыми волосками. Так проходит несколько секунд, а потом в окно бьется другой камешек. Звук на этот раз четче и резче — точно не показалось.
— А знаешь, ты же маленький совсем, на тебя нельзя положиться, да? Я сама послежу.
Быстрым шагом тетя уходит из комнаты, чтобы вскоре вернуться со старым стулом. Деревянные ножки жалобно скрипят, когда она устраивается рядом с кроватью.
— Ты спи, Егорушка, ни о чем не волнуйся. Я буду рядом, поэтому ничего не случится.
Ойкнув, она подскакивает к выключателю. Лампочка гаснет, и в темноте снова слышно скрип ножек — тетя Таня вернулась на стул.
Егор сворачивается в клубок под одеялом, стараясь стать незаметнее. Глаза привыкают к темноте, и вот уже можно различить сгорбившийся силуэт на расстоянии вытянутой руки — Таня замерла будто восковая фигура из музея. Сипло раздается дыхание, частое и неровное. Спать, когда рядом кто-то вот так сопит, очень трудно, но ничего не поделать. Егорка отворачивается к стенке, поднимая глаза на шторы — с той стороны не слышно ни звука.
Мама говорит, Алешка был очень вредным, всюду лез и всем мешал. Говорит, вполне возможно, что именно из-за него муж тети Тани ушел из семьи. Нельзя, мол, с таким ребенком долго находиться, сразу выть хочется и на стену лезть. Значит, с Алешкой было бы очень интересно дружить, такие мальчишки всегда знают, где найти приключения. С Егоркой вот вообще никто не дружит из-за дурацкой заячьей губы. Во дворе все обходят его стороной и убегают, когда пытается приблизиться. Папа говорит, дети всегда жестокие.
∗ ∗ ∗
Егорка просыпается ранним утром, еще до рассвета. Темнота потихоньку блекнет, выдавая детали и подробности. Тетя Таня так и сидит на стуле, уронив подбородок на грудь. Руки лежат на коленях, опущенные веки беспокойно подрагивают. Сонно щурясь, Егор откидывает одеяло. Пока тетя не видит, можно хотя бы отодвинуть шторы и выглянуть на улицу. Проверить, правда ли там Алешка. Просто посмотреть никто не запрещал же.
Но когда Егорка тянется к шторе, тетя Таня тут как тут. Резко схватив его за запястье, она сжимает до боли и шипит:
— Куда полез? Я тебе что сказала?
— Никого не впускать, — испуганно скулит Егор.
— А ты что удумал?
— Просто посмотреть хотел!
Таня отпускает Егорку, и он нянчит руку на груди, чтобы боль поскорее отступила. Хочется плакать и звать маму, но она не услышит. Здесь даже соседи не услышат — дома в частном секторе стоят слишком далеко друг от друга, это тебе не квартиры в многоэтажке. Тут никто не поможет.
Тетя Таня не выглядит виноватой. Поджав губы, она осторожно озирается и прислушивается. Серый халат в потемках выделяется светлым пятном и напоминает призраков, сделанных из простыней, какими их рисуют в раскрасках. Отодвинувшись на кровати подальше, Егорка спрашивает:
— А Алешка правда был вредным?
— Кто тебе сказал? — хмурится тетя и, не дожидаясь ответа, бурчит: — Не вреднее других. Обычный он был.
— Тогда почему вы его боитесь?
— Ты кого угодно забоишься, если придет к тебе под окна убивать.
— Зачем Алешке вас убивать?
Егорка думает, что, как и в первый раз, тетя Таня пропустит этот вопрос мимо ушей, но она вдруг мрачно усмехается:
— Потому что если бы не я, он бы сейчас живой был.
— Это вы его убили? — тут же пугается Егор.
— Типун тебе на язык!
В рассеивающейся темноте лицо Тани бесцветно и бесформенно как кусок бетона, валяющийся на стройке. Когда она говорит, в уголках рта и глаз собираются сотни тонких морщинок:
— Но я, конечно, виновата.
— Правда?
— Знаешь, как он любил мармеладных змеев?
Этот вопрос звучит настолько неуместно и странно, что Егорка озадаченно вскидывает голову, совсем забыв про болящую руку:
— Змеев?
— Они у нас в ларьке через две улицы продавались по шестьдесят пять рублей за штуку. До сих пор продаются, наверное. Большие такие червяки из мармелада, разными цветами переливаются. На вкус как резина, которую в сироп макнули — гадость редкая.
Тетя Таня затихает, собирая разрозненные мысли. Взгляд мечется из одного угла комнаты в другой, а сальные пряди волос топорщатся в стороны как у заправской ведьмы.
— В тот день он уговорил меня купить такого, — шепчет она через несколько минут, когда Егорка успевает потерять надежду на продолжение. — Мы возвращались домой и встали на перекрестке. Ждали зеленый свет. И вот он изгалялся с этим змеем, ну вот прям назло как будто. Обслюнявит его всего, а потом крутит грязными руками, а потом знаешь что? Снова в рот, и все заново. Я ему давай про микробов объяснять, а он только смеется и снова в рот сует эту дрянь. Ну я и не выдержала, кто ж выдержит-то?
— Не выдержали? — Егорка нетерпеливо переминается на кровати. — Стукнули его?
— Глупости! Я никогда его не била, я хорошая мать! А в тот раз… Выдернула я этого проклятого змея, да и выбросила. И получилось так, что прям на дорогу выбросила. А этот дурачок тут же за своим змеем и метнулся, а зеленый-то еще не загорелся. Там машина эта большая, синяя… Как тормоза визжали, оглохнуть можно было. А я… Я…
Тетя Таня прижимает руки к лицу, не давая себе расплакаться. Грудь ходит ходуном, вздувшиеся жилки на висках пульсируют, будто готовы вот-вот лопнуть. Откуда-то издалека, со стороны дороги, слышится приглушенный автомобильный гудок. Как чья-то злая насмешка.
Темнота совсем уходит, уступая утру, когда Таня опускает руки. Лицо ничего не выражает, только кожа кажется помятой и изношенной, а губы искусаны до крови.
— Поэтому он думает, что я во всем виновата. И хочет отомстить. Я не сразу поняла, что это он, когда заметила впервые после… той аварии. Увидела под окнами что-то непонятное, что-то такое почти незаметное. Другой ничего не понял бы. Но материнское сердце не обманешь, я сына в любом обличье узнаю. Он не появляется, когда я одна. Приходит только если в доме кто-то есть. Ему надо забраться в чье-то тело, а там пиши пропало. Мне не спастись.
Тетя Таня поднимается со стула, приглаживая волосы.
— Поэтому, Егорушка, подумай в следующий раз, кода к окну полезешь. Меня тебе не жалко, а за себя стоило бы бояться. Хотя…
— Что «хотя»?
— Быть может, оно и лучше — сгинуть маленьким? Навсегда остаться ребенком. Вы все так хотите повзрослеть, потому что вам всегда все запрещают. Хотите вырасти, чтобы все было можно. И действительно, Егорушка, однажды ты проснешься взрослым, и тебе все будет можно. Только ничего не захочется.
∗ ∗ ∗
Днем, памятуя обещание тети Тани разрешать что угодно, Егорка вытаскивает из-под кровати резиновый мячик и выбегает в гостиную. Пока наметанный глаз выбирает лучшую стену для мысленного обозначения футбольных ворот, над головой громогласно раздается:
— Это еще что такое?
Не спавшая всю ночь, тетя выглядит постаревшей на десяток лет. И еще более грозной, чем обычно.
— Вы же сказали, все разрешите, — мямлит Егорка, пряча мяч за спину.
— Ну не в футбол же по дому играть! Ты мне все обои испохабишь, кто потом переклеивать будет? Мать твоя? Или, может, сам возьмешься?
— Я не умею…
— Да что ты говоришь! Тогда чтоб я твой мячик больше не видела, понял? Вон пульт от телевизора, смотри сегодня любой канал, хоть перестрелки свои, хоть монстров идиотских. И чтоб я тебя не слышала.
Вжавшись в диван, Егорка часами напролет клацает по кнопкам пульта и наблюдает за мающейся тетей Таней. Она занимается делами по дому, сутулясь и потирая глаза, то и дело слышно негромкие ругательства. В обед заставляет Егорку проглотить порцию недоваренной гречки без ничего, а потом уходит к себе в спальню, чтобы отдохнуть, но через пятнадцать минут выползает, шаркая мозолистыми ступнями по полу.
— Не могу днем спать, — поясняет, поймав непонимающий взгляд племянника. — Я и ночью-то не всегда хорошо засыпаю, а при свете так вообще. Поскорей бы твои родители вернулись, да?
Таня уходит в кухню, а Егор продолжает нажимать кнопки, не глядя на моргающий экран телевизора. Мячик валяется в углу и, кажется, тоже потихоньку ненавидит тетю. Но в одном с ней нельзя не согласиться: поскорей бы родители вернулись. По груди растекается приятное ощущение тепла и радости от мысли, что это случится уже завтра.
После ужина тетя Таня не заставляет Егорку мыться. Она выплевывает «марш в койку» и снова тащит стул к его кровати. Значит, остались силы на еще одну бессонную ночь.
— Знаешь, Егорушка, — говорит она в темноте, когда он отворачивается к стенке. — Все кончается когда-нибудь. Видишь, вот и наши с тобой мучения тоже почти все. Недолго осталось. В следующий раз проси родителей, чтобы к кому другому тебя спихнули. А то нарожают выродков, а невинные должны страдать. Правительство поощряет нищету плодиться, а мне потом приходится не спать, чтобы кто-то ночью окно не открыл. Чем я заслужила? Я хочу спокойно жить, а не…
Егорка зажимает уши, не в силах больше терпеть малоприятный поток слов. Завтра утром приедут родители — это совсем скоро. И одновременно почти никогда.
∗ ∗ ∗
Ночью звонкий одиночный удар камешком по стеклу в один миг прогоняет сон. Тяжело дыша, Егор часто моргает, натягивая одеяло до подбородка. Взгляд различает в темноте поникший силуэт на стуле, больше ничего.
— Тетя Таня! — зовет Егорка хриплым шепотом.
Молчит. Значит, все-таки заснула.
Тишина давит со всех сторон, ни единый шорох ее не разбавляет. Все еще боясь пошевелиться, Егор глядит на задернутые шторы. Они такие плотные, что и днем-то ничего не пропускают, а сейчас вовсе надежнее каменной стенки — никак не разгадать, что по ту сторону. И как выглядит тот, кто бросает в окно камни. Можно только кутаться в одеяло рядом с уснувшей тетей Таней и прикидываться спящим до самого рассвета, чтобы ничем себя не выдать. Интересно, это больно, когда душу выгоняют из тела?
Дыхание сбивается от неожиданной идеи — а вдруг с Алешкой можно договориться? Быть может, они смогут делить одно тело вместе? Можно ведь что-нибудь придумать, рассчитать время пополам, пусть у каждого будут свои дни. Они же оба хотят плохого тете Тане, как тут не прийти к согласию? Егорка даже улыбается от предвкушения: наконец-то появится лучший друг! Друг, которому плевать на заячью губу или еще какие-нибудь глупости. Это же все неважно, когда у вас одно тело на двоих!
Осторожно косясь в сторону неподвижной тети Тани, он откидывает одеяло и хватается за штору. В щель проливается холодный свет полумесяца. Сквозь стекло видно кусочек звездного неба и покачивающиеся от ветерка ветки одичавшей яблоньки в палисаднике.
Стараясь не издать ни единого звука, Егор забирается на широкий подоконник. Здесь обзор больше — соседские дома, забор, кусты под окном. И что-то мельтешит там, в запущенных зарослях, среди сорняков и густой травы. Что-то черное скользит меж ветвей, то и дело теряясь в темноте. Быть может, это бездомный кот или просто игра воображения. А может, в самом деле Алешка вернулся с того света и поджидает удобного случая. Тут только один способ узнать наверняка.
Дрожащими от волнения руками Егорка поворачивает ручку. Окно приоткрывается, внутрь прохладным потоком устремляется ночной августовский воздух. Стул в комнате тут же скрипит — тетя Таня вскидывает голову, спросонья еще ни в чем не разобравшись. Есть всего несколько секунд.
Егор высовывает голову наружу и выдыхает:
— Алешка, заходи!
Блуждающая в зарослях тень с готовностью прыгает к нему.
∗ ∗ ∗
Когда родители стучатся на следующее утро, дверь им открывает Егорка. Вдоволь наобнимавшись с сыном и умильно наохавшись, загоревшая мама выпрямляется и с недоумением осматривается:
— А где тетя Таня?
Егор молчит, странно улыбаясь.
— Таня! — зовет мама, стряхивая с ног туфли и ступая в дом.
Слышно, как она обходит все комнаты, бормоча что-то под нос, а потом возвращается в прихожую:
— Она тебя совсем одного оставила, что ли?
— Все хозяйство на ребенке, вот какой самостоятельный! — смеется папа, но в глазах видно только тревогу. — Ты же ничего не натворил?
Ответить Егор не успевает — дверь со скрипом отворяется, и на пороге замирает тетя Таня:
— О, вернулись уже? Я думала, позже будете.
— Ты где была? — набрасывается мама. — Мальчику всего шесть лет, один в большом доме!
— Да я же недалеко, в магазин ходила! — Тетя машет шуршащим пакетом. — Буквально минут пятнадцать не было, что ты сразу скандалишь?
— Ничего я не скандалю, просто можно было же хоть записку оставить, — отвечает мама. — У тебя все не как у людей.
Отец закатывает глаза:
— Ну хватит уже, все живые же. Сына, ты хорошо себя вел?
— Да! А можно мне теперь почаще здесь гостить?
Родители с удивлением переглядываются. После долгой заминки мама скрещивает руки на груди и осторожно тянет:
— Ну не знаю, если тетя Таня сама не против...
— Как же мне быть против? — улыбается Таня, доставая из пакета большого мармеладного змея. — Мы с Егоркой теперь лучшие друзья, пусть хоть насовсем у меня поселится!
И, щурясь от удовольствия, она откусывает змею голову.
Автор: Игорь Шанин
@темы: дети, рассказы, призраки и духи, не своё
-
-
19.05.2020 в 22:17